Бережливость как гуманистическая ценность

Борис Родоман [1]

БЕРЕЖЛИВОСТЬ КАК ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ

В квадратных скобках – отсылки к примечаниям, которые в печатном издании (2003) были подстраничными сносками. Звёздочкой (*)  отмечены примечания 2019 г. 

        К числу психологических и поведенческих гуманистических ценностей (из разряда положительных человеческих качеств, привычек, поступков, т.е. добродетелей) относится бережливость, понимаемая в первом приближении довольно тривиально – так, как она определяется в толковых словарях: «расчётливость, экономность» (по Д.Н. Ушакову, 1934); то же плюс «бережное отношение к имуществу» (по С.И. Ожегову, 1978). В более расширительном смысле бережливость не обязательно сцеплена с понятием «своё имущество» и предполагает стремление, пожелание беречь те или иные вещи (природные и искусственные тела) и расходуемые кем бы то ни было материалы, сырьё, энергию независимо от того, кому они принадлежат.
        В системе гуманистических ценностей, изложенной В.А. Кувакиным в двух недавно вышедших книгах о гуманизме [2], бережливость занимает периферийное место; она несомненно признана добродетелью, но упомянута только в одном абзаце обеих книг в связи с антиценностью – жадностью, с которой бережливость граничит, в которую часто переходит. Как известно, жадность бывает пассивной (скупость – боязнь, нежелание отдать имеющееся) и активной (алчность – страсть к приобретению), хотя носителем этих пороков часто оказывается одно и то же лицо. Нисколько не реабилитируя жадность, я хотел бы развести её с такой позитивной бережливостью, которая не граничит ни со скупостью, ни с расточительностью. Разработка данной темы могла бы стать вкладом в теорию гуманизма или, выразимся скромнее, в учебное изложение этого предмета.

1. Неприглядный портрет бережливости

        В России в целом и в национальном характере россиян (русских и нерусских, в этническом смысле слова) бережливость, увы, не в почёте, а на бытовом уровне она обычно отождествляется со скупостью. Так, например, проявлять бережливость при гостях считается чем-то неприличным. Откупоренные бутылки надо допить до конца; не взятые с общих блюд закуски нельзя убирать до полного окончания обеда. Как будто гости смотрят, не трясётся ли хозяин от жадности, тогда как он дрожит от страха показаться скупым.
        Советский социализм был гигантской машиной для уничтожения веками накопленных ресурсов, природных и человеческих; вся экономика была затратной. Чем больше расходовалось сырья и энергии, перелопачивалось грунта, разрушалось и перемешивалось горных пород, сводилось лесов и переливалось воды – тем больше работников кормилось от зарплаты, от премий за перевыполнение планов, от сопутствующих приписок и хищений. Чем крупнее и мощнее предприятие, тем больше доля разных благ и льгот, причитавшихся одному работнику. Главное, стой возле большого потока сырья и продукции, тогда и тебе что-то перепадёт. Добыть больше металла, чтобы наделать из него тяжёлых машин, а при помощи машин опять-таки получить больше металла для производства новых машин и т.д.
        В советском хозяйстве яркую роль играло кратковременное, одноразовое использование важнейшего «средства производства» – самого человека: и в качестве рабочей силы (ГУЛаг), и в виде пушечного мяса, когда большинство солдат погибало в первом бою, иногда даже не успев выстрелить. Уничтожение и использование слились, сделались неразличимыми: уничтожить, чтобы заодно использовать, или использовать, чтобы заодно уничтожить. Неслучайно даже расстрел назывался «пустить в расход». Такая стратегия помогла выстоять в войне 1941 – 1945 г. и нашпиговать отходами индустрии шестую часть суши, но она же запустила маховик расточительства, который пока не смогли остановить никакие рыночные реформы.
        В Советском Союзе подавляющая часть продукции как правило не доходила до «законного» потребителя: пропадала в пути или в местах хранения, разворовывалась; однако хищения были естественной поправкой к искусственной административной экономике, которая без правонарушений не могла работать. Но массовое воровство – это ещё полбеды. Украденным добром, особенно продовольствием, пользуются люди; не столько сами воры, сколько их члены семьи, дети, друзья. Украденная колбаса всегда съедалась, а не украденная и вовремя не проданная попадала на свалку. При советском социализме украсть у государства – значит не дать добру пропасть; это в некотором смысле моральный долг трудящегося, такой же естественный, как родительские и супружеские обязанности. Хищения у государства фактически были освящены народной моралью. Случайно попавшийся, если он брал «по чину», считался не злодеем, а неудачником. (Плоды этой морали мы пожинаем и сегодня).
        Настоящая беда заключалась в том, что большая часть сырья и некоторых готовых продуктов погибала физически, никем не использованная: высыпалась, выдувалась из вагонов и барж, сгорала, смывалась водой, гнила, плесневела. Пищевые отходы из домов отдыха и пионерлагерей вёдрами относились свиньям самих работников, но бочками вываливались в реки. К концу дня из столовых выливали в канализацию целые баки супов и борщей, а массы почти несъедобного «гарнира» из лапши или каши готовились для выполнения плана по пищевым отходам, тоже большей частью не использовавшимся. На свалках гнили горы заплесневелого хлеба, колбасы, мяса, так и не попавших на прилавки, где эти товары были дефицитными.
        Изменилось ли что-то к лучшему в наши дни? Сегодня так же многие товары, уже не дефицитные, но не распроданные из-за монопольно высоких цен и неплатёжеспособности потенциальных покупателей, в ещё больших количествах уничтожаются по истечении сроков хранения, даже без того, чтобы поступить в рациональную переработку, ибо продавцам, привыкшим к большим и лёгким прибылям, такие дополнительные хлопоты не нужны.
        Пахнувшая марксизмом социально-классовая теория происхождения воровства и бережливости потерпела крах. Идеологи социалистической революции считали, что воровство исчезнет после «экспроприации экспроприаторов» и всеобщей национализации: трудящиеся де не станут красть у самих себя и автоматически сделаются бережливыми.
        Утопия не осуществилась и в разгаре ельцинской «реформации» сменилась противоположностью: теперь уже приватизация должна была покончить с всеобщим воровством. Кажется, нет большего абсурда, чем называть пережитками социализма такие явления, которые при социализме назывались пережитками капитализма.
        Трудно призывать к бережливости и честности, когда воровство чуть ли не для большинства «трудящихся» и «служащих» – главный способ выживания, когда само государство, его (противо?)естественные монополии и многие псевдочастные и получастные предприятия по-прежнему подают примеры варварства, расточительности и хищений.

