Кубизм уныния I

  Сегодня по дороге в школу я увидел, как какая-то женщина бросилась под поезд. Обидно только, я забыл ее сфотографировать.

 Мы вместе стояли на железнодорожном переезде, шлагбаум закрыли, вдалеке вспыхивали один за одним разрешающие огни. Загорались они до безумия долго, будто в замедленной съемке, а свет их ламп, и без того тусклый, мерк окончательно из-за ливня.
  За время ожидания мои ноги успели напрочь помокнуть: в кеды набралась вода, которая омерзительно чавкала от малейшего движения. Слякоть и грязь ощущались даже костным мозгом - он будто отсырел и покрылся плесенью. На часах в районе семи, я плелся на учебу. Необходимость таскаться в образовательную клоаку сама по себе невероятно бесила, но именно в то утро я умудрился ко всему прочему забыть наушники. Так что начиналась неделя отстойно, насколько это только было возможно; и мысленно я проклинал все, что только попадалось на глаза. Капли дождя стекали по прядям волос и падали за воротник. Было мертвецки скучно.

 Помню, как на секунду поднял глаза и посмотрел на дорогу по ту сторону: она пустовала. Влажный асфальт, блестящий и совсем черный словно полили нефтью. Похожий на одну из тех самых лакричных конфет, поганых на вкус, только бесконечно длинную и слегка шершавую.
  Наверное, в тот момент я поддался лирическому порыву, хотя до этого был уверен, что подобное присуще только девкам на их страницах в социальных сетях. Подумалось о четком контуре между бледным декабрьским небом и трассой - я не имел свойства оглядываться по сторонам при ходьбе, поэтому весь этот вид был каким-то непривычным. Фонарные столбы сходились в одну линию, у полос разметки одинаково квадратные углы, даже стеклянные многоэтажки вдали симметричные. Геометрии не было только в небе - видимо, тот, кто создавал мир, решил особо не заморачиваться. Собрал в неоднородную массу оставшиеся ошметки, эту мутноватую жилистую массу. А важно ли тогда небо хоть для кого-то, если даже пресловутый творец на него забил?

  В тот момент уродливо сгорбившаяся молодая женщина, стоявшая передо мной качнулась и резко подалась вперед. Я не успел понять, что происходит. Показалось, что она просто споткнулась, но…

                Здесь раздался удар.

  Он донесся вместе с дребезжащим гудком и скрежетом колес. Это было быстро, тяжело и звучно. Женщина сразу обмякла, тело странно сложилось вдвое и откатилось в канаву. Поезд, заходящийся дымом червь, лишь взревел, проносясь мимо, напирая своим весом с той же мощью. А потом сотовый у меня в кармане завибрировал, и пока я читал уведомление, шлагбаум уже подняли.

  Проходя мимо, я невольно скосился на труп, лежавший теперь у рельс: стало интересно, размозжило ли ей череп настолько, чтобы сквозь трещину можно было заметить растекавшиеся мозги с небольшими, размером с яичную скорлупу, осколками костей в них. Как в том триллере, название уже не помню, его недавно крутили по телику. Но я не увидел даже крови, хотя вполне возможно, она смешалась с густой придорожной грязью. Лицо, завешенное копной густых черных волос, уперлось в гравий - его тоже не получилось рассмотреть. Теперь по форме череп походил на сдутый мяч, словно его сдавливали у висков, пока не треснул. Выглядело мерзко, конечно, но ожидал я от трупа большего. И хотя ненадолго у меня появилась мысль повернуть ее голову носком обуви, чувство брезгливости в итоге оказалось сильнее.

  «Наверное, - подумал я тогда, - бог это скоро просечет и пошлет кого-нибудь убраться здесь».
 И хотя это довольно очевидная мысль, я почему-то выделил ее в памяти. Родители ведь часто говорили, что бог в курсе таких вещей, как чьи-то смерти, да и всего вокруг в принципе, и временами я проматывал их слова у себя голове, словно кассету. «У бога все под контролем», - неоспоримый аргумент, чтобы не уделять окружающим слишком много своих сил и времени. О них позаботятся, об этом ведь говорят со всех сторон, а у меня никогда не было желания подходить к каждому встречному и спрашивать, помогает ли ему бог. Бред полнейший. В конце концов, не станут же врать абсолютно все, и причем все разом? Разумеется, это вовсе не значило, что можно забывать также о себе. Божья помощь ведь как прожиточный минимум: существовать вроде и помогает, но не дает для того никаких удобств. А для меня, как и для любого адекватного человека, досуг и обеспечение собственного комфорта всегда были первостепенными ценностями.

  Я подождал еще немного - бог не появлялся. Мозг (в связи с произошедшим я подсознательно подчеркнул у себя его наличие) требовал музыки, порождая отдельные фантомные отголоски любимых песен. Но ведь наушники дома. Музыки не было.
Ливень не прекращался, ноги все еще в мерзкой жиже, а волосы стали виться от влаги. Торчать дальше в ожидании тотема я уже не стал - мне же говорили не грузить себя, в конце-то концов. Потоки воды только усиливались, вокруг оглушающе тихо - в шуме капель я старался находить хоть какой-то ритм. И временами даже находил.

