Прости меня, сестра!

-Аннушка, где девочки?
-В парке, должно быть, Ольга Павловна.
-Пойди, разыщи их, уже пора обедать.
-Слушаюсь, графиня.
  Миловидная румяная Аннушка пошла искать девочек, а графиня подошла к окну, выходящему в парк. Она глядела вслед девушке, торопливо идущей по центральной аллее, и грустно улыбалась. Хорошая она, эта Аннушка, иногда графине казалось, что она любит эту шестнадцатилетнюю девочку ничуть не меньше своих дочерей. Да и что тут удивительного – Аннушка попала в их дом совсем крошкой, она была дочерью их новой кухарки, которая вскоре умерла, оставив девочку сиротой,  и сразу стала любимицей всех слуг, а потом и самих владельцев поместья. Когда родилась Лиза, девочке было позволено иногда забавлять малышку, а уж Полину, родившуюся через год, и тем более доверяли ловким ласковым рукам Аннушки. Сама еще ребенок, она осознавала всю ответственность, возложенную на нее, и лучшей няньки, пожалуй, не сыскать было во всей округе.
   Старший сын Алексей иногда дразнил мать:
-Похоже, маменька, у Вас не три, а четыре ребенка!
Ольга Павловна мягко улыбалась и кивала головой:
-Похоже, милый, у меня их не четыре, а целых десять, ты один на шестерых тянешь!
   Сын озорно хохотал и, целуя мать, кружил ее по комнате:
-Вы у меня самая славная маменька на свете!
Как давно это было…

   Граф Петр Александрович умер, когда младшей, Поленьке, было всего четыре. Удар обрушился на семью внезапно, никто не мог даже предположить, что у крепкого с виду графа оказалось слабое сердце.
   Оставшись вдовой в тридцать два года, Ольга Павловна имела на руках сына четырнадцати лет и двух дочерей – пяти и четырех лет, огромное поместье под Москвой, великолепную усадьбу и весьма приличное состояние, хранительницей которого она должна была быть до совершеннолетия детей. По завещанию, оставленному графом Петром Александровичем Дубовым, все его состояние должно было быть разделено на три равных части  между детьми по достижении ими восемнадцати лет, а усадьба и поместье оставались в пожизненном владении у Ольги Павловны, его «милой Олюшки».
   Выйдя семнадцати лет замуж за сорокадвухлетнего графа, Олюшка нашла то счастье, о котором мечтают все девушки. Ее мужа любил и уважал и высший свет, и соседи-помещики, и все их слуги и крестьяне. Петр Александрович был рачительный хозяин, любящий муж и ласковый отец. Оставшись без него, Ольга Павловна полгода страдала душевно немыслимо, потом как-то нашлась и взяла себя в руки. Она, постепенно вникнув во все тонкости, стала достойным продолжателем начинаний покойного мужа. Теперь делом ее жизни стало вести все так, как было при нем, и растить детей в долге и совести. Ольга Павловна свято блюла верность ушедшему другу ее лучших лет и решительно отклоняла какие бы то ни было ухаживания многочисленных претендентов на ее руку и сердце. Она была еще молода и довольно хороша собой, но скоро ее непреклонность стала входить в пословицы и толпа ухажеров постепенно редела и вскоре от нее остался лишь один – их сосед граф Воронков, вдовец, имевший огромнейшее поместье, столь же значительный капитал и сына Сережу, ровесника Алексея.
   Граф Сергей Львович Воронков был еще довольно молод, лет сорока восьми, статен и хорош собой. Но и ему ничего не оставалось, как довольствоваться ролью друга семьи, гостя иногда в поместье Дубовых. Постепенно он привык к такому положению и не показывал ни словом, ни взглядом своих тайных, не желающих гаснуть чувств.
   
   Ольга Павловна в задумчивости стояла у окна, когда позади нее раздались торопливые шаги и веселый голосок окликнул ее:
-Маменька, мы пришли!
Разрумянившаяся Лиза вбежала в гостиную и обняла мать. Черные кудри рассыпались по плечам, еле сдерживаемые алой лентой. Темно-карие лукавые глаза заглядывали в лицо матери, требуя ласки.
   -Вот и хорошо, лапонька моя, скоро будем обедать, - графиня ласково перебирала нежные локоны прильнувшей к ее груди головки и с любовью смотрела на степенно входившую в гостиную младшую дочь.
   Полина была совсем не похожа на сестру – белокурые волосы скромно убраны, нежно-голубая лента удерживала их буйство в ласковом шелковом плену. Тихая, мягкая – Полина всегда была ровной и спокойной.
   Но хотя сестры и были внешне столь непохожи, порой в них мелькала необыкновенная схожесть. И именно это их различие, и эта схожесть делали их дружбу удивительно крепкой и нежной.
   Лиза по праву старшинства всегда верховодила, а Полина никогда и не пыталась сопротивляться этому. Лиза так привыкла к беспрекословному подчинению сестры, что порой даже сама этого не замечала, просто знала, что Полина примет все, чего она захочет. И, может быть, эта покорность ее воле играла не последнюю роль в ее покровительственной любви к младшей сестре. А Полина, взирая восхищенным взглядом на Лизу, ставила ее намного выше себя. Однако она была ничуть не хуже сестры – так же необыкновенно мила, красива и душевна.
   Она тихо подошла к матери и тоже прильнула к ней.
   -Ну вот, все в сборе, пора за стол!
  За обедом девочки наперебой рассказывали матери о своих похождениях в парке, окружавшем дом, а та с улыбкой слушала их, рассеянно кивая головой.
   Она думала о сыне, который второй год учился в Санкт-Петербурге, мечтая стать известным адвокатом. Скоро он должен был приехать на летние каникулы навестить мать и сестер, о чем извещал их в последнем письме.
   Алешенька был очень красив  и очень ветренен, и это беспокоило Ольгу Павловну. Тайная ее надежда на то, что, женившись, он остепенится, была слабым утешением – Алексей не спешил связывать себя узами брака. Судя по его шутливым словам, он не очень-то хотел сменить внимание многих красавиц на преданность одной, пусть она и была бы первой в мире.
   -Я люблю многообразие во всем, мама! – со смехом отвечал он на робкие попытки матери призвать его остепениться.  Пока не выпью до дна игривый кубок свободы – не женюсь.
   Он погостил у них всего десять дней, но за этот короткий срок успел свести с ума сестренок рассказами о блестящей жизни санкт-петербургского высшего общества и вскружить им головы описанием балов, которых он не пропускал.
   -Да, кстати, я там как-то повстречал Сергея Воронкова, он очень изменился.
   Но девочки, смутно помнившие их соседа как тихого, пухлого подростка, особо не заинтересовались его персоной. Брат был их кумиром – он внушал им восхищение, смахивающее на восторженное обожание. И не только им одним…

   С его отъездом в доме снова воцарилась тишина, единственной противницей которой была Лиза.
   -Ах, как мне хочется уехать из этой глуши туда, где шум, музыка, смех день и ночь!
Полина тоже вторила ей, но так, для вида. В душе она одобряла мать, предпочитавшую тишину их поместья шуму столицы.
   Дом Дубовых был очень большим, но девочки, однако, спали в одной комнате – даже ночью они хотели быть рядом.
   -Полина, а ты хочешь побывать на балу? – Лиза приподнялась на локте.
   -Ага, - сонно пробормотала та, пряча лицо в подушку.
   -Нет, не хочешь, - огорченно парировала Лиза. – Таким тоном не говорят, когда правда хотят этого. А вот я так хочу, что прямо мочи нету! – она долго еще лежала без сна, прислушиваясь к тихому ровному дыханию спящей сестры и грезя о своем будущем первом балу.

***
   А осенью Алексея не стало. Ходили слухи о том, что причиной дуэли была смазливая артисточка – новая опереточная звезда. Так ли это было или иначе – теперь это не имело никакого значения – Ольга Павловна, потерявшая красавца-сына, сразу постарела на десять лет.
    Девочки были потрясены гибелью брата и, первое время робевшие, не подходили к телу его, привезенному из Петербурга домой, лежащему в гостиной. Но потом, осмелившись, держась за руки, они тихо подошли и со страхом смотрели на лежащего в гробу Алексея. Сурово сжатые губы делали его совсем непохожим на Алексея живого, и они порой не верили, что это на самом деле он.
   Мать не отходила от сына ни на минуту, и когда девочек отправили спать, она осталась сидеть с ним рядом, не отнимая руки, лежащей поверх его сложенных ладоней. Она не плакала, только сердце ее горело нестерпимо в груди, жгло невыносимым огнем. Не плакала она и в церкви, когда его отпевали, и на кладбище, когда его положили рядом с отцом.
   И только когда граф Воронков приехал к ним на другой день, она, едва взглянув на него, безудержно разрыдалась. Эти слезы принесли ей такое облегчение, что она была безмерно благодарна Сергею Львовичу за то, что именно его безмолвная любовь и поддержка заставила их омыть испепеленное горем сердце.
   С той поры Сергей Львович стал чаще бывать в их доме и не проходило и десяти дней, чтобы они все вместе не наносили ему ответного визита.
   
