Склонение компаса 1

      
      Склонение компаса – это угол между
      магнитным и истинным меридианами.
       Морской словарь
   
      
     20.11.1942 – день первый
    Шторм бушевал, словно разъяренный хищник. Ураганный ветер Баренцева моря развел такие мощные волны, что корабли еле переваливались через их гребни, высоко вздымая свои острые форштевни прямо в свинцовое, сплошь обложенное плотными тучами небо, а потом тяжело рушились с этих зыбких гор вниз. При этом носы кораблей с грохотом уходили в воду по самые надстройки, а полностью вышедшие из волн гребные винты с противным визгом вхолостую мололи воздух. Со стороны казалось, что почти вертикально погружавшийся в воду корабль уже никогда не появится на поверхности, так и уйдет навсегда в глубину. Но проходило мгновение, другое, и вот из-под воды весь в ореоле белых брызг вновь появлялся острый, как нож, форштевень, и все повторялось сначала… Снег, шедший уже третьи сутки, заполнил собою все пространство вокруг, до предела снизив и без того невысокую видимость. Этот мокрый снег, несущийся по воле ураганного ветра со скоростью пули, покрывал собою все, на что он попадал. Он превращал мачты кораблей в фантастические новогодние елки, украшенные пушистыми гирляндами фалов и штагов. Он делал якорные цепи на полубаках пышными ватными канатами. Он прилипал к волнорезам и скапливался сугробами перед надстройками и орудийными башнями. Он залеплял стекла иллюминаторов, «глаза» дальномеров и биноклей, заставляя людей материться и то и дело протирать свою оптику меховыми перчатками. Осев на предметах, под действием влаги и низкой температуры этот мокрый снег уже через несколько мгновений превращался в ледяную корку, постепенно утяжеляя корабли и многотонной, постоянно нарастающей сверху тяжестью ухудшая их остойчивость.
   Сейчас не немецкие подводные лодки, ушедшие от непогоды на максимальную глубину, и не самолеты Люфтваффе, по случаю урагана мирно отдыхающие на своих аэродромах, а именно этот девятибалльный шторм был главным противником союзного полярного конвоя QP-15, шедшего из Архангельска в Исландию. Недавно эти 26 транспортных судов, доставили в Советский Союз боеприпасы, горючее, танки и самолеты для сражающейся насмерть в руинах Сталинграда Красной Армии. Теперь же они возвращались назад на Запад, чтобы принять на борт новые грузы для борющейся с фашизмом России. Эти поистине бесценные транспорты охраняли 11 британских боевых кораблей, к которым вчера присоединились и два советских эсминца. Но разыгравшийся не на шутку ураган и нулевая видимость смогли сделать то, что оказалось не под силу противнику: к утру 20 ноября суда конвоя и корабли охранения потеряли друг друга из виду – конвой рассеялся.
    В боевой рубке лидера эсминцев «Баку», куда в связи с непогодой было перенесено с мостика управление кораблем, командир дивизиона Колчин, используя свое право начальника, нервно курил папиросу за папиросой. Опытный моряк, он без всяких докладов по поведению корабля видел, что лидер находится в аварийном состоянии. Командир «Баку» капитан второго ранга Беляев, опасливо косясь на грозного комдива, вел переговоры по внутренней связи с нижними помещениями, выясняя степень повреждений, нанесенных штормом. И по тому, как при этом капитан хмурился, Колчин понимал, что его опасения подтверждаются.
   - Товарищ капитан первого ранга! – повернулся к Колчину Беляев. - Положение корабля аварийное: нарушена герметичность корпуса - волны сильно повредили бак. Все носовые отсеки затоплены, вода проникла даже во второе и третье котельные отделения. В рабочем состоянии остался только первый котел. Мы теряем ход.