  Прежний бог жителям нашего города отчего-то надоел, он никого больше не устраивал, в него уже не верили. Тогда местные решили, что способны придумать божество себе по вкусу самостоятельно. И новый бог, уже тотемный, явился править нашим городом, когда увидел себя на всех стенах, транспарантах и вывесках. Он носил черную деревянную маску в белых узорах и всегда улыбался.
Наш тотем транслировали по всем каналам с половины шестого утра до десяти. Плетясь в школу, я постоянно видел его в экранах телевизоров, проходя мимо магазина электроники. Темные глазницы маски казались совсем пустыми. Наверное, я даже смог бы засунуть туда свои пальцы.

  Он жестокий, бог нашего города - воинственный бог. Этот идол любил, когда ради него чем-то жертвовали. Когда по стенам брызгала кровь, а нож резал плоть легко, словно теплое масло. Так что на его алтарях всегда кромсали свежее жилистое мясо и его всегда было много. А потом оно начинало тухнуть, чернеть, собирая вокруг сотни мух и испуская зловоние.
  Я не знал, чем он лучше прежнего бога, ведь того не застал и сравнить не с чем. Хотя не сказать, что это сильно меня заботило.

  «Интересно, что он сделает с той женщиной. Может, съест? Он вообще ест людей? Наверное, у него острые и до черноты гнилые зубы. И изо рта воняет трупниной»
                ***

  Я не любил школу, причем не любил по определению, не задумываясь о личных причинах. Все окружающие меня люди ее ненавидели, а я не видел причин идти против системы, придерживаясь иных взглядов. Мстить за заниженные оценки? К своей успеваемости я был равнодушен. Ненавидеть кипы домашней работы? Все равно ни разу ее не делал. Правда, еда там действительно отвратительна: в питье легко найти чей-то волос, каша состояла лишь из склизких комков, а тарелки всегда со сколами.
Разумеется, я никогда не говорил об этом вслух, но временами потусить в школе бывало даже приятно. Там нет ненавистной мне родни; можно прятать сигареты в шкафчике - в них никто никогда не заглядывает. Там учатся мои друзья, в коридорах можно услышать сплетни о любом человеке в городе. Я всегда носил туда самые крутые шмотки, потому что знал, что многие не могут себе их позволить и что девки с параллели заглядываются на меня. Это льстило. Но все равно школу комфортнее ненавидеть, причем по возможности громче остальных. И вопросов так задавали куда меньше.

  Как только я зашел в класс, то сразу же, ни с кем не здороваясь, направился к дальним партам. Не нужно было оглядываться, чтобы понять, что она (одна из двух «она», важных для меня), села где-то там. Мы знакомы уже довольно давно, и, наблюдая, я успел привыкнуть к некоторым ее привычкам. Длительные наблюдения вообще дают ощущения предсказуемости. Так как я наблюдателен, та девушка по умолчанию предсказуема. Хотя она и без этого банальна до невозможного.

 - Хэй, Мичико! Решила изменить себе и выбрать не самое отстойное место?
Не заметив, как я подошел, она подскочила от приветствия.
 - Ой, Ник-кун! - гнусаво пропищала она, наиграно закрывшись руками. Кажется, ни одна японка не может смириться с тем, что она не нарисованная, - за выходные на стол будто наблевать успели, так что, в общем, я решила пересесть, вот.
В свой образ аниме-девочки из сериала для умственно отсталых Мичико входила наплывами. Но временами она забывалась, и тогда ее руки переставали дёргаться. Голос в такие моменты больше не звучал натянуто и гнусаво, становился чуть хрипловатым и тихим.

                Увы, из своего тупого амплуа Мичико выходила редко.

 - Ник-кун, ты такой заботливый! Что бы я делала, не посоветуй ты мне пересесть еще в прошлый раз!
 - Ну если у тебя с принятием решений хреново, должен же кто-то этим заниматься, - она прильнула ко мне в знак приветствие, - Гвен уже пришла?

  Отрицательно покачала головой.
 - В коридоре Гвен-чан я не видела, так что, наверное, она действительно еще не приходила, да и…

                Нас прервал грохот.

  В первую секунду я даже вздрогнул. Знакомый звук. Похожий на утренний поезд.

 Мы оглянулись: шум создавали одноклассницы, сцепившиеся прямо в кабинете. На моих глазах одна из них потянула другую за волосы. Швырнула об парту. После этого многие подоставали сотовые. Ругательства, сменяемые болезненными визгами, было все сложнее разобрать из-за нараставших одобрительных возгласов. Толпа вокруг них наслаждалась видом. Потому что лицезреть насилие - это как избивать человека самому. Просто без риска получить в ответ.
  Понаблюдав еще недолго за дракой, Мичико улыбнулась уголком рта. Потом и вовсе прыснула, но только половиной своего почти детского лица.
Ее левая щека распухла и онемела от черного с кровоподтеками синяка; ему уже почти неделя, но отек все не сходил. Первое время Мичико старалась замазывать данный изъян или заклеивать его широким пластырем, но потом забила. Теперь моя подруга выглядела так, будто прямо на лице у нее началась гангрена.

