Грешники

 Тихон, задрав голову, в который раз разглядывал сводчатый потолок. Потолок ему нравился. Вообще храм нравился. Стены были расписаны очень светлыми фресками. Так говорила мама. Самому Тихону казалось, что в храме не нужно никакое другое освещение, потому что и так светло. Вечером светло, днем светло, утром тоже.
Лица на фресках были спокойными, не нахмуренными, как в храме при монастыре, куда они ездили осенью. Мама говорила, что лики святых в том храме не злые, просто монастырь древний, иконы писаны страшно давно, потемнели. Да и писать тогда по-иному не умели.


 Надо вспомнить свои грехи за неделю. Скоро отец Андрей станет исповедовать всех. Что Тихон ему скажет, если он еще не вспомнил? Достаточно ли тихо он себя вел, когда вернулся из рейса папа? Папа очень веселый. Особенно, если выспится как следует после рейса. Тихон знал, что отец спит очень крепко, но шуметь все равно нехорошо. Папа ведь спит не потому, что ленится. А набирает силу для следующей работы. Богатырскую силу. Ибо и ест папа Тихона тоже как богатырь – помногу и долго. Мама с бабушкой готовились к его приезду, как к приходу Мамая. Со слов бабушки. Пекли, жарили, варили. Старались угодить и накормить домашним впрок. Тихон любил разделить с папой пирог с кроликом. Кто сколько отломит. Папа всегда выигрывал. Но Тихон не обижался. Папа ведь богатырь.


 Он перевел взгляд вниз и посмотрел на знакомых ему людей. Ближе всех стоял Петр. Сосед. Бирюк. Так называла его бабушка Тихона. Он живет с мамой, пожилой женщиной, с которой все время ссорится. А в воскресенье приходит в храм исповедаться, и ему становится легче. Тихон видел, как Петр идет домой после службы – размахивая руками, с полуулыбкой на разгладившемся лице. А потом снова ссорится всю неделю со своей старенькой мамой.


 Тихон глянул на свою маму. Она не старая. Разве его мама может стать старой? Она стоит очень прямо, вытянув руки и немного шею. Платок завязан сзади, глаза смотрят вперед. Маму разглядывает Раиса, женщина с другого конца села. Иногда Тихону кажется, что Раисе рассматривать людей в храме интереснее, чем то, что говорит отец Андрей. А порой Тихон думает, что Раиса художник и разглядывает людей, чтобы потом дома быстро запечатлеть их образы в большом альбоме. Карандашами. Раиса не художник. Она бухгалтер молочного завода. А рассматривать соседей ей хочется, чтобы потом обсудить за чаем в маленькой комнате бухгалтерии в понедельник, кто как стоял на службе, во что был одет и обут. «Вот нарисует Раиса маму, - мечтал Тихон. – А я попрошу у нее этот рисунок. И подарю маме. А если не отдаст? Мама ведь красивая. Такой портрет Раисе и самой приятно на стену повесить». Тут Тихон призадумался. И что делать?  Решение пока не приходило.


 Внимание снова переключилось. Тихон заерзал и закачал не достававшими до пола ногами. Время проповеди подходило к концу. Отец Андрей напомнил прихожанам, что покаяние, ежедневное, ежечасное – путь спасения их заблудших душ в Царствие Небесное. Тихон грешник. Он это твердо знал. Отец Андрей поведал об этом еще два года назад, когда Тихон впервые стал хорошо понимать его чуть скорострельную, торопливую речь. Но сейчас нужно было припомнить все грехи аж за целую неделю. Чтобы отец Андрей отпустил их. Составление списка отягощало Тихона. Он старался припомнить, был ли он груб с мамой или бабушкой. Он любил их без памяти и не огорчал. Перебирая в уме события минувшей недели, мальчик снова тревожно заерзал. Пока ни одного греха не вспомнилось. Но он же грешник. Раз отец Андрей так говорит. Надо спешить.


 Позади Раисы стояла баба Катя. Так ее все звали, не стараясь вспомнить отчества. Так удобнее было. Баба Катя была травницей и жила на пенсию. Тихон приходил к ее дому и сидел поодаль. Смотрел, как старушка раскладывает в теньке на большом столе собранные травы, связывает их в пучки веревочками разных цветов. Тихон спросил, почему веревочки разные. А чтобы запомнить, когда какие травки подсыхают, ответила ему баба Катя. По цвету веревочки мне проще запомнить, когда их снимать. Потом Тихон лез на чердак и развешивал пучки трав. Бабе Кате такое путешествие было уже не по летам.


 Баба Катя жила одна. Несколько раз в год к ней приезжал сын с семьей, веселый рыжий Василий. Жена Василия осторожно ходила по мягкому клеверу, словно по минному полю. А вечерами так же осторожно мыла посуду в летнем умывальнике, который Василий громогласно устанавливал в честь своего приезда на улице. Чтобы было как в детстве. Их пребывание всегда сопровождалось шумом и гамом, который любил поднимать Василий, радуясь возвращению в родные места. Тихону нравились его приезды. Василий умел замечать то, что самому Тихону казалось привычным и несуетным: ух, ты, как разросся куст, мамаша! Спилить? А дрова зачем перенесла ближе к дому? Пожара хочешь? Убрать? Так! Ольха накренилась, неровен час, свалит ее осенний ветер. Где пила? Это был тот удивительный городской ритм жизни, казавшийся Тихону инопланетным, и оттого пока притягательным. Жена Василия несколько брезгливо смотрела на ольху, куст и дрова, но улыбалась мужу. «Терпит его, - с горечью сказала как-то баба Катя. – Зарабатывает много Вася. Производство налаживает». Тихон не понял.


