Неуставное наказание

- Мой Бог, кажется, еще одно дежурство кончилось, - грустно выдохнул стажер Людвиг Шварц, когда аккуратно въезжал во внутренний двор Управления безопасности.
 
«Хорошо, что это кончилось» - думал я про себя, отведя взгляд на большое здание и темно-серый широкий плац, расчерченный прямыми и косыми белыми линиями.

 Дежурства - это всегда утомительно. Ты весь в напряжении, как пружина, особенно от взглядов людей, которые смотрят на тебя затравленно и настороженно. В последнее время, точнее, с момента, как я поступил на службу в Управление безопасности, во мне росло чувство какой-то странной неуверенности в себе. Меня мучили дурные предчувствия, или что-то в этом роде. Такое бывает с людьми, которые воспринимают мир чуть острее и могут уловить едва заметные колебания вокруг себя.
 
Погруженный в свои мысли, я смотрел на осенний город, где каждый объект, имеющий форму и цвет, был будто бутафорским, лишенным внутреннего тепла. Повсюду в воздухе была какая-то пустота и отчужденность. Эту пустоту пронзали исполины из бетона, стали и стекла. Красные кирпичные стены с облезлой штукатуркой, пары дыма, рвущиеся из-под канализационных решеток, запах сырости - вот наши  подмостки,  в которых мы и играли свои жизненные роли охранителей порядка.

Не знаю, почему, но мой друг и коллега Людвиг просто обожал дежурства.  Как он говорил: «Я чувствую себя лучше, когда знаю, что облачен полномочиями». Старый добрый Людвиг Шварц верил в то, что у него есть какая-то власть. Прослужив чуть более четырех месяцев в Управлении, я осознал, что пока мы - лишь служебная серая пыль, лишенная каких-бы то ни было прав.

Этот день тянулся убийственно долго. Да, звучит странно, но тот месяц в конце той мерзкой холодной осени я запомню навсегда по двум причинам. Во-первых, по тому проникающему во все клетки тела холоду, что буквально мучил всех, а сильнее всего доставалось тем, кто уходил в ночные дежурства. Во-вторых, по той истории, которая произошла с нами в тот хмурый холодный вечер.

В то злосчастное дежурство улицы были пустынны и до обеда утопали в серой пелене тумана, в котором скрывались те, за кем мы вели свою охоту. В воздухе носилась сырость, оставшаяся послевкусием от ночного ливня; после обеда сырость сменилась холодом, щипавшим носы, от которого все внутренне съеживалось.
Печка не спасала, и я считал время, которое осталось нам провести в холодной машине. Прохожих не было. Лишь изредка попадались черные, серые пальто. Из поднятых воротников на нас пугливо глядели бледные лица с красными носами, которые, едва завидев нашу машину, спешили исчезнуть из нашего вида. Это  настораживало меня даже больше, чем когда с нами связались из Управления. Спокойный голос дежурного по Управлению сквозь шипение и помехи сообщил, что нас обоих ждут после окончания  дежурства в кабинете руководителя Управления безопасности.

  Мы с Людвигом в упор посмотрели друг на друга. Стажеры или кандидаты в офицеры, мягко скажем, не пользовались большим вниманием со стороны высшего начальства. Отделом, в котором мы служили, руководила  женщина по имени Грета Бренен.   Моложавая ухоженная дама среднего роста с изящной осанкой, получив вакантный и высокий  пост,  тут же прибрала весь отдел к своим холеным рукам.  Разумеется, сильная независимая женщина, достигшая больших служебных успехов, не могла не стать объектом зависти и сплетен. За глаза ее прозвали «Железная Грета». Злые языки плели не бог весть что про досуг фройляйн в свободное от службы время, но все эти россказни казались мне ерундой. Мне никогда не было по душе злословие за спиной, а уж тем более обсуждение лиц, которые выше меня по положению, и этих разговоров я сторонился. Полиция – это место службы для честных и отважных, однако в Управлении безопасности не нашлось смельчаков, готовых сказать что-либо из ходивших по отделу слухов в лицо госпоже Бренен: эта женщина умела стоять за себя, и было весьма опасно перейти ей дорогу.

Мы вышли из машины и увидели дежурного по Управлению - сержанта Альфонса Тодса, шедшего к нам, мерно покачиваясь, словно бочка на ножках, в своих тяжелых подкованных сапогах.

- Как в отделе? Все спокойно? - Спросил его Людвиг, протягивая ему открытую пачку сигарет.


 Для меня всегда было это загадкой, где и как мой коллега (и бывший сокурсник по академии) приобрел небольшой, но весьма ценный навык угадывать едва заметные желания людей по малейшему взгляду или движению рук. Он был очень наблюдательным, и этому его качеству я, конечно, немножко завидовал, ведь будущий офицер полиции должен видеть куда дальше собственного носа. Но сейчас перед моим носом стоял сержант  Тодс, с довольным видом закуривающий желанную сигарету.  Он сделал глубокую затяжку и, наконец, ответил:

- Да, все в порядке. Тихо и спокойно. Такой холод, что все по норам спрятались.

- Комиссар у себя? - Спросил его Шварц, пыхая кольцо густого сизого дыма.

