Пустячный случай

Пустячный случай.

Солнце уже просвечивало сквозь шторы. Бойко судачили воробьи в кроне могучего клена, чьи ветви пытались вцепиться в подоконник шестого этажа. Стрельцов сладко потянулся в постели, как кот зажмурил глаза от удовольствия и вдруг взвился, подхваченный порывом молодых, нерастраченных сил. Через настежь открытое им окно в спальню хлынуло мягкое сентябрьское утро.
Максим немного постоял на балконе, глядя, как тает легкий белесый туман и блестит тончайшая пленка влаги на крышах соседних домов.  Густо синий Днепр лежал лентой вдалеке.
– Что нам сегодня хозяюшка готовит?– спросил он, заходя на кухню и молодо играя плечами от легкого озноба. И едва сдержался, чтобы не подхватить жену и закружиться. Но Зина стояла у плиты, и это ее спасло. Максим только обнял лучшую свою половину, зарывшись в шелковистые, пахучие волосы. Тут же из детской притопала трехлетняя Олечка и тоже с визгом и смехом уткнулась в мамин подол. Максим с неохотой отпустил теплые плечи, потому что ситуация показалась ему смешной.
– Дети, к столу,– вскоре скомандовала Зина, и Максим с Олей послушно расселись по своим местам. У Стрельцова разыгрался аппетит, и он уплетал за обе щеки. Жене пришлось делиться и своей порцией, что, впрочем, случалось нередко.
После завтрака стали собираться к родителям. Оля со вчерашнего дня канючила: хочу к бабушке. Она сама принесла свое платьице и ботиночки и даже подняла руки: одевайте. Но мама все не могла управиться, сновала по квартире, тормошила и мужа, у которого от хозяйственных работ по субботам и  воскресеньям портилось настроение. Сегодня ему по- настоящему хотелось отдохнуть.
В последний момент мама решила перебинтовать Оле пальчик, что болел у нее всю неделю. Зина лечила его сама, прикладывая мазь, но опухоль не только не исчезала, а все больше захватывала розовый столбик. На этот раз жена, размотав бинт, тревожно позвала:
– Максим,  посмотри.
Ноготок стал лиловым. Краснота шла все дальше. Родители переглянулись.
– Придется все-таки вести в больницу,– решительно сказала Зина, поднимаясь.
– Придется,– без энтузиазма поддержал Максим и, заметно расстроенный, сел в кресло. Вспомнил, что они мечтали побродить по городу, как в старые добрые времена, зайти в кафешку, полакомиться мороженым. А теперь поликлиника, очереди, нервы…
– Пропал день,– вслух заключил Стрельцов и вздохнул.
– Какой ты все-таки…– с неожиданным раздражением бросила жена.– Я, что ли, виновата? Ребенок болен, понимаешь? Скажи спасибо, что не ревет. Пока…
– Жена,– миролюбиво ответил Максим,– я же ничего…просто обидно ... в кои веки собрались…мечтали посидеть…
– Собирайся,– потребовала Зина, потом с минутной лаской и грустью посмотрела на мужа.– Отмечтались ... –  теперь у нас  это чадо,– она кивнула на дочку.
Максим хотел возразить, что они еще молоды; ребенок ребенком, но и себя забывать нельзя. Но уныло промолчал, зная, что не получит поддержки.
Шли через осенний парк. Воздух был так ласковый, нежный и теплый, словно тебя, маленького, гладила по волосам добрая рука старого, немножко грустного человека. Аллеи покрылись хрустящими, разноцветными, как праздничный серпантин, листьями. Акации, даже в безветрие роняли вокруг себя дождь жестких, узких листочков. Они сыпались с чуть слышным треском и шуршанием. Тишина стояла такая, что воркованье горлинок на деревьях казалось громким. Солнце, занавешенное небольшими облаками, колдовало над красками. Тусклый, невзрачный листок вдруг вспыхивал червонным золотом, когда его обливал резвый, игривый луч, вырвавшийся из-за тучки.
Оля, обхватив одной ручонкой шею отца, положила головку ему на плечо и торжественно плыла навстречу этому состарившемуся, задумчивому парку. Тяжесть понемногу наливала руки Максима, но он не жаловался. Зина несколько раз вызывалась помочь ему, но муж спокойно шел дальше, считая это своей обязанностью и получая от этого немалое удовольствие.
Как всегда в субботу, очередь к врачу была большой. Стрельцовы, вздохнув, приготовились ждать. Зато Оля, презирая всякие правила и приличия, шумно топала по коридору, с искренностью открытия тыкала пальчиком: тетя идет, дядя идет. Многие улыбались ей, лишь  худой старик с желчным, сухим лицом, сидящий неподалеку, посматривал на это баловство с раздражением больного человека.
