Склонение компаса 2

    
      Склонение компаса – это угол между
      магнитным и истинным меридианами.
       Морской словарь
   
   
    Адъютант молча положил на стол перед командующим Северным флотом адмиралом Арсением Головко бланк радиограммы с «Сокрушительного». Молодой 36-летний адмирал внимательно вчитался в телетайпные строки, поднял на адъютанта печальные, полные скрытой боли глаза:
   - Ну, вот! Опять… Всего полгода назад штормовой волной оторвало нос «Громкому», еле его тогда спасли. А теперь – «Сокрушительный»… И оба – одного типа, одного проекта! Чертовы кораблестроители! Понаделали «бумажных корабликов»… Технические характеристики лучшие в мире - при спокойной воде. А чуть океанская волна поднимется – и ломаются наши «шедевры», как карандаши! Дьявольщина… Ведь «Сокрушительный» буквально накануне войны прошел спецремонт. И именно подкрепление корпуса!
   - Ему подкрепляли нос, а оторвалась корма… - уточнил адъютант.
   - Ну, конечно… А что подкрепляли «Громкому», у которого оторвался нос – наверное, корму? – голос усталого адмирала был полон сарказма. – Господи, ну почему у нас все делается через пень-колоду? Хотим как лучше, а получается, как всегда… Знаешь, иногда так хочется послать по определенному адресу пару матерных слов, но они, увы, ничего не изменят.
   - Так что будем делать с «Сокрушительным», товарищ адмирал?
   - Кто находится ближе всех к эсминцу?
   - Лидер «Баку». Они выполняли задание вместе, но в густом снежном заряде потеряли друг друга.
   - «Баку» способен оказать помощь «Сокрушительному»?
   - Боюсь, вряд ли… Колчин радирует, что у него разбит волнами нос, вода поступает внутрь лидера, помпы еле справляются с откачкой, идет непрерывная борьба за живучесть. Если мы повернем «Баку» на помощь «Сокрушительному», есть риск потерять оба корабля…
   - Ну, что ж. Высылайте на помощь аварийному кораблю эсминцы из Ваенги. Только… - поморщился Головко, - желательно не «семерки». Пошлите дореволюционных старичков – «Урицкого» и «Куйбышева». Они хоть и не столь рысистые, как новые корабли, зато крепенькие, словно боровички. Их еще в царской России делали, эти любую волну выдержат. Будем надеяться на лучшее. Курилех должен устоять и дождаться помощи. Он хороший командир, дисциплинированный. Отзывы руководства о нем самые положительные. Этот не подведет…
   
    Через час из Ваенги вылетели на крутую штормовую волну поднятые по тревоге старые эсминцы дореволюционной постройки – «Куйбышев» и «Урицкий» (оба принадлежали к прославленной балтийской серии «Новик»). Но во главе «Новиков» скакал с вала на вал, рассекая темную воду острым форштевнем, словно ножом, стремительный «Разумный» – корабль из серии… «семерок»! Это командир дивизиона капитан второго ранга Симонов, державший свой флаг на «Разумном», возмутился решением комфлота:
   - Да моя «семерка» пришла сюда из Тихого океана, пробившись сквозь северные льды,– кричал Симонов, лязгая зубами каждый раз, как его «Разумный» грохался об очередную волну. - Она такое повидала, что не каждому ледоколу снилось! «Разумный» не подведет! Спасение поручено мне – я и буду решать, на каком корабле мне идти. Мой же главный принцип: «коней на переправе не меняют»…
    Все три эсминца взяли курс на норд-вест – они спешили на помощь погибавшему «Сокрушительному». Им предстояло пройти четыреста миль по бурному штормовому Баренцеву морю…
   
    21.11.1942 – день второй
    После аварии «Сокрушительный» уже сутки безвольно мотался по волнам, словно выброшенная пробка от бутылки. Ветер не стихал, волны по-прежнему напоминали огромные горы, снег валил не переставая. Темная полярная ночь надолго укутала свистящий и ревущий бескрайний морской простор, только к полудню забрезжив серым угрюмым рассветом. В это время года в полярных широтах так называемый «день» длится всего несколько часов, да и эти часы отнюдь не отличаются хорошим освещением. Однако для исстрадавшихся от неизвестности и тщательно задавливаемого страха смерти моряков даже это смутное, еле заметное просветление вечно стылого серого неба было настоящим праздником: жизнь еще продолжалась!..