   Шло время и через месяц Ольга Павловна, застав как-то раз утром Аннушку всю в слезах, повела ее в свой рабочий кабинет. Они пробыли там довольно долго и когда вышли оттуда, глаза Ольги Павловны тоже были красны от слез. О чем они говорили, так и осталось тайной, но вскоре Аннушка была уже не в состоянии скрывать свой выпуклый, быстро увеличивающийся живот и всем стало понятно – она согрешила.
   Отношение к ней графини было по-прежнему по-матерински ласковым и это пресекало сплетни, но всех очень интересовало, кто же был отцом будущего ребенка. Множество предположений, и все сходились на одном – по всей видимости это был покойный граф Алексей. Но сама Аннушка не проронила ни слова, ни намека, только грустно прятала глаза с затаенной в глубине их болью.
   -Я слышала, как в конюшне говорили, что Аннушка родит от покойного братца! – как-то вечером, готовясь ко сну, промолвила Лиза, пытливо глянув на Полину.
   -Не знаю, но мне очень жаль ее, - Полина тревожно посмотрела на сестру. – Она иногда плачет, когда думает, что ее никто не видит.
   -Мне тоже ее жалко, - ответила Лиза. – Она добрая, но все-таки она наша служанка…
   -И что? – Полина насупилась. – От этого мне ее еще жальче!
   -Да ладно, жалей себе сколько хочешь, - рассмеялась Лиза и, накинувшись на сестру, принялась ерошить ее гладко причесанные на ночь волосы. И снова их смех звучит дуэтом и вот уже печали как не бывало.
   Но Аннушке не удавалось ни на минуту забыть о своем горе, и появившаяся на свет девочка, как две капли воды похожая на покойного Алексея Петровича, теперь должна была ежеминутно напоминать ей о былом. Но постепенно она научилась любить это крохотное беспомощное существо и жизнь ее стала наполняться новым смыслом.
   Графиня Ольга Павловна, посмотрев на новорожденную, два дня провела взаперти в своей комнате, благодаря Господа за дарованное счастье вновь обретенного в этой малышке Алексея. Она окружила мать с новорожденной таким вниманием и заботой, что ни у кого уже не оставалось сомнений – она приняла свою внучку. Пусть и такую, незаконнорожденную, - но это была частица ее Лешеньки  и она любила эту крошку так же, как любила бы законного ребенка сына.
   Минул год  и всеобщая любимица Леля уже весело бегала по дому, ловя ручкой солнечный зайчик, скользящий по стене, и весело лопотала что-то по-своему.
   Прошло еще шесть лет, а Леля все так же ловила солнечных зайчиков и лопотала что-то на ей одной понятном языке. Исчезли последние сомнения, растаяли последние надежды – она была безнадежно больна, но никто не называл это чудесное создание помешанной. «Душа ее спит», говорили все и с нежностью смотрели на ангельское личико в ореоле золотистых кудрей.
   Сестры за это время постепенно превращались из милых детей в прекрасных юных женщин, и внешне все такие же разные, они стали еще ближе друг другу, еще нежней и крепче была их дружба, основанная на единстве крови и удивительном единении душ.
   Лиза была огонь и вихрь.  Лента по-прежнему алела в ее роскошных черных кудрях, все так же искрились озорством чудные ее глаза, но теперь в ней пробуждалась неистовая страстная женская натура, жаждущая любви. На первом же московском балу, куда вывезла сестер Ольга Павловна, красавица Лиза покорила немало сердец и это всеобщее поклонение безумно льстило ей. Когда, сидя за роялем, она играла бравурные вальсы Штрауса, казалось ей, что вся ее жизнь будет бесконечным праздником, бесспорной королевой которого будет она – Лиза.
   Полина же, оставаясь такой же мягкой и тихой, воплощала в себе таинство женской прелести той слабостью, которая так притягивает мужчин, сильных духом. Нежный овал бледного лица, задумчивый взгляд, дарящий любовь всему, но что был обращен, - такова была Полина. Она по-прежнему беззаговорочно отдавала первенство во всем старшей сестре, но сторонний наблюдатель сказал бы, что она не менее прекрасна той, перед которой преклоняется.
   Ее нежные пальчики, скользя по клавишам, будили небывало трепетные чувства даже в самых черствых сердцах, столько души вкладывала она в свою игру. Шопен – он был ее кумиром, она знала наизусть почти все его произведения и едва ли можно было найти столь же великолепное исполнение его истинных шедевров среди юных представительниц прекрасного пола, блиставших на балах Москвы и Санкт-Петербурга.
   Сестры уже вошли в тот возраст, когда в душе начинают бурлить новые, волнующие, зовущие чувства, и обе они стояли на пороге новой жизни, имя которой – любовь…

   И она пришла к ним в образе их соседа – Сергея Сергеевича Воронкова, которого они не видели уже много лет. Они помнили его тихим круглощеким подростком, теперь же, вернувшись из столицы домой, к отцу, темноволосый худощавый юноша с большими карими глазами  и легкой улыбкой на полных чувственных губах был способен взволновать даже такое требовательное сердце, как неистовое сердечко Лизы.
   Он вместе с отцом нанес визит Дубовым в конце лета, когда буйство природы достигло своего апогея, и три юных сердца затрепетали.
   Их дружба крепла. Музыкальные вечера в доме Дубовых, совместные экскурсии в парк, окружавший этот дом и в великолепные лесные угодья Воронковых, забавы, свойственные юности, - все способствовало укреплению этой дружбы, вот-вот готовой перерасти в любовь.
   Но как же разделились роли среди них?
   Лиза,  чьи глаза сверкали неистовым огнем, была еще краше обычного,  ее веселость и озорство заражали всех вокруг. Полина же прятала свои чувства, скромно опуская глаза – она понимала, что сестра ярче ее и, наверное, во сто крат желаннее.
   Сергей же, поначалу очарованный в равной степени обеими сестрами, постепенно узнавая их все лучше, все больше тянулся сердцем и душой к одной из них, чувствуя, что эта девушка создана именно для него. Но чувства свои он пока открыто не выражал, желая временем проверить их и открыться, выбрав подходящий момент.
   Странно, но сестры, много говорившие о нем и не пытавшиеся скрывать друг от друга свои чувства, никогда не заводили разговора о том, что же ждет их троих в скором будущем; словно молча признавалось бесспорное право Лизы на владение этим благородным открытым сердцем.
   Лиза в душе очень жалела сестру, безнадежно влюбленную в того, кто, безусловно, будет принадлежать ей самой. Полина же всем сердцем желала счастья любимой сестре, но кто знает, не просыпалась ли иногда в ее душе несбыточная надежда на свое счастье?…

   Аннушка, все так же жившая в их доме на правах члена семьи, ясно читала в сердцах своих питомиц те чувства, которые и она сама испытала когда-то, и эти грустные, но светлые воспоминания будили в ней порой щемящую до слез нежность к своей несчастной дочери.
   Леля, которую любили все, сама дарила всех любовью, не знающую различий, - будь то конюх, горничная или сама графиня – ко всем одинаково доверчиво тянулась бедная девочка, ожидая ласки и внимания. В ее огромных голубых глазенках иногда мелькал проблеск разума, но тут же снова они без всякого выражения смотрели на окружающий мир и никто не мог себе даже представить, что видело это дитя вокруг, что чувствовало…