 - Говоря о побоях, как там у тебя с твоими предками? Мозги больше не выносили?
Мичико закатила глаза и раздраженно цокнула языком. Когда заговорила, в голосе чувствовалась обида.
 - Да я их скоро сама заколю! Тетка моя, она так бесит, вчера заехала мне ножом по руке, прикинь? Типа, я всегда знала, она конченая на всю голову, но не настолько же… В общем, зашла я к ней вчера в комнату, значит, а там маялась какой-то, это…. - японка несколько раз щелкнула пальцами в попытке вспомнить нужное слово. Я старался уследить за ее мыслью хотя бы отчасти, - мясо вроде резала? Я просто не шарю, чем там верующие занимаются… И я вот зашла, а она как стала на меня орать и махать руками, вскочила, а потом подорвалась в мою сторону…
 - А ты не гонишь? Может, она покормить тебя хотела? Ты ж как скелет из класса биологии, только с ног без посторонней помощи не валишься.
В ответ на это Мичико прыснула.
- Было бы смешно, конечно. Но она потом стала кидаться на меня с ножом, ну и попала по руке. Это просто адово больно! Знаешь как… - она снова замолчала, подбирая слова, - ну как когда тебе хреначат по руке ножом, тут сложно сравнить. Я специально отбила ей дверью пальцы, но это ж типа ни в какой сравнение не идет!
 - А с порезом что ты сделала?
 - Ну, вылила что-то из родительского бухла на руку, - при этих словах задрала рукав массивной толстовки и продемонстрировала бинты с темными пятнами. - Просто надеюсь, что гнить не начнет. Заражение, я слышала, может пойти даже от гвоздя. А что там было за мясо, я ж не в курсе, наверняка ж протухшее.
 - Прикинь, если тебе ее отрежут, придется рукав узлом завязывать, - не отводя от бинтов взгляда, Мичико от моего замечания вновь усмехнулась, но теперь с легкой натяжкой.
 - Я ж тогда буду как типичная японка из ужастиков, стану ее в шкафу прятать. Вроде обезьяньей лапки, у вас же тут есть что-то похожее? Могу потом тебе ее завещать, если откинусь, хочешь?

  Где-то сквозь шум и непрекращающиеся крики глухо продребезжал старый звонок. Мы продолжили обсуждать ее семью, не сбавляя тона. Никто не сбавлял. Даже столы и стулья повизгивали столь же громко. И звуки ударов мягче не стали.

                ***
  Я познакомился с Мичико после того, как она перевелась в наш класс - ее родители, кто-то вроде современных паломников, переехали в этот город, узнав про наш новый тотем. Я убежден в том, что все подобные им люди - сектанты, но у нас в газетах их называют просто глубоко верующими. Видимо, эти газеты пишут такие же «глубоко верующие».

  В какой-то момент японка сама подсела за последнюю парту, чтобы, видимо, подобно мне самому положить с самого начала года на учебу болт. Но первая она со мной не заговаривала, не знакомилась, безмолвно пытаясь слиться с мебелью круглыми сутками. Скорее всего, Мичико боялась, что я просто отшвырну ее сумку куда-нибудь в угол и откажусь с ней сидеть (да и, честно говоря, у меня действительно были такие мысли, однако только первое время). Но это оттого, что она выглядела как аутсайдер из-за шмоток - окажись Мичико лохушкой и на деле, я бы не стал ее терпеть.

  Почти все время на ее разбитом телефоне был включен хентай, иногда Мичико молча закрывала меня книгой, если я заваливался спать, - то есть она оказалась такой девкой, ну, нормальной. Наше с ней близкое общение началось в тот момент, когда я попросил один из наушников.

  Мичико низкая, ее голова на уровне моих плеч. С густой длинной челкой, закрывающей глаза, она носила кеды на толстой черной платформе, а рукава кофт доставали ей до кончиков пальцев. Субтильная, трупно худая, но обладающая возможность есть кучу еды и не жиреть. Мне было бы сложно назвать черты, делавшие Мичико особенной, незаурядной. Или хотя бы неглупой. Но ее компания обволакивала, как мягкий плед, так что находиться в ее обществе мне всегда было комфортно.

