Цветок папоротника

      Май месяц в 1768 году выдался на славу. Установилось благодатное вёдро с редкими дождями и теплыми ночами без внезапных губительных заморозков, которые в наших тверских местах были не редкостью. Крестьяне пребывали в бодром настроении. Они предвкушали обильный урожай и по исконной русской привычке делили будущие богатства как шкуру неубитого медведя. Девицы из дворни разрумянились и переоделись в легкие с красной вышивкой  светлые рубахи, где над «обнимками» просвечивали на солнце налитые груди, кокетливо приподнятые широким пояском. От зимней развалистой и неторопливой поступи не осталось и следа, – сняв с ног толстые онучи, они, улыбаясь и жеманясь, проходили мимо меня вприпрыжку.
      Природа возрождалась после снежных холодов. По утрам в громких приветствиях восходящему светилу состязались горластые петухи, днем в небесной вышине звонко трепетали жаворонки, а ночью настраивали голоса первые соловьи. В отсыревшей тени кустов нестройно гудели стайки комаров, чтобы после заката, жертвуя собой, наброситься на людей, и дать своим неповоротливым самкам испить человеческой крови. 
      Мне же, предающемуся вынужденной праздности в течение четырех лет по указу императрицы Екатерины II Алексеевны, размышлять о ближайших перспективах и предаваться радужным надеждам не приходилось.
      Я по заведенному распорядку, умывшись, надел охотничьи лосины и уединился в беседке, чтобы выкурить трубку. Такая самодисциплина имела целью быть назидательным примером для крестьян: мои соседи-помещики, начинавшие день с рюмки зубровки, обычно его продолжали, не снимая засаленного шлафрока и шлепанцев, а потом с досадой подсчитывали убытки от нерадивости своих работников.
      Свою опалу я считал роковой случайностью, хотя и не мог похвастаться тем, что моя карьера развивалась, подчиняясь какому-то естественному порядку вещей.
      Мой покойный отец князь Владимир Яковлевич Оболенский волею судеб служил в лейб-гвардии Гренадерской роте Преображенского полка. Он рассказывал мне, что в знаменательную вьюжную ночь на 25 ноября 1741 года он вместе с цесаревной Елизаветой Петровной вынимал Анну Леопольдовну из сладких объятий баронессы Юлианы фон Менгден и самолично вытаскивал пьяного генералиссимуса Антона-Ульриха Брауншвейгского из-под их кровати. Елизавета приказала сопроводить всех троих на гауптвахту, что на Литейном проспекте. По пути на Васильевский остров отец арестовал по своей воле генерал-квартирмейстера гвардейских частей графа Левенвольде – тот регулярно задерживал выплату жалования.
       Однако в отличие от сослуживцев, сразу рассеявшихся по трактирам и корчмам, что выпить за здравие законной наследницы престола, у него одного хватило ума вернуться в Зимний дворец и отрапортовать об исполнении первого приказа дщери Петровой. Наутро ему пришлось взять по совету лейб-врача императрицы Лестока под стражу графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, который оказался среди узников в суете переворота по ошибке - его арестовали вместо старшего брата Михаила Петровича. Тот был тогда в Париже. 
        Елизавета I Петровна была венчана на престол как законная правопреемница Великого Петра. После этого мой отец из сержанта был произведен сразу из сержантов в чин поручика.
        Память у государыни была цепкой, и покровительство отцу после отставки по состоянию здоровья она перевела на его сына. Будучи приписанным после крещения к той же Гренадерской роте, торжественно преобразованной в Ее императорского величества Императрицы Всероссийской Елизаветы I Петровны Лейб-кампанию, я быстро дослужился благодаря строгому домашнему воспитанию и всестороннему образованию до званияподпоручика и стал доверенным кавалергардом, тогда как мои ровесники, моты и повесы, еще щеголяли с эполетами капралов.
        Достиг я служебных вершин потому, что мой отец непреклонно следовал наставлениям Петра I в знаменитом «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов повелением Его Императорскаго Величества Государя Петра Великого блаженная и вечнодостойная памяти», где были чётко перечислены все правила поведения молодого дворянина. Особенно он усердствовал в исполнении мною пункта 27, где значилось: «Младыя отроки должны всегда между собою говорить на иностранных языках, дабы тем навыкнуть могли, а особливо когда им что тайное говорить случится, чтоб слуги и служанки дознаться не могли и чтоб можно их от других не знающих болванов разпознать: ибо каждый купец, товар свой похваляя продает, как может».
        Елизавета Петровна обожала балы и маскарады и требовала от придворных являться каждый раз являться в новых нарядах. Правда, на первых порах я четыре года прослужил начальником ближнего караула, в обязанности которого входила обязательная экзаменация фрейлин и приглашенных дам перед каждой аудиенцией на французском языке о том, какие любовные романы они успели прочесть и какие театральные спектакли посетить. И в тоже время сама императрица до конца своих дней была непоколебимо уверена, что Земля - вовсе не шар, потому что тогда все реки стекут вниз, а Англия не может располагаться на архипелаге, так как на островах живут только дикари-людоеды, а британцы - очень воспитанные люди.
       Мне приходилось следить и за неукоснительным соблюдением ее рескрипта, согласно которому «камердинер, какой дежурит у дверей Ея Величества ночью, обязан прислушиваться и, когда матушка-императрица закричит от сна кошмарного, положить ей руку на лоб и произнести “спи, лебедь белая!”, за что камердинер сей жалуется во дворянство и получает фамилию Лебедев». Позже из-за обилия оных для разнообразия они нарекались Лебединскими. 
        Однажды она пожаловалась мне, что видит во сне одну и ту же сцену, как она поднимает с постели низложенную гвардией Анну Леопольдовну, к тому времени давно упокоившуюся в Бозе. Не помогало ей и то, что почти каждую ночь она меняла спальную комнату, что вынуждало меня вызывать из кордегардии дополнительных кавалергардов и придумывать, где их расставить.
        Во тягостные от бессонницы часы государыня как-то поведала мне, что произвести переворот ее вынудила сама Анна Леопольдовна. В тот вечер она вызвала Елизавету на аудиенцию для того, чтобы уведомить о своем категорическом намерении выдать ее замуж. В качестве жениха был избран придурковатый и подслеповатый герцог Людвиг Брауншвейгский, чтобы сразу после венчания супруги отъехали на жительство в его владения. Анна Леопольдовна объяснила такое решение тем, что Великая княжна вынашивает сокровенные планы стать императрицей Всероссийской. Елизавета Петровна поклялась на кресте, что никаких крамольных замыслов у нее никогда и не было! Расстались две расчувствовавшиеся женщины романовских кровей со слезами искренней любви. Но сразу после отъезда цесаревны Анна Леопольдовна подписала приказ о выступлении гвардейских полков, из Петербурга, к шведской границе якобы для пресечения интервенции.
      Елизавета Петровна поняла, что час пробил: через два дня Преображенский полк, где она была ротным капитаном, должен покинуть Петербург. Вернувшись домой на Большую Садовую, она пригласила придворного врача графа де Лестока, своего возлюбленного статного «черниговского казака» Алексея Разумовского, числившего «певчим» при дворе Великой княжны, поручика Семеновского гвардейского полка графа Романа Воронцова, своего флигель-адъютанта преображенского сержанта Карла Грюнштейна, секретаря Рудольфа Шварца и возглавлявшего караул корнета Петра Шувалова, чтобы отдать распоряжения. Все они тотчас поехали к французскому посланнику маркизу де ла Шетарди за деньгами, и отказа в кредите не было!
      Вечером, помолившись и поклявшись всеми святыми навсегда отменить смертную казнь для дворян в случае удачи, Елизавета Петровна выехала на Литейный проспект в кордегардию Гренадерской роты. С собой Великая княжна привезла ведро водки и бочку пива. Елизавета подождала, пока вся рота утолит жажду, чтобы затем, как ротный начальник, зычно вопросить: «”Ребята, вы помните, чья я дочь? Пойдете ли за мной?”» Осоловелые гренадеры вразнобой ответили: «”Матушка, дщерь Петрова, мы за тебя на все готовы! Прикажи - всех поубиваем!”».
       Но до этого не дошло. Переворот оказался бескровным. Пятьдесят гренадер отправились в Зимний дворец с Елизаветой. Дежурный офицер, узнав цесаревну,  вместе со своими солдатами без долгих уговоров покинул пост.
       Правление «брауншвейгской династии», получившей власть из рук Анны Иоанновны, продлилось год и тридцать девять дней.
       Анна Леопольдовна и Антон-Ульрих Брауншвейгские были сосланы в Ригу, где присягнули на верность Елизавете Петровне за себя и за сына, младенца-императора Ивана VI Антоновича, после чего лейб-гвардии майор Корф увез его под драгунским караулом в Шлиссельбург. Затем их заточили в замок Динамюнде, что на Западной Двине, но, поскольку Швеция объявила России войну под предлогом различных «обид и несправедливостей», чинимых ее бывшим подданным в Прибалтике, семью пришлось этапировать в неприступную крепость Ранненбург близ древнерусских Холмогор, построенную капитаном Ганнибалом для обороны подходов к Архангельску на случай шведской высадки, под круглосуточную охрану. Там незадачливая регентша родила двух сыновей Петра и Алексея и умерла от родовой горячки 7 марта 1746 года. Под именем «благоверной принцессы Анны Брауншвейг-Люнебургской» ее похоронили в Благовещенской церкви в Петербурге.
      Императрица, как повелось, не осталась в долгу и перед своими сподвижниками в битве за престол. Французский посол маркиз Жоакен-Тротти де ла Шетарди был объявлен «персоной non grata» и выдворен из России в 1744 году, когда, наконец, нашлись в казне деньги для погашения займа, а в 1748 году был обличен как давний платный резидент Версаля, подвергнут пыткам и сослан в Великий Устюг «душа» переворота граф Иван Иванович - до принятия православия лютеранин Иоганн-Герман - де Лесток.
      Первые статс-дамы Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны княгиня Анна Лопухина и баронесса Юлиана фон Менгден, все двенадцать лет прилюдно унижавшие Великую княжну, были обвинены в заговоре против императрицы, подвергнуты публичному бичеванию, урезанию языков и отправлены на вечное поселение в Якутск и Тобольск. Лопухина умерла от голода в лютые морозы, когда аборигены боялись выйти на улицу, а курляндка выжила, но ослепла.
       Одновременно из приобского Березова возвернулась семья князя Ивана Алексеевича Долгорукого. Ему были возвращены потомственное дворянство, имущество, звания и ордена, но государственной деятельностью прежде при Петре II неуемный в кознях князь больше не занимался.
       Я честно служил Российской короне в «славную и необыкновенную эпоху, которой потомки наши будут не верить и не перестанут удивляться», как остроумно заметил мой московский приятель историограф Андрей Тимофеевич Болотов.
      Она без сомнения началась с кончины Анны Иоанновны.
      В ночь своей смерти 17 октября 1740 года императрица в парадном одеянии с лентой Андрея Первозванного через плечо появилась из дверей запасной половины Кремлевского дворца, направляясь на улицу. Она была прозрачной, но так ясно видна, что дежурный офицер Измайловского полка выкрикнул гвардейцам приказ «На караул!» и отдал призраку рапорт.
      Председатель Тайной Канцелярии в ранге кабинет-министра граф Андрей Иванович Ушаков однажды поведал мне, что на самом деле перед солдатами явились сразу два привидения почившей самодержицы в горностаевой мантии с царскими регалиями: у дверей во двор одно приказало стрелять залпом по второму выше на ступенях. И караульные выстрелили. Призрак исчез. Уцелевший фантом вышел в метельную ночь и погрозил им пальчиком: «Ужо вам будет без меня!» Вся придворная челядь и гвардейское офицерство расценили это явление как зловещее предзнаменование грядущих кровавых переворотов во власти.
      В тот день состоялось наводнение в Петербурге, и с Балтики пришел невиданный шквал, с корнем вырывавший деревья и срывавший крыши с домов! В моду вошли спиритические сеансы, чернокнижие, ночные посещения кладбищ и поиски гадалок, ворожей, да и вообще всех женщин, связанных с нечистой силой. 
     Елизавета Петровна считала, что обласканный ею гвардейский офицер способен выполнить любое поручение императрицы и на всяком поприще. Так и мне в 1758 году она, присвоив высшее для офицеров Лейб-кампании звание капитан-поручика, так как императрица оставалась ее капитаном сиречь фельдмаршалом, соответствовавшее армейскому генерал-аншефу, а по Табели о гвардейских чинах - премьер-майора, предоставила бессрочный отпуск и в соответствующем статском чине действительного тайного советника приказала поступить в Коллегию Иностранных дел под начало канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Пришлось послужить советником при Секретной экспедиции в штабе русской армии во время Недавней кампании, которую по высочайшему указу Екатерины II отныне приказано называть просто Семилетней войной, откуда после ранения при взятии Берлина я был откомандирован в Париж для постоянной работы в русской миссии в качестве военного агента.
     От невеселых размышлений меня отвлекла Настя. Она подошла к беседке и с легким поклоном и лукавым взором сказала:
         - Барин, пойдем завтракать! Сколько раз тебе говорено - не дымить английской травой до еды. Глянь, какой худой стал, слезы и только. Вона, князь Унковский дома и живот сразу наедает, когда от городских кофеев и пирожных убегает. А тебе все не в коня корм.
     Я засмеялся, невольно любуясь ею. Настя наедине со мной давно говорила на столичном диалекте. Быстро обучившись с моей помощью грамоте, она с упоением в свободное время читала модные романы, заучивая яркие литературные фразы. Однако на людях она ежедневно перевоплощалась в «тёмную» деревенскую бабу в синей понёве с вдовьим повойником на голове, дабы не ронять мой авторитет среди окружающих, соблюдая сословную дистанцию.
     Сблизились мы с ней, Анастасией Тимофеевой, при необычных и драматических обстоятельствах.
     Моя жена Наталия Антоновна почила в Бозе на прошлый Покров тяжелыми родами, а новорожденного мальчика спасти не удалось – до Твери было десять верст, и врач приехал с роковым опозданием. Я был душевно сокрушен: после опалы ожидание наследника было моей единственной отрадой.
     После поминальных сороковин я разрешил крестьянам играть свадьбы. Первым было бракосочетание моего любимого егеря Егора и птичницы Анастасии. Невеста  была в красном сарафане с низанной кикой и кокошником на голове, а в толстую косу были вплетены треугольные подкосники с серебряными подвесками. Жених красовался синей ситцевой рубахой с косыми галунными воротками. Разница в возрасте у них была немалая – ему было тридцать, а ей – шестнадцать лет, но оба они были такие ладные русаки, что на них было приятно посмотреть. Я вручил ему пятьдесят рублей серебром, а ей надел на палец золотой перстенек с рубином, и выпил водки за благополучие новобрачных. После этого началось праздничное гуляние, в котором мне, помещику, участвовать не пристало.
     А через неделю Егора заломал огромный шатун. Он натаскивал в перелеске за рекой двух годовалых борзых, привезенных мной из Тулы, когда на их щенячий лай вышел голодный зверь. Молодые собаки испугались, а безоружный егерь залезть на дерево не успел - убежать от медведя ни один человек не способен. «Ревизскую сказку» переписывать стало незачем, и Настя в документах сохранила девичью фамилию Тимофеева с пометой «вдова».
     Хоронили Егора уже по первому снегу. В ту же ночь Настя зарубила топором собак и утром принесла их обезглавленные трупы к крыльцу усадьбы:
         - Прости, барин, не сдержалась. Казни меня, дуру, да забери свое колечко. Оно мне теперь ни к чему.
     В приступе гнева я приказал ее высечь, но староста, к счастью, уехал в Тверь, а без него никто этого делать по обычаю не имел права. Тогда я сгоряча решил выпороть мстительную вдовицу сам в назидание другим:
         - В полдень явишься на конюшню, где я тебя проучу.
     Настя пришла на конюшню в темном салопе с белым полотенцем в руке, оставив полушубок на завалинке у дверей. Я взял собачий арапник, хотя по указу новопреставленного императора Петра III для наказания холопов было предписано употреблять только розги из лозы, и встал в ожидании, что она будет делать дальше.
      Она смахнула со скамьи пыль, замялась на минуту и деловито спросила:
         - Барин, а ты пороть-то умеешь? Без навыка ведь можно меня нечаянно погубить.
         - Приходилось нерадивых солдат наказывать, не жаловались. А полотенце ты зачем взяла? У меня тут попона есть.
         - Так-то солдаты, а я баба! А тряпицу принесла затем, что, мужики говорят, по первому разу придется обмочиться. Ты лучше меня продай, а на те деньги новых собачек купи!
     Ее хозяйственная рассудительность меня рассмешила, и прежняя злость прошла. Но я не подал вида, картинно насупив брови.
         - Вырученных за тебя денег не хватит даже на одну борзую - красная цена вдове 140 рублей, а две собаки встали мне аж в 4 тысячи целковых. Давай ложись и располагайся поудобнее – время не ждет. Тебя прежде наказывали?
     Она покачала головой, тяжело вздохнула, перекрестилась и расстелила полотенце. Потом высоко задрала исподнюю юбку и деловито легла, спустив ноги по краям скамьи – она была узкой для ее крутых и широких бедер. От этого античного зрелища у меня закружилась голова: белоснежные ягодицы раздвинулись, обнажив завлажневшую от ожидания боли темную, опушенную ровными блестящими волосками, промежность.
          - Ну, барин, начинай, а то мне еще кур идти кормить!
    Я вытер выступивший пот и со смехом отшвырнул арапник:
          - Иди уже к своим курам, Бог с тобой! И свою подстилку не забудь!
     Вечером, когда стемнело, Настя смело вошла ко мне в спальню в нарядном сарафане и обстоятельно устроилась на стуле напротив кровати, где я ворочался от бессонницы. От нее пахло ключевой водой и ромашковым настоем. Я сел, прикрыв ноги одеялом. Помолчали. Потом она негромко, но весомо сказала:
          - Я, князь Андрей Владимирович, еще утром знала, что ты меня простишь, и сечь не станешь. Потому как добрый ты человек! Тебе тяжко вдовому, да и я совсем не успела намиловаться с мужем. Давай утешать друг друга подобру-поздорову. Не грех это будет, а милостыня нам двоим сирым и судьбою обделенным. Она Богу угодная.
      Она ловко сняла одежду и платок, отчего на тугую грудь толстой змеей упала коса с вплетенными красными и желтыми нитями. Увидев мое удивление, Настя стыдливо покраснела:
          - Знаю, что вдовице одна коса не к лицу, и мне после свадьбы положены две, но я очень хочу тебе нравиться. Да и тебе приятнее будет считать меня за девицу. Старухи говорят, что мужик всегда девку ищет, но маеты с ней боится, а жить с бабой хочет. Придумай про меня так, стань до тела молодого охочим, и наша с тобой история интересной станет. Давай оба начнем жизнь сызнова, будто в раю Адам и Ева, ежели не прогонишь.
      За окном как по мановению свыше разверзлись зимние тучи, и комнату залило лунным светом. Настя затушила свечу, задув огонь с одного выдоха, и встала передо мной во весь рост: высокая и долгоногая, белокожая и синеглазая красавица с иссиня-черными гладкими волосами. Двумя длинными пальцами левой руки она то ли  целомудренно прикрывала, то ли откровенно указывала на мысок с пушистым оперением ложбинки внизу живота, и загадочно улыбалась, глядя с высоты. У меня от ее юной красоты перехватило дыхание:
        - Ты же по-барски миловаться не умеешь! Испугаешься и убежишь от меня.
      От Насти вдруг повеяло мускусом, и она с хрипотцой протяжно произнесла:
        - Ты научи меня всему, я понятливая баба. Коли захочешь, и ребеночка тебе рожу! Красивый у нас будет мальчонка - под стать тебе, гренадеру!
      И мы начали жить вместе. Никто из крестьян и дворовых нас не осуждал ни словом, ни взглядом, единодушно признав за ней новую роль домоправительницы, ибо «у вдовы на Руси обычай недевичий». Настя справлялась с новой должностью так, как-будто годами обучалась умению быть Василисой Премудрой для целой волости.
       За неделю до Пасхи Настя пришла вечером сумрачная. Когда я задал вопрос, в чем причина плохого настроения, она со вздохом призналась:
            - Три парочки миловались на сеновале, и староста Никифор их застал с задранными подолами и спущенными портами при горящих лучинах, да к тому же они брагу пили и вяленым мясом закусывали. Это же позор на всю губернию – баловаться с письками и титьками, как в Купалину ночь, когда в миру Великий пост! Надо меры принимать, чтобы их от церкви не отлучили и твое имя стыдом не покрыли. Мало тебе опалы царской, когда соседние баре тебя за версту объезжают от греха подальше?
            - Лет-то им сколько – дети небось?
            - Да нет, милый князюшка, девки те - перезрелки из деревенской издольной бедноты с дальних Выселок, что на песках, которых без приданого никто замуж не берет. Им по 18-20 годков на круг будет. А мальчишки и вправду молоденькие лет по 14, отроки твоих дворовых мастеров. Что делать прикажешь, барин?
         Я растерялся и начал впустую тереть лоб. Настя не дождалась ответа и заявила:
            - Негожий ты помещик, как погляжу! Служивым твоим у меня доверия нет: как станут они в две руки от плеча на «ать-два-три» колотить будто шпицпрутенами на плацу виноватого солдата по спине, заду и ляжкам, так и повредятся греховодницы умом и женским рожальным устройством. Я так за тебя решила: девок сама правильно выпорю в твоем присутствии, чтобы на случай кляузы свидетельствовал о правеже, а Никифор бирюк высечет парнишек. Сделаем все в Страстную пятницу, когда Спас наш муки от бича язычников принимал.
           - Настенька, ты помнишь, что наказывать холопов можно только лозой!
           - Знаю, говорили об этом, а за прутьями с девицами сама в лес схожу – пусть себе долю выбирают! До наказания их в поруб посажу на хлеб и воду, чтобы хоть не обосрались при тебе. Ударов-то будет каждой по общему числу лет ее и мальца.   
           - Ну, и выражения у тебя, домоправительница! – пожурил я ее. – Впрочем, поступай, как знаешь – тебе виднее. Разве ты пороть умеешь?
           - Сумею, не раз видала, да и мамка уму-разуму учила сыромятной супонью.
      После полудня в пятницу у конюшни собралась дворня, явился и приходской священник отец Никодим, которого усадили на стул. Первыми привели трясущихся и спавших с лица девок и втолкнули в ворота.
           - Пойдем со мною, барин, - повелительно сказала Настя, и подошла к попу получить благословение.
           - Помни, Анастасия, что наказывать следует и болью, и стыдом. Пори их, в чем мать родила, ибо сказано в Писании: «И оставят тебя нагою и непокрытою, и открыта будет срамная нагота твоя», - напутствовал ее отец Никодим.
      В знакомом сбруйном помещении посередине стояла широкая скамья с тремя кадками, где по отдельности вымачивались березовые, ивовые и осиные прутья. Настя усадила меня на табурет напротив, и велела девкам раздеться догола. Те заголосили, но юбки и паневы сняли, обнажив уже сформировавшиеся женские тела с окатистыми грудями и плоскими животами, которые сходились к треугольникам густых завитков волос между тугими ляжками.
          - Алевтина, ты старшая, ты и ложись первой, - приказала Настя. – Да помочись заранее!
      Рослая девица слева затряслась от страха, и села выпустить вонючую струю. Ее примеру последовали две другие. Когда Алевтина подошла к скамье, Настя указала:
          - Привязывать тебя ремнями не буду, чтобы меньше мучилась и больше каялась. Ложись на живот, вытяни ровно ноги и прижми локтями сиськи, чтобы не свешивались за края досок, а ладони притяни к затылку. Косу перекинь к лицу и накрепко зажми зубами - язык не прикусишь, когда в голове от терзаний помутнеет. Под розгами не напрягай спину и не сжимай жопу, пусть она себе подпрыгивает, и кричи, не стесняясь: любой бабе так легче боль терпеть. Если станет невтерпеж, сурляй под себя: там щель под тобой оставлена, а пока ссышь, я пережду сечь. Первые двадцать ударов получишь жестким сучковатым березняком, чтобы кровяные знаки как стигматы Божьи на усесте месяц заживали, остальные тринадцать горячих - тонким ивняком, чтобы сидеть через неделю смогла. Осиновой лозой пройдусь разов пять по цыцкам на титьках, чтобы наперед запомнила, что негоже честной девице подставлять их недорослям.
      После нотации Настя хладнокровно принялась за дело палача. Она меняла прутья, как только они пропитывались кровью и не гнулись, а Алевтина переставала орать от боли и дергаться вверх за гибкой жгучкой распухшим задом. Крик стоял такой дикий, что у меня заложило в ушах. Ожидавшие своей очереди девки на корточках сидели у стены, ухватившись за ядреные задницы, подвывали и то и дело писались себе под ноги от созерцания мучений товарки, которые им скоро тоже предстоит пережить. Настя сделала перерыв и зачем-то подставила миски для истекающей из них жидкости.   
      Сделав вид, что хочу выкурить трубку, я вышел на воздух. На лицах дворовых было выражение явного удовлетворения, а поп довольно улыбался. Вероятно, происходящее было в порядке вещей.
     Когда вопли стихли, Настя вышла и позвала меня вовнутрь.
     На скамье лежала Алевтина с иссеченными окровавленными ягодицами и размазывала оставшиеся слезы по щекам, но ее спина и ноги ниже бедер были нетронутыми. Настя взяла из-под одной из девок миску с мочой и обмазала ею вздувшуюся чересполосицей поперечных отёков багровую задницу наказанной проказницы. На мой немой вопрос во взгляде, она пояснила:
         - Так у нее быстрее гузно заживет! По моему наблюдению, как девка задом под лозой вертела, она бабою стала и от кого-то забрюхатела, и я ее обережно порола, сам видишь, - и сказала Алевтине. - Вставай и подставляй сосцы под осиновую лозу, нечистую силу из души выбивающую. Стой прямо, руки сзади сцепи и не крючься, иначе добавлю лишнего!
     Я отвернулся, и слышал только свист прута и нечеловеческий истошный утробный скулеж девки после каждого вязкого шлепка по податливой безмышечной мякоти.
         – Иди, ляг на сено и рядном прикройся, - устало промолвила Настя и утерла глаза, откуда катились слезинки.
     Алевтина улеглась на бок, захлебываясь в плаче, одной рукой гладя исполосованные красными рубцами груди, а другой - глубоко просеченную розгами кровоточащую задницу.
     Экзекуция повторилась еще дважды, но я устал от какафонии женского горланения, визжания и пищания, и отменил порку мальчишек. Когда выпоротых девок одетыми в серые посконные рубища до пят вывели во двор, я сказал:
        - В Священном писании сказано, что женщина Ева ввергла мужчину Адама в первородный грех. Наши грешницы примерно и привселюдно наказаны по моему повелению, и низость свою кровью смыли. Теперь ежели отцы юношей непрочь взять их в снохи, то даю за каждой приданого по 30 рублей. До их приговора девки обождут в порубе, а иначе отвезу их на Выселки. Там им на сходе отрежут косы, прогонят из товарищества, и мне придется из милости отдать их поломойками в военную гошпиталь в Бурашеве.
     Девки дружно пали на колени, заревели во всю мочь и протянули ко мне руки «Не погуби, отец родной!»
     Народ одобрительно загудел, а зажиточные папаши соблазненных сорванцов, коротко посовещавшись, на людях выразили согласие сыграть свадьбы после Пасхи, и забрать облагодетельствованных солидным приданым невест по своим домам.
     Отец Никодим подошел ко мне со словами:
       - Богоугодное ты дело свершил, Ваша светлость! По тяжести проступка подлых греховодниц сурово поделом наказал, и по благородству христианскому блаженным нищим духом милость воздал.
     Настя вечером боялась смотреть мне в глаза и даже всплакнула в красном углу под иконами. Наконец, надев ночную сорочку, она набралась смелости и оттуда издалека спросила, глотая слезы:
      - Ты считаешь меня жестокосердной бабой, князюшка мой любимый? Тогда высеки сам троекратно в отместку за характер – я хоть сейчас готова на пыточную скамью под твою справедливую барскую руку лечь, и лоза в запасе осталась. Запори меня до изнеможения, забей до опаморока, только не прогоняй, не продавай никому и не выдавай замуж с приданым, как битых блудных девок сегодня! Прилепилась я сердцем к тебе навечно! Самой было тяжко до слез наказывать хитрых бестий, которые письками целинными себе неправедную дорожку к чужому достатку мостили, но я свой долг исполняла перед Богом и тобою.
     Я обнял ее и стянул через голову рубаху:
        - Ничего такого и в мыслях у меня нет. Ты поступила правильно, а тебя умучаю сейчас до изнеможения, но в другом месте поближе к пупку и своим батогом! Завтра поеду в Тверь, где выпишу тебе вольную, и домовладение во флигеле оформлю как вдове городового казака.
       Надо было видеть ее счастливые заплаканные глаза!
       В понедельник после Пасхи Настя пришла ко мне, чтобы сказать не терпящим возражений тоном:
         - После завтрака пойдем с тобой в баню. Митрофан Агеев ее истопил и березовых веников нарезал. Хватит нам раздельно мыться, коли все в Твери знают, что живем как муж с женой!
      Услышав слова Насти, я пришел в недоумение. 
      Во-первых, мне по генеральскому званию в случае государевой опалы дозволялось взять с собой дюжину вооруженных по Воинскому Артикулу солдат для персональной охраны, которым такая служба засчитывалась как действительная. Вспомнили мои сопровождающие офицеры об этом лишь в Твери и предоставили мне право выбрать их из дислоцированных в провинции подразделений.
      Я видел в деле под Цорндорфом Тверской карабинерный полк, который славно в баталии отразил атаку прусской кавалерии, и по приезде в казармы перед строем предложил отслужившим 15 лет холостым ветеранам самим вызваться, чтобы отъехать со мной в родовую вотчину. «Охотники» нашлись из рекрутов, которых набирали еще при покойном отце из крепостных крестьян в наших селах. Провинциальный староста граф Сиверс хотел было подменить жеребцов на обозных меринов, но, поразмыслив, обманывать меня не решился.
      Своим карабинерам я разрешил жениться по их выбору и сам подобно царю Петру Великому ходил сватать здешних девиц, дал своих денег сверх положенных воинам за ратные деяния 15 казенных рублей на постройку добротного дома, обзаведение хозяйственным скарбом, лошадью, коровой, свиньями, козами, овцами и домашней птицей. Они в свободное время сбились в артель по изготовлению кожаных изделий – от конской сбруи до женской обуви, - и обслуживали псарню и конюшню. Излишки изделий артельщики прибыльно продавали на базаре в Твери. Заодно они помогали улучшать качество крестьянского рабочего скота, запуская рослых жеребцов в потребное для осемения местных слабосильных кобыл и кобылиц время в общинный табун. Они радовались такому необременительному завершению воинского служения и были мне по-сыновнему преданы.   
       Фельдфебель Митрофан Агеев числился моим денщиком, но с появлением в имении волевой Насти его функции свелись к расписанию ночных караулов, заготовке и рубке дров, и приборке в усадьбе, Главной его обязанностью было парить меня в бане на берегу Орши, которая топилась «по-черному».
       Во-вторых, в дворянских семьях существовало правило, заимствованное из католического французского этикета в 1743 году императрицей Елизаветой Петровной, что мужу и жене следует ходить в баню по отдельности в сопровождении друзей и слуг. То, что протестанты немцы и шведы, а тем более язычники финны, мылись семьями, православным русским барам не указ!
       Однако спорить я не стал и послушно пошел за Настей к реке.
       Перед дверью она сняла с наших шей нательные крестики и положила под порожек, а в предбаннике быстро сняла платье, отступила назад, чтобы я ею полюбовался в полный рост, и села на скамью, по-женски распахнувшись. У нее были длинные  молочно-белые ноги. Они были очень тонкими в лодыжках, наполнялись точёной полнотой в мускулистых голенях, чтобы могуче округлиться в широких крутых бедрах, между которыми наливались малиновым цветом толстые срамные губы на выпуклом с кудельным смоляным клубочком волос лобке и выпятившимся пониже клитором над ниткой туго сомкнутой, но уже потеющей клейкой росой половой щели. Выше следовал внезапный лебединый изгиб к осиной талии, над которой стояли с задранными торчащими сосками большие яблоки грудей, а сзади был восхитительный глубокий поясничный прогиб от плавных скатов выкруглившихся гладких ягодиц к прямой спине. Я не уставал очаровываться своею Настей.
       Когда я разделся, Настя завязала сзади узлом распущенные по узким плечам черные волосы и попросила:
          - Сначала попарь веничками меня, Андрюша!
       Она легла животом на полок и спросила, похлопав себя по попке:
          - Как французы это место у женщин прозывают?
       К уроку иностранного языка в бане я не был готов, и только через минуту нашелся, что ответить:
          - У них много обозначений: l'arriеre-garde de femme, la cul de femme и очень простонародно аne femelle
          - Мне нравится последнее словечко! Будем звать ее Анькой. Теперь лупи по ней, пока не остановлю!
       Она уткнулась головой в скрещенные руки, егозила под вениками, но, хотя «анька» чересчур покраснела и опухла, молчала. Я запоздало повернул ее лицо к свету. Из покрасневших глаз обильно лились слезы, а губы были надкусаны до крови.
          - Зачем так долго терпела?
          - Я хотела, чтобы ты как мой муж от Бога меня знатно выпорол за самовольство, простил за строгость к блудным девкам и знал, что способна перенести ради тебя любые муки. Испробовала, однако, колючие моченые березовые ветки - от чернобурки спереди на лобочке до нутра кунки насквозь прожигают! Там ключом закипает бабья смолица, и раз после прутьев на «аньку» нелегко садиться, хочу под мужем милым складно уложиться!
         - Можно мне тебя по-французски приласкать, геройская моя Настенька? - спросил я, робея как мальчишка. - Только сядь напротив, сложив ножки под себя, коли попке тяжко.
       Она села с расширившимися от любопытства глазами. Я положил ее левую грудь на свою ладонь так, что она легла у ее основы между большим и указательным пальцем, и, легонько сжимая, неторопливо спустился такой нежной клешней вниз, словно выдавливая сосок. Он тут же набух, вырос и отвердел. После этого я прильнул к нему губами, захватил ртом и втянул в себя целиком, чтобы слегка пососать и небольно прикусить. Настя судорожно сглотнула слюну: «Про правую половинку не забудь!» Я не забыл, и потом наступило блаженство для нас двоих.
       Однажды вечером, перевязывая перед сном лентой тяжелые волосы, Настя с грустью припомнила:
         - Знаешь, барин мой желанный, что на первых смотринах в пятнадцать лет покойный муж мой Егор в жены меня не взял со словами: «Хотел по осени жениться, да отдумал на годок: у девицы черенок еще сморчок да не вырос хохолок».
         - Что он имел в виду?
         - На смотринах сваха меня раздела, грудки мои молодые долго и больно пальцами мяла и под сиськи тонкие восковые свечки подкладывала, чтобы узнать, упругие ли они. Если они падали на пол, когда та руки убирала, значит, девка созрела телом. Еще по попке сильно шлепала и слушала: если она звенит, то вокруг матеры внутри место для ребеночка есть. А вот волосиков на ложку, где срамница начинается, у меня мало наросло, и они не кудрявятся промежду ног! Как же я плакала от горя той ночью, не передать!
         - А что значит «черенок»?
     Настя посмотрела на меня с жалостью как на сельского дурачка Игната:
         - Так женский похотник, иначе по-твоему, иноземному и барскому - клитор, у нас на Волге зовут. Будто ты русского языка не знаешь?
         - Но ведь неправда - у тебя большой выпуклый похотник: любо-дорого ласкать!
         - Не о правде речь ведется, а об исконном древнем обычае! При отказе на смотринах родителям невесты свахам положено называть две, а лучше всего три причины. «Кривозуба недотрога, костлява лобком и лицом убога», или «у девицы лобик низок, кривонога как киргизка да заместо жопы огрызок», или «коса как веник и между ножек вареник не видать с четверенек», или «девица не румяна с глазами вора-цыгана», или «рыжая, конопатая и грудь как лопата», или «афедроном не горбата – годна для солдата; нам не надо без зада доски, у нее не титьки, а  гребешки, где торчат прыщи, а не соски».
         - До чего много в русском человеке злых языческих предрассудков! – констатировал я.
      Настя густо покраснела и, опустив глаза, повинилась:
         - Покойный муж мой Егор через полгода, как отец Богу душу отдал, огулял меня в ночь на Ивана Купалу, но перед тем вымолвил благое для сироты обещание: «Открой целочку-тарелочку в девичьей щелочке, превратись из ничьей телочки в мою женочку, и допускай меня к любой норочке в твоей жопочке! Створки раздвигай – впускай мой расстригай!» Я, юная дурочка и безобразница, прельстила его обеими нетронутыми лунками, хоть и ревмя ревела от боли нестерпимой, а он сдержал слово и свел меня к венцу. Без душевного пристрастия замуж пошла, и бабских радостей не полатях не узнала. Пока под тебя по своей доброй воле не легла, и во снах не ведала, как елейно и повадно тело и утроба моя на мужские прикасания отзывается - ведь в объятиях твоих заячьим предсмертным криком кричу от сладости, выгибаюсь, как в припадке падучей болезни, а потом плачу от счастья и молюсь!
         - Я думал, что девственность невесты до свадьбы является обязательным условием брака. Иначе, зачем окровавленную простыню на крыльце на следующий день сваха и свекор вывешивают?
      Настя с сожалением поглядела на меня:
         - Барин, среди народа много лет безвыездно проживаешь, а его вовсе не знаешь! Девством невесты в крестьянской семье хвалятся на словах в церкви, а родители жениха на деле считают целку либо строптивицей, либо с каким-то скрытым изъяном, либо урожденной дурочкой. Невесту они берут в снохи брюхатой после  шалостей сына в ее утробе по полюбовному сговору в Купалину сладкую ночку, - для попа-батюшки главное, чтобы девица в Великий пост не понесла! Неспособную рожать бабу в семью не возьмут. Что до крови на простыне, то курёнка молодожены режут над кроватью после брачной полежалки! Молодую бесчадную вдовицу - навроде меня - отяжелить ребенком дозволяется церковью на Красную горку, чтобы на Покров свадьбу сыграть, да по утренней зорьке на свежевспаханном наделе отца будущего мужа, чтобы сила плодородного семени, смешанного с бабьей нутряной слезой, передалась земле.
     Дождливыми вечерами, чтобы скоротать досуг, я занимался переводом на русский язык «Одиссеи» Гомера. Гекзаметр с его батальным ритмом перекладывался на певучую родную речь непросто, но в одолении такого несогласия виделась особенная заслуга. Однажды ко мне пришла Настя в своей холщовой ночной рубашке - ненадеванные сорочки покойницы-жены носить она наотрез отказалась, видя в том дурную примету - и прочла очередную шлоку:               
                Сидит рабыня тихо, ткань плетет, и плачет горькими слезами.
                Ребенок спит, хлеб съеден без вина, осталась горсть сезама!
       - О ком тут говорится?
       - Так жили в древней Греции две тысячи лет назад ключницы, которых баре принуждали сожительствовать с собой, - как мог, доходчиво объяснил я.
       - А писано как-будто про наше время! Мою мамку, в 14 лет запузярившуюся от князя Щелкалова из прежних думных бояр, выменял на целую меру дорогущей индийской парчи твой князь-отец по свойскому сговору: кому на торгах незамужняя баба с нагулянным пузом нужна? Ни богу свечка ни чёрту кочерга! Ведомо, что из христианского сострадания к ее постылой судьбе в чёрной студеной коморе, где старик Щелкалов свой блуд от жены и детей скрывал, он так потратился. Да и пироги она печь для него, Владимира Яковлевича, оказалась немалая мастерица. Здешний колесник Тимофей, старший брат моего покойного мужа выжлятника Егора - пусть земля ему будет пухом! - по велению папаши твоего, - Царствие ему небесное, благодетелю! - взял мать в жены, и я на свет уже народилась в законном браке Тимофеевой, дворовой цуркой-юницей Оболенских. Жаль папу и мамку - позапрошлым летом родами Бог прибрал вместе с ребеночком, как недавно твою супружницу, а отец вскорости помер то ли от горя, то ли от грудной жабы, и осталась я полной сиротой без сестер и братьев! В твоей Греции так бывало?
      Я не знал, что сказать, но мою сыновнюю приязнь к немногословному и строгому отцу за тот давешний гуманный порыв отныне трудно было измерить словами.
      - Рассказывают, что князь Тугой-Свиньин, живя в Петербурге, наезжает на сенокосицу в подмосковное имение, - с обидой продолжала Настя, - только за тем, чтобы девок портить. По приезду староста дает ему список всех подросших до 12 лет за время отсутствия господина крестьянских отроковиц, тот забирает себе каждую на несколько дней, и отяжеляет по какому-то европейскому праву первой ночи. Перед отъездом он собирает парней и холостых мужиков на пьяную сходку и устраивает им смотрины в птичнике, где бедняжек опороченных голыми выставляет. Кто за 15 рублей соглашается взять их в жены, с тем их поп и венчает. Свиньин называет эту непотребицу Вавилонской ярмаркой невест! В какой губернии сей Вавилон бусурманский?
        - В России его нет, - ответил я, стыдясь «просвещенным», а по сути развратным выходкам неумного князя. – Погиб тот град давным-давно. Был он в древней Азии, и в Библии проклят.
    Недавно в «Московских ведомостях», которые мне привозили из Твери, была заметка: «Заканчивается следствие по делу помещицы Дарьи Салтыковой, которое длится 6 лет. Установлено, что в результате нездорового нрава ею умервщлено 139 лиц крестьянского сословия. Надворный советник князь Дмитрий Цицианов доложил VI департаменту Правительствующего сената показания дворового старосты Иванa Башкинa: “Бывало, наша барыня выпорет для остраски и отберет холостых парней да нетронутых девок человек тридцать, мы посажаем их на тройки, да и повезем на Урюпинскую ярмарку продавать. Имелись среди оных "солдатские дети", коих высочайшими указами холопить, а тем паче продавать, строго запрещено. Сделаем там, на ярмарке, палатку, да и продаем их. Больше всеx покупали армяне и бухарцы. Каждый год мы возили. Уж сколько вою бывало на селе, как начнет барыня собираться в Урюпино”!»
        - В Семилетнюю войну был у меня порученцем секунд-майор Эверт. Он был холост, скуп, и по этой причине даже курил солдатский табак. Я спрашивал его, зачем он отказывает себе в немногих офицерских воинских радостях. Он ответил: «Будут деньги за сию перестрелку, куплю большую деревеньку, и стану поебывать холопок помаленьку», - поддразнил я Настю.
        - Все мужики одинаковы – хоть углежог, хоть генерал! У тебя орден с алмазами на звезде, а в голове все думы о мохнатой писде! - вспыхнула Настя. – Я понимаю, что мужик - не кобель, и желание завалить бабу рогаткою ног кверху в его естестве заложено. Толковая жена знает, что он в сём не виноват, он хороший, но он другой, чем баба. Посему отказывать ему нельзя. Он - простой, а ты будь разной. Барин, я тебе десяток девок собой заменю! Учи меня будуарным хитростям без стыда, ибо, когда любишь, на всё ради Богом суженного пойдешь, тем более что в руках добрых твоих и вовсе сказочно чреслами кувыркать и лоно холить.   
     Мне вдруг стало интересно другое:
        - Настя, а почему ты колечко не носишь, - то, что я подарил на Покров?
        - Не пришло еще время мне надевать его, барин. Если придет срок, то увидишь ты свое кольцо на моем пальце, - ответила она, странно чеканя слова, смысл которых я не тогда понял.
      Теперь она сидела напротив и с рассеянной улыбкой смотрела, как я ем гречневую кашу, подперев голову кулачком. Пора бы мне, в конце концов, забыть о столичной жизни, решительно, но в который раз подумал я. Сколько дворян живет в деревне в окружении простых людей и в гармонии с природой безбедно и счастливо. Они узнают о происходящем в мире из газет, а в губернский город ездят лишь для того, что купить дорогого вина, новые книги, охотничьи припасы, подарки супруге и детям и женские безделицы таким преданным и милым подругам, как моя добрая Настя.
      Князь Щербатов пишет политические трактаты, граф Шереметев музыкальный театр открыл, а мой сосед из Бежецка граф Алексей Орлов стал наипервейшим в России коннозаводчиком. У всех в полюбовницах, и считай, что в домоправительницах, - наши крутобедрые ясноглазые крестьянки с хозяйской хваткой. И чем я хуже них? Хватит с меня пьяных дуэлей «до первой крови», военных опасностей и дипломатических мытарств! Со временем и занятие я себе достойное найду – винный заводик в поместье, наверное, построю. Для театра у меня пока народных талантов не хватало, да и сам я для деятельности антрепренера в «комедийной хоромине» был не приспособлен.
     Закурив вторую трубку, я в шутку спросил:
         - Граф Алексей Разумовский продает оркестр и танцорок оптом за 40 тысяч рублей, а за комедиантку 23 лет, умеющую петь на итальянском языке, просит отдельно 5 тысяч. Может, нам музыкантами обзавестись?
     Настя потемнела лицом:
         - Воля твоя, барин! Тебе, видать, моего тепла весною мало стало, чтобы ночами миловаться? Думаешь, комедиантка под тобой на римский манер вопить от ласки будет? Однако знай, что, ежели купишь эдакую певунью, тогда ее, как собачек борзых, зарублю и сама удавлюсь на березке за околицей!
        - Прости меня, Настенька, за шалость словесную - глупость дурацкую вымолвил! Лучше родного языка для меня нет и не будет, хотя многие иноземные лингвы знаю, а твой томный шепоток из наливных губок ночами лучше всякого оперного пения. Наш немеркнущий гений Михайло Ломоносов говорит: «Карл V, римский император, говаривал, что испанским языком с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятелем, итальянским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашёл бы в нём великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков». Извини за шутовство, и знай, что дороже тебя у меня никого нет!
       Она смягчилась, но глаза остались обиженными.
       У ворот в столбе песчаной пыли беззвучно возник всадник – по одежде судить городовой казак - на взмыленном коне. Он тяжело спрыгнул на землю и стал озираться, ища, к кому обратиться.  Я вышел к нему навстречу, когда Настя бегом с бельэтажа принесла и умело накинула мне на плечи преображенский сюртук с погонами.
    Казак отдал мне честь и поклонился:
        - Вы будете князем Оболенским? - окающий говор выдавал в нем коренного волжанина. Я кивнул. – Получите личную депешу от Тверского провинциального старосты Его сиятельства графа Сиверса Якова Ефимовича.
    Я взял пакет и наткнулся на его недоуменный взгляд. Настя схватила сзади мою руку и шустро вложила в ладонь рубль. Я отдал его казаку со словами благодарности, и предложил ему пройти в людскую перекусить с дальней дороги. Казак снял шапку, расправил усы и величественно пошел вслед за моей статной домоправительницей отобедать.
    В конверте было два листа. Сиверс торопливыми каракулями извещал меня, что в Твери проездом остановился граф Никита Иванович Панин и желает посетить меня «по старой дружбе».
    Действительного статского советника, сенатора и воспитателя наследника престола Панина я хорошо знал по службе в Зимнем дворце, но старой дружбой это длительное знакомство назвать было никак нельзя. Точнее, такие взаимоотношения причислять к товарищеским узам – все равно, что считать рекрута приятелем генерала!
    Граф после смерти Бестужева-Рюмина по именному указу Екатерины II стал старшим членом Иностранной коллегии, не пожелав вступить в официальную должность государственного канцлера, но сразу оттеснил собой на задний план вице-канцлера князя Дмитрия Голицына. Он был не только наставником российских дипломатов, но возглавлял воссозданную императрицей Тайную экспедицию. По сравнению с ней Тайная канцелярия графа Ушакова и Александра Шувалова выглядела монастырской богадельней!
     Второе послание было написано аккуратным неторопливым почерком человека, который тщательно обдумывал каждое слово. Руку Панина я узнал бы из тысячи.
            «Дорогой мой друг князь Андрей Владимирович!
     Дела государыни нашей столь пространны, что доселе не сыскал времени наведаться к тебе, чтобы в тиши дубрав припомнить наши юношеские забавы и веселые холостяцкие пирушки. Прости великодушно. Теперь следуя из Москвы в Северную Пальмиру, поспешил, чтобы изыскать для нас с тобой свободный вечерок. Жди в гости к ужину».
      Далее следовала его подпись без титуляции, что подтверждало наши свойские связи.
     Письмо всерьез насторожило меня: ужин предвещал непредвиденный и крутой поворот в моей размеренной сельской жизни. Зачем-то я срочно понадобился или Иностранной коллегии, или Тайной экспедиции. А, может быть, сразу обоим ведомствам?
     Я предугадывать ничего не стал, поскольку никакой прорицатель не смог бы предвидеть, какие замыслы рождались в голове скрытной просвещенной императрицы Екатерины Алексеевны, которая давно выросла из простенького платьица принцессы Ангальт-Цербстской и на моих глазах успела надеть богатые наряды Великой княгини Романовой. Нынешнюю Великую и Премудрую Матерь Отечества, какой ее нарекла Уложенная комиссия, я еще не видел, но полагал, что она так и осталась хладнокровной и самолюбивой женщиной, которая видела в мужчинах лишь инструмент для исполнения своих необузданных желаний и далеко идущих планов.
     Я позвал Настю, чтобы отдать распоряжения относительно выпивки и угощений. Она попросила дать ей прочесть письмо и тут же спросила, когда в Петербурге принято ужинать.
      - Понимаешь, моя хорошая, при покойной Елизавете Петровне время вечерней трапезы целиком зависело от ее аппетита и настроения. Я сам не помню, чтобы существовал такой указ. Разумеется, все дипломатические приемы были расписаны по часам, и этим ведал записной педант граф Бестужев-Рюмин. Императрица в быту могла потребовать украинский борщ с салом и пампушками в полночь.   
      - Привередливой была наша добрейшая царица! – весело улыбнулась Настя. – Такой женщине трудно было угодить. Разве что сельскими щами с чесноком! Знаешь, я накрою на стол к шести часам, а что, сама выберу, как ты учил. Скажи мне только, сокол мой Андрюша, будет ли твой столичный ферт мою водку пить и деревенскими соленьями закусывать? А вдруг он оскорбится, и это тебе навредит?
     Я посмотрел в ее любящие глаза, и порадовался, что она, такая нежная и мудрая, оказалась рядом со мной в эти трудные полгода.
      - Свет мой Настенька, если я срочно понадобился, то он куражиться не будет. Да и он из недавних мещан, и потомственное дворянство выслужил лакейством своим в отличие от меня, природного Рюриковича. При Петре Великом слепленные им наскоро из простолюдинов и немцев бароны и графы поначалу вставали при появлении всякого князя. Но царь был всегда на их стороне, родовитых бояр не любя, и понемногу стерпелось. Но они-то свое место отлично помнят, синекура безродная! – закончил я в сердцах неприлично грубо.
     Знать бы мне тогда, на что способны эти дворяне петровского изготовления, смолчал!
