Квартирный вопрос, коммуналки, общаги, углы, секс

                (Из цикла «Эпизоды советской жизни»)

   Помните, как Булгаков в своём историко-философском романе «Мастер и Маргарита» устами Воланда, сатаны, оказавшегося в Москве в советский период её существования, сказал о москвичах: - «Люди, как люди, только квартирный вопрос их испортил». «Квартирный вопрос» всегда был важен для людей, живших в разных городах и странах, и в различных исторических эпохах. Но эта важность была величиной относительной, для одних она заключалась в степени комфорта и престижности, а для других в возможности обеспечения своих минимальных жизненных нужд.

   Я не буду рассуждать об общих вопросах жилищных проблем для людей. Об этом сказано во многих литературных произведениях, спектаклях, фильмах, песнях и пр. Я расскажу о своих личных ощущениях человека, прожившего в Ленинграде, в советский период, основные этапы своего жизненного пути: детство, юность, взросление и зрелость. Для того, чтобы не растягивать своё повествование, а воспоминаний об этом периоде хватит на целый роман, я информативно изложу всё в соответствии с проблемами, указанными в названии.

   КОММУНАЛКИ  Я родился и прожил почти 20 лет в квартире № 1 дома № 65 по улице Большая морская (тогда ул. Герцена). Напротив наших окон текла, одетая в гранитные берега, река Мойка, а на её противоположном берегу красовался величественный Юсуповский дворец (тогда Дом учителя). Вообще, на нашей улице, одной из самых красивых в городе, начинающейся от Дворцовой площади (тогда пл. Урицкого), находилось много величественных сооружений: Арка Главного штаба, Мариинский дворец (тогда Горисполком), гостиница Астория, Германское посольство, памятник Николаю I, всемирно знаменитому тем, что лошадь под ним держалась только на двух опорах, и пр., и пр.
 
   В нашем доме, если судить по золоченной потолочной лепке, жили когда-то в «царское время», небедные люди. Нам, к сожалению, после разделения их величественных залов на комнаты значительно меньших размеров, достались только отдельные фрагменты той лепнины. Но, продолжу описание, непосредственно, своей родной коммунальной квартиры.

   В квартире проживало семь семей  в своих индивидуальных комнатах. На общей кухне стояло семь индивидуальных столов, на каждом из которых находились индивидуальные нагревательные приборы для приготовления пищи, типа керосинки или примуса, а рядом со столами стояли индивидуальные корыта с рифлеными стиральными досками. На стенах, кроме общего электросчётчика, располагались и индивидуальные, препятствующие возникновению распрей при оплате за потребляемую электроэнергию. Что же было общее и неделимое, так это туалет, называемый тогда уборной.

   Помните, как Высоцкий в «Балладе о детстве» описывал свою коммунальную квартиру: - «... на 38 комнаток всего одна уборная». Так вот у нас были несколько «лучшие» условия – одна уборная на 7 комнат, с общим количеством жильцов в 24 человека. Не знаю, как уж обходились с одной уборной фантастическое количество жильцов в квартире Высоцкого, но и у нас она практически никогда не пустовала, особенно в вечернее время. После выхода очередного посетителя сразу же входил другой, ожидающий поблизости. Свидетельством занятости уборной было наличие света в щели между дверью и полом, а приближающегося освобождения – звук спускаемой из бачка воды. В случае некоторой неправомерной задержки в уборной посетителя, что могло произойти из-за его увлечения чтением, находящихся там, для нелитературного назначения, газет и журналов, ожидающий, ввиду своего крайнего нетерпения, сигналил ему несколькими поворотами выключателя света.
 
   ОБЩАГИ  Большинство крупных промышленных предприятий и институтов имели общежития. Ну, в заводских общежитиях мне бывать не приходилось, а в студенческих время от времени бывал. Остановлюсь только на двух общежитиях, отличающихся тем, что, в соответствие со своим профилем, одно было преимущественно мужским, а другое – женским. Это общежития  Института авиационного приборостроения и Текстильного института.

   Примечательной особенностью общежития «Авиационного» был почти казарменный порядок. Жившие там проходили по специальным пропускам, гость мог пройти только в сопровождении пригласившего, с просмотром паспорта и соответствующей записью в журнале. Задержаться гость мог только до 23 часов, ни минутой позже. В случае, если пригласивший и гость были людьми разного пола, проверка, опрос и контроль пребывания были более строгими.

