Палавой либов
До поступления в университет (я учился в бакинском университете АГУ) я был неплохо осведомлён в вопросах философии. От моего деда – редактора республиканской азербайджанской газеты “Труд” – осталась богатая библиотека, с которой я начал знакомиться, как только научился читать в очень нежном возрасте. Всё, что преподавалось в АГУ на курсе философии, я знал и мне было совершенно не интересно на лекциях по философии. Но однажды преподаватель д.ф.н. Азнауров заболел и его на одну лекцию заменил очень молодой армянин с широкими, запоминающимися чертами лица. Армянин очень плохо говорил по-русски. Его лекция была посвящена философии Людвига Фейербаха. И в каждом предложении своей лекции он с невероятным армянским акцентом произносил два слова: “Палавой либов”.
Я чуть ли не в детские годы проштудировал всю доступную мне философию. Если меня сегодня спросить о том, что думал Гегель, то я могу с трудом вспомнить о том, что Гегель в своей “Феноменологии духа” говорил о том, что чувственность сама по себе не дает никакого общего знания, что все чувственное уникально и неповторяемо, и, следовательно, даже в момент чувствования обобщённое знание теряется. А вот Фейербах, наоборот, был убеждён в том, что чувственность представляет собой единый источник истинного знания. Это неизбежно приводило его к отрицанию существования общих понятий и к признанию истинным единичного, конкретного. Основные беды человека – потеря здоровья, богатства, секса, свободы, радости жизни, веры в ближнего и в дальнего – все эти обобщённые беды воспринимаются чувственно в каждый момент времени. Эти беды могут быть объектом разумного анализа: “Как я допустил такое, как я дошёл до жизни такой?!”. Но этот анализ вторичен. Первична перманентная, каждодневная чувственность… И вот эта “половая либов” выполнила функцию запоминания того, что мне было очень важно в философии, что я всю жизнь считал первостепенной в этой науке: роль частного в этой науке об общем знании. И мне кажется, что это мой мозг позаботился за меня окрасить эту важную для меня часть философии в этот незабываемый армянский акцент.
Философское развитие Фейербаха лучше всего описано им самим: “Бог был моей первой мыслью, разум – второй, человек – третьей и последней. Субъект божества – разум, а субъект разума – человек”. Очевидно только чувственное… Только там, где начинается чувственность, исчезает всякое сомнение и всякая двусмысленность. Поэтому чувства и есть органы познания, органы философии по Фейербаху. Существование каких-либо всеобщих и необходимых законов или форм чувственности он отвергает. Особенно хорошо мне эта мысль Фейербаха запомнилась по моей способности читать на лице у людей многое из того, что другие прочесть не могут. Я всю жизнь читал то, что мне не было предназначено знать и всю жизнь скрывал прочитанное от других. А о Фейербахе я запомнил навечно, благодаря лектору-армянину.
До этой лекции я прекрасно был знаком с тем, что Л. Фейербах считал религию результатом отчуждения от человека самых лучших его характеристик с последующим возведением их в абсолют и поклонением не принадлежащему человеку абсолюту – вторичному абсолюту в виде икон, шляп, бород, пятниц или суббот… Фейербах считал, что такую религию нужно уничтожить, а на ее место поставить поклонение одного человека другому, любовь человека к человеку, понимание человека человеком, уважение человека человеком за его достойные уважения поступки. Но с тех далёких времён (более 60 лет тому назад), когда я встречаю сочетание “Людвиг Фейербах”, перед моими глазами возникает лицо молодого армянина-лектора, которого я видел всего один раз в жизни, а в моих ушах возникает его специфический акцент – “палавой либов”. Я понимаю, что столкнулся с феноменом весьма непростым и достойным анализа. Исковерканное армянским произношением название настолько врезалось в память, что потащила за собой огромный цельный блок важной мысленной конструкции.
Многое я забыл, но, когда мне сегодня приходится видеть, как отчуждаются от человека самые лучшие его характеристики, нацеленные на умение полноценно жить и зарабатывать на полноценную жизнь с возведением в абсолют, с искажением этих качеств жизненного совершенства и поклонением религии корысти, корыстолюбия, властолюбия и жлобства, я почему-то часто вспоминаю этот зонд, пронизывающий настоящее и устремлённый в прошлое: “Палавой либов!”. Эти поганные качества – корыстолюбие, ложь, властолюбие, неблагодарность и бессовестность – так же неотделимо врезаны в человека, как и “половой либов”. Распространяемые заинтересованными политиками рассуждения о глупом равенстве дебилов с гениями, о свободе совести, которая страстно желает поработить совесть ближнего (аллах акбар и т.п.), о какой-то безумной политкорректности и межрасовой нейтральности – всё это глупейшие попытки отрицать чувственность в угоду корыстным обобщениям, навязанным дуракам подонками, число которых растёт. Любые политические конструкции бессмысленны при корыстном обобщении того, что принадлежит только индивидууму, а совокупности индивидуумов принадлежать никак не может, как “палавой любов” может принадлежать только индивидууму. До этой простой мысли дожили древние греки Афинского полиса и, сожалению, на сравнительно короткое время.
В двух словах, я хотел намекнуть на то, что наш мозг исподтишка вставляет нам интеллектуальные метки туда, где по его мнению нужно исключить забывание даже при разрушении памяти деменцией. Но у всех мозги разные, а плохие мозги – наиболее заразные… Молится на придуманные небесные чучела бессмысленно. Пора человечеству, пока оно ещё не скончалось, внедрять в жизнь планеты другого сорта религию: начать молиться на гераклов больших и малых, на тех, кто озабочен не собственными жлобскими чувствами, а светлыми, радостными чувствами окружающих… Учить молиться не на выдуманных богов, а на реальных героев нужно с ясель…
Свидетельство о публикации №219061500167