- Угу. - Тодс отвел взгляд и глянул в сторону ворот.  - В кабинет ей пару раз кофе носил.  Была в Центральном Управлении, наверное, у своего генерала…. Хих-хи!
 
Тут он как-то ехидно сощурился. Его мясистое одутловатое лицо стало  мне неприятным, а шмыганье простуженным носом нестерпимо громким. Меня кольнуло это неловкое чувство очередного явно сального намека. Тодса наверняка подмывало продолжить разговор на эту тему, но мы быстро перевели тему и спросили про дела в Управлении. Сержант недовольно сплюнул на плац и продолжил:

- Как вернулась, зашла к нам в дежурку и сразу же приказала с вами связаться.

- Она как вообще? Злая или…?

- А ты что, ее боишься? - Рассмеялся сержант. ; Если ты нигде не портачил, то бояться нечего, а вот если…

Меня пронял озноб. Вдруг вспомнился уже почти забытый эпизод. У каждого из нас есть такой случай, который сидит в душе ядовитой занозой и не дает покоя. Словно убийца в темной подворотне, он дожидается момента и бьет наповал, отправляя твою уверенность на уровень асфальта. Это случилось еще летом, почти сразу после выпуска, когда мы только подали документы, чтобы стать кандидатами в офицеры. Во время выступления фройляйн Бренен на очередном собрании по поводу нашей раскрываемости, я представил себе что-то вроде средневековой бомбарды, и, вспомнив прозвище строгой начальницы, не смог сдержать улыбку.  Это не ускользнуло от внимания комиссара.

- Вам это кажется смешным, кандидат Вайс!? - Спросила она.

В зале установилась гробовая тишина, и десятки настороженных глаз устремились на меня. Я тотчас встал и ответил, что нет. Она ничего не сказала, но по ее взгляду я понял: это ей не пришлось по вкусу.

Этот случай в самом начале нашей службы был мелким, и после нескольких удачно раскрытых дел все будто забыли о нем, но мне казалось, что в той оплошности таится опасность. Мои размышления прервал сержант:

- Только она попросила вас не сдавать оружия и ключи от машины, - сказал Тодс.
На вопрос, зачем, он ничего не ответил, лишь развел руками да пожал плечами. Скверно, когда вопросов больше, чем ответов. Альфонс  докурил сигарету и неспешно пошел обратно к себе в комнату дежурных в свете фонарей.

Эта распоряжение не шло из головы, пока мы шли к зданию Управления. Большое, с узкими окнами, здание резко выступало из наступающих  вечерних сумерек. Хлопнув тяжелой дверью и войдя внутрь,  мы решили привести себя в порядок, потому подтянули ремни на плащах, поправили галстуки  и попытались вспомнить, чего же такого мы сделали, чтобы нас вызвали в кабинет к комиссару Бренен. Вдруг Людвиг толкнул меня в бок и широко улыбнулся. Он буквально вспыхнул от озарившей его идеи.

- Слушай,  а может Бренен  нас хочет повысить?! А, старина Пауль?  Может, зря мы уже в штаны надули?

- Действительно, может…,- улыбнулся я в ответ. Энергия и сила этой вспышки оптимизма  была настолько заразительной, что даже я позволил себе мимолетную надежду.

- Ну, точно, - заверил меня  Шварц, хлопая по плечу. - Давно пора нас повысить!

Два рапорта о нашем повышении с прикрепленными к ним аттестациями, копиями личных дел и оценками по выпускным экзаменам, были поданы  лично генералу Зигфриду фон Биндингу, шефу уголовной полиции нашего города, своим опытом и послужным списком снискавшему себе всеобщее уважение, как сослуживцев, так и общественности. Нам (как мы тогда думали) несказанно повезло – генерал прибыл с проверкой в наше Управление, и мы, пользуясь тем, что Фон Биндинг вошел к нам в кабинет, в решительной атаке подали свои рапорты. Мы сделали это столь быстро что, наверное, генерал даже чуть растерялся, но все же вложил наши бумаги в свою папку. С того дня мы жили ожиданием, прилагая к положительному исходу этого дела все возможные, и, как нам казалось, невозможные усилия.

С течением времени мне стало казаться, что наш рапорт мог быть скороспелым решением, но Людвиг, крепкий телом и всегда шедший напролом, верил в то, что наши офицерские карьеры - исключительно наше дело, никого более не касающееся.
Поднимаясь по лестнице на третий этаж, мы встретили Эрнста Кройца - секретаря при комиссаре. Он, как всегда подтянутый, улыбающийся, в новеньком мундире и чистых сапогах, не чета «уличным крысам», сказал нам, что госпожа  Бренен ждет нас в другом кабинете. Когда мы уточнили, где нас ждут, под ложечкой пробежал холодок. От былого оптимизма не осталось и следа. Щварц будто и не слышал этого, и все широко улыбался и шутил.

Никогда не было у вас такого, будто бы все в порядке, а на сердце тяжко и в ногах холод? Именно это я чувствовал в тот момент, когда мы пошли вслед за секретарем. Он привел нас на второй этаж до железной двери, за которой начинались камеры. Нас ждали в комнате для ведения допросов.