    Колчин мысленно матюгнулся и смял в замерзшем кулаке наполовину выкуренную папиросу. Да, положение – хуже некуда. А тут еще это обледенение мачт и такелажа… Он и без приборов видит, что крен лидера доходит до сорока градусов! Так недолго и перевернуться… Черт, нужно принимать решение – неприятное, но неизбежное…
   - Ну, что ж, капитан. Придется заканчивать проводку каравана… раньше срока! Передайте британскому флагману: «ввиду аварийного состояния уходим домой. Счастливого пути». Все равно конвой уже рассеян, ни одного транспорта не найдешь. Так что проку от нас – как от козла молока… Сейчас главная задача – самим не потонуть. Продублируйте приказ о возвращении на «Сокрушительный». И, это… пошлите людей на верхнюю палубу – обкалывать лед. Да, знаю, что при таком волнении это смертельно опасно. Но выхода нет – того и гляди перевернемся… Так что пусть привязываются линями, чтобы волной не смыло – и вперед!..
   
    На скрипевшем и визжавшем под ударами встречных волн «Сокрушительном» капитан третьего ранга Курилех встретил приказ Колчина радостно:
   - Ну, слава Богу. Давно пора было повернуть назад. К дьяволу транспорта – этим бегемотам шторм нипочем, а мы на своей хилой «семерке» того и гляди, развалимся на части!..
    Эсминцы проекта «семь», к которому принадлежал и «Сокрушительный», были известны всему флоту своей слабостью корпуса. По установившейся еще в двадцатые годы в советской промышленности традиции для достижения рекордно высокой скорости кораблестроители до предела облегчили эсминцы за счет конструкций прочности. В результате «семерки» в штиль бегали по морю, словно призовые жеребцы, но стоило появиться штормовой волне, как они начинали скрипеть и хрустеть, выгибаясь корпусами, словно резиновые…
    Медленно ползущие «скороходы» «Баку» и «Сокрушительный» стали тяжело разворачиваться назад, заваливаясь на волне до самой палубы. Даже со стороны на них было бы страшно смотреть, а у моряков на самих кораблях просто дух захватывало - как на «американских горках»: ну, перевернемся, или не перевернемся? Нет, не перевернулись. Оба камуфлированных белыми, черными и серыми полосами эсминца направили свои острые форштевни в сторону далекого Архангельска и, будто привидения, растаяли в свистящей снежной пелене…
   
    Гигантские волны гнались за идущими на пятиузловой скорости кораблями, словно волки за оленями. Настигая их, волны с грохотом били эсминцев в корму, вздымая их плоские обшарпанные ветрами транцы к самому угрюмому небу. И тогда вышедшие из воды, бешено вертящиеся, словно циркулярные пилы, бронзовые гребные винты дико взвывали в свисте ветра и реве волн на холостом ходу. Потом волна проныривала дальше, вознося корабли на своем гребне так, что их корма и нос зависали в воздухе, и уходила вперед, задирая к небу пестрые форштевни, и загоняя хрустящие кормовые части эсминцев в воду по самые надстройки… Корабли проваливались в ложбины между волн так, что не видели друг друга. Снег летел непрерывно, размывая пестрые силуэты, растворяя их в серо-черно-белой бездне неба, бушующего моря и снежной пелены…
   
    Командир «Сокрушительного» капитан 3-го ранга Курилех в свой бинокль пытался рассмотреть силуэт флагманского «Баку». Он должен быть вон там – левее и впереди. Нет, не видно! Раньше он был там, и вот – уже двадцать минут, как его не видно!.. Дьявольщина! Только этого и не хватало в довершение всех неприятностей и бед!