     К вечеру я привел себя в надлежащий для «дружеского ужина» порядок, но мундир решил не надевать, предпочтя ему цивильный костюм, приобретенный семь лет назад в Париже. Бог его знает, может статься, что при нынешней власти преображенские галуны будут истолкованы всесильным Паниным как вызов опального дипломата!
     Настя накрыла праздничный стол в центральной зале, руководствуясь французской книгой с цветными рисунками. Ее домашнее образование по моему учебному плану предполагало отвести под обучение иностранным языкам следующую зиму, хотя французскую интимную терминологию она со мной усвоила прочно. Она переоделась в красный сарафан и надела на волосы берестяной кокошник под платком с кистями, как положено крестьянке. Мои попытки заставить ее по этому поводу надеть европейское платье с фижмами закончились неудачей. Она объяснила, что граф непременно истолкует такое одеяние дворовой женщины неправильно, будто она ему ровня. Скоро я с горечью убедился в ее правоте.
      Карету Панина я встретил у ворот, и небрежно поприветствовал его коротким наклоном головы. Тучный граф вылез, опираясь на руки слуг, и сразу обнял меня. Мы прошли в дом.
       - Признайся, что ты немало удивлен моим визитом, - без предисловий начал разговор Никита Иванович.
     Я согласно кивнул и полюбопытствовал:
       - Отчего не возвели вас в канцлеры, граф?
       – В управлении России действует более сила персон, чем власть мест государственных! Я здесь по личному поручению императрицы. Государыня велит тебе немедля возвращаться на службу. 
       - Куда, в гвардию, или к вам в Иностранную коллегию?
       - Поговорим после еды, ибо разговор длинный предстоит. Угощай дорогого гостя, князь!
     Настя проворно прислуживала нам, чутко прислушиваясь к беседе. И, наверное, увлекшись, ненароком выдала себя, спросив гостя:
       - Ваше высокопревосходительство, не желаете ли грибков соленых под перцовую водочку?
     Панин мгновенно понял все – русские крестьяне никогда тонкостей Табели о рангах не знали, да и малоземельные помещики были в ней не особенно сведущи. Образованность крестьянки дала ему возможность сделать вывод о наших с ней отношениях.
        - Спасибо, любезная красавица, положи их мне на блюдо. И оставь нас одних.
      Мы в завершение ужина выпили по лафитнику яблочной водки и затворились в моем кабинете, где закурили трубки. Я терпеливо ждал продолжения разговора, ради которого Панин навестил меня. Однако начал он с совсем другой темы, чтобы сразу обезоружить собеседника. Этого умения у него было не отнять.
        - Князь, не собрался ли ты взять в жены эту холопку лицом и телом Психее подобную?
        - Я дал ей вольную, и она отныне не ревизская душа. Позвольте полюбопытствовать, Никита Иванович, с каких это пор власть предержащие интересуются матримониальными замыслами подданных. Я ведь свободен в своем выборе жены, не так ли?
        - Нет, князь, ты не можешь сам решать, с кем судьбу свою связать, - ответил Панин каламбуром. - Императрица намедни подписала указ о том, что дворянин может взять в жены простолюдинку только с ее личного согласия и за особливые заслуги перед Отечеством, - и, увидев мое возмущение, охотно пояснил. - Матушка наша царица заботится о незамужних девицах достойного происхождения. Из-за таких сластолюбцев, как ты и Шереметев, дворянские девы не дают многочисленного потомства, и, тем самым, не укрепляют основы государственного устроения Российской державы. Ныне дворяне объявлены опорой империи. 
         - Насколько мне известно, в Европе даже короли издавна берут в жены купчих и дочерей подлых ростовщиков, вроде Екатерины Медичи. И в той же Германии так поступают многие небогатые аристократы. О Швеции я вообще не говорю. Императрица переписывается с Вольтером и Дидро, ратующими за свободу, равенство и братство, чем роль рыцарства и шляхетства всячески принижают, а в России поступает наоборот! Французский философ Алексис де Токвиль говорит, что европейские народы испытывают естественное стремление к свободе, ибо будучи предоставленными самим себе, ее ищут и болезненно переживают её утрату. «Люди стремятся к свободе, но больше всего к справедливости. А что как не равенство представляет собой высшую степень справедливости? Однако равенство вызывает в них страсть, пылкую, неутолимую, непреходящую и необоримую; они жаждут равенства в свободе, и, если она им не доступна, они хотят равенства, хотя бы в рабстве». Вразумите меня, граф, где же здесь Просвещение?
         - Не будем обсуждать высочайшее повеление. Нам с тобой это дело не по чину, - оборвал меня Панин. – Императрица говорит, что свобода – это лишь призрак обманчивый, за которым следуют хаос да бездна. Матушка-царица руководствуется велемудрым мнением соратника Великого Петра Феофана Прокоповича, коий писал: «Русский народ таков есть от природы своей, что только самодержавным владетельством храним быть может, иначе содержаться ему в целости и благосостоянии отнюдь не возможно». Послужи достойно престолу, и получишь юную полюбовницу в законные супруги, я тебе обещаю. Она часом не стельная? – меня покоробило употребление слова из обихода пастуха по отношении к женщине.      
      Граф подметил мою недовольную гримасу и, словно издеваясь, продолжил в том же зоологическом тоне:
          - Если яловая она, то поспеши оставить наследника и должное завещание. Дело тебе предстоит нешуточное, можешь и жизни в одночасье лишиться.
      У меня возникло острое желание указать графу на дверь, но я сдержался. Панин никогда не был женат и, по слухам, не скрывая, откровенно презирал женщин, что извиняло его. Он поймал меня в свои сети, чтобы использовать мою любовь к крестьянке для принуждения беспрекословно подчиняться шефу Тайной экспедиции.
          - Я вижу, что ты согласен. Теперь слушай меня внимательно.
      Граф набил табаком другую трубку и со смаком ее раскурил, окутавшись плотным дымом.
          - Своей опалой ты обязан нынешнему польскому королю Станиславу-Августу Понятовскому. На дипломатическом приеме в честь его тезоименитства ты был по пути из Франции с посланником князем Воейковым, и этот щеголь, круль посполитый, тебя узнал и потребовал строго наказать за оскорбление высочайшего монаршего достоинства. Ты, оказывается, находясь в карауле, в 1757 году подстерег его у дверей спальни Великой княгини, избил изрядно и выбросил как нашкодившую дворнягу за ворота.
           - Я исполнял указание Елизаветы Петровны, - ответил я.
        Письменного приказа на сей счет не существовало - императрица не любила бумажную волокиту, к тому же дело было семейное. Когда французский посол потребовал от Елизаветы Петровны экстрадиции секретаря английского посланника графа Понятовского из Петербурга, намекая на его любовную связь с Великой княгиней, государыня вызвала Екатерину. Та в отчаянии от грядущей разлуки с красавцем-любовником заявила императрице: «Что такое представляет собою какой-то де Броньи по сравнению с Великой русской императрицей и как смеет он предписывать свою волю повелительнице сильнейшей европейской державы?». Вступать в полемику с ней мудрая Елизавета Петровна не стала, а приказала мне «изловить поляка и сделать ему моветон, чтобы тот сам бежал из России».
      Так я поступил, и, не затрудняясь куртуазным убеждением, свалил его как нечаяно изловленного татя в нощи на пол модным английским ударом в подбородок, после чего наёмного британского письмоводителя мои бравые кавалергарды вынесли на свежий воздух, дабы дать ему прийти в себя. Понятовский был объявлен персоной non grata за «неподобающий графу дебош, учиненный в Зимнем дворце». Великая княгиня Екатерина Алексеевна затаила на меня долговременную женскую обиду, хотя ее имя никем не упоминалось.
         - Знаю я про это, всё дело помню. При мне это свершилось. Но императрица, матушка наша Екатерина Алексеевна, чтобы потрафить Понятовскому, которого сама с трудом взгромоздила на престол Речи Посполитой, устранила тебя со службы, сказав, что ты тяжко болеешь по причине ран, полученных при взятии Берлина. Ты же был тогда при штабе корпуса генерала Захара Чернышова? И в Варшаве буря скоро улеглась. Но теперь тебе придется восстать из небытия, чтобы сохранить этому самому Понятовскому престол. Бывает такая ирония судьбы!
         - Граф, неужто так крепка былая любовь императрицы к Понятовскому? Зачем ей такой немощный король в Речи Посполитой? К чему столько копий сломано и денег потрачено ради салонного бонвивана? Я знавал ее Великой княгиней, и пришел к убеждению, что у нее не по-женски расставлены ценности: сначала рассудок, потом расчет, и только напоследок горячие мужчины.
          - Такой она и осталась! Князь, ты как дипломат на все руки, знаешь, что Россию империей признали только Пруссия, Голландия и с лукавыми оговорками Швеция, когда получила денежную компенсацию 1,28 миллиона рублей серебром за потерянные прибалтийские земли. В Вене, Париже и Лондоне нашу императрицу унизительно обзывали «царицей Московии», в польских посланиях в Петербург был адресат - «Московская княгиня», а испанцы и вовсе Тартарию какую-то вспомнили. Однако как только назвал Понятовский нас «Российской империей», то дело сразу повернулось иначе. Чай, Речь Посполитая – вторая по величине и древности держава Европы. И пиетет достойный появился, и отношение уважительное повсюду – сразу про Московию забыли. Государыню законной императрицей все государства признали, и закончились подлые сплетни про  то, что мужа с трона низвергла. Тут, брат, победа огромная мирового масштаба.
       Меня раздражало то, как граф Панин строил фразы - в ветхозаветной манере чванливых пяти кабинет-министров приснопамятной императрицы Анны Иоанновны. Мне приходилось подлаживаться под его речь учителя русской словесности.
         - Никита Иванович, переходите, если вам не трудно, к цели вояжа.
         - Не спеши, князь, - Панин отхлебнул портвейна из бокала и от удовольствия зажмурился.
       Я не спешил:
          - Мой дед говаривал: «Не кланяйся царю низко, если не хочешь, чтобы тебе на шею воевода сел!»
       Панин тяжело вздохнул, покачал головой, но стерпел мою выходку:
          - Теперь слушай мой приказ. Тебе надлежит отправиться в Курляндию под личиной фрондера, которого разыскивает Тайная экспедиция как государственного отступника. В Петербурге давно не появлялся – значит, скрывался от властей. Твой послужной список известен при европейских дворах, и в Митаве тебе поверят. Ты в газетах читал про польские дела?
          - Граф, вам не хуже моего известно, что наши газеты изначально предназначены не для освещения, а для затемнения самых простых вещей. Читаешь и содрогаешься, сколь много у империи явных и скрытых врагов, которые хотят извести с корнем русский народ. Ко всему нашей сердобольной императрице приходится постоянно кого-то из союзников выручать, хотя те сами и не ведают, что они – самые закадычные друзья России, и в ее материнской заботе нуждаются.
          - Ох, плачут по тебе застенки Тайной экспедиции. Но именно такой князь Оболенский для дела и нужен. Проще говоря, взбунтовались польские вольнодумцы против Понятовского и создали Барскую конфедерацию для восстановления прежних вольностей и привилегий, которые наш посланник князь Николай Репнин им недавно урезал. Король трусливо качается между ним и магнатами как матрешка, а шляхта тем временем ополчение собирает. Возмутители оказали ему великую честь, объявив тираном и узурпатором. Нашли себе польского Цезаря за неимением другого! Впрочем, возможно, что свергать с престола местного диктатора, равного по подвигам знатному римлянину, для заговорщиков почетнее. Ради дела и кошку львом назовешь! Да и сам Понятовский себе цену знает — два раза писал императрице: «Не делайте меня королем, но призовите меня в себе!» Фридрих Прусский верно назвал его, бабского угодника и неутомимого танцора на балах, bonbons а lеvres pour femmes. Слыхал, небось?
           - Не слышал, но сказано хорошо: сладкий леденец для женских губ! – засмеялся я. – Намек-то непрезентабельный для монарха.
           - Тебе виднее, я-то женщин сторонюсь. Так вот, деньги инсургентам присылают открыто - прямо из Версаля. Государыня выдвинула войска к нашим рубежам, но после разгрома они могут уйти в горную Валахию или в непроходимые курляндские леса. Тогда военные действия затянутся на радость королю Людовику XV, который и турок с крымскими татарами к объявлению войны с нами подталкивает.
           - В Курляндии прочно сидит герцог Бирон. Он, пребывая ссыльным в сибирском Пелыме и Ярославле, заметно обрусел за двадцать лет. Видел я его мельком в Варшаве – в нем немецкого ничего не осталось!
           - Вот тут ты ошибаешься, друг ты мой сердечный! Он Россию в душе ненавидит, и спит и видит, как бы из вассальной кабалы у короля Понятовского выскользнуть. Войск у нас для усмирения его обид не хватит, если в Польше дело затянется. Да и турок в расчет надо брать! Ты ведь сам дипломат, не хуже моего расклад карт видишь. Фронт будет длинноват для наших вооруженных сил. Посланник в Курляндии Иван Матвеевич Симолин пишет, «что Бирон не отмечает ласками и наградами преданное ему дворянство, а с другой стороны — не обнаруживает достаточной твердости в обращении с противниками; на него жаловались, что он имеет в виду всех погубить, разорить, разогнать».
          - Вы что, мною хотите пехотный полк заменить?  - удивился я.
          - Нет, братец, только тяжелую кавалерию, - взгляд Панина отяжелел. - Есть у Бирона одно слабое место, и его надлежит использовать.
          - Что под слабым местом имеете в виду, граф?
          - Ты будто и не знаешь, где самое слабое место у мужчины, - я невольно покраснел. – Любовница молодая у него есть - София Потоцкая, барскими конфедератами к нему подосланная. А ты говоришь, что в нем ничего немецкого не уцелело! Бывшему конюху русская ссылка пошла лишь на пользу – сил подкопил на здоровом воздухе с запасом, только молоденькую кобылку ему подавай! Твое дело состоит в том, чтобы эту самую Потоцкую по-военному быстро в «горизонт уложить» и что-нибудь столь романическое пообещать, чтобы она после парижских плотских радостей с бывалым гренадером непременно уговорила похотливого старика добровольно сложить свои полномочия в пользу сына Петра. Переворот там сейчас нам непотребен, опасно нынче России вмешиваться в польскую склоку, - легко перешел Панин на знакомый для гвардейского слуха фривольный говор. Да, дипломат он был прирожденный, хоть и худых кровей!
          - Вы оскорбляете меня, граф! Попрошу выбирать выражения! - попытался я стать в позу оскорбленной невинности.
          - Нечего мне выбирать обходительные слова, - прикрикнул на меня Панин.– Знаю поименно, сколько французских баронесс и виконтесс ты обрюхатил. Есть у меня отчеты наших посланников Голицына и Чернышова о твоих веселых похождениях и постельных забавах в Париже. И о малокровной жене своей тутошней, небось, вовсе тогда не тосковал? Так-то, пехотный гвардеец! – И поиграв желваками под щеками, добавил едко, - Надо по возвращению дать под твое начало конногвардейский реджимент, жеребец ты эдакий!
       Вот он какой, знаменитый панинский «ход конем»! Хватка у него была волчья. Я молчал, думая, сколько он, заядлый картежник и женоненавистник, еще выложит тузов из рукава, если буду сопротивляться. Граф меня обыграл вчистую! Похоже, пора уступать.
       Панин поднялся из кресла, выбил пепел из трубок и зевнул:
          - Пойдем, князь, выпьем на дорожку твоей чудесной водки, и грибочками закусим. Твоя Психея – отменная мастерица! Я ей сам об этом скажу: все бабы любят, когда их хвалят. Жаль, что достойного презента для красавицы не припас: Сиверс от одного моего вида так одеревенел, что толком ничего объяснить мне не сумел, - желчному графу явно удавались каламбуры. - А наследником займись немедленно, на что отвожу тебе десять дней, не более. Считай мои слова приказом государыни. А ее приказы надо исполнять без задержки, слышишь, князь?
       Настя появилась в зале, как только за нами хлопнула дверь, и, глянув на мое расстроенное лицо, побледнела.
       Панин вальяжно раскинул свое большое тело на стуле:
          - Барышня, - я невольно напрягся, услышав из его уст дворянское обращение к простолюдинке, - налей мне водочки под грибы, и князя своего не обдели вниманием. Сама солила?
      Настя смешалась до пунцового румянца и просто кивнула.
          - Хороши твои соленья, молодец!
       Мы выпили, с хрустом прожевали грузди, и Панин встал.
          - Андрей Владимирович, следуй, минуя Варшаву – ты там в розыске, - с остановкой в Риге, прямиком в Митаву в лейб-кампанском мундире, чтобы там воочию увидели твою оппозицию очумевшему от пьяного самодовольства Гришке Орлову, и что гвардия им недовольна. Деньги возьми в карете, их должно хватить для курляндского медвежьего угла. Да в пути порох держи сухим! Помни завет царя Петра I: «В России две вечные проблемы - дороги и дураки на дорогах». С Богом, друзья мои затворники!
       Панин уехал в Тверь, и я вернулся с кошелем денег в усадьбу.
       Опечаленная Настя сидела в углу, сжавшись в комочек. Глаза у нее были полны скорбью вавилонской.
          - Подвела я тебя, барин?
          - Все идет так, как мне на роду написано, что к лучшему. Твоей вины тут нет, да разве любовь может быть бедою?! И больше не называй меня барином, ладно? Начинается и у тебя теперь другая жизнь, и надеюсь, что очень счастливая, если мне Бог даст скоро вернуться, а тебе стать…, - я вовремя остановился, ибо такие слова о пока неясном, но совместном семейном будущем говорят в другой обстановке.
       Настя расцвела и радостно кивнула, словно прочла мои мысли.
       Ночью она пришла возбужденная – мне было слышно с двух шагов, как у нее громко бьется сердечко. Я дружелюбно обнял ее за плечи и спросил как бы невзначай:
          - Настя, а почему у нас с тобой нет детей – полгода прошло! Ты обещала мне когда-то, помнишь?
       Она, вдруг задохнувшись, резко села, выпрямив спину, чтобы глотнуть воздуха, а потом нагнулась заглянуть в мои глаза.
           - Я говорила другое: если ты только захочешь, то я обязательно понесу! Правильно люди говорят: «память забывчива, а тело заплывчато!»
           - Дорогая моя, ты же умеешь говорить нормальным, литературным языком? Зачем ты…, - она крепко зажала мои губы ладошкой, не позволив мне закончить фразу.
           - Я знаю, как мне надо говорить. В этом слове нет ничего дурного и обидного. Даже когда женщины его не произносят вслух, они его говорят про себя. А понесут они в себе дар драгоценный: Богу и избраннику угодный, чтобы они оба спустя десять полнолуний возрадовались от чуда свершившего и подобное себе чадо на руках матери увидели. Нет, сиё слово правильное и правдивое!
       Она тяжело с обидой вздохнула и попеняла мне без излишней укоризны:
          - Только ведь ты мне ничего такого про ребеночка не сказал!
      Настя убрала руку, чтобы я смог вздохнуть полной грудью и промолвить те слова, которых она так долго ожидала услышать:
          - Тогда я сейчас говорю и прошу тебя об этом!
      Ее лицо неуловимо преобразилось, став строгим, но с мечтательными отстраненными глазами. Она дрожала всем телом как от озноба.
          - Дай мне подготовиться, мой дорогой, обожди еще денек.
      Я искренне удивился – раньше такое часто случалось с женщинами помимо моего и их желания. Она опять почувствовала мой вопрос, хотя я не проронил ни звука.
          - Ты должен понять, что нечаянные дети нередко остаются чем-то обделенными: кто умом, кто здоровьем, кто красотой, кто счастьем, да мало ли чем еще! Только дитя, зачатое от взаимной и доброй любви, будет наделено Божьей благодатью. Его должна очень сильно желать женщина; но она должна твердо знать, что ребенка хочет и ее возлюбленный избранник. Ради этого она перенесет все муки и не убоится смерти родами. Обещаю понести и быть матерью твоего сына! Но сегодня не сходись со мной, пожалуйста, и оставь меня до поры порожней!
     Я не стал ей перечить, хотя после сказанного мне безумно захотелось обладать ею. Сдержавшись, поинтересовался с досадой, чтобы отвлечься от плотских желаний:
          - Ты хочешь сказать, что силою своей воли можешь уберечься от беременности?
          - Обиделся ты на меня, вижу! Не буду бабьих секретов открывать, но кое-что объясню из того малого, что мужику понятно будет. Все твои возбудительные заграничные потехи чудесны, - как будто в райских кущах каждый раз бывала, - но чрево мое столько раз впустую ожидает твоего семени, что в нужное время к нему бывает не готово от усталости. Ласки должны быть запретным блюдом на столе, если ты стремишься к чадорождению. Да, кроме того есть разные травяные хитрости, - она загадочно усмехнулась, - навроде цветочной кашицы. Вложишь в себя щепоть загодя, и ничего не будет. А мужик на бабе как глухарь на токовище – только себя слышит.
         - Античный врач Соран Эфесский для предотвращения нежелательной беременности советовал: «После совокупления женщине надлежит задержать дыхание, отставить тело назад, ибо так семя не проникнет внутрь, а далее быстро присесть и чихнуть», - сослался я на авторитет.
        - Барин, а каким местом надо чихнуть бабе? - состроила умильную рожицу Настя. - Низом и так под тобой завсегда чихаю от сладости, а пока встану как кошка, справляющая нужду, твое семечко в мой золотник успеет забежать! Глупы твои книжные советчики, благо, что древние!
      Я вторично за день был посрамлен, но на сей раз не светской казуистикой дипломата и заплечных дел мастера графа Панина, а крестьянской тысячелетней мудростью, воплощенной в русской женщине.
      Послезавтра вечером Настя пришла в белой ситцевой рубахе до пят и с венком из васильков на уложенных короной косах, строгая и одухотворенная. Я притянул ее к себе, чтобы по привычке раздеть самому, но она вырвалась, приложив палец к губам. Она сняла свое жреческое одеяние, и я увидел, как светится ее кожа, отражая пламя свечи. На безымянном пальце правой руки мерцал рубин подаренного мною золотого перстня. От нее пьяняще пахло ранним липовым мёдом с горчинкой.
      Все происходило в этот раз в полном безмолвии, пока мы не откинулись на спины, чтобы отдышаться.
      Настя заговорила первой:
          - Родной мой, я загадала на нас, и ходила утром в рощу, посмотреть, остались ли на ветках прошлогодние желуди. Там нашелся один-единственный плод. Смотри!
      Настя вытащила из венка необычного вида желудь: под одной шапочкой было два сросшихся тельца. Я, было, оторопел, но скоро понял, что она собирается носить под сердцем нашу двойню.
      Она гордо обняла меня и со смехом взъерошила мою гасконскую бородку, подстриженную в подражание любвеобильному французскому королю Генриху IV Бурбону:
          - У нас по двору будут двое красавцев с липовыми сабельками бегать, и тебя радовать всю оставшуюся жизнь. Клянусь тебе, что их выношу и рожу! Да минуют тебя все напасти, любимый мне Богом суженный! Запомни меня как мать твоих сыновей, и носи в памяти мой нынешний чистый образ. Стану я краше, или подурнею, но такой, какая я нонешняя, мне быть не приведется. Женщина в моей поре как соцветие папоротника – цветет одну ночь, а счастьем дарит на всю оставшуюся жизнь.
      Утром я уехал в Курляндию, уже в версте от дома почувствовав, как одиноко мне будет без моей Насти, которую я твердо решил обратить в княгиню Анастасию Тимофеевну Оболенскую. Ради этого я был готов на любые свершения и рыцарские авантюры.
      В Риге я задержался, чтобы нанести дружеский визит губернатору генерал-аншефу Джорджу Брауну, ирландцу, принявшему русское подданство и православное имя Юрия Броуна, с которым познакомился на полях сражений Семилетней войны. 
      Последний раз мы встречались накоротке четыре года назад, когда меня под почетным конвоем выпроваживали из Варшавы. Обстоятельного разговора по понятным причинам тогда не получилось. Кроме всего прочего, у боевого генерала, попавшего из огня сражений в полымя государевой службы, оказалось много непривычных для офицера церемониальных хлопот.
      В те дни все остзейские бароны и степенные рижские бюргеры торжественно встречали новую императрицу Екатерину II. Они искупали свое пренебрежение маленькой принцессой Софией-Августой-Фредерикой из крохотного германского Ангальт-Цербста, которая была тут ровно двадцать лет назад и осталась незамеченной. Да и случайно умерший незадолго до этого от геморроидальных колик, летальному обострению которых всемерно поспособствовали семеновский поручик князь Федор Барятинский и преображенский сержант Алексей Орлов, император Петр III удостоился в Риге невиданного по размаху зрелищ приема с церемониальным прохождением парадным порядком ландполиции, фейерверками и салютом корабельных пушек.
     Известия о злопамятливости Екатерины II быстро достигли Балтийского побережья, и губернатору Броуну надо было загладить прежнюю оплошность с воскурением чрезмерного фимиама ее незадачливому, пусть и почившему в Бозе супругу. 
     Очередной самодержавной вдовице из России – августейшая девица Елизавета Петровна до Риги так и не добралась – отставной генерал устроил пышную встречу на границе Лифляндской губернии под украшенными цветочными гирляндами триумфальными арками. Двинский тракт на дистанции десяти верст от Белленгофа до Песочных ворот по его приказу непрерывно поливали водой, чтобы императрице Екатерине II Алексеевне было прохладнее ехать. Рижский магистрат превзошел Броуна в выражении верноподданнических чувств, построив на Ратушной площади «потешные» деревянные фонтаны, где вместо воды в послеобеденное время лилась попеременно водка и пиво к неописуемой радости обширной свиты государыни Всероссийской, и в особенности графов Алексея Разумовского, Григория Орлова и князя Нарышкина.
      Я тогда не наблюдал приезда государыни, находясь под надзором офицеров Ингерманландского полка, и рассчитывал узнать подробности сейчас в ходе аудиенции.   
     Генерал Броун встретил меня как старого приятеля, надев, впрочем, мундир со всеми регалиями и Андреевской лентой через плечо, и усадил обедать. Не помню, когда мы перешли на «ты», под Цорндорфом или Кунерсдорфом, но общались мы запросто, не церемонясь условностями. 
         - Юрий Юрьевич, обрисуй мне здешнюю диспозицию. Я долго не был в свете по семейным причинам, и хотел бы разобраться в балтийских делах с твоей помощью.
         - Знаешь, князь, я уже трижды подавал прошение об отставке Ее величеству, но получил отказ. Мне, простому солдату, трудно проникнуть в тайны высокой политики. Глянь, - как все кельтские выходцы, генерал так и не научился произносить русских мягких согласных звуков, и я невольно тому улыбнулся, - вот высочайшее мнение: «Ее Императорское Величество вознамерилось положить предел тиранической жестокости и распутному деспотизму, тем более что этим наносится ущерб государственной власти».
       Броун горделиво приосанился:
          - Все правильно. В Лифляндии крестьяне жили как римские рабы, у которых даже сапоги являются собственностью помещика, а браки считаются блудом - жен и детей по любой прихоти барона продавали как скот на базарах. Убийство же холопов было для них заурядным делом. Что и говорить, как были меченосцами ливонскими, так ими и остались, хоть и под шведами в лютеранство дружно обратились! Я немедля потребовал от ландтага исполнить волю государыни, но мне было отказано, и в возмущении душевном издал постановление, по которому за продажу крестьянина на собачьих торгах с разлучением семьи полагается штраф в 200 серебряных талеров, и в случае повторения -  отчуждение поместья в казну. Наказал, чтобы помещики все дополнительные повинности работников вознаграждали в любом виде, поелику барщину по Соборному Уложению своей властью ограничил тремя днями в неделю. Я определил меру домашних исправительных наказаний 10 парами розог, но не свыше трех ударов каждою парою по седалищу, и истребовал от помещиков показания о повинностях, отбываемых крестьянами. Ропщут бароны постоянно, на рескрипты давным-давно скончавшейся императрицы Анны Иоанновны об их вечных привилегиях ссылаются, и польской шляхте завидуют с ее обширными вольностями.
          - Да, эту сумасбродную самодержицу нам всем еще долго придется вспоминать! Ну, повествуй дальше. Однако не может такого быть, чтобы за свою смелость в реформах ты не был отмечен и достойно награжден императрицей?
     Генерал осекся и покраснел как недоросль, что было особенно заметно из-за белого чиновного парика, обрамлявшего лицо:
         - Не знаю, можно или это почитать монаршей наградой, но Екатерина Алексеевна сосватала молоденькую баронессу Элеонору-Кристину фон Менгден и повелела мне беспрекословно взять ее в жены.
         - Юрий Юрьевич, женщине, а тем более августейшей императрице, виднее, какую часть израненного воинского тела следует облагородить таким высоким знаком отличия, - произнес я с серьезным выражением лица, чтобы не сказать каламбур в духе главы Иностранной коллегии без должности: «губернатору Лифляндии всучили девку из Курляндии!» – Сердечно тебя поздравляю и поднимаю бокал за семейное счастье! Продолжай мою рекогносцировку, будь так любезен.
         - Бароны сенат жалобами на мое самоуправство завалили! В Лондон писали, императору австрийскому и королю французскому. Мне и угрожали убийством, и на дуэль вызывали, - правда, сами прийти побоялись, рыцари замшелые! Веришь ли, с заряженными пистолетами спать ложился! А императрица молчала, и не отвечала на мои доклады целых три года. Я измучился ожиданиями то ли монаршей похвалы, то ли сибирской ссылки.
     Я сокрушенно вздохнул, подумав, что здесь определенно не обошлось без моего сердечного друга графа Панина с его каламбуром: «выкручивайся, как сможешь, а победишь, мы враз тебе поможем!»
     Генерал, однако, воспарил духом и не преминул встать во фрунт, будто перед ним сидел не гвардейский премьер-майор, а сама Екатерина II, заканчивая свою историю:
        - Конец моим сомнениям и мучениям положила Уложенная комиссия, созванная нашей мудрой государыней Екатериной Великой для устроения законного порядка в империи. Она прислала мне вот такой значительный документ. Прочитай сам, князь.
    Я открыл гербовый лист. Там значилось:
         «Господа лифляндцы от коих мы ожидали примерное поведение, как в Просвещении, так и в вежливости, не соответствовали нашему ожиданию: они сначала просили и требовали, чтоб их законы были по материям читаны рядом с нашими. Но когда оных стали читать, а депутаты об их законах начали говорить так, как о прочих узаконениях, тогда они не только тех депутатов, но и всю комиссию попрекали, что будто они присваивают себе власть, коей комиссии не дано. Одним словом, я ожидала то, что они закричат громко “Слово и дело!” на всю нашу комиссию». Снизу была приписка лично для Броуна: «Скажи своим смутьянам, чтобы челобитных мне впредь не присылали. Они поданные Российской империи, а я не лифляндская царица, но всероссийская императрица. Давно пора уничтожить их право обращать крепостного человека в рабочую скотину!»
         - Молодец граф Панин, узнаю его баснописный почерк! Покойную Анну Иоанновну с ее бессчетными указами в пользу немцев безымянно ошельмовал, привязав ее к уличному кликушеству приставов из упраздненной Тайной канцелярии. Однако скверно поминать прах любого из Романовых всуе громогласно и для него небезопасно! Никите Ивановичу это обязательно припомнят, помяни мое слово, – злорадно заключил я.
      Броун согласился со мной, однако добавил с печалью во взоре:
          - Сейчас я понимаю, что истинная цель путешествия Ее величества Екатерины II в Лифляндию состояла не в инспекции прибалтийских губерний. Она хотела поднять авторитет Бирона, которого недавно с помощью моих солдат опять водрузила на курляндский престол. Старый лис со своей женой Бенигной-Готлибой с лошадиным лицом, от которого мои зеркала темнеют и трещинами кроются, если она в них заглянет, заранее прибыл в Ригу и встречал императрицу на лестнице Рижского замка, оттолкнув меня с почетным рапортом. В тот же день она уехала с ним в Митаву. На Двинской переправе Бирон раскинул шелковый шатер, где государыня наградила его сына Петра орденом Андрея Первозванного со словами: «У тебя, Иоганн, такая звезда уже есть!»
      Он замолчал на пару секунд и сказал, озираясь, свистящим шепотом:
           - Поговаривают, что Петр Бирон - незаконнорожденный ребенок императрицы Анны Иоанновны от утех с герцогом Курляндским. Тогда выходит, что он происходит от семени Романовых, хотя и по женской линии, - наверняка и документы на сей счет имеются, - но до поры, до времени представленный дворянству как первенец Бироновой жены Густав. Либо его приберегают про запас как наследника престола Российского, - наследник Павел Петрович слаб здоровьем, - либо вскорости ожидается аннексия Курляндии по его родственной просьбе. Екатерина II в поучительных речах не случайно всегда ставит Анну Иоанновну выше Елизаветы Петровны!
          - Я, Юрий Юрьевич, по придворной службе лучше других знаю, за что Екатерина II не любила покойную Елизавету Петровну – натерпелась попреков от государыни, которая в выражениях никогда не стеснялась! В журнале «Всякая всячина» в диалоге с личным секретарем Денисом фон Визеном она поставила русским дворянам в пример мнение князя Щербатова об Анне  Иоанновне: «Ограниченный ум, никакого образования, но ясность взгляда и верность суждений; постоянное искание правды; никакой любви к похвале, никакого высшего честолюбия, поэтому ннаикакого стремления создавать великое, сочинять новые законы; но известный методический склад ума, любовь к порядку, забота о том, чтобы не сделать чего-нибудь, слишком поспешно, не посоветовавшись со знающими людьми; желание принять самые разумные меры; любовь к представительству, но без преувеличения». А оды Ломоносова елизаветинскому возрождению России она ни разу не помянула, да и самого нашего гения в отставку отправила, чтобы подлинным - в отличие от тебя - ученым немцам в Академии наук не перечил.
         - Оба Бирона были объявлены соправителями Курляндии, чтобы сын мог заменить отца, в случае его вынужденного отсутствия, – кивнув, продолжал Броун. - В Митаве на ступенях Рундальского дворца старый Бирон сделал вид, что хочет пасть на колени перед императрицей, но та сама без помощи царедворцев подняла его и приветливо обняла. После обеда ей и свитским чинам герцог вручил памятные медали и двойные золотые дукаты. Впрочем, ужинала государыня у меня в Риге, заметив вскользь, что курляндский обед был невкусным, а вино – кислым и, видать, на гнилых яблоках заброженном. И тут же приказала мне отправить для охраны Бирона батальон инфантерии. Над ним начальствует прапорщик барон Фридрих, то бишь Федор, фон Буксгевден, командированный в Ригу из Инженерного корпуса для прохождения артиллерийской экзерциции.
     Вздохнув, генерал задал, наконец, мне извечный вопрос всех бессребреников, при Петре Великом составивших блестящую когорту его служилых «птенцов»:
         - Я, князь, России полвека служу верой и правдой, и народ русский уважаю и люблю. Лучшего русского солдата во всем мире не сыскать! Так почему же вы перед немцами заискиваете, особые кондиции для них пишете, все прегрешения им прощаете? Петр Великий позвал в Россию способных мастеров и военных из Европы, для которых там не нашлось достойного их талантам места. Немцами называли нас не по корням, а за незнание русского языка – немыми. Так называли меня, ирландца, француза Франца Лефорта, шотландца Патрика Гордона, фламандца Генрика ван Дама, англичанина Александра Лесли и саксонца Бургхарда Миниха. Роднила нас только протестантская вера. Как же получилось, что племянница Петрова, порожденная княжна от рода Милославских, стала читать это слово буквенно, полагаясь во всем на выходцев из Курляндии? 
     Этим вопросом задавались себе не раз жители московской Немецкой слободы, которые при Елизавете Петровне перебрались в Петербург. Все им отвечали по-разному, и я сделал свою попытку без претензии открыть конечную истину:
          - Есть ли у Бирона толика нордической крови, как у эпического Зигфрида, не знаю. Согласно инвеституре он француз - Ernest Jean Duc de Biron. По-моему, он – природный земгалец из местных старожильцев, - сказал я и прибавил примирительно. - У женщин, увенчанных шапкой Мономаха, сердечные привязанности часто становятся выше государственных помыслов, - о публичной связи императрицы с Григорием Орловым, вызывающей недовольство дворянства, я благоразумно умолчал: во всяком случае, граф русский, а не немец! - Кстати, как герцог Бирон, сосед твой, себя ведет в связи с выходками ливонских баронов у тебя в губернии? Слух идет по всей Руси великой, что он Митаву благоустраивает, но где деньги берет, непонятно.
          - Императрица Екатерина Алексеевна своим циркулярным письмом приказала мне встретить Бирона в Риге как владетельного принца Курляндского, и выдать ему из рентерии 20 тысяч рублей серебром. Больше я ему денег не ссужал, - ответил Броун, и добавил с сарказмом. - Ты при Бироне по малым годам не служил, а мне пришлось хлебнуть с ним лиха. Вернувшись в Митаву, сотворил он себе доходный промысел. Старый ворон, он нутром чувствует, где можно поживиться падалью! Сохранив семью крестьянскую, я не имею полномочий отменить право «первой ночи» для остзейских баронов по причине его исконной древности, хоть и преподобный пастор Лютер соотносил его по пагубности с папскими индульгенциями.
          - Во Франции оно по сей день действует, но вилланы уже в течение двух столетий откупаются от него, обогащая своих хозяев. Люди они зажиточные, - заметил я.
          - Местный землепашец беден и неучен, и к деньгам не приучен. Латгальцы и чухонцы лапти-то плести недавно научились по повелению царя Петра – при шведах зимой босыми, или в тряпичной обуви ходили, и мёрли, как мухи. А поскольку взрослая девица до брака частью семьи не считается, стали ливонцы творить свадьбы, и выкуп с жениха требовать. А тому платить нечем. Барон после своей ночи объявляет обесчещенную им женщину издавна порченною, а значит – ведьмой, и выставлял ее на продажу в Митаве. Курляндский герцог же через своих купцов их покупает и сразу втридорога перепродает полякам, а от них нигде не скроешься в посполитых просторах, - генерал побагровел от возмущения. - И начали бежать в страхе от своих хозяев девицы и молодые вдовы в ту же самую Курляндию, поелику до России далеко, да там нашими женщинами, к занятиям в поле неумелыми, русские помещики брезгуют. Солдаты Бирона устраивают на них псовые облавы как на диких зверей, и, помногу поймав, предлагают моим баронам их приобрести оптом. Такой вот гешефт у них обоюдный! И Митава богатеет, и ливонцы в накладе не остаются.
      Мы закурили трубки, задумавшись каждый о своем.
      Я теперь не представлял себе, как буду вести себя в Курляндии, где в просвещенном XVIII веке с собаками охотятся на женщин, хотя и не устраивают средневековые аутодафе как «псы господни», католические доминиканские монахи. Не исключено, что там, в ходу и убийцы со стилетами, и медики-алхимики с итальянскими ядами, сокрытые в глубоких подземельях, сводчатые входы которых затянуты столетней паутиной! Мне будет непросто в берлоге Бирона.
           - Слушай, соратник мой любезный, давай выпьем с тобой горькую чашу за помин души павших героев: и солдат, и генералов, - предложил Броун задушевным голосом.
      Мы подошли к столу, и стоя выпили по полному бокалу водки. Помолчав, я собрался было откланяться, но губернатор, хлопнув себя по сабельному шраму на лбу, воскликнул:
          - Ба, чуть не забыл! Мне из Тайной Экспедиции прислали предписание выправить тебе экстраординарный паспорт и дать опытного адъютанта в помощь. Бумаги готовы, а офицера сейчас позовут.
      Через несколько минут в зал строевым шагом, но немного косолапя, как всякий кавалерист, вошел рослый тридцатилетний на вид драгун с эполетами ротмистра. Увидев перед собой сразу двух генералов, он от неожиданности замешкался с рапортом. Броун его тут же выручил, что говорило об их давней обоюдной дружбе:
          - Прошу любить и жаловать, лейб-гвардии премьер-майор, моего верного товарища Бранислава Кайдаша из Олонецкого полка. С ним мы прошли через всю войну, начав бить пруссаков у Гросс-Егерсдорфа. Сам он серб, но истинно русский по храбрости, смекалке и стойкости. Он тебя нигде не подведет, заверяю тебя, князь!
       Сербские повстанцы с семьями в великом множестве появились в России после того, как согласно Белградскому миру 1739 года по настоянию капризного принца Евгения Савойского Священная Римская империя возвратила мусульманской Оттоманской империи православные Сербию и Черногорию. Императрица Елизавета Петровна отвела беженцам для постоянного местожительства образованную с этой целью Новую Сербию со столицей в Елизаветграде на правом берегу Днепра, и Славяно-Сербию с центром в Славянске на левом побережье. Из добровольцев сформировали 12 драгунских и гусарских полков, а во время войны с Пруссией ими усилили российскую кавалерию, распределив опытных конников по регулярным реджиментам.
      Я выступил навстречу и сам протянул Кайдашу руку. Он почтительно, но крепко пожал ее, слегка удивленный моим поступком: гвардейцы издавна славились своим высокомерием по отношению к армейским офицерам.
          - Окажите мне честь, ротмистр, и выпейте со мной чашу вина на брудершафт в ознаменование нашей будущей дружбы. Нам предстоит весьма опасное предприятие, где мы должны всецело доверяться друг другу. Как решит Бог, но можем и совсем сгинуть. Посему забудем о наших чинах! Ведь мы с вами – считай погодки, как я погляжу.
     Ротмистр облегченно улыбнулся, и мы выпили залпом.
          - Прошу, князь, обращаться ко мне по имени – Бранко, - сказал он, промокнув платком губы. Мы троекратно расцеловались и перешли на «ты».
      Рано утром мы не спеша выехали в Митаву верхом с запасными конями, экипированные для дальнего путешествия с положенным по «Военному Артикулу» оружием. С первого взгляда было незаметно, что под форменными мундирами есть потаенные карманы для кинжалов разного размера.
     Через пять верст мощеная булыжником дорога закончилась, и началась наезженная песчаная колея. В ее густой мягкой пыли конские ноги неслышно утопали по самые бабки, что не мешало беседе. Мы долго обменивались воспоминаниями о войне с Пруссией, впрочем, не сойдясь мнениями о генерале Виллиме Ферморе.
       Под Цорндорфом Фридрих II применил передовую тактику «косого боевого порядка», приносившему ему только одни победы. Участь сражения решила стойкость русских солдат, постоянно переходивших без приказа начальников в штыковые контратаки, неизменно отбрасывая противника на исходные позиции. Я от природы лишен проблесков литературного таланта, но мой приятель Болотов точно описал события: «Группами, маленькими кучками, расстреляв последние патроны, они оставались твердыми, как скалы. Многие, насквозь пронзенные, продолжали держаться на ногах и сражаться, другие, потеряв руку или ногу, уже лежа на земле, пытались убить врага уцелевшей рукой. Артиллеристы лежали рядами, целовали свои пушки – в то время как их самих рубили саблями – и не покидали их». Бой закончился общим отступлением пруссаков.
       После тактической победы под Цорндорфом Фермор отказался наступать на Берлин, бывший на дистанции суточного перехода, а приказал отвести армию в Речь Посполитую. При отходе в Померанию двадцать спешенных Румянцевым драгунских и конногренадерских эскадронов задерживали целый день двадцатитысячный прусский корпус у Пасс-Круа.
       Бранко усматривал в его приказе чуть ли не измену, а я – воинский здравый смысл: нельзя было вступать в огромный город с незначительными силами, тем более после столь изнурительного боя. Всерьез рассчитывать на помощь австрийцев Фермору не приходилось, что в дальнейшем доказала кампания 1760 года.
      Единомышленницей Кайдаша была и императрица Елизавета Петровна, которая, разбираясь в стратегии столь же знатно, как и в географии, в гневе перевела здравомыслящего шотландца на должность начальника дивизии. Вслед за ним был отправлен в отставку и пожизненную ссылку канцлер Бестужев-Рюмин, одобривший действия главнокомандующего и предложивший подписать мир при условии сохранения за Россией Восточной Пруссии. «Войну будем продолжать!» - сказала императрица ему вослед и погрозила державным пальчиком гигантскому глобусу, подаренному опальным вельможей. Его заменил граф Воронцов, который оказался неготовым для работы во внешнеполитическом ведомстве, и противоборство с австрийским кабинетом проиграл вчистую.
      Зато в оценке грамотных действий фельдмаршала князя Салтыкова и генерал-поручика графа Румянцева мы с Бранко были единодушны - они привели бы нас к окончательной победе над Пруссией, если бы не смерть Елизаветы Петровны. Я снова привел слова Болотова, прошедшего со мной бок-о-бок огонь Цорндорфа и медные трубы Кунерсдорфа, о том, что Петр Семенович Салтыков «был старичок седенький, маленький, простенький, в белом ландмилицейском кафтане, без всяких украшений и без пышностей. Но он имел счастье уже с самого начала своего полюбиться солдатам. Его любили за простоту и доступность и уважали за невозмутимость в огне».
      Мы с удовольствием вспомнили, как сражении при Кунерсдорфе 1 августа 1759 года Фридрих II обрушился на позиции Салтыкова, оставив австрийцев «на закуску». Он было намеревался обойти русскую армию с тыла, как при Цорндорфе, но фельдмаршал тут же повернул свой фронт кругом: русско-австрийская армия была им  заранее эшелонирована в глубину в расчете на такой шаблон. Фридрих сбил первые две линии, захватив 70 орудий, и посчитал это преддверием победы. Однако финальная лихая атака захлебнулась, как и рассчитал наш главнокомандующий, причем погибла вся вышколенная кавалерия Зейдлица, ринувшаяся в прорыв прямо на штыки русской пехоты.
     Перейдя в контрнаступление, русские и австрийцы опрокинули войска Фридриха, а объединенная конница Румянцева и фон Лаудона добила бегущих с поля боя ошеломленных вояк противника. Прусская армия потеряла 30 тысяч офицеров и солдат, а в плен сдалось 4500 человек. Русские трофеи составили 29 знамен и полковых штандартов и 172 артиллерийских орудия при общих потерях союзников в 16 тысяч человек.
         - Э-эх, проживи императрица Елизавета еще немного, не было бы сейчас у нас забот, - сказал Бранко и тут же поправился. - Но тогда бы мы не повстречались с тобой, чему я крайне рад.
         - Друг мой, за такое стечение обстоятельств я также признателен судьбе, - ответил я, и вспомнил. - Знаешь, как Фридрих поначалу называл Семилетнюю войну: битьем трех глупых баб. Он имел в виду Елизавету Петровну, австрийскую императрицу Марию-Терезию и фаворитку маркизу де Помпадур, которая всем во Франции заправляла и короля Людовика XV вывозила на фронт, чтобы проветрить после беспрестанных интимных потовыделений и семяизлияний в дупла молодиц. И русская баба по характеру, наша царица его побила в хвост, и в гриву!
      Кайдаш с недоумением во взоре спросил:
          - Почему же после смерти князя Салтыкова Елизавета Петровна не назначила умницу Румянцева главнокомандующим? Воинские звания в России присваиваются тогда и сейчас вовсе не по выслуге лет. Возложила бы императрица на его плечи эполеты генерала от инфантерии и дала нужную должность: дела бы в Пруссии иначе пошли.
      Я снисходительно взглянул на него с высоты своего придворного опыта:
          - Ну, во-первых, этого не допускали мудрецы из австрийского гофкригскрата, которые усматривали в молодом генерал-поручике мятежника супротив уставов воинских. В Вене считали, что нам следует копировать принципы «кордонной» оборонительной тактики, созданной графом Францем-Морицем де Ласси, тогда как стратегия русской армии при Петре Великом сочетала быстроту маневра благодаря применению казачьей и татарской кавалерии, и концентрации основных сил и артиллерии на решающих участках боевого соприкосновения. Верно говорил нелюбимый братьями Шуваловыми сенатор Василий Татищев «тиранство достоинством, а щегольство фронта у нас теперь службой именуются». Во-вторых, Елизавета Петровна остерегалась, как бы его буйные порывы в молодости не проявились вновь во вред государственным интересам.
           - Какие еще ошибки? Кто без греха прожил молодость, тот бесцветно и дела земные закончит!
           - Так мыслят мужчины, а женщинам просчеты в пору их цветения дороже обходятся и вспоминаются горше! Когда Анна Иоанновна разрешила зачислять дворянских детей в полки с момента крещения, отставной Преображенский секунд-майор, то есть по армейскому разряду генерал, Александр Семенович Румянцев записал сына в гвардию, и в пятнадцать лет юноша получил эполеты  подпоручика Преображенского полка. Поскольку чин по Табели о рангах соответствовал армейскому подполковнику, то Петр Александрович подал прошение герцогу Бирону, которого отец предварительно умилостивил щедрым приподношением, с просьбой о переводе в кавалерию с повышением в чине. И в петербургских салонах появился полковник шестнадцати лет отроду, тут же привлекший к себе внимание серьезностью суждений и обширными знаниями обо всем, что касалось военного дела. В остальном Румянцев ничем не отличался от сверстников, часто устраивая шумные холостяцкие пирушки и непременно участвуя в полуночных поездках на невские острова - излюбленное место дуэлей и прочих юношеских потех. Жалоб на непоседу накопилось столько, что Елизавета Петровна вынуждена просить отца примерно наказать сына за «проказы». Потом в столичных салонах злословили, что папаша-генерал запросто высек сына-полковника по прибытии того в отпуск. Во всяком случае, став полковым начальником, юный старший офицер женился и посвятил всего себя службе и семье.
     Мы посмеялись, каждый с удовольствием вспомнив о своих молодеческих шалостях.   
         - Скажи мне, князь, - посерьезнел вдруг Кайдаш, - ты при дворе долго служил, - как наследник престола мог пойти на сговор со злейшим и исконным врагом России - королем Фридрихом Гогенцоллерном? Под Цорндорфом, исполняя его приказ не щадить ни одного русского, пруссаки сбрасывали в ямы наших раненых солдат и закапывали их вместе с убитыми. Сам тому был очевидец! Что за человек был император Петр III, который вернул разгромленной в пух и прах Пруссии все завоеванные немалой русской кровью земли и о котором Старый Фриц сказал: «Царь России — божественный человек, которому я должен воздвигать алтари»?
     Размеренная поступь наших буцефалов располагала к неторопливой повести. Я устроился в седле поудобнее, и пустился в реминисценции в духе лесажевского «Жиля Бласа»:
          - Елизавета Петровна после венчания на царство наследником Российского престола и Великим князем объявила своего племянника Карла-Петера-Ульриха, сына умершей родами старшей сестры Анны Петровны и Карла-Фредерика герцога Шлезвиг-Гольштейн-Готорпского. Однако он являлся и наследным шведским принцем, как внук Карла XII - королева Ульрика-Элеонора была бездетной. Большую часть времени мальчик проживал в строгой атмосфере лютеранского Стокгольма под присмотром гофмаршала графа Бруменна.
     Для того чтобы заполучить подростка в Петербург, государыня приказала командующему русской армии фельдмаршалу де Ласси начать генеральное наступление в Финляндии. Шведы были совешенно разгромлены, и по Уверительному акту 1743 года, согласованному в селении Або, Ульрика-Элеонора была вынуждена отказаться от планов короновать мужнего внука на престол, пользуясь им как разменной монетой на переговорах.