- Господи, да что с тобой, Пауль? - Смеялся надо мной всю дорогу Шварц. Он все пытался заразить меня своим оптимизмом, но я не желал его обманывать, потому ограничился тактичной улыбкой.

Кройц подошел к двери и постучался. Запор лязгнул, и к нам вышел дежурный лейтенант. Он показал нам, куда идти. Еще не было мне так жутко, как в тот момент, когда Кройц и дежурный офицер захлопнули за нами дверь. Судьба всегда подает нам знаки. Выражение глаз лейтенанта, будто отрешенное от неизвестной усталости, было нам знаком, что ничего хорошего нас не ждет; но чаще всего юные невнимательны.

Блок будто вымер,  и даже Людвиг притих. Мы шли по этим мрачным коридорам, ровно  до тонкой полоски света между полом и дверью, что разделяет два мира мир свободных и мир заключенных.

Людвиг первым толкнул дверь и гаркнул, как и положено:

- Разрешите войти!?

Никто нам не ответил, и мы  вошли в ту комнату.

 В свете одной настольной лампы, стоявшей на большом коричневом столе, заваленном папками, в высоком кресле сидела фройляйн Бренен. Свет оттенил ее лицо, вытянув его и сделав его выражение каким-то зловещим.

- Равняйсь! Смирно! – Приказала комиссар звонко. – Стойте смирно! Руки по швам! Команду «вольно» вам никто не давал!

Мы щелкнули каблуками своих сапог и встали, как и было приказано. Нас хорошо выучили этому. За пять лет учебы в академии  и нескольких месяцев службы, эта команда была у нас на рефлекторном уровне. К тому же, фройляйн не любила, когда ее подчиненные мешкали, что  прибавило нам быстроты.

Вдруг из глубины комнаты мы услышали  молодой женский голос:

- У, какие они строгие! Я их уже боюсь! Суровые крепкие мужчины в черных кожаных плащах и фуражках…смотри, какие у них пряжки на ремнях! А какие красивые портупеи с кобурой! Мальчики такие чудесные в этой форме.

Это сказала криминаль-инспектор 1-го класса  Диана Цюдлих. Когда  госпожа комиссар отлучалась из Управления, а бывало это достаточно часто, то на ее место заступала эта женщина.

Вскоре мы увидели ее силуэт, плавно вступивший из тьмы большого кабинета. Все чувства обостряются во тьме, а уж тем более, когда рядом женщины, облаченные так странно и наделенные определенной служебной властью над тобой.

- Ммм…мне больше нравятся их дубинки, такие черные, толстые, кожаные. Интересно, у них такие же  ммм… штатные агрегаты? – Услышали мы ответ Греты Бренен.

 Краска ударила в лицо, а глаза непроизвольно расширились. Мозг был не в силах воспринять то, что слышали уши! Я посмотрел на Людвига. Он стоял ни живой, ни мертвый. Бледный, едва соображающий стажер сжал кулаки. Страх сковал нас. Да, мы боялись! «Мыслимо ли», – думал я, –  «Чтобы они говорили такое?». Все: эта темнота, холод, повелительные манеры и ощущение замкнутости – это будто сжалось внутри меня.

Мой взгляд переместился и застыл на фигуре Греты. Впервые я посмотрел на нее не как на офицера. Ее внешний вид привел меня в смущение. Только сейчас я понял, что фройляйн Бренен носила неуставную форму. Нет, формально она была уставной, но как она ее носила! Форма Греты Бренен напомнила мне, что она является женщиной, очень красивой и не лишенной дара обольщения. Фройляйн была одета в черный кожаный плащ с погонами и большими отворотами. Плащ блестел неестественно ярко, будто искры от огня метались по ее узкой талии и груди. Кожа плаща только подчеркивала ее достоинства, повторяя каждый изгиб ее тела с точностью меткого художника. Из-под отворотов плаща, которые были чуть больше, чем предписано уставом, выглянул красивый черный мундир, под которым была белая рубашка и галстук. На кителе красовались значки, полученные за более чем десятилетнюю службу.

Буря эмоций снесла меня. Все во мне смешалось, и я не понимал, чему дать волю. Я знал лишь одно; нельзя показать ей, как я поражен ею!

Возможно, это покажется странным, но мне нравилось видеть женщин в таком виде. Я не смел никому в этом признаться, но, когда не было дежурств, я мог часами прогуливаться по паркам, скверам и улицам и был неописуемо счастлив если видел то, за чем так жадно охотился.