    Курилех стал командиром корабля в 1940-м. Вообще-то по своему возрасту ему еще положено было быть всего лишь старпомом, но предвоенные сталинские чистки командного состава вознесли многих вчерашних лейтенантов, еще не получивших достаточного опыта, на освободившиеся должности командиров кораблей и даже флотилий. Кто-то справлялся со своей новой должностью, кто-то – нет. А многие из свежеиспеченных командиров просто смотрели в рот своим более опытным флагманам и беспрекословно выполняли все их распоряжения. Так проще: не надо задумываться, и есть на кого свалить вину в случае неудачи… Вот к таким людям и принадлежал капитан третьего ранга Курилех. И для него самым страшным в критической ситуации было потерять своего наставника-флагмана. Сам Курилех принимать самостоятельные решения не очень-то умел и потому этого занятия панически боялся. Он был дисциплинированным исполнителем, мог стать прекрасным заместителем, но самостоятельно на свой страх и риск руководить кораблем еще не мог. Тем не менее, он являлся командиром эсминца, и у начальства числился на хорошем счету. Пока рядом находился опытный, решительный Колчин, командир «Сокрушительного» был уверенным в себе, бесстрашным орлом. Но стоило «Баку» исчезнуть в снежной круговерти, как Курилех ударился в панику…
   - Рудаков… - нервно позвал командир своего старшего помощника. – Глянь, куда этот чертов «Баку» подевался. Я его уже с полчаса не вижу!
    Следивший за штурманом, прокладывавшим курс, капитан-лейтенант Рудаков вскинулся, приставил к глазам бинокль, стекла которого побелели от измороси. Минут пять он напряженно вглядывался в качающиеся черные водяные валы, а потом испуганно повернулся к Курилеху:
   - Командир! Похоже, мы его потеряли… Нужно посветить прожектором в ту сторону!..
    Через мгновение тонкий, как кинжал, луч прожектора вонзился в густую снежную пелену и… растворился в ней! Сколько не рыскал прыгающий вместе с эсминцем вверх-вниз световой луч в стылой бело-серой мгле, все было бесполезно.
   - Исаенко! – Курилех пытался сохранять видимость спокойствия, но голос его предательски вздрагивал. – Долбани-ка в ту сторону осветительными снарядами…
    Командир артиллерийской БЧ-2 Исаенко отдал необходимые приказания, и вскоре орудия «Сокрушительного» загрохотали, выбрасывая в пространство снаряд за снарядом. От их разрывов снежная мгла то здесь, то там вспыхивала яркими сполохами, но ответных вспышек не было…
   - Может, связаться с «Баку» по радио и запросить их координаты? – предложил Коновалов.
   - Нет… - Курилех только представил, КАКОЙ ответ выдаст ему грубиян Колчин, по-суворовски не терпевший «немогузнаек», и тут же отказался от соблазнительной мысли. – Комдив же меня с должности снимет за такие вопросы в эфире. Уж лучше пойдем домой самостоятельно. Авось, как-нибудь дотащимся…
   
    Сеня Сидельников уже десять лет служил во флоте. Этот тридцатилетний мичман прошел на морях «огни, воды и медные трубы». Он познал флотскую службу во всех ее тонкостях, сросся со странным живым существом из металла, называвшимся «корабль», и полюбил его так же, как полюбил суровое и хмурое северное море. Море и корабль… Для Сени эти понятия были неотделимы друг от друга, и он – Сенька Сидельников - посвятил этим двум понятиям всю свою молодую жизнь, став третьей составляющей в триумвирате: «море-корабль-моряк». За эти десять лет, проведенные на флотской службе, когда-то недотепистый, неотесанный деревенский паренек получил образование, специальность и заслужил очень почетную на корабле должность главного боцмана, а так же уважительное обращение матросов и офицеров: «Семеныч»…
    Боцман Семеныч был «Сокрушительному» если не отцом, то уж точно братом: он участвовал в приемке корабля, еще находившегося на стапелях, он с первого дня службы «Сокрушительного» заведовал всем хозяйством нового эсминца, он обучал и воспитывал приходивших на корабль новобранцев. «Сокрушительный» под его присмотром блестел, «как у кота достоинство». Этот порядок достигался разнообразными способами – если нужно, то и самыми суровыми. Нерадивый матрос просто стонал под гнетом сатрапа-боцмана, задавливаемый выговорами и нарядами вне очереди. Командир корабля страдальчески закатывал глаза при одном виде решительно надвигавшегося на него Семеныча – если для хозяйства эсминца необходимо было что-то достать, Сидельников был способен доконать своими требованиями необходимой подписи и денег любого начальника. Многие на корабле побаивались крепкого на язык и резкого мичмана, некоторые его даже ненавидели, но все признавали одно – Семеныч для своего корабля был просто незаменим...