   Была уже ранняя осень, когда Воронковы снова навестили своих милых соседок. Чай пили на веранде, перемежая шутки взрывами смеха. Все были очень оживлены, словно ожидая чего-то. Граф Сергей Львович, обладавший прекрасным баритоном, предложил Лизе помузицировать. Она ответила согласием и вот уже доносятся из гостиной бравурные звуки арии из оперетты  и густой, сильный голос графа сливается с ее ярким сопрано. Они увлеклись пением, а Ольга Павловна, сидя в кресле у окна, с улыбкой смотрела на разрумянившуюся дочь.
   -Вы были просто прелесть! – Сергей Львович наклонился и поцеловал протянутую ему со смехом нежную ручку.
   Между указательным и средним пальцами этой ручки была крошечная коричневая родинка, словно далекая неведомая звездочка, манила она к себе сердца, зовя коснуться губами.
   -Вы были просто прелесть! – повторил граф и в его красноречивых глазах ей вдруг почудилось благословение.
   Да, он ждет, когда сможет ввести ее на правах невестки в свой дом! Сердце Лизы возликовало. Она оглянулась и с удивлением обнаружила, что в гостиной находится одна мать – Полины и Сергея Сергеевича не было.
   Ольга Павловна поняла ее удивленный взгляд.
   -Они пошли в парк.
  В душе Лизы промелькнуло мимолетное недовольство, но она тут же подавила его, быстро поднялась из-за рояля и, стремительно выходя на веранду, бросила на ходу:
   -Пойду, поищу их.
   Она вышла, Сергей Львович медленно подошел к креслу, в котором сидела графиня, и завел с ней неторопливый разговор о видах на урожай, обещавший быть в этом году особенно щедрым.

***
   Лиза торопливо шла по дорожке парка. Мысли ее рассеянно кружились, когда внимание ее привлек негромкий разговор, доносившийся из увитой зеленью беседки, стоявшей чуть в стороне от дорожки, по которой она шла. Невольно замедлив шаги, Лиза почувствовала, как взволнованно забилось вдруг ее сердце, когда она узнала голоса – то были Сергей и Полина.
   Почти не осознавая, что делает, Лиза осторожно подошла поближе и, укрывшись за толстым стволом старого дуба, стала прислушиваться к разговору, доносившемуся из беседки. Понимая, что ее поведение недостойно, она тем не менее не могла бороться с искушением – она обязана знать, о чем говорят эти двое, уединившись в тайном убежище, созданном природой. Плющ и дикий виноград, оплетавшие беседку, почти полностью скрывали тех, кто искал уединения, но заглушить их голоса были не в силах.
   С бешено скачущим в груди сердцем, прижавшись щекой к шероховатой коре дуба, Лиза слушала, затаив дыхание, словно от того, что она услышит, зависела вся ее жизнь. Одна ее рука полуобхватила дерево, а другая нервно теребила концы алой ленты, поддерживающей волосы.
   
   -Мне немного странно, что вы захотели поговорить со мной… здесь, - тихий голос Полины был нерешителен и мягок.
   -Да, именно здесь, потому что более подходящего места для разговора с вами и быть не может, - голос Сергея Сергеевича выдавал его волнение. – Эта тишина и великолепие природы как нельзя более подходят к вам… - он помолчал немного.
   -Вы знаете, живя в Петербурге, я имел возможность «наслаждаться жизнью» так, как понимает это большинство молодых людей. Но эта шумная суетливая бессмыслица, величаемая жизнью высшего света, неизменно навевала на меня скуку. Наверное, я излишне старомоден, но для меня более притягательна тишина и уединение вот такой жизни, которую многие назовут «прозябанием в глуши».
   -Да, и мне больше нравится здесь, у нас, чем там… - Полина задумчиво огляделась, робко коснувшись взглядом лица Сергея, сидевшего рядом с нею. И то, что она увидела в его глазах, заставило ее в смятении опустить взор и окрасило нежным румянцем ее щеки.
   -Вы не можете представить себе, Полина, что я ощутил, поняв родство наших душ, увидев, какая тонкая натура и нежная душа скрывается за вашим милым образом! Да, милым, - говорил он торопливо, словно боясь, что она вот-вот встанет и уйдет прочь. – Милый для моего сердца, как ни один другой образ, потому что я люблю вас, люблю давно и страстно! – Сергей осторожно взял ее руку. – Простите меня за мою любовь и мою смелость, но я не в силах более скрывать свои чувства от вас! Я решился на этот разговор, чтобы узнать, могу ли я надеяться когда-нибудь на что-либо подобное с вашей стороны?! Я готов ждать, сколько вы пожелаете, и знаете, если когда-нибудь вы скажете мне «да», то не будет на свете человека счастливее меня!

   Пальцы судорожно вцепились в шероховатую грубую кору дерева, губы побелели, глаза заволокло слезами, а в голове гулко звучало: «это мне он должен был сказать эти слова, это же я должна быть там, на ее месте!» Белоснежные зубки впились в губы, не давая крику отчаяния и внезапной ненависти к сестре вырваться изо рта Лизы. Это страшное, оглушительное чувство ненависти к той, кого она любила всем сердцем еще миг назад, было столь ошеломляющим, что бедная Лиза в бессилии рухнула на колени, обнимая старый дуб. Алая лента, судорожно сжатая белыми пальцами, освободило буйство локонов и они мягкой волной покрыли плечи и лицо девушки.
   Сознание ее почти гасло, когда до нее смутно донесся трепещущий от волнения голосок Полины:
-Я не заставлю вас ждать… потому что я тоже давно люблю вас, и если я скажу вам «да», то это будет единственное слово, которое звучит в моем сердце!
   Глаза их слились в любящем взгляде и вот уже губы робко коснулись друг друга в первом поцелуе. И в тот миг, когда души их слились в одно целое, открыв себя миру и любви, Полина невольно вздрогнула в объятиях любимого, а Лиза, теряя сознание, провалилась в черную бездну...

   Обморок ее длился недолго, но, должно быть, он странным образом подействовал на измученное сознание бедной Лизы, потому что придя в себя, она с удивлением огляделась вокруг, словно не помня, как и зачем оказалась она здесь. Тихие голоса, совсем рядом, заставили ее вспыхнуть от смущения и, боясь быть застигнутой за подслушиванием чьего-то разговора, Лиза торопливо поднялась с колен, оправила платье и поспешила домой. Надвигались сумерки, торопясь укутать в свой нежный бархат уставшую от яркости дневных красок землю.
   Лиза шла по дорожке, рука ее все еще сжимала алую ленту, а в душе ее зарождалось какое-то смутное недоумение, которому она никак не могла найти объяснения.
   Входя в гостиную, где еще не зажигали свет, в ответ на вопрос матери, нашла ли она сестру, Лиза коротко промолвила:
-Нет, мама. Я… пожалуй, пойду наверх, я устала… - и, тихо попрощавшись с графом, сидевшим возле ее матери, Лиза поспешила по лестнице наверх, в их с Полиной спальню. Плотно затворив за собой дверь и скинув туфли, промокшие от вечерней росы, она подошла к зеркалу и застыла. Смятение, всколыхнувшееся в ее широко распахнутых глазах, переросло в ужас, когда она увидела в зеркале, что сжимает в руке. Поднеся руку ближе к глазам, она смотрела на мятую алую ленту так, словно видела перед собой ядовитую змею, которая вот-вот вонзит свои зубы в ее сердце. Яркое видение чего-то пронзило ее душу и, слабо вскрикнув, она рухнула ничком на кровать…
   -Мне кажется, с Лизой что-то не в порядке, - задумчиво произнесла Ольга Павловна, обращаясь к Сергею Львовичу, глядя, как служанка зажигает свечи. – Наверное, мне нужно подняться к ней на минутку. – Она встала и пошла к лестнице, ведущей наверх.
Но громкие веселые голоса, донесшиеся до гостиной со стороны веранды, заставили ее остановиться.
   Полина и Сергей,  смеющиеся, со сверкающими глазами, ворвались в гостиную и остановились, держась за руки. Ольга Павловна недоуменно перевела взгляд с них на Сергея Львовича, словно спрашивая его: «что это они?» Но гадать ей не пришлось – Сергей и Полина опустились перед ними на колени и юноша взволнованно произнес:
   -Ольга Павловна, отец – всем сердцем прошу я вашего благословения на брак с бесконечно любимой мною Полиной Петровной. Мы любим друг друга и просим вашего благословения.
Полина, смущенная, но в то же время вызывающе счастливая, умоляюще смотрела на мать. Как могла Ольга Павловна отказать молящему взгляду той, кого любила всем сердцем?! Она протянула руку Сергею Львовичу, улыбающемуся и немного удивленному, и они благословили своих детей, даря им счастье любви, грея и свои сердца в этом жарком огне.
   Когда слезы восторга немного утихли, Полина с тревогой огляделась, словно ища кого-то.
-А где Лиза?
-Она наверху, пришла недавно и словно бы устала, - Ольга Павловна смотрела на милую Полину, так изменившуюся в своем безудержном счастье. – Я схожу, расскажу ей обо всем.
-Нет, нет, - нетерпеливо остановила ее дочь. – Я сама, ладно, мамочка?
-Ну хорошо, иди, милая, - графиня ласково коснулась щеки дочери.
Полина, поцеловав ласкавшую ее руку, бросилась наверх.
-Господи, как она ожила! – графиня с нежным изумлением смотрела, как стремительна стала ее тихая раньше Полина. – Да, счастье меняет всех нас… - она с улыбкой посмотрела на того, кто сделал ее дочь столь счастливой. И в его взгляде, устремленном на удаляющуюся Полину, она увидела смесь восторга, любви и… удивления.
   В тот миг, когда губы их слились в первом поцелуе, Сергей почувствовал, как по телу Полины пробежала дрожь желания и с удивлением ощутил, как ее губы смело ответили на его поцелуй. Как, должно быть, наивен был он, не подозревая, что в хрупком нежном теле Полины заключена натура не менее пылкая и страстная, чем у огненной Лизы. И теперь в его взгляде можно было увидеть это легкое изумление, а ведь это была лишь первая маленькая тайна, которую ему доверила самая таинственная и неизведанная книга на земле – душа женщины…
   Едва Полина оказалась перед дверью спальни, как решительность уступила вдруг место такому смятению, что она замерла и долго стояла, прислушиваясь и не решаясь войти. Тишина за дверью и манила, и пугала ее, и вот дрожащей в волнении рукой она осторожно приоткрыла дверь. Светлое платье Лизы, лежащей на кровати, неясным пятном выделялось в комнате, окутанной глубоким сумраком. Полина тихо вошла и затворила за собой дверь…
   Кто может определить ту грань, что разделяет две любящие души? Кто может угадать, когда эта хрупкая преграда податливо ломается, позволяя им слиться воедино? И кто может понять, что эта тончайшая преграда в один миг может стать нерушимым монолитом, навеки отделяя их друг от друга, еще мгновение назад не мыслящие одиночества?…
   Какие чувства заставляют так трепетать нежную грудь Полины, склонившейся над спящей тревожным сном сестрой? Что в величайшем смятении старается отыскать она в этом лице, по которому волной пробегают боль и страдание? И о чем ее слезы, когда она нежно касается черных кудрей, в беспорядке разметавшихся по подушке?
   Кого оплакивает она, глядя на любимую сестру?
   Когда-нибудь мы, быть может, узнаем это…