    Прошедшие сутки были катастрофическими для офицеров корабля. Сутки, проведенные в бездействии, сутки в ожидании того, что еще ниспошлет им капризная судьба, ржавчиной разъедали дух и волю командиров, заставляя их забыть о своем долге перед командой и думать только о себе. Эти люди готовы были (по крайней мере, им так казалось) геройски погибнуть за Родину в кровопролитном бою с ненавистным врагом. Но потонуть вот так бессмысленно во время шторма, словно котята в ручье… Господи, как глупо… Эти долгие часы в ожидании спасения, которое должно прийти извне, а не от них, это томительное ожидание распоряжений командира, который под гипнозом обрушившейся на него с катастрофой непомерной ответственности никаких распоряжений не давал и явно не собирался давать; это ожидание кары за ЧП в случае спасения, постепенно превращали обученных находить выход в любой ситуации офицеров в группу безвольных, никчемных людишек, уже не способных принимать никакие решения. Командиры, призванные повелевать и руководить, сами – добровольно – отказались от своей власти, которая обязывала их думать и что-то предпринимать для спасения людей; спасения, в которое им уже не верилось. Офицеры «отпустили вожжи», фактически перестав быть офицерами. «Сокрушительный» был теперь полностью неуправляем – в самом прямом смысле! Личный состав эсминца болтался по кораблю без дела, обычный корабельный порядок перестал поддерживаться. В брошенной в тяжелый момент своими командирами команде постепенно нарастали злость, нервозность и паника… Этого могло бы не быть, займись замполит Калмыков своими прямыми обязанностями, ради которых он и находился на корабле: словом и личным примером поддерживать в людях силу воли и боевой дух. Но обычно очень разговорчивый, любивший всех поучать «рупор партии» словно испарился. Никто из матросов его не видел – Калмыков сидел на мостике в кругу унылых офицеров и молчал. Видел, что командиры перестают быть командирами, и не вмешивался…
    Но, тем не менее, «Сокрушительный» не был неуправляем полностью. Старшина механиков Белов, двадцатишестилетний крепыш с сивыми отвислыми усами, отпущенными «для солидности», безрезультатно обратившись несколько раз к сникшему Сухареву за распоряжениями, плюнул, в конце концов, на начальство и взял бразды правления в машинных отделениях в свои руки. Его кочегарам и механикам некогда было думать о своей несчастной судьбе – каждому «задумавшемуся» тут же находилось дело. Примерно такую же политику проводил и боцман Сидельников – он не давал покоя матросам палубной команды. Семеныч организовал регулярные работы по сколке нараставшего на надстройках льда, тяжелым волосатым кулаком пригрозил вознамерившимся было уйти с вахты сигнальщикам, пинками под зад поднял на работу закрывшихся по своим каютам коков, заставляя их готовить обед для команды. Однако приготовить обед на такой качке было невозможно – каждый раз, когда «Сокрушительный» ухал с гребня волны в пропасть глубин, содержимое кастрюль подпрыгивало вверх и оказывалось на подволоке. Но Сидельников, нимало не смущаясь этим, приказал на прощание кокам продолжать свое безнадежное дело, а сам вызвал к себе в каюту помощников-баталеров. Широко расставив ноги, чтобы не упасть на крутой раскачке, Семен Семеныч брякнул на стол ключи:
   - В общем так, мужики. Команда не кормлена, обеда в ближайшее время не предвидится. Так что открывайте баталерки – пусть матросы сами берут продукты и едят вволю. Сытое пузо поднимает дух. А это сейчас и нужно – что-то за последние часы этот самый дух у нас того… сильно поколебался. – И Сидельников красноречиво покосился на подволок, далеко вверху за которым на командирском мостике хмуро кисли офицеры эсминца. – Вещевую баталерку тоже откройте. Наверху мокро, холодно. Вахтенные продрогли. Механики внизу тоже трясутся – им ледяной воды пришлось похлебать больше, чем палубной команде. Так что пусть берут, что потеплее. Хоть кожаные офицерские пальто и полушубки! Лишь бы не мерзли…
   - Так, Семеныч… Ты же знаешь наших – все растащат… Недостача будет бешенная! Кому потом отвечать?
