Помнить, а не вспоминать

          (ноябрь, 2012 год)

          9 мая  Маргарита Кириллова накрывает необычный стол. На скатерти сваренная в мундире картошка, квашеная капуста, лук, подсолнечное масло и четверть буханки чёрного хлеба. Этого ритуала она придерживается с 1945 года, сначала – вынужденно, потом специально.

          А остальное пиршество  стоит в сторонке, чтобы было с чем сравнить. Её стол выигрывает простотой, незабываемой памятью о том, что было в страшные годы Великой Отечественной войны, и о тех, кто был рядом…

          Восприятие происходящего в детстве эмоционально и живо, порой расходится с представлением взрослых, но, как правило, отражает реальность.

            -  Нас было четверо ребят, нам исполнилось по 9 и 11 лет,  и жили мы в то лето 1941 года в Доме отдыха  «Медсантруд», где отдыхали  работники медицины. Здесь работали наши родители. Это была дружная команда. Был Тимур, была Женя, как у писателя Аркадия Гайдара, были увлекательные игры. Вся территория Дома  отдыха находилась в нашем распоряжении. Располагался он в старинной усадьбе Мельгуновых на Воре. Там был большой дом с колоннами, парком и флигелями для гостей. Хозяйственных построек было великое множество. На развесистом дереве среди лесных зарослей мы соорудили шалаш – штаб. Герои Аркадия Гайдара, Майн Рида, Жюль Верна направляли наше воображение. Сыщики-разбойники, лапта, волейбол, чтение  любимых книг.

           И вдруг всё это ребячье великолепие разом рухнуло. Воскресным днём, 22 июня 1941 года.

           Вот как вспоминает об этом сама Маргарита:

           -  Утром наша четвёрка следопытов сидела на скамейке у дома, как на шесте, около главного корпуса. С людьми что-то происходило. Мы не сразу поняли что. Обычно весёлые, спокойные отдыхающие выглядели взволнованными, бегали, суетились, требовали свои документы и немедленной отправки в Москву. А было воскресение, канцелярия не работала.

          Мы сидели притихшие, глядя на эту необычную обстановку, улавливая отельные фразы: «Немцы бомбили Киев, ровно в 4 часа». Всё как в песне, потом уже: «Киев бомбили, нам объявили, что началась война». Какая-то невидимая преграда разделила нас - детей и взрослых, слушавших по радио Вячеслава Михайловича Молотова.

       Разделила ненадолго.  Дети ещё продолжали жить по инерции в своём беззаботном детстве, где всё было иначе, чем у взрослых. Они с полной уверенностью рассуждали: «Ну, уж, наши дадут фашистам! Война и недели не продлится. Ну, две недели от силы…»

       Кончилось последнее лето детства. Каникулы тоже закончились, не начавшись, как следует.  А  дети войны, стали то ли  невоенными солдатами, то ли военными не солдатами.  Неожиданно для всех быстро, в течение двух – трёх недель, уютный, беззаботный Дом  отдыха  «Медсантруд» превратился в непонятный, суровый госпиталь 4038.

       Он представлял собой большую территорию с хорошо организованным хозяйством. Лечебный корпус, кухня – столовая, санитарный  дом с прачечной, парикмахерской и баней. Рядом физкультурно – оздоровительный  кабинет и аптека. Водонапорная башня, большой спортивный стадион. Гараж, мастерские, склады – немаловажные  для госпиталя службы военного времени обеспечивали всем необходимым.

       Лечебное учреждение практически справлялось со всем самостоятельно. Сотрудники собственными силами выращивали картофель и овощи. Собирали в лесу ягоды. Необходимое  в хозяйстве оборудование привозили из города. Все жили в то время без излишеств, сурово, порой скудно в питании. Но всегда спокойно и целенаправленно шли к одной, единой цели – к Победе над фашистами.

       Госпиталь работал как прифронтовой до глубокой осени 1941 года. Уже было вырыто множество убежищ, на несколько человек каждое. По ночам виделись ужасающие картины бомбёжек Москвы. Звуков не слышно, только далеко – далеко виднелось полыхающее небо и режущие глаз  огни прожекторов  зенитчиков,  ловящих в скрещенной точке фашистский самолёт.

        Несколько раз  немецкие самолёты пролетали и над госпиталем, чтобы сбросить оставшиеся бомбы. К счастью, обошлось без жертв. Сборы к эвакуации шли, не нарушая установленного порядка. Проблем было множество: распределить по другим госпиталям лежачих больных, выписать подлечившихся, отобрать и упаковать  всё необходимое, решить, кто из персонала эвакуируется, раздать отъезжающим сухие пайки.

        Маргарита долго не могла понять всего, но точно помнит, что паники не было:
        -   Наконец, всё потихоньку уладилось. Наступил день отъезда. Накануне выдали по сухому пайку – целый солдатский котелок изюма  взамен сахара. На нас, детей, это очень благотворно подействовало. Машины с ранеными, персоналом и их семьями, а также многочисленными тюками были доставлены на станцию Чкаловскую.

       Под непрерывной бомбёжкой началась погрузка в подогнанный грузовой состав. Детей и женщин временно поместили в убежище. Всё происходило как будто нереально: в темноте, под страшный грохот бомбёжки, казалось, в полной неразберихе, с какой-то стремительной скоростью нас разместили по теплушкам. Вдруг состав дёрнулся несколько раз и с трудом стал набирать скорость.

       Позже мы узнали, что машинист вывел состав раньше времени, и это спасло нас, так как на то место, где стоял поезд, упало несколько бомб. Москва осталась позади, а впереди ждала неизвестность и, как оказалось, целый месяц пути, однообразного, скучноватого, неустроенного и, однако, не лишённого маленьких радостей и  больших надежд.

       Как все радовались встречным эшелонам с солдатами и боевой техникой, которые шли помогать Москве! Так что никто не роптал на многочасовые задержки. В нашей теплушке ехали сотрудники с семьями и были санитарные вагоны для раненых, а медицинское оборудование и продовольственные запасы размешались отдельно.

       Меня   поражало, что хлеб выдавали в замороженном виде. Прежде чем резать, он должен был оттаять. За водой и кипятком бегали на больших остановках. Вот так отстала от поезда моя мама. Она пошла за водой, а состав неожиданно тронулся. Догоняла она нас на попутном паровозе, где помогала бросать уголь в топку. Через два дня догнала, - вся чёрная, еле отмылась. Страху-то было!
 
       Выехали  из Москвы поздней осенью, а прибыли в Гурьев, что на берегу Каспийского моря, снежной зимой. Река Урал рассекает город надвое: с одной стороны – Азия, с другой – Европа. Так и жили  в Азии, а в госпиталь ходили в Европу, через Урал по протоптанной тропе.

       И вдруг приказ – о возвращении! Госпиталь сворачивался в обратную дорогу, в Москву. Настроение -  восторженное. Прощались  с казахами, как с хорошими друзьями. Местное население  было очень  доброжелательным. Напекли  на дорогу лепёшек. Подарили варежки из верблюжьего меха, которые потом  долго выручали от морозов.
        Душу просто распирало от счастья: госпиталь с оставшимися ранеными и всем своим скарбом двинулся по той же дороге, но в обратном направлении – ДОМОЙ.

        Без особых приключений ехали назад почти месяц: так же пропускали военные эшелоны,  так же часами простаивали на станциях и даже на пустыре. Обратная дорога вела в настоящую госпитальную жизнь, какой  ни взрослым, ни детям ещё не довелось изведать.

       Дорога в оба конца и недолгая жизнь в Гурьеве заняли не более полугода. Ранней весной медицинские работники Дома отдыха «Медсантруд», ставшие в одночасье с приходом войны медиками госпиталя  4038, возвращались через места, где ещё недавно шли тяжелейшие бои, следы которых были видны везде.

        В эшелоне была одна открытая платформа, часть которой занимала колёсная техника. И вот, в один прекрасный день на этой платформе собрались все, кто мог. Погода была прекрасная, настроение великолепное. Весь день состав шёл без остановок.

      -  Приближались к Москве, - вспоминает Маргарита Кириллова.  -  Все смеялись, шумели.

         И вдруг без всякого уговора шутки и смех стали тише и совсем замолкли. Растерянно и грустно смотрели на мелькающие картины, заставившие всех застыть от горя:  разрытые снарядами поля, искорёженная военная техника, упавшие от взрывов деревья.

       Чем ближе к Москве, тем страшнее картина. Нам даже почудились  лежащие то тут, то там трупы. Но этого не могло быть, времени прошло достаточно с момента битвы. Радужное настроение, тем не менее, улетучилось. Колёса поезда отстукивали последние километры.

       Все молчали, задумавшись перед новым поворотом судьбы, которая вновь возвращала нас в прежние места: в госпиталь на вершине холма с деревнями по обе стороны, с узкой и глубокой речкой  Ворей, извивающейся у подножия, и бесконечными полями и лесами.

       А для меня здесь представилась ещё одна возможность побывать в детстве.  Школа и госпиталь располагались бок об  бок, соприкасаясь стенами там, где находились пекарня и мастерские. Не без участия госпиталя от города Щёлково открыли при школе пионерский лагерь, последний на моей памяти. Две большие армейские палатки: в одной деревенские (от школы и госпиталя), а  в другой – щёлковские, или городские, как их величали. Вместе и дружно ходили мы в главный корпус к лежачим больным.