Женщина в таком виде всегда была для меня загадкой.  А загадки так возбуждают мой разум, что порою доводят меня до безумия. Что несет она, скрывая свое сердце, тело и душу за матовой кожей плаща, которая так нежно облегает ее плечи, талию и груди? О чем думает эта таинственная незнакомка, фланирующая по мостовой с легкой улыбкой, прячущая нос за невесомым цветным шарфиком и надевающая тонкие перчатки? Как красивы ее плечи, как играет цвет и блики на кокетках! Как же умело кожа оттеняет красоту женской фигуры, как умеет скрыть недостатки и как ловко может показать все прелести и сделать это строго и серьезно, без намека на пошлость.
А мне остается только упиваться неразделенной страстью и даже может болью и боготворить  ту, которая подарила мне хоть мимолетное счастье видеть ее такой – красивой и таинственной, с улыбкой на милом лице, с красными от легкого морозца щеками. Я любовался прекрасными незнакомками едва ли более, чем десять или пятнадцать минут, проживая их будто это была моя первая и последняя любовь.
Разумеется, об этом никто не знал. Мыслимо ли: кандидат в офицеры уголовной полиции имеет такую тягу! Я и так был для ребят чем-то вроде белой вороны, так ещё и это странное увлечение, которое меня самого ставило в тупик.
А теперь передо мной сидела женщина, излучавшая мощные потоки энергии, света, запахов и звуков, которые едва ли были различимы для посторонних. На секунду мне показалось, что фройляйн Бренен даже знает о моей тайной страсти и оделась так специально.  Я ни с кем не говорил на эту тему, но разве можно утаить что-то от женщины?  Особенно от какой женщины!

Ее светло-рыжие волосы пышными волнами падали на плечи ее кожаного пальто. Она могла позволить себе неуставную прическу только здесь. Голубые ледяные глаза в кайме черных накрашенных ресниц глядели на меня смело и даже  вызывающе. Цвет ее кожи был бледным, как у аристокрических особ с картин художников прошлого века, а черты лица будто смягченными игрой света и тени.

Ее пальцы в тонких кожаных перчатках с красивыми строчками слегка играли на подлокотниках кресла. Я задержал на них взгляд лишь на секунду. Тонкие черные изящные слегка заостренные на кончиках перчатки – такие  мне нравились, в них женские пальчики были еще тоньше, еще игривее. На секунду мне вдруг почудилось, что я не в камере допросов, а в «клубе для взрослых», в этих бесконечных черно-красных лабиринтах,  где сидели красивые накрашенные женщины и предлагали свое общество всякому кто заплатит, умерщвляя свои истинные чувства алкоголем и интимом обезболивая то, что не лечиться. Зажмурив глаза от яркого света лампы, я вернулся в комнату.

Чего они от нас хотят? Отчего приказали явиться сюда? И двери закрыли. И даже дежурных приказали убрать. Тот, кто работает в полиции, должен тут же сообразить: ловушка! Хорошо подготовленная и устроенная со всей женской изощренностью и заботой о внешних приличиях. Чтобы никто ничего не узнал. Но вот вопрос: О чем не узнал?

Фройляйн Цюдлих слегка наклонилась к Бренен и произнесла:

- Я признаюсь, Грета, когда мы делаем построения, я всегда возбуждаюсь. Когда я вижу всех наших мужчин в форме, я таю и горю. Иногда  мне просто хочется убежать далеко и кричать, когда я вижу все эти шеренги мужчин, стоящих в ожидании приказа.

Фройляйн Бренен повернула к ней голову и отвела пальцами прядь волос, упавшую ей на погон плаща.

Внутри живота, в самом его низу вдруг резко ударил ледяной ком; ноги чуть не подкосились. О какие же красивые волосы у госпожи Бренен! До чего же ей идет, когда у нее на щеках играет легкий румянец!

«Ох и холодно же здесь», – вспомнил я, и по мне вновь пробежала рябь, а кожа сделалась гусиной.

Я глянул на Людвига: тот был ни жив, ни мертв. Страх парализовал его; он стоял, будто статуя, ничем не выдавая своих чувств или каких-либо эмоций. Он всегда хотел быть «идеальным солдатом», как он шутил, когда мы бежали кроссы в полной выкладке в академии.

- О, милая, чуть не забыла. Пришел новый приказ о переобмундировании всего личного состава. Всем выдадут новые плащи и сапоги. Приедут через два дня снимать мерки.

Тут  Цюдлих повернулась к нам и посмотрела искоса, будто проверяя, как мы среагируем.

- Сделаешь построение?

- А как же. Я не упущу такой возможности.  Хочу хорошенько всех поглядеть. Потрогать за форму. Помять ее.  Обмундирование ведь недешевое, мне хочется знать, как наши  полицейские носят свои плащи и куртки. Меня просто выбешивает, когда я вижу, что за кожей не ухаживают.

Грета стала разглядывать рукав своего плаща, наклонив свою хрупкую белую шею. Пальцы ее левой руки стали разглаживать складки, будто стряхивая капли от дождя.

- Не люблю, когда кожа теряет блеск и красоту. К тому же, говорят, в этом году осень будет длинной и дождливой, –  произнесла она  упоительным тоном и  отвела голову.

- Даже  мотоциклетную роту построишь? – Рассмеялась Диана, все еще разглядывая нас.

- Ну да. Хотя их куртки с клепками мне не очень нравятся, зато погоны на их крепких плечах….

Сказать, что мы были ошеломлены – значит, ничего не сказать. Две руководительницы нашего Управления безопасности  стояли и обсуждали свои пристрастия в одежде!

- Кандидаты! Два шага вперед! – Приказала фройляйн Бренен. Она глядела на меня властно и гордо.

В ее руках  появились две папки, которые ей услужливо подала подруга.

- Слушайте внимательно. Это ваши личные дела. Как я понимаю, вы хотите стать действительными офицерами полиции. Это так?