     Регент престола фельдмаршал Левенгаупт такой ценой выторговал условия мира без территориальных потерь: ведь вопрос стоял о присоединении Фенноскандии и Лапландии к Российской империи! И юного Великого князя, прозванного сановниками по примеру вздорного папаши «голоштанным герцогом» и окрещенного в православии Петром Федоровичем, привезли в Зимний дворец как самый ценный трофей. И после по-протестантски скромного шведского двора тот окунулся в круговерть непрерывных богатых пиров, карнавалов и парадов в Петербурге. Я убежден, друг мой Бранко, что этот разительный контраст повредил неокрепший рассудок подростка и развратил его ощущением своей значимости, полученной не по его заслугам, а по простому факту рождения.
     Великий князь невзлюбил жену, с которой его сочетали браком по воле Елизаветы Петровны. Они были троюродными родственниками, что по естественным законам подспудно отталкивало их друг от друга. И темпераменты их были слишком схожими для того, чтобы остаться друзьями.
    Придворные сплетни об адюльтерах жены с Понятовским, Чернышовым, и, наконец, с Григорием Орловым совершенно отдалили супругов друг от друга. Я говорю только о тех, которых сам встречал в ее покоях, а некоторых и выпроваживал невежливо. И когда Екатерина родила наследника престола, близкие друзья Петра Федоровича принц Гольштейн-Беккский, герцог Людвиг Голштинский и барон Унгерн, убедили его, что сын Павел Петрович – плод тайной любви Екатерины и князя Салтыкова Сергея Васильевича. Правда ли это, не ведаю: со свечой у их постели не стоял!
       - Вижу по твоим глазам, что ты сомневаешься в отцовстве Салтыкова, - загорелся любопытством Кайдаш. – В чем причина?
       - Суть в том, что к моменту рождения наследника престола, случившегося 20 сентября 1754 года, я служил по повелению императрицы в Иностранной коллегии и стал свидетелем разрешения крупного политического скандала. Барон Беренд-Генрих Тизенгаузен, сын эстфляндского ландрата, – православное имя не помню – в столичных великосветских салонах болтал о том, что Великая княгиня Екатерина Алексеевна будто бы рожала в беспамятстве вследствие родильной горячки, и опросталась мертвой дочерью. Елизавета Петровна якобы приказала своему другу сердечному графу Алексею Разумовскому срочно и где угодно отыскать «младенца мужеска пола» в ближайшей округе и привезти в Зимний дворец. Тот, в спешке не подумав, купил у Тизенгаузена чухонское село Котлы под Ораниенбаумом целиком с жильцами, где появился на свет подходящий  по срокам здоровый мальчик. Его крестили в Петропавловской церкви и нарекли Павлом Петровичем. Слух о подмене наследника уже вовсю гулял в среде дворянства, а известно с древних времен, что молва способна сокрушать царей и королей.
        - Как же Елизавета Петровна вышла из щекотливого положения? 
        - Она вместе с Алексеем Разумовским созвала самых доверенных сановников канцлера Бестужева-Рюмина, Президента Военной коллегии Петра Шувалова и Председателя Тайной канцелярии Александра Шувалова и спросила, как окоротить язык Тизенгаузена и пресечь позорные наветы на нее и династию Романовых. Дипломат высшей пробы и мой начальник Алексей Петрович отмел все предложения о заслуженном наказании словоохотливого немца и взялся один уладить скандал.
        - Расскажи подробнее, Андрей! – не унимался Бранко.
        - Все решалось келейно, но я был в числе допущенных к дворцовой интриге по своему высокому чину. Граф вызвал к себе Тизенгаузена для доверительной беседы. Он напомнил тому, что его двоюродный дядя, подполковник шведской службы и лифляндский ландрат Георг-Рейнгольд сдал город Ригу на капитуляцию фельдмаршалу графу Шереметеву, а 13 июля 1710 года он от лица лифляндского дворянства присягнул на верноподданство Петру I и обязался исполнять российские законы. Потом Алексей Петрович прочел раздел из «Соборного уложения» о пытках и наказаниях для тех, кто выступает супротив царства и церкви. Барон обмочился от страха, а после перемены штанов поклялся опровергать приписываемые ему слова повсеместно.
    Я сделал паузу, чтобы раскурить трубку.
       - Как понимаешь, в обращении с подданными требуется и кнут, и пряник. После крестоцеловальной подписи под клятвой барон указом Елизаветы Петровны был  возведен в графское достоинство, а Петр Шувалов вручил Тизенгаузену эполеты генерал-майора. Граф Алексей Петрович, однако, посчитал такие меры недостаточными. Он решил, что лучше сплетникам подбросить идею о том, что наследник престола – во всяком случае, отпрыск благородных кровей. Тогда и придумал приписать отцовство Салтыкову. Канцлер докладывал императрице: «Начертанное по премудрому соображению Вашего Величества восприняло благое и желанное начало, – присутствие исполнителя высочайшей воли Вашего Величества теперь не только здесь не нужно, но даже к достижению совершенного исполнения и сокровению на вечные времена тайны было бы вредно. По уважению сих соображений благоволите, всемилостивейшая государыня, повелеть камергеру Салтыкову быть послом Вашего Величества в Стокгольме при короле Швеции». Опала и ссылка неугодных при Елизавете Петровне была свидетельством их причастности к государственной тайне, что для лиц в оппозиции подтверждало легенду! Деревня Котлы была срыта с лица земли, на освободившемся месте соорудили плац для обучения кавалеристов, а всех жителей от мала до велика переселили в Сибирь под Тобольск на правах казаков.
        - Так чей же сын Павел Петрович?
        - Думаю, что наша благословенная матушка-императрица Екатерина II родила наследника от законного мужа – женщина она умная, целеустремленная и находчивая в будуарных хитростях.   
        - Пожалуйста, продолжай!
        - Поводом для развода Петра III с женой стали подделанные в Версале письма Екатерины фельдмаршалу Апраксину, чтобы тот не наступал в Восточную Пруссию и дал Фридриху II время оправиться после неудачи под Мемелем. Канцлеру Воронцову не составило бы труда доказать подложность этих бумаг, но Петр Федорович сказал ему, что «мою жену я постригу в монахини, как сделал мой дед, великий Петр, с первой женой, - пусть молится и кается! И посажу их с сыном в Шлиссельбург. А после этого сочетаюсь браком с твоей свояченицей Елизаветой Воронцовой». Однако государыня Елизавета Петровна не поверила подметным письмам, семейный конфликт был улажен полюбовно, а противоестественный альянс сохранен.
     Великий князь Петр Федорович, ненавидя свою жену, говорил, что «я люблю короля Фридриха потому, что я люблю всех!» Подражая прусскому воинственному тирану, прекрасно игравшему на флейте, он терпеливо учился скрипичному мастерству! Но «всеобщая христианская любовь» популярности ему не прибавила.
      Затем я отбыл на войну, и обо всем случившем в последующие годы, знаю отрывочно.
       После публичного процесса по делу вдовствующей генеральши Марии Зотовой, поместья которой за бесчеловечное отношение к крепостным были проданы с торгов в пользу солдат-инвалидов и увечных крестьян, император издал отдельный указ квалифицирующий убийство помещиками своих крестьян как «тиранское мучение», за которое таких землевладельцев наказывали пожизненной ссылкой.
      Все беглые крестьяне, раскольники и дезертиры, десятками тысяч бежавшие за Урал, и даже в далекие Речь Посполитую, Бухару и Хиву, были амнистированы. Староверы освобождались от оброка за инакомыслие и могли жить своим укладом. По Указу от 29 января 1762 года они получили право возвращения в Россию, где становились «черносошными землепашцами» или жаловались казачьим достоинством в Яицком войске. Именно здесь накопился самый взрывоопасный человеческий материал, неистово преданный Петру III.
        Наконец, с частновладельческих крепостных списывались все долги, накопившиеся с Соборного Уложения царя Алексея Михайловича. Людскому ликованию не было предела: императору возносились молитвы в сельских приходах, полковых часовнях и раскольничьих скитах.
        В «Манифесте о вольности и свободе дворянства российского» Петр III отменил физические пытки и предоставил им гарантии личной неприкосновенности, если это не касалось измены Отечеству. Даже такая «гуманная» казнь как урезание языка и ссылка в Сибирь, введенная Елизаветой Петровной, запрещались. Он позволил дворянам не служить в мирное время и делить отцовские наделы между сыновьями, что, впрочем, было так путано и многословно оговорено в тексте, что практически оказалось невыполнимо, а некоторым помещикам-однодворцам и завещать многочисленному потомству было нечего.
       Специальным постановлением ошеломленного вольтерьянскими проектами и манифестами Сената было решено поставить позолоченную статую Петру III, но сам император воспротивился этому. Шквал либеральных указов до основания потряс дворянскую Россию, и растрогал патриархальную Русь, еще не расставшуюся с пережитками языческого идолопоклонства.
       В Париже я услышал, что, став императором Петром III , он возвратил из вечной ссылки герцога Бирона, графов Миниха и Лестока, баронессу фон Менгден и прочих врагов Ее величества Елизаветы Петровны с восстановлением в чинах и состоянии. Правда, помилован был и Бестужев-Рюмин, как жертва произвола прежней императрицы.
       Мы с посланником князем Дмитрием Голицыным и секретарем Каржавиным засобирались на правёж, предчувствуя опалу, и гадали, кто будет очередным фаворитом из немцев. Честный служака начальник Голштинского гвардейского полка граф Гудович для этой роли не годился, а беззубый идиотически улыбающийся Миних, тем более. Бирону была прямая дорога в родную Курляндию, где он был признан усилиями Анны Иоанновны королями Речи Посполитой и Пруссии, как и здешними дворянами, законным монархом – подальше от России. Но, похоже, он здесь недурно обустроился - Божьей милостью Эрнест-Иоганн герцог Курляндский и Семигальский!
      Но скоро состоялся новый переворот, и на престоле оказалась вдова Петра Федоровича и его alter ego – умная, расчетливая и властная императрица Екатерина II.
       Дело в том, что легкомысленный император не спешил ехать в Москву, чтобы торжественно венчаться на царство в Успенском соборе - он считал сам обряд анахронизмом, который сравнивал с ярмарочным балаганом. Копирование прусских лютеранских порядков, которые он так хотел распространить в России стоило ему жизни: с точки зрения православного дворянства, и в первую очередь гвардии, он не был помазан на царство, а значит - неправомочен. Екатерина об этом знала, и была уверена в победе.
       Я хорошо помнил донесения из Петербурга: 28 июня 1762 года за день до собственных именин Петр III в сопровождении сотни голштинцев вместе с Елизаветой Романовной Воронцовой уехал в Ораниенбаум подготовиться к торжеству. Екатерина осталась в Петергофе без присмотра. Рано утром, разминувшись с торжественным поездом императора, карета с сержантом Преображенского полка Алексеем Орловым и графом Александром Ильичом Бибиковым повернула к Моплезиру, забрала Екатерину и помчала в Петербург. Деньги на организацию дворцового переворота опять были получены в долг у французского посла барона де Бретейля, - король Людовик XV хотел, чтобы Россия возобновила военные действия против Пруссии и Англии, что и было обещано воспитателем наследника престола Никитой Ивановичем Паниным в случае низложения Петра III.
        Четыреста «преображенцев», «измайловцев» и «семеновцев», подогретые водкой и несбыточными надеждами искоренить все пруссаческие предательства, приветствовали бывшую немецкую принцессу как православную русскую императрицу! В Казанском соборе Екатерина II зачитала Манифест о собственном воцарении, написанный Паниным, где сообщалось, что в связи с тяжелым умственным расстройством Петра III, отразившимся в его республиканских устремлениях, она принуждена Богом и Сенатом воспринять государственную власть. Гвардейцы весело присягнули новой императрице и устремились к расставленным в подворотнях бочкам с пивом. Только Конногвардейский полк пытался прорваться на Невский проспект, но на мостах плотно колесом к колесу были выставлены пушки под командованием любовника Екатерины Григория Орлова, который поклялся потерять жизнь, но не дать сорвать оглашение Манифеста. Пробиться через артиллерийские позиции кавалеристам без помощи пехоты оказалось невозможно, и они отступили. За свой подвиг во имя любимой Орлов получил титул графа, звание сенатора и чин генерал-адъютанта.
        На следующий день Петр III оказался под арестом в Ропше. Ему было позволено проживать там с любимой собакой, чернокожим слугой и скрипкой. Жить ему оставалось всего неделю. Он успел написать Екатерине II две записки с просьбой отпустить его в Англию вместе с возлюбленной Елизаветой Воронцовой, заканчивавшиеся словами «надеюсь на Ваше великодушие, что Вы не оставите меня без пропитания по христианскому образцу», подписанные «преданный Вам лакей».
       Державная супруга не сочла нужным отвечать отвергнутому мужу, но неожиданно озаботилась состоянием его здоровья. Она обратилась к старшему брату своего фаворита Алексею Орлову, добровольно взявшемуся охранять низложенного императора с вопросом, не болен ли тот.
      Утром в субботу 6 июля Орлов написал пьяным и качающемся от бессонницы почерком, вероятно, прямо на барабане флаг-офицера, записку «матушке нашей Всероссийской» Екатерине II, в которой сообщал, что «урод наш очень занемог, как бы сегодня не помер».
      Судьба Петра Федоровича была предрешена, нужен был только повод - он был найден во время карточной игры.
      Вечером того же дня Петра III убили его добровольные тюремные надзиратели Алексей Орлов и князь Федор Барятинский. Караул несли рядовые гвардейцы Григорий Потемкин и Платон Зубов, которые стали свидетелями их издевательств над опальным императором, но глумлению не препятствовали.
        Наконец, Орлов, мужчина невероятной физической силы, обвинил тщедушного пленника в том, что тот передергивает карту, на что тот с возмущением закричал: «С кем говоришь, холоп?!» Последовал точный удар записного дуэлянта вилкой в горло, и бывший император упал навзничь. Орлов растерялся, но находчивый князь Барятинский тут же туго перетянул горло умирающего шелковым голштинским шарфом.
       Позже протрезвевший Алексей Орлов написал обстоятельный доклад Екатерине II, признав себя виновным в смерти Петра III: «Матушка милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу. Но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка – его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором Барятинским; не успели мы с Потемкиным их разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали, но все мы виноваты и достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил – прогневили тебя и погубили души навек».
       Императрица с облегчением пролила ритуальную «вдовью слезу», и наградила участников заговора, присвоив преданным чиновникам и гвардейским офицерам внеочередные ранги и звания.
      Ставший в одночасье графом, действительным статским советником, сенатором и обергофмейстером Никита Иванович Панин стал получать сверх годового дохода по 5000 рублей «персонального пансиона», а произведенному из сержантов в гвардии секунд-майоры Алексею Орлову было пожаловано поместье в Тверской провинции. Возведенный в генеральский чин капитан-поручика Преображенского полка князь Федор Барятинский и превратившийся в подпоручика Преображенского полка князь Григорий Потемкин получили по 25 тысяч рублей.
       Екатерина II 8 июня всенародно объявила, что «бывший император волею Божьей внезапно скончался от геморроидальной колики и прежестокой боли в кишках» - что было непонятно присутствовавшим из-за медицинской неграмотности - и устроила «похороны» пустого гроба в Александро-Невской лавре, так как в Петропавловском соборе, императорской усыпальнице, хоронили только венчанных на царство особ из дома Романовых. Сенат единодушно просил императрицу не присутствовать на похоронах. На скромной надгробии была высечена надпись, что здесь покоится прах «принца Петра Шлезвиг-Голштейнского».
      Настоящее погребение состоялось в Ропше тремя днями раньше. Убийство императора Петра III имело необычные последствия: из-за перетянутого шелковым гвардейским шарфом в момент смерти горла кровь не отлила от головы, и в гробу лежал... негр! Солдаты и казаки из охраны тут же решили, что вместо императора положили его «арапа». Прошел слух по всей России, что добрый к народу царь Петр Федорович чудесным образом спасся, и дважды предавали земле не его, а каких-то придворных шутов.
      Наперстница, закадычная подруга императрицы и видная заговорщица княгиня Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, посетившая в 1763 году русскую миссию в Париже, вспоминала в застольной беседе, как дерзко крикнула арестованному измайловскими гвардейцами Петру III в лицо: «Так-то, крестный, впредь не невежничай с женой!» Низложенный император пророчески ответил ей: «Дитя мое юное, вам не мешает помнить, что водить хлеб-соль с честными дураками, как ваша сестра Лизавета и я, гораздо безопаснее, чем с великими умниками, которые когда выжмут весь сок из лимона, корки побросают под ноги». Вот императрица и выжимает все соки из подданных; посмотрим, каковы же будут корки?
       Мы, русские дипломаты лучше других знали, какой стальной характер выковывался в угловатом теле заурядной принцессы Софии-Августы-Фредерики фон Ангальт-Цербской с детства. Это был тяжёлый жизненный опыт отнюдь не титульной нищеты, лишений и унижения. Она видела, как ее мать королевских кровей, смирив гордыню, устраивала приёмы для полковых дам, жен трактирщиков, пивоваров и богатых бюргеров, позволяя им с ней фамильярничать, чтобы отсрочить выплату долгов.
      Юная Фике проводила свободное от домашних забот время, играя в городском парке с девочками низкого происхождения, и усваивая их опыт телесного общения с мальчиками, и учила их читать и писать за то, что скрасили ее одиночество. Вечером под танненбаум она клала не модные сафьяновые ботиночки, привезенные из Парижа, а грубые башмачки из свиной кожи, сшитые местным сапожником. Провинциальная принцесса в поношенном платье на редкие приемы в Берлине приезжала замарашкой, за завтраком запоминала роскошные наряды супруг французских, русских и австрийских дипломатов, а на вечернем балу всегда появлялась в перелицованном, но за день перекроенном модном наряде. Она никогда не снимала перчаток, чтобы окружающие не видели ее исколотых иголками пальцев.
      Фике ненавидела свою мать за то, что та не позволяла дочери выглядеть привлекательнее, чем она. Однажды Елизавета Петровна прислала ей отрез глазета на платье. Ее мать Иоганна потребовала отдать его ей, но та отказалась. Тогда мамаша так её отхлестала по лицу на глазах у прислуги, что у непочтительной дочери опухли и щёки, и губы, а материю унесла к себе в сундучок.
      Однако девочка не опростилась: у принцессы был врождённый такт и умение создавать decorum, за которым будущая императрица скрывала ум, хладнокровие, расчетливость и простонародные навыки.
      И завертелось быстрее колесо Фортуны – успевай лишь увертываться, чтобы оно не переломало случайно тебе кости!
      Скоро выяснилось, что, взойдя на трон, Екатерина II не будет возобновлять военных действий ради расчленения Пруссии, как того ожидали в Версале и в Вене. Она прекрасно понимала, что Российской империи необходима единая Пруссия как противовес международным амбициям и Англии, и Франции, и Австрии. Без поддержки Берлина было невозможно разрешить и противоречий с Речью Посполитой.
      Обескураженный ее непредсказуемым на фоне прежних цариц поступком, поскольку русская армия играла главенствующую роль в военных действиях и несла основные потери, сын Марии-Терезии и эрцгерцог австрийского Иосиф II со злой досадой отвергнутого союзника написал о Екатерине II: «Страшная нравственная испорченность людей, стоявших у власти, не дает возможности ничего сделать для блага подданных. Об усердии, честности и добросовестности в управлении делами нечего было и думать, каждый старался выжиманиями с подчиненных добыть средства, чтобы умилостивить начальство. Поэтому недовольство было общее, и поэтому императрица, как она ни скрывала это, страшилась взрыва. Она боялась всех — боялась даже собственного сына!»
      Семилетняя война закончилась без ощутимых территориальных потерь для Фридриха II.
      Кайдаш выслушал мой рассказ с неподобающими для гвардейского обер-офицера непригожими речами о державных персонах, изумленно покачивая головой. Он спросил напрямик:
          - Однако опала все-таки состоялась? Иначе каким манером ты оказался бы надолго удаленным от двора при своем ордене Александра Невского и генеральском звании. И сейчас не от хорошей жизни в Курляндию направился. Грехи искупать приказали?
     Я печально улыбнулся, вспомнив о Насте, но в подробности своей отставки вдаваться не стал, и отделался философическим заключением:
         - Ордена и заслуги никого от гнева царского в России не спасали. Вспомни генералиссимуса Меншикова. По капризу взбалмошного мальчишки Петра II он был сослан с детьми в город Березов. Окрестным крестьянам, посадским людям и казакам под страхом батогов и даже каторги запрещалось наниматься на службу к секретным ссыльным и оказывать им сострадание. И прославленный полководец, и блестящий царедворец, точнее – царетворец, посадивший на вместительный русский престол и неграмотную Екатерину I, и своего несмышленого губителя - Петрова внука, взял в руки топор и пилу, и соорудил крепкий дом-пятистенок с часовней на берегу притока Оби реки Сосвы – крепости он возводить умел! Рассказывают, что в предчувствии скорой смерти он вырубил в мерзлоте сибирской для себя и больной чахоткой дочери Марии могильные ямы. До нас тамошний священник донес его последние покаянные слова: «Бог, а паче моя вера, коей не всегда я следовал, с годами положили мне покой на сердце, и научили жить и умирать, не скорбя о суете мира сего». Он ушел из жизни первым, а несчастная девушка упокоилась с ним рядом месяц спустя. А весной паводок вырвал кусок берега с погостом, и оба гроба, лишенные земного пристанища, бушующая вода унесла в Ледовитый океан.
         - Скажи, Андрей, правду ли говорят, что Меншиков происходил из простолюдинов? – вдруг заинтересовался Кайдаш.
         - Нет, это наветы клевретов Анны Иоановны! Его пращур носил чин конюшего, что согласно Разрядной книге царя Ивана Грозного означало, что он был боярином, или, по крайности, думным, «столбовым» дворянином. Таким же по сословию был фаворит Грозного царя Алексей Адашев. Он соответствовал 5-ому разряду, и получал за службу в имение 1500 десятин земли с крестьянами в дополнение к имеющейся вотчине, и оклад 154 серебряных рубля. Потом была опричнина с переселением бояр в земщину, где те, кто выжил, разорились, царствование татарского выскочки Бориса Годунова и Великая Смута. Разрядные книги царь Федор  II Алексеевич в 1682 году повелел привселюдно сжечь, и родословные затуманились. Меншикову потом пришлось ее подтверждать.
         - Каким образом?
         - Дело в том, что при всех своих порывах укрепить опору в служилом дворянстве, Петр Великий не хотел слишком далеко отступать от юридических принципов Соборного Уложения отца – царя Алексея Михайловича. После сокрушительной победы генерала от кавалерии Меншикова над польским конным ополчением и шведским корпусом Мардефельта под Калишем в 1707 году, папа римский Климент XI потребовал от всекатолического императора Священной Римской империи Иосифа I Габсбурга дать тому титулы князя Священной Римской империи, и князя Калишского. Тот сделал это с радостью, так как пламенно всем сердцем ненавидел протестантов-лютеран, а шведский король Карл XII был их знаменем! Он тут же попросил Петра I возвести Меншикова в фельдмаршалы. Тут наш царь замешкался.
         - Почему – ведь победа была очевидной? – удивился Кайдаш.
         - Загвоздка состояла в том, что генеральское звание незнатному дворянину  присвоить было позволительно, – толковые стрельцы ведь дослуживались до полковников! – а для русского фельдмаршала требовался боярский чин. Меншиков обратился к союзным литовцам и заручился подтверждением своих исконных княжеских корней. Документ удостоверили подписями великий маршалёк Великого княжества Литовского Волович, председатель шляхетского собрания на сейме Речи Посполитой - dyrektor zjazdu szlachty litewskiej - князь Радзивилл, и 46 знатных литовских панов. Они подкрепили фактами, что Меншиков является потомком древнего литовского рода Менжиков из числа ближних рыцарей первого Великого князя Миндовга. Если во Франции инвеституру можно купить за деньги, то поляки и литовцы к генеалогии относятся трепетно!
         - Интересно, какой была бы надгробная плита на могиле Меншикова, ежели бы она сохранилась?
         - Она по одному перечню титулов, званий и должностей поспорила бы разве что только с первым римским императором Октавианом Августом. «Светлейший князь Российской империи, граф, князь Священной Римской империи, князь Калишский, герцог Ижорский, барон Ладожский, генерал-фельдмаршал, генерал-адмирал, гвардии полковник, генералиссимус морских и сухопутных войск России, Президент Военной коллегии, Первый сенатор, Председатель Верховного Тайного совета и генерал-губернатор Санкт-Петербургский». Мог что-то и упустить, - засмеялся я.
     Начало смеркаться, когда мы достигли полосатой рогатки шлагбаума на пограничной заставе. Постовой безусый штаб-юнкер, просмотрев наши выездные бумаги, советовал поспешить, чтобы скорее добраться до Митавы. «Дороги в Курляндии опасные, и никем не охраняются, - предупредил офицер. – И разбойники пошаливают, и зверей голодных там немало!». Мы пришпорили коней, которые и без того тревожно прядали ушами, чуя волчий запах, потянувшийся из глухого темного леса впереди.
     Въехав в урочище, мы замолчали и взвели курки пистолетов. В сырой чаще по обочинам, куда не падал лунный свет, слышалось частое тявканье лис и тревожное уханье филинов. Над головами метались, поскрипывая кожистыми крыльями, летучие мыши. Вокруг мелькали быстрые неслышные тени – так одинокие волки несколько раз обегают вокруг жертвы, прежде чем напасть. И неожиданно я услышал вдалеке громкий и холодящий кровь неразборчивый речитатив человеческого голоса, который судя по высокому тембру, принадлежал молодой женщине. Так творят колдовское заклинание, или безысходно плачут. В ответ затрещал кустарник, сквозь который продирался кто-то огромный, не иначе, как испуганный жуткими завывающими звуками лакомившийся в малиннике медведь.
       Миновав угрюмый лес, мы попали на убогую в сплошных ямах дорогу среди седой от подлунной росы ржи, но услышали звонкое пение. Мы встали, взявшись за эфесы сабель, но клинки не понадобились: среди колосьев, как русалки, прыгали, скакали на метлах, оседлав задранные круто вверх черенки, и валялись уже в изнеможении с десяток голых женщин! На головах у них были венки, сплетенные из одуванчиков и кувшинок с осокой. Пели они исступленно на разные голоса непонятные стихи, перемежающиеся с припевом:
                Кумара, них, запалам, бада,
                Эшана, лаваса, шиббода кумара;
                Лалай, лалай шуншам!
        Я негромко свистнул, и они все разом притихли и встали в полный рост. Распущенные волосы их казались покрытыми наледью, влажная кожа ровно блестела как заточенная сталь, а ворсистые лобки серебрились зовущими в ночи фонариками. Стало одновременно и жутко, и радостно от такого притягательного зрелища, выглядевшего  каким-то потусторонним, вневременным и колдовским. Такого обилия обнаженных молодых девичьих тел мне видеть не приходилось, и, судя по напряженному и растерянному лицу Бранко, и ему тоже. Я впервые понял, что бывает с человеком, когда глаза разбегаются!
           - Что вы тут делаете? - строго спросил я по-немецки.
       Женщины собрались в кружок, пошептались и выбрали старшую. Высокая узкобедрая с полными низкими полукружьями грудей и выступающим шарообразным не знашим жеребости животиком девушка смело подошла к нам и громко сказала:
          - Pilnmeness laika mums ir atlauts noklut lembi-nostajs!
       Увидев, что объяснение непонятно, она с трудом подобрала немецкие слова:
          - Нынче полная луна, и потому можно. Нам надо много любви! Нужно завлекать мужиков. Сегодня ночью намываем свою красоту и счастье, - увидев наши поглупевшие лица, она пояснила. - Как кошки гостей!
        Для наглядности девушка подняла левую руку и, смежив веки, медленно провела по ней язычком снизу вверх, разве не замурлыкала. Так в Париже блудницы начинают любовные игры.
          - Поняли? 
          - Прикрой срам! Ты в Бога веруешь? - с возмущением вмешался Бранко. - Перекрестись, как христианской душе положено, - и подал пример. 
        Она неподдельно удивилась, судя по гримасе на скуластом лице, прикрываться не стала, но объяснилась:
          - Kаpеc? Dievs nevar redzet sievieti ar atvertu caurumu starp kаjam, - и, звонко хлопнув себя ладонями по ягодицам, добавила немецкие слова, - на нас тряпицы нету, дырки видно. Грех! 
        Товарки сзади дружно прыснули смехом, а одна из них далеко высунула лопатой язык, состроила рожицу и по-лягушачьи присела, отчего ноги раздвинулись и долгие брыли между ними разверзлись, вытолкнув наружу твердую фасолинку налившего кровью клитора-похотника.
          - Останьтесь дырки закрывать!- запросто предложила старшая, не смутившись, но глаза ее стали просящими.
         Лавры Геракла, осеменившего за одну ночь полсотни дочерей царя Феспия, после естественных нежных ласк Насти были мне неинтересны, хотя, случись это ранее, непременно рискнул бы стать эпическим героем, чтобы на себе испытать, как жилось в первобытном мире богам и их могучим отпрыскам, не скованных лицемерными предвзятостями!
        Я примирительно сказал, что мешать им не будем, и мы поехали дальше, чувствуя спиной их обжигающие призывные взгляды. Хотелось оглянуться, вернуться, но надо было удержаться от соблазна. Муки Святого Антония мы ощущали оба, но по его примеру удержались от искушения.
          - Языческий дикий край, люди без истинной веры живут, - тоскливо простонал Кайдаш. - Что еще мы тут с тобой повстречаем, страшно загадывать.
      Лишь увидев редкие огоньки, мы с облегчением перевели дух и шагом въехали в мирно спящий город. При въезде в Митаву караульные солдаты дотошно рассмотрели наши паспорта и указали направление в центр. В гостинице под вывеской «Курланд» нам выделили комнату в мансарде, где мы сразу уснули, едва добравшись до низких кроватей под скатами крыши.
      Поднялись мы поздно, когда загомонил многолюдный базар на Маркплатце под окнами, и, надев парадные мундиры и перевязи, пошли представляться герцогу Курляндскому. Я был уверен, что о нашем прибытии Бирону уже доложили его тайные агенты.
     Рундальский замок напомнил мне дом Меншикова на Васильевском острове в Петербурге: сразу была видна искусная, но однообразная рука Франческо-Бартоломео Растрелли. Та же красная кирпичная кладка, те же белые лепные наличники, те же широкие лестницы, какими знаменит барочный ансамбль Версаля. Однако надстроенные наспех классические античные портики и кариатиды над фасадом и сбитая до основания штукатурка там, где прежде были барельефы муз, амуров, фантастических змеев, львов и охотничьих рогов, свидетельствовали о том, что здание перестраивается по новой европейской строительной моде a la Rome antique. Повсюду лежал толстый слой пыли с птичьими следами, которая от дождей так окаменела, что превратилась в особую деталь курляндской архитектуры. Черные глазницы окон без рам и стекол создавали гнетущее ощущение безвременья и пустоты, какое бывает у путника, оказавшегося за поворотом с оживленной городской улицы внезапно перед огромным могильным склепом на пустыре.
     Обитаемым оказалось левое крыло здания. Привратник в мятой ливрее провел нас длинными коридорами с ободранными стенами по усыпанному битым камнем щербатому паркету к приемной герцога. Здесь стояли небольшие потертые диванчики с обивкой, тронутой мышами, времен «короля-солнце» Людовика XIV, но было относительно чисто. Однако ничем не перебиваемый запах гниения витал повсюду и, казалось, пропитывал одежду. Двадцать минут томительного ожидания показались нам с Кайдашом часом – воспользоваться такими ветхими сидениями мы не рискнули.
     Когда мы вошли в обширный церемониальный зал, где вдоль стен стояла мелкая кабинетная мебель в стиле рококо, Бирон неподвижно восседал на троне вдали от двери как театральный манекен на задворках оперной сцены, отчего выглядел карликом. Одутловатое лицо его было преисполнено королевской скуки, хотя было заметно, что одевался он второпях, и две пуговицы кожаного колета на животе не застегнул. 
     Привратник успел переодеться в неопознаваемый мундир: кунтуш на нем был польский, лосины - бранденбургского образца, а палаш - австрийский. Ему не хватало только шведского кивера, шутовской маски с неаполитанским носом и прусских узких сапог. Похоже, что он явился с полночного маскарада, где кавалеры смешат дам своим обликом в расчете на символический поцелуй, хотя женщины редко разбираются в воинской униформе.
     Он представил нас по положенному ритуалу с подробным перечислением титулов, чинов, званий и послужного списка. Услышав, что я по прежнему званию капитан-поручик Ее Императорского величества Елизаветы I Петровны Лейб-кампании, Бирон сразу оживился, но не встал:
          - Насколько я помню, таким способом императрица Елизавета Петровна увековечила подвиг и привилегии своей Гренадерской роты, руками которой легко свергла умалишенную Брауншвейгскую семейку, - сказал он.
      Разговор шел на немецком языке. Акцент у него чудовищный, имеющий мало общего с распространенными германскими диалектами, но вставляемые им по необходимости русские речевые обороты были заимствованы из речи посадского люда, скорее всего, базарных менял из числа малороссийских жидов.
          - Не подумайте, князь, что я в претензии к покойной государыне, хотя унижений она много претерпела и от своенравной императрицы Анны Иоанновны, Царствие ей небесное, и от ее зловредных лейб-фрейлин княгини Лопухиной, графини Бестужевой-Рюминой и баронессы фон Менгден. Они были примерно наказаны за прежние пакостные оскорбления и досады Великой княжны урезанием языков, публичным бичеванием и вечной ссылкой в Сибирь. Помню, как первая статс-дама Анна Лопухина, подкупив горничных цесаревны, узнала, что на придворном балу Елизавета будет в платье из желтой парчи с рисунком серебряной нитью. И тогда императрица Анна по ее совету приказала обить всю мебель такой же материей. Едва Елизавета вошла в зал, как была осмеяна Лопухиной: «А вот и ожившее накидное покрывало для спальни куртизанки!» Анна Иоанновна хохотала до икоты, и наградила фрейлину орденом Святой Екатерины за самую остроумную выдумку. В слезах Великая княжна покинула дворец и дома сожгла свой наряд. Елизавета Петровна по-женски, но достойно с ними поквиталась, лишив этих ядовитых змей их жала! – с праведным пафосом воскликнул Бирон, ища глазами признаки одобрения на моем лице.
      Мне живо представилась эта придворная сцена, и я искренне пожалел Елизавету Петровну, которая, преданная двуличным графом Остерманом, жила одинокой и беззащитной в небогатом доме на Большой Садовой улице и в том мире записных лакеев, шутов, дураков и подобных Лопухиной извращенных остроумцев.
           - Со мною, также премного виноватым перед нею, Елизавета Петровна поступила по-христиански милосердно, - без устали исповедовался Бирон. - Регентша Анна Леопольдовна приговорила князя Александра Андреевича Черкасского, Миниха и меня к четвертованию. Я заслужил все это! - он неожиданно произнес эту фразу фальцетом и по-французски: «Je l'ai bien mеritе!», как на допросах в Тайной канцелярии. - Но она не успела исполнить задуманное, откладывая казнь до годовщины похорон ее тетки. Вероятно, горячая страсть к польско-саксонскому посланнику графу де Линару затуманила ее и без того неразвитый ум. Елизавета Петровна, взойдя на трон, сразу помиловала всех, заменив отсечение членов вечной ссылкой. Миниха сослали под Кострому в наследственное имение, Черкасского - в Ярославль, а меня - в крепость Пелым на Оби. Оттуда через год меня с семьей перевели в Ярославль в особняк оправданного и возведенного в гофмаршалы князя Черкасского, - и герцог переменил тему. – Скажите, князь, правда ли, что в Лейб-кампании императрицы Елизаветы все солдаты были генералами?
      Я недоуменно пожал плечами. Слухи об этом разносили завистливые сослуживцы из других полков. Их волновали совсем не наши звания, а большое денежное довольствие.
            - В ней по регламенту числилось 364 гренадера, из них - 68 кавалергардов, отобранных для ближних караулов у покоев императрицы. Один из них стоит перед вами, - я за секунду резко опустил и вздернул голову в особенном приветствии лейб-кампанцев. - Императрица Елизавета Петровна имела чин капитана, который приравнивался к фельдмаршалу. Старшинство в чинах относительно разрядов в армии определялось следующим образом: рядовой соответствовал поручику армии, а капрал - капитану, в то время как к верхним четырем классам относились старшие офицеры. Так, подпоручик был равен генерал-майору, поручик - генерал-поручику, а капитан-поручик - генерал-аншефу.
          Я перевел дух от монотонного перечисления чинов.
          - Петр III усмотрел в августейшей гренадерской роте «бабью дурь», хотя в своем Голштинском полку нарушил Табель о рангах Великого Петра, где высшим гвардейским чином был «полковник». Он присвоил начальнику Голштинского полка, где числилось всего полторы тысячи человек, Андрею Васильевичу Гудовичу звание лейб-гвардии генерал-поручика, а себе взял эполеты полного генерала. Недолго царствовавший император издал указ «О распределении корпуса Лейб-кампании по другим местам». Однако на престол вступила Екатерина II Алексеевна, которая преобразовала славную «именную роту» императрицы Елизаветы Петровны в лейб-гвардии Кавалергардский полк, но с обычными гвардейскими званиями и жалованием. Мундир нынешних кавалергардов мне не положен по статусу, потому что последние годы служил по линии Коллегии иностранных дел.
       Бирон стал разглагольствовать о прирожденной мудрости императрицы Екатерины II Великой, которая оценила его, герцога Курляндского, великую полезность для Отечества, но я устал его слушать. Мне легче было переводить неумелых голландских послов, происходивших из сукновалов, матросов и крестьян, пытавшихся на приемах в Версале говорить на французском языке, чем вникать в смысл корявых фраз бывшего обер-камергера двора, который никогда не умел читать, писать и думать по-русски, да и вообще не желал русских людей понимать.
       Я вспомнил, что мне известно о Бироне из рассказов моего наставника в дипломатии графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Он воспитывал нас, русских посланников, резидентов и секретарей, в конфиденциальных беседах за бокалами вина, сменяемыми чашкой кофе, в курительной комнате. Обычно вице-канцлер рассказывал о своем опыте, не стесняясь признаваться в ошибках, а мы учились на его примере, как таких промахов не допускать. Это было наилучшей школой для агентов Иностранной Коллегии, коль скоро другой не было – в Московском университете этому не учили.
      Вот что запало мне в память.
      Немалых усилий и денег стоило Петру Великому выдать свою рябую нескладную и малограмотную племянницу замуж за молоденького герцога Курляндии Фридриха-Вильгельма Кетлера. По словам Петра Михайловича Бестужева-Рюмина, - я с ним служил в Париже, - назначенного тогда Петром I гофмейстером двора, Анна была двух с половиной аршин роста и на голову выше любого гренадера, говорила низким и хриплым голосом, а руками могла легко разогнуть подкову.
      Не удивительно, что сразу после свадебного пира тщедушный муж умер от переутомления в ее горячих объятиях. И герцогиня Анна, став вдовой, была обречена монашествовать в продуваемом сквозняками полуразрушенном митавском замке. Нечесаная, неумытая, нередко пьяная она целыми днями возлежала на медвежьих шкурах в ночной рубахе и слушала в пересказе фрейлины, саксонки Амалии, старые немецкие легенды и сказки, воображая себя то Брунегильдой, то валькирией, то Белоснежкой, за которой вскоре явится прекрасный принц и страстным поцелуем превратит в королеву. Ночами, закутавшись в шаль, бродила она по коридорам, грезя о встрече с другом сердечным. И наткнулась впотьмах на старшего конюха - двадцатилетнего Эрнеста Бюрена с далеко не романтическими последствиями. Скорее всего, он как опытный мастер по осеменению породистых кобыл, ее там поджидал.
       Вице-канцлер шутил, характеризуя Бирона: «Когда он говорит о лошадях, то похож на человека; когда же он общается с людьми, то превращается в крестьянского мерина». Его старший брат Бестужев-Рюмин совершил тогда роковую ошибку, поручив тому должность дворецкого, и подвергся опале за то, что неоднократно называл Бирона «курляндским канальей» в присутствии мальчика-императора Петра II, которому Бирон нравился за любовь к его охотничьим собакам. Если Екатерина I превратила русских дворян в участников непрекращающегося бала, то тому удалось сделать их увлечением псовую охоту.
       Потомственный конюх настолько глубоко проник в душу и плоть вдовствующей герцогини, что Анна добилась приобретения для любовника инвеституры герцога, прослышав от прусского посланника Вестфалена, что во Франции есть род обедневших герцогов Биронов, которые за существенное вознаграждение согласны вписать Бюрена в свое генеалогическое древо как внучатого племянника. Правда, это опустошило скудную казну Курляндии, и ей пришлось взять займы в Лондоне и Стокгольме.
       Подозревая, что  Анна Иоанновна добилась от рыцарского сейма утверждения инвеституры герцога для Бюрена затем, чтобы выйти за него замуж, Председатель Верховного Тайного совета Светлейший князь Меншиков вознамерился публично того высечь, но был остановлен протестом короля Дании Кристиана II. После этого герцога Курляндского в пику «русскому Голиафу», как его величали за глаза, поспешил признать король Речи Посполитой Август II Саксонский, и разрешил ввести в его герб золотую букву «А» под двуглавым орлом. Так в Митаве появился герцог Эрнст-Иоганн де Бирон.
       Светлейший князь и Председатель Верховного Тайного совета Меншиков, к тому времени овдовевший, посватался к молодой вдове, но получил отказ из-за своего низкого происхождения, несмотря на угрозу лишить ее пансиона. Он в слепой ярости расстроил заключение брачного договора между Анной Иоанновной и герцогом Морицем Саксонским, - чуть было войну Речи Посполитой не объявил! - чем обрек ее на вечное сожительство с Бироном, а Россию - на выбор после его опалы членами Верховного Тайного совета «курляндской вдовицы» в качестве императрицы.
       Анна Иоанновна их достойно отблагодарила за их «затейку»: сановные политические слепцы, за исключением хитреца графа Остермана и Ивана Долгорукого, которого после женитьбы за ночь до исполнения смертного приговора на безответно влюбленной в красавца-камергера графине Наталии Шереметевой сослали вдвоем с ней в город Березов, были казнены на Скудельническом кладбище за Федоровским ручьем после страшных пыток. Председатель Тайного совета князь Дмитрий Голицын сказал палачам во главе с князем Волынским: «Дураки! Как есть дураки! Мне теперь не жить, это ясно как Божий день, но кто меня переживет, наплачется». Волынский был подвергнут четвертованию в 1740 году как государственный изменник.
       Но императрица уже не мыслила себя без бессменного любовника, и вызвала его после венчания на царство в Москву. Бирон сразу оказался в центре внимания всей Европы. Австрийский посланник граф Вратислав вручил ему инвеституру графа Священной Римской империи, портрет императора Карла VI, осыпанный бриллиантами, и 200 тысяч талеров. В свою очередь, в письме к Анне Иоанновне прусский король Фридрих-Вильгельм I подобострастно отчитывался, что выплатил Бирону 200 тысяч талеров за десять тысяч русских рекрутов, присланных в Берлин. Продажей человеческих душ за границу фаворит императрицы многократно увеличивал свой доход!   
       Из задумчивости меня вывел Кайдаш, который слегка подтолкнул меня локтем, когда Бирон обратился с вопросом, видимо, не в первый раз:
          - Князь, почему замолчали: изложите мне цель вашего визита!
          - Ваша светлость, я и мой товарищ вынуждены искать временного пристанища на чужбине из-за преследования генерал-фельдцейхмейстера графа Григория Григорьевича Орлова. Пользуясь своим положением при дворе, он домогался моей жены, а после отказа распустил о ней позорящие сплетни, чем довел до скорой смерти.
      Эта история, слегка приукрашенная мною для этой аудиенции, действительно имела место и наделала много шума в свете. Она случилась в августе 1761 года, когда я был срочно вызван в Петербург канцлером Воронцовым для доклада императрице о делах в Версале. В Зимнем дворце ожидался торжественный бал Victoires Aout в честь трех Великих августовских побед русской армии над Пруссией, и недомогавшая Елизавета Петровна приняла меня конфиденциально, сидя с пудреницей перед зеркалом в кабинете. Моя супруга осталась ожидать меня за дверями среди немногих вельмож, которым предстояло составить свиту государыни по пути в зал. Там Григорий Орлов, ту пору подпоручик в ранге цальмейстера Преображенского полка, из дальнего караула повел себя с ней неподобающим образом, схватив за локоть, пребывая в нетрезвом состоянии. Я, выйдя на шум, его оттолкнул, да так, что он не устоял на ногах. Он вызвал меня на дуэль, не разобрав в гневе мои эполеты, нашивки и позументы обер-офицера, и дежурные кавалергарды оттащили его. Согласно гвардейским обычаям старший по званию вызова младшего по чину не принимал, хотя в случае его отставки бывший подчиненный мог требовать отложенной сатисфакции через много лет. Такие случаи в практической жизни мне были неизвестны, но Бирон мог слышать как об этом правиле, так и о моем случае.
      Герцог заметно разволновался, встал и подошел к нам. Несмотря на то, что мы были примерно одного роста, он взирал на нас сверху вниз – властно и свысока, как рожденный в порфире восточный царь. Трудно было представить, что этот человек с трудом по слогам читает немецкие книги, пишет с многочисленными ошибками, а латыни и иностранных языков не знает вовсе. Здоровый цвет лица и всадническая осанка говорили о том, что Эрнест-Иоганн Бирон в свои 78 лет сохранил мужские силы и ясный разум, и поддерживает их в должной форме конной выездкой. Граф Панин был прав: ссылка лишь укрепила природное здоровье простолюдина. 
             - Уважаемые гости! В пятницу в моем летнем дворце будет ужин в узком кругу приближенных лиц и очаровательных дам, и там мы продолжим наш разговор в непринужденной обстановке. Вас в нужное время навестит и сопроводит ко мне флаг-офицер.
      Мы с Бранко раскланялись с герцогом, и с облегчением покинули дворец, похожий на заброшенный замок из средневековой мистерии, где в замурованных диким камнем комнатках и глухих подвалах живут духи, привидения и бесы, или по-ихнему тролли.
      На узких улочках Митавы с ее деревянными островерхими домами, сквозь подслеповатые оконца которых таращились на нас кошки, сидящие среди горшков с геранью, висело душное полуденное марево. Заканчивался последний день весны.…
      Накануне визита в летнюю резиденцию Бирона мы зашли в трактир «У старого Кетлера» рядом с ратушей, где с удовольствием съели по куску жареного на огне мяса, и засиделись за кружкой пива. Посетителей было немного, и целовальник, назвавшийся Эдгаром, подсел к нам, увидев новые лица. Оказывается, он служил маркитантом в нашей армии во время войны с пруссаками, и с ней дошел до Кольберга. От нечастых проезжающих Эдгар обычно узнавал последние новости, так как газет в Курляндии не печатали, наверное, из соображений государственной экономии. Мы рассказали, что путешествуем без определенной цели в поисках новых впечатлений, что войны вокруг пока нет, и что сами интересуемся, где тут можно поохотиться, и какого зверя лучше промышлять. 
      Трактирщик немного замялся, но затем вкрадчивым для придания таинственности своим словам шепотом ответил:
            - Охотничьи угодья в южных окрестностях принадлежат герцогу. Патент на выстрел надо покупать у его челяди втридорога, а за добычу – платить пошлину. Наши жители нанимаются к Его светлости герцогу только загонщиками-крикунами для отработки оброка.
      «Узнаю Бирона, - подумал я, - в России он большой опыт в поборах народа приобрел!» Однако уклончивый ответ нашего велеречивого собеседника меня чем-то встревожил:
             - Мы подъехали к восточной заставе через лес, и ясно ощутили, что дичи и зверья там полным-полно. Почему же не пытаете удачу в тех местах?
             - Там никто из нас не охотится! Это - проклятое место, заросшее непроходимой чащобой, где на холмах и в низинах заболоченных обитает всякая нечистая сила. Кто туда входит, в сторонах света теряется, а троп и просек там не проложено. Бывало, уходили туда смельчаки и простаки, кто для заготовки дров, кто просто по грибы и ягоды, и пропадали. А в прошлом году оттуда вышел дезертир в прусских обносках, но с помутненным умом: все твердил о блаженной любви, о счастье вечном, о прекрасных детях, - Эдгар огляделся поверх наших голов слепым взором ветхозаветного пророка, впавшего в транс, и продолжил басом. – Властвует там царица Лесная по прозвищу Икмистолета, ликом прекрасная со зрачками красными. И в жертву ей ведьмы болотные мужчин младых приносят, из коих она все семя перед смертью выпивает, как-будто на флейте играя, чтобы подобных себе народить. А стерегут тот лес матерые волки с сеголетками размером с теленка. С ходу они собак за собой в аллюре увлекают, чтобы порвать их потом с подвывом громким в глубине лесной.
       Я усмехнулся: похоже, целовальник Эдгар эту страшную легенду хорошо выучил на слух, неоднократно слыша ее из уст своих предшественников, соблюдая тот же поэтический размер и ритм. Однако имя царицы нечистой силы явно проистекало из древесной магии друидов – на древнем фризском наречии оно значит Дубовая омела. Да, много варварских реликтов сохраняется еще в северной прибалтийской глубинке!
      Кайдаш в простоте своей славянской полюбопытствовал:
           - Почему же ваш герцог не изгонит ее, царицу лесную, чтобы сделать лес доступным для простого народа? У него и армия есть, и ополчение из баронов. Я даже пушки на палисаде при въездных воротах видел.   
           - Господин офицер, конечно, шутит! Армия курляндская по прошлогодней росписи составляет тысячу человек, а пушек в Митаве две – те самые, что у ворот! Русских солдат приказано не привлекать. Бароны же наши Его светлость герцога Бирона терпеть не могут, почитая худородным выскочкой. Они не то, что против ведьм, на войну под его знаменами не пойдут! К тому же собаки у нас перевелись – только гонять кур смелые. Я вижу, что господа вы городские, и не знаете, что пушки и ружья против нечисти бессильны, а наших солдат ведьмы в одночасье скрутят и на флейты употребят! – Эдгар с опаской осмотрел меня. – Хотя, наверное, такие бравые гвардейцы, как вы, и найдут в себе силы отбиться.
            - Это, смотря какие они из себя, эти ведьмы, а то, глядишь, и нам стоит поддаться им ненадолго! – весело пошутил я. - Как думаешь, Бранко, выстоим мы под женским натиском после хилых солдат Фридриха Прусского?
      Кайдаш тут же вспомнил девиц в ржаной росе и спросил:
            - Объясните, любезный, что значат слова «лемби-ностай»?