   - А-а-а… - махнул рукой Сидельников. – Я за все и отвечу. Только, боюсь, отвечать ни за что уже не придется: положение у нас такое, что тут дай Бог людей спасти… Ревизию хозяйству «Сокрушительного» скорее всего только рыбы делать будут…
   - Семеныч, а мокрую провизионку тоже открывать?
   - С ума сошли! Нам только не хватало, чтобы команда перепилась… Спирт выдавать по сто грамм - исключительно тем, кто работал наверху со льдом. Ну, и машинистам налейте – эти ребята заслужили… Как закончите, живо топайте ко мне в канатную – будем готовить тросы. Ох, не зря я их «заимствовал» у побитых британцев! Вот теперь эти импортные тросики и пригодятся…
   
    Стрелки корабельных хронометров вплотную подобрались уже к отметке 18-ти часов. На многострадальный, исхлестанный волнами и метелью эсминец вновь опускалась ночная мгла, и с этой мглою в души моряков змеей закрадывались страх и отчаяние. С момента аварии прошло уже почти двадцать восемь часов, а в положении «Сокрушительного» ничего не изменилось. Он по-прежнему одиноко болтался в бескрайней бушующей стихии, все более заметаемый снегом. И надежда на то, что спасательные корабли смогут его обнаружить в непроглядной темени, таяла с каждой минутой…
    Сигнальщик Федор Нагорный до боли в глазах всматривался в практически непроницаемую снежную завесу. Он видел только темноту и белое крошево снега, сплошными трассерами исчеркавшего все пространство вокруг. На секунду ему померещилось, что в этой крутящейся ряби промелькнула какая-то тень. Нет, показалось… Но тут прикрытое мехом шапки ухо Нагорного различило пушечный удар… Удар днища о воду! И тонкий, приглушенный свист турбин!
   - Корабль по правому борту! – заорал сигнальщик. – За нами пришли! Мы спасены!
    Замерзшие пальцы Нагорного защелкали решеткой сигнального прожектора. В ночную тьму понеслись короткие и длинные вспышки света – азбука Морзе. С то взлетающей под самые небеса, то исчезающей среди волн тени ответно замигал огонек.
   - Это «Разумный»! Товарищ командир, это «Разумный» пришел за нами! Он нашел нас! Нашел в этой кромешной темноте! – бесновался полностью забывший о субординации Нагорный.
    На его вопли из рубки повыскакивали офицеры и капитан Курилех. Вид гордо выплывающего из темноты и снежной метели острого форштевня «Разумного» взбодрил этих людей, они радостно закричали и замахали руками прибывшему кораблю. По команде Курилеха на «Сокрушительном» вспыхнули все ходовые огни и палубные прожектора, словно скальпелями взрезавшие тьму и снежную завируху. «Разумный» ответил тем же, высветив изуродованного «Сокрушительного» и рядом - себя во всем своем заснеженном великолепии. А неподалеку от «Разумного» замаячили еще две веретенообразные тени: это из снежных вихрей вынырнули бодренькие старички «Урицкий» и «Куйбышев»…
   - Привет неудачникам! – сквозь свист ветра и рев волн донесся с «Разумного» усиленный рупором металлический голос Симонова. – Готовьте швартовую команду. Будем брать вас на буксир!
    Из нижних отсеков «Сокрушительного» уже лезли наверх боцман Сидельников и его помощники-баталеры, опутанные тросами, словно древний жрец Лакоон и его сыновья - змеями. Широко расставив для остойчивости ноги на качающейся, чуть ли не кувыркающейся палубе, Семен Семеныч раскрутил над головой бросательный конец - словно американский ковбой лассо, и швырнул его далеко вперед – на то появляющийся, то исчезающий в волнах борт «Разумного». Запущенный профессиональной рукой, конец шел хорошо, но в самую последнюю секунду набежавшая волна вознесла «Разумного», словно щепку, на десятиметровую высоту, и линь бесполезно плюхнулся в воду. Сидельников досадливо крякнул и потянул мокрый линь из воды, привычно наматывая его на руку. С мостика за действиями боцмана тревожно наблюдали Курилех и его офицеры…
    Завести трос с одного корабля на другой в условиях девятибального шторма и ураганного ветра оказалось делом нелегким. Сидельников раз за разом швырял линь на спасательный корабль, но каждый его бросок заканчивался промахом. Только через целый час таких бросков на «Разумном» сумели поймать конец линя и потянули с «Сокрушительного» на свой борт привязанный к линю толстый пеньковый трос. Но едва моряки закрепили концы этого троса на кнехтах, как очередная волна швырнула «Сокрушительного» к небесам, а «Разумного» бросила вниз. Трос с хлестким щелчком лопнул, загубив практически уже удавшееся дело. Сидельников тяжело вздохнул, и вновь взялся за оледенелый конец бросательного линя…
    Через полчаса мучений с «Сокрушительного» на «Разумный» поползла змея стального троса. Ее конец обернули вокруг тумбы первого орудия. И тут же по щиту этого орудия визгливо врезал размахренный обрывок стального каната – рывком волны заведенный трос перерубило у самого борта «Сокрушительного»!