 - Как ты до сих пор не перерезала их там?
 - А смысл? Они вроде и так хотели устроить со своими корешами массовый самовыпил, чтобы это… следовать за своим тотемом в космической этой фигне, пространстве там каком-то. Ну, что-то такое; ты меня понял.
  На секунду я даже подорвался со стула от неожиданности. Резко и неудачно сглотнул и от этого закашлялся: помимо отца и матери в ее доме еще четверо взрослых родственников. Выходит, они все готовились к массовому самоубийству?
 - Да ладно? Ты не рофлишь? - кажется, я выглядел слишком возбужденным. Мичико вскинула брови. - А что ты собираешься делать, если они все-таки поубиваются? Не прямо сразу, в первый же день, а где-то через год?
  На некоторое время она задумалась. Брови сошлись на переносице, губы сжались, отчего лицо стало похожим на сухофрукт.
 - Я буду играть в видеоигры, сколько захочется, вот просто пока блевать от них не начну и не ослепну. А потом, - девушка ссутулилась, и волосы закрыли округлые щеки, - а потом я выкину уродливый заблеванный ковер из своей комнаты и украшу стены стикерами и аниме-постерами на свой вкус.
  В тот момент я позавидовал Мичико. Мне тоже хотелось бы играть в игры, не будучи ограниченным по времени. И чтобы вечерами бухой старший брат не громил мою комнату. Жизнь в семье сектантов, судя по всему, вовсе не так отвратна, нежели Мичико рассказывала. По крайней мере, терпеть свою родню при таком раскладе явно не придется слишком долго.

  Тучи сдавлены квадратом оконной рамы и стенами классной комнаты. Кажется, что вся эта облачная масса уместилась в четыре стеклянных емкости, словно в аквариумы, но при этом я чувствовал, какая она необъятная, массивная. Небо застиранно белое, из него конденсатом стекала мелкая морось, жалкий остаток утреннего ливня. Нет, оно не плакало; скорее, его глаза слезились, как от простуды.

  В последнее время я все чаще смотрел вверх и все реже упирался взглядом в потолки. Кажется, появилась какая-то потребность, но она выводила меня из себя: отчего-то чувствовалась тоска, перемешавшаяся с режущим раздражением. Я ощущал себя никчемным, бездарным и ненужным. Почему небо не запрещено какой-нибудь дурацкой конвенцией? Оно ущемляло меня. И я хотел бы подать на него в суд, будь у меня хоть малейший шанс этот процесс выиграть.

  Раньше горожане хотели видеть своего бога, и теперь видели. Они хотели, чтобы жизнь было просто понять, и теперь стало проще некуда.

  Было душно. Пахло гнилыми растениями; затхлый, чуть тошнотворный запах. Окна закрыты, но за стеклами постукивали мелкие быстрые капли. В тот момент меня начал одолевать сон: вспомнилась женщина на переезде, ссутулившаяся, как постоянно сутулится Мичико... Ее родственники, накидки в ломаных линиях, я видел их однажды на улице, смотрящими маниакально и безумно на бога в телевизорах на витрине… черная маска гудела, как гудит у меня в голове, как гудит проносящийся поезд, ломая в труху отчаяние женские кости. Гниющие конечности могли бы пахнуть тем же запахом, что и в этом кабинете. Затхлое мясо, мертвые прелые листья. Мне было бы очень грустно, последуй Мичико вдруг за тотемом вместе со своей семьей, убей себя или покинь вновь наш город без руки. Пожалуй, мне долго не удавалось бы с этим свыкнуться, не хотелось об этом даже думать.

  Я посмотрел на Мичико, пытаясь не смыкать веки. Но те слишком сонливые и оттого липкие. Перехватив мой взгляд, девушка улыбнулась, сморщив нос и прищурившись - выглядело это уродливо из-за ее онемевшей черной щеки. От духоты и запаха тухлятины укачивало, я будто трясся в дешевом плацкарте. Уже сквозь сон я почувствовал, как голову мне прикрыли толстой книгой. А потом внезапно крепко уснул, будто умер.

  (Положите небо в коробку с четырьмя острыми углами. Распилите его на куски и раздайте по частям. Швыряйте его в гнутые жестяные миски своими немытыми руками. Уподобьте его куску протухшего мутного желатина своими черными ногтями, изъеденными грибком. Я хочу, чтобы небо стало наконец жалким. Чтобы все мизерное и мирское не выглядело на его фоне так убого…)

                ***
 - Ник-кун! Ник-кун! - холодные руки щекотали мою шею под воротом рубашки. - Вставай, ты уже три урока в отключке. Во время переклички я сказала, что ты в медпункте откинулся, так что пошли кушать.
  С трудом я постарался проснуться, но в голове все еще было мутно. Мысли путались; стоило открыть глаза, как по серым стенам кабинета расползались трупные черные пятна.
 - Признай, в глубине души хочешь, чтобы я сдох, да? - девушка, как бы показывая, что я сказал глупость, впилась мне в шею своими ногтями.
 - Ты придурочный? Я есть хочу, говорю же! Если сейчас же не встанешь, а мой мозг не получит порцию сахара, умирать буду уже я! - меня начали трясти за плечо. - Да пошли же! Ты еще за Гвен-чан заходить собирался.

  У Мичико семенящая походка, она будто все время носила гэта - те странные деревянные тапки, как у гейш. Поспевать за моим шагом ей было тяжело, приходилось постоянна срываться на бег или хвататься рукой за рукав моей кожанки. Идти с Мичико вровень неудобно, да и подстраиваться под нее желания особого у меня никогда не было. Зачастую я делал вид, будто просто не замечал подобного неудобства.