   В общежитии был ещё отдельный китайский отсек, со своим дополнительным контролем на входе. Жили китайцы отдельной группой, почти не соприкасаясь с остальными. Дисциплина у них была на уровне армейской. Получать оценки они должны были не ниже четвёрки. Получившие за любой предмет более низкую оценку, или каким-либо образом, нарушившие дисциплину, отправлялись на родину с нерадушными перспективами. Для обеспечения соответствующего контроля у них был свой специальный надсмотрщик.

   Китайские студенты по своему отношению к учёбе значительно отличались от наших. У них не было некоторого разгильдяйства, присущего нашим, они быстро освоили русский язык, и вытягивали из преподавателей, особенно на лабораторных занятиях, по максимуму. Они впитывали в себя знания, как в губку. Мне, прошедшему армейскую офицерскую школу, напрашивалось её схожесть с их учёбой. Может быть, такое отношение к получению знаний сыграло свою роль в фантастически быстрых научно-технических успехах их страны.

   В общежитии «Текстильного» с проходом девчонок было попроще, они бегали туда-сюда, почти не показывая студенческий. Гости женского пола проходили, почти не подвергаясь документальной проверке, им нужно было только ответить на вопрос к кому они идут. С гостями мужского пола разговор был построже, их могли и не пустить, если у дежурной бабки было плохое настроение. Создавалось впечатление, что эта бабка в каждом из них подозревала насильника.

   УГЛЫ  Я не очень лестно описал студенческие общежития, но и в них попасть приезжему студенту было очень непросто, т.к. мест там было значительно меньше, чем желающих туда попасть. Поэтому значительная часть приезжих студентов была вынуждена искать возможности устроиться на жильё в частном секторе. Но ввиду наличия у самих ленинградцев малых жилищных площадей (у подавляющего большинства не было отдельных квартир, а были только комнаты в коммунальных квартирах), снять полностью квартиры или даже отдельные комнаты не было возможности. Да, если бы и создалась такая возможность, у студентов не было для этого необходимой материальной возможности.
 
   Поэтому снимались только части комнат, называемые «углами». И, соответственно, в переговорах или объявлениях фигурировали выражения – «Хочу снять угол» или «Сдаю угол». Физически, подобный угол представлял собой угловую часть комнаты, отгороженную шкафом или ширмой. Такие углы чаще сдавали пожилые одинокие люди, материально нуждающиеся. Обычно женщины сдавали девочкам, а мужчины мальчикам, но были и другие варианты.

   Моя будущая жена, будучи приезжей студенткой, за время учёбы неоднократно меняла такие углы, и мне частенько приходилось сталкиваться с их хозяевами. Обычно хозяйка ставила перед живущей у неё девушкой, как обязательное условие, не приводить к себе мальчиков. И мальчику приходилось, провожая свою подружку, расставаться с ней перед дверью квартиры, а общаться, иногда и допоздна, удавалось только в парадной.
   
   Современной молодёжи, наверное, трудно представить, как было сложно юношам и девушкам моего поколения строить свои взаимоотношения. Нам было просто негде по человечески общаться, я имею ввиду даже не интимные отношения, а просто обняться, поцеловаться, прижаться друг к другу. И виной всему был опять же квартирный вопрос.

  СЕКС  Квартирный вопрос преследовал советского человека не только в период его юности и ухаживания за девушками, но и в семейном положении. Часто молодые поженившиеся пары были вынуждены жить в одной комнате с родителями или другими родственниками, что приводило к всевозможным конфликтам и, даже, к разрывам неокрепших семейных уз. Попробую рассказать о подобных моментах на примере собственной жизни.

   Я жил с отцом в комнате площадью 15 кв.м., в доме на углу Исаакиевской пл. и ул. Якубовича. В этой комнате мы очутились после обмена, по причине выхода замуж моей сестры, нашей большой комнаты в 36 кв.м на ул. Герцена на две маленькие.  Место чудесное и почти самое историческое в городе. Прямо перед домом Исаакиевский собор, слева здание Сената и Синода, Александровский сад с Медным всадником (Пётр I), Адмиралтейство и Нева, справа Астория и Мариинский дворец с памятником Николаю I.

   Упомянув эти два знаменитых памятника, Петру – перед собором и Николаю – за ним, не могу удержаться, чтобы не привести знаменитую пословицу о них, приписываемую самому Пушкину, что дурак умного догоняет да Исаакий мешает.
 