    Курилех и офицеры наблюдали за попытками завести трос со все возраставшим напряжением. Каждый неудачный бросок, каждый обрыв уже заведенного троса отзывался в их сердцах новым приступом отчаяния. Бледный, осунувшийся, словно мертвец, командир вдруг закричал Сидельникову неожиданно тонким визгливым голосом:
   - Боцман… Боцман, плюнь ты на канаты… Заводи якорную цепь…
   Сидельников одобрительно покосился на ожившего Курилеха, и громко ответил:
   - Есть заводить якорную цепь, товарищ капитан третьего ранга!
    Торопливо помяв ладонью занемевшее от многочисленных бросков плечо, Семеныч вновь метнул в «Разумного» свой уже негнущийся от льда линь. На этот раз повезло: попал с первого раза. Потом долго и трудно отклепывали заледенелый якорь. Наконец, по палубе лязгающе загрохотала вытравливаемая из клюзов якорная цепь, поползла через бьющие о нее волны к борту спасателя. Там матросы захлестнули ее за тумбу пушки. Есть, готово!
   - Давай, тяни! – радостно заорал употевший, исходящий на восемнадцатиградусном морозе жарким паром Сидельников.
   - Малый вперед… - донеслось до «Сокрушительного» с мостика флагмана.
    «Разумный» взбурлил винтами воду, потянул за собою аварийный эсминец. Цепь между кораблями натянулась, как струна. И тут набежала новая волна, бросившая корабли в разные стороны. Совершенно неожиданно для всех грохнул артиллерийский выстрел. Моряки пригнулись, недоумевая, кто и куда стрелял. Но в следующую минуту свободно покатившийся в сторону от «Разумного» «Сокрушительный» подсказал им: это был не выстрел – это лопнула натянутая якорь-цепь! Обрывок этой цепи болтался теперь у самого измятого форштевня «Сокрушительного», тяжело ударяясь об обшивку корабля…
    На командном пункте «Разумного» капитан второго ранга Симонов устало оперся об обвес мостика:
    - Похоже, отбуксировать «Сокрушительного» в порт не удастся… Что ж, будем спасать людей. Сигнальщик, передай Курилеху: «Приготовить экипаж к эвакуации»…
   
    22.11.1942 – день третий
    В начале первого ночи по помещениям «Сокрушительного» громкоговорящая связь разнесла всему экипажу приказ собраться на верхней палубе для эвакуации. Изо всех дверей и люков эсминца в свистящую морозную мокроту спешили зябко кутавшиеся в шинели, бушлаты и полушубки люди. Машинисты и кочегары уходили последними, отключив по приказу экономного Белова все механизмы и загасив все котлы. И, как только затихли их помпы, внутрь изуродованного корабля вновь стала набираться вода. Она струилась через многочисленные щели отжатых напором моря дверей, через трещины полопавшихся под непрерывными ударами волн переборок. Воды становилось все больше. Она гуляла стремительными реками по коридорам, она собиралась плещущими озерами в отсеках, она утяжеляла эсминец и медленно утягивала его в бездонную глубину…
    На верхней палубе за борт вываливались шлюпбалки, и на их стальных дугах повисали над беснующейся бездной спасательные шлюпки. Пускаться в плавание на этих утлых лодчонках по таким свирепым волнам было полным безумием, однако люди пытались использовать и этот шанс в своих попытках спасения.