2. Бережливость от недостатка

        Бережливость от недостатка, от бедности, от нужды кажется естественной и рациональной. Если человек беден, он должен на всём экономить, не так ли? Однако российское общество иррационально, пропитано бредовыми идеями и антибуржуазными предрассудками, имеющими, как ни странно, отчасти дворянское происхождение.
        Средневековый западноевропейский феодал был скорее алчен, чем скуп; он грабил и собирал разнообразное добро, чтобы его проматывать и раздавать подчинённым и подопечным, в том числе и простому народу на многочисленных праздниках. Просто это была такая централизованная система распределения, применявшаяся в разные исторические эпохи и чудесным образом похожая и на советскую командно-административную систему, и на сегодняшнее бюджетное финансирование в путинской России: всё заработанное, добытое, сделанное отдай без утайки царю, князю, барону, а он сам раздаст всем по заслугам, в том числе и тебе [3]. Общий уровень бережливости зависел от размеров государства (имения) и количества чиновников (управляющих). В малых вотчинах под личным присмотром владельца свиные окорока не тухли и вино не прокисало, а в больших многое ускользало от контроля, пропадало по дороге, расхищалось. На фоне такой феодальной системы бережливость и скопидомство индивида (средневекового купца, мастера, ростовщика или советского рвача, левака, халтурщика, цеховика, легального или подпольного частника – предшественника современного «бизнесмена» или даже «олигарха») объявлялось аморальным, позорным, преступным [4].
        В традиционных, средневековых, азиатских, феодальных, патриархальных культурах бедняк тоже в определённых случаях должен был подражать «аристократу» и лезть из кожи вон, чтобы не опозориться перед соседями и родственниками: устраивать чудовищно пышные свадьбы и похороны, приобретать предметы роскоши, порой залезая в долги или отрабатывая их всю жизнь. В советское время в семьях коренных народов Кавказа и Средней Азии сундуки и чуланы ломились от ненужных кофточек, шалей, платьев, ковров, одеял и т.п., в то время как многие члены семьи, особенно женщины и девочки, питались только лепёшками и чаем. Как видно из этих примеров, нерациональное (с точки зрения европейца) потребление и недостаток бережливости присущи не только русскому этносу, но и многим другим (едва ли не в большей степени) народам бывшего СССР и некоторых сопредельных стран Азии.
        Чем более европеизированным является общество, этнос, регион, тем скромнее престижные траты и угощения, но тем скареднее кажутся местные жители представителям иной, соседней цивилизации. Сколько скрытых и явных упрёков слышали мы в прошлом веке в адрес немцев и американцев, что они, такие зажиточные в сравнении с нами, непристойно жмутся при кормлении гостей. Зато в СССР мы, люмпен-интеллигенты, часто вели себя по-барски; у бар и подражавших им плебеев было в привычке мотовство, а не скупость. Отчасти поэтому сегодняшняя Россия, страна людей, преимущественно нищих, но расточительных, остаётся бедной, несмотря на обилие природных ресурсов. Похоже, что в России бедность ведёт не к бережливости, а к ещё большей расточительности, потому что люди привыкли пользоваться имуществом не вполне своим, а в той или иной степени казённым, которое рано или поздно может быть отобрано или катастрофически обесценено путём специально организованных денежных и иных реформ, инфляции, девальвации. Российская экономическая система – экспроприационная, она держится на периодических принудительных переделах собственности [5]. Высокоэффективная бережливость по-видимому невозможна там, где нет настоящей неприкосновенной частной собственности и надёжных гарантий её сохранения.