   Естественно, что женившись, в нашу с отцом комнату я привёл свою молодую жену. Первое время мы отгораживались ночью от отца небольшой ширмой, но вскоре он ушёл жить к своей любимой женщине, и мы остались одни. Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни. Боже мой, как мы блаженствовали, ни от кого не таясь, и никого не стесняясь.

   Но вскоре, в результате нашей бурной любви, Люба забеременела, и у нас родился замечательный сынишка, чему мы оба были безмерно рады. Когда закончился декретный отпуск, Люба захотела вернуться на свою конструкторскую работу, она же окончила своё учебное заведение с «красным» дипломом, и не хотела терять специальность. И у нас начались жизненные трудности, требующие решения.

   Бабушек, с которыми можно было оставить ребёнка, у нас не было. Моя мать погибла в Ленинградскую блокаду, а её мать жила на Украине и ещё работала. В ясли устроить ребёнка не было никакой возможности. Выручила дворничиха Дуся, предложившая в качестве няньки свою родственницу, приехавшую из деревни в поисках работы.

   Родственница эта представляла собой девушку, с именем Маринка, очень красивую, но при этом и очень малограмотную. Слушая её, я ещё раз убедился в гримасах социализма. Если летом у них в колхозе ещё была какая-либо сельскохозяйственная работа, то зимой делать было совершенно нечего. Питались они только за счёт летних заготовок. Уехать в город и устроиться на какую-либо официальную работу они не могли, т.к. у них не было паспортов. Выйти замуж за более или менее приличного человека не было возможности, т.к. ребята, призванные в армию обратно в деревню не возвращались.

   И вот, эта Маринка стала работать и жить у нас. Она оказалась очень умелой и трудолюбивой, успевала сварить, убраться, ухаживать за ребёнком, и когда нужно разобраться с соседями. В выходные дни мы освобождали её от всех работ, и она занималась личными делами. При возможности я занимался с ней по повышению грамотности писания и разговора, и она оказалась довольно способной в этом отношении. Ночью мы тоже как-то приспособились, отгораживаясь ширмой. И хотя на оплату и питание Маринки уходила вся небольшая зарплата Любы, все были довольны создавшимся положением.

   Наше статус-кво нарушилось с приездом любиного брата Мити. Живя на Украине, он учился в Киевском заочном политехническом институте. Но оказывается, что на последнем курсе заочного института, студенты должны очным образом посещать занятия. Устроиться на жильё в Киеве у него не было возможности, и он перевёлся в ленинградский Северо-Западный заочный политехнический институт, с возможностью жить у нас.

   Попробую описать нашу ночную бытовую картину. Посреди комнаты площадью 15 кв.м раздвигался двуспальный диван-кровать, на котором спали мы с Любой. Слева от нас располагалась детская кроватка с сынишкой, а за ней диванчик, на котором спала Маринка. Справа от нас на максимально возможном расстоянии в 1м, на раскладушке спал Митя. Установка каких-либо ширм не представлялась возможной. Если бы эту картину можно было заснять сверху, то она представлялась бы как одна единая кровать.

   Само собой разумеется, что какой-либо интим с женой в обстановке полной видимости и слышимости был невозможен. Всё это не способствовало нашим супружеским отношениям, которые иногда находились на грани разрыва. Но мы нашли частичный выход и из этого положения.

   При предварительной договорённости, мы с Любой стали иногда днём уходить с работы, что было не так-то просто. Люба отпрашивалась у начальницы, мотивируя это женской причиной, или связанной с ребёнком. Иногда её отпускали просто так, а иногда приходилось оформлять уход за свой счёт. Я работал на режимном предприятии, выход из которого был возможен только по соответствующему документу, которыми являлись местная командировка или увольнительная.

   Положение усугублялось ещё тем, что из-за отсутствия телефонной связи мы не могли скорректировать предварительно оговорённое время встречи, в случае изменения ситуации. А у меня на работе такие ситуации возникали довольно часто. И иногда при обсуждении какого-либо важного производственного вопроса, когда я нервно поглядывал на часы, мне говорили: - «Феликс, ты вроде женатый человек, а спешишь, как будто опаздываешь на свидание, смотри, сообщим жене». Если бы они знали, что я действительно спешу на свидание, притом, именно, с женой. Вот такой был секс, определяемый создавшимся в то время квартирным вопросом.