    Для Семен Семеныча не существовало ни плохой, ни штормовой погоды, если дело касалось порядка на корабле. Несмотря ни на какой шторм он время от времени появлялся на верхней палубе, чтобы проверить, все ли в порядке, не нужно ли провести какие-либо работы. Вот и сейчас он сам, без приказа командира, организовал сколку льда, наросшего на мачтах, штагах и фалах. И лично проверял, как привязаны лини к поясам работавших матросов, чтобы, не дай Бог, кого не унесло волной за борт. Управившись с этим делом, Семеныч направился на корму: он знал, что в кормовом кубрике лежат пластом четверо молодых матросов, недавно прибывших на корабль. Этих парней укачало так, что они не могли встать со своих коек. Матросов вывернуло наизнанку настолько, что им уже и блевать было больше нечем. Нужно было проведать страдальцев, поддержать их духом и крепким соленым словом. А заодно по пути глянуть, как ведет себя та паскудная трещинка в настиле палубы, о которой боцман еще перед походом докладывал командиру…
    Семеныч передвигался по палубе, словно обезьяна по дереву – ловко хватаясь руками за стойки и леера, успевая протаскивать за собой привязанный к поясу трос с петлей, которую он пристегивал для страховки к штормовым леерам, натянутым вдоль всего корабля. Вокруг неодолимыми горами вставали водяные валы, полностью скрывавшие небо, а в следующий миг Семеныча, словно на самолете, возносило вплотную к изрыгавшим секущий снег тучам. Боцман уже прошел торпедный аппарат номер два и поравнялся с кормовой рубкой, когда над кормою эсминца встала – словно стена - гигантская волна, обрушившаяся всей своей тысячетонной мощью на транец «Сокрушительного». Корма корабля с ужасающим грохотом и вибрацией ушла под воду. Семеныча сбило с ног и швырнуло к срезу борта – спас только натянутый трос, привязанный к поясу и штормовому лееру. Мокрый боцман ухватился за кнехт, приподнялся, глянул под ноги – вибрирующая корма уже с ревом выскочила из-под пенящегося водяного вала и зависла в воздухе. И тут боцман увидел такое… Сидельников только и успел произнести:
   - Ох … Твою мать!
    Страшный треск заглушил его слова. Настил верхней палубы прямо перед моряком вдруг задышал, пошел волнами, а потом лопнул! В палубе образовалась поперечная дыра, сквозь которую Семеныч успел разглядеть механизмы внутри корабля. В следующий миг по левому борту вниз к воде побежал волнообразный гофр, затем по нему визгливо зазмеился рваный разрыв. Перед изумленными глазами моряка промелькнули корабельные внутренности, огромные трубы валопроводов винтов, выгнувшиеся дугой. С грохотом настоящего взрыва они обломились, и огромная корма эсминца полностью отвалилась от корпуса!
    Оторванная корма тяжело просела в кипящую стылую воду. Она быстро удалялась от корабля, еще двигавшегося по инерции вперед. Опешивший от ужаса мичман видел, как она постепенно переворачивается вертикально, погружаясь все глубже. И тут на палубе кормы появился матрос. Хватаясь за детали глубинных бомбосбрасывателей и зенитки, он полз наверх – к тумбе четвертого орудия, сразу за которой начинался обрыв. Добравшись до него, матрос влез на казенник пушки, глянул под ноги. До «Сокрушительного» было уже около двадцати метров. Прыгать бесполезно. Невозможно прыгать. А корма все стремительнее проваливалась вниз – в бездонную пучину. И тогда матрос поднял руку и помахал ею Семенычу, стоявшему напротив него у самого обрыва палубы эсминца с вытаращенными глазами и разинутым ртом…
    Корма исчезла под водой, унося с собой находившихся в ней людей. Четверо новобранцев и двое электриков румпельного отделения погибли почти мгновенно, захлестнутые ледяными струями ворвавшейся внутрь помещений воды. А через пару минут перестала существовать и сама корма: достигнув заданной глубины, сработали противолодочные бомбы, и страшный подводный взрыв десятков бомб разнес обрубок корабля в мелкие клочья…
   
    Машинист Петя Никифоров, привычно цепляясь за трубопроводы, чтобы не упасть на размашистой качке, еще раз окинул взглядом многочисленные манометры, дрожавшие перед ним от напряженной работы турбинного двигателя, протер ветошью замаслившийся вентиль подачи пара и повернулся к Мэри:
   - Ну, союзница, получай свой сахар. Заслужила.