3. Бережливость для дальнейшего обогащения

        Этот вид бережливости, когда люди, ставшие зажиточными, продолжают вести себя так, как будто они не богаты, в своё время лёг в основу рыночной экономики западноевропейского и североамериканского образца. Русским людям такое поведение в быту сплошь и рядом казалось диким: если у тебя вдоволь одежды и пищи, то зачем жадничать? Надо больше тратиться, покупать вещей и угощать друзей. «На немецкой помойной яме вороне не наестись», – говорили русские жители Архангельска о своих соседях-немцах [6]. Зато на наших свалках можно питаться и одеваться, если не быть брезгливым.
        Классический рыночно-конкурентный капитализм, основанный на честности и точном выполнении обязательств,  –  известное детище иудейской и протестантской этики; православному менталитету он несколько чужд. На этом основании и сегодня многие отечественные культурологи, преувеличивая роль межцивилизационных различий, всё ещё считают капитализм бесперспективным в России. Современная российская экономика, преимущественно теневая, в значительной мере патриархальная, пронизанная родственно-клановыми отношениями, не конкурентная, а олигопольная, с пространственным размежеванием сфер влияния,  – пришла к нам не из Западной Европы и США, а скорее с кавказских и среднеазиатских базаров и барахолок, из подпольных цехов советского времени, из мира тюремного и околотюремного, с его общаками и ворами в законе; это была «социализация» (врастание в общество) и фактическая легализация ранее сформировавшегося криминалитета [7].
        В дореволюционной, царской России «ухарь»-купец (вчерашний мужик, крестьянин) жадничал и обманывал у себя в лавке, но, напившись, проматывал деньги и совершал безрассудные романтические поступки, гуляя в ресторане или в цыганском таборе; купал любовницу в ванне из шампанского и дарил ей ночную вазу из золота. Считая свою «товарообманную» торговлю большим грехом и боясь адских мук, наш купец старался к концу жизни искупить свою вину богоугодными делами: пускал средства на благотворительность или дарил их церкви, которая была частью государства, его духовным департаментом.
        Потомок прижимистого купца или фабриканта часто проматывал всё наследство за несколько месяцев или направлял его на нужды культуры, становился меценатом или даже финансировал революционеров. Как и в добуржуазной средневековой Европе, как в деспотических монархиях Востока, в России купец и фабрикант был душевно не твёрд и не свободен, он постоянно находился под психологическим давлением. Бедняки, государство, церковь, интеллигенты, революционеры считали богача своим неоплатным должником и всё время ждали, когда он пожертвует, уступит своё добро, а до XVIII в. включительно имущество опальных владельцев то и дело конфисковывалось. (Правда, потом оно часто возвращалось старому хозяину или его потомкам). Таким образом, наш купец, фабрикант и даже землевладелец-помещик никогда не был настоящим собственником; в историческом масштабе он был агентом-откупщиком государства, которому в конце концов всё и доставалось. Но казна – плохое устройство для хранения и умножения богатств; казна существует, чтобы кормить самодержца и его чиновников. И когда она заметно пустеет, государство обращается к испытанному средству – приватизации (хотя бы частичной, в форме аренды и откупа).
        Наживать добро руками частников гораздо эффективнее, нежели полагаться на усердие и честность управляющих казёнными предприятиями. Периодически наше государство позволяет некоторым людям и целым социальным слоям сколотить состояние, чтобы потом его отобрать. Этот обычай практиковался в средневековой Европе, а в России он до сих пор существует неизменно [8].
        Установившаяся после 1917 г. «социалистическая» собственность тоже не была чем-то принципиально новым; это была дошедшая до предела и модернизированная средневековая русская традиция государевых пожалований и казённого владения [9]. Сегодня мы ждём рационального европейского буржуазного поведения от людей, чьи родители, да и они сами в недавние годы, привыкли кормиться от государства, от чинов и должностей. Неудивительно, что на пути наших рыночных реформ или их имитации стоят не только финансовые, но и психологические препятствия. О том, по какому пути пойдёт наш «молодой», вторично или уже в третий раз рождающийся капитализм, судить пока трудно, но ясно одно: без бережливости и экономии в их европейском понимании не быть России богатой, не наладить конкурентоспособного производства, не вырастить среднего класса.

