Только вперёд. И точка!

        Корр.: «Только вперёд. И точка!» - так назвал свой очерк  Леонид Годин. Это был удивительный человек и замечательный журналист. К сожалению, теперь он в мире ином, но я невольно продолжаю беседу с ним, восхищаясь талантом, и как бы проживая его жизнь, такую же насыщенную, каким по своей природе был и Лёня.
        Я хочу, если это возможно, опубликовать воспоминания Леонида Година в том виде, как они были подготовлены для сборника  «Военное детство – потери и боль», который мы планировали издать. Увы! Не успели…

      Леонид Годин:  Детство моё пришлось не на лучшую пору. Впрочем, кто из нас, советских, положив руку на сердце и раскинув умом, назовёт свою жизнь счастливой…  Умолчу о краях, особенно страшно разорённых в первую мировую и гражданскую войны, разруху и голод. Даже зажиточное Черноземье, такое, например, как Воронежская губерния, где в 1926 я увидел свет, и примыкавшие к ней области, не помышляли об излишествах.
        Безработные плотники, столяры, каменщики, кровельщики, штукатуры, возчики, землепашцы и прочий, не шибко квалифицированный люд, колесил по городам и был готов взяться за любое дело, удовлетворяясь самой мизерной зарплатой – подчас ломтем хлеба, картохой или кашей, миской супа… И всё же детство, когда все « доставали», бились в очередях за ситчиком, добывали резиновые калоши, тазы,  «карасин», мыло, «пашено», детство, как ему и положено, оставалось лучшим временем за восемьдесят с лишним прожитых лет.

        В дошкольные годы, да и подрастая, мы основное время проводили во дворах. В зависимости от погоды и сезонов сражались в бабки, «расшибалочку», «пристеночку». Популярностью пользовались подвижные игры: городки, догонялки, прятки, «казаки-разбойники», бег с жестяным ободком или кружком от плиты – их мастерски вели изогнутой металлической рукояткой. Побеждал тот, кто пробегал дальше и быстрее. Девчонки лет с пяти и даже меньше чертили «классики» и ловко прыгали на одной или двух ножках, искусно крутили самодельные прыгалки, но особо ценились фабричные скакалки.
        Процветала игра в ножички; рисовали на земле круг, в него надо было сначала попасть, а потом отрезать себе «землю», которую по ходу делили на более мелкие части. Похоже на «ножики» были игры в «швайду». Стоя, метали кованый конус в небольшое металлическое кольцо, лежащее на земле. Кто метче, тот и победил.

        Зимой мы тоже не тосковали: бегали на лыжах и коньках, прикрученных верёвками к валенкам, даже не подозревая о других креплениях. Улицы, мощённые булыжником, превращались в катки либо лыжные трассы – благо косогоров на окраине Воронежа хватало, а машин не было. Малышня загружалась в деревенские санки с круто загнутыми полозьями  -  умельцы делали их из дерева без единого гвоздя, на крепление использовалось лыко. На старте ребятня устраивала  «кучу-мала» и с поросячьим визгом неслась по уличкам-переулочкам к реке.

        Взрослые парни отнюдь не брезговали таким же занятием. Собрав девчат, выкатывали на гору «шарабаны», что-то вроде современных болидов, изготовленных собственноручно. На них шли струганые доски, намертво схваченные болтами. Полозья из кованых стальных пластин – от них зависит скорость. Чуть повыше трёх-четырёх саночников восседал рулевой, главное лицо действа, вооружённый длиннющим и весьма увесистым шестом. Сани трогались, и «пассажиры» во все глотки орали: «По-бе-ре-гись! За-да-вим!!!» И мчались но длинной извилистой улице к реке.

         А если по причинам погоды гонки на горе отменялись, то можно было прыгать с сараев в кучи снега, собранного со всего двора. В общем, все забавы, не говоря уж о футболе, чрезвычайно популярном в 30-е годы в Воронеже, требовали ловкости, силы, смелости, сноровки, и пацаньё не страдало простудами, робостью, пропадая до темна на горах и косогорах, купаясь с весны до осени в реке. Думаю, невзирая на скудную кормёжку и прохудившиеся валенки, по части здоровья мы бы дали фору поколениям послевоенных акселератов, да и нынешним ребятам, прилипшим к экранам телеков и компьютеров.

           Пора автору описать не только наши развлечения, но и рассказать о «среде обитания» - улице Бехтеревой, в «прошлой» жизни именовавшейся Вяхиревской. Переименования коснулись множества улиц, переулков и даже тупиков: от центральной магистрали города  - Большой Дворянской, ставшей проспектом Революции, до множества остальных, похвалявшихся именами любимых вождей, героев-полководцев, учёных, писателей, композиторов.

           Гористая Бехтеревка одним концом упиралась в реку, давшую имя городу. С другой стороны она завершалась  домом, известным как «полежаевский». Бывший хозяин, господин Полежаев строил его на века: толстенные кирпичные стены, трёхэтажная  «высотка» надменно глядела на приземистых соседей окнами, собранными из двояковыпуклых стекол-ромбиков, схваченных цементом.
          Были они не пробиваемыми: воспитанные улицей пацаны не раз испытывали их прочность камнями из рогатки – хоть бы хны! Строение ненавидели ребята округи. Причина – банальная: на её крыше вечно «загорали» ленивые голуби, предпочитавшие полёту в поднебесье ухаживанию за особами дамского пола и мужским разборкам. Так продолжалось годами, пока не нашёлся храбрец, вскарабкавшийся по водостоку на крышу и разукрасивший её полосками тряпок.   Развеваясь на ветру, они отпугивали птиц.