  В школьных коридорах на полу квадратная серая плитка. Сколы на ней треугольные, свет от потолочных ламп не рассеивается, а лежит на полу, очерченный. Квадрат следует за квадратом, прямоугольник за прямоугольником; и идешь по ним ты так же, не выступая за контур. Ведь это обрисовывало и более значимые линии: площадь личного пространства, границы допустимости при общении. Максимальная громкость звука, минимальная протяженность скорби. Высота бога. Комфортная и очевидная угловатость, в которой точно не заблудишься. И это меня устраивало. Мне это почти нравилось.

  Возвращаясь из столовой, сквозь трубочку я потягивал холодную содовую. Где-то сзади Мичико шуршала упаковкой от шоколадного батончика (возможно, она и в правду тайком выблевывала все съеденное; иначе я не мог объяснить вмещаемое в нее количество пищи). Мы шли по самому центру коридора. В этом была принципиальная значимость: я не готов смешиваться с бесцветной толпой других школьников, жмущихся к шкафчикам. Они как паразиты, вцепившиеся во внутреннюю сторону плоти. Замеряя своим шагом рекреации, я мог как бы свысока смотреть на то, как остальные прячутся по углам. Возможно, в этом и есть смысл божественности?

  Внезапно нашлась Гвен. Скорее всего, мы бы прошли мимо, пропустив ее мимо глаз, но Мичико затормозила около урны и заметила знакомый силуэт. Обнаружилась наша подруга в одном из пустых кабинетов - забравшись с ногами на парту, она сидела к нам спиной и, кажется, что-то читала.
  При виде этой показательной картины одиночества Мичико прыснула, я постучал костяшками пальцев по двери как бы извиняясь за то, что мы прервали ее. Гвен от внезапного шума слегка вздрогнула и повернула вбок голову; однако после того, как мы пересеклись с ней взглядом, уголки ее губ с усмешкой вздернулись.

 - Что-то издохло или Доминик и Мичико действительно были на первых уроках? - Гвен уже полностью развернулась к нам, поправив короткую юбку. У нее в руках книга в мягком переплёте.
 - Вы там сговорились или обе внезапно решили переключиться с темы бухла на шутки про смерть?

  Они с Мичико рассмеялись, а затем прильнули друг другу в странном девичьем приветствии: казалось, подсознательно они испытывали друг к другу слишком сильную неприязнь для того, чтобы чмокнуть друг друга в щеки. Однако старались при этом создать впечатление лучших подруг, что не позволяло обойтись простым рукопожатием или кивком.
  Гвен ради объятий нагнулась, но японке все же пришлось сильно задрать голову и встать на носки своей обуви. Пропитанная жестокостью ирония: Гвен наверняка знала о переживаниях Мичико насчет своего низкого роста. Однако сама никогда не снимала острозубых шпилек. Когда уже мне пришла здороваться с ней, губами и носом я непроизвольно коснулся бледной шеи. Гвен всегда пахла одними и теми же духами, смешавшими в себе дешевую цветочную отдушку, отдающую горечью, и запах спирта. От этого запаха свербило в носу, и он сильно въедался в одежду. Но за время нашего знакомства я успел привыкнуть к нему. Теперь этот дешевый парфюм почти что вызывал во мне чувство комфорта.

 - Гвен-чан, да ты и сама отличилась сегодня! С чего это ты решила задержаться после звонка хоть на минуту?
 - Пфф, а я и не задерживалась, - Гвен усмехнулась, но выглядело это как всегда холодно и слегка надменно. - Я вообще не приходила на те три урока. Смысл мне тратить свое время, если в этой шарашке все преподы поголовно тупые идиоты? Я их предметы лучше их самих знаю. Так что решила заняться чем-то полезным и почитать, пока никого нет.
 - А что это за книжечка, Гвен-чан? Пособие по выживанию с токсичными родителями?
Нет, ты же его еще не написала.

  Прищурившись, но так ничего и не рассмотрев, Мичико мягко выхватила раскрытую книгу у Гвен из рук. Пролистала несколько страниц, закрыла ее, открывая уже моему взгляду черный переплет. Тут она вздрогнула и почти испуганно выругалась.