4. Бережливость для портативности и транспортабельности

        Такая бережливость обычна и обязательна для туристских походов и дальних экспедиций, лишённых возможности пополнять свои припасы на всём пути или на его отдельных этапах. Тут важно учесть каждый грамм, чтобы не было лишнего веса. Наше время – век консервов и концентратов, но они существовали и в древности. Народы Севера искусно вялили и сушили рыбу; индейцы или эскимосы изобрели пеммикан; тибетцы могли подолгу питаться одной дзамбой – поджаренной мукой с маслом и чаем; татаро-монгольские кочевники делали сухое молоко, готовили коурдак (мелко нарезанное жареное мясо, залитое жиром; сохраняется при любой жаре полгода). Голландский сыр – превосходный концентрат молока, надёжный спутник мореплавателей, замечательный символ вестернизации России при Петре Первом. 
        В современных туристских справочниках и в прежних книгах-отчётах об экспедициях времён освоения Африки, Центральной Азии, Арктики почётное место занимают рецепты рационов и списки снаряжения. В многодневных альпинистских походах приходилось до невероятных размеров облегчать и рацион питания, например: утром – пол чайной ложки чёрной икры, кусок сахара, ломтик сухаря, кружка чаю; в обед – плитка шоколада, урюк, грецкий орех или вообще ничего; вечером то же, что и на завтрак. И это – при колоссальной физической нагрузке! Таким образом двадцатидневный запас продуктов укладывался в один рюкзак. Мужчина весом в 70 – 90 кг сбрасывал за это время 20 кг и чувствовал себя как бы заново родившимся; очищал свой организм от «шлаков». Другая, более известная сфера портативности – космонавтика. Виртуозные навыки бережливости, портативности, экономии припасов можно перенести из походов и экспедиций в повседневную жизнь; это пригодится для сбережения денег, для безопасности, для здоровья. Революция питания экологически неизбежна по многим причинам. Земля – это тоже космический корабль, кажущийся уменьшающимся из-за ускорения транспорта, ставший тесным от многолюдности и мчащийся в неизвестность по просторам загадочной Вселенной вместе со всей солнечной системой и нашей Галактикой. Надо экономить каждый грамм массы на этом корабле и не засорять его отбросами.
        В последние два десятилетия, благодаря быстрому усовершенствованию и удешевлению радиоэлектронной связи, повседневная жизнь и экстремальные ситуации в значительной степени поменялись своими географическими местами. Сегодня богатый турист (или имеющий спонсоров).может обеспечить себе пополнение продовольствия и экстренную эвакуацию в любой точке пути по ледяным щитам Гренландии и Антарктиды, на волнах открытого океана. Катастрофа и гибель скорее настигнут его неожиданно в месте постоянного проживания (как memento mori – дата 11 сентября 2001 г.). Да и ДТП на автомобильных трассах уносят пока гораздо больше жизней, чем любые войны и террористы.
        Хорошо жить на пятнадцатом или двадцатом этаже, если работает водопровод, канализация, отопление, бесперебойно подаётся электроэнергия. А если всё это перестанет работать? В нашей стране, а ещё больше в других странах СНГ, городское коммунальное хозяйство быстро разваливается, и многие жители многоэтажек завидуют сельчанам, имеющим избы с печками. При аварии же отопления в городской квартире зимой ничего не остаётся, как покидать её и располагаться на ночь у костра под открытым небом.
        Вопреки ожиданиям и посулам, техногенная цивилизация не уменьшила зависимость человека от природы (своей и внешней) и не сделала его жизнь (в среднем и в конечном счёте) надёжнее и безопаснее. И не случайно люди, живущие пока что в городском комфорте, почему-то всё больше интересуются теорией и практикой выживания в экстремальных ситуациях и сами их находят, искусственно создают для тренировок в рамках всё новых видов спорта. Но наилучшей школой выживания в естественных, не надуманных ситуациях мог бы служить давно существующий в нашей стране походный туризм, и одним из важнейших его навыков является всесторонняя бережливость [10].

