Андрей Белый - something

Публикация имеет рабочий характер, здесь кое-какие выдержки из произведений Андрея Белого

       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       Была золотая палата. Вдоль стен были троны, а на тропах -- северные короли в пурпуровых мантиях и золотых коронах.
       Неподвижно сидели на тронах -- седые, длиннобородые, насупив косматые брови, скрестив оголенные руки.
       Между ними был один, чья мантия была всех кровавей, чья борода всех длинней...
       Перед каждым горел светильник.
       И была весенняя ночь. И луна глядела в окно . . .
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
       И вышли покорные слуги. На серебряных блюдах несли чаши с пьяным вином. Подносили пьяное вино северным королям.
       И каждый король, поднимаясь с тяжелого трона, брал оголенными руками увесистую чашу, говорил глухим, отрывистым голосом: "Слава почившей королевне!.."
       Выпивал кровавое вино.
       И после других поднялся последний король, чья мантия была всех кровавей, чья борода всех белей.
       Он глядел в окно, а в окне тонула красная луна между сосен. Разливался бледный рассвет.
       Он запел грубым голосом, воспевая жизнь почившей королевны...
       Он пел: "Пропадает звездный свет. Легче грусть.
       "О, рассвет!
       "Пусть сверкает утро дней бездной огней перламутра!
       "О, рассвет!.. Тает мгла!..
       "Вот была и нет ее... Но знают все о ней.
       "Над ней нежно-звездный свет святых!"
       И подхватывали: "Да пылает утро дней бездной огней перламутре-...
       -вых"...
       Так шумел хор северных королей.
       И пока бледнела ночь, бледнели и гасли светильники, а короли расплывались туманом.
       Это были почившие короли, угасавшие с ночью.
      
       Дольше всех не расплывался один, чья мантия была всех кровавей, чья борода всех длинней...


       И когда рассеялись последние остатки дыма и темноты, на горизонте встал знакомый и чуть-чуть грустный облик в мантии из снежного тумана и в венке из белых роз.
       Он ходил по горизонту меж лотосов. Останавливался, наклонив к озерной глубине прекрасный профиль, озаренный чуть видным, зеленоватым нимбом.
       Ронял розу в озерную глубину, утешая затонувшего брата.
       Поднимал голову. Улыбался знакомой улыбкой... Чуть-чуть грустной...
       И снова шел вдоль горизонта. И все знали, кто бродит по стране своей.

       В этой стране были блаженные, камышовые заросли; их разрезывали каналы, изумрудно-зеркальные.
       Иногда волна с пенным гребнем забегала сюда из необъятных водных пространств.
       В камышовых зарослях жили камышовые блаженные, не заботясь о горе, ожидая еще лучшей жизни.
       Иногда они преображались и светились светом серебристым. Но они мечтали о вознесении.
       Тут она бродила, раздвигая стебли зыбких камышей, а по ту сторону канала над камышами бывал матово-желтый закат.
       Закат над камышами!



       Улыбались друг другу, белые дети, грустно задумчивые.
       К ним пришел камышовый отшельник в мантии из снежного тумана и в венке из белых роз. Сказал о великой тайне, что несется на них.
       Он оборвал свою речь глубоким вздохом, сказав про себя: "Белые дети".
       И долго стоял в задумчивости.
       Из кустов взвилась птица-мечтатель. С пронзительным криком улетела в розовую даль.


И старое отделилось от нового: и другими глазами глядели на мир в 1900--1901 годах; пессимизм стал трагизмом; и катарсис переживало сознание наше, увидевши крест м пересечении линий; эпоху, подобную первохристианской, переживали па рубеже двух столетий; античность, ушедшая в ночь, озарилася светом сознания нового; ночи смешались со светом; и краской зари озарилися души под "северным небом".

            В 1900--1901 годах "символисты" встречали зарю; их логические объяснения факта зари были только гипотезами оформления данности; гипотезы -- теории символизма; переменялись гипотезы; факт -- оставался: заря восходили и ослепляла глаза; в ликовании видящих побеждала уверенность; теории символистов встречали отпор; и с отпором "сократиков" явно считались; над символизмом смеялись; а втайне внимали ему: он влиял непосредственно.
       Появились вдруг "видящие" средь "невидящих"; они узнавали друг друга; тянуло делиться друг с другом непонятным знанием их; и они тяготели друг к другу, слагая естественно братство зари, воспринимая культуру особо: от крупных событий до хроникерских газетных заметок; интерес ко всему наблюдаемому разгорался у них; все казалось им новым, охваченным зорями космической и исторической важности: борьбой света с тьмой, происходящей уже в атмосфере душевных событий, еще не сгущенных до явных событий истории, подготовляющей их; в чем конкретно события эти, -- сказать было трудно: и "видящие" расходились в догадках: тот был атеист, этот был теософ; этот -- влекся к церковности, этот -- шел прочь от церковности; соглашались друг с другом на факте зари: "нечто" светит; из этого "нечто" грядущее развернет свои судьбы.
      

              Есть заметка у Александра Александровича Блока, найденная после кончины его; в ней встречается характерное место; Блок пишет: "В январе 1918 года я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 г., или в марте 1914 г. Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией: например, во время и после окончания "Двенадцати" я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг -- шум слитный, вероятно шум от крушения старого мира"62.
       В 1900--1901 годах молодежь того времени слышала нечто, подобное шуму, и видела нечто, подобное свету; мы все отдавались стихии грядущих годин; отдавались отчетливо слышимым в воздухе поступям нового века, сменившим безмолвие века.


...рукописи, испещренные заметками на полях, особенно занимавшими нас: в них рукою Владимира Соловьева (измененной) набросаны были письма за подписью "S" и "Sophie"; в ряде мест обрывался трактат вставками странного содержания: рукопись сопровождало медиумическое письмо с подписями "S" и "Sophie", появляясь повсюду в черновиках творений Владимира Соловьева; оно имело вид переписки любовной; а мы задавались вопросом: общение Владимира Соловьева с "Sophie" медиумическое ли общенье с реальною женщиной или роман: непонятности духовного мира, из высей которого открывалась София философу?

В истолковании "соловьевства" мы были конечно же "реалисты"; мы видели в лирике Соловьева вещание о перерождении человека и изменении органов восприятия мира.