Письма из Америки. Мистер Серёга

  Православная церковь в Могадоре-городе гуляла во всю ширь прагматичной американской души. Сувениров покупали мало. Ели, как всегда, много. Русский фестиваль гремел «Подмосковными вечерами», пах борщом и загадочными колбасками «чевапчичи», из армейской палатки с надписью «Культура» слышался дробный перестук деревянных ложек. Компота я не нашёл. Концепция компота оказалась американцам неведома. Прижимая к груди бутылку  заморского пива «Балтика №3»,  я с трудом протиснулся сквозь толпу от импровизированного бара «Балалайка» к свободному столу в огромном банкетном зале.
 
  Немедленно на соседний стул грузно опустился здоровенный бугай, немолодой уже, за пятьдесят. Он бережно расставил свою дюжину той же «Балтики», глянул на мою одинокую склянку, решительно протянул просторную ладонь:
  - Серёга!
 
  Серёгу все знали. Проходя мимо, хлопали по плечу, здоровались, он вздымал очередную откупоренную бутылку в приветственном жесте. Священник в рясе тоже легко коснулся Серёгиного плеча и, улыбаясь озабоченно, затерялся среди прихожан.
  - Отец Теодор, - пояснил Серёга. – Федька по-нашему. Классный мужик.

  Мы с Серёгой оказались земляками. В давние сказочные времена он водил автобус №22 и жил в коммуналке на Старо-Невском проспекте. Был он беспечен и неприхотлив, словно городской сайгак: питался подножным кормом из ближайшего гастронома. Однажды Серёга в шутку спросил свою соседку, бывшую циркачку Надю,  коститстую и жилистую, как говядина третьей категории:
  - А когда ты шпагат делаешь, у тебя там не расходится?
  Надя прямо в коридоре, не вынимая вечной сигаретки изо рта,  сделала стойку на руках и широко развела ноги. Байковый халат опал ей на голову. Трусов под халатом не наблюдалось. Откуда-то снизу дыхнул дымком её насмешливый голос:
  - Не бойся, не расходится.

  Но Серёга, напротив, испугался. Он тоскливо поколупал исчерканные номерами обои над тумбочкой со всеобщим телефонным аппаратом и мысленно провёл траекторию своей жизни на несколько лет вперёд. В конце пунктира тенью качалась охальница Надя с халатом на голове и розовел портвейн «Три топора» в автопарке после смены под колбаску за два двадцать. Неделю спустя Серёга завербовался на Север.

  Определили его водителем гусеничного вездехода ГАЗ-71. Дело привычное ещё по армии: что руль крутить, что танковые  рычаги дёргать – разницы ноль.

  По утрам он одного за другим десантировал работяг в чисто поле, где они втыкали в наст сейсмодатчики, похожие на морковки, и подключали их к длинной косе из проводов. Коса уходила в штабной балок – домик на санных полозьях. Потом взрывники подрывали за дальней сопкой свои толовые шашки, а в балке умные геологи по умным приборам чертили границы потаённого нефтяного озера. К вечеру Серёга собирал прихотливо раскиданных по тундре работяг с их морковками и проводами. Через несколько дней весь лагерь, состоявший из десятка балков, перетаскивался тракторами на новое место.

  От скуки Серёга пристрастился к охоте, обменяв расшитые узорами оленьи пимы на мелкашку у отбывающего на Большую землю геолога.  С разрешениями на оружие никто не заморачивался. Винтовки и ружья бесконечно переходили из рук в руки, поскольку протащить их на вертолёт, а затем и на самолёт в аэропорту Нарьян-Мара было сложновато. А другого пути не существовало. Если с проверкой прилетала начальственная вертушка, оружие просто втыкали в снег – поди найди.
  И когда по рации добрые люди дали знать, что важные гости на подлёте к лагерю, Серёга привычно сунул «тозовку» в сугроб и вместе с остальными зрителями устроился у посадочной площадки. Всё-таки развлечение.

  Из вертолёта сначала степенно вышел милицейский майор, а потом чёртом выскочила чудная девка в ненашем оранжевом пуховике. По лицу её отчаянно разбегались весёлые рыжие конопушки. Она тряхнула пламенной гривой и целенаправленно двинулась к ближней свалке пустых бочек из-под солярки.
 
  А у знакомого всем ненца Николая как раз кончалась водка. Он ворвался в лагерь на собачьей упряжке, ни зги не видя и пьяно покрикивая «ярай-рарай». Серёга и сам не понял, как бросился к девке и, схватив её в охапку, отшвырнул в сугроб. Потому что оказаться на пути ездовых лаек смерти подобно – искусают, затопчут, переедут нартами и умчатся дальше.
 
  Девка возмущённо взвизгнула и вытянула из-под попы Серёгину винтовочку. Серёга машинально винтовочку у девки забрал, спрятал за спину, а майор незаметно погрозил ему кулаком.