   Маленькая черная собачонка радостно завиляла своим куцым хвостиком и подпрыгнула, на лету выхватив из пальцев матроса кусочек колотого сахара. Мэри была чистой англичанкой без вредных примесей: матросы «Сокрушительного» тайком умыкнули ее полгода назад с одного из британских кораблей эскорта, который стоял рядом с ними в порту. С тех пор собачка постоянно плавала на «Сокрушительном», участвуя во всех боевых походах эсминца - как говорили матросы, исполняла свой союзнический долг. Особенно полюбила Мэри Петю Никифорова, который постоянно подкармливал ее сахаром: турбинист был в восхищении оттого, что собака совершенно не реагировала на качку и в самых сложных штормовых условиях бегала вразвалочку по внутренним помещениям корабля, словно заправский моряк. Правда, какое-то время Мэри избегала машинного отделения: шум механизмов отпугивал животное. Но, обнаружив, что ее сладкий любимец обитает именно там, англичанка стала в часы дежурства Никифорова пробираться к нему на пост, за что неизменно получала вожделенный сахар, как «соратник по борьбе».
    Петя с удовольствием наблюдал за тем, как милое, напоминающее о доме животное с хрустом грызет сахар, когда совсем недалеко от него раздался страшный треск, визгливый скрежет. Весь корабль качнуло и куда-то повело – буквально в десяти шагах от Никифорова за переборкой происходило что-то ужасное. Одновременно с этим треском отчаянно взвыли, а потом дико завизжали турбины; из всех щелей и соединений машин полетели искры, повалил дым. Петя среагировал мгновенно. Он молниеносно перекрыл подачу пара, выключил турбины. И тут клинкетная дверь переборки открылась, и в турбинное отделение повалили люди из кормовых отсеков, а через комингс хлынула… вода!
   - Чего раззявился! – заорал на обалдевшего Петю кочегар Федька Переверзев. – У нас корму оторвало! Начисто! Спасайся!
    Последний из влетевших в турбинное отделение попытался закрыть за собой дверь. Поздно! Вода хлестала в отверстие мощным потоком, под ее напором выгибалась и трещала переборка. Матроса отшвырнуло прочь и закрутило в водовороте быстро набиравшейся в отсек воды. Баренцево море ломилось внутрь корабля!
    Никифоров, взметывая ногами фонтаны брызг, бросился к двери во второе машинное отделение, возле которого уже толпились спасавшиеся матросы. Рядом с ним барахталась скулящая и завывающая от ужаса Мэри. Впрыгнув в отсек, Петя пропустил за собой собаку и последнего матроса, и захлопнул клинкет. Задраивая его, он чувствовал руками и всем телом, как в дверь с ревом рвется дикое и страшное чудовище, как под его напором стальная пластина двери начинает отходить, а переборка – выгибаться и трещать. Изо всех щелей в машинное отделение били холодные прозрачные струи, на ноги все увеличивающимся потоком лилась ледяная вода.
   - Мужики! Помогайте! – орал, захлебываясь соленой водой, Никифоров.