 В уши вливались слова отца Андрея:
- Каиново семя породило племя грешников. Крестное древо может даровать племени этому бессмертие и жизнь вечную.


 Мальчик сжал рукой край скамеечки. Скорее! В чем он согрешил на этой неделе? Нужно вспомнить. Себя Тихон считал большим грешником. Он слышал от бабушки слово греховодник. И причислял себя к племени греховодников. Старым греховодником бабушка называла деда. Дед, молчаливый суровый человек, часто покуривал на улице, щурясь слабо видящими глазами куда-то вдаль. Кисть левой руки у него была в виде культяшки, поэтому дед наловчился работать только правой. Когда Тихон присаживался рядом с ним, дед обнимал его правой рукой, не выпуская папиросу изо рта и печально вглядываясь туда, далеко, словно видел там что-то, что Тихону и не разглядеть. По ночам дед иногда вскрикивал что-то гортанное на незнакомом мальчику языке. Тихон как-то спросил маму, почему дед не говорит на этом языке днем, а только по ночам. И зачем вообще нужен ему этот другой язык, если его никто не понимает. Мама обдумывала свой ответ долго и наконец объяснила Тихону: ему снится война. Как война, удивился Тихон. Она закончилась в 1945м. Так на памятнике написано. Другая война, коротко ответила мама. С духами.


 Более мама про деда ничего не объясняла. Но дед в храм не ходил никогда. И Тихону казалось это очень смелым поступком. Еще бы, дед воевал с духами. Предстоит ли такое ему самому? И какие они, эти духи?  И не боится отца Андрея. А, может, у деда просто грехов нет и рассказывать ему нечего? Тихон не решался спрашивать об этом у него. Вместе им было очень хорошо молчать.


 Мальчик снова беспокойно качнул ногой. Сразу ли он бежал на помощь деду, когда слышал его голос на улице, просящий о чем-либо? Вроде да. Вместе они кололи дрова, ходили в магазин, затачивали ножи. Тут тоже нет греха за Тихоном. Но где-то же грех есть? Надо вспоминать!


 Чуть нахмурив брови, он снова посмотрел на односельчан. Всем найдется, что сказать отцу Андрею. А он, Тихон, еще не готов! В горле вдруг защипало. Чуть-чуть. И немного стало мутновато глазам. Тихон очень боялся не успеть. Он посмотрел на отца Андрея. Низенький полный священник стоял, сложив руки перед собой на животе, и рассказывал селянам о радости покаяния о облегчении души. Его негромкий голос хорошо слышался под сводами маленького храма их села. Тихон безгранично верил отцу Андрею. И ему было стыдно не припомнить ни одного своего проступка за прошедшую неделю. Он же грешник.


 Подносил ли ведро с водой до дома Маше, соседке, которая вот уже пять месяцев не могла сама принести его. Мама говорила, что от ношения ведра с водой Маша может не родить. Это Тихона тоже изумляло. Но он очень хотел, чтобы у Маши был малыш, поэтому старательно носил ей воду. Ему приходилось ходить к колодцу четырежды, ибо в силу возраста он тоже не мог принести сразу огромное ведро с водой. А своего Тихона у Маши пока не было. И никого не было. Бабушка говорила что-то про ветер. И открытую форточку. Неодобрительно так цокала языком. Когда Тихон спросил про форточку, бабушка осеклась и замахала руками: Ничего, ничего! Ступай, мол.


 Тихон подался вперед и сжал скамейку сразу двумя руками, наклонив голову. Что же еще? От напряжения маленькая жилка вздулась под русыми волосами на его лбу. Он должен вспомнить! Сейчас пойдут к исповеди!


 На него оглянулась бабушка. «Готовься!» - беззвучно призвали ее губы.
 Муха! Точно! Есть грех. Он не освободил маленькую черную муху, попавшуюся в плен тоненькой ажурной паутины в углу под крышей. Туда Тихон залезал по лестнице, чтобы по просьбе деда проверить, не перетерся ли электрический провод. И заметил ее, еще чуть бившуюся в марлечке из паутины. Тихон протянул руку, чтобы надорвать путы и высвободить пленницу, но окрик деда заставил его поспешить с осмотром провода. И Тихон забыл. Забыл про нее. И мушка погибла. Из-за него.


 В его сознание влился голос мамы:
- Тиша! Тихон!
 Мальчик поспешно слез со скамеечки и заторопился к отцу Андрею, куда его подзывала мама. Подойдя к священнику, который внимательно глянул в его светлые глаза, Тихон засвидетельствовал:
- Грешен, батюшка!
 Священник привычно кивнул – само собой. Грешен.
 Переводя взгляд с глаз отца Андрея на маму, Тихон не выдержал. Слезы брызнули светлыми и легкими струйками, принося облегчение и раскаяние.
Ему было всего шесть лет.