 - Гвен-чан? Ты откуда это взяла? - она вновь стала перелистывать страницы, но куда более судорожно. Глаза Мичико были распахнуты, насколько это позволял их разрез, - Это же запрещенка!
 - Что можно было запретить в городе, где легализовано большинство наркотиков? - выхватила книгу обратно. - Отдай, ты ее сейчас помнешь. Хватить нести всякую чушь, Мичико.
 - Да я серьезно блин! Про нее даже мои предки шептались, а они следят за всякой политотой! Короче, - она сглотнула, - я слышала, эту книгу видел наш бог, и она просто жесть, как его разгневала. Он приказал того парня, который автор, избить до полусмерти, а потом бросить на рельсы, прикиньте? Он был студентом, вроде, так его родственников и даже всю группу в универе заставили на это смотреть. В воспитательных целях как бы. Может, он даже переспать ни с кем не успел, так и помер. Это меня как-то… угнетает.
 - Какая мерзость, - Гвен вяло крутила в руках возвращенную книгу, - но, знаешь, на правду не тянет. Я только начала, однако ничего особенного в ней нет. Вроде и обо всем говорят, но по факту ничего конкретного. Досталась же она мне от какого-то бомжары: ему на выпивку не хватало, я подкинула, а он мне всучил это чтиво, - Гвен при этих словах раздраженно цокнула языком, - я на такие странные подачки не рассчитывала. Вы же знаете, у меня к таким людям что-то вроде особой жалости.

  Повисло неприятное молчание. Я чувствовал, у Мичико на языке вертелось несколько острот, но озвучивать их она не решалась. Язвить в отношении своей подруги ей никогда не хватало смелости, потому Мичико что знала - ответную волну циничных шуток уже не осилить. Гвен уже тогда обладала харизмой властного и холодного человека - оружием, от которого почти никто не мог защищаться.

  Тогда я решил отвлечься от собственных размышлений и оборвать это напряжение какой-нибудь формальной фразой:
 - Ну мало ли. Там вся фишка может быть в концовке, - с громким звуком я вновь поцедил напиток сквозь трубочку, - Если эта штука сломает тебе жизнь, хоть кинешь потом спойлер, что в ней такого было?
  Гвен усмехнулась.
 - Разумеется.

  Я заметил, поезда особенно полюбили в последнее время. Начали делать своим вечно блуждающим пристанищем. Ложиться под них, чтобы стать фаршем из давленных внутренностей и дробленых костей: подобная смерть схожа с фетишистским сношением. В линиях железнодорожного полотна стали видеть границы, отделяющие этапы жизни. Возможность очертить старое и новое. Возможность эту жизнь закончить с фейерверком из мясных ошметков. Я в чём-то их понимал, хоть мне это и не было близко. Наглядно ведь и столь зрелищно.

 - Кажется, в последнее время на рельсах стали откидываться действительно чаще.
 - Ну разумеется! Просто для многих это довольно удобно.
  Забавно, что все это мнимое. Лживое и навязанное. Стремясь сбежать от проблем, люди готовы проводить в дороге всю свою жизнь. Уезжать от неверных женщин, от бьющих мужчин и сколовшихся в переходах детей. Желание оставить все сложности где-то за спиной стало некой зависимостью. Только вот на деле все эти проблемы уносят с собой на своем горбу; они ржавыми болтами ввинчивают эти воспоминания в костный мозг позвоночника и уродуют спину. А потом, когда осознают свое бессилие, позволяют колесам пронестись по перегруженному хребту. Как бы закрашивают черную плесень на серых стенах.
 - С чего это ты так решила? Почему не пистолеты, например?
 - Гвен-чан, ну не тупи! Пистолеты - это для богатых, да и пули им самим нужны, их копам отдать можно. А под поезда весь наш город положить можно: затрат не больше, чем опорожнить толчки на рельсы.

  И ведь километры путей покроются смрадом нерешенного.

  Мое плечо сжали. Не потрясли, но мягко подвигали, словно в попытке вправить. Гвен, которой и принадлежала рука, выражала беспокойство своими серыми глазами. Мичико сказала, что меня клинит весь день и несколько раз переспросила, в порядке ли я. А я в порядке?

 - Ну вот я с вами как увиделась, стало совсем впадлу идти на уроки сегодня! Предлагаю потусить где-нибудь в городе это время.
 - Извини, Гвен-чан, я уже давно на карманные не получала, так что сегодня пасс.
Тогда я за тебя сегодня плачу, не парься, - в ответ на недоверчивый прищур Мичико Гвен продолжила. - Да не смотри на меня так! Сегодня у меня все возможности.

  Одним движением она достала из кармана школьной сумки уже знакомое нам подобие небольшого блокнота в черном переплете.
 - С этим, ребят, и еда, и сигареты, и бухло. Все за мой счет, только давайте побыстрее свалим, я от этого места сейчас выть начну!

  Скорее всего, ее мамаша просто в очередной раз запила. И проблема здесь вовсе не в здании школы.