  И тут девка разглядела Серёгу. Любовь – странная штука. Ей плевать на политику и экономику. Она презирает государственные границы, смеётся над здравым смыслом, не обращает внимания на акцент. Любовь видит синие глаза, былинные белокурые вихры, ножик с рукояткой оленьего рога на шейном кожаном шнурке, молодецки распахнутый на морозе ватник – и ей этого довольно.

  Между тем, каюр Коля, наконец, затормозил своё транспортное средство. В глубине нарт, среди песцовых шкурок,  приготовленных для обмена на «огненную воду», раздался детский плач. Коля выудил из-за ворота малицы початый «мерзавчик», отхлебнул изрядно, смочил тряпицу водкой и сунул младенцу. Плач прекратился.
  - Бэби? – округлив рот от изумления, спросила девка.
  - Бэби, - согласился Серёга.
  - Вадка? – уточнила девка.
  - Обычай такой у них, - развёл руками Серёга. – Фольклор.
 
 Девку звали Мэри. Она отбилась от небольшого международного стада экологов, изучавших то ли влияние человека на природу тундры, то ли наооборот. Серёга сразу для удобства переименовал Мэри в Машку. Была Машка техасских кровей, румяна, белозуба, лошадница и стрелок сызмальства. А к добытой из сугроба винтовочке чуть позже приложилась так ласково и уверенно, что сердце Серёги тепло зазвенело изнутри оленьим колокольчиком.
 
  Вертолёт улетел без Машки. По-русски она понимала: набралсь кое-каких слов от бабушки, водившей её по воскресеньям в храм Пресвятой Богородицы в Остине. Машка с Серёгой катались по окрестностям на вездеходе или просто бродили, целовались до одури, падая от избытка чувств в снежную целину и катаясь по снегу, как прирождённые собаки лайки.
 
  Он ей объяснил, что кресты такие высоченные на ненецком кладбище - чтоб поверху пургой не заносило. Она подобрала квёлого крошку-горностая, и Серёга сунул его для отогрева в нежное нутро футляра от бинокля. Но горностай всё-равно окоченел, и Машка безутешно рыдала, а Серёга верхонкой вытирал слёзы на её щеках  и глупо повторял одно и то же: «Ах ты ж конфетка моя... Машка на Севере...».
 
  Хватились Мэри относительно быстро, прилетели за ней ажно трое серьёзных дядек. Но без Серёги она улетать отказалась наотрез. А и вообще отправляться из Питера домой без него не пожелала. Времена уже наступили не людоедские, в ЗАГСе вручили Серёге Машку под роспись, собрались они потихоньку да и поехали за океан. Что, в конце концов, могло удержать Серегу? Комната в коммуналке с полудикой соседкой впридачу?
 
  А в Америке жили они хорошо, ладно, хоть и не дал Бог детей. Осели в Огайо, где Мэри нашла работу   преподавателя экологии в Кентонском университете. Домом обзавелись. Серёга устроился водителем-дальнобойщиком, избороздил за рулём могучего трака «Мак»  о восемнадцати колёсах всю страну – от Орегона до Виргинии. Вот только тянуло Мэри к лошадям до тоски зелёной, прикипела к ним в детстве на родительском ранчо. Родителй-то уж не было, и ранчо не было, а любовь к лошадкам осталась. Ну и купила она жеребца, назвала Спирит – «дух». Отдала Спирита на полный пансион в местную конюшню «Скрипучая Ива", навещала коняшку по выходным, угощала сухариками и каталась вволю по специальным лесным дорожкам.
 
  Спирит Машку и погубил. Взбрыкнул невовремя, скинул наездницу прямиком головой в камень. Когда Серёга примчался на ферму, туча заволокла небо. Он схватил валявшийся на траве топор и с силой рубанул землю. Так Машка  в шутку останавливала грозу по техасскому поверью. Но гроза не остановилась. Сверкнула первая молния.  Серёга достал из своего пикапа охотничий «Ругер» тяжёлого калибра, вставил дуло в живое, мохнатое ухо Спирита и выстрелил. Поставить на могиле Машки высокий ненецкий крест ему не разрешили по каким-то дурацким правилам.

  Пока я ходил за новой бутылкой пива, Серёга исчез. Нашёл я его, приоткрыв двери в пустой молельный зал. Он сидел, опустив голову и громко ругался:
  - Дрянь ты подлая, бросила меня одного... Подлюка и дурында, дурнина, дура...

  Неожиданно я почуствовал, как меня твёрдо взяла под локоток чья-то рука. Отец Теодор прошептал:
  - Не нужно мешать мистеру Серьёха молиться. Это личное.
  - Разве это личное? – я показал на видеoкамеру сбоку алтаря. – И на молитву не похоже.
  - Мы только службу транслитруем в интернете. – Священник прикрыл дверь. – А всё, что идёт из сердца – то и есть молитва.
  Из-за двери еле слышно донеслось:
  - Какая же ты, Машка, дура... Дурёха моя рыжая.