Склонение компаса 3

    
      Склонение компаса – это угол между
      магнитным и истинным меридианами.
       Морской словарь
   
   
    Канатную дорогу оборвало в очередной раз. С «Урицкого» и «Куйбышева» просигналили: «Все. Тросов больше нет»! На «Сокрушительном» из двухсот двадцати шести человек экипажа все еще оставалось около восьмидесяти матросов…
    Сидельников чертыхнулся. Потом обернулся к сигнальщику Нагорному:
   - Передай на эсминцы – будем переправлять людей на спасательных кругах. Канатов больше нет, зато есть еще пеньковые концы. Вес человека они не выдержат, но по воде ими можно перетягивать по несколько человек сразу… Ой, какой же я молодец, что в свое время устроил «ревизию» поврежденным британским судам…
    Послав своих баталеров за пеньковыми концами, мичман спустился на несколько минут в третью палубу. Уже почти четырнадцать часов Семеныч размокал наверху под ударами волн и обледеневал на морозе. Быстренько отогреться и вновь идти спасать людей – сейчас это были единственные желания боцмана.
    В третьей палубе мичман обнаружил настоящее собрание. Здесь скопилась в тепле большая часть еще остававшихся на борту людей. При полном безвластии дисциплина быстро падала, и старший лейтенант Лекарев решил навести порядок. Но, чувствуя и на себе часть вины офицеров «Сокрушительного», о которой матросы говорили уже в открытую, Лекарев не хотел «давить авторитетом». Поэтому, попросив Сидельникова остаться и позвав из машинного отделения старшину Белова, Лекарев начал так:
   - Товарищи матросы! Командование корабль покинуло. Однако оставшимися кто-то должен руководить. Иначе мы превратимся в полное стадо. Я понимаю, как вы сейчас смотрите на меня. Возможно, вы теперь совсем не верите офицерам. Но командир нужен. Поэтому или выбирайте командира из своей среды, или разрешите командовать мне.
    Белов и Сидельников переглянулись. Матросы дружно обернулись на старшин – своими действиями с момента катастрофы эти люди доказали, что именно они являются лидерами команды. Потом мичман отобрал у захмелевшего зенитчика ополовиненную бутылку водки, и отхлебнул из нее большой глоток – «для сугрева». Густо крякнув, Семеныч натянул оттаявшие перчатки и взялся за перила трапа, ведущего наверх:
   - Командуйте, товарищ старший лейтенант… Я вам верю…
   - Старшего минера выбираем командиром! Лекарева в капитаны! – загудели моряки.
   И тут в третью палубу кубарем скатился – прямо в объятия Сидельникова! – сигнальщик Нагорный:
   - Товарищ старший лейтенант! Сейчас нас будут расстреливать! – заорал Нагорный, в ужасе пуча глаза.
    В палубе повисла жуткая тишина. В головах стучало: «Господи, неужели»…
    «Если Симонов отказался от спасения и решил уходить, то он просто обязан потопить эсминец, чтобы тот не достался врагу» - сообразил Гена Лекарев. Все было понятно, но не укладывалось в голове: «Нас будут топить… свои?!»
   - Артиллеристы к орудиям! Орудия зарядить! Нагорному запросить командира дивизиона, в чем дело?
    Моряки сорвались со своих мест. Артиллеристы выскакивали в темень, снег и ветер, словно чертики из шкатулки. Лязгали обледеневшие затворы, в казенники со звоном впечатывались латунные гильзы унитарных патронов. Стволы 130-милиметровых орудий, установленные по-походному, развернулись на борт и уставились своими жерлами в сторону «Новиков» и «Разумного». С «Куйбышева» раздался усиленный рупором голос капитана Гончара:
   - Вы что там, ребята, совсем офигели?..
    После экспрессивных, наполненных матерными выражениями переговоров все стало ясно: сигнальщик «Куйбышева», бывший дружком Федьки Нагорного, неправильно понял распоряжение комдива Симонова, переданное по радио Гончару. Приказ снять всех людей и затем потопить аварийный корабль он услышал не полностью и понял его как распоряжение о немедленном уничтожении «Сокрушительного». И тут же отстучал семафором страшную новость своему приятелю…
   - Мужики, может, хватит ерундой заниматься? Работать пора! – прогудел боцман Сидельников, увязывая в гроздь пеньковыми концами девять спасательных кругов. – Ну, кто следующий? Подходи.
    Небо над раскачивающимися и ныряющими в волны кораблями посерело – вновь начинался скупой полярный рассвет, будивший в измученных людях призрачные надежды на лучшее. Большая часть команды уже была переправлена на спасательные корабли, и в очередь «к Семенычу» стали выстраиваться мотористы и кочегары. Одним из первых Белов послал наверх Петю Никифорова:
   - Иди, Петька. Здесь тебе делать больше нечего. Вот, хлебни граммов сто, чтобы не замерзнуть, и вперед. Жди нас на «Куйбышеве»…
    Свистнув Мэри, Никифоров побежал наверх. По пути он заскочил в свою каюту, выдернул из рундука чемодан, вывалил из него все тряпки на палубу, и запихнул в чемодан англичанку:
   - Не бросать же тебя здесь, союзница…
    На баке Петя сразу подошел к Сидельникову, с которым был в приятельских отношениях:
   - Сеня, у меня в чемодане Мэри…
   - Какая еще Мэри? – не сразу понял ушедший в дело с головой мичман.
   - Ну, наша собака… Англичанка… не бросать же ее…
   - Ах, собака… Ну, что ж. Тоже живая душа, внимания требует. Видишь, с «Урицкого» нам закинули бросательный конец? Вяжи чемодан к этому концу, пусть тянут…
    Через минуту к облегчению Никифорова «морячка Мэри» отправилась в плавание по волнам на своем личном транспорте. Если бы Петя только знал, что ее ждет…
    На «Урицком» капитан Кручинин вгляделся в волны:
   - Это еще что за бардак?! Мы тут людей не успеваем спасти, а какой-то козел свое барахло пытается протащить… Режьте линь к чертовой матери!
    Линь был обрезан, и чемодан с несчастной, завывающей собакой волны погнали прочь от кораблей…
   