5. Бережливость как противостояние потребительству

        Оглушая и ослепляя обывателя назойливой рекламой, рыночная экономика навязывает нам такие новые товары и услуги, без которых мы ещё вчера прекрасно обходились, поскольку даже не подозревали об их существовании и возможности. Не только советское хозяйство эпохи позднебрежневского застоя, но и современная чисто рыночная стихия глобального масштаба – это затратная, сверхрасточительная машина тотального перемалывания вещества планеты и прожигания поступающей в биосферу энергии для функционирования и роста чьих-то капиталов. Мы уже убедились на практике, что вся общественная, мировая экономика упорно избегает простых и лёгких рецептов, рациональных с гуманистической и медико-биологической точек зрения, а выбирает сложные, громоздкие пути, чтобы вовлечь в оборот как можно больше ресурсов и деятелей.
        Допустим, что какой-то регион испытывает недостаток электроэнергии. Чтобы сократить её потребление процентов на десять или двадцать, бывает достаточно передвинуть стрелку часов, вовремя гасить свет в комнатах, чаще мыть стёкла в залах и не занавешивать окна днём. Однако такие простые решения не приносят прибыли дельцам и чиновникам, и на пропаганду экологичного поведения никто из них не раскошелится. Вместо этого строится новая гидроэлектростанция, затопляющая водохранилищем тысячи гектаров заливных лугов, возникают новые рабочие места, города для строителей, которых по окончании стройки надо трудоустраивать, идёт дальнейшая индустриализация региона и осуществляется многое другое,  что и поныне считается достижением в экономическом «развитии». Но с точки зрения гуманизма, здравого смысла и экологии – всё это холостой ход, ненужный цикл, без которого можно было обойтись.
        Что может быть проще: убедившись во вреде курения, взять да и бросить курить, но нет! Вместо этого производители предлагают якобы менее вредные сигареты, а врачи-коммерсанты рекламируют новые методы лечения от курения – и проблема остаётся нерешённой. Экономическая система не допускает, чтобы какие-то блага достигались путем воздержания от деятельности и покупок. Ей нужно противоположное – активизация деятельности и продаж. В рыночной экономике благополучно сосуществуют и взаимно обогащаются: индустрия лечения от наркомании и ожирения и наркобизнес вкупе с предприятиями калорийного питания; производится пища, вызывающая аппетит, и напитки, усиливающие жажду. Таковы (в виде примеров) наглядные формула общества безудержного потребления ради потребления, бездумно разрушающего человека и биосферу [11].
        Не отрицая положительных компонентов рекламы, моды и научно-технического прогресса, я всё-таки полагаю, что уважающий себя человек должен постоянно сопротивляться некоторым новшествам, дабы не превратиться в жалкое манипулируемое быдло. «Если ориентация на моду становится главной в системе ценностей индивида, это тревожный, но часто очень точный симптом: данный человек становится личностью-марионеткой, направляемой, ориентируемой другими» [12].

6. Бережливость от изобилия, или экологическая бережливость

        Такая бережливость – явление новое, нарождающееся, мало освещённое наукой. Современная цивилизация, как известно, даёт слишком много отходов. Природа и индустрия не успевают их перерабатывать. Причиной загрязнения окружающей среды служит и мода, работающая в интересах производителей товаров. Вещи, морально устаревшие (из-за появления лучших, иногда лишь чуть-чуть лучших) и вышедшие из моды, но ещё вполне пригодные для использования, отправляются на свалку задолго до физического износа. Поэтому некоторые философы и экологи считают современную товарно-рыночную экономику самоубийством человечества. И многие биологи полагают, что классический либеральный капитализм, каким он был описан его теоретиками и апологетами в ХХ в. [13], возможен лишь при неограниченном вовлечении новых ресурсов и расширении используемого пространства. (Марксисты тоже верили в неограниченность развития и строили на ней противоположную теорию – коммунизма).
        Экологические ограничения человеческой деятельности к настоящему времени хорошо известны, а главное из них – пространственное: земной шар – не резиновый. Глобализирующаяся мировая экономика односторонне ориентирована на бесконечное расширение и пока что не проявляет способности к самоограничению. Похоже, что общество безудержного, неконтролируемого потребления быстро и верно движется к глобальной катастрофе.  А вот что писал о бережливости в связи с экологией известный эколог и физикогеограф Ю.Г. Пузаченко. (Наберёмся терпения и вникнем в этот негладкий текст).