     Трактирщик брезгливо поморщился:
            - Так латгальские деревенские девки и вдовы-перестарки от невежества исконного призывают водяных и лесных духов войти в них, чтобы осчастливить. Я сам толком не знаю, чего они добиваются: то ли превратиться в красавиц, чтобы мужчины в них влюблялись с первого взгляда, то ли свою похоть утолить, то ли дитё заполучить. Росу они животворящей силой наделяют, глупые бабы! Они еще дождевую воду от ливней, в которых молодая луна омывается, в жбаны собирают, чтобы волосы в них мыть дабы шелковистыми становились, и травы для заговоров поганых на них настаивают. Тёмный у нас народ, по стародавним заветам живет!
      Намеренный напуск мистерии развеялся, мы расплатились со сказочником Эдгаром, и пошли на постоялый двор. У дверей нас ожидал молоденький офицер в мундире Ревельского пехотного полка. Он отдал нам честь и отрапортовал:
            - Прапорщик барон Буксгевден! Я прибыл для вашего сопровождения в распоряжение Его светлости герцога Курляндского. Прошу следовать за мной, господа!
      Мы быстро дошли до двухэтажного дощатого особняка на южной окраине пыльной Митавы. В нижнем зале собрались причудливо одетые как для праздничного карнавала, и стоящие парами люди. Похоже, они томились ожиданием так давно, что исчерпали предметы диалога между собой и скучали, озираясь по сторонам.
      В центре этой маскарадной композиции стоял Бирон под руку с человеком в черном атласном - с бархатными вставками - сюртуке с белым отложным воротником, словно сошедшим с полотен Гойи. Тот был испанским грандом – графом Франсиско де Молина.
      Поскольку Буксгевден был единственным из офицеров, который хорошо говорил по-русски, ему пришлось нас представлять гостям, тем более что прапорщик знал всех присутствующих. 
      Мне, как немало повидавшему дипломату, сразу бросился в глаза коренастый пожилой с проседью на висках мужчина в облачении крылатого гусара, каких в Варшаве давно не носят. Рядом с ним стояла молодая светловолосая женщина в алом одеянии, которая немного сутулилась из-за своего высокого роста, стараясь не возвышаться над своим спутником. Наверняка, подумал я с ехидцей, от него так благоухает сундучной прелью, что доставляет ей неизъяснимое удовольствие.
      Однако первыми на нашем пути в высший курляндский свет оказались маркиз Антуан-Оберон де ля Пуап с супругой. Когда я склонился к руке маркизы для поцелуя, то услышал шепот над головой: «Князь, вы меня совсем позабыли?» Муж этого слышать не мог – ее бирюзовая юбка-паньё из парчи, в изобилии усыпанная красными цветочками и нашитыми кружевными воланами, на каркасе из китового уса в форме двухметрового полумесяца удерживала его на значительном расстоянии. Я медленно поднимал голову, скользя взглядом по жесткому лифу с зелеными бантами лесенкой вдоль шнуровки и по декольте, внутри которого взволнованно часто вздымалась небольшая, но высокая грудь. Ее кожа была припудрена ароматным, смешанным с мелкими золотыми крупинками порошком, отчего она с каждым вздохом переливалась бликами от огня свечей. Наверху правой груди призывно сияла в серебристом обрамлении большая родинка, под цвет ее карих шоколадного оттенка глаз, которую начинающие ухажеры принимали за дорогую «мушку». Что поделать? В конце концов, мода – это всего-навсего лишь обнажение или сокрытие различных частей женского тела, представляя собой всецело вопрос эротической необходимости, подумал я.
            - Я рад тебе, моя Белка! – беззвучно шевеля губами, я обозначил mot de passe oublie, наши версальские заветные слова, и она поняла. Очаровательная Изабель, - так она просила называть себя по-французски, а из русских вариаций имени ей понравилось Белка, - по-прежнему умела читать по моим губам, как давным-давно в Париже. Увидев мои слова, она задорно встряхнула кокетливо завитыми, перевязанными нитками жемчуга каштановыми локонами и по-детски улыбнулась. Она предвкушала наши скорые и сулящие радость встречи, а я, наоборот, увидел в ее появлении неожиданное препятствие для осуществления своих намерений.
      Недоверчивый по натуре Бирон решил удостовериться в моей искренности, и пригласил из Вюртемберга французского посла, который хорошо меня знал, как, впрочем, и всех из русской миссии. Знал маркиз де ля Пуап и мою скандальную подноготную, и, конечно, был осведомлен о моей опале. Значит, моя проверка началась. Кто будет следующим?
      Следующим оказался посланник Республики Соединенных провинций Нидерландов господин Гирд ван Слоот с супругой. Впрочем, принадлежность его к потомкам морских гёзов я увидел без подсказки Буксгевдена – в Европе так больше никто не одевался! На нем был черный мешковатый кафтан ниже колен с разрезными рукавами, скрепленными серебряными пуговицами размером с талер, - ими подгулявшие капитаны иногда расплачивались в трактирах за неимением денег, - из-под которого выступала юбка, которую голландцы называли ренграв, стянутая синим шнуром и заправленная в высокие сапоги. Над всем этим унынием красок господствовал невообразимой толщины кружевной отложной воротник, закрывающий грудь, плечи и спину.
      В фиолетовом атласном платье госпожи Йоханессы ван Слоот отразились последствия многовековой борьбы с испанцами: отсутствовали неприличное для кальвинистки декольте и набивной расшитый золотой нитью «арагонский» лиф. Йоханесса была ростом под стать мужу, и причудливо одетая голландская пара возвышалась над остальными подобно пожарной каланче и сигнальной колокольне с газовым маяком под кровлей. Шея Йоханессы скрывалась кружевным воротником, превосходящим мельничный жернов, скорее всего затем, чтобы не привлекать внимания мужчин к значительному размеру груди. Голову ее прикрывал несуразный деревенский белый чепец с вышитым крестиком незатейливым фиолетовым орнаментом.
      С этими людьми я знаком не был, хотя в Антверпене и Амстердаме бывать приходилось. Оставалось утешаться мыслью, что они попали сюда случайно как торговые компаньоны Бирона, который захотел побаловать изысканными блюдами известных своей скаредностью голландцев.
     Мы приблизились к другой не менее странной паре. Мужчина, - а это был привратник, провожавший нас на аудиенцию к Бирону, - был облачен в лиловую венгерку с дорогим серебряным шитьем, и опять без знаков различия, и опоясан саблей в позолоченных ножнах. На рыжеволосой девушке с беспокойными зелеными глазами и большим ртом, сиротливо мнущейся рядом с ним, был скромный голубой кринолин с широким красным кушаком под самую грудь с вышитым косым синим шотландским крестом на узле. Прапорщик объявил:
          - Граф Шандор-Матей де Эстергази, маршал Его светлости герцога де Бирона! Баронесса Луиза-Агата фон Лаудон, падчерица Рейнгольд-Иоганна фон Лаудона, адъюнкта Лифляндского орднунгсгерихта, фрейлина супруги Его светлости герцога Курляндского и Семигальского де Бирона!
     В уме я быстро перевел названные должности на русский лад. Получается, что мадьярский граф Эстергази был конюшим, начальником охраны, ординарцем и личным доверенным Бирона, поскольку все эти обязанности вместе взятые подразумевал придворный чин времен франкских «ленивых королей» Меровингов marеchal. Что до отчима баронессы, то он являлся постоянным членом судебного присутствия по благоустройству Лифляндии при рижском губернаторе.
           - Скажите, мадемуазель, кем вам приходится генерал-фельдмаршал Священной Римской империи Эрнест-Гедеон фон Лаудон, с блеском показавший себя в разгроме пруссаков при Кунерсдорфе?
           - Он – мой дядя по отцу, и происходит из семьи обрусевших шотландцев, осевших в Риге. Теперь он живет в Богемии, уйдя в отставку, - неестественно тонким голосочком Золушки произнесла девушка, пристально оценивая меня - как кошка мышь!
      Знакомство со стоящим особняком лейтенантом прусской армии Эрихом Зандером вызвало лишь желание коснуться шрама на груди, под которым глубоко сидела пуля, выпущенная из ружья одного из таких солдат в Берлине.
      Наконец, пришла очередь польских гостей.  Буксгевден подвел нас к ним и сказал со значением:
           - Ясновельможный пан хорунжий Радомский граф Юзеф Потоцкий и его племянница София. Они проездом в Митаве и следуют на Мальту. 
       Я с усилием сохранил серьезное выражение лица: кого они хотели обмануть? В Италию было проще и, главное, привычнее добираться через Вену. Но раз им нравится выглядеть отъявленными заговорщиками, то не стоит их разочаровывать моими сомнениями о сложности их маршрута. Я ведь ничем не лучше их!
      Объект моей авантюры выделялась среди остальных дам непривычным для парадного выхода нежно-розовым нарядом, свойственным скорее для горожанки, нежели для вельможной панны, коротающей время в сельской тиши. Он состоял из юбки и лифа, поверх которого было надето распашное платье без каркаса, подобранное вокруг удивительно тонкой талии в виде мягких полукружий. Ниже широкого алого шелкового пояса с большим узлом свободно ниспадали такие же объемные складки, а низкое декольте с пышными драпировками, закрывали спереди юбку как лебедиными крыльями. Наряд прекрасной польки дополнялся просторной шалью домашней вязки, накинутой на плечи. В нем София была очень хороша собой!
      По куртуазным правилам кавалеру разрешалось говорить комплименты девицам, в отличие от замужних дам. Я совершил самый почетный церемонный поклон, известный как courber а la reine, и произнес на эротизированном, или как говорили трубадуры sobreamar amour, провансальном диалекте:
                Сраженный вашей красотою,
                Я одиночеству не рад,
                Как та лисица под лозою,
                Что вожделеет виноград!
       Мой стихотворный экспромт был не совсем удачным, - до Лафонтена мне было далеко, - но в Курляндии он был в новинку. София покраснела, но быстро нашлась, и царственно протянула мне левую руку для поцелуя, как средневековая Прекрасная дама своему рыцарю или Беатриче бессмертному Данте. Прикоснувшись губами к ее пальцам, я встал с колена и продолжил:
             - Паненка Софья, позвольте мне назвать ваш необыкновенный по красоте наряд полонезом, ибо только высокородная польская девушка может одеться столь изысканно, сразу затмив все французские модные платья! Разрешите уязвленному в самое сердце скромному, но с этого часа верному паладину проводить вас к обеденному столу.   
       Сзади раздался язвительный смех Изабеллы де ля Пуап. Значит, я нажил еще одного заклятого врага, но хотя бы ненадолго освободил себя от прежних обязательств по отношению к маркизе: бурной сцены ревности мне в любом случае не избежать в обозримом будущем. Женщины никогда не расстаются с любовниками, не отомстив обидчику, если его не удается вернуть!
       Под руку я провел Софию к середине сервированного стола, чем вызвал суматоху среди слуг – места были поименно и строго расписаны, и они растерялись. Бывший обер-камергер Бирон в ссылке, по-видимому, основательно подзабыл свои обязанности дворецкого, и начал суетиться с перемещением гостей только тогда, когда моя дама королевским жестом указала мне на стул рядом с ней.
       Я уселся, с упоением наблюдая, как раскрасневшийся от переживаний герцог Курляндский торопливо подталкивал пары к новым местам, хлопая их по мягким местам, словно лошадей по крупам. Как назло, в случае с маркизой де ля Пуап у него вышел скандальный конфуз. Сильная ладонь прирожденного конюха глубоко провалилась под обруч платья миниатюрной француженки, и Бирон, нервно пытаясь вытащить руку обратно, внезапно потерял равновесие и грузно рухнул на пол, растянувшись на паркете и едва не утащив за собой даму. Что поделать, бедра у Изабели под огромным многообещающим платьем были небольшими, и до привычных для его руки монументальных объемов покойной Анны Иоанновны явно не дотягивали.
       Все расселись крайне неудачно с точки зрения этикета и внешнеполитической конъюнктуры, что, как известно, вредно для правильного пищеварения. Голландцы оказались рядом с испанским вельможей, а маркиза, не успевшая воспользоваться шарнирами, чтобы сложить каркас кринолина, вынуждена была сесть в двух аршинах от тарелки. Перед ее развернутым платьем, как перед занавесью, скрывающей ярмарочных кукольников, бочком к столу пристроились ее муж и граф Потоцкий. Австрийские секретные агенты – я в этом был уверен, - граф Эстергази и зеленоглазая падчерица фон Лаудон оказались заслоненными от меня модной юбкой.   
       Больше всех не повезло Бирону – его соседом слева вместо желанной панны Софии оказался костлявый пруссак. Кайдаш устроился в дальнем углу напротив меня, рядом с плосколицей женой герцога, и не спускал с меня восхищенных глаз.   
       Взгляды же Изабели в мою сторону по огневой мощи намного превосходили поражающую способность русских двуствольных «единорогов» - шуваловских пушек.
       «Интересно, - хладнокровно подумал я, - когда со мною расправятся за личное оскорбление герцога? Сегодня ночью или подождут до завтра?» Мое завещание о распоряжении наследством лежало у графа Сиверса в Твери, а прошение на высочайшее имя о предоставлении в случае моей гибели дворовой девице Анастасии Тимофеевой дворянского достоинства и об ее праве носить мою фамилию в случае рождения сына – в кабинете графа Панина в Петербурге.
       Вино немного успокоило собравшихся, кроме маркизы, отчужденной от закусок и вынужденной грызть пустеющий бокал, когда Бирон произнес тост:
            - Господа, я приглашаю вас всех послезавтра на богатую охоту на нежелательных существ в северном лесу. Граф де Молина привез в Митаву для этой цели испанских собак-гладиаторов породы «корсо». Завтра вам разошлют расписание «номеров» в загонных порядках, чтобы вы загодя подготовили холодное и огнестрельное оружие. Ни пуха, ни пера, господа!
       «Вот тогда меня и убьют!» - понял я. Осталось ждать два дня до окончательной развязки.
       Однако с самого начала все пошло не по расписанию Бирона. К полудню у северной заставы оказались только граф де Молина, Кайдаш, я и выжлятники с двумя громадными мускулистыми собаками тигрового окраса. Оседланные кони мирно жевали овес в торбах, привязанных к оголовью недоуздка. Нам в томительном ожидании остальных охотников удалось и плотно пообедать, и выпить пива, хотя перед выездом в лес на охоту с оружием так поступать не полагалось.
       Испанский гранд непрерывно возмущался немцами – он, очевидно, не любил пива:
            - Что вы, алеманы, за такой бестолковый народ? Мы Америку покорили, индейский народ безбожный в христианство обратили, океаны вдоль и поперек бороздим, а вы тут без конца воюете из-за картофельных полей и десятка деревень, тайные заговоры друг против друга от скуки плетете, а на охоту собраться вовремя не можете! Да вам с таким норовом придется вечно вдоль берегов балтийских плавать да тюленей кушать!
       Мы стократ повторяли ему, что мы - не немцы, что мы - подданные Российской империи. Де Молина о такой стране не слышал, полагая Курляндию находящейся недалеко от Восточного пролива в Индийский океан, что уже исключало наличие Сибири. Правда, о Московии – главном городе «тартарской Орды» герцог был осведомлен потому, что на медведей гунны и пьяные попы там охотятся прямо на улицах. В Париже мне довелось слышать нечто подобное. Что поделаешь, европейским аристократам, где бы они ни родились, даже в наш век Просвещения не полагалось обременять память излишними знаниями; достаточно было и того, чтобы ими владели слуги, моряки, солдаты и философы, которых нобили постоянно путали с поэтами.
       Кайдашу, наконец, удалось переменить тему разговора, подойдя для этого к собакам:
             - Граф, а где на вашей родине есть псовая охота? На кого натасканы ваши псы? В этой местности много зыбучих болот, - как бы они не утонули в нашей трясине!
              - Я охотился с ними на кабанов недалеко от Толедо, и они парой легко свалили jabalе con colmillos afilados. Корсы мои могут загрызть и русского медведя, - горделиво оповестил нас испанский гранд.
       Я перевел своему конфиденту слова де Молины:
              - Бранко, он имеет в виду вепря-секача! Надо полагать, в пределах Кастилии они встречаются нечасто, как и в Булонском лесу под Парижем. В свое время матерый кабан чуть было не убил французского короля Карла IX, того, что устроил резню гугенотов в ночь святого Варфоломея. Поэтому де Молина обозвал его столь высокопарно, - и затем обратился к графу. – Вы заблуждаетесь: нашего медведя им никогда не одолеть! Он раскидает их как щенят, но из любопытства сначала приманит их притворным бегством, а, когда они осмелеют и потеряют осторожность, переломает им шеи.
      Потомок неуязвимых вестготов-берсеркеров де Молина вскипел и стал горячо доказывать, что для его корсов и лев будет легкой добычей, но нашу охотничью перепалку прервал отдаленный топот копыт. К нам на рысях, вывернув из-за земляного вала, приближались трое всадников, среди которых к своему великому огорчению я увидел неукротимую Изабель. Она была в бардовом рединготе с крохотной, но увенчанной значительным алым плюмажем, треуголкой на голове. Она всем своим видом олицетворяла вызов на бой, который вряд ли закончится вежливыми поклонами двух рыцарей после товарищеского турнира. «Сейчас случится что-то из рук вон выходящее! Разгневанная женщина, сразу не отомстившая обидчику, в хладнокровном уединении способна придумать самую невообразимую каверзу», - подумал я, с опаской созерцая, как маркиз де ля Пуап помогает жене сойти с коня. 
      Лейтенант Зандер, приученный к воинской субординации, обратился ко мне с рапортом как к старшему офицеру:
            - Его светлость герцог Бирон просит вас, Ваша светлость, выдвигаться к лесу прямо на северо-восток и углубиться по крайней левой просеке. Ротмистр Кайдаш пойдет правее. Встреча с ним, ловчими, графом Эстергази, господином ван Слоотом из Нидерландов и со мною произойдет в версте от перелеска. Герцог со своими людьми останется в нашем тылу как резерв. Он просит вас приготовить арканы, чтобы привести нежданных встречных живыми.
      Мы с Бранко переглянулись: прусской ясности в изложении приказов у него можно было учиться! Загонной охоты столь разреженным порядком следования, да еще в сумерках, не бывает. Понятно, что начинается охота на ведьм. Неясной оставалось лишь роль французской амазонки, о чем я не преминул поинтересоваться у Зандера. Тот ответил без запинки:
             - Маркиза и другие дамы будут ожидать нас на поляне, где разбит шатер для ужина усталых охотников при трофеях.
      Мы принялись подтягивать подпруги наших скакунов, проверять укладку пороховниц и пуль в переметных сумках, и фитили штуцеров и карабинов. Изабель подошла ко мне, делая вид, что интересуется содержимым наших припасов, и тихо спросила:
             - Андре, герцог Бирон рассчитывает, что полнолуние обязательно принесет вам успех. Что это значит? Скажи мне, не таясь! Разве ночью порядочные люди охотятся?
             - В Курляндии свои порядки, Белка, которые мы давно позабыли от привычки к декартовой логике, где властвует cogito ergo sum. Здесь еще царствует прошедшее время Августина Блаженного credo qiuum cogito – верую, когда об этом мыслю, - убедительно объяснил я, напрасно рассчитывая остудить ее пыл изречениями великих мыслителей.
              - Я тоже так думаю! – живо откликнулась Изабель, хотя прежде знания ученой латыни я за ней не замечал. - С ним вместе ушли какие-то босые и злые старухи в грязных рогожах с клюками и мужики с ременными плетками и деревянными рогатками для шеи сервов. Видно, на опасное предприятие идете.
       Я не ответил, ожидая продолжения, поскольку маленькая маркиза никак не могла ограничиться одним проявлением философического единодушия. И – свершилось: я услышал долгожданное напутствие дон-жуану:
              – Берегись, Эзопова лиса, и возвращайся побыстрее, не то твоя прекрасная София останется безутешной, иссохнет от неутоленной страсти и превратится из сочного винограда в сморщенный изюм!
       Я потупил очи, склоняя голову в покаянном поклоне так, чтобы крепко поцеловать смешливую ямочку на щеке. Такой была наша старая уловка на балах в Версале и Лувре. Она внезапно вся вспыхнула и затрепетала, потянувшись головой кверху. Я прошептал ей в ушко: 
                Умна, прелестна ты,
                И трепетом полна.
                Любуюсь, как халиф,
                Пьянея без вина!
     Изабель была мною вновь обманута, и знала об этом. Но женщинам так хочется быть обманутыми неожиданным появлением оживших воспоминаний их юности! Им кажется, что с ними сразу возвращается к ним и свежесть молодости, и острота чувств.
     Мы быстро доехали до большой поляны в редколесье и привязали коней.
     Здесь раскинулся шелковый шатер, не исключено, что тот самый, в котором императрица Екатерина II Алексеевна повязала Андреевскую ленту Бирону-младшему. Поодаль стоял длинный штабной стол, заимствованный со склада военной амуниции, уставленный простой снедью без вина. Мужчины встали по правую сторону, женщины – по левую. По команде герцога дамы одновременно подошли к нам, неся двумя руками турьи рога с водкой. Граф де Молина получил «чашу охотничьей удачи», как этот сосуд назвал Бирон, из рук его удручающе непривлекательной жены, а мне ее с поклоном и чарующей улыбкой вручила София Потоцкая. Пить полагалось залпом, что олицетворяло меткий выстрел из карабина в цель.
     После этого Бирон попросил нас углубляться в лес поодиночке по расходящихся лучами тропинкам и ориентироваться по огню факелов и лаю собак, чтобы в случае нужды прийти соседу на выручку. Видно было, что герцог совсем не разбирается в военном деле – преодолеть сотню саженей по незнакомой, а тем более пересеченной местности с неразведанными ямами и неровностями было непростым делом для солдата днем, а ночью - и подавно. Распоряжался владыка Курляндии уверенно, что, похоже, такой маневр проделывался не один раз, но сомнения не оставляли меня.
     Мы одновременно вошли в чащу тогда, когда потускневшее от усталости солнце зашло за гребень верхушек далеких елей, а круглая луна горделиво заняла его место в зените. Ночной сумрак подступал украдкой, как бывает только в северных широтах летом.
      Я шел среди столетних сосен, разлапистого ельника, березового молодняка и тонкоствольных осин, торчащих из бурелома. Стало темно, а из сырой земли уже поднимались языки тумана, плотно затягивающего тропинку. Свет трескучего факела метался солнечным зайчиком в густеющем мраке, создавая ощущение, что я иду по дну глубокого колодца с мокрыми неровными стенами. Лай испанских собак звучал откуда-то сверху, и то ли удалялся, то ли поглощался влажной зыбью. Огней других охотников за деревьями было теперь совсем не видно. Получается, что я правильно рассудил еще там, на поляне, что дорожки будут обязательно расходиться все дальше друг от друга по мере удаления от шатра Бирона. Так оно и получилось – каждый из нас был предоставлен самому себе, и двигался, неизвестно куда, точнее – в никуда.
      Между могучими кронами деревьев проглядывало глубокое черное небо, наполненное яркой и текучей россыпью разновеликих звезд, среди которых безраздельно господствовала, переливаясь зеленым и желтым цветом, неподвижная планета Венера.   
      Скоро я потерял ощущение времени и направления: в отличие от солнца ориентирование по луне невозможно. Земля под ногами стала утоптанной и широкой, какой бывает только звериная тропа, ведущая к водопою. Наконец, недалеко вдали показалась рябистая гладь, в которой плавал фонарь. Я поспешил, и через сотню шагов открылось лесное озеро, явно необитаемое, судя по отсутствию кострищ. То, что я принял за фонарь, оказалось отражением луны в темной воде.
     Сама луна заливала воду и низкий холмистый берег ровным холодным светом, от которого меня пробрал невольный озноб, хотя воздух, прогретый днем, был еще теплым. Об этом говорил пар над теплой водой. Все окрест казалось неживым, будто нарисованным. В прибрежном кустарнике было гораздо теплее, и я присел на пригорок, густо покрытый опавшими листьями и хвоей, достал на всякий случай кинжал-мизерикордию, расстелил свой плащ и вытянул усталые ноги.
     Меня потянуло в сон. Подумал, что надо бы развести костер и ночевать у огня, но утомление сделало свое дело – я задремал….
     Сколько я пребывал в объятиях Морфея, не знаю, ибо не смотрел на часы.
     Разбудили меня звонкие голоса. На берегу сновали длинноволосые люди в светлых рубищах. Их было много, и они суетливо, мешая друг другу, вкапывали на вершине круглого холма гладко отесанный столб в виде гриба со шляпкой бледной поганки. У подножия горел костер, из-за которого мне было плохо видно. Я быстро переполз на ближайший к толпе взгорок, привстал на локтях и обомлел. Передо мною бесновались, готовясь к шабашу, курляндские ведьмы из притчи целовальника Эдгара.
     В двух саженях от меня находились более трех десятков юных и моложавых женщин, которые неумело, но упорно утаптывали землю вокруг столба. Было видно, что они торопились закончить работу, нервически заглядывая в небо и галдя как сороки у гумна, повторяя дружно как по воинской команде непонятные заклинания: «О, лингам боджа! О, карина дакина! О, йони мая!» и «Дай ми дайва бала!» Лесной царицы Икмистолеты с красными глазами среди них не было видно.
     Женщины внезапно замерли, когда услышали волнующий речитатив глубокого сопрано на древнем языке, которого я не знал, и принялись плавно и в такт танцевать, воздев сомкнутые руки и обратившись лицами к луне. В напеве среди немецких, польских и чухонских слов часто повторялись странные имена «ки», «бела» и «пала». Я сейчас осознал, наконец, что это - не горестное причитание и не плач обездоленной женщины. Это был возвышенный гимн таинственным и, скорее всего, нездешним языческим божествам, поскольку деревья не гасили, а с вящей готовностью усиливали эхом всю палитру звуков на разные лады. Казалось, что их повторяет многотысячный хор.
     Мы с Кайдашом отчетливо слышали его по пути в Митаву.
     Пение внезапно оборвалось на самой высокой ноте, доступной человеческому слуху, спугнув десяток сов, заметавшихся тенями над озером. Женщины разом обнажились и, по-детски толкаясь, с визгливым смехом и брызгами бросились в парную воду. Столько красивых гибких тел сразу мне видеть не приходилось!  Я на секунду пожалел, что не взял с собой подзорную трубу вместо кинжалов.
     Из воды они выходили по очереди, грациозно склонив головы, чтобы выжать на ходу мокрые волосы. Каждая из них подходила к бочонку и выпивала по жбану какого-то напитка. Потом они, горделивые и нагие, ложились на траву головой к столбу, широко раздвинув и согнув в коленях ноги. Скоро подножие холма напоминало циферблат часов с живыми знаками, числом 36, как я посчитал.
     Одна из женщин, надев венок, сплетенный из бело-синих цветов иван-да-марьи, осталась стоять у столба, напряженно выпрямившись, напротив костра. Между ее ног стоял малый факельный светильник короткой рукоятью вверх. Судя по кожаной оболоке, предохраняющей ладонь от случайного ожога, он принадлежал кому-то из знатных дам, как известно, не носивших толстых рыцарских перчаток.   
     Стоявшая у столба особа бросила в огонь какой-то предмет. Пламя поднялось столбом, и она тяжело села на рукоять, приняв ее всю вовнутрь себя. Над озером разнесся тонкий жалобный крик, тут же подхваченный остальными женщинами. Они начали извиваться в конвульсиях, истерично шаря руками по телу, сдвигая и раздвигая ноги и вертя головой, отчего у них развевались волосы как у Медузы-Горгоны, а глаза расширились в размерах так, что сверкали огнем, отражая пламя костра. До меня доносились чувственные стоны разных тонов и наречий, сливающиеся, тем не менее, в некую единую нарастающую тембром и ускоряющуюся темпом мелодию предвкушения блаженства. Широкие лядвы заблестели в лунном свете от истекающих изнутри них клейких соков под аккомпанемент хриплых вскриков, которые сменялись сытыми умиротворенными вздохами.
     Безветренный воздух наполнился богатейшим ароматом весеннего разнотравья, какое случается на лугу после прошедшего ливня, когда сладковатый запах клевера смешивается с кислым привкусом иван-чая и пряным дурманом васильков. Пьянящая симфония цветочных благоуханий наполнила все пространство над озером, которая воздушными токами поднималась в небо, волнуя все живое. В дальнем предполье пронзительно засвистели перепуганные суслики, в лесу встревожено заворчали барсуки, тоскливо заскулили оставшиеся без подруг после брачного гона молодые волки, испуганно заверещали потерявшие чутье лисы, зло замяукала в растерянности голодная рысь, зарычала россомаха-отшельница, проворонившая от испуга след, и даже отъевшийся на ранних ягодах медведь возмущенно заревел от непривычных острых благовоний!
      У меня кружилась голова, и высохло во рту. Я понял суть этого шабаша, и ведьмы тут были не причем. Вряд ли они владели иными магическими приемами, кроме тех, что изначально заложены в женском естестве самим Творцом. Земная любовь и есть самое великое колдовство, способное изменять мир.
     Помню, как граф Бестужев-Рюмин, не любивший долго говорить с нами на русском языке, так как ему с рождения не удавались шипящие звуки, а когда он уставал, то и глухие согласные, вводил нас только с помощью нелегких для его гортани родных слов в курс западноевропейской «ведьмографии», как он выражался. Иностранные языки не годились для этого потому, что крайне туманно трактовали деяния как божественных, так и потусторонних сил.
     Если для православных благодаря греческим истокам Священного писания, говорил он, очевидно, что дети рождаются благодаря усилиям мужчины и женщины, то католики из-за несовершенного перевода Библии на латинский язык до сих пор не видят прямой связи между плотским сожительством и беременностью или, по крайней мере, представляют ее себе очень смутно. Они верят, что деторождение происходит при активном вмешательстве Бога, что идет от древнеримской религии.  Граф цитировал нам книгу отца церкви Лактанция, писавшего, что «почитается язычниками и бог Тутун. На половой член этого бога садятся невесты, чтобы казалось, будто целомудрие их первым познает бог». Тем самым каждая женщина отдает свою девственность богу, чтобы он не позабыл в пылу каждодневного совокупления с римскими матронами оплодотворить и ее, страждущую. Аванс-то он получил! Наш веселый смех он называл дипломатической близорукостью, но сам шутил, что европейского аристократа супружеская измена жены волнует только в этическом плане, так как родившийся вследствие адюльтера ребенок в любом случае считается его чадом, будучи плодом Божественного провидения, где мужу уготована лишь роль привратника, открывающего ему вход.
     Получается, что я стал свидетелем архаического обряда добрачного посвящения невинной девицы языческому богу либо любви, либо продолжения жизни, но какому, было непонятно. Да и богу ли? Может быть, самому животворящему фаллосу, который римляне величали Гением? Я чувствовал, что где-то уже слышал этот необычный, но морфологически простонародный диалект, причем недавно, но от обилия впечатлений вспомнить так и не сумел.
     Светало. Женщины загасили костер, и ушли в лес, оставив столб на холме. Значит, в ближайшие сутки, пока стоит полнолуние, ритуал повторится. Хорошо бы прийти сюда еще раз, подумал я, завернулся в плащ и заснул.
     Проснулся я от странной ломоты во всем теле, словно после долгой кулачной драки. Болела голова в висках, в желудке будто бушевало пламя, и глаза слезились – такого за собой я не помнил даже после бурных холостяцких пирушек. Когда я встал на ноги, меня так сильно качнуло, что я оперся рукой на ближайший древесный ствол, чтобы не упасть. Понятно, что яд я получил из рук панны Софии Потоцкой: Бирон тут не блеснул  оригинальностью в выборе средств наказания соперников, хотя месть сгоряча была совсем не в его характере. Иначе не быть бы ему фаворитом Анны Иоанновны все десять лет ее царствования!
     Собравшись с силами и тяжело опираясь на карабин, я спустился к озеру посмотреть вблизи на место шабаша. Бочонок из-под колдовского зелья стоял тут же. Я с трудом поднял его – внутри был с половник браги, судя по ее кислому запаху и белой пене. Повинуясь порыву, я, не раздумывая, выпил все содержимое до дна. Язык одеревенел, кровь бросилась в лицо, но ко мне стали понемногу возвращаться физические силы. 
     «Надо попытаться дойти обратно, пока на меня воздействует ведьмин хмель», - повелительно сказал себе, и бегом, перемежаемым с быстрым шагом на подъемах, направился к лагерю Бирона, следя краем глаза, чтобы солнце всегда оставалось с левой стороны. Найти выход из леса гораздо труднее, чем в него войти! Так бывает и в горах, где спуск опаснее восхождения.
     Звериных троп было много: они петляли вокруг деревьев, вынуждено пересекались в узостях между болотами, становясь утоптанной дорожкой, чтобы потом вновь разбежаться в разные стороны. Оставалось удивляться, как это ночью мне показалось, что я иду по широкому тракту. Сверху меня сопровождал гомон потревоженных птиц, а в распадке спугнул важенку марала с олененком, которые в растерянности повернули и со страху помчались впереди, задрав беленькие хвосты. Когда я остановился перевести дух, прижавшись к кустам, они прошествовали мимо иноходью к водопою.
     Спустя два часа я стал слабеть, вернулась боль в висках, и ноги стали заплетаться. Я бросил ружье и пояс с огнивом и боеприпасами на землю, когда потянуло дымком от костра, и, теряя последние силы, вышел на поляну с шатром, где упал мешком на траву. 
     Сквозь муаровую пелену, застилавшую глаза, я с трудом различал Кайдаша и голландца, которые несли меня к шатру, плачущие крупными слезами глаза Изабели и мертвенно-бледное расплющенное от страха лицо Софии позади. Когда меня обессиленного поставили стоймя, чтобы влить в горло водку, я заметил привязанных сыромятными ремнями к коновязи пятерых или шестерых стоящих на коленях, - значит, крепко выпоротых вожжами до крови по огузкам для острастки, - крестьянок в чухонских поддевах. Они, раскачиваясь, однообразно голосили, а их сторожили, вывалив наружу красные языки, безразличные к горю людскому надменные испанские корсы, и две сгорбленные и иссушенные годами старухи в черных одеяниях.
     Это последнее, что я увидел перед тем, как впасть в лихорадочное беспамятство…
     Очнулся я солнечным утром с ощущением острого голода. Я резко сел на кровати, и тут же повалился навзничь от слабости, столкнув нечаянно керамическую кружку с тумбочки. Она с грохотом разбилась. На шум прибежал Кайдаш и несказанно обрадовался:
           - Слава Богу, Андрей, кризис миновал! Ты, считай, две недели провалялся в бреду. Мадам Изабелла маркиза де ля Пуап и я тебя и мыли, и бульонами кормили, и уже собрались тебя соборовать, да православного священника в Митаве не нашли. Мы даже в Ригу отписались и просили попа оттуда прислать. Ты в Митаве стал достопримечательностью: к нам приходили депутации с дарами….
     Я невольно улыбнулся, глядя, как Бранко не находит себе места от счастья видеть меня восставшим из мертвых. Но я, не дослушав, прервал его: мой истощенный болезнью организм настоятельно требовал пищи:
           - Друг мой, пойдем-ка в известный тебе трактир, где наш потчевали легендами про ведьм и великолепным бифштексом, и отпразднуем достойно мое выздоровление. А то не ровен час, я опять сознания лишусь.
     Кайдаш помог мне надеть мундир и шпагу, и мы вдвоем под руку вышли на Маркплатц. Увидев нас, прохожие останавливались и шептались, а малые дети указывали на меня пальцем и возбужденно лопотали. У входа с вывеской «У старого Кетлера» стоял одетый во все чистое целовальник Эдгар и раскинутыми вширь руками отгораживал толпу любопытных горожан. Я не понимал причины повышенного внимания к моей персоне, но не придал этому значения, думая, что их удивляет моя непривычная униформа. Кайдаш только таинственно усмехался, ничего не говоря.
     Нас усадили за центральный стол на возвышении, и в мгновение ока принесли обильную еду и выпивку. Я безоглядно предавался гастрономическим удовольствиям и вину, а Эдгар столбом возвышался сзади как верный оруженосец за спиной у сеньора, кося глазами на двери. В заведение чинно заходили люди, и, понимающе переглядываясь, постепенно заполнили зал. Вели они себя на редкость тихо для здешних нравов, словно чего-то ждали от нас. Кайдаш делал вид, что лениво пьет пиво, опустив при этом правую руку под столешницу. Я знал, что в ней – взведенный пистолет.
     Наконец, когда я, наевшись досыта, стал набивать табаком трубку, Эдгар подобострастно обратился ко мне:
           - Ваша светлость, нам известно, что вы побывали во владениях Царицы ведьм Икмистолеты и вернулись оттуда израненным, но непобежденным. Не поведаете ли вы почтенным бюргерам Митавы о ваших приключениях? Они с нетерпением ждали вашего выздоровления, и теперь собрались послушать вашу историю. С вашего соизволения я стану вашим переводчиком: не все наши жители владеют немецким языком.
     Я оглядел переполненный трактир и людей, сгрудившихся у открытых окон и дверей. Такой представительной аудитории мог позавидовать академик! Люди жаждали доброй сказки странствий под названием история, изначально к науке отношения не имеющей, в чем признавались древние философы. И почему бы мне не побыть на время Одиссеем и скрасить их скучную жизнь на этой Богом забытой окраине Европы, где остановилось течение времени! Да и женщинам, бежавшим от мужских и мирских несправедливостей, станет легче скрываться в дремучем лесу, потому что у Бирона и выродившихся потомков меченосцев будет меньше охотников травить собаками и отлавливать их для своих утех.
     Я начал неторопливо и весьма произвольно пересказывать историю амазонок, почерпнутую у Геродота и Диодора, связав ее с самим собой и применив к курляндской местности. И вся Митава слушала возвышенный рассказ о сильных, красивых и независимых женщинах-воительницах, которые живут по справедливым законам Руссо и Монтескьё, и у них царствует свобода, и нет рабства. Детей, родившихся от любви равных, они воспитывают в благочестии, оставляя девочек у себя, а мальчиков подбрасывая по ночам достойным горожанам на порог…
     Тут мои многочисленные слушатели не на шутку разволновались, припоминая всех подкидышей от основания города, среди которых и, правда, никогда не было девочек. Мы воспользовались оживлением, как антрактом в опере, и попросили Эдгара принять у нас деньги за чудесный обед. Он искренне возмутился, и заявил, что отныне мне с другом будут оплачивать хлеб, еду и вино горожане Митавы вскладчину, и среди них он сам, как самым почетным гостям. Отказать ему означало нажить очень много врагов, которых, судя по случившимся событиям, у нас здесь было и без того немало. Мы раскланялись с нашими слушателями и попросили разрешения удалиться, обещая продолжить историю назавтра. Будет вам тогда и царская флейта, господа! Окажись мы в древнем Риме, нас бы непременно вынесли на руках.
     В дверях я столкнулся лицом к лицу с Софией Потоцкой, во взоре которой читалось боголепное восхищение, а чуть поодаль стояла маленькая Изабель в своем вызывающем бардовом рединготе, и ее глаза не сулили мне ничего хорошего, если остановлюсь рядом с полькой! Я лишь холодно поздоровался с паненкой, и тут же дерзким и радостным лейб-кампанским кивком поприветствовал маркизу и, выждав минуту, подошел:
          - Госпожа Изабелла, позвольте принести вам искреннюю благодарность за участие в моей судьбе, - сказал я нарочито громко, поскольку все митавские горожане ловили каждое слово своего нового кумира. Панна Потоцкая не была исключением, но ее повышенное внимание ко мне могло иметь иные мотивы.
     Игроком Изабель на всех столах, включая шахматный, была отменным – ее партнером бывал и сам король Людовик XV, и всегда проигрывал ей и деньги, и интерес. Она высокомерно откликнулась со снисходительной гримасой филантропа на милом личике:
           - Не стоит благодарности, князь Оболенский! В помощи ближнему своему вижу я свой христианской долг. Я навещу вас вечером справиться о здоровье. Тогда и запишу подробно вашу историю для назидания потомкам.
     Я поцеловал ее руку, подумав с печалью, что свидание с записью моих сегодняшних сказаний обещает быть весьма длительным, и остается надеяться, что у меня хватит на него физических сил.
     Мы вернулись в гостиницу, и я попросил Кайдаша дать мне возможность выспаться перед визитом маркизы. Он согласился, сказав, что спустится вниз поиграть в кости, но будет все время начеку. Я заснул, когда только за ним закрылась дверь.
     Разбудило меня легкое касание руки. Открыв глаза, я увидел склонившуюся надо мною Изабель. На лице у нее играла ласковая материнская улыбка, хотя детей у нее не было. Я протянул к ней руки, но она покачала головой: потерпи! Вечной загадкой для меня оставалось умение женщины быстро снимать любую одежду, тогда как надевание белья и платья любого фасона всегда было длительным и сложным процессом. И не успел я рассмотреть эту проблему со всех сторон, как гибкая маркиза оказалась рядом со мной, стоя на коленях на кровати!
     Изабель была по характеру и повадкам маленькой кошкой, какие водятся в Индии – стремительной в нападении, настороженной к чужакам и ласковой с домочадцами. Однажды в Сен-Дени я наблюдал, как такая гладкошерстная охотница убила огромную крысу, которая наводила ужас на всех котов в округе. Кошечка инстинктивно оценила после нескольких игривых прыжков перед ощеренной зубами крысиной мордой, что той мешает поворачиваться длинный хвост, и через минуту, зайдя сбоку, легко перелетела на ее загривок, чтобы перегрызть мощную шею полночного монстра, вдвое большего, чем она.
          - Время для католической мессы давно прошло, дорогая моя Белка. Как долго ты еще будешь пребывать коленопреклоненной? – беззлобно пошутил я. – На непорочное зачатие была способна лишь Дева Мария. Но я не бог, и ты не девица!
     Она посмотрела на меня с неподдельным состраданием как на юродивого:
          - Но не могу же я испортить прическу! Неужели непонятно? Потому придется тебе побыть конем, а мне - одной из тех амазонок, о которых ты исповедовался черни в местной таверне. Сумеешь?
          - Конем я еще не был, но для тебя готов стать хоть слоном…!
          - Слон мне не нужен, я хоботу применения пока не придумала. Ты лучше покажи, чему у королевы ведьм научился, - ярко сверкнула очами маркиза и дразняще высунула язычок.
     Не знаю, каким я был конем, но амазонкой Изабель оказалась никудышной. Она восседала на мне с прямой спиной как принято в менуэте и напряженными ногами, что мешало ей двигаться, разочарованно ожидая окончания утомительного и оказавшегося скучным соития, и в душе, вероятно, жалея, что берегла свою затейливо завитую куафюру, как говорили в Париже. Тогда я решил отказаться от принятых в свете правил куртуазной учтивости, властно пригнул и прижал ее целиком к своей груди. Она коротко вскрикнула, и ее маленькое крепкое тело стали сотрясать непроизвольные судороги. Изабель тяжело задышала и пыталась меня целовать, царапая пересохшими губами щеки. В конце она протяжно охнула и головой упала мне на грудь, совсем позабыв о своих драгоценных кудрях: внутренний жар выдавали порозовевшие ушки и раскрасневшийся носик. Переведя дух, она прошептала с пьяным упоением и притворной досадой:
            - Что ты, Андре, натворил? После таких безумных объятий дети рождаются, а мы с мужем уже три года спим раздельно. У него в любовницах - публичная девка Жаклин. Такую моду завел наш Влюбчивый пятнадцатый Бурбон, пригрев в Лувре после смерти большой умницы, пусть и урожденной дочерью никчемного ростовщика, Жанны-Антуанетты Помпадур портовую проститутку Жанну Бекю, которая в пятнадцать лет взяла имя Манон Лансон, чтобы к двадцати годам прозываться Мари Ланж. Король сделал ее графиней дю Барри... 
            - Ты разве не хочешь стать матерью, Белка? – оборвал я ее филиппику: о распущенности королевских придворных нравов я знал не понаслышке. Она кивнула утвердительно, не поднимая глаз. – Тогда замани мужа в свою постель под любым предлогом: напои пьяным, опои приворотными снадобьями разными, или добавь в вино кровь из твоих les regles, месячных выделений. Так делают все ведьмы. В конце концов, умирающей притворись, и проси жалобно, чтобы он твое последнее желание исполнил! Не мне тебя учить, любимая моя! Вы, женщины, в этом отношении – большие выдумщицы. Да маркиз и сам будет рад наследнику: ребенка шлюхи никогда не признает законнорожденным ни королевский суд, ни кардинал Лефевр де Шеверю, ни сам Людовик XV. И древний род отважных каролингских маркграфов де ля Пуап не угаснет благодаря тебе!
      Изабель в мужских советах не нуждалась, тем более, в моих наставлениях – ветреного друга и любовника! Маленькая маркиза всегда решала задачи сама, и, видно, уже выиграла в уме и эту партию. Она весело встала и стала одеваться, привлекая меня для шнурования корсета, и пересказывала мне сплетни, точнее, говорила о том, что произошло в Митаве за время моей несвоевременной болезни:
           - Бирон огорчен произошедшим с тобой казусом. Ты, оказывается, большой русский генерал! А мне ты почему об этом не говорил? Я думала, что ты простой шпион! Герцог приказал исследовать твой кубок для вина, где его лекари нашли осадок варварского мазовецкого яда, изготовленного по рецепту диких пруссов, со своими мертвецами сожительствующими, не к ночи они будут помянуты! Его делают малопольские колдуны из гигантских пятнистых грибов, под названием мухомор, и он обладает смертельными свойствами. Этот грибной яд можно ослабить только одним травяным настоем из самой-самой ядовитой лесной травы, от которой подыхают коровы, а лошади впадают в безумие.
     Она щебетала еще о чем-то неважном, а я в душе возблагодарил курляндских ведьм за то, что делают свой напиток из белладонны, той «самой-самой ядовитой травы», от которой гибнет домашний скот. Колдовская брага стала противоядием, и я вовремя его выпил. Я начал размышлять, кто же из приезжих в Митаву поставил целью убить меня
          - Ты меня совсем не слушаешь! – услышал я сердитый окрик Изабель. – Маркиз хочет с тобой встретиться tеte-а-tеte, и как можно скорее. Зачем ты ему понадобился, я в толк никак не возьму! Мужчинами он не интересуется. Его занимают одни только проститутки, причем чем они грязнее и уродливее, тем ему с ними интереснее. Последней была фиолетовая африканка без передних зубов, представляешь? Какой кошмар! Или, может быть, в холодной Курляндии у него вкусы изменились? По-моему, на роль римского красавца Антиноя ты сейчас весьма подходишь, мой генерал.
           - Во-первых, Антуан-Оберон де ля Пуап юридически неподсуден: он соблюдает принцип Святого Иеронима «человек, который страстно любит свою жену, - прелюбодей!» Но за то, что он избегал copula carnalis, то есть совокупления с тобой, 32 предписанных католической церковью обязательных супружеских ночи, считая за три года, достоин августейшего порицания. Во-вторых, милая Белка, для Антиноя я стар! Да я и не знаю доподлинно, как император Адриан его пользовал. Смотри проще! Наверное, твой маркиз хочет вызвать меня на дуэль из чувства ревности. Я, низкий совратитель честных жен, как в трагедиях Расина, приму смерть от его благородной шпаги, а ты умрешь на могиле любовника от тоски с букетом фиалок в руке. К похотливости его интерес к моей персоне касательства не имеет, да и зубы у меня пока на месте! Разве что я почернею за бессонную ночь от мечтаний о тебе, но женщиной мне стать все равно не удастся.
     Изабель подумала, чуть наморщив лоб, и облегченно воскликнула:
            - Я все поняла! Муж хочет выведать секреты обольщения людей, которыми ведьмы поделились с тобой. Вся Митава трезвонит о том, что Икмистолета наделила тебя невероятной мужской силой и чудесным семенем, от которого рождаются неуязвимые богатыри с великой судьбой, что перед тобой не устоит ни одна обычная женщина - от рабыни до королевы! Я сама сегодня убедилась, какое в тебе безграничное всесилие; а семя было таким горячим, и давило столь сильно, что у меня в голове помутилось от желания быть им наполненной. И мой сын, в твоем присутствии зачатый, будет иметь счастливую и знаменитую жизнь и сделает наш род бессмертным в веках!
     «Лучше уж бы мне быть Антиноем!» - искренне расстроился я. Оказывается, я всего-навсего соприсутствовал при ее оплодотворении. Получается, как в Воинском Артикуле, переписанным Президентом Военной коллегии графом Петром Ивановичем Шуваловым, где солдат есть только машина при ружье, годная для стрельбы, я отныне – машина для воспроизведения всесильных героев, но тогда при каком предмете? Я задумался, как выразиться половчее, но не смог. Печально подумать, что мне отныне придется находиться в этом состоянии, когда моя голова и магический инструментарий, кстати, также неразделимо мой, будут рассматриваться женщинами по отдельности. Не дай Бог, если об этом благоприобретенном свойстве отставного гренадера, утвердившееся среди рафинированных дипломатов и курляндских обывателей после моей глупой фанфаронской истории о пребывании в плену у ведьм, станет известно в Петербурге! Ведь опровергнуть молву невозможно, что бы я ни говорил, и как бы ни оправдывался потом. Никому из смертных такое не удавалось. Как тут не вспомнить мудрого грека Гесиода, сказавшего, что «молва – это сам бог». А кто же спорит с Богом?!
     Изабель заметила у меня упадок духа, и ласково погладила по волосам:
           - Не переживай понапрасну! Спасибо тебе за исчерпывающий рассказ о ведьмах. Как я и обещала, он тщательно записан в крови моей для потомков. Маркиз будет ждать тебя завтра в полдень у ворот Святой Анны. Там есть старая церковь для гугенотов. Прощай!
     Маленькая маркиза упорхнула, словно мотылек, а я лег спать, измученный неприятными открытиями и неразрешенными сомнениями о расстановке сил в Курляндии.
      У выезда на Литовский тракт, которые магистраты называли «воротами Святой Анны», никаких ворот не было. Возможно, они тут и стояли лет пятьдесят тому назад, но сейчас здесь был только большой провал в поросшем бурьяном земляном валу. Бескрайнее кладбище, раскинувшееся на восток до реки Дрикса, являлось единственным напоминанием путнику о том, что перед ним забытый Богом город Митава, и ему пора самому задуматься о бренности бытия. Надо признаться, что маркиз де ля Пуап для тайной встречи выбрал с галльским вкусом подходящее место, знаковое для нас обоих.
      Мы встретились у покосившейся лютеранской часовенки, и, не сходя с коней, шагом двинулись в сторону Ковно. Такая метода ведения дипломатических переговоров уходила корнями в глубину веков, когда крестоносцы согласовывали условия очередного перемирия с сарацинами в Святой земле. Спешиться для противников значило претендовать на эту землю! В Европе враждующие графы и курфюрсты практиковали встречи на плотах посередине реки, а викинги предпочитали договариваться на ничейных каменистых островках, каких полно в балтийских водах. Негласная процедура верховых бесед дипломатов предполагала, что инициатива исходит от того, кто вызывает на встречу, и я неторопливо ждал.
            - Ответьте мне, князь, возможен нынче ли в Петербурге дворцовый переворот? - спросил после обмена приветствиями маркиз.