   - Петька, давай к нам! – кричал кочегар Федор Переверзев, устраиваясь в одном из спасательных кругов и привязывая себя к нему. – Хватит за борт глазеть. Мэри уже не вернешь. Подумай о себе…
    Он был прав. Никифоров смахнул с глаз набежавшую слезу и влез в круг. И, чтобы отвлечься от мыслей о неизбежной гибели собаки, дрогнувшим голосом сказал Семенычу, стараясь говорить пободрее:
   - Ну, дорогой, привяжи меня так, чтобы я тебя всю жизнь помнил…
    Сочувствующий его горю мичман Сидельников захлестнул приятеля страховочным линем, завязал узел, хлопнул Петю по плечу:
   - Давай, Петро, ни пуха тебе, ни пера!.. Счастливо добраться…
    Моряки плюхнулись за борт – в ледяную бурлящую купель. Раздался дружный мат: вода резала тело холодом, словно бритвой. Но мат тут же сменился бульканьем, а потом кашлем – набежавшая очередная волна накрыла всех с головой. Круг Никифорова внезапно дернулся, и потянулся в сторону – матросы «Куйбышева» тащили бултыхавшихся в воде людей к себе.
    Волны отсюда – от поверхности воды – казались еще более высокими. Они вздымались над головой, полностью закрывая от глаз машинистов корабли, и людям начинало казаться, что они остались совершенно одни в этом бескрайнем беснующемся море. Оно явно не собиралось отказываться от своей добычи: ударами волн Петю раза два загоняло на большую глубину, и тот, отчаянно работая руками и ногами, с трудом выбирался наверх, радуясь, что и в этот раз остался в живых, и не захлебнулся…
    После одного из таких погружений рядом раздался отчаянный крик: ударом волны Федора Переверзева оторвало от общей грозди и понесло в море. Он барахтался изо всех сил, пытаясь ухватиться за протягиваемые ему руки, но расстояние между ним и остальными моряками быстро увеличивалось…
    Ноги и руки от ледяной воды все больше немели. Тело ломило от холода. Липкие снежинки, словно мухи, облепляли мокрое лицо, пулями влетали в рот. Путь казался бесконечным, и напряженное сердце колотилось где-то в горле, угрожая выскочить совсем и разорваться напополам. Пете казалось, что он уже никогда не доберется до спасателя. И тут из волны прямо перед ним – рукой подать! – встал стеной пестрый борт «Куйбышева»… Эта стена тяжело раскачивалась, обнажая при крене черное нечищеное днище, покрытое ракушками… А совсем рядом бурлила вода – «Куйбышев» подрабатывал винтами, чтобы оставаться подле «Сокрушительного»… Петю понесло мощным подводным течением, потянуло вниз, под корабль – к винтам! Поняв это, Никифоров рванулся изо всех сил вверх – туда, куда его уже волокли руки палубной команды эсминца. Уперся ногами в скользкий борт, оттолкнулся, и… оказался на палубе!
    Снизу раздался вопль и бульканье – это кого-то все-таки затянуло под днище и перемололо бешено вращавшимися винтами. Вода у борта корабля окрасилась кровью… Но матросы «Куйбышева» уже тащили из воды остальных – напуганных и полубезумных…
    Кто-то пытался развязать на Никифорове узлы, чтобы освободить спасательный круг для других моряков. Но намокшие узлы не поддавались – Сеня Сидельников выполнил просьбу Пети, привязал его к кругу намертво!
   - Погоди… - остановил Никифоров матроса и ничего не чувствующими руками потянул из-за пояса самодельный кортик. Распоротые лини опали, и Петю тут же поволокли – словно мешок – в жилую палубу. И только тогда Петя заорал от боли в обмороженных руках и ногах…
    Все было, как в тумане. Кто-то растирал Никифорову руки холодной водой, кто-то струей прямо из горлышка бутылки лил в глотку спирт, катившийся горячим шариком в желудок… С него сдирали мокрую, покрытую сверху ледяной коркой одежду, напяливали на ставшее стеклянным тело сухое теплое белье… Постепенно становилось уютно и хорошо, и смертельно тянуло спать… спать… спать…
   