За Стрельцовыми очередь занял паренек лет пятнадцати. Он пришел с такой древней старухой, что все  невольно обратили на нее внимание. Казалось, она знала еще Гомера. Явно обозначенные черепные кости прикрывала почерневшая, словно обугленная, истончившаяся кожа. Глубоко запавший рот, необыкновенная худоба – все говорило о библейском возрасте. И все-таки она была довольно шустрой старушенцией, чуть смешной в своей непоседливости. Она то и дело спрашивала у внука или, быть может, у правнука, скоро ли им идти. Рослый паренек с добродушным лицом незло одергивал старушку, стесняясь ее непонятливости. Глядя на них, каждый, наверно, думал о благословенной старости, которую есть кому утешить. Еще интереснее было наблюдать за внуком; за тем, с какой мужской красивой нежностью, удивительной в подростке, он обходился со своей бабкой.
Дело уже шло к обеду. Понемногу Олечка угомонилась, стала тереть глазки, капризничать. Зина, как могла, успокаивала ее, но дочка хныкала все громче. Обоим Стрельцовым было неловко. Им казалось, что очередь осуждающе смотрит на них, усматривая крамольный умысел обойти ее. Зина тоже занервничала, даже шлепнула дочку, вся вспыхнув лицом и боясь смотреть в сторону кабинета.
Но вот Олечка вроде бы успокоилась, засыпая на руках. Зина не знала, что делать. Очередь двигалась медленно, и можно было дать ребенку поспать. Но с другой стороны, заходить к хирургу со спящим ребенком?
– Что вы ее мучаете?– не выдержала одна из женщин,– сейчас же заходите, все же понимают…
– Да мне неудобно как-то,– отнекивалась Зина,– вот старушка еще сидит, ее бы надо вперед.
– Ничего, ничего,– зашамкала та,– я посижу, мне спешить некуда.
– Ну как?– Максим нетерпеливо поднялся, когда жена  с Олей вышла от врача.
Зина молча посмотрела на мужа и быстро пошла вперед. Только на лестничной площадке скороговоркой обронила:
– Надо везти в областную детскую больницу, там дежурный хирург принимает.– И требовательно добавила: – и, пожалуйста, не кривись.
– Ну что ты, в самом деле…– немного обиделся Максим.– Она мне чужая, что ли?
Оля повернула к нему заплаканное личико. На круглом бочку щеки задержались прозрачные слезинки.
– Маленькая ты моя, – вдруг произнес Максим, немного стыдясь нежности и жалости собственного голоса. Личное  ушло куда-то в сторону, сжалось, уменьшилось до пустяков.
Областная детская больница, построенная давно, располагалась вдали от автобусных и троллейбусных маршрутов. В ожидании такси Зина, сама в легком платье, заслоняла спящую Олечку от  разгулявшегося « свежачка », пришедшего с Днепра.
– Так почему все-таки врач не сделал то, что нужно?– спросил Максим.
– Не знаю,– устало ответила жена.– Молодой. Может, не умеет. Может, не захотел рисковать. А в детской  обязаны. В общем, не знаю, не приставай, – отмахнулась она, считая вопрос праздным. – Что-то такси долго нет, видно, все заняты – суббота. Звони по другим телефонам.
Вдруг одна »Лада» резко остановилась, взвизгнув тормозами, затем попятилась назад, подруливая к Стрельцовым. В машине сидел сослуживец Максима. Розовощекого, улыбчивого, пухленького инженера по прозвищу « Бочонок» знали все на фирме. Стрельцов помнил, что его зовут Саша.
– Вам куда? – улыбаясь, спросил  Саша.– Я вообще-то опаздываю, но вижу – стоишь с ребенком, нос посинел. Куда денешься.
– Спасибо,– искренне поблагодарил Максим, устраиваясь с Олей поудобней.– С утра вот мотаемся.
– А что с малышкой? – вежливо осведомился сослуживец, взглянув на спящее, смятое личико Оли.
– Покраснел пальчик. Мы сперва не обратили внимания, – охотно пояснил Максим.– Жена помазала какой-то чепухой. День не заживает, два не заживает … сегодня глянули – еще хуже. Повели в поликлинику. Говорят: что же вы раньше думали, у вашего ребенка, как это называется?– Максим повернулся к жене.
– Панариций,– едва слышно подсказала Зина.
– Да, панариций. Надо делать операцию, снимать ноготь. Это в лучшем случае. Вот такие дела, – со вздохом закончил Максим.
– М-да, – сочувственно протянул водитель. – У нас тоже всякого бывало, пока подрос. Теперь другие проблемы.