            - В России сегодня они стали таким заурядным явлением, как и женщины на царском троне, что исключать новый заговор нельзя. В 1764 году поручик Смоленско-Эссенского пехотного полка Мирович попытался возвести навечно заточенного в Шлиссельбурге Ивана VI Антоновича Брауншвейгского на престол, но низложенный император был убит охраной. Однако в любом случае это была попытка с негодными средствами, ибо Мирович был недостойной персоной потому, что его предки шестьдесят тому лет назад поддержали шведского короля Карла XII и сражались под его штандартами против Петра Великого. За это Правительствующий Сенат по справедливости навечно лишил их род дворянского достоинства, а наследственные поместья передал в казну. Гвардейцы всегда презирали таких  людей, а без гвардии переворот осуществить невозможно, и римская история тому подтверждение. Возглавлять заговор должен русский потомственный дворянин и патриот в седьмом колене.
            - Как вы считаете, такой человек сейчас есть? И кто это может быть?
            - Я лишен права бывать в столице, но, на мой взгляд, оппозиция Екатерине II пока не оформилась, так как наследнику Павлу Петровичу исполнилось недавно 11 лет – мал еще. Правда, князь Меншиков возвел на престол Петра II того же возраста, но из-за старческой спесивости своей и врожденного литвинского зазнайства не вступил в регентство и попал в Сибирь! Сегодня гвардия и Сенат крайне недовольны фаворитом императрицы графом Григорием Орловым, человеком грубым и недалеким. Если Екатерина, возвысясь над греховной плотью своей, не изгонит его из своего будуара, а затем - из ближайшего круга, то гвардейские полки непременно восстанут под лозунгом Цицерона Attero Dominatus! - «Раздавить тирана!» Однако у них немедленно возникнет вопрос о достойном регенте.
             - Герцог Бирон не был лишен императрицей Елизаветой I регентских полномочий при юных отпрысках семейства Романовых, и теперь полностью восстановлен в прежнем статусе. Может ли он оказаться символом переворота, став душеприказчиком дофина Павла?
             - Нет, маркиз, это невозможно! С его именем отождествляется страшная простонародная сказка о «бироновщине», и этот миф развеять не удастся никому, какие бы аргументы не приводили самые ученые мужи. Вы прекрасно знаете слова Шарля Монтескьё о том, что «история - это ряд выдуманных событий по поводу действительно случившихся», - ответил я, немедленно отметив про себя, что Петр Бирон маркизом упомянут не был.
            - Мы все-таки рискнем! И последний вопрос: можете ли вы через своих сотоварищей в Иностранной коллегии предотвратить или хотя бы отдалить вступление новых русских дивизий в Подолию в связи с проблемой православных диссидентов? В помощь конфедератам из Парижа днями выезжает барон де Толей и генерал Шарль Дюмурье с надлежащей воинской амуницией, но им понадобится длительное время для приведения шляхетского ополчения в порядок. Князь Кароль Радзивилл в Стамбуле поторопит османского султана Мустафу III выступить против России.
     Я пообещал собеседнику сделать все, что в моих силах. Достаточных резервов для войны с Барской конфедерацией в России, как я понял из беседы с графом Паниным, нет, и я мог с легкой душой заверить маркиза, что интервенции в ближайшее время не будет. И тут услышал:
           - У нас есть удостоверенные мнения, что император Петр III жив и скрывается инкогнито в степях у казаков и башкир. Великий визирь Мехмед-паша сносился с ним через своих агентов в Бухаре, и тот заверил, что выступит против своей неверной жены, узурпатора престола. Турки выделили ему много денег и даров, и рассказали об этом нашему послу де Верженну.
     Меня словно окатили ушатом холодной воды: рано мы посчитали, что французская дипломатия растеряла свое умение плести интриги после смерти кардинала де Флёри! Замысел, составленный в Лувре, был многоходовым и поэтому крайне опасным для российских государственных интересов – три одновременных военных кампании вовне и внутри империи способны не только низвергнуть с престола Екатерину II, но и разрушить построенную Петром Великим великую державу.
            - Трудно поверить, что Петр Федорович «чудесным образом спасся от рук врагов своих», как писали летописцы великой Смуты о самозванцах. Одних ложных царей Димитриев наши академики насчитали аж целых пятнадцать душ! Шведы их презирали, и дела с ними не вели. Всерьез считаться с ними не стоит, - сказал я без должной уверенности.
     Маркиз злорадно улыбнулся, увидев мою растерянность:
            - Однако самозванцы неплохо послужили полякам! Я не стану обсуждать с вами, князь, моральную сторону дела, зная, как безнравственно вы себя вели в Париже. Осуждать вас не хочу: этика и дипломатия не всегда уживаются вместе, а женщины и гению Цезаря в великих победах способствовали. За желание помочь я сейчас выдам аванс 500 золотых, а за исполнение – еще 1500 луидоров попозже.
            - Вы забываетесь, маркиз! Я - высокородный князь, от славного Рюрика ветвь, - встал я в позу оскорбленного аристократа.
            - Перестаньте скоморошничать! - маркиз употребил сложный оборот cesser d'etre Scaramouche, но я его понял в таком смысле. - Какой русский князь не ворует и мзды не берет?! А изгою и перебежчику положено вдвое больше. Так в Московии издавна повелось! Мне говорил об этом маркиз де ла Шетарди, воцарению Елизаветы I споспешествовавший.
      Коли играть фрондёра, так играть до конца! - решил я, хотя очень хотел ударить наотмашь по его напудренному лицу. Кошелек я взял со словами:
             - Ладно, маркиз, покончим на этом. Только кура-дура и баба от себя гребёт! – мой перевод русской присказки был более изысканным, как стих менестреля seule poulet stupide, comme toute femme de se jette du grain!
      Он рассмеялся, и мы учтиво разъехались. 
      На Гроссештрассе я сошел с коня и повел его в поводу. Мне требовалось уединение. Следовало придумать, в каких выражениях сообщить обо всем услышанном от маркиза графу Панину. Пришло время позабыть о своей неприязни нему – речь шла не о моей участи, а о благе России!
      Я, не оглядываясь по сторонам, медленно брел по гулкому деревянному тротуару, пока меня не окликнули на перекрестке с Постештрассе. Н углу стояли граф Эстергази в своем нелепом мундире и падчерица фон Лаудон с шелковым зонтом над головой. Ее умные кошачьи глаза вновь обеспокоили меня: не похожа она на провинциальную Золушку! Мы вежливо и с лицемерной приязнью раскланялись.
           - Совершаете променад после болезни, которой вас ведьмы заразили, генерал? – спросил меня Эстергази. Видно, мне от этой мистической приставки к имени не избавиться! Я согласно кивнул и поинтересовался:
           - У вас, наоборот, цветущий вид, а сами уличную пыль глотаете, да еще в такой жаркий день! Какая нужда вас из дворца выгнала, где есть чудесный тенистый парк с липовыми аллеями? Или ведьмы после той знаменитой теперь охоты и вам покоя не дают?
       Они взволнованно переглянулись так, как случается с девушками на балу, когда им надо пошептаться о кавалерах и котильонах. Эстергази задвигал бровями, и падчерица фон Лаудон после этого мимического сигнала сказала:
          - Пожалуй, вы правы, ведьмы у нас из головы не выходят. Мы вчера с увлечением слушали вашу историю, которая не была завершена, и хотели бы просить об уточнении ряда вопросов.
      Я впервые услышал ее подлинный голос, оказавшийся неожиданным для хрупкой фигуры низким контральто, хотя у рыжеволосых людей несоответствие внешности, темперамента и ума обыденным измерениям наблюдается весьма часто. Но еще более неожиданным был ее слог, не свойственный девице, недавно перешагнувшей подростковый возраст. Она изъяснялась языком штабных офицеров!
      Мне стало совершенно ясно, что падчерица фон Лаудон – подставное лицо, но кем в Митаву отправленное, пока не понятно.
          - Я охотно удовлетворю ваше любопытство, но сделаю это попозже. Мне надо отвести коня в стойло и отдать несколько распоряжений хозяину гостиницы по поводу улучшения условий проживания. Согласитесь, что мансарда не соответствует моему сану. Не исключено, что мне придется встречаться с уважаемыми людьми, а в комнате только один рассохшийся стул. Так, где мы можем встретиться через пару часов и заодно пообедать?
     Они облегченно закивали в ответ, так как ничего необыкновенного в причинах отсрочки конфиденции не углядели. Этого я и добивался.
          - Мы предлагаем совместить приятное вам с полезным нам в корчме «Роде Эстер», что рядом с синагогой у пристани, - предложила падчерица фон Лаудон. - Там готовят европейские блюда для иностранных купцов, и вина предлагают на любой вкус. Кроме того, туда не сбегутся мещане, чтобы поглазеть на знаменитого покорителя царицы ведьм, – евреев они сторонятся из глупых суеверий.
     Я пообещал им быть к трем часам пополудни.
     Кайдаш встретил меня во всеоружии: его конь был оседлан для дальней дороги и стоял у крыльца. Он все предусмотрел, испытанный старый солдат, хотя я его ни о чем подобном не просил заранее. Мы поднялись наверх, где я написал подробный рапорт с тайными анаграммами в Иностранную коллегию, запечатав конверт своим перстнем, оттиск которого в виде тигриной головы был известен одному графу Панину. Я вручил его ротмистру со словами:
          - Друг мой Бранко, сегодня доберись до Риги, чтобы это донесение с ближайшей эстафетой попало в Петербург. Доложи Броуну о девице фон Лаудон. Для отвода глаз купишь пару-тройку хороших коней, разной одежды и золотых безделиц для женщин и вернешься с ними в Митаву. Деньги маркиз де ля Пуап дал отменные, грех ими не воспользоваться в нашем начинании, да и следует его успокоить зрелищем обычного расточительства поиздержавшихся изгнанников! Жду тебя завтра вечером. Теперь приступим к дележу непредвиденных сокровищ.
     Мы раскрыли сафьяновый балантин с золотыми монетами, полученный от маркиза де ля Пуап, разделили поровну, и рассовали их по потайным карманам. Семь луидоров спрятали под подушками, чтобы воры не портили остальные вещи в поисках денег: постоялые дворы по всей Европе испокон веков славились своими личными мошенниками, которые приносили славу старинным гостиницам, как привидения – нормандским замкам из дикого камня. Постояльцы заключали пари, как скоро их комнаты обчистят и сколько денег при этом унесут. Существовали даже определенные правила насчет того, что можно, а чего нельзя красть, чтобы не нанести урон чести дворянина; в частности неприкасаемыми предметами были оружие, сапоги и верхняя одежда, где вышит фамильный герб. Женщин обворовывать было постыдно, и если у них что-нибудь пропадало из гардероба, то это свидетельствовало о повышенном интересе к ним экзорцистов из Священной инквизиции. Изрядно натасканные в демонологии доминиканские монахи по запаху, вышивке и пятнах на белье проверяли их причастность к бесовскому отродью - Maleficarum, и, что абсолютно естественно, никогда не ошибались. Странно, если бы дело обстояло иначе – тогда ведьмы могли быть только мужчинами!
     После отъезда Кайдаша я спустился к хозяину гостиницы господину Мюллеру, чтобы организовать переезд на бельэтаж. Поедаемый глазами дородных слуг, а стройных субреток в особенности, - они наверняка грезили о причислении себя, пусть и на короткое время, к сообществу ведьм, - я наблюдал за тем, с каким тщанием они обустраивают нашу просторную комнату с видом на ратушу, прилежно протирают пыль и с суеверным почтением меняют простыни. От предложенных денег они дружно отказались.   
      Синагога на Павелинштрассе, не так давно основанная раввином Исааком бен-Иуда, заметно выделялась среди бревенчатых почерневших от дождей лабазов и цейхгаузов яркой желтизной штукатурки и черепичной двускатной крышей. В сотне шагов от нее стояла корчма с большой красной пятиконечной звездой на вывеске при входе. Войдя в большой прохладный зал, заставленный длинными дубовыми столами со скамьями вместо стульев, я увидел знакомую пару в дальнем темном углу у горящего камина. Я, поздоровавшись, сел напротив.
     Мы не проронили ни слова и пристально смотрели друг на друга, пока корчмарь с седыми пейсами и в бархатной ермолке сносил к нам на стол кушанья и кувшины с вином. Вглядевшись в лицо падчерицы фон Лаудон, я увидел крохотное золотое кольцо у нее в носу, какие носят только испанские иудейки. Их прабабки триста лет назад бежали в веротерпимую Австрию из-за преследований «могучего молота еретиков» Великого инквизитора Торквемады, который руководствовался донельзя простым юридическим принципом Qui s’exeuse, s’accuse, то есть «кто оправдывается, тот сам обличает себя».
      Сомнения по поводу ее истинного происхождения исчезли. Но сразу возник другой вопрос - не связана ли ложная падчерица с графом де Молина, и если связана, то как? И какой интерес у короля Карлоса III может быть в Курляндии? От нахлынувших мыслей я невольно встряхнул головой.
     Мадемуазель Луиза-Агата, увидев мое замешательство, нарушила молчание первой:
          - Господин генерал, разрешите мне обращаться к вам по армейскому чину, вы богаты, - я имею в виду, там, в России?
          - По генеральским меркам, мадемуазель, я имею средний достаток: у меня 50 тысяч душ крепостных крестьян. По Табели о рангах – я действительный тайный советник. А почему мою юную визави это так интересует? Потому что я вдовец? Если же вознамерились выйти за меня замуж, вам надо перейти в православие, которое масонского многоверия и «жидовствующих перекрестов» не признает.
     Падчерица Лаудон не моргнула глазом, услышав намек на веру ее предков:
          - Отнюдь нет! Мне просто интересно знать, что вас, обеспеченного человека, понуждает оставаться на царской службе, никаких доходов не приносящей, а наоборот – грозящей суровым наказанием в случае неудачи предприятия? Ведь Манифест недавнего императора  Петра III «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» освобождает вас от синекуры в невоенное время. 
     Я перешел с французского на русский язык – в словаре трубадуров и вагантов не было нужных глаголов.
          - Такие уж мы русские люди, барышня! От века Отечеству верны: на службе ропщем на тяготы, и начальников от мала до велика за глупости корим, а без службы тоскуем, водку пьем, нищаем духовно и ждем нового призвания от государя. А случись угроза родине извне, мы наши обиды забываем и живой стеной на пути супостата встаем! Как пели мои предки в старину: «Я чин ношу боярский, и рожден для службы царской». И платы не требуем, и орденами более богатства гордимся. В России не в пример остальной Европе они не покупаются и не дарятся, а за заслуги даются. Впрочем, и в Петербурге нечасто, но иначе и такое случается - кто из коронованных владык не без греха?
     Наверное, у меня переменилось лицо, что часто случается с поэтами при декламации стихов. Оставалось надеяться, что они не знают в тонкостях русский язык. Я вернулся к употреблению французского, точнее парижского диалекта – не случайно он стал средством общения в мировой дипломатии. Благодаря многозначности понятий можно было дезавуировать свое неверное утверждение, сославшись на  то, что при переговорах случайно не были учтены нюансы перевода.   
           - Однако сказка – сладкая складка, а моя опала – горькая быль! Я от вотчин своих отлучен, в бессрочный розыск Тайной экспедицией объявлен и живу всеспомоществованием друзей и единомышленников. Поэтому мои рассуждения о государевой службе носят отвлеченный характер, не взыщите!
     Эстергази и падчерица-иудейка перебросились понимающими взглядами, и она вернулась к началу разговора:
           - Нам очень жаль, что у вас денежные затруднения. Императрица Мария-Терезия высоко ценит услуги посредников в подготовке международных соглашений. Не могли бы вы воздействовать лично на господина Панина, с которым вас связывает многолетняя дружба, в принятии взаимовыгодного решения по польскому вопросу?
     Я поперхнулся глотком вина: откуда в Вене стали известны нюансы наших прошлых и якобы товарищеских отношений с графом Паниным? Впрочем, за разгадкой далеко идти не надо – такую легенду мог подбросить сам Никита Иванович для поддержания моего авторитета как пострадавшего от дворцовых козней видного дипломата-изгнанника! Мое появление в Курляндии было не началом, а, скорее всего, апофеозом продуманной им долговременной внешнеполитической акции. Но мне в ней отводилась заглавная роль, и либретто придется дописывать мне самому по наитию!
           - Объясните мне внятно, чего вы, баронесса, хотите добиться с моей помощью?
     В беседу вступил граф Эстергази:
           - В Речи Посполитой возникла фронда именитой шляхты. Ваш игрушечный король Станислав-Август Понятовский надеется, что императрица Екатерина, памятуя об их прежней любви, ограничится только демонстрацией силы, отправив два корпуса генералов Степана Апраксина и Петра Кречетникова к Бердичеву. Дворянская конфедерация в Баре на сегодня является реальной властью, и вести переговоры надо с ней, а не поддерживать своего никчемного ставленника в Варшаве.
           - Побойтесь Бога, граф! Маршалы, старосты и полковники конфедератов друг с другом поладить не могут, и как собаки грызутся за свои булавы и бунчуки. Они солидарны лишь в одном – убиении беззащитных православных и сожжении их храмов. Договариваться-то нам не с кем! Научены мы горьким опытом со времен Смуты, и знаем, к чему приводят уступчивые соглашения с бунтовщиками. Невенчанный царь Василий IV Шуйский своими клятвами с крестоцелованием повсюду казаков на замятню сподвигнул, шведов в Москву привел, и королю Зигмунду III Ваазе повод дал Россию польско-литовской вотчиной считать. Повторять подобные ошибки нам с той поры несвойственно! А императрица Екатерина II Алексеевна с отрочества русскую историю старательно изучала не в пример другим восприемникам монаршего скипетра. Я был тому свидетелем!
      Я опять перешел на русский язык из-за скудости французского словаря. Но, кажется, австрийские резиденты на сей раз меня поняли правильно, если судить по их расстроенным лицам.
     Граф Эстергази после долгой паузы опять взял слово:
           - Правительству Священной Римской империи, которое находится в ведении наследного принца Иосифа, хотелось бы видеть русскую армию в Речи Посполитой нейтральной при уважении интересов переговаривающихся сторон. Тогда можно было бы созвать Примирительный конгресс, который изберет законного короля на основе Articuli Henriciani 1572 года. И осуществить такой логический план нужно как можно скорее, пока фронда к этому готова, а Фридрих Прусский, наоборот, надолго ослаблен! А нерасторопная Франция еще долго будет собираться в поход, пока своего августейшего потаскуна Людовика из-под женских юбок не выманит.
    Боже мой, подумал я, до чего же неуклюжей остается австрийская дипломатия! Весь расчет строится на том, что согласно Артикулам французского короля Генриха III Валуа, в течение трех месяцев пребывавшего на престоле Речи Посполитой до скоропостижной кончины старшего брата Карла IX, ни поляк, ни литовец не может быть провозглашен королем, а им должен быть призванный иностранный принц-католик с куцыми полномочиями.
     Понятовский будет низложен, но и законные и прочие, возможно многочисленные, дети нынешнего «подсолнуха» Людовика XV, - так его в шутку прозвал наш министр по делам во Франции князь Дмитрий Голицын как сына «короля-солнце» Людовика XIV, - этого права лишаются, поскольку рождены его супругой Марией, дочерью столь же незаконного по польскому статуту почитателя лютеран Станислава Лещинского.
     Остаются двое претендентов: кронпринц Леопольд Австрийский и принц Габриель Испанский.
     Вот откуда взялся граф де Молина и, не исключено, что с этой целью объявилась в Митаве правнучка сефардов.
            - Наверняка, герцог Бирон этим воспользуется и разорвет вассальную присягу Варшаве, но и в русское подданство перейти он точно не пожелает, - заметил я. - Курляндия сохранила независимость даже в лихую годину Недавней войны. Елизавета Петровна сообщала в своем Манифесте, что ее цель состоит в том, чтобы «ослабив короля прусского, сделать его для России нестрашным и незаботным; усиливши венский двор возвращением Силезии, сделать союз с ним против турок более важным и действительным. Одолживши Польшу доставлением ей королевской Восточной Пруссии, взамен хотим получить не только Курляндию, но и такое округление границ с польской стороны, благодаря которому пресеклись бы нынешние беспрестанные об них хлопоты и беспокойства. Так, быть может, и найден будет способ соединить торговлю Балтийского и Черного морей и сосредоточить всю левантскую торговлю в своих руках». Ничего из этого замысла не вышло стараниями Петра III, но угроза поглощения Курляндии сильными соседями осталась.
    Про себя я сделал вывод, что Бирон будет выбирать между правопреемниками прежних сеньоров: королем Пруссии и магистром Тевтонского ордена, коим является фельдмаршал Карл-Александр, принц Лотарингский. Он служит императрице Марии-Терезии верой и правдой.
    Однако Священная Римская империя Бирона никоим образом не прельщает, а Фридрих II Прусский его деньгами соблазнил, и неслыханные торговые привилегии Курляндии пообещал.
     Я неторопливо продолжил свои логические умозаключения:
          - Ясно, что Бирон-отец в настоящее время сына к делам Курляндии не допускает, иначе бы он был бы на том приеме вместе с матерью. Петр неугоден вам, но бесхитростен и высокой политики не знает. Он безвыездно живет в летнем дворце на реке Свить рядом с Тервальским урочищем гоблинов под охраной, а правильнее – под присмотром русского батальона. А герцог Эрнест-Иоганн от природы человек решительный, и в случае детронизации Понятовского прусские войска тут же в Курляндии окажутся. Извести этого старого лиса ядами легко, но случится международный скандал, и Россия сразу вмешается, чтобы свое первенство в Прибалтике не утратить. Вот случись вдруг междуцарствие с долгой процедурой передачи власти Петру, тогда…! Не так ли, граф Эстергази?
     Оба моих собеседника удрученно кивнули.
     Падчерица фон Лаудон, происходившая из колена темпераментных сефардов, не выдержала моего рассудочного замедленного монолога и стукнула кулачком по столу, да с такой неженской силой, что мой оловянный бокал с вином опрокинулся.
           - Генерал, вы же нас прекрасно поняли! Возьметесь ли вы каким-то способом до осени отвлечь старого Бирона от государственных дел? Вас же ведьмы неслыханным даром чародейским наделили, смотрите: вся Митава завороженная вашей историей как во сне ходит, у меня рядом с вами колени истомой сводит, и сидеть мне по-женски впервые мокро и жарко, а по полу дует! Помогите короне, околдуйте герцога!! Мы и деньги наперед принесли.
      И она с размаху тяжело бросила на стол охотничий кошель для пороха, зазвеневший иным, но не менее взрывоопасным содержимым.
      Я встал и хладнокровно взял деньги, не спросив о сумме, чтобы показать мою готовность содействовать им не из стяжательского интереса, а из личных побуждений политического беглеца. Граф Эстергази и рыжевласая мадемуазель Луиза-Агата несколько растерялись: они не рассчитывали, что я так скоро соберусь уходить, не поделившись с ними своими замыслами и не испросив совета. Я подсластил падчерице пилюлю:
            - Баронесса, расскажите на прощание, что означает у жрецов каббалы кровавая пентаграмма? Как я понимаю, выбор вами этой корчмы для выяснения моих помыслов и возможностей не является случайностью.
     Падчерица вскочила со скамьи, и в лучах заходящего солнца, проникающих сквозь большие окна, я отчетливо увидел, что ее лицо и грудь в большом декольте горят неестественным для девицы пятнистым румянцем:
            - Это – древний иудейский символ окончательного обуздания вселенского зла сынами Израиля.
      Я картинно приложил руку к сердцу и спросил с притворным вздохом:
            - И под этим благородным знаком вы договариваетесь с ведьмаком, - так шляхтичи называют людей с сатанинским предназначением, - а по-русски волхвом, о перестройке всего миропорядка! Как бы ваша победа при моем содействии не стала пирровой для всекатолической империи Габсбургов: Польша – это слоеный пирог, которым можно и подавиться!
     Они стояли с непроницаемыми ликами римских статуй, словно не слышали моих слов. Я решил перед расставанием озадачить их, хорошо зная, насколько суеверны католики, когда сталкиваются с олицетворением нечистой силы:
            - Мне кажется, что тут ошиблись вы, баронесса, с ритуальным требищем: нужна была глубокая пещера для свершения чернокнижного таинства и скрепления сговора жертвой великой! Иначе, как через обильное пролитие девственной крови, колдовские силы, приобретенные во тьме дубравы первобытной, пробудиться не могут, - со зловещей гримасой Асмодея, грозно сдвинув брови, пророкотал я глухим басом, чтобы напоследок подшутить над бесстрашной с виду, но в душе очень боязливой падчерицей.
      Эстергази дважды перекрестился и сплюнул через левое плечо, а падчерицу Луиза-Агату моя сентенция словно превратила в соляной столб, как жену библейского Лота, оглянувшуюся на горящий Содом. Она только широко распахнула глаза – в их лучистой зелени с сузившимися зрачками появился хищный блеск античной демонессы ламии, которая как изголодавшийся зверь жаждет наброситься и выпить всю мужскую кровь до последней капли. Мне самому стало не по себе, и я ушел, оставив их стоящими, - как на параде по случаю отъезда римского папы, - в корчме под красной пятиконечной звездой.
      В гостинице меня ожидали два странных письма. В первом послании негоциант господин ван Слоот приглашал меня посетить свой торговый двор через два дня – завтра было воскресенье - в полдень для ознакомления с галантерейными новинками из Лондона. Насторожило меня то, что речь шла о Лондоне. Между Нидерландами и Англией, а теперь – Великобританией, из-за нейтралитета голландских купцов в отношении отверженных на родном туманном Альбионе соплеменников, пиратов-протестантов, с которыми без малого двести лет боролся королевский военный флот в Атлантике, конфликты возникали с пугающим постоянством. Тюдоры, Стюарты и нынешние Ганноверские короли раз за разом объявляли торговое эмбарго Генеральным штатам, а недавно опять повысили пошлины на вывоз своих товаров в Европу и Северную Америку на их крупных кораблях. Из этого следовало, что либо господин ван Слоот настолько богат, чтобы подкупать таможенников по обе стороны Канала, либо он в Курляндии представляет английские интересы, на что недвусмысленно намекнул. 
      Из второго письма без подписи я узнал, что приглашен на пикник в честь Иваны Купалы, который состоится за два часа до полуночи в охотничьих угодьях герцога Бирона на островке Поста между реками Дрикса и Аа. Определить автора я не мог, почерк мне ничего не говорил, но бумага была не российского изготовления – белая и плотная. Да и зачем торопиться? До этого языческого гуляния при луне оставались целые сутки.
      Кайдаш приехал к ночи, и, несмотря на усталость, не пожелал ужинать без доклада. Он мне поведал, что генерал Броун лично навестил семью адъюнкта Рейнгольда-Иоганна фон Лаудона, у которого, как и следовало ожидать, никогда не было падчерицы. Однако в его доме живет гувернантка по имени Ревекка Зейв одних лет с его дочерью Луизой-Агатой, для которой стала задушевной компаньонкой. Она месяц тому назад уехала к заболевшим родителям в Ревель, одолжив пару выходных платьев у хозяйки. Кроме того, Бранко привез из Риги пакет с печатью графа Панина. В письме, датированном 7 июня, говорилось коротко и ясно: «Поспешай, милый друг, с амурными делами! Жду тебя с докладом в Виндаве с 18-го по 20-ое июня сего года на борту яхты Ее величества “Штандарт”». Интересно, изменятся ли его планы, когда он получит мою депешу о событиях при Курляндском дворе?
           - Бранко, ты случаем не знаешь еврейского наречия. Любопытно, что значит по-русски имя и фамилия нашей австро-испанской падчерицы?
      Кайдаш ответил, что не знает, но спустится вниз: среди прислуги он приметил черноволосую приборщицу с восточными бархатными глазами. Через минуту стеснительная девушка пришла к нам и перевела имя Ревекки Зейв, за что получила луидор. Имя нашей рыжеволосой противницы означало «женщина, ловящая сетью волка». Да, подумал я, эта гувернантка с бессонными кошачьими глазами может и льва укротить!
      Утром после завтрака мы с Кайдашом отправились на загородную конную прогулку к Кемерскому болоту, наполнявшему окрестности удушливыми серными миазмами и отпугивавшему местных гуляк, чтобы без очевидцев обсудить дальнейшие действия. Единственными обитателями заросшей колючим кустарником низины были цапли, сороки и змеи.   
      Я обрисовал Бранко мелкие детали встречи с австрийскими агентами и попросил, когда он будет в силах, быть готовым вновь отправиться с рапортом в Ригу. Договорились на том, что после обеда он уедет под предлогом приобретения лекарств для поправки моего здоровья. Об этом сегодня мы громко скажем, пребывая у «Старого Кетлера», чтобы об этом немедленно узнал герцог Бирон.
      Когда ветер стих, вонь стала непереносимой, и мы рысью пошли в Митаву. У заставы нам нежданно встретился лейтенант Зандер. Он истомился под солнцем в своей темно-синей шерстяной униформе и высоких сапогах, ожидая нас, и непрерывно оттирал потеющее лицо промокшим носовым платком.
      Я спешился, вежливо попросив Кайдаша уехать, чтобы озаботиться обедом, и подошел к Зандеру. Мы неторопливо пошли вдоль палисада с огромными прорехами, который во время Великой северной войны оказался серьезным препятствием для наступавшего корпуса князя Репнина. Сейчас разваливающаяся деревянная стена напоминала зубы дряхлого старца, один вид которых вызывает одновременно и жалость, и отвращение.
      Лейтенант начал разговор в прусской военной манере - без обиняков:
            - Мой король Фридрих II, зная о ваших больших заслугах в прежнее царствование и высоком авторитете в Коллегии иностранных дел, желает прояснить позицию Пруссии по польскому вопросу. На меня возложена почетная обязанность уведомить о ней с вашей посильной помощью правительство Российской империи. Готовы ли вы нам содействовать в сохранении мира на балтийских берегах?
      Я поежился от такого прямолинейного и хладнокровного натиска: если на поле боя Великий Фриц добивался победы «косым боевым строем», то его дипломаты, наскоро рекрутированные из испытанных офицеров, еще наступали рыцарской «свиньей» времен крестовых походов, предназначенной для фронтального удара.
      Возникнув на руинах двух разоренных войнами епископств Ливонского ордена, разделенная польскими владениями надвое Бранденбургская марка и названная польским королем Зигмундом I в шутку Прусским герцогством за тем, чтобы еще более унизить бывших тевтонских рыцарей, этих самых пруссов истребивших, из вассала Речи Посполитой по капризу Романовых, превратилась в великую державу.
      Все началось с поражения русской армии под Нарвой в 1700 году. Тогда Петр Великий признал бранденбургского курфюрста Фридриха-Вильгельма I королем, то ли в спешке, то ли из-за плохого знания немецкого языка назвав его Konung in Preussen вместо Konig von Preusen, чтобы не столько досадить шведскому королю Карлу XII иллюзией сохранения Северного аккорда, сколько отвлечь его армию на запад. Но тот по молодости лет этого несуразного и нищего государства попросту не заметил и продолжал упорно воевать с Россией.
      После Ништадского мира Всероссийскому императору пришлось, чтобы не потерять лица, выкупить у короля Речи Посполитой Августа II Саксонского вассальные права на Бранденбург и сразу признать Пруссию суверенным государством – православные владыки, начиная с Византии, не знали европейского вассально-ленного права. В Петербурге ее считали «своим королевством».
      Петр Великий получил в подарок от признательного и в одночасье ставшего прусским королем Фридриха-Вильгельма I Янтарную комнату, а Россия – вечную проблему!
      Можно понять императрицу Елизавету Петровну, когда это несовершенное отцовское творение, достойное Кунсткамеры, ослушалось ее материнских увещеваний, показало неблагодарный норов и объявило России войну. Как ей тут было праведно не разгневаться! Ее гнев обрушился и на умную Великую княгиню Екатерину Алексеевну, которая являлась крестницей Фридриха, и на скудоумного подражателя прусским нравам Петра Федоровича. Тот решил, как все восторженные российские почитатели западных будто бы идеальных порядков, по-быстрому реформировать по четким немецким военным уставам, написанных для полуграмотных наемников, необъятную Россию по образцу крохотной Пруссии.
      Однако, опередив всех европейских властителей в создании передовой военной стратегии и тактики, путем кесарева сечения произведенная доморощенным лекарем Петром I из Бранденбурга, монархия так и не успела преобразовать средневековые учреждения Тевтонского ордена в цивилизованную форму XVIII столетия. Фридрих II имел вышколенную армию из бессловесных наемников, которая одна олицетворяла собой еще не оформившееся государство со всеми институциями. Его Пруссия, как «государство для армии, а не армия для государства», далеко отставала в этом смысле от Российской империи с ее древними византийскими корнями. 
             - Где вы воевали в недавнюю войну? Что вы имеете сказать, господин лейтенант? - принял я его простейшие условия переговоров, стараясь сохранить товарищеский тон бывалых фронтовиков.
             - Я большую часть времени воевал против французской армии в Ганновере и Вестфалии, но и под Кунерсдорфом успел побывать, командуя взводом в 13-ом Garde du Corps кирасирском полку, - ответил он со значением.
      На знаменитый 13-й кавалерийский полк в составе одного эскадрона возлагались задачи личной охраны прусского короля, подумал я, и усомнился в соответствии шевронов на рукаве сюртука подлинному воинскому званию Зандера: над взводами гвардейских кирасир начальствовали подполковники, которые, кстати, носили белые мундиры. Сейчас в летнюю пору мнимому лейтенанту он бы не повредил!
             - Надеюсь, вы, генерал, по достоинству оценили мои чрезвычайные полномочия, которые я из соображений секретности афишировать не имею права, - добавил Зандер и горестно покачал головой.
      Немецкая секретность – это воистину секрет полишинеля! Мадьярский граф Эстергази ходит без знаков отличия в гусарском мундире старшего офицера, а прусский подполковник чувствует себя униженным, будучи в сюртуке пехотного лейтенанта, но стоически выдерживает фасон тайного агента. Теперь он счастлив и горд, когда, не нарушая навязанных ему правил игры, дал мне себя узнать.
     «Пруссаки - служаки доблестные, а дипломаты неученые, - пожалел я его. – Зандеру стоило бы пройти школу византийского лицедейства у графа Бестужева-Рюмина! Впрочем, покойный Алексей Петрович их не любил, говоря, что Бог, наверное, задремал, когда из яйца болотной гадюки вылупилась Пруссия. Карнавальный польский монарх Станислав-Август Понятовский, однако, прав, когда говорит, что “Бестужев был настойчив во всем том, чего хотел. Всю свою жизнь он был до ярости отъявленным врагом Пруссии”».
            - Мой король рекомендует своим русским друзьям большими воинскими силами подавить восстание конфедератов в южной Польше, которые по нашим сведениям щедро субсидируются из Парижа, Вены и Стамбула, - канцелярским языком излагал точку зрения Фридриха II господин Зандер. - Время не ждет! Пруссия обязуется в этом случае прикрыть своими войсками границу Курляндии, потому что императрице Екатерине Алексеевне придется перевести в Подолию и Галицию все полки из Лифляндии. На всю кампанию потребуется не менее двух лет. В случае необходимости, мы готовы выступить на защиту Варшавы, особенно, если турки и австрийцы поддержат повстанцев своими вооруженными силами. Мария-Терезия давно мечтает о присоединении всех великопольских воеводств к ее Священной Римской империи, предоставив распоряжаться Мазовией и Литвой русской императрице.
      Я вежливо слушал и размышлял: если следовать схеме Фридриха Великого, то Россия втянется в затяжную войну с польско-австрийскими войсками, и как Карл XII шведский, завязнет в польской склоке. Это даст возможность пруссакам безо всяких усилий аннексировать Курляндию, откусить большую часть польской Померании, да еще и урвать небольшую долю Саксонии. Это будет началом конца Речи Посполитой – второй по размерам европейской страны! Если Российская империя ослабнет и останется в стороне, то неизбежна прусско-австрийская война за польское наследство. Потом наступит очередь России, где первой возмутится чересполосная в вероисповедованиях и продажная в своих гетманах Украина, чтобы тут же перебежать под хлебосольную, как они воображают, австрийскую руку. Мазепа – тому лучший и поучительный пример!
      Отечеству сейчас на престоле нужен человек с характером Петра Великого. Остается уповать на то, что решительная императрица Екатерина II сойдет, наконец, с проторенного своими царственными предшественницами бегового круга, которые всегда выступали в качестве пристяжных лошадей в очередной коалиции.
      Чтобы поостудить прожектерский азарт «лейтенанта-подполковника», я поинтересовался:
             - Перспективу вы рисуете невеселую, господин гвардии кирасир. Однако взглянем иначе. Австрийцам, надо полагать, удастся подмять под себя католическую и униатскую часть населения, но православных им просто так не подчинить: это доказала кампания принца Евгения Савойского 1697 года. Белград он штурмом взял, но с патриархом Сербской автокефальной церкви Арсением III взаимопонимания в вопросах веры не достиг, и поддержки мужественных сербских инсургентов лишился.
             - Пруссия, - возразил Зандер, - давно принимает под свое крыло религиозных диссидентов, и в их вероисповедования не вникает. Посмотрите, скольким французским гугенотам, английским пуританам и иудеям она приют предоставила! Все они изъявили желание добровольно принять прусское подданство.
             - Мне это известно. Но я посмотрю, как вы с украинскими казаками и прочими гайдамаками совладаете! Австрийцам оставите? Мы своих запорожцев сто лет даром просвещаем, а в благодарность бунты с мятежами получаем, - заметил я, как бы между прочим. Пристрастием к каламбурам я заразился от графа Панина, сам того не желая, как только вернулся на службу в его ведомство. Вероятно, иначе маневрировать в дипломатической полемике сегодня нельзя.
             - С разделом Речи Посполитой между обветшалым царством Марии-Терезии и молодой Пруссией изменится вся карта Европы, что грозит пересмотром границ, толпами беженцев и кровопролитными религиозными распрями! Почитайте историю Тридцатилетней войны. Вооруженный конфликт между Веной и Берлином будет бесконечным, - продолжал я. – Тут требуется не просто вышколенная армия, в чем вы, бесспорно, сильны, а взвешенные международные соглашения, в которых обязательно должна участвовать Россия. Польша, на мой взгляд, должна остаться в границах королевства Болеслава Храброго, иначе разделителям придется солоно жить! Гордая шляхта, навечно лишившись исконного родового гнезда, никогда не простит вам превращения ее в холопов прусской короны и будет подниматься на восстания по любому случаю. Людовик XV, сватая австрийскую принцессу Марию-Антуанетту в супруги дофину, может пойти на военно-политический альянс со Священной Римской империей, что грозит Пруссии войной на два фронта, как было в недавней кампании. Посоветуйте королю Фридриху подумать об этом.
       Зандер молчал, но я видел, что он впитывает каждое слово из сказанного мною. Прозаический разговор о польских делах завершился товарищескими улыбками, и я перешел к поэзии жизни:
             - Вы приглашены на ночное гуляние на Бироновом острове? 
             - Да, но вынужден буду отказаться от него по нравственным соображениям. Варварские ритуалы вошли в моду повсюду, но лично мне они противны как христианину.
      На этом мы закончили диалог, вернулись к коновязи и проехали по улицам Митавы, перебрасываясь неважными фразами о погоде и мусоре в городских заулках. «У старого Кетлера» мы с Зандером простились.
      Целовальник Эдвард накрыл для нас роскошный обед, после чего я продолжил увлекательный рассказ о моем пребывании в плену у ведьм. Среди тех, кто стоял у окна, я увидел Софию Потоцкую, а у двери заметил зеленоглазую падчерицу фон Лаудон, которая в действительности была Ревеккой Зейв. Она старалась остаться незамеченной, что с ее внешностью сделать было совсем непросто. К счастью, маленькой маркизы я не увидел. Выходит, записи первой части моей истории ей оказалось достаточно.
      Вернувшись гостиницу спустя три часа, я написал обо всем скрупулезный доклад с моими догадками графу Панину и проводил Кайдаша в дальний путь. Потом сразу улегся спать: впереди предстояла бессонная ночь с возлияниями, и отнюдь не сладкого славянского кваса. А может статься и нового яда?
      После заката было светло – вступала в свои права самая короткая ночь в северном полушарии, когда непроглядная тьма окутывает землю всего на час с четвертью. Я взял пролетку и отправился на ночное игрище на Биронов остров. Оружие я оставил в гостинице за ненадобностью.
      Кучер долго вез меня по узким безлюдным улочкам, которые сочленялись одна с другой под прямым углом, каким им положено быть внутри больших крепостей, пока не выехал на Добленсештрассе. Судя по резным деревянным гроздьям винограда над дверями, здесь проживали одни иудеи. По проулку мы съехали к узкому мосту, по которому я, сойдя, отправился на заросший густым лесом остров пешком. С реки тянуло тихой прохладой, а сквозь щели в полу блестела в свете бледной вечерней зари маслянистая с виду водная гладь.
      Я пошел по песчаной дорожке туда, где звучали звонкие женские голоса, отводя рукой наклонившиеся под тяжестью обильной росы ветви деревьев. 
      У большого костра стоял знакомый штабной стол, уставленный разнообразными и нарезанными крупными кусками яствами, чтобы не пользоваться тарелками и вилками, а есть руками, и глиняными кувшинами. Вдоль стола стояли знакомые мне люди из числа гостей, присутствовавших на приеме в честь моего появления в Митаве две недели назад, десяток незнакомых женщин, и прапорщик Буксгевден с несколькими унтер-офицерами. Их штуцеры, составленные в пирамиду, виднелись у ближнего дуба. Поодаль хлопотали над кучей тряпья старухи, одетые на сей раз в желтые сороки. Самого герцога Курляндского я не увидел.
      Маркиза де ля Пуап, как положено образцовой супруге, находилась подле мужа, не выказывая интереса ни ко мне, ни к окружающим. Мадемуазель фон Лаудон-Зейв на сей раз оказалась напротив, и через стол неотрывно надзирала за мной пристальным взглядом. Строгое бледное лицо панны Софии Потоцкой, стоявшей на дальнем углу, сохраняло выражение притворной великосветской усталости, но глаза выдавали беспокойство: они ревниво следили за мной.
      Меня приветствовали громкими криками как старого и долгожданного друга. Пришлось выпить большой заздравный кубок, хотя по пути сюда я зарекся наливать вино себе сам из общей посуды. Мне оставалось только надеяться, что после плодотворных бесед с иностранными агентами расправа будет отложена.
      Дальнейшее застолье свелось было к обычным однообразным тостам в честь прекрасных дам, в которых мужчины состязались в красноречии, как вдруг ко мне обратился прапорщик Буксгевден:
            - Ваша светлость, мне в Риге офицеры из Перновского полка говорили, что вы значительно преуспели в черной и белой магии, общаясь с египетскими цыганками и некрещеными турчанками в парижских трущобах, и что предсказывать будущее у них научились. Не покажете ли нам примеры из их богопротивного искусства?
       Проверить, правду ли говорит барон, или это его собственный логический вывод, вытекающий из моего пресловутого обучения у ведьм, не представлялось возможным. Пришлось продолжить ставшее привычным в посольской службе лицедейство.
           - Карт таро здесь нет, посему остается мне гадать вам по руке. Однако в такую ночь предсказывать положено лишь о любви. Кто желает узнать судьбу первым?
       Разгоряченные вином мужчины битый час по очереди выслушивали мои пикантные выдумки об их будущих победах над женскими сердцами. Дамы притворно возмутились и отошли к старухам. Осталась лишь подставная иудейская падчерица фон Лаудон-Зейв. Она с девичьим любопытством внимала моим каденциям. 
       Когда я повторял заверения о счастливом завершении амурного романа, рассматривая мозолистые ладони русских унтер-офицеров, из-за деревьев появился герцог Бирон. Он повелительным жестом показал, что нам нужно встать лицом к нему. Мы по-военному построились полукругом в готовности выполнить его следующий приказ. Женщины оставались далеко в стороне, но от нашего вида разом прекратили свою птичью разноголосицу.
       Герцог обратился к нам с речью:
            - Господа! Я предлагаю вам участвовать в народном обряде коренных жителей Курляндии. Для этого тем, кто пожелает, надо переодеться в древние одеяния. Для этого кавалеры уйдут к реке, чтобы разжечь ритуальный костер, а дамы поменяют платья прямо здесь. Через пятнадцать минут они в нужном облачении быстро спустятся на берег по склону без поддержки мужского локтя, - в голосе Бирона послышались игривые нотки. – Потом мы вместе пойдем искать цветы папоротника, который зацветет ровно в полночь. Предание гласит, что тот, кто сорвет цветок папоротника до первых петухов, будет счастлив исполнением всех своих желаний, сможет видеть подземные клады и понимать язык зверей и птиц. Женщинам он сулит вечную молодость, радость любви и детский смех, мужчинам – силу, славу и богатство. Запомните, что кто испугается охраняющей цветок лесной колдовской нечисти, тот пропадет! Та же, кто ухватит за руку себе помощника в сём деле, должна для него не пожалеть ничего, а он не может ей ни в чем отказать.   
       Непроста, но мудра языческая традиция, подумал я. В наших северных краях города и села обезлюдели из-за войн, унесших жизни многих тысяч мужчин, и девицам и вдовицам мужей выбирать не из кого. А так и дети рождаются, и женщины довольны, и государство людьми прирастает. У протестантов крещение детей без отцов нигде, где я вояжировал, не встречает препятствий. Святейший синод в Петербурге по примеру допетровских патриархов, напротив, грозит анафемой приходским попам, если зачатого в блуде купальском в храме окрестят, но мне не приходилось слышать, чтобы в Тверской провинции Новгородской губернии кого-то из них за этот грех расстригли или сана лишили. Впрочем, Россия большая, может быть, где-нибудь такое и было. В Сибири мне побывать не довелось, но с нашими придворными нравами я могу туда быстро и надолго перебраться.
       Вслед за Бироном мужчины по расчищенным от камней тропам сошли к Дриксе, где все кроме герцога облачились в свободные в поясе холщовые рубахи травяного цвета с вырезом для шеи и длиною до колен, схожие с греческими туниками. Босым ногам было колко без сапог, но нательные кресты и амулеты грели наши впавшие на время в ересь христианские души.
       Солдаты уже зажгли мелко нарубленный сухостой прямо у обреза воды, когда наверху на ближнем косогоре появились дамы в похожих нарядах. Их рубища отличались от наших туник большим грудным вырезом и разрезом снизу до бедра. Погалдев, как принято у женщин, они подобрали подолы и дружно съехали по росистому откосу, громко ойкая от щекотки в нежных местах, прямо на прибрежный песок. Там они собрались в кружок и, посудачив, двинулись к костру. Впереди шествовала крепкая старуха в желтом платье и с посохом - воплощенная языческая жрица!
       Она простерла руку, и мы послушно встали в ряд параллельно реке; напротив – выстроились женщины. Старуха, протянув ладони к огню, а лицом повернувшись к воде, начала распевать ритмическую песню со словами, которые я слышал на колдовском озере:
              - О, Агни патр, о, Удан матр! Ме пура ошта, ме боджа куча, ме лада медхрам, ме комала правала еси шивалингам! Грах ме нагая! Дай ми дайва бала!
       Наши недавние аристократические дамы преобразились в озерных ведьм. Они начали раскачиваться в такт, повторяя в паузах между ее словами непонятный припев:
              - Лиго, лилиго!
      После пятикратного повторения напева, женщины бросились к нам. Меня крепко схватила падчерица фон Лаудон-Зейв, а Изабель – своего оторопевшего от неожиданности мужа. «Ай да Белка! Ай да умница!» – восхитился я, чтобы через секунду забыть о ней, ощутив нарастающий жар, исходящий от Реввеки.
      Она вцепилась в левую руку так, как будто сразу срослась со мной: я чувствовалась кожей частое биение ее сердца, и огонь ее горячей крови передался мне. Распущенные тяжелые волосы полностью покрывали ее плечи, и выглядели как блестящий лисий мех. Увеличившиеся от суеверного страха глаза переливались сине-зеленой гаммой.
      Кто-то крикнул:
            - Идемте в лес! Папоротник расцветает!
      Все парами начали быстро взбираться наверх. На вершине я остановился, чтобы немного отдышаться, - Реввеку, не умевшую лазать по горам, мне пришлось нести в объятиях целую сажень, - и оглянулся.
       Внизу у костра остались одетые по-салонному Бирон с Софией Потоцкой, певчая старуха-жрица и солдаты, следящие за огнем.
      Когда моя спутница обрела способность идти сама, мы оказались в лесу, осторожно ступая на скользкую от росы траву. Среди деревьев царил сумрак, в котором стоял колоннами лунный свет. Реввека тесно прижималась к моему плечу и безостановочно дрожала – я слышал дробный перестук ее зубов. Чтобы успокоить, я погладил ее как ребенка по голове, и сказал:
            - Не бойтесь, и смотрите: впереди большой куст папоротника! Мы с вами уже на месте.
            - Андрес, скажите, где у него цветы? Я их не вижу.
            - Насколько я знаю, они находятся у корней. Вам надо встать на четвереньки и подползти по листву. Говорят, что цветок всегда лишь один, и он светится в ночи. Пробуйте, раз вам это нужно. Мне уже давно не требуется ни богатства, ни славы, а силой меня и так Бог не обидел!
      Она встала передо мной и подняла просящие глаза, отчего они стали синими:
            - Вы помните, что говорили в корчме о пролитии девственной крови на землю дубравы во имя возбуждения колдовских сил? Que soy virgen!
      Мне стало стыдно за свои слова после этого признания, что она - непорочная девица, но сказать, что я тогда неловко пошутил, не поворачивался язык под этим взволнованным и ждущим чего-то волшебного взглядом. Я, виновато оправдываясь, бормотал, что речь шла о пещере. Она обиженно покачала головой и судейским тоном заявила мне, перейдя на дружеское обращение:
            - То была истинная правда, я знаю! Ты не можешь лгать в лесу, побывав у великой царицы ведьм. Исполняй ее волю, ведьмак! Указывай, что я должна делать.
      Я, не говоря ни слова, обнял ее, чтобы поцеловать в губы, но они были плотно сжаты. Целоваться Реввека не умела. Я слегка сжал ей зубами ноздри, и она приоткрыла свой просторный рот, чтобы глотнуть воздуха.
           - Теперь не спеша прими в рот мой язык, но смотри, не откуси!
      С непривычки она закашлялась и уперлась руками в плечи, но скоро обмякла и распластала мягкие низкие груди по мне, с каждым новым поцелуем прижимаясь все плотнее. Скопление ярких веснушек вокруг переносицы, переходящее в разреженную россыпь на щеках, было таким ярким, что я зажмурился.
      Я неспешно целовал ее щеки, добравшись до сильной шеи, и прикоснулся к ложбинке сзади под волосами. Она начала ежится от щекотливых прикосновений губ, покрываясь гусиной кожей. Я резко отпустил ее и встал коленопреклоненный. Реввека вздрогнула и, увидев меня внизу, кивнула.
      Она безропотно опустилась рядом на колени, натянула подол рубища на голову, целиком обнажив бедра и спину, и оперлась на локти, натянутая как струна. Меня всего окатило теплой волной, пахнувшей парным молоком, приправленной сладким ароматом спелой смоквы, и я, опьянев от них, с силой проник Реввеке вовнутрь. Она глубоко, гулко и протяжно охнула, круто мотнув головой, как делает раненая стрелой лань….