    Боцман Сидельников продолжал свою бесконечную работу. Время для него остановилось. Он не знал, который час – если бы ему сказали, что он непрерывно работает уже почти целые сутки, мичман бы не поверил. Он не хотел ни есть, ни пить. Он уже больше не чувствовал холода. Семеныч жил и действовал сейчас в своем маленьком мире – мире тросов и узлов, мире спасательных кругов и испуганных, ждущих помощи - именно от него! – человеческих лиц. Беседочный узел, прямой, рифовый… Готов? За борт! Следующий… Штык со шлагом, рыбацкий штык, шкотовый узел… Готов? Пошел! Кто за ним?.. Подходи…
    Все, что видел сейчас мичман Сидельников, это волнующаяся дорожка от борта «Сокрушительного» до бортов «Урицкого» и «Куйбышева». Вот они вытягивают новую партию… Трое безжизненно болтаются… Захлебнулись? Черт, не повезло… А в этой партии двоих затянуло под бурлящие пеной винты… Бедняги!.. Но – некогда… На палубе еще много людей. Нужно работать!
    К пятнадцати часам 22 ноября ветер и волнение моря еще больше усилились. Взбесившиеся до предела волны перехлестывали через корабли, мощными ударами мяли им борта, рвали последние тросы и смывали за борт людей. На спасателях кончился спирт, не было больше сухой одежды. Спасенные матросы из новых партий кутались в тонкие казенные одеяла и тряслись от холода. Они жались друг к другу, пытаясь согреться собственными оледенелыми телами…
    С «Куйбышева» и «Урицкого» на «Разумный» передали, что из-за непрерывной работы винтов топливо подходит к концу – если уходить немедленно, то его еще сможет хватить на обратный переход, если же нет… Северный флот лишится еще двух кораблей! Усталый, обросший щетиной командир дивизиона Симонов тяжело задумался. «Новики» – корабли старые, их дальность действия значительно уступает дальности «семерок». На «Разумном» же топлива достаточно, но перекачать его товарищам в таких условиях нет никакой возможности. Напрашивается вывод – послать «Новиков» домой, а самому продолжить спасательные работы… Однако за последние часы вера Симонова в надежность «семерок» сильно поколебалась: его «Разумный» под хлесткими ударами волн весь вибрировал, визжал и скрипел, угрожая рассыпаться в любой момент. Нет, нельзя рисковать полноценным боевым кораблем, ослабляя тем самым и так немногочисленный флот советского Севера…
   - Сколько людей осталось на «Сокрушительном»?
   - Один матрос находится на борту у нас. По докладам капитанов Гончара и Кручинина спасено еще сто девяносто человек. Учитывая двадцать погибших в момент аварии и при эвакуации, на борту «Сокрушительного» осталось пятнадцать моряков…
   - Из которых девять – офицеры, понимающие, что им положено до конца исполнять свой долг. Они знали, на что шли, когда поступали в морское училище… - медленно произнес Симонов. Он чувствовал себя паршиво: решение, которое ему приходилось принимать, было отвратительным, но единственно верным в данной ситуации. – Передайте Курилеху: «Мы уходим. Держитесь. Как только улучшится погода, помощь прибудет».
   