Никогда еще фройляйн Бренен не говорила с нами так тихо и даже почти ласково. И это пугало больше всего.

- Хорошо, мальчики. Это очень похвально. Но у меня вопрос. Как вы думаете, ваши дела должны быть  идеальными, без каких-либо замечаний? Правильно?

- Да, комиссар, –  ответили мы сдавленно.

- Ведь вы понимаете, что, если я  не одобрю ваших дел или в них будет хоть одно замечание, то…?

У меня что-то дернуло в шее. Негодование и гнев так выражались внутри моего тела. Я всегда смиренно принимал все то, что нам говорили старшие по званию, но не сейчас. По  словам госпожи комиссара, выходило так, что мы ее жутко обидели тем, что подали рапорты через ее голову самому генералу Биндингу. «Я что, сижу здесь просто так, для красоты?!» – негодовала Бренен. Ее раздражало, что мы не спросили ее позволения, и что она оказалась не у дел.

- Неужели вы оба не могли догадаться, что Зигфрид все мне расскажет?  У нас с генералом нет секретов друг от друга.

«Неужели это правда?» – подумал я и почувствовал, как по спине моей бегут большие мурашки. Эти россказни Тодса, взгляды Кройца и рапорты, когда комиссар Бренен уезжала с дневной сводкой, которую делали всем управлением под угрозой выговоров, в Центральное Управление на личный доклад к Фон Биндингу – все это было не просто так!

- О, мальчики, простите, – фройляйн уже открыла папку,  а Цюдлих с улыбкой подала ей ручку. – Но я проучу вас обоих за такое неуважение!

Вот так тонкими женскими пальцами можно разрушить начинающуюся карьеру. Едва ручка коснулась бумаги, я услышал звук. Это был слабый хлопок, какой бывает, когда на пол что-то падает.

- Пожалуйста,  госпожа комиссар.  Не делайте этого!
 
 Это упал на колени Людвиг. Он приоткрыл рот, и его зрачки расширились.

- Мы искупим свою вину!  Правда, искупим!

«Почему он говорит будто от нас двоих?» – недоумевал я. –  «Я ни в чем не виновен пред ними, кстати, как и ты, Людвиг».

- Отчего нам верить вам, Людвиг?  А? – сказала Диана. – Прыгнули через наши головы  и думали выслужиться? Нет, так не пойдет.

Этот голос был бархатным и обволакивающим, но за ним скрывалось железное желание власти, но не служебной, а личной власти над другим человеком. Они поставили нас в такое положение и теперь наблюдали, как мы ведем себя, внимательно следя за нашими реакциями. А Людвиг уже не рассуждал, он спасал себя и свою карьеру всеми возможными способами.

- Научите нас. Возьмите к себе на учебу.
 
Людвиг Шварц – этот верзила под два метра ростом, который занимался боксом и хвалился тем, что сможет сбить кого угодно с одного удара – стоял на коленях и умолял о пощаде.

- А ты, Пауль? Разве ты не хочешь стать офицером? – Взгляд Бренен был полон спеси и пресыщенности.

- Я стану офицером и без этих коленопреклонений, – ответил я. – А об этом происшествии станет известно всем, и я…

- Что такое, Пауль? – Рассмеялась  Грета. – Ты жалкий мальчишка в форме. Кукла, которой приказывают!  Не тебе мне перечить! Я так могу сделать так, что ты  не то, что офицерского звания никогда не получишь, ты даже со свободой распрощаешься. У тебя нет выбора, стажер Вайс. Или сейчас, Пауль, ты исполняешь все, что я скажу, или ты проявляешь свой характер и дальше, но твой друг Людвиг отправится в тюрьму для полицейских.  Благо, ордер на его арест у меня имеется.
В ее руках появился бланк – бесплатная путевка в Вальдгау – тюрьму, а которой содержали заключенных еще со времен Охоты на ведьм.

Людвиг посмотрел на меня. В его взгляде была боль  и мольба о помощи.

«Мы оба обречены», – подумал я с горечью. – «Никто нам не поверит. Наши жалобы – ничто по сравнению со словами двух руководительниц отделения, имеющих прямой выход к высшим полицейским чинам».

- Ну, так что же? – улыбнулась Диана. –  Подставишь своего друга?  Он будет там страдать от твоего упрямства. Тебя-то мы оставим на свободе, но долго ты не протянешь. Совесть тебя сожрет. Нам с Гретой интересно, а вот что случиться раньше: Людвиг отправится на тот свет или твоя гордыня примирится с фактом подчинения нам?

Я кивнул в знак внешнего согласия. Но внутри меня все полыхало от ненависти к ним. Я никого еще так ненавидел, но сейчас понял, что это чувство доступно мне во всей своей разрушительной силе.

- То-то, Вайс. Наверное, зубами клацаешь от невозможности перегрызть мне горло, –засмеялась Грета, расстегивая плащ. – Знаешь, от чего ты такой злой? Я знаю. От того, что у тебя нет ничего, кроме этого твоего пальто и жетона: ни денег, ни власти.  А знаешь, что такое власть? Власть доступна только настоящим офицерам вроде меня или Дианы.  Мальчики, раз вы оба наши стажеры, то будете учиться всему. Первое, чему мы вас обоих научим – личная преданность своим командирам.  Ну-ка, мальчики, быстро мне статью сорок семь из общих положений полицейской службы!