      Когда она нетвердо встала, еще согбенная, на широко расставленные ноги и развернулась лицом ко мне, я увидел, что из насквозь прокушенной нижней губы обильно сочится по подбородку кровь. В ее глазах было неподдельное удивление, и ребячья растерянность от медленно стихающей боли.
      Я ласково прошептал:
           - Не много ли растрачено крови, Реввека? Твои губы сверху и снизу ею густо покрыты! Это – поистине чрезмерная жертва на алтарь судьбы Священной Римской империи. И скажи на милость, зачем ты спрятала от меня лицо под тканью?
           - Я догадалась, что ты дознался о моем подлинном имени. Спасибо, ибо в столь благословенный, единственный и последний девичий миг муж должен обращаться к отдавшей ему свою чистоту жене так, как ее назвала мать в присутствии раввина. Грешно сейчас мне притворяться другой, чем прогневить Бога нашего. А лицо я скрыла потому, что мужу вообще не пристало видеть жену страдающей – она должна быть с ним всегда добродушной, веселой и ласковой.
     Реввека осторожно выпрямилась и с облегчением, глубоко вздохнув, сказала:
          - Что до империи, то пало царство двенадцати колен Израилевых, падет и она, и многие левиафаны многоплеменные исчезнут с лика земного. Остается от всех великих царств лишь народ Бога нашего, который должен иметь продолжение в людях. Я жертвую собой не ради спокойствия Марии-Терезии, а во имя своих богоизбранных единоверцев: любая война исстари начинается с еврейских погромов. Венской императрице я только добросовестно служу, как все иудеи – своим христианским сеньорам, - она  горделиво засмеялась. – Габриэль будет имя ему в твою честь, первенцу Реввеки бен-Гурион. Так зовется моя семья, ото львов Синая имя получившая, где евреев водил пророк Моисей.
     Она любовно целовала окровавленными губами меня в щеку, когда я гладил ее по волосам. Они были присыпаны блестящими при гаснущей луне мелкими волоконцами из листьев папоротника, которые по поверьям приносят женщинам крепких детей и предохраняют их от всех болезней и бед.
         - Ты цветок-то будешь еще искать?
     Реввека победно глянула на меня исподлобья заблестевшими от набежавших слез упоёнными глазами:
          - Золотой цветочек папоротника с разлетающимися кругом искрами в уме и в теле наблюдала, когда ты был во мне, особенно в конце. Он как маленькое солнце воссиял, - блаженно улыбнулась она, сверкнув вновь засиневшими зрачками.
     Затем скучно пояснила:
          - Мой отец – придворный лекарь. Он научил меня разбираться в растениях. Папоротник – это «лунный корень». Он по-латыни называется Botrychium lunarium, или «разрыв-трава», из которой наши алхимики готовят любовный эликсир, пользующийся большим спросом у аристократок. Папоротник не цветет, он размножается спорами. Эту легенду придумали друиды, жрецы диких варваров-кельтов, для своих некрасивых отроковиц, которых никто не хотел ни замуж, ни в плен брать! Я думаю, мужчины от рождения очень глупы, когда ищут в женщинах внешней красоты. В них надо, прежде всего, искать жизненную силу. Как во мне, верно?
     Всякая женщина, пусть и тотчас познавшая мужчину, обязательно спрашивает его о том, хороша ли была собой, догадываясь в глубине души, что в ответ ей непременно солгут. Я решил не выглядеть белой вороной в череде заурядных мужчин и также покривил душой, хотя Реввека отличалась необычной, но чересчур броской для холоднокровных европейцев знойной привлекательностью всегда волнующего Востока.
         - Благодарю за милую ложь. Меня не сватают молодые люди из-за рыжих волос, обширного седалища и обилия веснушек, а старики согласны взять замуж девушку с внешностью ведьмы, если только мой отец увеличит приданное в два раза. Скажи, я случайно не похожа на царицу Икмистолету?
     Поскольку я никакой царицы не видел, и эта вторая ложь будет ей во спасение, я утвердительно кивнул. Забавные существа женщины: они знают законы природы много лучше мужчин, но всегда верят в чудеса!
     Небо на востоке окрасилось багрянцем – занималась заря.
     Реввека присела на корточки, чтобы смыть росой, - она ее собирала пригоршней с травы, - ставшие заметными в насыщающемся алыми оттенками утреннем свете бурые пятна крови на ногах. Я же стоял и мечтал об одном – сойти к реке и выкурить хорошую трубку.
     Когда она обтерла ночной влагой лицо, я обнял ее за плечи и повел к реке. Там возбужденные дамы прыгали через костер под горячие аплодисменты нетрезвых кавалеров. Старуха в желтом сидела, сложив по-турецки ноги, и быстро вращала ладонями со скрученными от внутренней соли пальцами небольшой деревянный кол, упиравшийся острием в выдолбленную на липовой дощечке лунку внутри накладного дубового кольца. Она весело приговаривала: «шивалингам да рета йона! Буки ма куча!» Мы с Реввекой, любопытной, как всякий секретный агент высокого ранга, подошли к ней и с почтительным поклоном, положенным возрасту, задали вопрос:
          - А что вы, уважаемая женщина, сейчас изображаете?
          - То же самое, что вы проделывали под кустом папоротника. Но у меня огонь вспыхнет сейчас, а у тебя, Канья, он появится лишь через десять полных лун, - ответила старуха на архаическом немецком языке с древними славянскими вкраплениями.
          - Не объясните ли нам, любезная, о чем вы столь задушевно поете? Что значат все эти таинственные слова?
     Старуха улыбнулась, легким прикосновением разогретого кола тронув низ живота Реввеки, но так быстро, что та вскрикнула от неожиданности, и сказала:
          - Тут твоя йона, и в ней живет его рета. А у него внизу шивалингам. Скачи сквозь огонь-оберёг и родишь мальчишку в срок! Береги свою кучу – тебе кормить молоком дитя придется.
     Реввека тут же побежала к костру, зачем-то подхватив руками свои большие груди.
     Мне теперь стал понятен смысл и заклинаний ведьм на шабаше, и ее песни перед нашим уходом за папоротником. Я вспомнил, что слышал схожий диалект на базаре в Ковно, где видел литовскую мистерию, сочиненную на основе местных сказаний. Хохол-толмач мне перевел на русский язык рефрен женской песни, бывшей лейтмотивом пьесы: «Солнце – тятя! Вода - мати! Дайте пузу чадо имати!» Слова он записать не смог по неграмотности, а я сам сделать этого не удосужился, но созвучие слов было очевидным.
     Женщины, обнажившись, шумно плескались в реке, солдаты спали, растянувшись на соломе из-под дров, а мужчины допивали вино и грелись у костра – над водой загулял свежий ветерок. На песчаном берегу одиноко прогуливалась София Потоцкая, брезгливо обходя неодетых людей. Она напоминала случайно забытую гуляками так и не зажженную розовую свечу на столе, которая сиротливо возвышается над объедками после бурного рождественского пиршества.
     Когда я переоделся и закурил трубку, присев на поленницу, София Потоцкая торопливым шагом подошла, словно боялась, что я исчезну как мираж.   
          - Князь Оболенский, доброе утро!
     Я встал, церемониально поклонился и выспренно ответил: 
          - С добрым утром, паненка София, утренней заре подобная! Надеюсь, что вы хорошо себя чувствуете? Я спрашиваю об этом потому, что вы вчера устранились от участия в общих языческих развлечениях.
     Пока София раздумывала над ответом, я с видом кадета на аудиенции у попечителя военного училища непрерывно «поедал» ее глазами. Она была нордической красавицей: золотистые вьющиеся волосы, гладкий высокий лоб, большие голубые глаза и точеный прямой нос. О фигуре я определенно судить не мог, но большой бюст и тонкая талия позволяли надеяться, что под широкой юбкой на легком каркасе находятся пышные округлые бедра. Особое очарование придавали полные, будто припухшие губы. Если бы не высокий для женщины рост, София Потоцкая затмила бы фавориток французского двора, которых мне приходилось видеть. Выходит, не зря я посвятил ей катрен о лисе и винограде, хотя в той сутолоке не успел толком ее разглядеть. Бирону мятежные польские конфедераты прислали бесценный дар, который способен сделать из бывшего любвеобильного конюха, и по совместительству дворецкого Митавского замка, послушного исполнителя их воли.
     Она, наконец, ответила:
           - Я последнее время плохо себя чувствую. Меня мучают каждый день мигрени, не проходит бессонница, да и ноги часто ломит так, что ходить тяжело. Врачи говорят, что во всем виноват сырой климат и здешняя вода. Лекари только и умеют, что говорить на латыни и листать толстые книги. Дома в Каневе все было прекрасно, а там дождей не меньше! Такое чувство, что меня здесь сглазили.
           - У герцога Бирона на службе есть хорошие врачи с дипломами лучших университетов, - возразил я. - Им следует доверять, а болящему надо строго выполнять их предписания. И тогда все ваши хвори обязательно пройдут, поверьте!
           - Повторяю: я им не верю! Я хотела поговорить с вами вчера, но вы, назвавшись недавно моим верным паладином, предпочли меня какой-то презренной служанке из Лифляндии!
           - Паненка, вы же знаете правила сегодняшнего маскарада! Она меня сама выбрала, ведь вы все видели, - отвел я упрек, подумав, что она и впрямь меня ревнует.
     София была в том крылатом полонезе, которому я воздал комплимент на приеме у Бирона, но такой баснословно дорогой бальный наряд не предназначался даже для прогулок по городским улицам, и тем более в лесу. У меня мелькнула догадка, что он надет только ради меня!
          - Если паненка София скучала в такую сказочную ночь, то ей надо попенять другим рыцарям за небрежение своим долгом. Я знаю, что искать цветы папоротника ушли не все, - намекнул я на Бирона, но добавил примирительно. – Однако оставим взаимные претензии. Чем я могу быть вам полезным?
     София смутилась, и тоже перешла на другой тон:
          - Вы и впрямь гадаете по руке?
          - Я не только гадаю по-всякому, но и излечиваю дам от смертельной тоски и неразделенной любви, - пропел я обычное присловье парижских цыган.
          - Тогда помогите мне, ради Бога! Предскажите мне будущность! Я больна и предчувствую, что скоро умру. Вы должны знать средства излечения от всех болезней и сглаза. Ведьмы всемогущи, и они не зря вам одному тайны свои завещали. Ваши предшественники, пытавшие судьбу, чтобы их узнать, сгинули.
          - Я мог бы попробовать, но боюсь, что грубая ведьмина медицина может смутить вас с точки зрения общественных приличий. Впрочем, я посещал курс для медикусов в Московском университете, но диссертации защитить мне не позволила покойная государыня Елизавета Петровна – начальник моего полка. Она сочла профессию эскулапа недостойной моих чинов и княжеского достоинства. Однако в любом случае и просвещенный врачеватель, и дремучий ведьмак должен знать о цели исцеления, чтобы понять, какую из лекарственных методик ему прописывать: иначе излечив один недуг, можно навлечь на пациента другие. В чем же ваше конечное устремление, паненка?
     София покраснела от напряжения, раздумывая, как себя повести, но нашла мужество откровенно ответить:
          - Ксендзу и лекарю не врут! Я очень хочу родить великого сына от твоего древнего корня, мне равного! Герцог с его хлопским происхождением после моего приезда в Митаву спит и видит, как бы возвысится над шляхтой, чтобы его наследники могли избираться на сейме королями. Ведь графы Потоцкие – один из наиславнейших польских родов, от Пяста Радомского начало ведущий! Спасибо Деве Марии, что предохранила от его подлого семени, хоть он и домогается меня еженощно.
     Мне захотелось взвыть по-волчьи: как всё просто! В Курляндии я превратился в носителя сверхъестественных плодотворящих сил, которые позволяют женщинам, как троглодитам, реализовать первобытные мечты о гармонии космоса. И в этом нет ничего зазорного! Монтень верно говорил: ««Если бы я жил между дикарей, которые наслаждаются сладостной свободою изначальных законов природы, то я с величайшей охотою нарисовал бы себя во весь рост нагишом»». Женщины намного ближе нас, мужчин, к непосредственному восприятию окружающего мира; для них здравый смысл означает отсутствие всякого смысла. Поэтому они давно предсталяли меня голым. Мой ум интересует их только в связи с памятью, нужной для безошибочного запоминания ведовских рецептов и произнесения магических заклинаний.
          - Так я могу рассчитывать на вас, князь? Я стерплю всё, обещаю вам! - настаивала София, и азартный блеск глаз подтверждал ее решимость не отступать от задуманного. В них была и беззащитная мольба, и отчаянная отвага, что присуще лишь женскому взгляду, и никогда не встречается у мужчин.
          - Колдовство и знахарство требует уединения и не любит дневного света, - безапелляционно, чтобы на всякий случай напугать ее, заявил я. – Где такое место найти, не ведаю. Я совсем не знаю Митавы.
          - Мы можем встретиться завтра после заката: герцог уезжает в Берлин, где пробудет несколько дней. Постучите три раза, и я отопру дверь, - твердо сказала София: свой выбор метода излечения она сделала бесповоротно.
     Граф Панин как в воду глядел, подумал я, времени осталось мало. Бирон начал плести свою интригу, и вначале он встретится с королем Фридрихом. А мне поутру предстоит интересный разговор с негоциантом из Нидерландов господином ван Слоотом по поводу новых товаров из Лондона. Любопытно, что он предложит купить? Или продать?
     Обессиленный, едва добравшись до гостиницы, я улегся спать не раздеваясь. Когда Кайдаш приедет, подумал я, он разбудит. Но получилось так, что я проспал до утра.
     Когда я открыл глаза, то увидел, что Бранко сидит рядом с кроватью и терпеливо ожидает моего пробуждения. Он осуждающе покачал головой:
          - Ты не на войне, чтобы всю ночь проспать в камзоле. Хорошо, хоть сапоги удосужился снять! Теперь приводи себя в порядок и слушай новости. Генерал-губернатор Броун получил из Военной коллегии приказ срочно произвести у границы с Курляндией наглядные экзерциции войск. Граф Панин пребывает нынче в Риге проездом, депеши твои прочел, и имел со мной конфиденциальную беседу о делах в Митаве. Твои действия он одобрил, но сказал, что удар по тебе нанесен из-за жажды денег, и высокой политики в бокале с ядом не ищи. Ты нужен всем здешним иностранцам. Новых распоряжений не будет. 
     После завтрака я пришел к лавке колониальных товаров, которая находилась под непонятной вывеской «Gesellschaft Kaufleuten aus Neuen Kurland von Tobago». Господин ван Слоот встречал меня на пороге. Мы по-дружески поздоровались, и поднялись на второй этаж в его кабинет. С конспиративной галантереей голландец меня знакомить не стал, и, не мудрствуя лукаво, сразу перешел к делу.
         - Господин Оболенский, мы встречались с вами у британского посланника Чарльза Уильямса в Петербурге в связи со скандалом вокруг графа Понятовского в 1757 году. Он был секретарем иностранного посольства с дипломатической неприкосновенностью, а вы незаслуженно оскорбили его в Зимнем дворце, помните?
         - Мне ли не помнить об этом? – рассмеялся я. – Но учтите, что я выдворил графа в строгом соответствии с его принадлежностью к английской миссии – с помощью апперкота, который изобрели в Лондоне. Таким образом, мою прикосновенность к его дипломатическому лицу неудобно считать незаконным покушением России на его статус! Да и вряд ли его проникновение к двери спальни Великой княгини для прикосновенности к ней неглиже следует расценивать с позиций неприкосновенности самого Понятовского. Или неприкосновенность касается одних мужчин и неприлична для женщин?
     Игра слов с понятиями inviolabilitе и violabilitе вместо общепринятого термина immunite поставила господина ван Слоота в тупик: он в течение двух минут переводил в уме мой каламбур, шевеля толстыми губами. Я не уверен, понял ли он меня, но он все-таки продолжил разговор:
          - Понятовский тогда уже переходил в саксонскую миссию, и у британцев дослуживал. Но это неважно. Вам предложили принести извинения графу, но вы отказались, как и не приняли вызова на дуэль. Почему?
          - Я не хотел огорчать одну молодую и темпераментную даму, так как утеря бойкого секретарского пера для женских покоев – огромная утрата, - скорбно произнес я слова perte mile plume hardy au lit femme - une perte immense. – Не подлежит ни малейшему сомнению, что на дуэли я, старший офицер гвардии, заколол бы Понятовского как барана на седьмой ремизе. Шпага – не перо, а кровь – не чернила. И, как выяснилось теперь, в Речи Посполитой не было бы столь блистательного короля, прими я принял вызов вашего неприкосновенного писаря.
     Но, кажется, и многообразный французский язык оказался не способным выразить всю глубину моих верноподданнических чувств к ныне царствующей императрице, потому что голландский негоциант побагровел от возмущения:
          - Как понимать ваши слова о «твердом мужском пере в женской постели»? Как намек на Екатерину II?
          - А разве я назвал чье-то имя? По-моему, нет. Ну, а писать мягким гусиным пером  вообще трудно, а затачивать новое хлопотно, особенно порывистой женщине. Или я неправ, господин ван Слоот?
     Мой собеседник был неопытен в схоластических спорах и потерял нить беседы. Я решил помочь ему:
          - А как вы, гражданин Соединенных провинций, оказались на той конфиденции? Я вас там не приметил.
     Нидерландский негоциант ответил с достоинством:
           - J'etais le chef de depart hippique.
     Ишь ты, подумал я, «начальствующий над конным выездом»! Кучером он был у посланника Вильямса, и заодно соглядатаем за Понятовским. Секретному агенту не пристало гнушаться условными должностями, если, конечно, он не пруссак.
           - Да, это высокая должность, - согласился я. – Но в какой связи вы заговорили об этом архивном деле – более десяти лет минули с той поры? Лишь для того, чтобы рассказать об обстоятельствах нашего знакомства?
          - Нет, я искренне вам сочувствую по поводу настоящего положения как коллеги в профессии. Мы держали вас в своем поле зрения с тех пор, как вы начали работать в Париже, и по достоинству оценили масштаб вашей личности и умение находить выход в чрезвычайных обстоятельствах. О вашем негласном восстановлении в должности уведомила английского посла лорда Чарльза Кэткарта как бы мимоходом сама императрица. В беседе с ним Екатерина посоветовала не пользоваться услугами красивых секретарей-иностранцев и посмеялась над своими увлечениями молодости, когда один влюбленный в нее кавалергард из ревности нанес увечья Понятовскому, и нынче она очень сожалеет о его опале, - он усмехнулся. – Благодарите Бога, что венчал ее на царство: эта женщина подобно Елизавете I Английской приведет Россию к могуществу!   
          - Вы несправедливы к Елизавете Петровне, - обиделся я. – Она была простодушной хлопотушкой, пусть и не столь просвещенной, как Екатерина Алексеевна. Однако покойная дщерь Петрова искренне, от всей широты русского сердца, пусть и не всегда умело, пеклась об интересах государства Российского.
     Оспаривать мое суждение господин ван Слоот не стал:
          - Я не хотел уязвить ваше патриотическое самолюбие, генерал! Я привык смотреть фактам в лицо, - и он продолжал, словно читая донесение по бумаге. - Король Станислав-Август Понятовский, узнав, что вы, будучи в опале, тайно приехали в Митаву, захотел поквитаться за прошлые унижения. Он написал Екатерине II категорическое настояние выдать ему генерал-аншефа князя Оболенского для предания королевскому суду. В России был объявлен розыск, но личного ответа императрицы Понятовский по понятным причинам не получил, а иначе арестовывать русского подданного столь высокого воинского звания и статского чина опасно даже в вассальном ему княжестве. 
          - И что из того? Вы хотите сказать, что он вскоре явится в Курляндию, чтобы драться со мной на дуэли, или потребует от Бирона моей выдачи?
          - Понятовский уже потребовал! Герцог сразу отдал приказ о вашем аресте, но через три часа отозвал его обратно. В Варшаву он отписал, что беглого государственного отступника, бывшего вне закона как в России, так и в Речи Посполитой, на охоте настигла справедливая кара, и он скончался под тяжестью собственных преступлений, утонув в болоте, при трех свидетелях: графе де Молина, маркизе де ля Пуап и меня. Как понимаете, речь идет о вас. Когда мы встретились на обеде у Бирона, где вы удачно устроили показательную  свалку, князя Оболенского как паспортной персоны уже не было в живых. 
         - Спасибо на добром слове, господин ван Слоот, утешили! Кого же мне лично поблагодарить за спасение? Вас или британского посла в Петербурге лорда Кэткарта?
         - Нет, вашу императрицу! Она заранее предупредила Бирона, что если с вашей головы упадет хоть один волос, Курляндия навсегда лишится российской поддержки. Граф Эстергази просто не успел вовремя доложить ему о высочайшем письме, не посчитав его срочным.
     Если перемену ко мне отношения новой государыни можно было объяснить поручительством графа Панина, то ясности в историю с ядом слова ван Слоота не привнесли. Кто же отравитель, если Бирон был не причем? По старой привычке, я потряс головой. Ван Слоот помог мне разобраться до конца:
          - Могу вам сообщить, генерал, что у поляков и литовцев издревле существует способ изустного оповещения землепашцев для созыва ополчения на случай приближения татар. Она доносит известия гораздо быстрее, чем любая конная эстафета, но доступна лишь простолюдинам. Я узнал от своих наемных работников, что в Варшаве были повсюду развешаны королевские указы о награде в 10 тысяч серебряных марок за вашу голову; при этом указывалось, что вы скрываетесь от правосудия в Митаве. Позавчера же мне проезжающие польские купцы за обедом сообщили, что этот денежный приз получен из рук Понятовского графом Юзефом Потоцким.
     Меня будто кистенем из-за угла ударили! Я ожидал иезуитского подвоха, откуда угодно, но только не из Королевского замка на Старом Мясте. В конце концов, моя миссия заключается в спасении Станислава-Августа Понятовского, под которым трон шатается, а он подобно мальчишке в подворотне, сводящим счеты с обидчиком за прошлогодний синяк, до сих пор одержим слепым чувством мести!   Однако каким образом его верный слуга оказался в одной компании с Софией Потоцкой, приехавшей из стана врагов короля?
           - Благодарю вас вторично, коллега по цеху шпионов, - ведь так, кажется, в Англии зовут нашего брата! Теперь-то я знаю, кого мне остерегаться и откуда ожидать следующих неприятностей.
     Господин ван Слоот досадливо отмахнулся от моих слов:
           - Волнение помешало вам внимательно слушать, хотя, наверное, если бы меня стремились убить с таким усердием, я бы тоже разнервничался. Я говорил, что трое свидетелей вашей мнимой смерти, но уже от смертельной болотной лихорадки, дали тому письменные подтверждения по просьбе Бирона. Теперь я понимаю, что он продал их хорунжему графу Потоцкому за кругленькую сумму. Герцог всегда отличался страстью к торгашеству. Генерал Оболенский вновь умер, а за мертвецами не охотятся даже в Варшаве! Вы спокойно можете завершать дела в Курляндии, смысл которых мне остается не совсем понятным. Зачем вам столько пустых свиданий и столько женщин? И просвещением обывателей в таверне агенту не стоило бы заниматься. Вы бы еще в синагоге проповедь устроили!
     Я понял, что цели моей поездки в Митаву английскому посланнику императрица не назвала, и вряд ли о них знала – граф Панин не поставил ее в известность, чтобы случайно не проговорилась фрейлинам и искренне любопытствующим сановникам, по дворцовой привычке злоумышляющих против нее. Даже с умными женщинами такое случается!
          - Что поделаешь, таков уж русский характер: отдавать свои знания и силы без остатка всем сирым, убогим и блаженным духом, своей жизни не щадя! – сказал я с виноватым видом. – Но я чувствую, что кроме всего прочего у вас есть ко мне личная просьба. Несмотря на романтический образ мысли, я мало верю в альтруизм прагматичных лютеран. Готов вам содействовать по мере сил, чтобы продемонстрировать признательность за хлопоты по моему притворному убиению.
     Господин ван Слоот панибратски похлопал меня, но я стерпел этот непозволительный со стороны простолюдина жест. Он сказал, не лицемеря по поводу неизбывной любви к русскому народу:
          - Просьбы, как таковой нет. Есть большая проблема. Нидерландская Ост-Индская компания имеет 6 торговых метрополий: в Амстердаме, Роттердаме, Зеландии, Делфте и Хорн-Энкхёйзене. Англичане, которые самозвано присвоили это название своей разорившейся после Семилетней войны «Объединённой компании купцов Англии, торгующих с Ост-Индиями», таким обманным способом переманивают наших покупателей и вытесняют голландских коммивояжеров из европейских портов. Нам нужна седьмая метрополия в Курляндии, - тогда товарам из Соединенных провинций на русском рынке альтернативы не будет. Императрица Екатерина англичанам не доверяет, а голландцев привечает по примеру Петра Великого. Я говорил с Бироном о представлении Либаве статуса port libre echange - свободной купеческой гавани с экстраординарными привилегиями для Нидерландской Ост-Индской компании, но герцог тянет время и ведет тайные переговоры с католическими Испанией и Францией с намерением сдать им в аренду Виндаву. Однако его сын Петр в отсутствие отца готов немедленно подписать с Голландией концессионный договор на Либавский порт сроком на 99 лет, а Виндаву предложит взять в аренду на 49 лет российскому Адмиралтейству. Двуличным британцам с Балтики придется уйти!
          - Проще говоря, господин негоциант, вам нужно, чтобы Бирон на время уехал из Митавы, передав право государственной подписи сыну Петру, - подытожил я. – Если такое произойдет, то ваши купцы-директоры согласны достойно оплатить услуги того сорвиголовы, который выманит старика из Курляндии. Разумеется, честный нидерландский негоциант Гирд ван Слоот – один из семнадцати олдерменов Совета компании – такую резолюцию поддержал.
      Господин ван Слоот с удовольствием кивнул в знак согласия. Увидев, что я замолчал, он достал из стола увесистый кошелек:
          - Здесь, генерал, 500 гульденов задатка – половина от приза.
          - Господин негоциант, я возьму треть, памятуя о ваших услугах, но прошу добавить пару дамских безделушек, которые видел в витрине. Я их покажу, когда мы спустимся вниз.
     Господин ван Слоот начал пересчитывать деньги, высыпав их на стол. Он мне напомнил дворовых девок, перебиравших гречневую крупу, когда складывал в отдельную кучку монеты, предназначенные для меня. Серебро было потемневшим от долгого лежания в корабельных рундуках и сырых подвалах, и гульдены издали напоминали засохшие ржаные хлебцы. Негоциант внимательно разглядывал их, поднося близко к глазам, некоторые пробовал на зуб, а другие отирал об рукав, чтобы из-под окиси блеснуло. Когда это не получалось, он, вздыхая, бросал монету в кошелек, и брал из россыпи другую. Было видно, что он испытывает сладостное удовольствие, беря толстыми пальцами очередной кусочек металла, и не спешил положить его в нужное место. Так ведет себя гурман, смакуя изысканный деликатес. Чтобы скоротать время, я спросил:
         - Вы интересно придумали, как обойти таможенные барьеры в Англии: создали курляндскую торговую компанию. Я не знал, что у герцога Бирона есть колония в Вест-Индии.
         - Формально они существуют давно: одна на острове Тобаго в Карибском море, другая - в африканской Гамбии со столицей в Андресштадте. Они были заселены выходцами из Курляндии по указу герцога Якоба фон Кетлера в 1652 году. У него был флот в составе 44 военных и 79 торговых кораблей. После его смерти правительство Соединенной провинций аннексировало эти поселения, но оставило правителю Митавы право утверждать губернатора-голландца. Для этого я и приехал, и новый губернатор Якобштадта-на-Тобаго стоит перед вами, генерал!
       Мы от души расхохотались, и пошли к выходу. У запыленного стекла наружной витрины я остановился и указал на две броши: золотую бабочку с бриллиантовыми глазками и цветок в виде алмазного колокольчика на серебряном стебле с пятью расходящимися вверх золотыми лучами.
            - У вас имеется 166 гульденов и 7 стейверов! Этого мало для оплаты товара, - произнес свой приговор негоциант и губернатор Якобштадта-на-Тобаго, но натолкнулся на мой ошеломленный взгляд и поправился. – Извините, господин генерал, бережливость, приумноженная воспитанием, у голландцев в крови. Понимаете, такие украшения изготавливаются в одном экземпляре как ювелирные шедевры. Они рассчитаны исключительно на высокородных дам и даже на королеву! Я случайно забылся, и получилось бестактно. Разумеется, это мой подарок, а расходы возьмет на себя правление Ост-Индской компании.
       Господин ван Слоот со скорбью во взоре, как-будто хоронил родного человека, уложил подарки в красные кожаные футляры и вручил их мне. Чтобы скрепить сделку, мы выпили по бокалу крепкого рому.
             - Английский посланник в Москве Чарльз Уитворт в давние времена докладывал королеве Анне: «Царь Петр окружил себя евреями, и они не дают нам возможности торговать в интересах британской короны!» - продолжал извиняться голландец. - Крещеный еврей барон Шафиров по его повелению тогда предоставил нам широкие возможности по сравнению с английскими купцами, но в Лондоне по сей день считают, что наша Ост-Индской компания управляется евреями, хотя их участие сводится к займам у Ротшильда. Причиной этому - наша страсть экономить на расходах, которую в Европе считают жидовской скупостью!
       Пожимая ему руку на прощание, я спросил невзначай:
            - А как вы попали на английскую секретную службу? Вы, которые двести лет не ладите с британцами?!
      Ответ был лаконичным:
            - Тогда мы случайно оказались союзниками в борьбе против Франции.
      В гостинице было прохладно после уличного солнцепека. Кайдаш спал, закрывшись одеялом с головой. Не стоит его сегодня посылать с донесением в Ригу, подумал я, мой друг Бранко должен хорошо отдохнуть, поскольку впереди нас могут ждать новые и нелегкие испытания. Голландский ром подействовал на меня усыпляюще, и я задремал.
      Когда солнце село, и в город пришла тихая белая ночь, я переулками, чтобы не привлекать внимания, пробрался к заднему крыльцу летнего дворца Бирона.   Дверь была приоткрыта, и я поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж.
      Как было условлено, постучал трижды.  Дверь открылась. В полутьме коридора стояла София Потоцкая - в красном расклешенном от талии халате и с золотистыми волнами волос на плечах. На мертвенно бледном лице мерцали полные беспокойством голубые глаза. Я с поклоном подал ей чайную розу. Она неожиданно задохнулась, потом, споткнувшись, уступила мне путь и повернула ключ в замке.
           - Проходите, пожалуйста.
           - Куда?
           - Там направо дверь в спальню, - произнесла она задрожавшим голосом, и оперлась на стену, словно от головокружения.
       Я снял камзол, бросил его на скамью и спросил:
           - Где мне можно умыться с дороги?
      Она попыталась что-то сказать, но не смогла, и, взяв за руку, без слов провела меня в умывальную комнату. Казалось, что она близка к обмороку.
           - Идите к себе, я сейчас приду.
      Оставшись один, я несколько раз тщательно намыливал руки, лицо и бороду и смывал воду. Мне надо было всерьез подготовиться к тому, чтобы оживить спящую красавицу. Это давало ей возможность или сосредоточиться, или передумать.
      Я вытер лицо и руки, и прошел в комнату. Там горели камин и свеча на столе. Она стояла в длинной под горло накрахмаленной сорочке, прямая как невеста, и покорно ждала любых моих слов.
      Я подошел к ней вплотную, так, что ощутил исходящее от нее волнующее тепло, и осторожно приобнял ее. Она пробормотала: «Может быть, мы просто поговорим?», но ее тело, струной потянувшееся ко мне, говорило о другом.
          - Хорошо, но сперва снимите свой кринолин. Он гремит так, что друг друга мы не услышим.
       Она вдруг стала несчастной и ссутулилась, как всякая женщина, заранее думая, куда тогда ей надо будет спрятать грудь. Я отвернулся и разделся не спеша.
       София лежала, согнувшись на кровати лицом вниз и поджав ноги, от чего казалась маленькой девочкой-переростком. Я присел рядом, и бережно повернул ее себе.
         - Заклинаю вас, будьте нежным со мной. Я так хочу настоящей мужской ласки! И только не молчите, а то мне будет страшно.
         - Хорошо, тогда я буду рассказывать вам сказку о долгой дороге одинокого рыцаря, который через испытания загадками идет к сокровищам царицы Савской. Прошу вас, перевернитесь на спину и слушайте. И, пожалуйста, не вздумайте прикрывать грудь!
       Она густо покраснела, но послушно легла лицом вверх как деревянный солдатик, вытянув руки вдоль тела и сдвинув ноги.
       Я начал гладить ее, пропуская сквозь пальцы, уподобив их гребню, тяжелые долгие волосы. Она как котенок подставляла голову, опершись на локоть, задирая лоб с каждым разом  все выше, и с тихой радостью ловила мой взгляд. Казалось вот-вот и она замурлыкает. Ноги ее, ища опоры, разошлись, и я плотно положил ладонь на низ живота.
       От неожиданности она коротко вскрикнула и, обиженная моим коварством, схватила меня за руку, чтобы оттолкнуть. Однако мое укоризненное покачивание головой усмирило ее. Она лишь робко пролепетала:
            - И это всё? Так сразу?!
       Я, молча, прикоснулся губами к ее лбу и стал легкими касаниями целовать нежную кожу, понемногу спускаясь к правому уху. Дойдя до мочки, я просунул язык в его раковину и туго прошелся им по ее краям. Она застонала и покрылась мурашками.
       Потом я поцеловал ее в переносицу со словами:
            - Главная тайна царицы Сабейской состоит в том, что у нее два носика и двое губ, и их надо соединить, чтобы получить ключ к потаенным дверям.
       Она на мгновение очнулась и удивленно подняла брови.
            - Молчите, рассказчик тут я один.
       Потом настал черед ее губ. Они набухли от прилива крови и стали горячими и мягкими. В перерывах между поцелуями, она тесно прижималась ко мне, да так, будто хотела отпечатать на себе все неровности моего тела. Но я, оставаясь полубоком, немного придерживал ее разгоряченное тело. И стал целовать ее тонкую шею, где неистово бились под кожей жилки, одновременно щекоча ее пальцами сзади там, откуда начинали расти волосы. Моя левая рука начала двигаться кругами по ее напрягшемуся животу.
       Она залилась краской, делая вид, что опять хочет вырваться, но расширившиеся зрачки были полны благодарной неги.
             - И прошел рыцарь по мосту на простор и оказался в ложбине между двумя горами….
       Я плотно прижимал губы, не отрываясь, к узкому пространству между грудями. Она закинула голову назад и часто задышала, вначале побледнев, а потом вся покрылась яркими лихорадочными пятнами.
            - Но из долины ничего рыцарю не было видно, и он взобрался на левую гору….
       Она длинно и судорожно вздохнула, когда я коснулся губами вершины ее груди и захватил ртом невзрачный темный бугорок, который сразу налился силой и затвердел. Склоны вокруг него стали атласными. А в глубине с глухим стуком металось ее сердце словно птица, рвущаяся из клетки навстречу солнечному лучу и бьющая крыльями решетку.
            - Предание гласит, что если у горы есть близнец, то ему надо воздать такую же честь….
      Она стонала уже долго, протяжно и часто - в такт ударам сердца.
      Я быстрыми шажками прошел губами по куполу ее живота, ненадолго углубившись в ямочку пупка. Жесткая борода оставляла пламенеющие бороздки на коже. Она беспрестанно дрожала.
           - Но воды здесь рыцарь не нашел, и двинулся дальше к обрыву, поросшему травой, ибо если есть поросль, то значит впереди источник, удаляющий жажду….
      Когда я покрыл поцелуями курчавившийся мягкой порослью лобок, ее стоны уже напоминали глухое рычание тигрицы, требующей продолжения брачной игры.
           - А вот и отвесный обрыв, и тропа для спуска рыцаря вниз….
      Она ждуще замерла и вся напряглась, едва сдерживая дыхание.
      Я, повелительно взяв за бедра, развернул ее живот к своему лицу и широко развел дрожащие ноги. В лицо сразу пахнуло ароматным жаром.
           - Вот и второй носик, спрятавшийся в шатре отшельника. Будь же носик курносым!
      Я тесно вставил язык под его треугольный свод, и почувствовал, как на мой призыв во рту оказался твердый трепещущий раскаленный сосок. Когда я начал жадно втягивать его в себя и слегка прикусывать как леденец, она вдруг выгнулась от непрерывных мышечных спазм на локтях вверх и протяжно закричала низким утробным голосом. Ладонями сверху я чуть-чуть придавил ее соски, чтобы она гортанно вскрикнула. Наконец, ноги ее свело судорогой, и они в конвульсиях плотно сжали мне голову как тисками.
      Я дождался, пока она переведет дыхание и ослабит мышцы, и мой язык спустился ниже.
            - И нашел рыцарь животворящие губы. Вот и  волшебный источник влаги и жизни – озеро внутри цветка распустившегося лотоса.
      Я неторопливо выпил теплую тягучую жидкость вкуса острого лесного меда, и она невольно придвинула полностью распустившие розовые лепестки, облитые обильной блестящей росой, ближе к моему лицу.
           - Что вы со мной делаете? – жалобно прерывистым голосом не то спросила, не то похвасталась она.
           - И выпил рыцарь сладкий напиток, но этого ему было мало. Потребовал он открыть двери в пещеру….
      Она вновь застонала дискантом и высоко подняла расставленные циркулем ноги. Изнутри нее выкатился текучий как капля ртути белесый сгусток, чтобы лопнуть у меня на языке, за ним – другой….
           - Не мучайте меня больше, прошу вас. Сотворите ребенка, ибо вы сегодня мой князь небесный!
           - И рыцарь вошел во врата сокровищницы царицы Савской, что придти по тоннелю к последнему запечатанному кладу.
      Она утробно охнула, когда я резко проник вовнутрь лона, забрызгав наши животы горячей взвесью из невесомых капелек похожих на вязкий овсяный кисель.  Ее глаза с разверстанными зрачками подернулись муаровой пленкой и смотрели мне в лицо как в бескрайнее небо, ничего не видя. Я безмолвно замер.
      София рассерженно встрепенулась и дважды настойчиво двинула бедра вперед навстречу мне. Глаза прояснились, и в них был укор.
            - В пещере царицы еще не закрыли за нами входную дверь, - улыбнулся я и приник к ее губам в долгом поцелуе.
      Ее лицо, наконец, покрылись бисером пота, и она с вожделенным недоумением прошептала:
            - О боже, как вас много!
      И тут она вновь ослепла: зрачки сошлись к центру, и раздался глубокий стон:
           - Вы разорвете меня! Вы давите мне уже под самой грудью…. Как горячо!!
      Она широко открыла рот, хищно обнажив зубы, чтобы через несколько минут трубно закричать от ощущения наполненности и затрепетать от мгновенного восторга, вскоре перешедшего в негромкий радостный смех.
      Я закутался в простыню как в римскую тогу и прошел в прихожую, чтобы взять трубку и кисет с табаком. Возвратившись, я увидел, что София уже сидит на кровати, прикрывшись легким покрывалом. Она ждала разговора, но робела начинать его первой.
           - Как вы себя чувствуете, паненка? Ушли ли телесные боли? У вас сейчас слабость в ногах, но она скоро пройдет.
      Она кивнула и опасливо осведомилась шепотом:
           - Можно ли мне, князь, обращаться к вам запросто - на «ты»? А вы станете меня звать как мама в детстве Софийкой. Ведь когда женщина и мужчина становятся единой плотью, они роднятся, верно?
           - Если моя возлюбленная того желает, то я согласен откликаться на имя Андрей! Так что ты хотела спросить? Скажу одно – с этой минуты ты беременна, и все прежние женские недомогания забудутся, но придут новые, те, которые предусмотрены природой, и которые потребует сын, растущий под твоим сердцем.
      Огромные глаза Софии распахнулись еще шире и наполнились мечтательными слезами.
           - Тебе надо выпить вина, - сказал я, увидев ее состояние. – Где его искать, Софийка?
      Она указала рукой на сервант с большим дамским зеркалом, где на полке стояли пыльные бутылки, запечатанные сургучом, и стеклянные стаканы. Я подошел туда, одним ударом по дну выбил пробку из крайней и разлил в посуду бургундское. София пила вино жадными глотками, пока стакан не опустел. И только отпив половину второго, она заговорила своим обычным бархатным голосом:
           - Анджей, расскажи мне о себе. Должна же я знать немного об отце своего ребенка! Почему ты, такой красивый и сильный кавалер, остался бобылем?
       Воистину, всех женщин мира интересует главный вопрос, кого из своих предшественниц она превзошла! Я знал, что мой послужной список Софию не интересует:
           - Мой отец долго выбирал мне невесту, чтобы не допустить мезальянса с выскочками, как он называл русских графов, и сосватал мне семнадцатилетнюю княжну Наталию Куракину, когда мне исполнилось 25 лет. Отец внезапно умер от грудной жабы, и свадьба состоялась только через полтора года, когда меня на неделю отпустили из действующей армии: предстояло дело под Кунерсдорфом. Однако, как на грех, у жены начались месячные, и брачную ночь мы провели в увлекательной беседе. Потом у нее были выкидыши – врачи говорили, что у меня слишком густое семя для ее чрева. В прошлом году она умерла родами, царствие ей небесное! Знать, не судьба была мне продолжить фамилию с ее помощью!
      София сразу потеряла интерес к теме – победа над покойницей недорого стоит! Она глотнула еще вина, задумалась и произнесла обычную завлекательную фразу, после которой соблазнитель должен предложить руку и сердце, чтобы получить первый отказ из куртуазных трех:
            - Жаль, что ты не можешь взять меня в жены. Ты ведь хочешь этого, мой паладин? Я и подруге в Варшаву о тебе написала как о подлинном рыцаре!
            - Хочу, но ты хорошо знаешь мои обстоятельства изгоя, – она согласно качнула головой. – Твои родители никогда не допустят такого брака, видя в русских своих врагов. Да и герцог имеет на тебя виды! Всё против нас!
            - Но я не хочу быть мадам де Бирон! – повторила София давешнюю мысль. – Я, тем более, не желаю, чтобы мой сын носил его имя, но отец заклинал меня перед отъездом смириться и пожертвовать собой во имя Польши. Он называл меня польской Агарью. Посоветуй, Анджей, как мне поступить, чтобы и отцовский завет выполнить, и сыну достойную фамилию оставить, и позорной участи Бироновой наложницы избежать?
            - Я думаю, с Бироном надо поступить так. Ты признаешься ему, что, наконец, счастливо забеременела, и первые месяцы необходимо провести на водах в Карлсбаде для сбережения драгоценного плода, поскольку влажный климат Курляндии тебе противопоказан. Лекари ему, наверное, много раз об этом говорили?
           - Да, говорили, - она вся засветилась надеждой. – И что из того?
           - Софийка, объясни мне, что делал в Митаве твой родич Юзеф, хорунжий Радомский? И кем он тебе приходится на самом деле?
      Не хотел бы я видеть, чтобы на лице любой женщины выразилось такое гадливое отвращение при упоминании моего имени! София, превозмогая себя, сказала, кривя губы:
          - Юзька – наш последыш и нищеброд! У него плохонький дом под Варшавой да с десяток хлопов; всего-то и есть, что чин и конь! Королю служит за похлебку и объедки со стола! У него даже денег на приличную одежду нет: ходит в старье, – злобно выговаривала прежде ласковая Софийка. - Он мне приходится четвероколенным братом, так что и близкой родней его считать нельзя! Отец до прошлого года на Рождество его приглашал, а сейчас из-за присяги диктатору Понятовскому навсегда отказал от дома.
      Я знал, что ее отец, староста Каневский, был крутого нрава. Он мог повесить любого, чье лицо не понравилось, а к евреям был особенно нетерпим и казнил их по любому поводу, принуждая перед смертью выкрикивать по-ослиному имя бога Ягве. Потоцкий, напиваясь, заставлял молоденьких крестьянок голыми залезать на деревья и, каркая, изображать ворон, пока он сбивал с веток этих «вредных птиц» мелкой дробью. Затем в бане их «утешал» единственным мужским средством, водкой, бусами и пряниками. Поочередное изнасилование крепостных молодаек как способ европейского Просвещения по примеру похотливого французского короля Людовика XV было модным веянием среди великопольских магнатов.
     Проезжая по малопольским землям, я повидал, как живут и мелкопоместные шляхтичи вроде Юзефа. Одни из них имели по два-три, а наиболее счастливые - от 10 до 15 крепостных крестьян. Их неказистые одноэтажные домишки под соломенными крышами стояли близко друг от друга, разделенные огородами, а то и замусоренным пустырем, на котором рос густой бурьян, а иногда несколько неухоженных плодовых деревьев, а крохотные участки пахотной земли находились позади жалких господских жилищ. Перед фасадами этих покосившихся серых строений тянулась длинная улица с топкими, вонючими лужами, по которой бегало множество собак, разгуливали свиньи, и проходил с выпаса крестьянский скот. Как и вельможные великопольские паны, они чурались всякой физической работы, не убираясь сами даже в своих комнатах. Книг в их домах, кроме Библии, требника, сонника и календаря, обычно не имелось, чтением никто не увлекался, и вечное безделье и неуемную спесь они разнообразили склоками с соседями, грязными сплетнями, охотой и игрою в карты. Эти грубые и безграмотные люди объясняли собственную умственную лень фразой: «Я – потомственный шляхтич!» Однако древнее дворянское достоинство не мешало им калечить за малейшую провинность бесправных «хлопов», принуждая приводить к себе и на их глазах насиловать их жен и дочерей, в чем им нимало потворствовали набожные супруги, измученные новомодными мигренями, и браниться публично площадными словами. Мелкопоместная шляхта выживала по принципу курятника: клюй ближнего, сри на нижнего, лижи задницу верхнему и преклоняйся перед петухом.
       Отставной французский посол в Варшаве виконт Шарль-Франсуа де Бройль настойчиво убеждал меня в Париже, что в литовских землях Речи Посполитой положение «хлопов» гораздо тяжелее: «Со времени Витовта до наших дней они пребывают в настолько суровом рабстве, что, если кто из них осужден господином на смерть за годовые недоимки по оброку, то обязан сам повеситься на собственной веревке на виселице, что стоит в центре каждого селения. Если же он откажется, то его выпорят до полусмерти, бесчеловечно изувечат и затем, тем не менее, повесят - как бывало в древнем Риме. Вследствие такой дикости, если местный приказчик скажет: "Поспеши, пан гневается", несчастный раб, опасаясь жесточайших истязаний, оканчивает жизнь в самодельной петле. Все подневольные православные землепашцы, малороссы и белороссы, обязаны приводить к хозяину после свадебного пира своих непорочных невест по праву первой ночи, jus primae noctis, и коленопреклоненно благодарить его наутро за оказанную им почесть».
      Когда он чересчур высокомерно сокрушался по поводу существованния такого «варварского обычая у славянского народа», я привел ему в пример средневековую рыцарскую поэму «Бодуэн де Себурк», где упоминалась эта традиция, а впоследствии о ней писал Бомарше в комедии «Женитьба Фигаро». Да и Вольтер признал, что «в христианской Европе это было принято очень долгое время, причем сие действо не подтверждал ни один из писанных законов!»
      Я обнял ее за плечи и поцеловал в лоб, чтобы прекратить это извержение гнева. София обмякла, подобрела и прильнула к моей груди.
            - Скажи мне честно: он предлагал тебе бросить Бирона и бежать с ним?
            - Да, - бездумно ответила София. – Он хотел, чтобы мы тайно обвенчались и уехали на Мальту, где он рыцарем наймется на службу к магистру Ордена. А я ему ответила: «Если разбогатеешь и покажешь много злотых, то я подумаю!» Последний раз я с ним была на охоте, где он был виночерпием у Бирона. Помнишь, Анджей, тогда ты ушел к ведьмам?
      Мне ли не помнить ту злочастную охоту! Граф Панин оказался прав: в покушении на меня политического умысла не было, а присутствовал корыстный интерес хорунжего Потоцкого разбогатеть, чтобы стать желанным женихом для Софии Потоцкой. Понятовский объявил вознаграждение за мою голову, и он немедленно воспользовался случаем!
     Меня так и подмывало оттолкнуть ее, но я удержался.
          - А если Юзеф нечаянно разбогатеет, ты сбежишь и под венец с ним пойдешь? Так ли это?
          - Сейчас, когда я думаю о ребенке и его достойной фамилии, не задумалась бы ни на минуту! Однако чудес не бывает. Христарадник паном никогда не станет – говорят поляки.
     Чудес действительно не бывает, усмехнулся я про себя, настоящие чудеса производятся в российской Иностранной коллегии, неразрывной с Тайной экспедицией!
          - А в России, наоборот, поучают: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся!». Говорят, король Станислав II Август Понятовский щедро жалует своих верных слуг, - ответил я. – Любезная Софийка, пока поступай, как я тебе посоветовал: поезжай на воды с герцогом, слушай латынь врачей и набирайся сил, а дальше, как Бог велит! Давай спать!
     Но смежить веки нам не пришлось: София была настолько неутомима в любви, что я обрадовался, когда услышал победоносные утренние крики петухов. Одевшись, я подошел к ней, бессильно лежавшей на скомканных простынях, и протянул золотую брошь со словами:
          - Пусть эта бабочка будет твоим талисманом удачи во всех начинаниях!
     Кайдаш еще спал, когда я добрался до постели, и вернулся с обеда, когда я проснулся. Когда глянул в окно, меня осенило: завтра 19 июня, значит - пора в Виндаву!
     Мы выехали ранним утром с запасными лошадьми, сказав хозяину гостиницы, чтобы ожидал нас через сутки. Ехать в мундирах с полной выкладкой по жаре было утомительно, но я знал, что времени на переодевание не будет, и терпел неудобства. Лишь к полудню мы добрались до побережья. Оставив Бранко устраиваться в гостинице, я проехал прямиком в порт.
     Трехмачтовый красавец «Штандарт» был пришвартован у главного причала, спрятавшись в тени угловатого испанского крейсера «Великий герцог Альба» и голландского пакетбота, и, оставив коня караульному офицеру, я поднялся на борт. Вахтенный начальник отдал мне честь и попросил обождать, пока он доложит по команде. Тело гудело от усталости, - сказывалось пренебрежение занятиями  конной выездкой, - и я присел на анкер рядом с пушкой. Вскоре ко мне подошел высокий курносый офицер крепкого сложения и представился по уставу:
         - Бригадир граф Ушаков Федор Федорович, командор Ее императорской величества яхты «Штандарт»! Ваша светлость князь Оболенский, Его высокопревосходительство граф Панин примет вас в кают-компании через пятнадцать минут, когда обед подадут. Если не возражаете, я останусь с вами, чтобы скоротать время. А пока, пожалуйста, слезьте с бочонка – там крепкий уксус для охлаждения орудий. Не приведи Бог, опрокинется, тогда вас от ожогов лечить придется!
     Мне он показался молодым для такого высокого звания, - на вид ему было не больше двадцати лет, - ведь во флоте гвардейских экипажей никогда не было! Здесь в чинах росли очень медленно. Значит, тут не обошлось без высочайшей протекции.