    «Разумный» и «Урицкий», проморгав на прощание «Сокрушительному» сигнальным прожектором приказ Симонова, повернули в сторону советского берега. За ними тяжело поспешал набитый «под завязку» людьми «Куйбышев». Федя Нагорный, прочитав сообщение, удивился:
   - Слушай, Семеныч, а почему оно адресовано Курилеху, а не Лекареву?
    Сидельников тяжелым взглядом буквально пригвоздил сигнальщика к палубе. Но потом, решив, что ведь Федька-то ни в чем не виноват, пояснил:
   - Значит, Курилех спрятался. Они просто не знают, что его нет на «Сокрушительном». Пока не знают… Ладно, хватит впустую молоть воздух. Сыпься в жилую палубу – греться…

   … Гена Лекарев смотрел на оставшихся моряков. Их было пятнадцать человек. Это были лучшие люди корабля – те, кто и после катастрофы продолжали работу, те, кто на протяжении двух суток, не думая о себе, поддерживали живучесть эсминца и спасали людей. Среди них не было паники. Только внимание…
   - Товарищи… - начал старший лейтенант Лекарев. – Корабли ушли. Но из Кольского залива к нам на помощь направляется эсминец «Громкий». Наша задача – продержаться до его прихода. Мы – военные моряки. Мы продолжаем оставаться боевой единицей и нести службу по уставу. Своим заместителем я назначаю мичмана Сидельникова. Старшим механиком будет главстаршина Белов. Замполитом… Замполитом предлагаю политрука БЧ-5 Владимирова Илью Александровича… Стармех, доложите экипажу о наличии ресурсов…
    Старшина Белов пригладил свои моржовые усы и сообщил:
   - На текущий момент мы имеем 150 тонн мазута – этого хватит на пять-шесть суток работы котла. Еще для мотопомпы есть запас топлива на двое суток. Так что, продержаться мы сможем суток восемь, при жесткой экономии – десять…
   - Всем все понятно? – спросил командир «Сокрушительного». – Тогда по боевым постам, товарищи. Боевое дежурство продолжается…
   
    23.11.1942 – день четвертый
    Эсминец «Громкий», уже основательно битый Ледовитым океаном и до этого, упрямо полз вперед сквозь встречные волны и метель. Он пронзал темноту северной ночи своим острым форштевнем, он качался на зыбких пенных небоскребах в серой мгле короткого полярного дня, но путь, пройденный им за сутки, был смехотворным. Исхлестанный ветром командир «Громкого» капитан второго ранга Никольский с тревогой прислушивался к различимому даже на мостике хрусту носовой части. Полгода назад его «семерке» оторвало нос, но тогда ее сумели спасти. Теперь заново «пришпандоренный» к «Громкому» нос вызывал особые опасения всей команды: «Протез, он и есть протез»!
    Никольский смотрел на карту, вымеряя пройденный путь, оценивая путь оставшийся, и настроение его стремительно падало… Из отсеков на мостик поступали сообщения одно тревожнее другого: «протезированный» нос дал течь, в машинном отделении появилась вода, первый котел пришлось загасить во избежание взрыва… Эжекторы работали непрерывно, но вода в отсеках прибывала. Какой уж тут поиск «Сокрушительного»! Ведь сами тонем!
    Никольский критически оценил все поступившие из отсеков сообщения, и принял решение:
   - Радист, передайте в штаб флота: имею течь, справиться с затоплением не могу, возвращаюсь на базу… Высылайте к «Сокрушительному» тех, кто более способен бороться со штормами «сурового Баренцева»…
    «Громкий» тяжело завалился на борт, круто поворачивая, и медленно поплелся назад – в Кольский залив…
   