   -Она спит, я расскажу ей обо всем завтра, - Полина спустилась в гостиную, когда за окнами было уже совсем темно.
   Ее нежный взгляд задержался на лице Сергея и, чуть дрогнув, опустился. Он обнял ее, поцеловал руку и тихо прошептал:
-Жизнь моя, благодарю тебя за то счастье, которым ты меня одарила.
Полина робко подняла на него глаза:
-Клянусь, любимый, что я отдам всю себя без остатка, чтобы ты был счастлив… со мной…
   Перед расставанием было решено немедленно огласить помолвку Сергея и Полины и сыграть свадьбу через месяц.
   Поднимаясь к себе наверх, Полина услышала позади торопливые шаги матери. Обернувшись, она в безудержном порыве прильнула к груди Ольги Павловны.
   -Ах, мама, я так счастлива… и я так волнуюсь за Лизу!
Графиня заглянула в блестящие от слез глаза дочери.
   -Я знаю, я видела, что Лиза тоже… неравнодушна к Сергею Сергеичу, и мне бесконечно жаль, что твое счастье может причинить ей страдания, но… Лиза сильна духом, она сможет пережить это первое разочарование, и потом, она слишком хороша собой… я надеюсь, что скоро ее душа утешится с кем-нибудь другим! Ей недолго придется сидеть в девушках – ее веселый нрав позволит ей легче перенести все это… Наверное, мне лучше будет увезти ее на время в Петербург, ей нужно шумное общество, поклонники, тогда она быстрее забудет обо всем.
   Полина, застыв, слушала мать и страстная боль, на миг блеснувшая в ее глазах, была единственным отражением того, что творилось в ее мятущейся душе.
   -Если хочешь, я сама первой скажу ей…
   -Нет, нет, - Полина так резко перебила мать, что та вздрогнула. – Позвольте мне, маменька, я лучше знаю ее…
   Она ответила на поцелуй матери и поспешила наверх. Ольга Павловна смотрела, как поднимается по лестнице ее милая Полюшка и с недоумением ощущала, как рождается в ее душе легкая, словно летний ветерок, тревога. Как часто именно такое неуловимое дуновение является предвестником страшной бури, рвущей на части сердца, ломающей жизни, терзающей души?…

   И снова Полина сидит подле сестры, и снова тихие слезы струятся по ее щекам. Словно шелест ночной листвы ее еле слышное «прости!». За что ей просить прощения? Неужели за свое счастье? Но ведь это грех – за счастье надо благодарить Всевышнего, а не роптать! Но кто сказал, что счастье всегда дарит нам Господь? Разве нет силы, почти столь же могучей, которая способна услышать страстный призыв измученной души и ответить на него? Так может все же есть за что просить ей прощения?
   Когда-нибудь мы, быть может, узнаем это…

***
   Утро забрезжило в окна и шаловливым первым лучом прервало тревожное забытье Лизы. Проснувшись, она с недоумением увидела, что лежит на неразобранной постели, в платье, с растрепавшимися, спутавшимися волосами. Неясные воспоминания о вчерашнем вечере, смутные, но от этого еще более тревожные, заставили ее задуматься. Но почему взгляд, брошенный ею в зеркало, висящее у кровати, заставил ее вздрогнуть с такой силой, что сердце затрепетало в груди словно раненая пташка?
   Глаза ее, изумленно глядящие на еще бледное после изнуряющего, не принесшего спокойствия сна, ясно отражали бурю, клокотавшую в груди, трепетно вздымавшейся под нежной рукой, пытавшейся усмирить тревожное биение сердца.
   Лиза перевела смятенный взгляд на сестру – Полина тихо спала, уткнувшись лицом в угол подушки. Изредка губы ее, чуть дрогнув, придавали лицу скорбное выражение, но вот снова оно было полно покоя. Долго вглядывалась Лиза в лицо спящей сестры, а потом подошла к окну и застыла, опершись на подоконник и глядя вдаль невидящими глазами.
   Она слышала, как ворочалась Полина в постели, просыпаясь, но не обернулась. Не обернулась она и тогда, когда раздались легкие шаги за ее спиной и нежные руки обвили ее шею.
   -Доброе утро, милая, - Полина уткнулась теплым личиком ей в плечо. – Ты вчера так рано уснула… я заходила к тебе вечером, но ты уже спала…
   Медленно, словно в тягучем сне, обернулась Лиза и посмотрела в поднятое к ней лицо. Несколько мгновений молча смотрели сестры друг на друга и, казалось, в эти мгновения тонкая преграда между их душами истаяла без следа. Но вот произнесены слова и между ними – нерушимый монолит, через который не пробиться ни любви, ни ненависти.
   Вот произнесены слова:
-Сергей Сергеевич вчера сделал мне предложение, - словно с отвесной скалы в море бросилась Полина, произнеся их, эти несколько слов, возводящих между ними неодолимую преграду.
   И все другие слова, бессвязные, о прощении, о прежней любви и преданности между ними были подобны морской пене, легко умирающей и не оставляющей после себя следов. Обе они чувствовали, что слова бессильны возродить то былое, что когда-то связывало их, но позволяли этим глупым, ненужным словам быть лишь плоскими декорациями к спектаклю о любви и дружбе, по-прежнему живущими между ними.
   Полина говорила и говорила, нежно перебирая трепещущие пальцы сестры, и Лиза позволяла ей играть эту бессмысленную роль и сама, казалось, пыталась играть кого-то…
   Известие о скорой свадьбе сестры она приняла почти спокойно, только горестная складка в уголке рта говорила о том, как обманчиво это внешнее спокойствие. Ни упрека, ни сожаления, лишь короткое пожелание счастья. Но что же такое отчаяние взметнулось в этих глазах, когда после ухода сестры она снова подошла к зеркалу и стала вглядываться в свое лицо, глядящее на нее оттуда, из призрачного мира по ту сторону? К чему такое страстное отчаяние, Лиза? Ведь ты молода, прекрасна, будут еще в твоей жизни и любовь и радость обновления в упоительном союзе с любящей душой! Верь в это и оно свершится! Не надо, милая, не смотри ты так пристально в этот холодный кусок стекла, никогда оно не отразит во всей полноте всего, что живет в твоей душе!
   И, словно услышав эти слова и покорившись им, Лиза резко отвернулась от зеркала и опустила взгляд на сомкнутые в немой мольбе руки. О, если бы она видела то, на что был устремлен ее невидящий взгляд! Тогда, быть может, душа ее избавилась бы от страшного убеждения, что она сходит с ума! Но, быть может, это Господь посылает нам спасительную слепоту, не давая хрупкой душе сломиться от того, что могла бы она увидеть?…