    Но матросы и без него знали свое дело. Рядом уже суетились Федька Переверзев, Володька Булаев, другие кочегары и механики, властно распоряжался главстаршина Белов. Мелькали неизвестно откуда появившиеся раздвижные упоры и аварийные струбцины, тяжелые кувалды вгоняли распорные брусья между агрегатами и переборкой. По колени, по пояс, по грудь в ледяной бурлящей купели, матросы работали как проклятые, подкрепляя дверь и переборку, уплотняя расходящиеся швы. Люди боролись со взбесившимся Баренцевым морем, отлично понимая, что от победы над этим сумасшедшим напором сейчас зависят их жизнь или смерть…
   
    На командном мостике «Сокрушительного» царил полный шок. Когда душераздирающе завизжала, а затем полностью отвалилась корма, обернувшийся на это жуткое зрелище капитан Курилех впал в настоящий столбняк, а вместе с ним перед мощью стихии застыли, словно кролики перед удавом, и все остальные офицеры корабля. Их не привел в себя даже мощный взрыв, раздавшийся на глубине через несколько минут и захлестнувший вздыбленными пенными брызгами весь корабль по самый командирский мостик.
    Потерявший винты эсминец все больше замедлял свой ход, пока полностью не остановился, качаясь на гигантских волнах, как поплавок. Из труб корабля с пронзительным свистом валили горячие белые клубы: кочегары во избежание взрыва срочно гасили котлы, затапливаемые проникшей внутрь водой, и стравливали пар. «Сокрушительный» постепенно все глубже оседал кормовой частью в воду, беспомощно задирая к хмурому серому небу свой острый, пестро раскрашенный нос. Эсминец быстро разворачивало лагом к волне. Обалдевший от происшедшего не меньше офицеров рулевой Петров чисто рефлекторно крутил штурвал, еще не осознавая, что рули тоже потеряны и корабль стал полностью неуправляем. Теперь бегущие чередой водяные валы били «Сокрушительного» прямо в борт, перехлестываясь через кренящийся эсминец; ураганный ветер с силой давил на надстройки, еще больше заваливая корабль к воде. На мостике мокрые люди беспомощно хватались за обвес, нактоуз, прожектора, чтобы не полететь со вставшей дыбом палубы в безумствующие черные волны. Бортовая качка доходила до пятидесяти градусов! «Сокрушительный» надолго «залеживался» в накрененном положении, очень неохотно выпрямляясь; а через минуту-другую он вновь тяжело и надолго заваливался на подветренный борт… Корабль погибал, и это отлично понимали находившиеся на мостике моряки. Ужас сковал их души, лишив людей воли, мужества и способности к действиям – все, сжавшись, ждали того последнего, «девятого» вала, который перевернет «Сокрушительного» и отправит его в ледяную пучину…
    Но машинисты и кочегары внутри корабля не видели встававших над эсминцем, парализующих волю своим величием водяных небоскребов. Да, они чувствовали, что корабль сильно заваливает, да они захлебывались в гулявшей по отсекам стылой воде, однако они знали главное: им удалось подкрепить переборки и остановить рвущееся внутрь эсминца море. И матросы продолжали работать, спасая корабль, а значит – самих себя и людей, безвольно застывших на мостике и в ужасе забывших о своих обязанностях. Ох, как часто именно так и бывало на Руси: оставшиеся без руководства командиров люди сами – «миром»! - спасали себя и исправляли возникшую ситуацию, чтобы выстоять «всем чертям назло»!
    В полумраке аварийного освещения, в густом молочном тумане стравленного душного пара эти насквозь мокрые, насмерть замерзшие люди настроили и включили штатный эжектор, в дополнение к нему приволокли из других отсеков нефтеперекачивающий насос. Булькая и хлюпая, насосы откачивали за борт гулявшую внутри эсминца воду, и чем меньше ее оставалось внизу, тем быстрее выпрямлялся на волне «Сокрушительный», тем выше поднимал он из моря свою изуродованную полузатопленную «корму»…
    На мостике офицеры, несмотря на полный гипнотический шок, охвативший их, заметили улучшение положения эсминца. «Девятый вал», похоже, откладывался на неопределенное время, и облегченно вздохнувшие командиры зашевелились. Белый как мел Курилех повернулся к старшему штурману Григорьеву:
   - Старлей, срочно давай радисту координаты «Сокрушительного». Пусть передает в эфир открытым текстом: «Погибаем! SOS - Спасите наши души»!