        «Экстенсивное использование природных ресурсов, влекущее территориальное расширение использования земель, биологических ресурсов, минерального сырья, входит в противоречие с возможностями планеты. Планета оказалась слишком мала, а её возможности для поддержания экстенсивного развития общества – ограничены. При этом ограничения лежат не столько в области ресурсов, сколько в возможностях планеты на основе планетарных экологических процессов изъять из активного обращения отходы человеческой деятельности, вредные для самого человека. Природа планеты в первую очередь не справляется с функциями ассенизации среды и ремонта нарушений… Наши фундаментальные экологические знания подсказывают естественный путь выживания, который реализуют и естественные экологические системы: максимализация стратегии бережливости в отношении с окружающим миром и увеличения замкнутости круговорота всех веществ, вовлекаемых в сферу человеческой жизнедеятельности… Нужно осознать суть проблемы, разработать и внедрить в реальную жизнь соответствующие технологии и социально-экономические отношения» [14].

        Итак, перед нами стоит гуманистическая, нравственная экологическая задача: потреблять меньше вещества и энергии, потреблять рационально и осмотрительно, чтобы не очень засорять планету отходами. А теперь попробуйте объяснить недопотребившему народу, особенно молодёжи, стонущей от нищеты и «отсталости»  своих родителей, что надо дольше носить старую одежду, ездить не в автомобилях, а на трамвае и т.п. (Между прочим, Москва сразу стала бы чистым городом-садом, если бы «автолюбители» пересели на общественный транспорт, при самом незначительном увеличении его вместимости и провозной способности).
        Обыватели уверены, что проповедь воздержания и скромности обычно исходит от стариков, бедняков, больных, импотентов, инвалидов, которые сами не могут наслаждаться жизнью, поэтому завидуют и хотели бы опустить окружающих людей до своего жалкого уровня. Но если призыв ограничить потребление исходит от богатых, то он встречает еще большее озлобление: «Вы сами уже наелись, а теперь хотите нам помешать, чтобы оставить все блага себе».
        В такой ситуации гуманист и экологист довольно одинок, он должен постоянно плыть против течения или, по крайней мере, стоять на месте, стоять на своём, не давая увлечь себя мутным, грязным потоком. И это тот (впрочем, широко распространённый) случай, когда древнегреческое, по происхождению, слово «стоицизм» становится синонимом русского слова «стойкость».