   Месяц, пролетевший незаметно, подходил к концу и день свадьбы приближался с каждым мгновением, заставляя сильнее биться сердца тех, кто с таким нетерпением ждал этого дня. Свадьбу решили играть в имении Воронковых. Приглашения уже были разосланы многочисленным гостям, платья сшиты, редкие оранжерейные цветы заказаны в Петербурге, лучшие повара выписаны из Москвы.
   В суматохе предсвадебной подготовки молодые редко виделись друг с другом и эти свидания, последние вестники убегающего назад времени, всегда безумно волновали пылающих страстью влюбленных. Сергей, казалось, пытался лучше узнать Полину, которую, как оказалось, он знал совсем не такой, какой она была для него поначалу. Она же горела неутомимым желанием поскорее услышать его «да» перед лицом Господа, подтверждающее его согласие взять ее в жены, словно лишь тогда будет уверена в том, что наконец-то он станет навеки ее, только ее!
  Ольга Павловна, помолодевшая, оживленная, всей душой отдалась радостным хлопотам и лишь изредка взгляд ее затуманивался грустью – когда она думала о другой дочери, первой любви которой не суждено было сбыться.
   Как-то раз, за неделю до свадьбы, помогая Лизе примерять новый наряд, она тихо сказала:
-Лиза, милая, поверь, и у тебя будет в душе такой же праздник, как у Полюшки! Не сердись на нее, не скорби так – все минет, а счастье твое тебя найдет, обязательно найдет!
   Лиза, словно собираясь что-то ответить матери, трепетно разомкнула губы, но ни звука не вырвалось у нее. И вот уже снова они сомкнуты, и легкая горестная складка залегла в уголке ее рта.
   Нежно касаясь рукой щеки дочери, шепчет Ольга Павловна:
-Мы поедем с тобой в Москву, в Петербург, мы будем ездить на все балы, в театры… Я постараюсь развлечь тебя, дитя мое, я не могу видеть тебя такой… Никогда еще я не видела тебя такой и это надрывает мне сердце!
   Сверкнувшие в ее глазах слезы напугали Лизу и она, торопливо спрятав лицо на груди матери, успокаивающе шепчет ей в ответ:
   -О, маменька, не тревожьтесь, не надо! Я поеду с вами, куда вам будет угодно, все будет хорошо, все снова будет хорошо! Не тревожьтесь, милая…
   И так порывист ее шепот, так страстно сжимает она в объятиях свою мать, что та не в силах удержать тихих слез.
   С этого дня Лиза снова оживает, но в ее оживлении порой чудится Ольге Павловне что-то искусственное, словно Лиза нынешняя пытается играть роль Лизы прежней, и чуткое сердце матери угадывает, какого труда стоит эта игра и как предательски едва заметные промахи в этой вымученной, вынужденной игре…

   Поддаваясь всеобщему возбуждению, милая Леля оживлена как никогда и радостно носится по дому, щебеча и ловя солнечных зайчиков. И как доверчиво льнет она к Сергею Сергеевичу, когда он дарит ей гостинцы всякий раз, что приезжает в имение Дубовых! Глазки ее, бессмысленно блуждающие вокруг, словно наполняются каким-то содержанием, когда она глядит на него, но вот снова душа ее засыпает и она убегает в парк, поднимая высоко над головой леденцовую лошадку на палочке.
   Нежной грустью полон взгляд Сергея Сергеевича, провожающий это чудное дитя, не ведающее ни радостей, ни горестей окружающего мира. И что же за причина того, что во взгляде его, переведенном на любимую, сидящую рядом, доверчиво склонившую прелестную головку к нему на плечо, еле уловимо сквозит за любовью отголосок этой нежной грусти?
   Когда-нибудь мы, быть может, узнаем это…

   За весь этот месяц сестры виделись так же редко, как часто раньше они бывали вместе. Что-то неуловимо тревожное, еле слышимое, как замирающий звук, рожденный последним колебанием струны, звенело, когда они оставались наедине. Грудь Лизы взволнованно вздымалась, глаза пытливо впивались в лицо сестры и губы безуспешно пытались задать какой-то вопрос, а Полина, смятенно бросив не менее пытливый взгляд на бледное чело той, что молча вопрошала ее о чем-то, торопливо отводила его и спешила уйти.
   И чем ближе был день свадьбы, тем громче становился этот неумолчный звон. И он достигал своего апогея, когда  оставшись одна в их ставшей теперь почему-то чужой спальне, Лиза снова и снова вглядывалась безумными глазами в бледное лицо, глядящее на нее из зеркала…
   
   Стоит ли упоминать о том, что пышность свадьбы долго еще волновала умы и сердца тех, кому посчастливилось побывать на ней и тех, кому пришлось довольствоваться лишь рассказами о великолепии этого торжества!
   Красота молодой пары, блеск их сияющих глаз, очарование любви, так явно реющее над ними, когда они склоняют головы друг к другу – это было, несомненно, торжество истинной, редкой любви!
  И все вокруг невольно заражались этой любовью и удивлялись тому, как ново и прекрасно все, окружающее их, и той любви, которую были готовы излить их сердца.
  Лиза, сидящая подле матери, была спокойна и немного бледна. Она изредка украдкой бросала взгляд на молодых, но сразу же поспешно отводила его, словно боясь испортить им их праздник. И никто не мог даже подумать, что творилось в ее истерзанной душе, ибо никто не мог даже представить себе тот страх потери, что давно уже жег ее сердце.
   О какой потере скорбела эта прекрасная юная девушка? Неужели потеря первой любви так иссушила ее сердце и стерла былой румянец? Или нечто более страшное, грозное, чудовищное? И разве то, о чем постоянно думала она, не было свидетельством начинающегося сумасшествия?
   И снова бледные губы шепчут в исступлении: «этого не может быть!», и снова глаза отчаянно смотрят на осунувшееся лицо, глядящее на нее из зеркала. Чего не может быть, кого она видит в этом отражении? Кто поможет ей унять эту боль, кто?!…

***
   Медовый месяц молодые провели в Европе – они побывали во Франции, в Англии и, конечно, в Италии. И весь месяц, что их не было дома, Лиза  все так же безуспешно пыталась играть роль и все так же рвалось на части ее бедное сердце.
   Покорно следовала она за матерью из Москвы в Петербург, с одного шумного бала на другой, еще более шумный, но нигде не было ей спасения от неумолчно звенящего в голове «этого не может быть!». Отчаявшись развеять тоску дочери, Ольга Павловна была вынуждена вернуться в тишину родового поместья в надежде на единственного лекаря – время.
   Сергей Львович, навещая их, замечал перемену, произошедшую в Лизе и, очень близкий к истине, приписывал ее разбитым чувствам страстного юного сердца. Пытаясь оживить угаснувший в Лизе огонь, он предложил ей помузицировать как прежде, но Лиза, извинившись слабой улыбкой, ответила отказом. Сославшись на головную боль, она удалилась наверх, в свою спальню.
   Целуя ей руку на прощание, Сергей Львович ощутил мимолетное недоумение, быстро прошедшее, не оставившее на сердце и следа. Но как скоро оно снова вернется к нему и какую бурю поднимет у него в душе, разбередив былое, и заставит его губы шептать:  «этого не может быть!»…

   -Ольга Павловна, голубушка, едут, едут! – Аннушка, сверкая глазами, вбежала в гостиную, где графиня сидела в задумчивости, опустив на колени свое рукоделие.
   -Ах, Господи! – Ольга Павловна оживилась и поспешно вышла на веранду, устремляя взгляд вдаль.
   Вот они и дома! Как сияет лицо Полины, как торопливо она бежит навстречу матери, раскрывшей ей объятия! Сергей с улыбкой идет следом, глядя на свою юную жену и глаза его по-прежнему полны любви. И только зоркий взгляд Лизы, стоящей среди кустов жасмина возле центральной аллеи, подмечает в милом лице некоторую бледность, а во взгляде легкую горечь. Пьянящее чувство, чуть утихнувшее было за этот месяц разлуки, снова колышет ее грудь, и она спешит спрятать разгоряченное лихорадочным румянцем лицо на груди сестры, заключившей ее в любящие объятия.

   День пролетел в бесконечных рассказах о чудесах далекой Европы и о постоянной тоске по милой Родине. Вечером, прощаясь перед сном, сестры снова обнимают друг друга и в ответ на взгляд Полины: «ты меня простила?» Лиза так же молча отвечает взглядом: «о, да, я простила тебя, но… мне так больно!»…
   Какая отчаянная тоска стоит в ее глазах, устремленных на сестру, уходящую в комнату, которая впервые будет ее новой спальней в родном доме, в комнату, где ждет ее любимый и любящий муж! И эта отчаянная тоска по-прежнему видится ей в глазах той, что молча смотрит на нее из равнодушного зеркала, висящего в ее одинокой теперь спальне. Что же за боль терзает это несчастное сердце, почему же так бессилен вечный целитель раненых сердец – время?! И способно ли оно когда-нибудь исцелить это сердце? В чьей это власти? Неужели Господь глух к ее мольбам, которые беззвучно шепчут бледные губы? Кто услышит эти страстные мольбы, кто откликнется на ее зов? Кто?…

   Ах, как увлекательна самая неизведанная книга на земле – душа женщины! За первый месяц семейной жизни Сергей открыл в своей милой жене столько того, о чем даже и не подозревал, что это его почти утомило – слишком уж много было этого нового, несвойственного той, прежней Полине. Казалось порой, что вся жизненная сила, заключенная в этом хрупком теле, лишь дремала до той минуты, когда он открылся ей в своей любви, а теперь проснулась и фонтаном била из нее с такой энергией, что порой пугала его – до того становилась она непохожей на тихое, робкое создание, которое он полюбил.
   Но именно он был тем Пигмалионом, что создал эту Галатею, и не ему было пенять на то, что это преображение будило в его груди легкое недоумение и порой грусть о чем-то безвозвратно канувшем в прошлое.
   Было решено, что по возвращении на Родину молодые поживут неделю в имении Ольги Павловны, потом столько же у Сергея Львовича, а потом наведаются в столицу.
   Сергей Сергеевич, имея привычку рано вставать, подолгу гулял в парке, встречая рассвет и слушая пение пробуждающихся птиц. Иногда он сиживал в беседке, вспоминая о том часе, когда здесь были произнесены слова, изменившие его жизнь, и со страхом ощущал в своей душе нарождающееся ощущение того, что надежды его не оправдались. Да, он безумно любил свою Полину, но было в этой любви что-то, казавшееся ему порой ненастоящим, подобным слабому отголоску того, что могло бы быть на самом деле. И тщетно пытался он разобраться в себе, тщетно искал в прошлом тот миг, когда позволил своим мечтам и фантазиям создать образ, безжалостно развенчанный самой жизнью. Да, он любил свою жену, но это была не та Полина, что чудилась ему когда-то, совсем не та…

   В глубокой задумчивости Сергей Сергеевич подходил к дому, когда до него донеслись тихие звуки рояля. Замерев, он вслушивался в эти трепещущие, как истекающее кровью, смертельно раненое сердце, звуки и впервые за этот месяц почувствовал, что все, все осталось прежним! Как не хватало ему, оказывается, этой вот Полины – страстно прильнувшей к роялю, слившейся с ним воедино, и этих звуков, чудесных, волшебных, рожденных изумительным союзом  великого мастера, сумевшего передать голос человеческого сердца через музыку – Шопена, бездушным, но пробуждающим души роялем и той, которую он называл своей женой!
  Слезы восторга и, пожалуй, облегчения, струились из его глаз, когда он вбежал в гостиную и, протягивая страстно руки, прерывающимся голосом промолвил:
   -Полина!
В смятении, не ожидавшая этого появления, юная женщина встала из-за рояля и не отрываясь глядела в изумленные глаза шедшего к ней Сергея Сергеевича. И чем ближе подходил он к ней, чем сильнее было изумление в его взгляде, чем трепетнее билось ее сердце, тем яснее понимали они оба, что то, чего не должно быть, случится сейчас и не в их силах предотвратить это.
   И все так же не в силах отвести глаза от его изумленного взгляда, слыша его ошеломленное:
-Лиза, это вы! – она упала в его объятия и позволила его губам на мгновение прикоснуться к своим, трепещущим, лихорадочно горячим губам.
   Но вот уже в следующий миг она отталкивает его и выбегает вон с тихим вскриком, полным невыразимой муки. И снова с тоской смотрит она в зеркало,  а Сергей впервые осознает причину легкого недоумения и грусти, поселившихся с недавних пор в его сердце. И взгляд его, обращенный внутрь, видит там что-то такое, что заставляет его темнеть от боли.
   О чем думает он, глядя на милое улыбающееся лицо Полины и тревожно переводя взгляд на склоненное бледное лицо Лизы, старательно отводящей от него глаза? От чего так взволнованно блестят глазки Полины, от зоркого взгляда которой не ускользает ни смятение сестры, ни рассеянная задумчивость мужа?
   Кто из них троих знает истину? Кто?…

   Последний день недели, что жили молодые в доме Ольги Павловны, наступил и неумолимо, стремительно несомый вдаль птичьим пением и шорохом листвы, уносился прочь, уступая место вечеру расставания.
   -Ты давно не играла нам, милая! – Сергей посмотрел на жену и во взгляде его почудилась Полине какая-то настороженность и трепет, охвативший его в ожидании того мгновения, когда сядет она за рояль и…
   Нехотя подошла она к роялю, села и, насупив брови на побледневшем лице, нерешительно взяла первые аккорды ноктюрна Шопена, того самого, который всегда играла с таким смешением блеска и трепета сердца. Она взяла первые аккорды, сбилась и…  громко захлопнула крышку рояля.
   -У меня нет настроения, - извиняясь за свою вспышку, пробормотала она и, пряча искаженное от боли лицо, торопливо вышла на веранду.
   Сергей медленно подошел к ней и обнял за плечи. Чуть дрогнув, но не повернув к нему лица, она тихо спросила:
   -Сережа, ты меня больше не любишь, совсем не любишь?
Слишком горячи  и многословны были его уверения в прежней любви, слишком явно читался за его торопливыми словами страх, что она догадывается о его подлинных чувствах. И она поняла все.
   Скорбно опустились нежные плечи, поникла белокурая головка, и Сергей Сергеевич почувствовал, что навсегда потеряна теперь мечта о любви и счастье, еще вчера казавшаяся реальностью их союза. Мечта так и осталась мечтой, но теперь она стала недостижима. Как жить с этим знанием?!
   Маленькие ручки взяли его ладонь и поднесли к губам, запечатлевшим на ней страстный, мучительный поцелуй.
   -Прости меня… - они долго стояли в тишине, окутанные спасительной паутиной густеющих сумерек и Сергей, не понимая, в чем нужно прощать ему эту женщину, такую чужую, такую самую близкую отныне, в чем клялся он Богу перед алтарем, чувствовал, что растет в душе горечь и обида. На себя ли, на нее, такую бледную и печальную, или на свою насмешницу-судьбу?…

  Тихая грусть, овладевшая молодой супружеской четой, была естественно приписана расставанию с этим приветливым домом. Вечером, уезжая в коляске Сергея Львовича, заехавшего за ними, они махали на прощание вышедшим провожать их и радовались тому, что спасительная темнота все густеет и густеет, сплетая завесу, сохраняя иллюзию счастья и любви…
   С их отъездом Лиза словно приняла обет кроткого молчания, тихо бродя по дому, часами гуляя по парку, подолгу играя с Лелей и все больше тревожа мать. В ее глазах уже не билась тоска и боль, но та покорность судьбе, та надломленность, читавшаяся в них, была для Ольги Павловны еще страшнее. Нет, никогда не думала она о том, что Лиза, ее огненная девочка, так изменится когда-нибудь. И это неожиданное перевоплощение внушало ей необъяснимую гнетущую тревогу.
   Несколько раз пыталась Ольга Павловна поговорить с дочерью, но та всякий раз, улыбаясь, успокаивала ее, но надломленность в ее глазах была сильнее этих ласковых попыток успокоить мать. Тревога Ольги Павловны возрастала все сильнее.

***
   Была поздняя осень, конец октября, на удивление теплый. Природа была полна страстного нежелания отдавать последнюю щедрость земли во власть холодных ветров. Трава еще была зелена и поздние полевые цветы, радуясь невиданно долгому теплу, весело кивали головками улыбавшемуся солнцу.
   Воронковы  второй день гостили в имении Ольги Павловны – вчера праздновали День рождения хозяйки. Засидевшись допоздна за праздничным столом, все долго нежились в постелях, предаваясь сладкой истоме.
   Лиза не слышала, как скрипнула дверь ее спальни, не слышала шороха платья, нежного прикосновения чьей-то руки к своей щеке. Но в следующий миг глаза ее раскрылись широко и оглядели  комнату, словно ожидая увидеть кого-то. Комната была пуста, но на столике, стоящем подле ее кровати, лежало письмо.
   Дрогнувшей рукой Лиза вынула листок бумаги, исписанный мелким родным почерком и, быстро пробежав его глазами, вскрикнула и вскочила со смятой постели. Щеки ее горели лихорадочным румянцем, когда она, судорожно одевая свое белое платье, торопясь, рванула непослушную пуговицу и, сунув смятое письмо за вырез платья, стремительно выбежала вон из комнаты.
   Сбегая вниз по лестнице, она спросила у поднимающейся ей навстречу Аннушки, где Полина. «Ушла в парк» – еле успела вымолвить испуганная Аннушка и, прижавшись к перилам,  уступила дорогу взволнованной Лизе, кинувшейся вон из дома.

   «Прости меня, сестра! У тебя и у него должна просить я прощения, хотя, видит Бог, я не хотела этого! Моля его о любви, разве могла я даже помыслить, что меня услышит кто-то другой и так страшно поможет мне… потерять свою душу?!
   Разве не должна была я молча смириться с вашей любовью, святой и нежной, разве не должна была твердо подавить в себе все чувства к тому, кого Господь предназначил для тебя?! О, почему Он не помог мне обрести смирение, почему позволил другому, не менее могущественному, дать мне то, чего желала моя грешная плоть?! И почему Он, милосердный и сострадательный к самому ничтожному своему творению, не пожалел меня и вас?!
   Мои мольбы он отверг, а разве не молила я его, часами стоя на коленях, исправить то, что сотворил дьявол?! Разве не молила я его о том, чтобы вернул он все на свои места, чтобы возвратил вам то счастье, которое я украла у вас, а мне дал возможность искупить свой грех, служа ему до конца дней своих? Почему он был так жестоко глух к моим мольбам, почему?!…
   Прости меня, сестра моя, если только можно простить то страшное, свершению которого я была причиной. Но не о такой любви молила я, не такой ценой хотела завоевать себе счастье! Теперь я знаю, что сгубила не только свою жизнь, но и жизни тех, кто для меня дороже всего – твою и Сережину. Нет мне прощения, нет и сил, чтобы жить дальше и чувствовать, как бьются ваши сердца, стремящиеся друг к другу, о неодолимую преграду – меня. Меня, вставшую между вами!
   И если Господь не позволяет мне уйти туда, где мое место, я уйду к тому, кто когда-то услышал мои мольбы и помог мне… ступить на дорогу, ведущую в ад.
   Прости меня за все и не осуждай. Выбора у меня нет!…»

   Лиза бежала вглубь парка, выкрикивая имя сестры и чувствуя, как слезы, струящиеся из глаз, словно раскаленный свинец капают на ее разбитое сердце и жгут его мучительной смертельной болью. Она бежала в тщетной надежде найти свою любимую сестру и удержать ее от страшного, последнего шага…

   «Прости меня, сестра, за те муки, что испытала ты по моей вине! Я читала все по твоим глазам и видела, что твои муки во сто крат сильнее моих, потому что ты не знала то, о чем ведала я, и это незнание неумолимо толкало тебя к безумию. Если бы могла я сказать тебе всю правду, тебе не стало бы легче, но ты возненавидела бы меня, а этого я бы не перенесла. Теперь, когда ты читаешь эти строки, я уже далеко от тебя и не увижу в твоих глазах того, что ты будешь чувствовать, узнав все. Но как глупо сердце, лелеющее слабую надежду на твое прощение! Мне легче будет умереть с этой надеждой, что там, где мы когда-нибудь встретимся, мы снова будем счастливы вместе, мы снова будем прежними!
   Я ухожу, чтобы дать тебе и Сергею единственную возможность обрести счастье на земле. И если это свершится, знай, что я обрету покой там, на небе.
  Я люблю тебя, моя сестра!…»

   Судорожно рыдая, не имея уже сил звать сестру даже шепотом, Лиза бежала и бежала вперед, озираясь вокруг безумными глазами. Где ты, любимая моя, где?!
   И уже совсем выбившись из сил, готовая в беспамятстве рухнуть на землю и лишиться рассудка, она увидела белое платье, мелькнувшее вдалеке. Там, где на краю большого луга, раскинувшегося позади парка, стояла старая заброшенная голубятня, на которую еще девчонками они забирались когда-то с братом Алешей. «Подожди меня!» – хриплым шепотом позвала она и из последних сил кинулась вслед за сестрой.
   Когда она добралась до голубятни, Полина уже скрылась внутри. Рассохшаяся полуразвалившаяся лестница по-стариковски горестно жаловалась на жизнь, когда легкая нога Лизы ступала на ее источенные временем ступени.
   Все выше и выше, туда, где открывается взору бесконечная ширь еще зеленых лугов, колышущихся, словно волны изумрудного моря, зовущего отправиться в неведомую даль.
   Все выше и выше, туда, где несчастная заблудшая душа вот-вот улетит куда-то, откуда нет возврата…

   «Сестра, прости меня! Я украла у тебя не только любовь, я украла у тебя… твое тело! Да,  в тот миг, что молила я страстно о своем, невозможном, счастье, тот, кто почти так же могущественен, как Господь, услышал меня и совершил ужасное – он поменял местами наши души, да, словно содержимое двух сосудов, так безжалостно и насмешливо просто извлек он суть нас самих и вложил ее туда, где еще миг назад жило истинное, надлежащее Я!
   В тот миг, что Сергей впервые  поцеловал тебя в беседке, ты перестала быть Полиной, твое место заняла я! А ты, очутившись в моем теле, ничего не понимая, думала о сумасшествии! Да разве могла ты даже чуть-чуть догадываться о том, что случилось на самом деле?!
   Ты смотрела в зеркало и видела меня, а глядя на свою сестру, со страхом ощущала, что твое тело чуждо тебе, словно плохо подогнанное платье!
   Ах, как боялась я зеркал с того часа, как боялась я смотреть на тебя! И как обманывалась в любви Сергея!
   Он любил не твое тело, не красоту нежного лица и блеск прекрасных глаз, а твою душу, которую я, сама того не желая, похитила у него! Он чувствовал эту подмену и чувствовал твою смятенную душу в той, кем раньше была я!
   Моя жизнь превратилась в ад, уже давно пылаю я в огненном горниле нескончаемых страданий, мне не страшно уйти. Меня утешает надежда, что с моим уходом вы снова будете вместе! Наверное, со временем ты привыкнешь к тому телу, в котором теперь живешь, и когда-нибудь простишь мне все! Я страдала так же, как и ты, но не жалости прошу я, лишь прощения!…
   Сожги это письмо, никому не надо знать об этом, только тебе смогла открыть я то, что ведет меня туда, откуда нет возврата! Прости меня, Полина!…»

   Она стояла на самом краю шаткого выступа, шедшего вокруг башенки на самом верху старой голубятни и смотрела на великолепие изумрудного моря, раскинувшегося внизу. Ветер обвевал измученное лицо, усмиряя искушенные дрожащие губы, утишая биение неистового сердца.
   -Лиза! – голос позади нее заставил ее, вздрогнув, обернуться.
Она увидала ту, что назвала ее настоящим ее именем и прочла в глазах ее прощение, то прощение, о котором так страстно молила в своем письме.
   Трепеща от волнения, она протянула к ней руки, благодаря за этот бесценный дар…

   Сергей Сергеевич, разбуженный встревоженной Аннушкой, спешил туда, где скрылась вдали сестра его жены, ищущая ту, которая сделала несчастными их жизни. Безумное волнение охватило его и он, сам не зная отчего, ждал, что вот-вот случится что-то, что круто изменит все, что окружает его сейчас.
   Он шагал размашистым шагом, ускоряя ход, потом побежал и в беге своем не заметил, что следом за ним летит, словно мотылек, легконогая Леля, забавляясь этой игрой в догонялки.
   Он бежал по лугу, размахивая руками и отчаянно крича двум женщинам, чьи платья неясно белели на самом верху старой голубятни, но они не слышали его.

   Лиза протянула руки навстречу сестре и страстно прижала к себе хрупкое нежное тело, когда-то принадлежавшее ей самой. Она снова заглянула в эти глаза, словно в зеркало, и услышала тихое:
  -Я прощаю тебя, любимая моя, я прощаю тебя…

   Время безжалостно, оно истачивает даже то, что некогда было прочным и крепким. Старые доски, с трудом удерживающие вес одной, не выдержали веса двух, слившихся в тесном объятии. С жалобным стоном : «мы не хотели!» старые доски ломаются и две тесно прижавшиеся друг к другу фигурки стремительно падают вниз с головокружительной высоты. Их белые воздушные платья двумя крыльями осеняют этот полет, словно последний голубь слетел со старой голубятни.
   Дикий крик вырывается из груди Сергея, глядящего, как большая белая птица стремительно несется к земле. И другой, детский крик, полный боли, отчаяния и еще чего-то, что не дано ему понять, присоединяется к его крику, и он прячет лицо Лели, залитое слезами, на своей груди и, раскачиваясь, шепчет:
   -Не смотри, не надо, они просто улетели, не смотри, не надо…

   Они лежат на измятой траве, все также крепко обнявшись, и люди, пришедшие сюда, с большим трудом разжимают это последнее объятие.
   На груди Лизы находят смятый лист бумаги, но что написано на нем – разобрать невозможно, так залит он кровью…
***
   Они лежат в гостиной, в той самой, где когда-то сливались их счастливые голоса в прекрасный дуэт. Они лежат, безмятежные в своем последнем сне, и на руке одной из них между указательным и средним пальцами снова мерцает далекой неведомой звездочкой крошечная коричневая родинка, маленькая странница, на время покидавшая свое место и последовавшая за блуждающей душой на другую руку, которая так же мирно лежит поверх другой груди.
   Сколько раз душа Полины, жившая в теле сестры, невидяще смотрела на нее, способную многое прояснить! Сколько раз Полина, роль которой пыталась играть Лиза, торопливо убирала свою нежную ручку, пытаясь спрятать это новое украшение!
   И так и не суждено Сергею Львовичу до конца своих дней избавиться от мучительных, нелепо-странных мыслей, взметнувшихся в его голове, когда в скорбной задумчивости смотрит на руку Лизы и вспоминает, что еще совсем недавно он не увидел на ней этой удивительной крошечной родинки-звездочки, когда-то пленившей его. Он глядит на эту крошечку-странницу, и глупые, нелепо-странные мысли все прочнее занимают свое место в его голове с тем, чтобы до конца его дней тревожить старое сердце и заставлять дрожащие губы шептать: «этого не может быть!».
   Сергей Сергеевич почти парализован случившимся и сердце его, разорванное на две истекающие кровью половины, тянется и к одной, и к другой, лежащей в тихой гостиной. Обе они вошли в его жизнь и обе так жестоко-внезапно покинули его.
   Ольга Павловна, поседевшая за одну ночь, с сухими горящими глазами сидит возле своих дочерей и белые губы что-то беззвучно шепчут и шепчут, не останавливаясь ни на миг.
   Аннушка рыдает над кроваткой, в которой мечется в жесточайшем бреду ее кровинка – Леля, и молит Господа сжалиться над этим невинным созданием.

   И вот сестры уже лежат рядом с братом и отцом и Ольга Павловна, тяжело опираясь на руку Сергея Львовича, тихо бредет в опустевший дом.
   Сергей Сергеевич уезжает в Англию, чтобы прожить там долгие десять лет и возвращается домой, чтобы успеть проститься с тяжело больным отцом.
   Леля выходит победительницей из страшной двухнедельной битвы и снова можно слышать ее голосок, звонко раздающийся в комнатах. Но теперь ее глаза полны чего-то нового, несвойственного ей ранее и, глядя на нее, никто уже не скажет, что душа ее спит. Ее душа проснулась…

   Аннушка и Ольга Павловна учат Лелю говорить, потом читать, потом играть на рояле и видят в этом ребенке благословенное утешение.
   Аннушка теперь как дочь Ольге Павловне, она никогда не отходит от старой графини. Они часто говорят об Алеше и о девочках. И еще о своих надеждах на то, что Леля вырастет настоящей красавицей и будет счастлива.
   Сергей Львович по-прежнему самый близкий друг и все рады его приезду. Но время безжалостно и болезнь одерживает верх. Она вызывает из Лондона молодого графа Воронкова, который, однако, уже не молод – ему тридцать семь. Но он по-прежнему строен и красив, и ранняя седина ему очень к лицу.
  Аннушка с улыбкой смотрит на зардевшуюся вдруг Лелю, которая высказала ей это замечание, и ласково гладит шелк ее кудрей.

   После смерти отца Сергей Воронков остается жить в имении. Он часто бывает у Ольги Павловны и часто встречает там Лелю, высокую статную красавицу с озорным смехом и мечтательными глазами. Он любит слушать, как играет она на старом рояле, и иногда ему чудится в ней его Полина. А иногда он видит в ней Лизу…
   Он встречает ее у оградки, куда она часто приносит цветы отцу, деду и теткам. Они гуляют по парку и о чем-то увлеченно беседуют….

   Ольга Павловна смотрит на них из окна своей комнаты, приподняв слабой рукой кружево шторы, и с улыбкой переводит взгляд на Аннушку, глядящую на нее. Аннушка сидит в кресле у окна и, опустив на колени шитье, смотрит с любовью на женщину, давно ставшую ей матерью, дарящую уже много лет тепло своего сердца ей и ее дочери.
   -Аннушка! Вчера я подписала документы… все, что есть у меня, будет принадлежать Леле. Молчи, не надо! – величавым движением слабой руки она заставляет Аннушку сдержать слова благодарности, но унять слезы, струящиеся из глаз, с любовью глядящих на нее, она не может.
   И вот уже она опускается на колени, старая женщина, и, плача от счастья, прижимает Аннушку к своей груди.
   -Вы – это все, что осталось у меня, и я благодарна Господу за то, что он дал мне вас! Я смотрю на Лелю и мои дети снова живы в моем сердце! Я люблю вас, родные мои!
   Они  долго сидят вместе,  обнявшись, эти женщины,  связанные любовью к ушедшим,  любовью к настоящим и к тем будущим, кого еще суждено будет им любить.

   И никто не удивляется, когда по-юношески смущенный Сергей Воронков, красивый мужчина, которого так красит ранняя седина, просит руки Лели, которая бесконечно счастлива в своей первой любви и в том, что ее избранник так любит ее.

   Проходят годы и тихий дом Дубовых снова наполняется детскими звонкими голосами. И снова мягкие нежные крошечные ручонки обвивают ласково шею Ольги Павловны и Алеши, Лизы, Полины снова глядят на нее и нетерпеливо воркуют:
   -Расскажи нам еще сказку, длинную и страшную-престрашную!
   Но только теперь эти голоса зовут ее не мамой, а бабушкой. И она бесконечно счастлива и удивительно моложава для своих лет, и готова часами рассказывать разные истории. И бесконечной любовью полно ее сердце, когда слышит она вокруг эти веселые щебечущие голоса.

   И бесконечной любовью полны глаза Лели и Сергея, глядящих с улыбкой друг на друга, когда, забравшись вглубь старого парка, они стоят обнявшись и шепчут слова благодарности за счастье, которое они друг другу дарят. И нежно обнимают белые руки Сергея, когда он целует любимую, подарившую покой его долго страдавшему сердцу.

   И удивительная крошечная коричневая родинка, похожая на далекую, неведомую звездочку, мерцает на этой руке между указательным и средним пальцами...