    Первая шлюпка пошла на талях вниз. Лодка еще не успела достигнуть воды, как ее подхватила набежавшая волна и с маху хрястнула о борт эсминца – только щепки полетели в разные стороны! Через несколько секунд спускавшаяся вниз вторая шлюпка черпнула носом поднявшуюся волну и перевернулась, запутав и оборвав державшие ее тали…
    Люди отшатнулись от шлюпбалок. Они поняли, что шлюпки в девятибальный шторм – это не путь к спасению, а скоростной лифт на тот свет. Все смотрели на командира: что скажет он? Но Курилех молчал. Потом под взглядами команды он потрогал свой лоб, и сдавленно произнес:
   - Кажется, я заболел…
    Нагорный отстучал прожекторной морзянкой на «Разумный», что шлюпки использовать невозможно. Симонов на минуту тяжело задумался, а потом поднял голову и жестко произнес:
   - Будем сходиться борт к борту, чтобы люди смогли перейти на палубу спасателя!
   - Но, товарищ командир… На такой волне сходиться с «Сокрушительным» вплотную… - удивился старпом. – Мы ведь можем столкнуться!
   - Можем… - ответил Симонов. – Но не бросать же людей в беде. Придется рисковать. Беру всю ответственность на себя. Самый малый вперед…
    «Разумный» неторопливо двинулся к «Сокрушительному». Его сигнальщик прожекторной морзянкой разъяснял Курилеху, что задумал Симонов.
    Вся команда «Сокрушительного» выстроилась у борта корабля. Каждый матрос держал в руках свой свернутый в рулон пробковый матрас – койки приказано было использовать в качестве кранцев для предотвращения повреждения борта при «швартовке». Между матросов, испуганно повизгивая, суетливо металась англичанка Мэри.
    «Разумный» медленно приближался, качаясь на волнах вверх и вниз. Вот он вознесся на очередной зыбкий небоскреб, вот ухнул вниз так глубоко, что за волной, вставшей у борта «Сокрушительного», не стало видно даже его мачт. Матросы, напрягшись, приготовившись к установке кранцев и прыжку на борт спасателя, ждали нового появления «Разумного». Волна у борта становилась все круче, вздымаясь в поднебесье. И тут из волны возник «Разумный». Возник вверху – прямо над полубаком «Сокрушительного»! Он шел вперед, высоко задрав свой острый, как лезвие топора, форштевень, и матросы «Сокрушительного» даже в потемках полярной ночи различили над своей головой шершавую щетину облепивших давно не чищеное днище корабля ракушек… Все ахнули и подались назад, забыв о том, что собирались совать между бортами кораблей свои матрасы и прыгать с палубы на палубу. Матросам было не до прыжков: «Разумного» несло волной прямо на «Сокрушительный»! Еще мгновение – и «Разумный» обрушится своим носом на полубак аварийного эсминца, расколет его своей тяжестью, раздирая при этом и собственную обшивку…
    До гибели обоих кораблей оставались считанные мгновения. Но в этот раз Баренцево море решило пощадить мучимых им людей. В самый последний момент волна, несшая «Разумного», плавно отхлынула, потянув корабль за собой. И с маху опускавший свой нос «Разумный» не обрушился на «Сокрушительного» всей тяжестью, а только чиркнул острием форштевня по борту его носовой части. Правда, от этого «чирканья» весь борт эсминца в районе кают-компании расползся, словно под скальпелем хирурга, а форштевень отпрянувшего «Разумного» превратился в груду рваных лохмотьев…
    «Разумный» уходил на волне вниз, под «Сокрушительного». И тут на аварийном эсминце два матроса, отбросив свои койки, метнулись к борту и прыгнули в его сторону. Рулевой Петров очень удачно пролетел над бурлящей пропастью и кубарем покатился по палубе спасателя, а артиллерист Крайнов упал в воду между кораблями. Всполошившийся Петя Никифоров тут же метнул барахтавшемуся в ледяной воде человеку конец троса. Крайнов зацепился за канат и стал подтягиваться на палубу. Но тут новая набежавшая волна со всего размаху хрястнула матроса о борт. Потерявший от удара сознание Крайнов рухнул в воду и навсегда исчез в черной пучине…
    Едва избежавший гибели «Разумный» поспешно отвалил в сторону от «Сокрушительного». Симонов понял, что швартовка при таком шторме не получится, и отошел от погибавшего корабля на безопасную дистанцию. По его палубе побежали матросы – накладывать водонепроницаемый пластырь на разбитый, постоянно нырявший в волну и черпавший воду нос. Обрадованный спасением рулевой Петров поковылял к надстройкам «Разумного», на прощание помахав своей команде рукой.