    Командир «Куйбышева» капитан-лейтенант Гончар не сходил с мостика уже более трех суток. Глаза слипались, очень хотелось есть. Решив передохнуть часик-полтора, Гончар передал вахту старпому, и спустился вниз. Отсеки корабля были переполнены – везде, даже в коридорах, ютились спасенные с «Сокрушительного». Гончар, перешагивая через лежавших прямо на палубе людей, вошел в свою каюту и… обнаружил на койке человека! Удивленный, капитан подошел к лежавшему… Это был настоящий шок! Гончар отшатнулся, словно его ударили в лицо. Перед ним был командир «Сокрушительного» Курилех!
   - Капитан… Откуда вы здесь взялись? Вы же должны быть на своем эсминце…
   - Я болен… - простонал Курилех. – Очень болен… я благодарю вас за свое спасение…
   - Так… Понятно… - все еще не веря самому себе, пробормотал Гончар. Смысл того черного позора, которым Курилех мазнул не только себя, но и его – Гончара, и все морское офицерство, с трудом доходил до моряка. – Надеюсь… Вы здесь один? Надеюсь, ваши офицеры не забыли свой долг?
    Курилех насторожился. Интонация Гончара, играющие на его скулах желваки сказали ему многое. И трус решил прикрыться другими трусами – когда ты не один, ты уже вроде и не такой подлец…
   - Вместе со мной все мои офицеры. Вы успешно справились со спасательной операцией! Команда «Сокрушительного» не забудет вашего подвига.
   - Из команды на «Сокрушительном» осталось еще пятнадцать человек! Большинство из них должны были составлять офицеры. Вы предали своих людей, бывший капитан Курилех!
    Гончар распахнул дверь каюты и крикнул в коридор:
   - Вахтенный! Вызвать караул в каюту командира! Арестовать этого подонка и его помощников…
    Сигнальщик «Куйбышева» отстучал фонарем на «Разумный»: «За дезертирство мною арестованы все бывшие офицеры «Сокрушительного», оказавшиеся на борту. Гончар».
    Прочитав сообщение, синюшный от усталости комдив Симонов застонал:
   - Сволочи… Так опоганить офицерскую честь… Ну, будет разборка…
   
    Уже совсем стемнело, когда из мрачной горловины Кольского залива на высокую волну Баренцева моря выпрыгнули, словно мячики, два рыболовецких траулера. Вчерашние «цивильные» рыбаки, сегодня эти наспех вооруженные трудяги числились боевыми кораблями и несли гордые военные названия «ТЩ-36» и «ТЩ-39». Эти свежеиспеченные тральщики в предыдущие годы были сотни раз биты штормами Севера; их команды сохраняли тот же личный состав, что и в мирное время, лишь пополнившись несколькими комендорами. Боевая ценность переоборудованных «калош» была у военных под большим сомнением, но сомнению не подлежало одно: траулеры держали удары штормовых волн намного лучше эсминцев, а их рыбацкие команды в своей мирной работе повидали все, вплоть до самого бога глубин Нептуна… Вот кого надо было посылать к «Сокрушительному» еще четыре дня назад!
    Так называемые «тральщики» бодро порысили вперед, взлетая на гребни волн с такой легкостью, что чуть не выпрыгивали полностью из воды. В отсеках изрезанные морщинами от секущих северных ветров лица вчерашних рыбаков расплывались в снисходительной улыбке при виде ползающих в собственной блевотине военных комендоров:
   - Эвон, укачало салажат сердешных… Да разве ж это волна?.. Вот, помню, в тридцать втором году нас покачало, так покачало…
   