7. Бережливость из уважения к предшественникам

        Одним из эффективных суррогатов личного бессмертия является память, которую почти каждый человек хочет оставить у тех, кто его переживёт. Обещание «вечной памяти» – единственный подарок тому, кто уже исчерпал возможности жить дальше «многая лета». Поскольку в бессмертие души, как его понимают многие верующие, науке и здравому смыслу поверить трудно, то самой неприятной посмертной участью для материалиста и атеиста представляется полное забвение: оно равносильно второй и, на сей раз, окончательной смерти.
        Не всем дано запечатлеть себя в стойких носителях информации (науке, литературе, искусстве), но почти от каждого человека остаются какие-то вещи. Следуя древним, в сущности религиозным обычаям и предрассудкам, многие даже образованные люди желают, чтобы в местах сохранения их телесных останков (или только общего мусора из крематория) торчали или висели плиты или доски с какими-то надписями. Но кладбища редко посещаются толпами гуляющих, в то время как повсюду в окружающей живых людей среде сохраняются и используются вещи, когда-то принадлежавшие умершим, ими изобретённые или сделанные. Не столько кладбищенские изваяния, сколько обыкновенные утилитарные вещи в повседневной жизни служат самыми мощными и долговечными памятниками.
        Невозможно сохранить и музеефицировать всё, трудно отобрать для коллекций и музеев даже репрезентативные образцы всего, что создано большими тиражами, иначе ныне живущим негде будет повернуться, но надо ясно осознавать, никого при этом не обижая, одну горькую истину. Все окружающие нас вещи являются памятниками тем или иным людям. Уничтожая старые вещи, мы стираем память о ранее живших и, в сущности, оскверняем их могилы. Тем самым мы демонстрируем пренебрежение и к ныне здравствующим, показывая, на что обречены их труды и хлопоты.
        Частый показ в игровых фильмах разрушений, разгромов, аварий столь же безнравствен, как и сцены насилия над людьми, и так же стимулирует деструктивное поведение, способствует росту преступности. Психически нормальному человеку вряд ли приятно смотреть, как плоды человеческого труда, не предназначенные для фейерверков, то и дело горят и взрываются на телеэкране.
        Так называемый «памятник» участвует в нашей жизни не вещественно, а информационно, коммуникативно. Вся окружающая людей среда – не склад случайных вещей, а исторически сложившаяся вещественная система, и в то же время это – бесконечный по своей ёмкости текст, который каждое поколение читает по-своему. Отдельные движимые и недвижимые вещи (изделия, здания, сооружения) можно считать словами, а их пространственные комплексы – фразами, но определяет их значение контекст, или гипертекст, коим является весь культурный ландшафт – самая обширная повесть о роде человеческом. Невежда тот, кто не хочет эту книгу читать; вандал и варвар, кто думает, что перед ним пустая и гладкая стена, которую можно покрывать вульгарными граффити.
        Под влиянием известных эволюционистских теорий, заимствованных из естествознания и перенесённых в обществоведение, но имевших и до подъёма естественных наук определённые религиозные источники, в обществе воцарилась вера в неуклонный линейных прогресс, в сущности поставленный на место бога, который всё рано или поздно решит, устроит, рассудит, расставит по местам и приведёт человечество к happy end, так что остаётся лишь пассивно довериться Истории, олицетворённой творящими её государями, которым такая идеология как раз и выгодна. Одно из упрощённых представлений об эволюции, развитии, прогрессе, распространившееся, между прочим, в вульгарном марксизме, изображает происходящие в обществе изменения как постоянное зарождение, созидание, возникновение нового и гибель, разрушение, исчезновение старого. Однако эволюция органического мира свидетельствует об ином порядке вещей. С появлением высших, молодых таксонов в животном и растительном царствах низшие, старые таксоны, как правило, не исчезают, а вступают с новыми в симбиоз, отчего вся биосфера усложняется и расширяется. Так, например, появление высших организмов – многоклеточных, позвоночных, теплокровных отнюдь не влечёт за собой полной гибели одноклеточных, беспозвоночных, нетеплокровных. Низшие (по месту в систематике) виды, типы, царства – не реликты, а полноценные, жизнеспособные хозяева в своих сегментах биосферы, способные и к дальнейшей эволюции.
        Аналогично и в истории человеческой культуры. Автомобиль хотя и вытеснил лошадь с улицы, но сделал её существом более драгоценным и любимым для горожан, нежели иная машина. Байдарки и каяки, сани и лыжи из прозаической утвари периферийных северных народов превратились в  космополитичные предметы спорта. Чем меньше королей возглавляют ныне существующие государства, тем больше производится корон для увенчивания победителей разных конкурсов. Как правило, старые виды вещей, явлений, занятий переходят из утилитарной сферы в мир досуга, развлечений, рекреации и там обретают вторую жизнь.
        Отмирают тупиковые ветви эволюционного древа, но сохраняются самые старые слои в его стволе. В процессе прогрессивной, восходящей эволюции старое не исчезает, а остаётся рядом с новым, приобретая новые функции. Такова не замеченная вульгарным марксизмом, но более правдоподобная диалектика взаимоотношений старого и нового. Задача бережливого отношения к культуре в том и состоит, чтобы найти старым предметам новое применение. И тогда мы сможем перефразировать афоризм: «Новое – это хорошо переквалифицированное старое». Настоящее, классическое старое долговечно и блещет новизной для соприкасающихся с ним новых поколений.
        Мне кажется, что многие важные изменения в жизни общества, которые мы приписываем действию глобальных сил и исторических закономерностей, в действительности оказываются проявлением демографических процессов – смены поколений и старения людей с возрастом. Если массовая смена поколений происходит в правящей верхушке общества, это воспринимается как очередная революция. Но такие революции обычны  и в животном мире. Гаремная стая на своём участке –  монархическое протогосударство, а отстранение состарившегося вожака его потомками – самый естественный вид революции [15].
        В общественной жизни постоянно противостоят футуризм молодёжи и пассеизм стариков. В первой половине жизни большинство людей жаждет новизны, а во второй цепляется за старое. Судьба окружающих нас вещей решается в этом конфликте поколений. Способы смягчения таких конфликтов существуют, но они в значительной мере интимны и действуют лишь в малых неформальных группах. В качестве общего лозунга мы можем провозгласить такой тезис: при обновлении среды надо проявлять умеренность, осторожность, осмотрительность. На первых порах это звучит только как благое пожелание. Одним из алгоритмов для его проведения в жизнь может служить, по аналогии с презумпцией невиновности, презумпция ценности существующего: бремя доказательства ложится на сторонников изменений.
        Тут применим и старый медицинский (теперь уже и экологический) принцип: не навреди. Если не знаешь, что делать,  – ничего не делай. Я думаю, что какого-то справедливого и неизменного арбитра между пассеистами и футуристами быть не может, равно как и принятого властью или открытого наукой закона. Это вечный состязательный процесс, перетягивание каната, в котором сами судьи и борцы то и дело меняются, а многое зависит от финансовых возможностей сторон.
        Изучение разных видов бережливости привело нас в смежную сферу культурологии – к проблемам сохранения природного и культурного наследия. При Министерстве культуры РФ существует Институт культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачёва, возглавляемый доктором географических наук Ю.А. Ведениным и ставший крышей для весьма разношёрстных кадров. От них мы и ждём свежих концепций, которые не только закрепляют международные стандарты, но и учитывают историко-географическую специфику нашей огромной страны и её различных регионов [16].