Я промолчал, так как как знал ее смысл. И смысл был не в нашу пользу. Грета знала Устав и потому потребовала именно эту злосчастную статью.
- Полное и безоговорочное исполнение приказов старших чинов рядовым, сержантским и стажерским составом является прямой и неотъемлемой обязанностью служащих полиции, – процитировала она. – В этом кабинете можете называть нас госпожами. Вы  будете в нашем полном распоряжении и подчинении. Вы будете делать все, что мы прикажем.

В это не верилось! Это мерзкий, плохой, дурной сон! Погони, засады, перестрелки  – все это впрыскивало адреналин в громадных количествах, но все померкло перед этим действом.

- На колени, живо, Пауль! – крикнула на меня злобно Грета. Ее скулы буквально свело от негодования.

У меня не осталось выбора, и я тяжело опустился на ладони и колени.

- Привыкайте, мальчики. Чаще всего вы оба будете стоять именно так. Держите колени ровно! Спины прямо!

- Людвиг! Людвиг! – Позвал я его в последней попытке получить поддержку, но мой друг молчал и был бледен, будто убитый.

Молчание моего лучшего друга, в силу ума и твердость убеждений которого я так сильно верил, ударило меня еще сильнее, чем злорадство двух этих женщин, которые были опьянены властью над нами и теперь могли рассказывать об этом как о милом анекдоте. Они подошли к нам Я взглянул на них. Две женщины в расстегнутых кожаных плащах с удовольствием разглядывали нас.  Мне вдруг показалось, что я превратился в жука. Все во мне будто провалилось, и я стал слабым и беспомощным. А госпожи распоряжались нами, будто мы и вправду были их рабами. Только сейчас я заметил, что и сапоги на них были неуставными. Высокие сапоги на каблуках, с острыми носиками и ремешками, стянутыми маленькими пряжками с круглыми стальными колечками, подчеркивали красоту женских ножек. Я залюбовался ими, на секунду забыв о своем положении.

Но тут меня осек голос фройляйн Бренен, которая передвигала  кресло. Начальницы решили присесть, что и сделали, аккуратно подтянув полы плащей.

- Живо встать! Расстегните ремни и снимите их с пальто! – Приказала, улыбаясь, Диана.

 В мои ноги впились тысячи иголок, а в сапоги будто налили свинца. С трудом, едва соображая оглушенной головой, я встал на ноги.

«Вы сошли с ума, фройляйн Бренен», – прошептал, я снимая пряжку. – «Вы просто сумасшедшая».

- Говори, что хочешь, Вайс. Мне это нравится. Мне нравится, когда мои подчиненные меня ненавидят. Я возбуждаюсь, когда вижу, как они злятся на меня, но ничего не могут сделать. Скажи, мой маленький честный стажер Вайс. Скажи, какая я мерзкая женщина! Скажи это, ну. Давай же! – Она говорила это с удовольствием; ее улыбка и горящие неестественным блеском глаза показывали, как все это ей нравится.
Не желая доставлять фройляйн лишнее удовольствие, я опустил глаза и стал возиться еще медленнее. Но необъяснимая сила вновь потянула меня взглянуть на фройляйн Бренен.

 - Пуговицы! Пуговицы! – Потребовала неумолимо комиссар. Ее алые губы, похожие на сочные вишни, разошлись в едва уловимой улыбке. – Помни, стажер Вайс,  от ненависти  до любви один шаг, и даже меньше. Паиньки с их показушной моралью и большими честными глазами становятся превосходными любовниками, – смеялась  эта белокурая дьяволица, обнажая свои зубы.

- Они еще не мужчины, а молокососы. Они даже с девками не спали. Не ругайся на них Грета. Что у них было в жизни? Зубрежка устава, стрельбы, занятия, казармы. Они только жить учатся.

Наконец, полы плаща расступились, и перед взором комиссара и криминаль-инспектора предстали наши черные отутюженные мундиры. Диана вскинула голову и приказала нам снять ремни с пиджаков и передать ей в руку.

Теряя разум, ощущение времени и пространства, я вновь исполнил этот  властный приказ.

- Какие мы стеснительные! Руки за спину и стой смирно, негодник! – Я почувствовал на своей шее дыхание и тепло Дианы, которая  незаметно обошла нас и закралась со спины. –  Бедные, бедные стажеры! Совсем замотались на службе! У вас сплошные дежурства, отчеты,  у вас нет времени даже на то, чтобы выпустить пар. Но мы вам поможем. Кому, как не нам, стать для вас помощницами в этом нелегком деле.

- Снимайте штаны, стажеры!

Я мотнул головой  в знак несогласия:

- Нет!

Это было мое последнее «нет» женщине по имени Грета Бренен. Что заставило меня подчиниться ей? Ее внешний вид? Да. Ее красота, доведенная ее внешним видом до абсолюта? Да. Меня пробила отчаянная мысль, что, наконец, я увидел в некотором роде единомышленницу,  которая видит то же самое, что и я. Она не сказала мне этого прямо, но по ее взглядам, словам и жестам я понял – она догадывается о моей страсти и потому так оделась.