    Над «Сокрушительным» после отхода «Разумного» вновь нависла тягостная туча страха. Захлестываемые бьющими о борт корабля волнами, совершенно мокрые матросы тоскливо переглядывались. Интуитивно почувствовавшая их душевное состояние Мэри вдруг тягуче завыла. Офицеры вновь потянулись на мостик поближе к бледному Курилеху. Присевший за котельным кожухом, чтобы прикрыться от ветра и брызг Петя Никифоров обратил внимание на то, что эсминец медленно кренится на правый борт, постепенно все больше заваливаясь к воде.
   - Василь Степаныч – позвал главстаршину Белова Никифоров. – Глянь-ка: тонем…
    Белов посмотрел на палубу, крен которой стал заметен даже при качке, покачал головой, повернулся к своим машинистам:
   - В общем так, мужики… Здесь от нас толку никакого – со спасением дело явно затягивается. Пойдемте-ка вниз, разожжем котлы, дадим тепло и свет в жилые палубы, откачаем воду…
    Машинисты и кочегары согласились с ним и без всяких приказов посыпались вниз – по своим боевым постам. Через несколько минут из трубы «Сокрушительного» повалил дым. В топках забилось пламя, зажужжали механизмы, в палубах вспыхнул свет, по трубам и калориферам затрещал горячий пар. Запущенные помпы и насосы с хлюпаньем подсасывали с пайолов последние лужи забортной воды. В гибнущий корабль входила жизнь...
    С мокрой верхней палубы вниз – в тепло – потянулись остальные моряки. Продрогшие и голодные, они тут же оккупировали коридоры у провизионок. На палубу летела мокрая одежда – матросы переодевались в сухие вещи со склада. Из рук в руки передавались банки с консервами, булки, кольца колбасы. Поднявшийся из машинного отделения «безработный» Петя Никифоров, чьи турбины теперь уже ничего не значили, набрал в вещмешок продуктов для всех кочегаров и мотористов. Рядом обрадовано виляла хвостом разом повеселевшая Мэри. Когда Петя направился к трапу, его схватил за руку шедший навстречу знакомый матрос:
   - Петька! Айда в мокрую провизионку. Там сто литров водки – точно знаю, сам выгружал. Давай собьем замок. Жалко, если добро пропадет…
   - Отстань, - ответил Никифоров. – Мне ребят покормить надо.
    Мрачные мотористы ели быстро, жадно, сосредоточенно, не сходя со своих постов. Рядом с жующим Петей смачно чавкала мясными консервами счастливая Мэри. Наверху лязгнула клинкетная дверь, и в машинное отделение заглянул сияющий матрос:
   - Петька, а замок я все-таки сбил! Вот они, родимые…
    В каждой его руке звякали по три бутылки водки. Из карманов выглядывали горлышки других «мерзавчиков». Похваставшись добычей, морячок тут же растворился в полумраке коридора.
   
    Через несколько минут вся команда узнала о появившейся водке. А еще через полчаса по палубам «Сокрушительного» уже бесцельно болтались компании подвыпивших матросов. В темноте метельной ночи вдруг фальшиво загремел баян. С захлестываемого пенными брызгами полубака эсминца над бушующими волнами разухабисто разнеслось пьяное «Раскинулось море широко», затем горластое «Прощайте, скалистые горы»… Этот дикий концерт был настолько неожиданен и нелеп, что моряки на спасательных судах удивленно переглянулись, а с мостика «Сокрушительного» свесилось удивленное лицо Курилеха. Посмотрев на поющих хмельных «героев», капитан ничего не сказал и вновь исчез. Офицеры в происходящее не вмешивались…
   
    Боцман Сидельников тоже услышал пьяную историю о «волнах, что стонут и скачут, и бьются о борт корабля», но только матюгнулся сквозь зубы - ему сейчас было не до пьяных ухарей. К борту «Сокрушительного» осторожно приближались «старички» «Новики», и Семеныч вновь раскручивал онемевшей рукой бросательный конец. С «Урицкого» и «Куйбышева» только что просигналили фонарем: «Попробуем сделать подобие канатной дороги»…
    Оледенелый линь взметнулся в стылое небо и упал на ют «Куйбышева». Там шнур подхватили, потянули из воды привязанный к нему трос, закрепили канат. Сидельников уже сооружал под канатом беседку в форме восьмерки…
   - Есть дорога! Можно приступать к спасению!