         - Благодарю вас! – я последовал его совету и встал. – Скажите, господин бригадир, а кем вам приходится покойный Андрей Иванович Ушаков, которого я знавал Председателем Тайной канцелярии? Поэтому по имени-отчеству представляетесь?
     Ушаков потупился от непонятной застенчивости и сказал:
         - Он мне двоюродный дядя и крестный отец. Андрей Иванович мечтал о сыне, но Бог дал ему только дочь Екатерину. Потому в старости он все надежды возлагал на меня как будущего достойного слугу государева и единственного продолжателя знаменитой фамилии, ничем себя не опорочившей.
     Я понял причину его смущения. Покойный Андрей Иванович пользовалось заслуженным авторитетом у Екатерины II и графа Панина, - ведь Ушаков создал систему политического сыска в России, - и императрица приказала назначить его племянника тотчас после выпуска из Морского Кадетского корпуса начальником над императорской яхтой.
     Пасынок же Ушакова князь Семен Апраксин, отпрыск непобедимого Петрова генерал-адмирала Федора Матвеевича, от отца унаследовал только его высокий рост и аппетит. В Преображенском полку он был славен одними попойками и громкими флиртами, а внеочередные чины ему выдавали из страха перед отчимом. Андрей Иванович очень стыдился своего приемного сына, но, как бывает, назвался груздем. Так дослужился вечный недоросль при чтившей память приемного отца государыне Елизавете Петровне до Президента Военной коллегии и фельдмаршала, оставшись по знаниям и навыкам гвардейским сержантом. Под Гросс-Егерсдорфом Фридриха Прусского он испугался настолько, что только, разве что, не в бега подался. Если бы не генерал-майор Румянцев, атаковавший пруссаков всею конницей, не видать нам победы! И умер Степан Федорович Апраксин позорно - от страха в Тайной канцелярии, отчимом созданной!
           - Вижу, докучают вам сослуживцы намеками, что своей карьерой грозному графу Ушакову обязаны. Смиритесь до поры до времени, молодой человек: завистникам несть числа повсюду! А когда наступит время славных свершений, они и господа Бога вам в покровители запишут!
           - Есть такие  сплетни, Ваша светлость, что греха таить! Обидно – я с отличием закончил Морской корпус, - продолжал Ушаков с досадой, - а служба у меня не обременительная: Ее величество Екатерина Алексеевна редко совершает морские прогулки, и дальше Ревеля не плавает. Так и стрелять вконец разучишься! В Кронштадте гниет на приколе новенький фрегат «Африка», потому как командира сыскать не могут. Начальник Кронштадского порта контр-адмирал Спиридов всем офицерам такой экзамен устраивает, который они сдать не в силах, а меня выслушивать отказывается под предлогом, что званием не вышел. А сам назначил на линкор «Европа» Ивана Эльфинстона, а он тоже бригадир!
          - Думаю, Григорий Андреевич посоветовался на ваш счет с императрицей, - укротил я его возмущение. - После недавней войны флот за исключением атаки Кольберга эскадрой Полянского в декабре 1761 года не проводил походов и маневров, и Спиридов озабочен восстановлением экипажей. Команда же «Штандарта» считается одной из лучших на рейде. Зачем же ему забирать, тем более у государыни, такого замечательного шкипера с корабля? Да и теперешний Президент Адмиралтейства Великий князь Павел Петрович еще бумажным лодочкам радуется, а его заместитель - дипломат от Бога - граф Иван Григорьевич Чернышов, хоть и назначен начальником галерного флота, умеет править только яликом в сельском пруду! Он сидит безвыездно в Лондоне чрезвычайным посланником. Флот нынче без хозяина! Поэтому адмирал пытается сохранить морское величие России без высочайших указов.
          - Я согласен с вами, - заметил Ушаков, и добавил вполголоса. - Недавно государыня сказала графу Панину при мне: «Морская война для России чревата поражением. У нас излишество старых кораблей и перестарков в мундирах, но морского флота нет, как нет и достойных моряков! Все, что для меня так показательно выставили на Адмиралтейском параде, выглядело из рук вон плохо. Надобно сознаться, что наши корабли похожи на суда, выходящие каждый год из Голландии для ловли селедки, а не на военный флот». Однако никаких распоряжений императрица не сделала. Почему?
         - От многих российских неустроенностей государыне придется избавляться, и флот тут не на первом месте. Думается, что Екатерина Алексеевна отличается от прежних императриц тем, что опирается на исконно русских самородков, которые горами могут двигать, если не мешать им немецкими поучениями. «В России хлебный недород нередок, но неурожая умных голов не случалось!», - любила она повторять Елизавете Петровне в перепалках, будучи Великой княгиней. Наберитесь поболее терпения, найдется и вам применение, господин бригадир!
     Вахтенный офицер пригласил меня в кают-компанию.
     Граф Панин встречал меня стоя, опершись, как британский лорд, на полированную палисандровую трость. Когда я собрался доложить, он отмахнулся и обнял меня.
          - Здравствуй, друг сердечный! Садись к столу и наедайся – исхудал за месяц до прозелени в лице. Мне по твоему примеру пора пожить в Митаве, а то полнеть стал не в меру, - увидев мою готовность достойно ответить на эту колкость, он замахал обеими руками, уронив трость. – Ладно-ладно, пошутил я! Насыщайся от души! Пасьянс разложим за кофеем.
     После однообразной мясной пищи и кислого курляндского вина «У старого Кетлера» мне было, чем полакомится – один вид горячих белужьих расстегаев в полулоктоть величиной и блинов с черной икрой кружил голову!  Я не заметил, как опустело блюдо с копченым поросенком, после чего матрос убрал и опустевший штоф из-под ржаной водки.
     После завершения трапезы мы перешли к столу у окна, где я последовательно изложил пожелания представителя Нидерландов и свое видение разрешения матримониальной дилеммы Софии Потоцкой. Граф вникал во все очень скрупулезно, строго переспрашивая, если я отступал от дословного пересказа, прибегая к парафразам. Когда я закончил, он приступил к размышлениям:
         - Француз задал мне забот с самозванцем Лжепетром, но хоть дал понять, где его искать. Сыщем этого вора как-нибудь! 
         - Но как быть с русскими войсками в южнопольских воеводствах? Похоже, маркиз знает больше, чем я.
         - Положение там непростое, хуже не бывает! Апраксину и Кречетникову приходится воевать не с конфедератами, а спасать мирных поляков от казачьей смуты, - признался граф. - Православные гайдамаки Железняк и Гонта подняли бунт против «засилья ляхов»: в Умани они вырезали 15 тысяч униатов, католических ксендзов, панов и жидов. Генералы наши мечутся между приказами из Военной коллегии и христианским состраданием к несчастным польским женщинам и детям – они толпами бегут под защиту русских знамен! Солдатам приходится их обустраивать, кормить и охранять от беспощадных мятежников. И все силы пришлось бросить против них. В общем, те сами того не желая заслонили Барских инсургентов собой, и те спокойно отступают в земли австрийцев. Верное Понятовскому воинство тоже в борьбу со своим мужичьём вступило: головы рубят, вешают без счета, живьем жгут! А мы, как просвещенные гуманисты, ими Сибирь заселяем, к ссылке и каторге приговариваем. Не с руки нам со шляхты, нравственных законов не признающей, пример брать и простой народ против себя настраивать!
          - Османский султан тем временем без помех тьму янычар к нашим границам стягивает. Фельдмаршалу Румянцеву туго придется с его 40 тысячами солдат и ратников. Тут уж будет не до помощи Понятовскому, самим бы Киева не потерять! Никита Иванович, пора из Польши уходить, - подытожил я, и добавил, - а покидать ее нам никак нельзя. Австрийцы с конфедератами в три конных марша займут Варшаву и антирусскую коалицию составят. У Понятовского по спискам в полках числится 18 тысяч человек, а на смотр являются едва ли 5 тысяч инвалидов. Все воинские чины и должности стали синекурами. Количество офицеров превышает число солдат. Шляхтичу служить в пехоте считается позором, и инфантерия набирается из заключенных преступников и крестьян-должников. Все королевские офицеры быстро утомляются и непрерывно отдыхают в своих поместьях, а солдаты разбегаются по домам и по лесам, - под ружьем в полках находятся обычно по 200 человек.
          - Всё верно говоришь, князь, но делать-то что? У нас на южной границе три армии – четвертой у императрицы нет! В России остались только пять гвардейских полков для охраны столицы, да я два пехотных корпуса из молодцов на случай появления самозванца под Оренбург снарядил после твоего сообщения. Екатерина Алексеевна меня отправляла сюда со словами: «Мои сундуки пусты и останутся пусты до тех пор, пока я не приведу в порядок финансы, а без них моя армия не может выступить в поход». Советуй, генерал-аншеф, как поступить, если военную науку не позабыл и ум не отлежал на кроватях, развлекаясь с ядреными красавицами!
         - Есть у меня одна задумка, граф. Конфедераты сильны иррегулярной кавалерией, которой правильного строя пехоту с приданной артиллерией не одолеть. Венские генералы в недавнюю войну у Фридриха ничему не научились: леса боятся, инфантерия передвигается черепашьим шагом колоннами - одна в виду другой. Рекогносцировка отвратительная, тылы боевым охранением не обеспечены, а фланги кавалерией не прикрыты. Ну, а паника с бегством у них – любимое развлечение! Следует направить в Подолию корпус с толковым генералом, и австрийцы поостерегутся в польские пределы вторгаться.
         - Нет у меня сейчас лишнего корпуса, друг мой, нет! Говорил уже тебе об этом! Могу городовых казаков предложить, бери!
         - Граф, в Новой Ладоге есть Суздальский мушкетерский полк, корпусу по умению равный, потому что там неопытных рекрутов нет! Полковник Суворов так дело поставил с медициной, что его солдаты болеют редко, умирают лишь от несчастных случаев, а шпицрутенов нет и в помине. Александр Васильевич - большой выдумщик по части новой тактики. Я его знаю по караульной службе в Зимнем дворце, и не раз с ним в кордегардии беседовал, когда он в Семеновском полку гвардейскую лямку тянул. И в недавнюю войну мы из одного котла щи хлебали! Рискуя впасть в немилость, он сократил хождение строем, а время для шагистики посвятил обучению штыковому бою, взятию крепостей и точной стрельбы. Соберите из засидевшихся в провинциях мушкетеров бригаду, призовите сотен семь донских казаков и отправьте такое сводное соединение в Польшу под его началом.
           - Хорошо, так и поступим – дадим Суворову чин бригадира и нужные полномочия. Сегодня уведомлю письмом Президента Военной коллегии графа Чернышова Захара Григорьевича об этом – твое мнение, как близкого приятеля и соратника, он толковее оценит. И заодно отдаст приказ о начале вывода войск из  Речи Посполитой. Министр он борзый, а остался кабинетным воякой, как его там по-французски: un fauteuil gеnеral, что ли? К осени, надеюсь, управимся с Божьей помощью с польскими делами.
          - Нет, граф, французский маршал Себастьен ле Претр де Вобан называл современную войну la guerre de cabinet, а себя - gеnеral de cabinet. Для военачальника – это высшая похвала, - заметил я, между прочим, и попросил. - Не забудьте обо всем нами задуманном сразу сообщить Понятовскому! Пусть отвлечется от хлопот по закулисным убийствам кавалергардов. С Фридрихом Прусским советую подписать конвенцию о поддержке Суворова, если тот об этом попросит. Я знаю, что у Александра Васильевича такого желания не возникнет: он вместе с Захаром Чернышовым и мною Берлин брал и спустя четыре дня город поджигал, чтобы заводов пруссакам не оставлять!
     Граф Панин встал и тяжелым шагом прошелся по кают-компании, забыв про трость:
         - Теперь о Бироновой девице! Я бы ее примерно наказал, но ты дело повернул таким путем, что придется спасать курву, одарить за послушание и благословить на счастливый брак. Ты вообще придумал такой уму непостижимый кульбит, что много выше моей фантазии. Я всего лишь хотел, чтобы ты ее соблазнил и увел извозом, а мы бы девицу отыскали и владельцу вернули на достойных условиях. Был бы у императрицы короткий, но крепкий поводок для старого быка: передал бы в обмен на Софию Потоцкую власть своему сыну, селадон ненасытный!
         - Меня же после этого ждал бы быстрый суд и топор палача! Теперь понятно, зачем мне было рекомендовано срочно наследником обзавестись. Или в вечную ссылку в Иркутск отправили бы с хваткой женой-крестьянкой, чтобы от сибирских лишений и морозов избалованный удобствами жизни князь вскорости не помер? В любом случае я должен был исчезнуть во славу справедливейшей Великой матери Отечества. «Наказанием за гражданскую покорность является власть злодеев», - говаривал великий греческий философ Платон. Другого расклада козырей вы так и не придумали, верно, любезный Никита Иванович?
     Граф Панин бросил на меня недобрый взгляд и процедил сквозь зубы:
         - Да, чутье у тебя как у тигра! Я ведь знал за тобой и ум отменный, и выучку посольскую знатную! Сейчас догадался, или заранее знал?
      Я смолчал: любая поза, обиженной жертвы или нечаянного героя, была бы неуместной. Граф смягчился:
         - Победителей не судят! Ты отменно снял весь банк в одну игру! Поэтому прости меня за прошлые злые намерения и забудь о вендетте: что было, то прошло! Ради государства я радел, когда тебя в Митаву за смертью посылал, а не о личной выгоде помышлял. Нам с тобой делить нечего кроме ранних седин. Поладим на этом?
         - Согласен позабыть, если мое прошение государыня рассмотрит в пользу победителя. Или будете теперь мне дворянку княжеских кровей подыскивать? И прикажете жениться на ней, как генералу Броуну?
         - Отложим разговор до лучших времен, - недовольно сказал граф, и я понял, что никакого ответа у него нет.
     Я пытался выглядеть безразличным, опустив при этом глаза, чтобы они не выдали моего недоброго настроения, а Панин, как ни в чем не бывало, увлеченно продолжал развивать свою мысль:
         - Поместье мы хорунжему Юзефу Потоцкому подыщем в Лифляндии из вымороченных после Великой Северной войны владений Станислава Лещинского: тут ему за пребывание послушным польским королем Карл XII много земли пожаловал. Я уже придумал, как вдруг его наследником сделать по русским законам. Сама губерния пока не до конца описана регистраторами из Юстиц-коллегии – прореху найдем.   
         - Никита Иванович, могу ли я, наконец, возвратиться в Тверь? Мне в Митаве осталось прощальные визиты нанести – в неделю уложусь. Устал, годы уже не те по курляндским лесам бродить.
         - Не к лицу тебе жаловаться на слабосилие. О твоих интимных знакомствах с дьяволицами столица слухами полнится! Будешь в петербургских модных салонах ответ держать! – он хитро подмигнул мне. - Однако рапорта о русалках не требую, хотя заграничные дела Иностранную коллегию весьма занимают. Из Риги поедешь прямиком в Петербург на аудиенцию к государыне, чтобы сняла с тебя опалу, а после этого поглядим, как поступить. Возьму тебя к себе в прежнем чине, если Екатерина Алексеевна не найдет другого применения невиданным талантам князя Оболенского. Надеюсь, ты помнишь, что поприще дипломата – это не служба, а долг русского дворянина!
     Я обреченно вздохнул: в России есть только две прямые дороги – к царскому двору и на плаху, или по милосердию «в Сибирь попасть, яко в волчью пасть»! Все остальные русские пути – обязательно кружные и с большим гаком. Возвращение к доброй Настеньке и домашнему очагу откладывалось на неопределенный срок. Одному господу Богу и матушке-государыне известно, состоится ли оно вообще.
     К центру города, где располагалась единственная каменная гостиница «Рояль», уцелевшая по этой причине от пожаров недавней войны, я ехал верхом, хотя чтобы обойти Виндаву пешком хватило бы получаса. Причиной тому была мельчайшая песчаная пыль, который ветер гонял смерчами по пустынным улочкам. Соленая пыль скрипела на зубах, лезла под воротник и рукава. Среди низких деревянных домов возвышались одинаковые двухэтажные здания на кирпичном цоколе, - судя по флагам, английская, голландская, русская, французская, шведская и прусская торговые палаты, - а за ними рядком стояли православная церковь, лютеранская кирха и синагога. Для демонстрации полной веротерпимости недоставало мечети. Прихожан не было, и три богослужителя курили трубки, сидя на скамейке в тени яблони, и вели неспешную беседу о земных радостях, если судить по их приветливым лицам.
      Кайдаш сидел у открытого окна на третьем этаже и ел жареную кильку, запивая ее пивом. Его лицо излучало покой: он предвкушал благополучное окончание наших мытарств. Я снизу помахал ему рукой, привязал коня и с трудом поднялся наверх. Истома сковала мои члены, как пишут во французских романах, и я ничком повалился на кровать с путаными извинениями, что у меня нету сил разуться самому. Мне давно не хотелось так спать, как во время этой миссии в ближнее зарубежье – даже на войне! Сонливость охватывала меня, как только ощущал себя свободным от обязанности быть настороже. Кайдаш, недовольно бурча что-то под нос, стянул с меня сапоги и помог улечься с вытянутыми ногами.
       Возвращаться в Митаву мы решили возвращаться по окольным проселочным дорогам, чтобы лишний раз не попадаться на глаза фискалам Бирона. Маршрут Бранко выспросил у местных торговцев.
      На обратном пути Кайдаш увлеченно рассказывал мне обо всем, что узнал на базаре. Выяснилось, что курганы из беспорядочно наваленных известняковых плит, мимо которых мы проезжали, являются могилами великанов, от которых беременеют ведьмы в летние полнолуния. Потом они уходят через непроходимое безлесное Башенское болото к лесу у подножия Синих гор, где опрастываются. Зыбучая трясина с редкими кустистыми островками простиралась на глазок на 30 квадратных верст.
           - Смотри, Андрей, какие вдоль дороги мореные пни, - закричал Кайдаш. - Знаешь, что это были за деревья? Дубы! Они никогда на песках и, тем более рядом с бездонными болотами, не растут. Здесь же стояли вековые гиганты, а куда они сейчас подевались? Почему не прорастают от старых корней? Чудеса, да и только! Смотри, там опять курганы…
       Незнакомая дорога на Митаву все время затейливо петляла между болот, холмов и озер, неожиданно превращаясь из пробитой тележной колеи в широкую травянистую тропу, где не угадывались следы колес. Слушая Бранко, я кивал и лениво думал, что, похоже, вся Курляндия полна небывальщины, населена нечистой силой и призраками вроде ожившего мертвеца Бирона из свиты императрицы, которую я видел мельком на параде еще ребенком. Если мне доведется его сокрушить, то, как в русских сказках после одержания победы над Кощеем Бессмертным, наступит всеобщая благодать на земле и пребудет много счастья всем честным людям. Жаль, подумал я, что его толика не перепадет нам, дипломатам, которые редко руководствуются моральными ценностями, если они в циркуляре не прописаны. Но иначе в большой политике не бывает!
       Неожиданно мы наткнулись на широкую заболоченную протоку, и спешились. Судя по муаровым переливам посередине, там была стремнина, что бывает при глубоком русле. Плавание не входило в наши планы, и мы пошли вверх по течению, ища брод.
        Наконец, в густом осиннике мы заметили старчески сгорбленную фигурку женщины, которая что-то укладывала у воды в корзинку. Однако когда подъехали, перед нами предстала девушка с золотчатыми тяжелыми волосами, которые не были по русскому крестьянскому обычаю заплетены в косы, а распущены по плечам. Вспомнилось нечаянно, что в Европе косы - признак замужней женщины. Ее домотканная прямая рубаха с красно-синими горизонтальными полосами придавал ей вид заурядной германской толстушки, что бывает при постоянном недоедании мяса и картофельной пище, приготовленной на свином жире.
        Я окликнул ее по-немецки. Она съежилась от страха, но увидев, что мы в русской форме, выпрямилась и вопросительно подняла на нас широко распахнутые васильковые глаза. Они были такими огромными, что занимали половину лица и походили на крылья бабочки, которым широкий прямой нос служил тельцем.
       В лукошке лежал сноп кувшинок.
            - Зачем тебе болотные цветы? - начал я издалека.
            - Musu baronese kluva arpratiga, vina kaila staiga pa maju, sitot mus ar patagu. Vina velas viriesus. Mes vinai pievienojam infuziju saskana ar dziednieces ieteikumiem, lai klusetu. Velni nakti pie vinas ierodas un ar vinu sazinas! - девушка обиженно оголила предплечье, где багровел кровоподтек от хлыста.
       Мы недоуменно переглянулись, и тогда она медленно выговорила на ломаном немецком языке, видимо, то, что подслушала из кухонных разговоров:
             - Аrztin sagta, sie hаt Uterustollwut. Cunta brahta Samen. Mes ist ein Nymphаm.
       Я, как мог, истолковал ее историю Бранко:
             - У ее барыни обнаружилось бешенство матки, и она в истерике от застоя крови калечит своих крестьян. Настой из кувшинки они незаметно подмешивают ей в питьё, чтобы днем была клушей, тихой. Черти к ней теперь по ночам являются.
             - Изуверские повадки у здешних рыцарственных Прекрасных дам, - покачал головой Кайдаш.- Куда только ее муж смотрит?! 
             - Уверяю, что барон ничем не лучше. Обычно супругов Бог до пары сносит.
       Оставив Кайдаша в раздумьях о неисповедимых путях провидения, я дружелюбно спросил крепостную девчонку, воочию убедившись в бесчеловечных обычаях курляндских дворян в отношении податных людей:
            - Скажи, милая, есть ли здесь мост или переезд через реку?
            - Nav tilta, bet ir sekla ford, - сказала она и почему-то покраснела.
       Слава Богу, что слово «брод» на земгальском наречии было созвучно английскому! Мы с Бранко радостно закивали, и она поняла, что нам нужно. Девушка поманила нас пальчиком, и мы последовали за ней.
       Дальше через десяток саженей  между ивами обнаружился протоптанный уклон. Она остановилась, глянула оценивающим взглядом, измеряя наш рост, и округлым взмахом руки показала, чтобы мы сели на коней. Потом, не задумываясь, стянула, потягиваясь за тканью, через голову платье, села, чтобы стянуть с ног шестяные чулки и снять лапти, и повернулась к нам.   
       Мы оторопели, завороженные плотно сбитым матовым как слоновая кость телом с круглыми упругими грудями вразлет, стоящими чуть пониже плеч, где в махоньких алых пупыристых окружьях твердыми пуговками задирались вверх соски. Низ живота был задорно украшен канительным с красным отливом кустом волосиков, чертополохом сиявших в солнечных лучах подобно золотому нимбу купины неопалимой, один вид которых заставил нас, немолодых мужчин, сглотнуть набежавшую под язык слюну.
       Она, совсем не стесняясь, связала ворох одежды в узел, отдала его мне и вошла в воду. Мы поехали за ней, глядя на ее широкие крутые бедра с двумя рифленными ямочками у лебединого прогиба, как пушкари на визир. Вода дошла ей до стройной шеи, когда дно стало, наконец, подниматься.
       На другом берегу она принялась двумя руками неторопливо и буднично отжимать волосы, а я тем временем взял из сумки полотенце и дал ей, чтобы обтерлась насухо. Когда она широко расставив ноги, стала неспешно промакивать промежность, мы с Бранко как по команде отвели глаза.
      Девушка заулыбалась, призывно стрельнув глазками, повернулась спиной и, согнувшись, стала нарочито старательно  вытирать лодыжки - Бранко скрипнул зубами от созерцания попеременно колышащихся крапленных родинками полушарий с узким глубоким дефиле, упиравшемся в розовеющий в редкой поросли приотворенный прозор пещеры Аладдина! Счастлив будет тот, кому уготовано открыть дверцу магическими словами «Su-Sami aс», но согласно желанию самой девушки, а не по чьему-то принуждению!
      Она хотела и умела быть желанной без наигранной стыдливости.
      Я, вернув ей одежду, дал рубль со словами благодарности. Она, зажав монету в ладошке, поклонилась и подошла, чтобы поцеловать щедрую рыцарскую руку: от нее остро пахнуло осокой и проточной водой, а в ложбинке ее груди поблескивали крошечные капельки.
     Я спросил, как ее зовут и чья она крепостная. Она без затей ответила:
         - Nezholi. Es esmu vergs barona Kugler.
         - Лет тебе сколько?
    Девушка ненадлого задумалась, и потом, как хорошо наученный родителями ребенок, трижды подняла правую руку с растопыренными пальцами: пятнадцать.
         - Настоящая северная красавица! - сипло пробормотал, облизнув сухие губы, Бранко, когда мы отъезжали, невольно оглядываясь на удаляющуюся обнаженную фигурку. - Я бы взял такую в жены, выкупив у барона Куглера, и за ценой бы не постоял.
     Мы замолчали, но через версту Кайдаш вдруг объявил:
          - Знаешь, князь, я за ней обязательно вернусь, как только дела государевы закончим. Сгинет, пропадет она тут! А денег у тебя займу, ладно?
          - В долг ни алтына не дам, а от всей души нужную сумму подарю тебе ради благого дела. Бог тебе в помощь, друг мой! - ответил я.
      К вечеру мы прибыли в Митаву и, не заходя к себе, наскоро поужинали «У старого Кетлера». Трактирщик Эдгар не подсел к нам, и плохие предчувствия овладели мною.
      В гостинице нас ожидали несколько писем.
      В первом пахнущем духами конверте было послание маркизы де ля Пуап, которая приглашала меня на загородную прогулку «в известном месте у часовни». Она назначалась на ближайшую среду, то есть через три дня. Я понял, что мне предстоит с маркизом серьезный и мужской разговор. Изабель как посредник исправно выполняла просьбу мужа.
     Вторым посланием оказалась записка от Зандера, который сообщал о своем внезапном отъезде в Берлин и просил дождаться его возвращения с важными новостями. Интересно, успеет ли наш посланник добиться аудиенции у короля Фридриха до отъезда «лейтенанта-подполковника»? Или голубиная почта уже сработала?
     Третьим было официальное приглашение на обед к герцогу Бирону, назначенный на вечер среды. Внизу каллиграфического по исполнению писарского текста был торопливая приписка женским почерком: «Анджей, я очень хочу тебя видеть! Завтра вечером зайду! Люблю, твоя Бабочка». Удивительно, как она сумела вскрыть конверт с герцогской восковой печатью, вынув его из казенной папки графа Эстергази, чтобы послать мне тайное извещение о встрече. Впрочем, ее четырехколенный кузен на глазах у всех смог незаметно положить яд мне в рог перед охотой. У всех Потоцких был врожденный талант к конспирации и шифровальным занятиям!
     Утром, когда мы завтракали в буфетной гостиницы и раздумывали, что предпринять, туда вошла медновласая Реввека, одетая в зеленый редингот, в сопровождении солдата. Видно было, что она очень торопилась увидеться: лицо не было напудрено, и густые рыжие веснушки оттеняли полные радости глаза снизу – они вновь казались синими. Она обратилась ко мне официально, но срывающимся от волнения голосом:
          - Ваше высокопревосходительство, я здесь по просьбе Его высочества герцога де Бирона. Прошу уделить мне время для конфиденциальной аудиенции. Дело государственное и не терпит отлагательств.
     Оставив Кайдаша, мы поднялись наверх. Едва закрыв дверь, Реввека бросилась ко мне и повисла на шее. Она с минуту самозабвенно целовалась, показывая свои новоприобретенные навыки, чтобы потом с недюжинной силой повалить меня на кровать и повторить поиск цветка папоротника. Голову она больше не прикрывала…
     Приведя себя в порядок, Реввека звонко позвала солдата, достала из его заплечного ранца кошель с деньгами и отдала мне. На словах она прибавила с невыразимой печалью, предчувствуя расставание: 
          - В Вене уже известно от наших резидентов о том, что генерал Апраксин прекратил движение своего корпуса на Галич и, судя по всему, готовится к отходу за Днепр. Кречетников осадил Бердичев и татарской конницей преследует конфедератов в сторону Львова, но ему мешают наступать казаки-бунтовщики. Пруссия заметно колеблется в принятии военного решения. Гофкригсрат считает, что ты достоин ношения парсуны императрицы Марии-Терезии в обрамлении  из бриллиантов. Ты ее получишь от нашего посла в Санкт-Петербурге.
     Я игриво пошутил, как заведено у мужчин накануне разлуки с нелюбимыми, но любящими их женщинами:
          - По мне лучше быть награжденным твоим милым портретом, и безо всякого драгоценного обрамления! Зачем мне лакированный лик несимпатичной старухи?
     Реввека застенчиво покраснела, услышав мой незатейливый комплимент, но быстро взяла себя в руки. К ней вернулась профессиональная выдержка и древнее высокомерие богоизбранного народа:
          - Я знаю, что ты меня не любишь, хотя временами любуешься моими экстравагантными поступками как девицы, не знающей hovecheit, - она ненадолго задумалась в поисках точного перевода и сказала с презрительной усмешкой, - кодекса рыцарского поведения. Я на досуге изучила «Книгу о рыцарстве» Раймуна Луллия. Как у вас, аристократов, все красиво на бумаге! Рыцарь верен государю и богу, защищая государеву честь и католическую веру; рыцарь всегда служит образцом для простолюдинов в добродетели, набожности и благородстве. «Куртуазность побеждает гордыню, смягчает гнев и неистовство, а потому быть куртуазными прекрасно. Кто хочет благородство отыскать, недоступное низким людям, пусть ищет его и найдет там, где обитает куртуазность». Но я так и не встретила дворянина с такими душевными качествами за время пребывания при дворе: танцевали они виртуозно и продавали секреты своих королей куртуазно. И постоянно врали!
      Я добавил ей фактов для окончательного приговора рыцарству:
           - Почитай вдобавок Шателлена. Он был ближе к истине, когда писал: «Княжеская слава ищет проявиться в высоких опасностях; все силы государей устремляются к одной точке, именно к гордости». По-рыцарски получается, что меня, князя, прельщают высокие опасности, а моей государыней движет гордыня. В Вене на троне восседает похожая женщина, только старше годами. И мы с тобой таким монархам служим, не щадя живота своего.
           - Я – не дворянка и служу Марии-Терезии за деньги, - отрезала Реввека. - Скажи мне, Андрес, ты сам рыцарь или нет? Если судить по титулу, ты равен герцогу или графу по положению.
           - Князь обычно выше них в разрядной иерархии. Однако на Руси никогда не было ни рыцарей, ни замков, потому что у всех православных аристократов один-единственный государь, которому они по обычаю служат, – великий князь, царь или император. В русском языке и слов таких, как «сеньор» и «вассал», нет! – ушел я от прямого ответа в далекую историю. Мне стало неловко перед Реввекой не за ложь, - я ее ни в чем не обманул, - а за то, что не полюбил достойную этого чувства умную и целеустремленную до наивности женщину.
     Я обнял ее за узкие плечи и просто сказал:
           - Поверь, я буду тебя помнить всегда! И как достойного противника на ристалище, и как загадочную гурию из восточных сказок. Не держи на меня обиды женщина, удержавшая в сетях волка!
           - Мне тебя точно позабыть не удастся: наш сын будет рядом! Его усыновит мой отец, я уже написала ему и просила об этом. Жаль, что у него нет денег на приданое, а то бы меня взял в жены добрый старичок бен-Иегуда, ростовщик из Праги.
           - Реввека, а что представляет собой твое приданое в деньгах? Назови мне сумму, если это не большой секрет.
           - Да, это стряпчая тайна, обязательная при брачных переговорах. Постороннему я бы ее не раскрыла, но ты к ним не принадлежишь потому, что как раз ты, - не думай, все случилось по моему желанию, - причастен к счастливому будущему резидента Реввеки! Речь идет о 1000 флоринах, что равняется двухгодичному доходу отца. А у меня есть еще два младших брата и годовалая сестра! Почему ты этим интересуешься? – со восторженным испугом в глазах, который присущ только женщинам, спросила она, догадавшись, что я задумал. 
           - Я рад, что ты меня верно поняла. И, будь добра, не вздумай изображать из себя гордячку: это - не милостыня и не плата за телесную близость; это – дар нашему с тобой ребенку, чье бы имя он не носил, - беспрекословным тоном произнес я.
     Реввека притихла и безмолвно следила за тем, как я достаю из потайного нательного пояса серебряные рублевики и золотые луидоры маркиза, которые имелись при мне. Я сложил их во французский сафьяновый балантин, туда же пересыпал монеты из австрийского кошеля, и вложил увесистый мешок в протянутую лодочку из маленьких дрожавших рук. Она с растерянной признательностью глядела на меня как ребенок на волшебника, возникшего из звездной темноты в рождественскую ночь.
           - Ты сказал мне неправду: рыцари на свете есть, но они живут только в заснеженной России, где нет замков и никакой куртуазности! Я узнала об этом благодаря тебе. Всем товаркам об этом расскажу, и в Петербург с мужем поеду поклониться праху твоих предков.
     Я по-отцовски поцеловал ее в разгоряченный лоб и погладил по рыжекудрой головке:
           - Мои недавние предки покоятся в тверской земле, а пращуры в Тарусе, - и ласково повелел. -  Иди потихоньку домой, моя неустрашимая львица-охотница. Я желаю тебе вовременья, как в старину напутствовали странника славянские волхвы, или, переходя на скупой современный язык, безграничного благоденствия, которое ты обрела, найдя цветок папоротника!
     И мужественная Реввека неудержимо разрыдалась, прижавшись лицом к моему плечу. «Как же они все-таки не похожи одна на другую, эти женщины!», - подумал я, невольно сравнив ее с Софией Потоцкой. 
     Дав ей выплакаться всласть, я заставил Реввеку вновь раздеться: надо было спрятать деньги под юбку. Бедняжка горела от стыда и на всех европейских языках упрекала меня в недостойной благородного князя безнравственности, когда я завязывал бечеву вокруг талии, а когда спускал балантин между широко расставленных ног, и приказал ей закрыть глаза руками вместо того, чтобы прикрывать живот, то услышал и ёмкие еврейские эпитеты. На рот ее рук не хватило, а мои были заняты! Кроткие увещевания не устраивать комедии, поскольку я ее видел полчаса назад голышом, на нее не подействовали.
        Я прибегнул к шутливому поэтическому экспромту, что обычно меняет настроение дам:
                Твой яростный взгляд, изумрудный и колкий,
                Пугает, как иглы рождественской елки!
                Зато как мудрый звездочет проник я в суть:
                На чреслах сзади - из веснушек Млечный путь!
       Реввека оторопела, сначала облилась жарким румянцем от срамоты, потом весело хихикнула и замолчала.
       Она вздохнула с облегчением, только зашнуровав свой редингот, а я возблагодарил судьбу за то, что ей не известен красноречивый русский фольклор. Иначе на звук модальных возгласов сбежались бы все постояльцы гостиницы, чтобы записать наши многозначные слова.
          - Тебе пора учиться ходить как на сносях, - развеселился я, когда она сделала несколько шагов вразвалку, - навык утиной походки скоро пригодится. Твоему курляндскому солдату из охраны герцогини доверяться опасно: он может в мгновение ока превратиться в польского хорунжего, ставящего лихое богатство выше человеческой жизни. Покойный маршал Саксонский не зря говорил, что немецкий мошенник в Польше - честнейший человек. Бранко на всякий случай пойдет с тобой. Вдвоем нам по Митаве прогуливаться сейчас нельзя, чтобы на тебя беды не накликать.
       Я проводил Ревекку, отяжелевшую от ноши, висящей между коленями, вниз, и Кайдаш по моей просьбе согласился ее проводить. Он крепко взял ее под правую руку и осторожно повел переваливавшуюся с бока на бок Реввеку к Рундальскому замку. Смотря вослед, я знал, что с ней больше не увижусь. Таким было прощание с зеленоглазой правнучкой испанских сефардов.
      Кайдаш возвратился через час встревоженный. Он рассказал, что в недавнем полусонном дворце сейчас наблюдается какая-то суета, говорящая о спешной подготовке к отъезду, а во дворе полно военных, среди которых он заметил несколько прусских младших офицеров, с десяток польских королевских улан в разных чинах и немало католических прелатов. Там же стояли запыленные кареты с непонятными гербами на дверцах. Граф Эстергази говорил с Кайдашом неприветливо и после короткого обмена репликами скрылся. «Такое впечатление, - сказал он, - что прислуга герцога пребывает в страхе и растерянности». Слова Бранко насторожили и меня. Приходилось дожидаться вечера, когда меня обещала навестить София Потоцкая.
     В назначенное время она не появилась. Пришел хозяин гостиницы господин Мюллер. Он положил на стол деньги и сбивчиво объяснил:
         - Господа, я возвращаю сумму, которую вы заплатили вперед за проживание. Я мог утаить ее, сославшись на издержки, но господин Оболенский сделал большую услугу, сделав популярным мое заведение, и я не хочу быть неблагодарным. Хочу даже сохранить вашу комнату в нетронутом виде, предназначенной для знатных гостей, которые захотят набраться силы победителя ведьм и осеменения женщин, желающих родить богатыря. Кабатчик Эдгар готовит новую вывеску «У принца Андреаса» для своей таверны, - он завершил мечтательный монолог, и перешел на прозу. - Рекомендую покинуть Митаву, как можно скорее – вас собираются подвергнуть аресту как чернокнижника! За этим приехал архиепископ из Гнезно и капитан-провинциал польской ассистенции «Общества Иисуса» в Кракове. С ними прибыли вооруженные католические волонтеры из Варшавы. Сочувствую вам, потому что я – лютеранин, и ненавижу и римского папу, и его иезуитов.
     Кайдаш полюбопытствовал замогильным голосом:
         - Где в Варшаве располагается подобие парижской Гревской площади? Нас там подвергнут аутодафе, как Орлеанскую деву Жанну д’Арк в Руане при большом скоплении истинных христиан, то есть католиков!
      Господин Мюллер смешался, вспоминая достопримечательности Варшавы, и за него Кайдашу ответил я:
         - Бранко, в Польше согласно статутам Генриха III Анжуйского 1572 года король Речи Посполитой обладает правом вершить суд над еретиками, ознакомившись с постановлением Святого трибунала. Такую юрисдикцию получил еще Людовик VII Благочестивый по соглашению с римским папой Григорием IX. Впрочем, монарх имеет право опереться на древний языческий закон, который подскажет какой-нибудь дряхлеющий знаток польской старины. Недаром первый король Польско-Литовской республики трансильванский князь Стефан Баторий говорил на сейме: «Поляки! Вы обязаны сохранением вашей самобытности не вашим законам, которых вы не знаете, не вашему правительству, которому вы не повинуетесь; вы обязаны тем случаю и дремучим лесам». Выносить приговор будет сам Станислав II Август Понятовский. Он по своему вкусу и выберет форму казни из богатого французского ассортимента, пользуясь подходящим случаем. Закон ему нипочем! Понятовский и живет-то от случая к случаю и царствует по моей случайной оплошности: мне следовало убить его на дуэли одиннадцать лет назад!
     Господин Мюллер горячо вступился за единоверцев:
          - Его высочество герцог де Бирон будет протестовать против вмешательства во внутренние дела Курляндии. В конце концов, он привержен принципу Аугсбургского мира 1555 года - cuius regio eius religio, иначе говоря «чья земля, того и вера»! 
          - Так-то оно так, - заметил я, - но этот принцип касается вассального властителя, а не податного населения, и тем более, иностранцев. Польские короли, зависимые от католической шляхты в своих сеймиках и сейме, в веротерпимости замечены не были. Бирон может противодействовать людям Понятовского до тех пор, пока сам находится в Митаве, и пока не прибудет королевский кастелян….
          - Но Его высочество завтра засобирался уезжать в Карлсбад по поводу лечения кого-то из домочадцев, и оставляет вместо себя молодого герцога Петра! - воскликнул господин Мюллер. – Меня просил сказать вам об этом дворецкий граф де Эстергази, только после ваших слов вспомнил! Но господин младший Бирон соберется сюда лишь послезавтра.
     Я подивился тому, как стремительно развиваются события.
          - Бирон умывает руки, как Понтий Пилат перед распятием Господа нашего Иисуса Христа, чтобы быть чистым перед русской императрицей! В случае разбирательства все претензии Екатерина II предъявит своему фавориту Понятовскому, – объяснил я причину бегства герцога Кайдашу, и обратился к хозяину. - Господин Мюллер, возьмите необходимые деньги и позаботьтесь накормить, напоить и оседлать наших коней. Нам придется покинуть гостеприимную Митаву, и надо придумать, как это сделать, чтобы остаться в живых. Я уверен, что дороги на Ригу, Ковно и Либаву охраняются уланами, а через Берлин ехать в Россию далеко! Целиной отступать тут нельзя: или в лесах заплутаем, или в болотах сгинем.
          - Попробуйте уйти в Виндаву баржей по реке Венте, - посоветовал господин Мюллер, по-хозяйски забирая со стола деньги. -  Шкиперы за хорошие деньги вас в трюме надежно спрячут от польских филеров.
     Меня тут осенило – надо ехать к господину ван Слооту! Спасибо хозяину гостиницы, что напомнил о водном пути.
          - Будьте любезны, господин Мюллер, устройте нам плотный ужин без напитков и добавьте сухарей, копченой колбасы и соленого сала в тороки, чтобы мы смогли тотчас отбыть в порт. Я сойду с вами выбрать запасы в дальнюю дорогу.
     До хозяйской конторки мне дойти не удалось – дорогу преградил францисканский монах в клобуке. Остановив меня, он откинул капюшон с лица: передо мной стоял маркиз де ля Пуап с прижатым к губам пальцем. Он, молча, указал на стол в темном углу, и я проследовал за ним. Когда мы уселись, - маркиз спиной к свету, - я услышал:
           - Князь, энергичный характер делает вам честь. Вы успели и с графом Паниным беседовать, и в Варшаве смертельных врагов нажить, и стольких женщин осчастливить и к их радости осеменить!   
     Я напрягся после последней фразы: неужели маркиз знает о наших с Изабель тайных встречах?
           - Проясните ваши слова, маркиз, если это не составит вам труда.
           - Ну, появление первого русского, - да еще и выходца из знаметитого гвардейского полка! - генерала в провинциальной Виндаве историки запишут на скрижалях, как и прибытие императорского фрегата в захудалый порт. Этот факт отметили тамошние мещане и иностранцы, в том числе и французский военно-морской агент. О проблемах с польским королем я узнал сегодня, прибыв на аудиенцию к Бирону. Наконец, о совращении чухонской девицы Луизы-Агаты и шляхетской наложницы Софии Потоцкой мне поведала супруга, а ей об этом насплетничали ваши обожатели из местных жителей. Изабеллу почитают бюргеры по всей Европе за ее христианское благочестие и стремление помочь ближнему своему. И за вами она бескорыстно ухаживала во время тяжелой болезни, если помните, - он помедлил и не удержался от колкости. – Почему вы без благородных блудниц обойтись не можете, как великий Цезарь без царицы Клеопатры? Что вы в них особенного находите, никак не возьму в толк?! Ведь все женские особи одинаковы, и ни у одной поперек не бывает!
     Я не захотел разъяснять, в чем состоит интерес уважающего себя мужчины к порядочной женщине, а не к клейменой проститутке, опасаясь, что он не поймет. Я только вздохнул с облегчением: моя Белка опять с блеском выиграла партию, прибавив сомнительной славы умножением реестра моих любовниц. Однако в разговоре с маркизом надо было оставаться настороже.
            - Спасибо, я удовлетворен. Чтобы не тратить драгоценное время попусту, а для меня сейчас каждая минута на счету, скажу прямо: императрица Екатерина II новые войска в Польшу посылать не будет, а те, что там сейчас находятся, приказала выводить. Во-вторых, граф Панин дипломатических демаршей в направлении Версаля предпринимать не станет. Кажется, я убедил его не обострять отношений с Францией из-за интриги Барской конфедерации.
     Маркиз выслушал меня с каменным лицом монаха, в рясу которого облачился. Затем, не проронив ни звука, он вытащил из необъятного рукава балантин и протянул мне со словами:
            - Жаль, что вы, князь Оболенский, не служите нашему королю: в Париже преуспели бы и с карьерой, и с женщинами. В России вас ожидает неизвестность, а после экстравагантных приключений с Бироном и забав с его фавориткой вам при любом исходе уготована смерть: царица Екатерина ревнива и памятозлобива. Уезжайте отсюда в Париж: у Людовика XV, как его кличут парижане le bien Aimе, много слабостей из-за тесноты кюлот в паху, но зато Сибири у него нет! У вас - прирожденный талант дипломата, поверьте мне.
     Я поверил ему и вымученно засмеялся: студеная сибирская тайга отсюда казалась райским уголком, где тебя не подстерегают за каждым углом польские хорунжие с мухоморными ядами и бравые конные уланы с саблями-карабелями на поясе. Герцогу Бирону она пошла на пользу, и князь Иван Долгорукий с женой Наталией благополучно из Березова спустя двенадцать дет со здоровым потомством вернулись! Дай Бог, и мы с Настей переживем зауральские тяготы, если я вырвусь из курляндского капкана и не буду прощен императрицей! Невесело существовать между молотом и наковальней – я был готов теперь к любому финалу, будь то лавровый венок или терновый венец, но только в родном отечестве.
     Станислав-Август Понятовский тоже хорош! И с чего это французский маршал де Линь повсюду называет короля Речи Посполитой любезнейшим государем Европы? Сам ведь признается, что в больших делах тот двоедушен и хитер, и неоспоримым достоинством польского монарха считает лишь то, что тот никогда не мстит и готов протянуть руку обидчику, да к тому же склонен к рыцарственным предприятиям! Надо полагать, оно искупает остальные королевские недостатки. Вполне куртуазное представление герцога о королевских достоинствах! Во всяком случае, в отношении русских дворян Понятовский подобных рыцарских качеств не проявляет.
     Смеркалось, когда мы подъехали к лавке по продаже курляндских колониальных товаров на набережной. Негоциант из Нидерландов и генерал-губернатор Якобштадта-на-Тобаго господин Гирд ван Слоот вышел на крыльцо через несколько минут, и, увидев нас верхами, пришел к правильным умозаключениям. Он свистнул, и из-за ворот выбежали крепкие белобрысые парни и, дав нам сойти, увели коней во двор. Мы же вошли вслед за господином ван Слоотом в дом.
         - Я, честно говоря, не ожидал увидеть вас так скоро, - сказал он, когда мы попали в кабинет. – Значит, генерал, вы опять совершили оплошность и убежден, что она связана с женщиной. И эта дама написала письмецо подруге в Варшаву. Три дня большой срок: для конной эстафеты в одну сторону и для кавалерийского взвода - в другую. Сущие пустяки! И Понятовский не только узнал о том, что вы по-прежнему живы, но совершенно уверен, что в Митаве надолго задержитесь из-за любительницы эпистолярного слога и французской поэзии. Я верно угадал?
     Тут я вспомнил, что София Потоцкая ненароком сказала мне о подруге в Варшаве, с которой состояла в переписке. Та наверняка была близкой к фрейлинам двора и поделилась с ними сведениями о колдовской медицине русского князя. Вот и разгадка осведомленности короля и появлении в Митаве польских улан. Однако король Понятовский чрезвычайно быстро, опережая меня, принял меры, чтобы очередной раз куртуазно «протянуть руку обидчику»! В сноровке бывшему секретарю английского посланника в Петербурге отказать было нельзя.
     Выслушав мою историю, включая беседу с графом Паниным и скоропалительный отъезд Бирона в Карлсбад, господин ван Слоот не спеша достал из огромного письменного стола холщовый кошель с деньгами и отдал мне. Зачем-то отряхнув руки, он резюмировал с облегчением:
         - Через два часа, когда стемнеет, я специально ради вас отправлю баржу в Виндаву якобы за товарами. Единомышленников надо выручать. Судно пойдет по течению, и завтра утром вы будете в порту. Команда надежная, противоборствовать холодным оружием умеет не только разбойникам и конкурентам; надо будет - и ружья употребит! Вас спрячут в трюме. Теперь идите отдохнуть – в пути спать не придется: крысы не дадут, - он посмотрел на меня, вспомнил предыдущий казус и извинительно улыбнулся. – Фрахт корабля оплатит правление Ост-Индской торговой компании…
     С восходом солнца следующего дня измученные качкой мы свели четырех скакунов по аппарелям на купеческую пристань и перешли в морской порт Виндавы. «Штандарт» мирно дремал у того же причала, и мне показалось, что все происшедшее было кошмарным сном. Я вызвал вахтенного офицера и скомандовал доложить о себе графу Панину. Мы с Кайдашом сели на деревянную кнехту и закурили, умиротворенно наблюдая кровавый закат.
     Граф Панин принял нас через полчаса и предложил сесть. Он внимательно слушал мой рапорт, и на его щеках его играли злые желваки. Когда я завершил свой несколько нервический рассказ, Никита Иванович произнес леденящим тоном:
           - Друзья, вы поступили абсолютно правильно во всех отношениях. Во-первых, не допустили международного скандала с Варшавским двором, потому что не дозволено никому казнить за еретичество православного без ведома Святейшего синода. Во-вторых, Понятовский не имеет права привлекать к королевскому суду действительного тайного советника и генерал-аншефа без разрешения государыни – он может требовать лишь его изгнания из пределов вассальной Курляндии! В-третьих, он оказался редким глупцом с бабьим характером: ему о своей  борьбе с конфедератами надо печься, а не растрачивать силы по мелочам, вроде сведения старых счетов с тобой. Он пренебрегает предупреждением Екатерины Алексеевны, что «если король со шляхтою осмелится схватить и отвезти в застенки Кёнигсштайна кого-нибудь из России, то я заселю Сибирь моими врагами и спущу на поляков своих запорожских казаков». Я не люблю солдафона с дудкой Фридриха II, но солидарен с его словами, что «поляки гордятся собой, когда считают себя вне опасности, и ползают в ногах, когда видят опасность».
     Я взял на себя смелость пошутить:
             - Наверное, мой давний моветон достойно отпечатался в его памяти, коли он об опасности забывает, только завидев меня! Он, вероятно, твердо уверен, что государыня ему всем обязана и будет сражаться за его интересы, не считаясь с затратами и потерями, и, памятуя о прошлой любви, все стерпит. Понятовский не в меру вспыльчив, но легко теряет задор, если его нужным глаголом окоротить.
             - Не пришло пока время для грозных слов, но они найдутся, когда мы империю изнутри укрепим, поверь мне! Уповать же на прошлые постельные заслуги мужчине  неразумно: женская память как утренний туман - легко рассеивается с теплыми лучами очередного дня, а минувшие плотские радости по сравнению с новыми страстями часто вспоминаются с огорчением и стыдом.
     Граф Панин замолчал и пошел к дверям кают-компании, дав отмашку, чтобы мы не вставали по чину. По его команде вестовые матросы начали быстро накрывать на стол, и через десять минут мы приступили к ужину. Хозяин в отличие от нас ел и пил мало, сосредоточившись на своих думах.
     За кофеем он был немногословен:
              - Так, братцы, снимайте свои мундиры и кивера и переодевайтесь в морскую форму. Хватит вам судьбу дразнить, сглазите! У Гомера Ахиллесов конь Ксанф предупреждал хозяина о том, что нельзя сердить фортуну, но тот не послушал его и погиб зазря. Побудете два дня лейтенантами русского флота! Жить будете в нашей торговой миссии тихо и пристойно. По городу не шастать, в кабаки – ни ногой! К морю выходить в простых плащах, чтобы лишнего внимания не привлекать. Если будет невмочь, считайте себя под домашним арестом! Будем вас прятать до отхода в Кронштадт – в Риге и Ревеле стоянок не предполагаю. Коней ваших пристроим до поры до времени в конюшне у голландцев, союзников наших: она у них в пустоте пребывает. Одно слово – сугубые моряки, только что не пираты! Вы должны в живых остаться для отчета государыне о своих подвигах, а там ей судить - казнить вас или миловать.
     Мы с Кайдашом подчинились, и два дня безвыходно скрывались в стенах торговой палаты под русским флагом, сами себя не замечая. Каждый день нас навещал бригадир Ушаков, который развлекал неплохой игрой на флейте и своими размышлениями о тактике морского боя вопреки сложившейся практике линейного построения многопушечных кораблей. Я в этом разбирался слабо, но, зная о секторах обстрела и убойной дальности сухопутной артиллерии, спорил с ним об атаке фрегатов зигзагом вовнутрь строя линкоров, когда бортовые орудия станут бесполезными, как при абордаже. Федор Федорович горячился и объяснял на руках, что главное «поймать ветер» и зайти в мертвую зону пушек противника, когда его снаряды перелетают через рангоут юркого и быстроходного малого корабля. Спорить он умел и любил в отличие от меня.
     В английской торговой миссии была великолепная библиотека, и утренние часы я проводил за новыми книгами, пытаясь перевести на русский язык заклинания ведьм и литовской старухи, похожей на жрицу.
     Наконец, наступило утро, когда Ушаков пришел сопроводить нас на готовый к выходу «Штандарт». Недалеко от аппарели я увидел тощую фигуру Зандера в белом мундире с полковничьим шевронами и перевязью. Спрятаться на голой пристани было некуда, и я подошел прямо к нему. Узнав меня, от неожиданности он оторопел:
         - Глазам своим не верю: полного генерала разжаловали в лейтенанты! За какие провинности вас на флот перевели? Армейскую кассу в карты проиграли или свои пушки маркитантам задешево продали?
         - Зато вас, лейтенант, заметно повысили в звании: не иначе, как за взятие Вены! Мы просто поменялись ролями в финале водевиля «Гвардия в Курляндии», господин полковник.
     Мы дружно рассмеялись и пожали друг другу руки. Зандер рассказал, как долго разыскивал меня в Митаве, пока не повстречался с господином ван Слоотом и не узнал о моей ретираде. На яхте дважды ударили в колокол, что означало «По местам стоять!» Полковник как человек военный понял, что осталось несколько минут до следующей команды «С якоря сниматься!» и для прощальных слов. Он снял с пояса ярко засверкавшую в солнечных лучах благородными бликами шпагу. Она по своему торжественному исполнению не имела отношения к боевому оружию.
         - Этот именной клинок дамасской стали с золотым эфесом, куда впаян знак высшего военного ордена за заслуги Pour le Mеrite, в серебряных ножнах мне поручено вручить вам от имени короля Фридриха II Великого. От себя хочу поблагодарить вас, князь Оболенский, за наглядный урок классической дипломатии и обнять вас как достойного русского офицера.
     Мы обнялись и расцеловались по-христиански, как друзья. Зандер отдал мне честь и ушел, не оглядываясь, а я поднялся с драгоценной прусской шпагой подмышкой на борт российской императорской яхты. Гравировка на металле гласила: «Его высокопревосходительству генерал-аншефу князю Андрею Оболенскому от Его величества короля Пруссии Фридриха II Гогенцоллерна». Красиво и печально, каким бывает старое непрочитанное письмо, случайно найденное среди книг при уборке дома! Впереди меня ждала Россия и неизвестное будущее…
     Переход в Петербург занял полторы недели.
     «Штандарт» два дня дрейфовал на рейде Риги в ожидании почты для Панина. Когда корнет Лифляндского полка с холщовым опечатанным мешком поднялся по ванте на палубу, сгоравший от нетерпения, граф выхватил прямо из рук адресованный ему пакет и быстро ушел к себе. Офицер остался стоять, недоумевая, кто распишется в тетради за получение секретного груза. К счастью, я был в своем мундире, и он протянул кожаный почтовый журнал мне. Я удостоверил автографом принятие срочных депеш, расспросил посланца о здоровье генерала Броуна и попросил передать мои дружеские приветы.
     Граф пришел ко мне раскрасневшийся от выпитой рюмки водки:
          - Задуманный тобою, князь, прожект достойно свершается: Юзеф Потоцкий приглашен к губернатору Броуну для установления его родства с Калишским подкоморием Михаилом Потоцким, боровшимся с Лещинским и павшим в бою в 1705 году, для получения наследственных прав на его земельную собственность. Деталей не сообщили, но в любом случае это – лакомый кусок для безденежного хорунжего. Я отписал, чтобы дело рассмотрели в порядке первой срочности.
     В Ревеле из-за шторма бригадир Ушаков увел корабль в устье реки Пирита, где стал на якорь. Вице-губернатор Эстфляндии генерал-поручик Кадеус, узнав об этом у стражников, прислал за графом Паниным личный экипаж. Он возвратился через два дня веселый и жизнерадостный и вызвал меня к себе в каюту. Мы предварительно выпили по лафитнику водки за добрые вести.
          - Князь, Старый Фриц Прусский без особых обсуждений подписал конвенцию по взаимопомощи в противодействии заговорщикам в Речи Посполитой на наших условиях и подтвердил свою приверженность к уважению русских интересов в Курляндии. Бригадир Суворов с чрезвычайными полномочиями Военной коллегии приступил к собиранию инвалидов в провинциальных городах – он уже проводит экзерциции с астраханскими мушкетерами. Граф Кирила Разумовский, как гетман Малороссии, занялся прельщением донских казаков для похода в польские земли.
          - Никита Иванович, что нового сообщают из Митавы?
          - Ну, монумента тебе тамошние мещане еще не воздвигли, – видно горючь-камень, то бишь известняк, по научному выражаясь, из-под Либавы долго возят, - но псовую охоту на ведьм герцог Петр по требованию магистратов запретил.   
     Я понял, что иностранцы после бегства старого Бирона за границу из Курляндии выехали. Интересно, устроила ли свое семейное положение Реввека? В Ригу она не возвратилась, иначе бы мне граф Панин об этом рассказал.
     Наконец, миновав гирло Финского залива, «Штандарт» бросил якорь у Северного форта  в ожидании лоцмана. Я устроился на ящике возле носовой пушки и любовался бледной синевой воды. Прошел ровно месяц с тех пор, как я покинул Тверь, но он казался мне годом.
     Бригадир Ушаков брюзжал, что фарватер он знает наизусть и провел бы корабль сам, а граф Панин посмеивался над ним, повторяя: «Привыкай к военному распорядку и учись исполнять разные дурацкие приказы с надлежащим терпением, граф! Без послушания адмиралами в России не становятся».
     Через час к правой скуле яхты подошла шлюпка с лоцманом и пограничным стражником, и спустя час с четвертью «Штандарт» вошел в Неву. Мы с Кайдашом стояли на полубаке и разглядывали мрачную громаду Петропавловской крепости, когда граф Панин снизошел до нас:
         - Князь, где в столице будешь жить?
         - Никита Иванович, на прешпекте у Александро-Невской Лавры находится отцовский дом. С объявлением мне опалы с обязательным проживанием в родовой вотчине, я отправлял из Твери деньги дворецкому Прокопию Пашкову для содержания имущества в должном порядке, но боюсь, что он как всякий вольный купеческий сын без присмотра, впал в ленность и был нерадив в течение моего семилетнего отсутствия. Думаю, что день-другой придется потрудиться по благоустройству имения. Раньше вас, Никита Иванович, я в гости не позову.
         - Трудись, князь, усердно, - загадочно улыбнулся граф Панин: было похоже по выражению лица, что он знал что-то необычайное, - а то государыня в добром расположении духа любит заходить в гости к своим верноподданным запросто без предуведомления для подъема настроения!
         - Приложу все усилия и средства, граф! Я знаю, что у всех женщин, и даже у самой августейшей императрицы, в отличие от нашего брата-мужика, нечему больше подниматься, кроме настроения, - пошутил я, радуясь, что опять могу говорить на сочном русском языке.   
         - Хороший каламбур, - одобрил граф Панин, - я его матушке-императрице перескажу с именем автора. Она любит соленоё словечко, и смелых сочинителей вроде тебя помнит. Накануне сочельника присутствовал я на ее аудиенции с представителями Святейшего Синода. Они предъявили претензию, что царь Петр I после конфузии под Нарвой церковные колокола перелил в пушки, кои с крестоцелованием обещал вернуть, да, видно, позабыл, воюя со шведами. В 1724 году обер-прокурор Синода граф Мусин-Пушкин подал императору петицию с просьбой исполнить, наконец, монаршее обещание. Тогда Петр Великий наложил краткую резолюцию: «А моего хера вам не надо?» Екатерина II улыбнулась и сказала архиереям: «Будучи женщиной, я даже такой малости вам показать не смогу!»
      Мы от души посмеялись над выходкой императрицы.
       - Однако, князь, держи себя в форме и военной готовности – Екатерине Алексеевне ты можешь понадобиться в любое время суток, когда она найдет свободное время. Расписание у государыни весьма произвольное: от немецкой аккуратности ее отучила покойная Елизавета Петровна.
     Никита Иванович вдруг высказал сокровенное:
         – Императрица сказывала, что много размышляла над загадкой русской души, живя в Петербурге с юности. На воинских смотрах, на частых аудиенциях, и в театре она видит подтянутых одетых по последней моде или воинскому артикулу вельмож и офицеров, которые со знанием предмета обсуждают проблемы цивилизации, щеголяя иноземными выражениями. В поместьях же они начисто забывают о городском поведении: отзываются тогда, когда к ним обращаются «барин», спят до обеда, не читают газет, могут выпить лишнего, исправно и беззлобно секут крепостных мужиков и умиляются до слез песнопениям дворовых девок. Однако в лихую для Отечества годину они совершают невообразимые подвиги, полагаясь на исконно русское заклинанье - «Бог не выдаст, свинья не съест!» Государыня поняла, что наших дворян непотребно насильно просвещать до европейской неузнаваемости, - тогда они утеряют свою природную одаренность. Их следует лишь воодушевлять благими православными идеями. Я намедни спросил матушку-императрицу, как она умудряется так умело управлять государством, и услышал в ответ, что она просто поднимает архив Петра I, где уже имеются все необходимые проекты.
        Мы с Кайдашом тепло простились с графом Паниным и бригадиром Ушаковым, сошли на пристань и дождались, пока выведут из трюма наших коней и приторочат к седлам запасных поклажу. Ступив на булыжную мостовую как на земную твердь, мы перекрестились и поехали к особняку князей Оболенских.
       Доехав до Лавры, я не обнаружил своего дома, хотя несколько раз объехал вокруг собора. Бревенчатый одноэтажный дом, крытый липовой дранкой, мой дед возвел одним из первых в царствование Петра Великого, когда Санкт-Петербург был объявлен столицей России. Царь жил в скромном одноэтажном деревянном Летнем дворце с цветными витражами на окнах, построенном голландцами по образцу домов в Амстердаме, чтобы как-то выделить великодержавную резиденцию среди глинобитных мазанок, принадлежавших Апраксину, Шафирову и Шереметеву. Только всесильный генерал-губернатор «северной столицы» Александр Данилович Меншиков безо всякого стеснения возвел себе двухэтажный дом на каменном фундаменте на стрелке Васильевского острова, роскошь которого объяснял Петру I тем, что «оную храмовину я построил для зимнего пребывания Вашего величества, дабы тебе от клопов не было опасения». В дедовской избе бывал и сам царь, гостевали и его сподвижники. Отец пристраивал к дому новые помещения, а я стремился облагородить его фальшивым фасадом под штукатурку с нарисованной лепниной – тогда это было модным. Мой старый прочный дом словно корова языком слизала!
       Пожаров в городе бывало мало по причине регулярной планировки Петербурга, да и если бы дом сгорел, мне бы сообщили. Правда, последний раз я побывал здесь в августе 1761 года. Тогда после скандала с Григорием Орловым я отвез жену в Тверь от греха подальше, а сам вернулся на службу в Париж. В ссылку через три года конвойные везли меня, минуя Петербург, зачитав, как это было принято, приговор об опале на въезде в губернию. Однако деньги я отсылал с нарочными, и плохих известий из столицы не получал. 
       Я пришел было в полное отчаяние, если бы меня не окликнул из-за невысокого забора мой приказчик Прокопий Пашков:
            - Барин, ты долго еще будешь коня мучить? Давно наблюдаю твои гусарские упражнения. Слезай с лошади, входи в свой дом и удивляйся новинам.
       Внутри палисадника стоял аккуратный каменный дом под черепичной крышей с фасадом, облицованным мраморной плиткой, большими окнами и затейливым мезонином. Он был вдвое больше отцовского сруба. Вот почему так таинственно улыбался граф Панин – он знал, что я буду вынужден устроить пышное новоселье, куда не применёт заглянуть матушка-государыня для поднятия настроения! Мы с Кайдашом, привязав коней, к ямскому столбу, торопливо вошли во двор по новому, еще пахнущему сосновой смолой дощатому тротуару.
            - Прокопий, откуда явился сей Парфенон? – спросил я. - Объясни мне поскорее, а то я поверю в сказку, а тебя объявлю колдуном! И тебя сожгут живьем в срубе, как сказано в Соборном Уложении царя Алексея Михайловича.
            - Пройдем в комнаты, барин, я обстоятельно расскажу тебе обо всем по пути. Тут вышло наоборот, нежели в грецкой сказке: я дольше ее буду сказывать, чем строительное дело производилось. Одно скажу коротко – три недели назад приезжал ко мне Его высокопревосходительство граф Панин Никита Иванович и приказал именем государыни привести дом в образцовый порядок. И сто целковых оставил, чтобы провизии, вина и сластей прикупил, и дворовых во все новое обрядил. Я кое-что от себя придумал и приобрел для высоких гостей. Дамам я приготовил итальянские «диссертации» - сладкие торты за удачную шутку.
      Оказывается, что своим новым домом я был обязан императору Петру III и моему хозяйственному управителю. Еще в бытность Великим князем Петр Федорович возмущался обликом Петербурга, где среди землянок, «курных изб», бревенчатых изб знати и воинских казарм возвышались как римские храмы Петропавловская крепость, Зимний дворец и монументальный особняк первого генерал-губернатора Меншикова. И импульсивный император весной 1762 года отдал приказ губернатору князю Черкасскому немедленно очистить столицу от хлама. Тот по государеву слову разрешил мещанам забрать себе безденежно строительный мусор для обустройства своих лачуг. Петербуржцы в несколько дней разобрали все завалы у Эрмитажа, Александро-Невской Лавры и на Стрельне, забрав себе брошенные за ненадобностью мраморные плиты, кирпичи, стропила и доски. Кирпичный мой дом мастера возвели за неделю, поскольку бесплатные материалы лежали через дорогу, по единому рекомендательному проекту Растрелли, который был утвержден Сенатом еще при Елизавете Петровне! Денег оборотистому Прокопию Пашкову хватило, так как он ухитрился продать старый сруб купцам Гончаровым.
      Осмотрев отделку внутренних помещений и мебельную обстановку я пришел в полный восторг и расцеловал своего дворецкого. Прокопий Пашков был награжден сотней золотых луидоров и произведен в камердинеры, а сто пятьдесят полновесных серебряных ефимков я раздал прислуге, разделив поровну на каждого.
      Остаток дня мы с Кайдашом наводили на себя столичный лоск и отдавали распоряжения, большей частью бестолковые, так как Прокопий Пашков основательно подготовился к приезду незваных сановных гостей. Он откуда-то узнал, и в какой час они непременно прибудут – завтра в 6 часов пополудни.
      Чудо произошло в означенное время: к воротам подъехал императорский поезд. Из экипажей вышла матушка-государыня в окружении немногих приближенных, среди которых я узнал красивых как на подбор фрейлин двора: княгиню Екатерину Воронцову-Дашкову, и княжон Веру Апраксину, Анну Волконскую, Екатерину Меншикову и Елизавету Мещерскую. Покрой их  одеяний свидетельствовал о том, что они были альтруистичными поклонницами парижской моды, которой они следовали, забывая о себе. Несмотря на летнее тепло на них были тяжелые атласные стеганые юбки, усеянными набивными мелкими цветочками из всего ботанического набора, в сочетании с контрастными распашными жакетами pet en l'air.  В таком наряде впервые предстала на королевских смотринах в Лютеции на Сене австрийская принцесса Мария-Антуанетта, одним своим видом поразившая в самое сердце записных французских щеголих. Если бы не различия в росте и объемах груди и бедер фрейлин можно было принять за выводок близнецов, которых мамаша отличает по цвету раздельной с юбкой верхней курточки. Однако новомодные большие треугольные шляпки с плюмажами под цвет жакетов делали их схожими с кадетами-подростками.
      Государыня выглядела скромно в бежевом кринолине с куполообразной юбкой, в отличие от паньё Изабеллы маркизы де ля Пуап, которое было похожим по форме на лохань. Поговаривали в свете, что по причине бедности великокняжеского малого двора Екатерина Алексеевна с юности сама кроила и шила себе платья и не оставила этого увлечения и сейчас.
      Бросилось в глаза то, что на дамских платьях были прикреплены кавалерственные ордена Святой Екатерины великомученицы, правда, без лент, но Екатерина II Алексеевна несла на своей полной груди все награды с муаровой Андреевской лентой через плечо.
      Отдельно позади лениво передвигались вице-канцлер князь Алексей Голицын, генерал-прокурор Сената князь Александр Вяземский, обер-прокурор Синода граф Иван Мелиссино, Президент Военной коллегии граф Захар Чернышов и старейший из сенаторов граф Алексей Разумовский. Президент Коллегии иностранных дел граф Панин замыкал торжественное шествие. Они были облачены в классные мундиры по чину со всеми орденами и лентами.
      Зачем понадобилось соблюдение официального дворцового протокола для празднования заурядного новоселья офицера и чиновника, давно отставленного от службы, оставалось загадкой. У меня возникло смутное ощущение, что гости отбирались исключительно по соображениям их размещения парами за столом. Но главным было то, что государыня оставила дома своего фаворита графа Григория Орлова, а с остальными мужчинами у меня были доброжелательные отношения. Очевидно, в этом заключался какой-то тайный умысел императрицы. Может быть, предлогом стало то, что Орлов не занимал никаких государственных должностей, а меня навестили только официальные лица в ранге министров.
      Я приветствовал всех прибывших как радушный хозяин запросто и без чинов по правилам ассамблей царя Петра и провел в дом дожидаться приглашения за стол: знавший все исподволь провидец Прокопий Пашков на сей раз не угадал их точное количество, и вместе с Кайдашом добавлял предметы сервировки и стулья. Граф Панин удалился вместе с ними.
      Императрица без великосветских предисловий подошла ко мне, взяла под локоть и нарочито громко произнесла:
           - Как себя чувствует наш кавалергард после отдыха в приморском климате? Я тебя хорошо помню по совместным озорным забавам юных лет и по-прежнему люблю, мой верный страж спальных покоев. И колкая гасконская бородка та же, - и игриво поцеловала меня в щеку, для чего ей пришлось приподняться на цыпочках. – Я рада, что суровые трудности, постигшие тебя, не только не сломили неутомимого искателя новизны, но и достаточно укрепили в силах.
      Речь Екатерины Алексеевны была полна тайных смыслов, популярных в масонских ложах, и легкомысленных эротических намеков, которые должны быть понятны не только мне, но и всем окружающим. Я искусственно покраснел, чему учил нас, молодых дипломатов, незабвенный граф Бестужев-Рюмин, и, как полагалось, промолчал. Кроме всего прочего, я бы не нашелся, что ответить: никаких интимных отношений между нами никогда не было – даже невинных поцелуев в щечку!
      Вошел Кайдаш и пригласил всех в столовую залу. Граф Панин быстро и споро рассадил гостей по парам вдоль стола, поместив императрицу во главе, а меня – на противоположном конце напротив. Сам он примостился рядышком с государыней на углу, поскольку дамы для него не привезли. Видно, не нашлось в Эрмитаже охочих до старого холостяка молодиц из «дырявой гвардии», как звали фрейлин лейб-кампанцы!
      Я по этикету первым произнес замысловатый тост за здоровье государыни, несущей процветание Российской империи и обласканному ею безмерно православному народу, не забыв красочных славословий ее молодости и неувядающей красоте, ничуть не тронутой годами и заботами. Она признательно покраснела, но вряд ли слушала политическую компоненту моей речи – ее нескрываемо увлекла вторая часть. Граф Панин довольно кивал на мои слова, но строго покачивал указательным пальцем, чтобы я много не пил.
      Эстафету от меня принял граф Разумовский, перенеся внимание на новоселье и мои давние и безусловные заслуги перед домом Романовых; потом Захар Чернышов вскользь припомнил мою храбрость на поле брани; затем князь Голицын похвалил меня как дипломата и борца за христианский мир, назвав его quae sanctificata pacem en mundi, а напоследок князь Вяземский с подсказки Воронцовой-Дашковой, сидевшей рядом, дал мне высокую оценку как распространителю идей Просвещения, со знанием дела отобравшего французские книги для императорской Вифлиофики. Их речи напоминали обсуждение в Сенате персоны для занятия очередной должности и перевода человека в следующий разряд Табели о рангах. Недавнюю войну никто из них по существу не упомянул ни разу, а поборник чистоты православия савойский граф Мелиссино сидел с отсутствующим видом.
      Императрица прервала наскучивший церемониал, подняв вверх правую руку, и обратилась ко мне:
          - Слышали мы, дружок, что ты побывал в тенетах ведьм курляндских и образумил их отстать от злокозненного языческого ремесла. Поведай нам свою фантасмагорическую историю, чтобы мы узнали, как в заморских землях с колдовством бороться и одолевать потусторонние веяния на подданных. Обратимся же во слух, господа!
      Я поднялся и принялся воспроизводить свою вымышленную повесть об амазонках с их первобытными повадками, с успехом опробованную в трактире «У старого Кетлера», добавив обличительных и дидактических сюжетов, которые, якобы исходя от меня, должны были наставить дремучих ворожей на путь истинный. Их я сочинял на ходу по образцу Фукидида. Слушатели были настолько увлечены, что отставили тарелки. И только граф Разумовский понемногу отпивал вина из бокала объемом с четверть, поддакивал: «Верно-верно, я в Малороссии и не такое видал!»
      Устав изрядно, я для завершения эпической композиции озвучил заклинания, услышанные на озере, приписав их целиком королеве ведьм Икмистолете. Затем, подумав, в заключение напел рефрен песни латгальских девиц, которые купались во ржи в полнолуние.
      Похоже, у меня с третьего раза получилось недурное законченное поэтическое выступление в духе средневековых европейских баллад.
      Княжна Волконская с искренним волнением, порозовев от очевидного девичьего стыда, спросила:
           - Ваша светлость, а как она выглядела, эта королева?
      Чтобы выйти из затруднительного положения, я, немного поразмыслив, подробно описал веснушчатую Реввеку с распущенными огненно-рыжими волосами в холщовой тунике во время совместных поисков папоротника. Я услышал сразу просьбы звонкоголосых фрейлин рассказать подробно об этом обряде, а заодно и о старой литвинке-жрице, и об омовениях в реке, и о прыжках светских дам в холщовых рубищах через костер. Заметив мое утомление, императрица, сжалившись, вновь подняла правую руку и позволила мне сесть. Она лишь спросила:
           - Князь, лесная королева, конечно же, отметила тебя магическим амулетом, заговоренным против всех бед и неудач? Иначе она поступить не могла! Не по-королевски отпустить бесстрашного и несгибаемого воина, не оставив памятного наследства!
      Я почувствовал подвох и промолвил туманно:
           - Нечто такое тайно хранится в моем походном сундучке, но я еще не разбирал его по прибытии в Петербург. Я лишь вчера вернулся в столицу после длительного заграничного вояжа.
      Все присутствующие как по команде возбужденно заговорили, обмениваясь необычными впечатлениями. У фрейлин в глазах появилась хмельная поволока, пугающаяся своей призывностью соседей по столу. Пожилые мужчины потянулись в карманы за спасительными трубками, но выйти из-за стола без высочайшего повеления не решались. Однако государыня не спешила, оценивающе оглядывая меня из своего отдаления.
           - Князь Андрей, ты сам можешь дословно перевести фразы из языка ведьм: что они значат и к кому обращены?
           - Увы, Ваше величество, пока не сумею, хотя многие слова созвучны с архаическими русскими и литовскими корнями. Общее впечатление о содержании я составил, но не рискнул бы в столь утонченном обществе употреблять откровенно грубые простонародные обороты. Молодые дамы могут меня неправильно понять, посчитав дурно воспитанным человеком.
           - Что же, придется мне принять твои нравственные тяготы на свои хрупкие плечи и подать пример, как надо жертвовать собой ради блага народа. Прививку от черной оспы я опробовала недавно для убеждения своего дворянства, перетерплю как-нибудь и простонародные присловья! Да и герцог Петр де Бирон много раз ходатайствовал о приеме Курляндии под российскую державную длань, но дело было не к спеху. Будущих подданных надо лучше узнать, будь они хоть китайцы, и я сделаю вывод, быть ли им или нет под моим скипетром. Пойдем в твой кабинет и запишем непонятные словеса для правильного толкования в Академии наук, а свой угаданный перевод ты мне передашь под запись.
      «Один конспект с моих слов уже сделан маркизой де ля Пуап для Парижа, -  в смятении подумал я. – Неужели наступила пора поделиться ими с императрицей Всероссийской? Впрочем, она ведь на то и Великая матерь Отечества!» И я склонился в смиренном поклоне, в душе восхитившись великим умением графа Панина играть на человеческих чувствах.
      Императрица встала, царственно дожидаясь, пока подойду. Я взял ее под руку и повел в мезонин, изредка направляя плечом. Когда поднялись наверх, она легко оттолкнула меня, повернулась и заперла дверь на ключ. Сняв шляпку, она с задористым любопытством справилась:
          - Что стоишь столбом, кавалергард неутомимый, чай не в карауле?! Мне другой твой столб потребен, с которым проще лежа управляться. Расстегивай быстрее крючки на спинке кринолина, фрейлин здесь нет и звать их не стану! Нам с тобой, бывалым любовникам, помощники ни к чему.
      Крючков было в избытке, но я справился с ними, исколов пальцы до крови. Дальше государыня в помощи не нуждалась, - я раздевался много медленнее. Она, совершенно оголившись, легла на кровать и с хитрой улыбкой взирала на мои затруднения с булавками на блузе. Екатерина Алексеевна вошла в лучшую женскую пору, когда уже не выступают наружу девичьи косточки наверху бедер, лобок не торчит как скалистый мыс над впадиной живота, не видны ключицы, а груди не кажутся нелепыми опухолями на ребрах с болезненными пятнами вокруг тугих детских сосков. Императрица было красива той зрелой полнотой, за которую крестьяне называют женщину гладкою. Она старше меня всего на три года, вспомнил я.
      Сбросив одежду, я вдруг устыдился своей наготы, покраснел и прикрылся руками как девица перед брачным ложем.
          - Почему оробел до паралича в членах, как Тангейзер во дворце у Венеры? Раз бессмертной королевой ведьм овладел, совладаешь и с земной царицей. Разве не похожа я на Икмистолету огневолосую? Красными глаза у меня окажутся попозже, если, конечно, не огорчишь при показе навыков заповедных.
          - Ваше величество, у курляндской лесной королевы я был пленником, а для вас я – верноподданный…, - начал я отступление.
      Екатерина Алексеевна картинно рассердилась и произнесла непререкаемым тоном:
         - Тогда считай себя моим военнопленным! И запомни: императрица я тогда, когда стою или восседаю на троне, а когда я лежу, то всего лишь дочь первогрешницы Евы. Имя придумай сам – любое приму. Твой кровный недруг Понятовский звал меня Катькой как холопку!
      Я вымолвил ласковое «Катюша!» Она тотчас преобразилась, засияв глазами от нежданной радости, и повалила меня на себя, покрывая тело поцелуями и твердя новое имя как диковинный эпитет. Наши тела слились. Ее лицо стало сосредоточенным и покрылось потом, а лоно было наполнено горячей бьющей наружу клейкой влагой. Груди бессильно раскатились вдоль тела, чтобы наши сердца вплотную забились барабанами в унисон. Когда она затрепетала от внутренних толчков, кадык несколько раз дернулся им в такт, как при глотках, то впилась в губы долгим поцелуем. Я ощутил густую солоноватую слюну с вяжущим привкусом дубового отвара, будто она наполнилась им через край.
      Мы легли рядом, и я с усталым безразличием ждал любых слов. Она тяжело вздохнула и положила голову мне на плечо:
        - Пока помолчи, я хочу немного побыть твоей Катюшей! Когда нашим телам и устам еще доведется впитать такой волшебный эликсир, одному Богу ведомо. Ты и впрямь богоподобен, а я в кавалерах знаю толк. Вставай, и послужи простой вдовушке Катюше, пока она лежит, и не превратилась, встав, в матушку-государыню, - она пожала плечами. – Депутаты Уложенной комиссии измыслили мне такой языческий титул как Великая Матерь Отечества, что объяснить европейцам трудно, а перевести на другие языки невозможно без смеха. Матушка-государыня, как ни переставляй местами, не лучше. Государыня означает владелица всей плодоносящей земли, а матушка – либо роженица, либо старушка, либо Богородица. Пойди, пойми! Наверное, иначе в необъятной России, где о частной собственности никто понятия не имеет, поступать было нельзя. Бог с ними, депутатами от сословий! Как говорят: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь!»
      При обоюдной бережливости к нашим чувствам, меня подмывало спросить, в чем была причина моей отставки и предания забвению моих скромных заслуг. Тосты сенаторов говорили лишь о том, что моя опала закончилась, а чем была вызвана, осталось тайной. Пока искал, в какую хитрую форму облечь мой вопрос, она ответила сама:
        - Ты мучаешься узнать, почему я подвергла тебя ссылке? Скажу, хотя императрице виниться не пристало. Однако пока я Катюша, - она улыбнулась: ей очень нравилось ее русское младенческое имя, - такое можно себе позволить. На тебя был навет из Вены и Парижа, что ты хочешь по прибытии в Россию поднять на бунт против меня своих товарищей из Лейб-кампании и оставить на престоле малолетнего Павла Петровича, а регентом при нем сделать Петра Бирона, как скрытого сына Анны Иоанновны и Бирона-старшего. Понятовский же соглашался стать королем Речи Посполитой при условии сурового наказания тебя! Кто завязал такой гордиев узел, по горячности женской дознаваться не стала – вспылила! Однако подмет под тебя побудил без промедления курляндские дела уладить, для чего в Ригу я немедленно поехала. Тогда там ты находился под домашним арестом, и я злорадствовала от всей души, что своего врага опередила.
        - Скажи, Катюша, нашли ли клеветника?
        - Этим долго занимался граф Панин в Тайной экспедиции, - не поверил он подлым подложным письмам. Вкратце говоря, выяснилось, что по излечению от ран в Париже ты написал по должности, как секретный агент при штабе Салтыкова, рапорт Елизавете Петровне о том, что пушечная медь в пушках «единорогах» с изъяном, потому что Президент Военной коллегии граф Петр Иванович Шувалов - казнокрад. Образовав во время войны Артиллерийский банк, он из меди чеканил неучтенную в Государственном банке монету для личного обогащения. Аферы проворачивал его ставленник - начальник снабжения армии генерал-кригскомиссар Глебов. Но императрица Елизавета умерла, и рапорт попал в руки моего дурачка Петра III. Он назло покойной тетушке доверился вору, а мошенника Глебова сделал генерал-прокурором Сената.
        - Катюша, взятки еще петровские воеводы брали, да и монету портить не брезговали! «Наказал Господь невзгодой - прислал царь воеводу!», сказано в старинной русской поговорке.
        - Ведаю об этом! Покойный Андрей Иванович Ушаков рассказывал, что как-то Петр I, будучи не в силах больше терпеть колоссальное мздоимство в Коллегиях, в сердцах пригрозил сенаторам: «Я издам указ, по которому всякий, кто украдет у казны сумму, на которую можно купить веревку, будет повешен!» На что генерал-прокурор Ягужинский ответил: «Неужели вы хотите остаться императором без служителей и подданных? Мы все воруем понемногу — с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой». Знаю, что в Пруссии министры взятки берут по чину по примеру французского кардинала Ришельё, да в основном с иноверцев, а в России вымогают хоть у барина, хоть у татарина!
     Екатерина зябко поёжилась, будто прикоснулась к лягушке.
        - Я проект Указа для Сената подготовила, и перескажу главное по памяти: «Нельзя промыслы государственные отдавать в откуп единоличный. Ведайте, господа высокие сенаторы, что из кормушек казённых впредь не персоны, а едино государство сыто будет. Если самое насущное - хлеб, дрова, мясо, треска - станут продавать хоть на копейку дороже, то таких наживщиков стану штрафовать жестоко. Главные продукты питания более не будут поступать в монопольное право частных лиц, - не умедлите возвратить государству всё то, чем вы неправильно обладаете. Растащить всё можно, даже из такой бочки бездонной, какова Россия наша».
        - Катюша, грешен, сам взятки с иностранцев в Митаве брал!
        - С них не убудет, да и для блага России князь Оболенский шутом прикидывался! - игриво шлепнула меня по щеке.
        - За что была мне опала? - добрался я до сокровенного царского помысла.
        - Шувалов и Глебов начали интригу против тебя, и сочинили много фальшивых, но убедительных писем из Парижа на гербовой посольской бумаге, где ты предстал душой заговора супротив короны. Когда я Шувалова отставила от службы, он успел часть из них отправить в Лондон через лесопромышленника Вильяма Гомма, заплатив ему 300 тысяч рублей. Мне Уильямс по старой дружбе прислал их копии. Ну как мне, слабой женщине, было не поверить: князь из старинного рода Оболенских вполне мог возглавить дворянских вольнодумцев и подлый люд, как сделал в начале Смуты Василий Шуйский!
     Она переменила позу, улегшись на бок и сжав колени, отчего стала казаться беззащитной:
       - Глебова я прогнала с должности 3 февраля 1764 года  с предписанием - «впредь ни на какие должности не определять». Никита Иванович добился у него по-свойски в опале признания в наветничестве, и доложил мне. Ну, скажи, князь, каково императрице каяться в ошибке?
     Екатерина мучительно искала слов, чтобы извиниться, но делать этого не умела, привыкнув царствовать. Она, в конце концов, привлекла меня к себе и крепко поцеловала в губы; я приласкал сосок на ее большой груди.
       - Когда обнаружила, что подлинно толковых и преданных людей вокруг мало, о тебе вспомнила. Можешь понимать мое сегодняшнее пребывание в твоих объятиях как самое глубокое покаяние. Там, глядишь, возьму и ребенка от тебя рожу, да в графы возведу - больно сладко с тобой было! В честь твоего большого подвига во имя сохранения империи наше дитя доношу. Как прозывается твоя вотчина?
       - Село Рожествено, селение около Твери.
       - Значит, быть ему графом Рожественским по моей воле. Имя ему дадут попы по крещению. И будь с ним в дружбе, ладно? – тихо взмолилась она.
       - Катюша, а правда ли в свете болтают, что у тебя любовников не счесть, как у царицы Клеопатры? Не верится мне в это: ты беспредельно искренняя в плотской любви.
     Она начала хохотать, утирая слезы:
       - Так это я сама слухи о бесчисленных любовниках придумываю и с помощью фрейлин и прислуги распространяю среди сановников и гвардейцев, чтобы монарший авторитет поддерживать в глазах венценосных сестер и братьев в Европе! Издревле считается, что здоровье царя гарантирует силу и процветание его народа. Людовик XIV – «король-солнце» был далеко не глуп, когда при тяжелой подагре очередных юных женщин своими любодейками ежегодно объявлял: значит, для простого народа он выглядел полным сил и здоровья, ибо оставался жадным до женщин, что всегда служило доказательством крепости мужчины. Это придавало людям уверенность в том, что король Францией разумно управляет ими. С него пример беру в публичном облике, а на деле я к одному мужчине привязчива, если он со мной на пару совершенствуется. Орлов – человек властный, но чересчур гвардеец, чтобы науки усваивать; книг не открывает, и пьет чересчур много! Не способен будет Григорий измениться, расстанусь с ним, сил у меня хватит, а пока жалею его сильно – семь лет вместе! С тобой первым после помазания на царство решилась обет верности нарушить, и сейчас думаю, не зря ли годы с ним потратила?
       - Катюша, позволь задать нескромный вопрос: сколько я помню, ты по-русски всегда говорила без акцента, и сейчас его не слышно. Почему при сановниках и приближенных в твоей речи появляется какой-то нарочитый чужеродный выговор?
       - Милый мой хитроумец, делаю так специально, дабы показать, что они мне, императрице, не ровня, что я – другой, высшей породы, что меня возвышает над ними. Помнишь, в Европе юристы  при публике зачитывают документы на латыни, которую никто не понимает, и от этого судейский авторитет  непререкаем. Приходится коверкать произношение!
    Да, искусством управлять государыня овладела, и думается, философия ей была подспорьем.
    Я оделся, что придало мне смелости, и сказал, пока она лежала передо мной – умная с великой силой воли, но слабая по естеству женщина:
      - Катюша! Я хочу тебе подарить амулет лесной королевы, которой ты ни в чем не уступаешь. Это – драгоценный цветок папоротника, приносящей удачу, победы, любовные и материнские радости. Ты будешь понимать язык зверей и птиц, отличать недругов от друзей, и сможешь находить клады повсюду, куда пойдешь. Пять лучей означают пятерых великих деятелей России, которых ты скоро возвысишь, и они составят вечную славу твоему царствованию.
    Достав из потайного кармана камзола коробочку с брошью, я протянул ей с поклоном камер-пажа. Она со снисходительной улыбкой покачала головой:
     - Сколько живу, столько диву даюсь на вас, мужиков! Кто же женщине в постели украшения дарит?! Ей же тут же хочется на себя примерить, а на какое место его цеплять голой бабе? – она нехотя поднялась с кровати. – Ладно, сладкий оборотень, помогай одеваться, раз больше не хочешь во мне женщину видеть. Да, пока я корсет надевать буду, слова колдовские потаенные запиши на бумагу. Кстати, как ты перевел вопли ведьм? Прочти, пока туалетом занимаюсь. До двери зови меня Катюшей, велю!
     - В Виндаве в библиотеке английской торговой миссии нашел научный трактат посланника в Калькутте сэра Вильяма Джонса со словарем староиндийских слов. Я сверил с ними свои записи, и вот что получилось. Послушай! «О, Огонь, отец! О, Вода, мать! О, богоподобная повелительница, в небе летящая! О, матка-детородница внутри меня! Мои верхние уста нежны как у ребенка! У меня божественная грудь! Мой сладкий сок течет из мягких нижних губ! Я жду с нетерпением большого фаллоса, Шивой данного мужчине! Соедини нас обнаженными! Дай мне ребенка, похожего на бога!»
    Государыня от удивления отложила пудреницу и задумалась:
     - Какая трогательная органическая поэзия – простая в словах и возвышенная в чувствах! Сколь забавно, но точно названа женская грудь – «куча». Мы с сиюминутными заботами оторвались от вечной гармонии с природой, в которой люди – высшие боготворные существа. Изложи в стихах и подари мне этот гимн любви! Но ты не сказал, что означает мелодический клич «Лиго, лилиго!»
    - К гимну ведьм он прямого касательства не имеет. Это призыв – «Крестись, дважды крестись!» на индобалтийском наречии! Наверное, это влияние меченосцев, которые земгальцам прививали католическую веру огнем и мечом.
    - А о чем говорится в ритуальной песне? - она была неутомима в любопытстве, хотя об горячем интересе императрицы к научной истории при дворе судачили издавна.
    - Я не академик Миллер, но попробую тебе объяснить ход своих рассуждений. Если отталкиваться от от санскритского понятия kumaara, означающее «рождение человека», то перед нами предстает исковерканное индийское двустишье. Не вдаваясь в детали, ее смысл в литературных печатных выражениях можно передать следующими словами:
                Ночью страстной придет с соленой влагой красота,
                Понесусь туда я птицей, чтоб быть ребенком привита!
      Дальше следуют призыв «лаалай», то есть «ласкать ее животворящим хоботом - sun’sam». Вряд ли необразованным крестьянкам и горожанкам известен подлинный смысл заклинания на древнем евразийском языке, но, вероятно, они интуитивно его ощущают, раз передают его из поколения в поколение от неведомых предков до наших дней.
    Заметив, что она с интересом ждет продолжения, я закончил повесть о своих научных изысканиях на веселой ноте:
      - Слово «пала» означает костер, «рета» - мужское плодотворное семя, а вот с «ки» и «бела» у меня ненадолго вышло затруднение, пока не обратился к римскому географу Плинию. Он писал, что древние халдеи звали свою главную богиню Кибелой, бывшей прародительницей всех языческих богов. Ее имя, в общем, переводится как «рожающая больших детей у воды». Получается, что из Азии ее образ перекочевал с Великим переселением народов к нам, на север Европы, под именем Купалы. Православные священники после крещения Руси для искоренения варварских обычаев объявили, что Купала – мужчина, к тому же Иван, который детей по анатомическим причинам родить не способен, но это не помогло извести первобытный обряд. 
     - Князь, ты, оказывается, к тому же прирожденный поэт с учеными склонностями. У тебя нашлось столько талантов, что остается возрадоваться. что ты находишься сейчас в числе моих близких друзей. А коли станешь недругом, простой опалой не отделаешься - в Шлиссельбурге остаток дней проведешь и сгниешь заживо. Помни и служи мне честно.
    Приведя себя в надлежащий вид, императрица придирчиво осмотрелась в зеркале, надела подаренную брошь и обернулась:
     - Ты фридрихову серебряную шпагу сейчас обязательно надень. Я не возбраняю потому, что взаправду знатно отличился перед двумя коронами. Красивая игрушка тебе, кавалергарду, к лицу, да и к месту придется!   
     Мы вместе возвратились к гостям, которые были навеселе и танцевали. Граф Панин вопросительно посмотрел на меня, но я пожал плечами – рядом размеренной поступью шла императрица Всероссийская Екатерина II Алексеевна с непроницаемым лицом матушки-государыни, но с играющим филигранями на свету цветком папоротника Катюши на верху левой груди. Дойдя до красного угла под иконами, она кивком оставила меня стоять.
     Она подняла правую руку, чтобы завершить празднество, и приказала всем встать за своей спиной. Затем она повернулась ко мне:
       - Князь, благодарю тебя за сердечный прием и хлебосольный стол. При всей свите признаюсь, что была неправой, объявив тебе недоверие и опалу. Ты достойно с риском для жизни доказал свою преданность престолу. Прими мои извинения!
     Императрица властным жестом подозвала генерал-прокурора Сената князя Вяземского и потребовала:
       - Генерал, прямо в руки передай указ о награждении князя Оболенского орденом Святого Андрея Первозванного с полагающимся пансионом и привилегиями для вдовы и потомства. Граф Никита Иванович, надень на князя должные знаки ордена. 
     Я с поклоном взял наградной лист и замер в лейб-кампанской торжественной стойке, пока граф Панин вешал на шею орденский знак на цепи, крепил к мундиру алмазную звезду и перекидывал мне через плечо синюю муаровую ленту.
     Выждав паузу, императрица сказала:
       - Я удовлетворяю с добрым сердцем просьбу князя Оболенского взять в жены Анастасию дочь Тимофееву, урожденную крестьянку, с пожалованием личного дворянства в случае рождения сына и правом воспринять фамилию мужа и отца ребенка. От себя прошу передать ей пожелание - быть под стать супругу и воспитать детей и внуков в достоинстве и преданности престолу, - и она протянула мне руку для поцелуя.
     Прощаясь, императрица повелела:
       – Предоставляю тебе, князь Андрей, два месяца отпуска для переезда с  семейством в Санкт-Петербург на постоянное жительство. Поступишь на прежнюю службу к графу Никите Ивановичу, но всегда будь готов выполнить любой мой приказ с твоим старанием и выдержкой. Впереди Россию ждут нелегкие испытания, сам знаешь.
     Мы с Кайдашом проводили государыню с придворными до ворот и вернулись за стол. Я был голоден, но есть горячего не хотелось – сказывались пережитые волнения. Бранко разделил со мной по-братски штоф анисовой водки под рыбную закуску, когда в залу торопливым шагом в запыленных сапогах вошел граф Панин. Он был без своей вальяжной палисандровой трости, отчего чуть-чуть прихрамывал, но был в превосходном настроении.
       - Водку пьете, господа авантюристы? – он сел рядом со мной. – Налейте-ка и мне гвардейскую чашу, князь, и положи в тарелку поболее сала копченого: за нашими делами угоститься не успел, да и, соседствуя за трапезой с государыней, не принято объедаться. Поднимаю сей бокал за полнейший успех предприятия: только что получил важные донесения, которых долго ждал, и узнал о последних распоряжениях Екатерины Алексеевны. Расскажу, когда не спеша выпьем и закусим. Во здравие, друзья!
     Мы, наверное, со стороны напоминали солдат после суточного перехода, когда и краюха хлеба манной небесной кажется, а фляга водки – четвертью шампанского вина! Граф Панин принимал пищу по-французски обстоятельно, не роняя ни единого слова, сосредоточившись на пережевывании содержимого блюд, которые Прокопий Пашков менял с прилежанием. Мне оставалось дожидаться его насыщения.
     Наконец, он отодвинул посуду и раскурил трубку:
       - Сообщаю вам первую новость. Герцог Бирон слег с тяжелым сердечным приступом после того, как его полюбовница София Потоцкая сбежала из богемского Карлсбада со своим кузеном Юзефом. Они обвенчалась в польском городке Калиш. Кажется, они прихватили с собой немного сокровищ из бироновой кубышки. Говорят, что после апоплексического удара Бирон стал очень плох, - частичный паралич и заикание, - и если встанет на ноги, то отъедет на длительное лечение в Берлин. Мой агент считает, что он вряд ли сможет дееспособно править в Курляндии, но протянет долго, если будет вести размеренную жизнь без излишеств с горячими девками. Поднимем, богатыри мои, стопку за его здоровье!
     Закусив с удовольствием, граф Панин продолжал:
       - Новость вторая. По приезде от вас, государыня навестила графа Орлова, нашла его сильно пьяным и приказала немедленно отправляться в Киев помощником фельдмаршала Румянцева. Не иначе императрица вознамерилась его воспитанием заняться! На мой взгляд – это пустая затея: волк верным псом не станет, сколь ни натаскивай его! 
     Я пожал плечами, - чтобы быть заместителем у Румянцева, Григорию Орлову надо хотя бы немного побыть полковым начальником! Он же с низшей должности командира артиллерийской батареи «единорогов», привезенных для испытаний под Цорндорф, взлетел прямо в фельд-адъютанты к Президенту Военной коллегии Петру Ивановичу Шувалову, и занимался доставкой его секретных пакетов с сомнительным содержимым. Однако его неуживчивый нрав взял верх над карьерными перспективами: Шувалов через год легко расстался с ним, пристроив ротным казначеем в Преображенский полк. Поприще военачальника было не по уму графа Орлова. Военных талантов у него не имелось, но амбиций хватило бы на императора! Впрочем, он туда прямиком и метит.
       - Новость третья. Ротмистр Бранислав Кайдаш, извещаю тебя, что письменным приказом шефа Кирасирского полка Ее величества государыни-императрицы Екатерины II Алексеевны ты переводишься в означенное подразделение в том же звании на гвардейское жалование и довольствие. На сдачу дел у Олонецких драгун тебе дается десять дней.
     Бранко подскочил на стуле, сияя лицом, обежал стол и начал благодарить графа Панина, путая русские и сербские слова. Тот похлопал его по плечу и сам разлил водку по большим бокалам.
       - Андрей, того времени мне хватит и с офицерами кутнуть, и мою Нежелю выкупить! А в Петербурге к алтарю ее поведу! - крикнул на радостях Кайдаш.
       - Кто-то о державе печётся, а солдат только к бабам влечётся! - проворчал по-доброму граф Панин.
      Мы выпили стоя за новое назначение и грядущую свадьбу моего друга, после чего граф Панин обернулся, чтобы посмотреть на настенные часы. Они начали отбивать десять часов.
       - Сейчас прибудет и четвертая новость! О ней оповестит нас твой хитроумный приказчик Прокопий Пашков. Потерпим чуток, а пока поговорим о долгах. Итак, друг мой Андрей, с тебя причитается триста семьдесят рубликов серебром. Во-первых, как ты знаешь, в России орденов не вручают, а дают наградной лист, чтобы кавалер сам заказал златую цепь и бриллиантовую звезду у ювелира по своему доходу и вкусу. Я решил тебе подсобить, чтобы дважды августейшую матушку не волновать и в соблазн лишний раз ее не вводить, и изготовил самые начетистые знаки у своих мастеров из Тайной экспедиции, не чинясь расходами, на личные сбережения. Сам знаешь, князь, - на завалинку не ходят в валенках! Во-вторых, сто рублей я отдал твоему гофмаршалу, чтобы он стол для пира снарядил. Выходит, что в круглые двести рублей ты мне обошелся в Петербурге.
       - Никита Иванович, я с великим удовольствием возмещу ваши затраты. Но откуда взялись еще сто семьдесят целковых долга? – с замиранием сердца и, надеясь на самое великое чудо из всех сегодняшних диковин, какие мог сотворить, только граф Панин, срывающимся голосом спросил я.
       - Всякому овощу свое время, - верно сказано в «Домострое». Неси ефимки, а чтобы вполовину легче было рукам, - золотые монеты из курляндской мошны, и быстро. Остальное увидишь через малое время, и, воспарив в ангельские выси, мне все грехи отпустишь,– ворчал граф Панин и посмотрел на циферблат, где стрелки будто замерли. - Дамские модные наряды по нонешним просвещенным нравам вельми дорого стоят, куда каким-то орденам с алмазами тягаться с ними по цене! Карета семейная мне обошлась в семьдесят рублей, а бабье фигурное платьишко – аж в целую сотню монет! Воистину: где имение, а где наводнение! Холостяком быть толковее!
     Вбежав в мезонин, я отсчитал определенную им сумму в луидорах, да с весомым излишком, и возвратился в столовую. Граф Панин, забрав, не считая деньги, приложил палец к губам и указал мне на стул. Немного погодя невдалеке зацокали подковы по булыжной мостовой, дробно застучали женские каблучки по крыльцу, хлопнули входные двери, и в залу вошла моя Настя в сиреневом, скроенном как у императрицы, кринолине и модной шляпке с плюмажем.  Она смущенно улыбнулась и, сделав изящный книксен, сказала:
       - Здравствуй, барин мой любимый! Обрадуйся сердцем - непраздная я!