Женщине, чтобы завладеть мужчиной, нужно лишь подыграть его тайным страстям и показать, что и она их разделяет. Для мужчин, несущих в себе то, что они хотят скрыть от других, такое откровение от женщины становится знаком судьбы. Именно этот знак я и увидел, когда фройляйн с нескрываемой любовью разглядывала свой плащ.

- О, я с тобой живо разберусь! – Крикнула в гневе комиссар. Она  резко подошла ко мне  и отвесила пощечину. По ее лицу было видно, что она испытала удовольствие от моего выражения лица и от того, как я схватился за щеку.

«Какие же у нее длинные пальцы, и как же красивы они в коже перчаток», – снова подумал я в краткой вспышке, прикусывая нижнюю губу. Как бы мне хотелось ласк от этих пальцев, чтобы она не снимала перчаток и чтобы мы были в форме. Никогда ничего подобного не происходило с мной. Я чувствовал эту опасность, что исходила от нее, но мне безумно хотелось стать жертвой этой бестии.
 
Громкий грубый оклик привел меня в чувство:

- Забудь, что ты человек, Вайс. Ты – грязь из-под моих сапог
.
Пощечины посыпались на мои щеки, как из рога изобилия.

- Еще? Еще? Я спрашиваю, ещё?! – Крикнула она мне с вызовом.
 
Наконец, насытившись этой акцией возмездия, она продолжила свою проповедь:

- Я из тебя выбью эту дурь, Вайс, не сомневайся. Будешь открывать рот, когда я разрешу, и свое мнение будешь держать при себе.

Резко, нагло, бесцеремонно она подавила остатки моего сопротивления. Я обернулся. Людвиг Щварц уже давно смирился и только смотрел на меня с жалостью.

Дамы уселись в кресла, играя  и хлопая нашими ремнями. Они явно были довольны собой и тем унижением, которое дали нам этим вечером.

- А знаете, что, кандидаты в офицеры? Мы хотим посмотреть на ваши дубинки. – вдруг рассмеялась Диана, хлопнув ремнем. – Поживее, кобельки! Доставайте их уже!

Унижения, большего, чем это, и представить нельзя. Эти женщины, о которых писали в нашей внутренней газете как о «Гордости и чести нашей полиции», о тех, с кого молодым сотрудникам нужно брать пример, требовали обнажения от своих подчиненных. Требовали это на рабочем месте.

Они обсуждали то, что видели. Они были  похожи на подруг, которые пришли в магазин в отдел мясной продукции и выбирали кусок получше.

Тот разговор я помню слабо: кровь так сильно била в виски, что я физически изнемогал. Помню лишь эти улыбки двух офицеров, которые обменивались мнениями.

- Мальчики, неужели здесь так холодно? Я ждала не такого, – покачала головой Диана и тут же посмотрела на свою подругу.

- Главное, чтобы они ничем не болели! – Недовольно хмыкнула госпожа Бренен.

- Да откуда им? Говорю же, девчонок у них не было.

Они упивались нашей беспомощностью. А нам оставалось только терпеть. Не убежать. Не убить их! Собрать всю волю в кулак и терпеть, и молить Бога, чтобы все это быстрее кончилось.

Поунижав нас, как следует, офицеры приказали нам подползти к ним на коленях.
Грета Бренен склонилась надо мной. Пальчики в тонких перчатках подняли мой подбородок. Ее большие голубые  глаза, запах ее духов и нежный голос сломили меня окончательно. Я уже сам хотел ей подчиняться.
 
Я почувствовал, что Грета надела на мою шею ремень и понял, что Диана проделала то же самое с Людвигом. Пряжки щелкнули, и женщины откинулись в креслах.

- Я твоя госпожа? –  Услышал я вопрос. Грета, игравшая концом ремня в своей руке, вновь устремила на меня свой леденящий душу взгляд.

- Так точно, комиссар Бренен, – произнес я, завороженный бестией, взявшей меня на поводок.

- Смотри на них, Диана. Ну какие же они будущие офицеры? Они даже своим членом не управляют, – рассмеялась Бренен. – Разве мужчина позволил бы так с собой обращаться? Бог ты мой, да у тебя там настоящий шлагбаум, как у нас на плацу!

- Черно-белый? – Захихикала Диана Цюдлих.

- Ага, и по утрам поднимается, – улыбнулась ей в ответ комиссар.

- Ну ничего, Грета. Мы научим наших недотрог, как ими пользоваться. Эти штуки куда опаснее, чем штатные пистолеты.

- Знаешь, что сказал мне генерал Биндинг? «Станьте для них второй матерью». А я так подумала: нет, я не буду мамочкой. Я буду владелицей глупого стажера, который плохо воспитан. – Тут же Грета одернула поводок, давая знать, что даже дышать я буду по ее желанию.

Он взяли нас за уши.  Грета схватила меня быстро и резко, а Диана повторила, чуть помедлив, при этом взглянув на Людвига, как лукавый удав на несмышленного кролика.