    К тоненькой «Дороге жизни» боцмана Сидельникова из нижних отсеков потянулись не занятые работой матросы. Они образовали на полубаке эсминца живую очередь, которая терпеливо ожидала возможности перебраться на «Куйбышева».
    Корабли по-прежнему кидало на волнах, словно пробки. Протянутый между ними трос то натягивался, как струна, то опадал в воду. Он хрустел и грозил порваться в любую минуту. Но… не рвался: командир «Куйбышева» – замечательный моряк капитан-лейтенант Гончар – умело подрабатывал винтами, чудом удерживая своего «старичка» на расстоянии длинны троса.
    Очередной матрос вдевал ноги в «восьмерку» и хватался за канат. С «Куйбышева» начинали тянуть этот канат к себе, и человек зависал над пляшущей бездной. Снег слепил его, сек лицо. Ветер рывками старался оторвать его от троса. Волны захлестывали человека с головой, стараясь утопить несчастного. Но моряки на «Куйбышеве» тянули свой конец быстро и напористо. И через несколько минут уже не понимающий, на каком же он свете, матрос оказывался на палубе спасателя. А Сеня Сидельников уже впихивал в беседку нового матроса…
    С другого борта извилистым маневрированием на волнах к «Сокрушительному» подобрался «Урицкий». После нескольких неудачных попыток с него тоже смогли протянуть на погибавший корабль канатную дорогу, и дело спасения людей пошло живее. Но тут начался позор…
    Боцман Сидельников переправил на «Куйбышева» и «Урицкого» уже около сорока человек, когда к нему, отодвигая очередного матроса, шагнул… судовой врач лейтенант Иванов. А вплотную за ним маячил командир БЧ-4 старший связист Анисимов…
    - Товарищи офицеры… - удивленно уставился на них мичман. - Вы куда? Вы ведь знаете… Корабельный устав…
    - Какой устав, боцман? – раскипятился Анисимов, агрессивно «наезжая» на Семеныча. – Ты мне сказок про устав не рассказывай! Я его еще в училище назубок выучил. Соблюдай субординацию. Пропусти офицера!
    - Нет, старлей! Я первый! – пронзительно заверещал оттираемый Анисимовым от каната доктор Иванов. – Я врач, а не моряк. Мне здесь делать нечего. А на «Куйбышеве» я позарез нужен – лечить замерзших после переправки матросов…
    Сеня Сидельников не верил своим глазам и ушам. С самого первого дня службы на флоте его приучали к мысли, что морской офицер имеет определенные привилегии, но и определенные обязанности. И одной из важнейших была обязанность офицера оставлять погибающий корабль последним, только убедившись, что вся команда спасена. А тут творилось невообразимое: на эсминце еще оставалось почти двести человек, а офицеры уже побежали с корабля! Да еще и ругались при этом друг с другом: кто будет первым в постыдном бегстве... И все это позорище происходило на глазах матросов!
   - Я не могу вас пропустить без разрешения командира… - упрямо набычился Сидельников, и повернулся к мостику:
   - Товарищ командир! Что мне делать с доктором и связистом?
    Над обвесом мостика показалось лицо Курилеха. Он невидящим взором уставился на группу людей у каната, потом устало махнул рукой и вновь скрылся.
   - Ну, мичман, убедился? – обрадовано заорал Анисимов. – Выполняй приказ командира. Дорогу офицеру…
    И Анисимов открыл процесс морального падения командного состава эсминца «Сокрушительный»… Зацепившись за канат, он легко и быстро переправился в беседке на «Куйбышева», а за ним последовал скулящий не хуже спаниеля Мэри доктор Иванов.