    Была уже почти полночь, когда в гавани Полярного отшвартовались наконец измятые, словно консервные банки на помойке, эсминцы дивизиона Симонова. У причала уже толпились автобусы для спасенных – их сразу же повезли в госпиталь. На пороге госпиталя братья-матросики вопрошали встречавшего их начпрода:
   - А водка будет?
   - Будет, будет, братцы… Всех отогреем…
    Еще не все моряки прибыли в госпиталь, а в палатах уже появились ящики с водкой, корзины с бутербродами. Отметок о выдаче «фронтовых ста грамм» никто не делал. Многие «умники» сразу смекнули, чем это пахнет, и водки оказалось почему-то выпито раза в три больше, чем рассчитывал начпрод – просто уже хлебнувшие водочки матросы вновь и вновь становились в тянувшуюся к бутылкам очередь. Вскоре госпиталь стал напоминать гудящую пивную, в которой шел пир горой. Пили за «Сокрушительный», за свое спасение, за ребят-спасателей, за тех, кто остался в море… А флотские хронометры уже отщелкивали первые часы нового дня – 24 ноября. И ветер постепенно ослаблял свое завывание в трубах и такелаже стоявших в гавани кораблей. Этот пятый день от катастрофы принес спасенным матросам в госпитале пьяное забытье и глубокий, словно пропасть, сон; дезертирам – допрос в особом отделе флота, а остававшимся еще на «Сокрушительном» морякам - полную неизвестность…
   
    25.11.1942 – день шестой
    К началу этого дня шторм, бушевавший на Баренцевом море уже несколько суток, немного ослаб. Метель прекратилась, ветер дул чуть потише и ровнее, волнение моря понизилось до пяти балов. В утренние часы, когда небо было еще совсем черным, в расчетное место нахождения «Сокрушительного» вышли бравые рыбаки - «тральщики». Вернее, предполагаемое расчетное место аварийного эсминца – потому, что на самом деле расчетных мест было… три!
    Седоусый грузный капитан-рыбак с пожухлыми нашивками младшего лейтенанта на просоленном рукаве, глядя на карту, недоумевал и поминал всуе всех святых, а так же господа Бога, его архангелов, якорь, бензопилу и свою тещу Олимпиаду Евлампиевну…
   - Где я буду искать этого бедолагу? – вопрошал он через рупор капитана второго «тральщика». – По сообщениям самого пострадавшего, он потерпел аварию на семьдесят пятой широте и сорок первой долготе. «Разумный» же сообщает, что спасал его на тридцать девятой долготе. Ну, ладно, допустим. Ну, снесло эсминец волнами… Но ведь «Куйбышев» заявил, что спасал людей «Сокрушительного» на семьдесят четвертой широте и тридцать восьмой долготе! И это по грубому счислению… А при учете уточнения места в минутах вообще полный дурдом получается. Чертовы штурмана! А еще говорят, что у военных лучшее оборудование… Это ж какой квадрат нам теперь прочесывать? И даже по радио их не вызовешь – все радисты с корабля были сняты!
   - Хватит ворчать… - отозвался второй рыбак. – Надо искать ребят, пока не потонули… Будем «шерстить» все районы… Своих не бросим. Останемся в море, пока их не найдем.
    Траулеры разошлись на десять кабельтовых – на предел видимости друг друга. Поплавками прыгая на высоких волнах, они стали галсировать строем фронта, проверяя милю за милей в поисках пропавшего корабля…
   