- Мы очень вами недовольны, мальчики. Мы рассчитывали увидеть другое.
Большего унижения и представить нельзя!

- Что делают маленькие и глупые мальчики,  когда их зовут? – Спросила Диана, заглядывая в лицо измученному Людвигу.

- Они слушаются, – прошептал мой друг, глядя на свою  мучительницу преданными глазами.

- Хороший мальчик, Людвиг.
 
- Твой посмышленнее, – обратилась к ней Грета Бренен. – Мой как всегда молчит. Дома я с ним еще раз поговорю. Он у меня хорошенько получит по своей маленькой пятой точке.

Одним легким движением носка сапога криминаль-инспектор повалила безвольного Людвига на пол.  Цюдлих приказала ему лежать, обещая ему «разодрать задницу ремнем, если увидит хоть единое движение».

Меня же подняла на ноги Бренен и отвела к столу. Меня согнули пополам, положив живот на столешницу.  Фройляйн Цюдлих подняла мне руки и удерживала их сомкнутыми одной рукой, а второй рукой держала меня за ухо, иногда выкручивая его.

Фройляйн Бренен подошла ко мне и занесла руку с ремнем, снятым со своего плаща. Грета сполна отомстила мне за все обиды, что я нанес ей. Она била меня с остервенением и злобой.

Я   пытался уклониться, но каждый раз ремень настигал меня, словно хищная змея, и жалил концом пряжки. Женщины были неумолимы. Стоило мне едва изменить положение своего тела, как тут же Диана выкручивала мне ухо. А Грета раскраснелась от удовольствия, осыпая мое тело ударами.

- Я тебе устрою! Так тебе так тебе! Что, не нравится, дружок? Ну! Вот тебе еще раз, да покрепче! Вот тебе, гаденыш! Не уворачивайся, негодник, иначе получишь еще сильнее!

Комиссар била  без намека на милость, до того момента, пока силы не покинут ее. Униженный и избитый, я  с трудом вырвался и без сил припал к стройным ногам госпожи Бренен.

  - Я больше не буду, комиссар, – прошептал я  в исступлении,  но ее ремень все равно опустился на мою спину.

 Боль была нестерпимой, но женщине было все равно.
 
- Что ты не будешь делать? – Рука с ремнем висела надо мной, словно дамоклов меч.
- Я не буду больше ничего делать без Вашего ведома.

- Хорошо, – смилостивилась Грета. – А теперь вылизывай мне сапоги, свинья. Это твое третье наказание.

 Превозмогая брезгливость, я попытался исполнить это безумное распоряжение. Комиссар заметила это.

- Старательнее! – Угрожала она. – Я не чувствую языка на  коже.
 
Она вытянула левую ногу. Я почувствовал, что ее ножка в сапоге изгибается Грета получала удовольствие. Фройляйн комиссар слегка засмеялась. Это было поощрение моих усилий.

- Другую, малыш! скомандовала она.

Кровь пульсировала во мне с диким ритмом. Я не чувствовал ни себя, ни языка, ничего. Мир померк вокруг меня и сжался до размеров женского сапога, который я так старательно  вычищал. Я чувствовал странную смесь запахов кожи, духов и крепкого коньяка, которым грели себя начальницы осенними вечерами.

Насытившись всем этим действом, и, наверняка, получив несказанное удовольствие,  дамы приказали нам подняться на ноги.

Подавленные и смущенные, сбитые с толку и уничтоженные таким отношением, мы старалась не смотреть друг на друга, а уже тем более на наших высокопоставленных мучительниц.

- Поживее, стажеры! – Приказала Грета Бренен. – Не мешкайте, болваны.

Наконец, трясущимся от нервов скрюченными пальцами мы затянули ремни и портупеи  и встали смирно, едва держась на ногах после такого потрясения. Мне было стыдно за все то, что с нами произошло. Меня пронял пот и… дикое страстное возбуждение. Руки дрожали и, слава Богу, они были в перчатках: так я мог утаить дрожь, сжав черную кожу на кистях до скрипа.

И самое страшное – мне это понравилось.  Мне страстно хотелось кинуться на фройляйн и буквально завалить ее в рукопашной схватке, изорвать ей губы и щеки своими поцелуями. Хотелось ухватить ее за талию и чувствовать как извивается она под моим телом, умоляя о пощаде.

Грета встала в гордую позу победительницы, а ее подруга уже услужливо наливала ей коньяк, который был их лекарством от холода.

- Еще заплачьте мне! – Прикрикнула на нас фройляйн Бренен. – Встать смирно, я сказала! Спины прямо! Не слышу слов!

- Да,  мой комиссар!  – не своими голосами ответили мы.

- Еще! – Приказала она, зло улыбаясь. – Голос подайте мне!

Мы гаркали до тех пор, пока не доставили комиссару удовольствия. Она махнула рукой, чтобы мы, наконец, прекратили.

- Значит так, – предупредила она, барабаня пальчиками по столу. – Через два дня чтобы Устав Общих положений полицейской службы отлетал от ваших зубов. Только попробуйте мне оплошать!  В случае неудачи я вам не завидую. Тогда вы оба узнаете, откуда у меня это прозвище – Железная Грета.  Пошли вон!