    Казалось, даже море возмутилось этим бегством. Не успели Анисимов и Иванов ступить на палубу спасателя, как один за другим лопнули канаты – сначала трос, перекинутый на «Урицкого», а буквально через минуту – и трос с «Куйбышева»…
    Пришлось все начинать сначала. К тому времени запас целых канатов на «Сокрушительном» закончился, и на аварийный эсминец полетели бросательные концы с «Новиков». Вновь налаживали канатную дорогу, вновь тянули на спасательные суда матроса за матросом… И тут с мостика вниз гурьбой заспешили офицеры. Сгрудившись в кучу, они несли в руках что-то тяжелое. Это был капитан Курилех, который непрерывно твердил одно и то же:
   - Я болен… Ах, как я болен…
   - Дорогу… Дайте дорогу… - вторил его стонам мужественный замполит Калмыков. – Спасем нашего командира…
    Офицеры подтащили бледного, как смерть, Курилеха к канату и засунули его ноги в беседку. Сидельников молча, в упор смотрел пронизывающими зрачками прямо в лицо бегущему командиру, а капитан стыдливо прятал от него свои глаза. С «Куйбышева» потянули трос, и качающийся в беседке Курилех поплыл сквозь метель и волны навстречу спасению… Принесшие командира офицеры продолжали стоять у борта – похоже, они не собирались возвращаться на мостик. Канатная дорога к жизни притягивала их к себе, словно магнит стальные опилки… Офицеры внимательно наблюдали за тем, как Курилеха подтянули к борту спасателя, как матросы подхватили его и втащили на палубу. Беседка поехала назад. Когда она оказалась у борта «Сокрушительного», стармех Сухарев глянул безумным взглядом на боцмана и, ни слова не говоря, сунул свои ноги в «восьмерку»…
    Позорище звания советского морского офицера продолжалось. Вслед за Сухаревым место в беседке занял штурман Григорьев, за ним, немного поколебавшись, последовали замполит Калмыков и старпом Рудаков. Когда к «Куйбышеву» подтащили Рудакова, трос вновь оборвался, но капитан-лейтенант успел вцепиться мертвой хваткой в обрывок каната, и матросы ловко вытянули его на палубу спасателя. Пока вновь восстанавливали канатную дорогу, около Сидельникова переминались два последних остававшихся на «Сокрушительном» офицера – старший артиллерист Исаенко и командир минно-торпедной части Лекарев. Они были погодками, выпускниками одного курса, вместе служили на «Сокрушительном» уже несколько лет и потому между ними давно установились приятельские отношения. Сейчас же между друзьями явно пробежала кошка…
   - Ты понимаешь, что мы подлецы? Все мы – подлецы! – тихо, но энергично говорил Лекарев. – Мы бросаем команду. Мы как крысы бежим с корабля, спасаясь первыми… И даже замполит! Он же коммунист, комиссар – и бежит, не думая о людях! До чего же мы дошли за эти сутки, до каких глубин падения? Не знаю, как ты, а я так не могу… Я же себя потом всю жизнь презирать буду!..
   - Дурак ты, Генка! – лихорадочно шипел Исаенко, перебивая Лекарева. – Ты что, не видишь, что творится? Тросы рвутся, как нитки. Скоро они и на спасателях кончатся. Всех отсюда не вытащат, понимаешь ты это, долдон? Ты что, хочешь подохнуть? Пойти на корм рыбам? Я понимаю – погибнуть в бою с фашистами! Дай мне немецкий эсминец или крейсер, и я первый брошусь на его пушки. Но потонуть вот так – как котенку, без смысла, ни за что, ни про что… Из-за каких-то дурацких, еще дореволюционных традиций царского флота…
   - Если нам на роду написано, все равно умрем, приятель. Вот только помереть можно по разному: как пугливой крысе, или как человеку. Именно сейчас все и решается. Выбирай…
   - Это ты выбирай! Вот она, беседка… Это же жизнь! Ну, ты со мной, или будешь корчить из себя героя?
    Лекарев колебался. Беседка покачивалась перед ним на ветру, притягивая к себе, как магнит, заманивая перспективой спасения, перспективой жизни… Всего один шаг… Один шаг, и жизнь продолжается… Ох, как хочется сделать этот шаг!..
   - Нет, Исаенко. Ведь потом от позора пулю себе в лоб пущу! Я остаюсь… Что будет, то и будет.
   - Глупо, Гена, глупо. Дурак ты, каких свет не видывал, - презрительно бросил через плечо артиллерист и торопливо полез в беседку…
    «Восьмерка» с Исаенко отползала от эсминца все дальше, и Гена Лекарев тоскливо смотрел ей вслед. Боцман Сидельников покосился на минера раз, другой, и неожиданно грубо спросил:
   - Старлей… точно не пойдешь? А то ведь сейчас беседку подгоню – и пожалуйста…
   - Нет, боцман, не пойду. Останусь с вами. До конца.
   - Ну, товарищ старший лейтенант… - заулыбался Семеныч. – Тогда нечего вам на ветру стоять. Идите пока вниз – к механикам. У них сухо и тепло. Еда есть. Наверное, и водки успели «свистнуть». Идите. А как очередь подойдет, я вас позову…
   
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ…