Шекспир. Как вам это понравится. Эпизод

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ
Не мы одни несчастны, как ты видишь:
Огромный и всеобщий сей театр
Дарует зрелища куда печальней,
Чем эпизод, в котором мы играем.

ЖАК
Весь мир – спектакль всех мужчин и женщин –
Его актёров, с выходом, уходом
В своё, лишь им отпущенное, время,
Играющих бесчисленные роли.
В нём акты – семь периодов из жизни.
Сперва младенец хнычет и слюнявит
В объятьях няньки. После, нытик – школьник,
С румяной рожей и своею сумкой,
Ползёт улиткой поневоле в школу.
Потом, влюблённый, словно горн вздыхает
С балладой горькой о бровях любимой.
Затем солдат, проклятий странных полон,
Как лев не стрижен, и ревнивый в чести,
И в ссоре резок, ищет дутой славы,
Хоть в жерле пушки. Далее – законник,
С брюшком округлым каплуна размеров,
Со взором строгим, с бородой парадной,
Раскладов мудрых полон и примеров,
Свою играет роль. Шестой период
Его сгибает. Он – в домашних тапках,
С очками на носу, с мошною сбоку;
Его рейтузы, с юности сохранны,
Уж много шире в голени усохшей,
А твёрдый голос стал фальцетом детским
Со звуком скрипа. И в последней сцене –
Финал сих, полных странностей, историй:
Второе детство в забытьи банальном
Без зренья, без зубов, без вкуса, без всего.


DUKE SENIOR
Thou seest we are not all alone unhappy:
This wide and universal theatre
Presents more woeful pageants than the scene
Wherein we play in.
JAQUES
All the world's a stage,
And all the men and women merely players:
They have their exits and their entrances;
And one man in his time plays many parts,
His acts being seven ages. At first the infant,
Mewling and puking in the nurse's arms.
And then the whining school-boy, with his satchel
And shining morning face, creeping like snail
Unwillingly to school. And then the lover,
Sighing like furnace, with a woeful ballad
Made to his mistress' eyebrow. Then a soldier,
Full of strange oaths and bearded like the pard,
Jealous in honour, sudden and quick in quarrel,
Seeking the bubble reputation
Even in the cannon's mouth. And then the justice,
In fair round belly with good capon lined,
With eyes severe and beard of formal cut,
Full of wise saws and modern instances;
And so he plays his part. The sixth age shifts
Into the lean and slipper'd pantaloon,
With spectacles on nose and pouch on side,
His youthful hose, well saved, a world too wide
For his shrunk shank; and his big manly voice,
Turning again toward childish treble, pipes
And whistles in his sound. Last scene of all,
That ends this strange eventful history,
Is second childishness and mere oblivion,
Sans teeth, sans eyes, sans taste, sans everything.