Олечка уже проснулась и сидела притихшая, доверчиво прижавшись к отцу. В приемном покое долго не было дежурной медсестры. Потом она медленно записывала данные, постоянно отвлекаясь на телефонные звонки. Максим, не находя места, нервно расхаживал по комнате, потом не выдержал – рубанул что-то злое и грубое. Вслед за медсестрой жена подняла на него удивленные, печальные глаза. И под этими взглядами Стрельцов осекся, съежился, устыдился своей нездержанности.
Зину с дочкой, наконец, увели в ослепительную перспективу коридоров с их стеклом, никелем и холодной белизной. Максим остался один. Время текло медленно, как бредет уставший путник. Не в силах усидеть, он вышел во внутренний двор. После полутьмы приемного покоя глаза ослепило остывающее маргариновое солнце. Скамейки  все были заняты, Максиму пришлось походить, прежде чем он пристроился на одной из них. От соседей, что приходили и уходили, он узнал, что одна из операционных находится на первом этаже, ему даже показали окно. Через некоторое время слух полосонул детский вопль оттуда.
– Что ж это такое?!– нервно вскрикнул Максим, срываясь с места.
– Мальчика оперируют,– подсказала подошедшая женщина.– Свалился в погреб, ногу сломал, разбил бутыль, теперь осколки вынимают.
« Ну, конечно, это голос постарше,– пронеслось в голове. – Каково его родителям? Сам с ума сойдешь».
Стрельцов опять не смог усидеть, наведался в приемный покой – там никого. Снова вышел во двор, прогулялся вдоль окон. Его потянуло к тому, закрашенному. Матовые полосы на стекле чередовались так, чтобы  никто не видел происходящего внутри. Слышались только отдельные голоса и передвижения по кабинету. Максим потоптался немного и прошел дальше.  И вдруг необыкновенно чистый всплыл перед ним экран соседнего окна, сидящие Зина и Оля, еще какая-то женщина тоже с ребенком.
– Папа!– Оля узнала  и потянулась к нему, вся загорелась радостью, округлилась в восторге, запрыгала у матери на руках.– Папа! Папа!
Максим стоял, слегка улыбаясь этой радости узнавания, что-то спрашивал, но ничего не слышал и не видел, кроме протянутых навстречу ручонок. Слезы умиления, нахлынувшие вдруг, душили его. Только усилием воли Стрельцов сдерживал дрожь губ. Он словно стал на сто лет старше, и собственная жизнь потеряла для него всякое значение.
На пороге комнаты появилась молоденькая медсестра, чересчур серьезная и деловая от сознания своей ответственности. Зина торопливо поднялась, махнула рукой: мол, уходи. Шагая по аллее, Максим подтрунивал над собой: много шума из ничего, буря в стакане воды,  делов-то: разрезать нарыв, смазать чем-то, забинтовать. Но тревога не уходила. А вдруг … мало ли что случается в больнице, стоит только посмотреть телевизор. Максим поежился. Дочка … дети … как, оказывается, больно за них … Впервые за свои двадцать пять лет он размышлял об этом.
Раньше, до женитьбы, встречая в книге или кино нечто подобное, он морщился, считая чепухой все эти сентименты. Отец рискует всем ради минутной встречи с сыном? Ерунда! Натяжка. Теперь понятно  …  как и понятен великий гуманизм жизни – щадить детей. И беспощадность войны. Стрельцов на мгновение представил себе мир без Оли и содрогнулся перед холодом последующего существования. Женщины вообще-то немного эгоистки. У них ребенок – это их ребенок, а мужчина вроде помощника, которому даже не всегда доверяют. Но за кого тогда умирают сильные, суровые, гордые мужчины, что защищают? Свой кров, семью, детей. Без лишних слов и слез. Максим даже слегка посетовал в душе, что песен о матери – уйма, а об отцах он не мог припомнить ни одной. Конечно, это смешно, но все-таки немного обидно за них, мужиков.
Какая-то девчушка лет восьми в стиранном больничном халатике уселась на бетонную ограду неработающего бассейна и болтала ногами, весело поглядывая на прохожих.
– Девочка, слезь сейчас же, простудишься, – наставительно и добро сказал Максим.
Вскоре вышла Зина. Улыбаясь, позвала рукой. Издали белел толстый Олин палец.
– Вот и все, – устало подумал Стрельцов.
Все страхи прошли. Даже неловко, что он так разволновался.  Пустячный ведь случай. Но с другой стороны, за эти несколько часов он стал мудрее – Стрельцов-отец.
Так бывает после веселого летнего слепого дождя – немного неудобств, а потом море свежести, тепла и улыбок. Оля с лицом,  еще недавно заплаканным, с удовольствием перекочевала на руки к папе, и они ушли – маленькая семья со своей маленькой  тревогой в этом огромном-огромном чудесном, но и жестком мире.