   Командир БЧ-5 старший механик Сухарев змеей скользнул с мостика во внутренние отсеки эсминца. Он нырнул в заполненное паром машинное отделение, прошагал по еще влажным пайолам. В душном молочном тумане стармех различал суетящихся людей – кто-то уже вновь разводил котлы, кто-то возился у вентиляторов и генераторов, отсасывая из помещения пар, давая полное освещение.
   - Молодцы, ребята! Спасли корабль! – нахваливал матросов стармех. – Котлы разводите? Замечательно! Запускайте и резервный…
   - Зачем резервный-то? – удивился усталый, похожий на вылезшего из воды сивуча главстаршина Белов. - Винтов у нас больше нет, так что не только полный ход, но и самый малый мы уже никогда не дадим. Для освещения и работы механизмов хватит и двух котлов…
   - Зачем да почему… Много вопросов задаете, старшина. – Сухарев склонился к самому уху своего заместителя и тихо сказал: – Резервный запускай, чтобы загрузить работой личный состав. Пока люди работают, паники не будет. Усек? Вот то-то…

    На мостике «Сокрушительного» капитан Курилех трясущимися руками безуспешно пытался разжечь сырую папиросу. Все вокруг молчали. Над командирским мостиком витал гнетущий дух всеобщего страха. Даже вечно разговорчивый и очень смелый (потому что ни за что конкретно не отвечал) замполит Калмыков притих, и весь как-то сжался. Происшествие из ряда вон выходящее… То, что остойчивость эсминца благодаря механикам улучшилась, еще ничего не значило: при таком шторме страшное могло произойти в любую минуту… Шансы на спасение были очень невелики. И, даже если их спасут, еще ничего не кончится. За это ЧП кому-то придется отвечать. У нас в Союзе так не бывает, чтобы никто не отвечал за катастрофу. Будьте спокойны: крайнего найдут! И, похоже, этот крайний стоял перед ними: в первую очередь за все происшедшее на корабле отвечает капитан! Теперь главное – не высовываться, не впрягаться вместе с ним в упряжку ответственности… Курилех виноват – вот он пусть и принимает решения, он пусть и отвечает за их разумность. А то ведь морской суд вспомнит, что все офицеры знали о появлении в палубе кормы трещинки - боцман Сидельников докладывал о ней при всех еще накануне похода. Только что толку от этого доклада? По-хорошему, оно конечно нужно бы было подать рапорт начальству об аварийном состоянии корабля, отказаться от выполнения задания и ставить эсминец в док на ремонт. Но чем бы это кончилось? Что было бы командиру корабля и офицерам за отказ в военное время выполнить боевой приказ? А? Вот то-то… Офицерам – трибунал. А «Сокрушительного» все равно выгнали бы в море – кораблей не хватает, каждый работает за троих, так что нечего «хворать»… Куда ни кинь – всюду клин… Вот и пришлось тащиться в поход - авось пронесет. Только вот не пронесло!
    Так что ничего с этой трещинкой офицеры «Сокрушительного» поделать не могли. Только суд это не учтет. И будет разглядывать под микроскопом каждое слово в распоряжениях офицеров: верно ли они командовали, не навредили ли делу своими распоряжениями? Так что в данной ситуации лучше помалкивать и ждать распоряжений капитана. В этом случае «отмазка» стопроцентная: я выполнял приказ так, как его получил! А это уже не подсудно…
    Но капитан не собирался давать никаких распоряжений. Смяв так и не раскурившуюся мокрую папиросу, он вышвырнул ее за борт, и спросил:
   - Радиограмму об аварии отправили? Подтверждение о приеме получили? Ну, слава Богу… теперь остается только ждать…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…