    15 декабря – день двадцать шестой
    Дом Офицеров Флота в Полярном напоминал растревоженный улей. В фойе и коридорах было черно от кителей, в свете ламп золотом горели позументы нарукавных нашивок. Сегодня сюда собралось большинство офицеров Северного флота – на суд над дезертирами. Лица офицеров были суровы. Поступок Курилеха и его помощников грязным пятном ложился и на их честь – честь тех, кто ежедневно погибал под пулями и бомбами, задыхался на подлодках, тонул, но не сдавался… Однако имен трусов не слышно было в разговорах боевых командиров. В воздухе витало лишь два слова: «Сталинград» и «Сокрушительный». Говорили только об окружении армии Паулюса под Сталинградом, и о поисках пропавшего эсминца…
    «Сокрушительного» искали уже три недели. Его искали тральщики, подводные лодки, самолеты… Они рыскали по всему Баренцеву морю: сначала – борясь со штормом, продолжавшимся еще десять дней, потом - отбиваясь от появившихся с улучшением погоды немецких подлодок, отстреливаясь от германских самолетов… «Сокрушительного» нигде не было. Он канул в неизвестность, ушел в метельную завируху… И никому не хотелось верить, что он ушел навсегда…
    Суд был коротким. Все было ясно. Офицеры Курилеха нарушили одну из главных статей Корабельного Устава – покинули своих подчиненных, не обеспечив их полное спасение. Во время войны они оставили боевой корабль, который еще оставался на плаву… Что ждало Курилеха, понимали все. Но когда судья зачитал в приговоре, что расстрелу подлежит и старший артиллерист, трусливо бросивший свое оружие – пушки, - бывший старший лейтенант Исаенко завыл волком. Видно, вспомнился ему в этот миг приятель Генка Лекарев и его слова о том, что если суждено умереть, то умрешь. Вопрос только в том, как умереть - подлецом или человеком…
    Замполит Калмыков и старпом Рудаков получили по десять лет заключения в лагерях строгого режима. Штурман Григорьев, стармех Сухарев, связист Анисимов и судовой врач Иванов лишались наград и званий, и отправлялись в штрафной батальон на Сталинградский фронт…
    Приговор трусам офицеры Северного флота встретили молча. Все правильно. Все расставлено по своим местам. Не о чем говорить. Но зал не выдержал и забурлил, словно штормовое Баренцево море, когда после ухода подсудимых вперед вышел адмирал Головко и с болью в голосе сообщил:
   - Все сроки вышли. Ресурсы живучести «Сокрушительного» давно закончились. Я подписал приказ поиск эсминца прекратить, корабль считать погибшим…
   
    Послесловие
    Вот и все. На этом закончилась история «Сокрушительного» – корабля, о котором у нас постарались забыть. Почти пятьдесят лет о нем не говорили, вычеркнув из истории и памяти маститых адмиралов, писавших книги о войне, трагический случай, который слишком многое о нас говорит… Постарались забыть о Курилехе и иже с ним, забыв при этом заодно и о Генке Лекареве, Сене Сидельникове, Васе Белове… Забыли обо всех погибших на «Сокрушительном», зачислив их в списки «пропавших без вести». И семьи геройски державшихся на своих боевых постах до самого конца ребят так и не узнали об их подвиге, не получили на них похоронных, так и не удостоились пенсий по потере погибшего на войне кормильца…
    Мы забыли о трагедии «Сокрушительного». И даже в исторических исследованиях о боевом пути Северного флота выкинули это название из списка сражавшихся кораблей. Ну, не было такого корабля! Не было его никогда на свете!.. Только старый адмирал Головко на склоне жизни вскользь упомянул в своих мемуарах о произошедшей катастрофе, не назвав при этом имен моряков.
    Однако время лечит все. И все расставляет по своим местам. И история «Сокрушительного» выплыла к нам из тьмы вечной полярной ночи, выплыла в документах открывшихся архивов, в воспоминаниях выжившего Пети Никифорова – во всей своей неприглядности, нелепости и героизме…
   
    … Иногда мне кажется, что он еще вернется. Из круговерти волн, из снежных зарядов вечно неспокойного Баренцева моря появится острый, весь в пестрых полосах полярного камуфляжа форштевень «Сокрушительного». Корабль качнется на набежавшей очередной волне, и застынет у пирса. А с помятого штормами полубака нам приветственно махнет рукой тридцатилетний парень Сенька Сидельников по прозвищу «Семеныч». Махнет, и весело крикнет:
   - Ну, вот мы и дошли, ребята…
    
   1999 г