Примечания
(в печатном издании были подстраничными сносками)

        1. Родоман Борис Борисович, доктор географических наук, неутомимый и любознательный путешественник как по профессии, так и по призванию, оригинальный мыслитель и публицист, выступающий со статьями по широкому кругу вопросов, которые выходят далеко за пределы его научных исследований и представляют общественный интерес. [Прим. ред.-сост. Е.К. Сметанина; далее – только прим. автора].
        2. Кувакин В.А. Твой рай и ад: Человечность и бесчеловечность человека (Философия, психология и стиль мышления гуманизма). СПб.: «Алетейя»,  М.: «Логос»,  1998; Борзенко И.М., Кувакин В.А., Кудишина А.А. Основы современного гуманизма: Учебное пособие для вузов. М., 2002.
        3. См.: Бессонова О.Э. Раздаточная экономика как российская традиция // «Общественные науки», 1994, № 3.
        4. См.: Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по теории морали. М., 1987.
        5. См.: Родоман Б.Б. Идеальный капитализм и российская реальность // «Неприкосновенный запас», 2001, № 3, с. 22 – 29.
        6. Шергин Б.В. Поморщина-корабельщина. М., 1947, с. 23.
        7. См.: Радаев В.В. Теневая экономика в России: Изменение контуров // «Pro et contra», 1999, вып. 1; Родоман Б.Б. Указ. соч.
        8. См.: Родоман Б.Б. Указ. соч.
        9. См.: Бессонова О.Э. Указ. соч.
        10. См.: Каганский В.Л., Родоман Б.Б. Социокультурные функции самодеятельного походного туризма // Научные проблемы туризма и отдыха: Бюлл. науч.-тех. инф-ции, Сходня, 1988, № 2; (*) Родоман Б.Б. Под открытым небом: О гуманистичном экологическом воспитании / Биб-ка ж-ла «Здравый смысл». – М.: Росс. гуманистич. об-во, 2004; то же, изд. 2-е. – М.: Т-во науч. изданий КМК, 2006.
        11. См.: Родоман Б.Б. Неразрушительное потребление, гуманная глобализация // Выбор России: использование природных ресурсов в условиях глобализации мировой экономики. Мат-лы постоянно действующего семинара Клуба учёных «Глобальный мир». Вып. 9 (21). – М.: Изд-ский дом «Но¬вый век», Ин-т микроэкономики, 2002.
        12. Петров Л.В. Мода как общественное явление (анализ в социально-коммуникативном аспекте). – Л.,  1974, с. 32.
        13. См., например: Мизес Л. Либерализм в классической традиции. – М.: Начала-пресс, 1995; Хайек Ф. Пагубная самонадеянность: Ошибки социализма. – М.: Изд-во «Новости», 1992.
        14. Пузаченко Ю.Г. Экология: прошлое, настоящее, будущее // «География» (еженедельник) (прил. к газ. «Первое сентября»), 1993, № 5 (11), с. 2.
        15. Родоман Б.Б. Введение в социальную географию: Курс лекций. – Лекция 2. Выделение человечества из животного мира. – М.: РОУ, ИГ РАН, 1993, с. 10 – 16.
        16 (*). После ухода Ю.А. Веденина с поста директора в 2012 г.  Институт Наследия был фактически разгромлен; большинство прежних сотрудников, в том числе и сам Ю.А. Веденин, его покинули. Я (Б.Б. Родоман) поступил на службу в Институт Наследия в 2007 г. и продержался там до 2015 г., когда был уволен «за прогул».

        Сочинение этой статьи закончено 10 ноября 2002 г.

        Опубликовано: Светский Союз: Альманах: Выпуск третий / Литературное объединение гуманистов, атеистов, скептиков – ЛОГАС // Библиотека журнала «Здравый смысл».  – М.: Российское гуманистическое общество. 2003, 224 с., 500 экз. – С. 77 – 91.

        Подготовлено для «Academia.edu» и «Проза.ру» 13 мая 2019 г.