  Мы с Гвен жили в одном районе, в одинаковых многоэтажках с одинаково обшарпанными серыми подъездами. Так уж вышло, что я знал ее с самого детства - сколько себя помню, почти все свободное время мы проводили на длинном, сходящимся точкой где-то вдали сером заборе. Разговаривали о чем-то детском и глупом. Или взрослом и умном - не так уж и велика разница.
  Она на год старше. На год раньше пошла в школу, наперед знала все то, о чем нам будут трепаться учителя. Гвен бы с удовольствием помогала мне с учебой, я знаю - ее ум никогда не был тем, чего я бы не признавал или она отрицала. Только вот мотивации учиться никто из нас двоих не видел - она пролистывала учебники от скуки, а я и вовсе находил другие способы себя развлечь.
  Сколько себя помню, я видел Гвен каждый день, при желании смог бы в точности описать черты ее лица. Но как-то совершенно незаметно для меня ее бедра круглели, ссыхались щеки, большие и выпуклые глаза становились какими-то вдавленными. Круги под ними темнели и все больше очерчивались. Фразы, относимые к ее лицу, оставались прежними, хотя прежних черт в нем уже не было; и это так странно. В тот момент, когда она стала распускать свои жесткие волнистые волосы, я понял, что типа все, Гвен выросла, то была уже новая Гвен.

  Последние года полтора-два мне заново приходилось знакомиться с ней, выходить на уровень беспрекословного и оттого почти естественного, биологического доверия. Но получалось это у меня не слишком-то удачно - возможно, ее мозг наконец наполнился той девичьей дребеденью, вроде накладных ногтей и колготок в сетку. Быть может, с ощущением половой зрелости она лишилась значительной доли былой рациональности или же решила, что логичность не соответствует ее новому статусу в полной мере. Факт оставался здесь фактом: понимать ее так же, как раньше, я уже не мог.

  На фоне Мичико, извечно походящей на избитую дворовую псину, Гвен выглядела изящной и эстетичной. На фоне горделивой и равнодушной Гвен, вечно притесняемую Мичико хотелось защищать и держать под сердцем. Я часто ловил себя на подобных сравнениях, не особо стараясь их пресекать. Хотя мне кажется, сами девочки эту разницу ощущали даже лучше меня.

  Сложно сказать, какие именно отношения были между ними. Видно, что далеко не обо всем они были готовы говорить в присутствии друг друга: Гвен доступ к паспорту своей матери и ее банковской карте оправдывала либеральностью во взглядах семьи (а не тем, что ее родительница спивалась после развода). Мичико уверяла, что постоянно ввязывается в драки и что ей самой нравится калечить свое тело. Обе понимали, что врут, но вываливать свои проблемы на подругу не хотели обе. Не доверяли или стыдились личной жизни - не знаю. Я не видел их гуляющими вдвоем, а вот со мной они проводили время с удовольствием. Это всех устраивало. Главное, что втроем с ними мне весело.

                ***
  По зову голодного крика в глазах Мичико Гвен ушла тариться в магазин, мы же остались ждать ее возле витрины с телевизорами. Той самой, мимо которой я каждый день проходил по пути в школу. Шло какое-то разговорное шоу, сквозь стекло доносились приглушенные голоса его участников:

 - Итак, вопрос солнца остаётся открытым: никто не видел так называемого солнца вживую! - мужчина, который, очевидно, был ведущим, обращался прямо в камеру с некоторым вызовом, - дадим слово доктору Шварцу! Доктор Шварц, быть может, вы способны обосновать существования солнца?

  Я невольно шепнул Мичико, которая, подобно мне, впивалась глазами в витрину:
 - А ты сама когда-нибудь видела солнце? Может, это фейк?
  Она фыркнула.
 - Ник-кун, ведь если бы я его видела, то сейчас сидела бы на этой передаче. Ее бы, кстати, вообще не сняли, подтверди его существование хоть кто-то, - она немного помолчала, прислушиваясь к голосам в экранах. - Мне кажется, небо недостаточно плотное для этого - на нем ничего не удержится. Все, завали, хочу послушать.

  Доктором Шварцем оказался толстый мужчина с бледным и плоским лицом. На нем темные круглые очки, как у калеки, а редкие черные волосы с наивной уверенностью закрывали матовость лысины.

 - Солнце являет собой вовсе не круг, как мы можем читать из старых книг. Солнце есть тело прямоугольной формы и черного цвета. Черное прямоугольное солнце! Понимаете, что это значит? - в зрительном зале загудели. - Солнце является прообразом нашего нового бога! Оно не может быть круглым, ибо по его подобию сделана маска. Солнце просто сменило форму вместе со сменой нашей веры! Факт того, что мы его не видим, обусловлен лишь нежеланием нашего тотема его показывать.

  Толпа гудела с одобрением. «Черное прямоугольное солнце! Это так похоже на правду»

  После возвращения Гвен мы еще некоторое время слонялись со скукой около магазина, но затем, посовещавшись, решили залезть на какую-нибудь крышу. Уроки давно закончились, только вот никого из нас троих дома, по сути, не ждали. Я чувствовал повисшее между нами общее желание как можно дольше оттянуть момент, когда мы попрощаемся и разойдемся по направлениям ко своим квартирам. После предложения полезть на высотку все будто бы с облегчением выдохнули.