       Особо запомнились первые выступления в палатах, где лежало много раненых, а их койки были впритык. Но нашёлся в палате свободный уголок, где я в жутком смятении исполнила что-то акробатическое и прочитала стихотворение «Киска и Бориска». Вот такое простое решение проблемы. Моё выступление, как и все наши последующие, заканчивались аплодисментами  с железным грохотом. Это раненые в руку выражали свою благодарность всеми подручными средствами.

        Не одни концертные шедевры дарили дети раненым. Была, кроме этого, настоящая и совсем не детская помощь государству – дети работали в поле наравне с взрослыми: сажали и собирали картофель, свёклу, морковь, капусту, турнепс. Пропалывали, окучивали, прореживали, поливали. И это уже не пионерское задание в период пребывания в пионерском лагере, а напряжённый труд и в жару, и в холод, и в голод.

       Вечерами госпитальная столовая превращалась в клуб. В дни представлений от всех корпусов тянулись цепочки людей: кто-то ковылял на костылях, некоторых несли на носилках сами раненые, бодро вышагивали лишь те, у кого были повреждены одна, а то и обе  руки.

        Первой  постановкой на сцене стала поэма А.С.Пушкина  «Цыгане». Актёрами были сотрудники госпиталя, а ребятишкам доверили роли цыганят. В общем, спектакль удался. Очень  удачно началась  эта самодеятельная эпопея, зачинщицей которой стала  мама Маргариты - Титова Вера Ивановна, подтвердившая пословицу  «Дорога не песня, дорог запевала». Она была очень  одарённым человеком и талантливым организатором. И более того,  хорошим психологом. Медики лечили тело, а она  лечила души и смягчала сердца людей, потерявших на войне родных и близких. С мужем они составляли одно целое, удачно дополняя друг друга. Капитан Титов Павлин Григорьевич был замполитом и очень уважаемым человеком, как среди раненых, так и среди всех сотрудников госпиталя.

        У работников госпиталя были свои подсобные грядки, поэтому главной едой – картофелем, на зиму были обеспечены. Одна грядочка предназначалась для овощей и зелени. Вот тут уж фантазировали, но вкусу.

        Картофель, конечно, был вне конкуренции, с ним соперничала только капуста. В подполе стояло длинное корыто, в котором сечкой шинковали капусту с морковью, затем солили в бочках. Зимой это было второе царское блюдо. Благодаря всему, что выращивалось на наших грядках, сотрудникам госпиталя удавалось не сильно голодать.

        Но вот чего действительно не хватало, так это хлеба. «Хлеб – всему голова», - так считают  в народе.
 
      - И не зря! – соглашается Рита. Я помню, что в школе на завтраки давали сначала кусочки чёрного хлеба, потом простые печеньица, а в 1945 году, когда училась уже в 6-ом классе в Москве, настоящие бублики. По детским карточкам полагалось 400 граммов чёрного хлеба.

        На всю жизнь запомнила запах белого хлеба, который выпекали в госпитальной пекарне для раненых, и запах чёрного хлеба, вынутого из русской печи. Сладковатый, пряный, душистый, даже в запахе сытный. Я говорю всё о запахе, потому что хлеб этот доводилось пробовать крайне редко. Лето в 1943-45 годах выдалось ягодное. Как говорят рыбаки,  ягода пошла косяком  и по очереди: черника, потом малина, ежевика. Самая первая    - земляника, да такая крупная, сладкая. Верите, пишу, а сама вижу её ясно и аромат божественный чую. Места мы хорошо знали.

        Найдёшь поляну, всю красную от ягоды. Осторожно, чтобы не потоптать, проберёшься к середине – и пошла кругами. Бывало, что целый бидон, литра на три, наберёшь. И сама, конечно, угостишься, и для раненых сбережёшь. Малина, ежевика – тоже хорошо. Правда, злая крапива да острые колючки всё портили. Черники много, а комаров ещё  больше, правда, только в лесу. А так места песчаные. Все эти ягоды   витаминизировали нас впрок на зиму. В госпитале тогда мало кто консервировал: сахара – то не было. Только сушили ягоду для чая, а это совсем не то. Вот и наедались летом.
 
        Пока  писала воспоминания, я вернулась не только в военное время, но и в детство, глазами которого и сейчас смотрю на людей: через призму доверия, любви, надежды, веры и счастья. Именно то время научило меня, что люди в основе своей хорошие, но только иногда, по каким-то причинам, позволяют себе быть плохими. Пусть это случается как можно реже!