  Я любил находиться на большой высоте; чем выше - тем лучше. Там всегда не так сильно несет машинным выхлопом и нет ощущения, что стены домов сдавливают тисками голову.
  Площадки на крышах заплеваны и завалены мусором не меньше всего остального города: не прекращая разговора, мы носками обуви поочередно сбрасывали банки от содовой на тротуар, чтобы посмотреть, чья пролетит дальше. В руках у Мичико огромный надкушенный сэндвич и очередная плитка шоколада - она прижимала их к груди с видом, будто продукты вот-вот кто-то отнимет. Мы с Гвен курили ментоловые сигареты, попутно рассасывая сразу по несколько леденцов от кашля. Вот рту от этого было холодно, немел язык и сводило зубы. Дым шел клубами по обледеневшему горлу, в мыслях все путалось от приятного мороза. И я невольно прикрывал от удовольствия глаза, пока Мичико безостановочно болтала с набитым хлебом ртом:

  «Ну говорю же, это была парочка, - рассказывая об этом, японка активно жестикулировала рукой с сэндвичем в попытке находить нужные слова, - он ее прям очень сильно прижимал к себе, пока она на них фронталку настраивала. Они так вниз и сиганули; наверное, трансляцию какую-нибудь вели, я не знаю. Просто это же, ну, так мило, - Мичико вздохнула, - мне кажется, я ничего более романтичного в жизни не видела, оно прям как в фильмах! Тебе так не кажется, Ник-кун? Я бы тоже хотела иметь человека, с которым можно было бы в обнимку сигануть с крыши! А ты что думаешь, ты не хотел бы?»

  Кажется, Гвен тогда с колкостью во взгляде посмотрела на нее, а сам я тогда ничего не ответил. Об этой истории, столь патетично рассказанной, я совершенно ничего не думал, она не затронула ни одной клетки моего мозга. Мои мысли занимали тучи. А суицид - это очень избито.

  Прямо над нашими головами, прибитая к небу как к стене, висела маска тотемного бога. Пустые глазницы были устремлены на нас, нарисованный белой краской рот как всегда улыбался. И на моих глазах эта маска медленно вращалась по кругу, словно пластинка в раздолбанном проигрывателе моего брата. Выходит, солнце должно быть похоже вот на него? То есть они хотят сказать, что где-то наверху есть еще одна пустая черная коробка, парящая в воздухе? При мысли об этом я ощутил раздражение, оно словно куча сороконожек кололо и царапало дно желудка своими лапками.
Девочки же не обращали на бога никакого внимания, слишком увлеченные пассивной агрессией в сторону друг друга. На тот момент для меня это было как-то странно и мелочно. Язвительно переглядываться, когда на вас уставился бог - это как спорить из-за разбитой машины во время апокалипсиса, настоящий гребаный абсурд. Я же смотрел на тотем в ответ и смотрел в упор; в тот момент мне хотелось, чтобы он упал, как та безмозглая парочка с соседней крыши. Я понял, что он меня нервирует, искренне вымораживает. Как все тот же брат, которого бы я не без удовольствия заставил шагнуть отсюда. Сбросить бы с крыш все, что так ненавистно.

( - Смотрите! Что это падает с неба? Это птицы? Мертвые птицы? Почему их так много? Похоже на саранчу, их просто полчища!
 - Это мертвые люди, моя дорогая…)

  До самого вечера мы гуляли от дома к дому, от ларька к ларьку. Гвен периодически брала перекусить вечно голодной Мичико, нам с ней сигареты, ближе к ночи - энергетики. Мы по старинке слушали музыку из динамиков наших сотовых, пинали урны, клали ноги на уличные столики. На обеих девочках короткие юбки, в софитах из фонарей и фар их коленки были очерченными и угловатыми. Никому из нас родители не звонили, улицы пустовали. Казалось, мы бродили по трехмерной модели города, в которую забыли загрузить хоть каких бы то ни было персонажей, стены многоэтажек выглядели низкополигональными и искусственными. Темнота приравнивала нас к земле, машины тенями прижимались к стенам. Ночь - огромный матовый куб, заполнивший собой все пространство.
  Стало заметно холоднее, так что мне пришлось отдать Гвен свою куртку - ее тонкая офисная рубашка совершенно не грела. Я повторно убедился в этом, пока накидывал косуху на острые плечи - казалось, даже кости в них успели промерзнуть от влажного ночного воздуха. Тогда я убедился в том, что сделал правильно.

  Во время той прогулки мы могли бы считать себя королями ночных улиц, только вокруг нас не то королевство, которым хотелось править.

  Заставить себя попрощаться и разойтись смогли только далеко за полночь. По дороге домой у меня стреляло в ушах от выпитого; не удавалось закрыть глаза, даже моргать было сложно несмотря на ломоту во всем теле.
  Дома, к облегчению, все уже спали, поэтому никто не задавал мне никаких дурацких вопросов. Хотя, вернись я раньше, меня бы все равно ни о чем не спрашивали - от силы мог бы получить от брата по скуле.
  Спал я плохо. Всю ночь мне казалось, что мою шею переезжает колесо за колесом, что позвонки мои хрустят, а носоглотку захлестывает кровью. Потом я долго куда-то падал. И было холодно, а еще немного одиноко.

                В сумерках всем кажется, что он действительно жив.