         Напротив нашего жилища, отмеченного № 37, стояло одноэтажное строение, на котором красовалась вывеска, где я, пятилетний питомец очага (так в городе назывался детский сад), прочитал по складам: «Воронежская школа глухонемых детей».
        Забегая на полвека вперёд, замечу: уже в послевоенные годы, сменив в столице несколько адресов проживания, я неизменно  оказывался в «шаговой доступности» от школ либо учреждений, в которых учились, повышали квалификацию, отдыхали либо работали люди с дефектами слуха. Моими соседями по очереди  были школы для глухих и слабо слышащих детей, дворцы культуры, курсы повышения квалификации. Не иначе, как рука судьбы привела меня в редакцию журнала «Жизнь глухих»  -  ВЕС», в котором я сотрудничаю по сегодняшний день. А начиналось всё, как видите, с детства.

            Беззаботное детство, памятное играми, ловлей птиц на заросших сорняками буграх, гоном голубей, кладоискательством – оно не минуло, наверное, ни одного поколения земляков. Поиски сокровищ, зарытых в земле или припрятанных в сараях и на чердаках, которые в Бехтеревке утепления ради засыпали гречневой шелухой, никого не обогатили.
          Однако не оказались пустой тратой времени. Во многих укромных местечках мы обнаруживали разбитую обувь, всевозможные бутылки и пузырьки, отслужившие век котелки, паянные-перепаянные чайники, тазы…
        Всю эту рухлядь охотно принимали старьёвщики-китайцы и взамен отоваривали нас  шариками на резинках, пищалками «уди-уди», оловянными пистолетами, снабжёнными бумажными лентами с крупинками пороха, которые палили с оглушительным треском.
        Могли выдать и медяки, на которые мы немедля покупали у морожениц круглое лакомство, обложенное с обоих сторон вафлями.

         Иногда на чердаках попадались старинные журналы «Вокруг света», книги 19 века: Майн Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера, Конан Дойля, кумира наших прабабушек  Лидии Чарской, писавшей сентиментально, но занятно.

         Всю литературу просматривал  Володя Макухин, семья которого переехала в наш двор из посёлка Бутурлиновка. Во всех соседних дворах не нашлось ребят, которые не признали бы его лидером улицы. В то время в Воронеже таких парней называли «богом», «богодавшим» во всех делах.
        Макухин прекрасно бегал на коньках и лыжах. В первую же зиму соорудил шарабан, поставил на него стальные полозья, и мы все терпеливо ожидали очереди промчаться с горы и  вылететь на речной лёд.
       Я подружился с Володей. Мало того, что этот  приземистый крепыш был великий труженик, выделялся силой, ловкостью, настойчивостью, какою-то отчаянной храбростью. Он хорошо учился, был начитан и привил мне вкус к настоящей литературе.
      Увлекался музыкой, даже занимался в музыкальном кружке. Из окон его комнаты часто были слышны звуки домбры.
      По его инициативе во дворе появился турник и отполированная ладонями ось от вагонетки с двумя «блинами» для любителей штанги. Всё это притягивало мальчишек.
       И в году 1936 спорт прочно вошёл в нашу жизнь. Лыжные и пешие походы на Дон, Лысую гору.  Заплывы по реке, купание в излюбленных воронежских местах – «Быстрячке» и «обрывчиках»,   прыжки «солдатиком» с вышки или со знаменитого Чернавского моста, перила которого сохранили следы пуль времён гражданской войны. Карабканье  по руинам Яхт-клуба, где Пётр Первый строил флот – многое связано с именем нашего лидера Владимира Макухина.
       Одного он не мог принять – курение, и потому всячески «позорил» ребят, куривших цигарки, набитые такой едкой махоркой, что уже первая затравка пробивала до слёз.

             22 июня 1941 года разгорелся пожар войны. Он резко разделил время на довоенное и военное.  Её пламя обжигало сердца и военных, и мирных жителей.

              Поздней осенью на одном из последних эшелонов мы покинули Воронеж. Фронт быстро приближался к городу, и теплушка была набита до отказа. В углу нашлось местечко даже для туалета (бочка с водой, которую все именовали «параша»).
          Немцы устроили нам «почётные» проводы: отъехав не так далеко от города, мы увидели состав с вдребезги разбитыми вагонами. «Вот оно – лицо войны»,- сказал старик, наверное, видевший сражения ещё первой мировой войны. Вскоре и наш эшелон не избежал такой же незавидной участи.

             Ехали медленно. Выскакивали на полустанках за водой. В поле выкапывали картошку и брюкву. В лесу подбирали доски, поленья. По-моему, в районе станции Грязи мы смогли установить в вагоне на железном листе, печь, к которой во время войны прочно приклеилось название «буржуйка». Тот же дед прокомментировал: «Не промёрзнем в теплушке. Топлива по дороге полно. Надо собрать бригады заготовителей дров, продуктов, воды».

              Пустыня постепенно превратилась в редколесье, затем появились горы и настоящие хребты. Через несколько дней добрались до Волги, где-то в районе Саратова. Мальчишеский голос с восторгом сообщил: «Смотрите – верблюды!». Названия городков я, к сожалению, не запомнил. Состав больше стоял, чем двигался, а вдоль железнодорожных путей возвышались искорёженные теплушки.
            Зато мы стали очевидцами одной из побед нашей доблестной армии: за полотном валялся сбитый бомбардировщик. «Этот отлетался,- с удовлетворением заметил дед. Стало быть, на первой же платформе надо приобрести газету и довести до общего сведения эту информацию». Газету!?  В степи и лесистой местности мелькали  юрты. На маленьких базарчиках торговали  овечьим сыром, кислым молоком и лепёшками. В предгорьях появились двухколёсные повозки – арбы, запряжённые верблюдами.
 
             А мы всё ехали и ехали, и не знали когда придёт конец этому путешествию. Время замерло  в бесконечном пути.  «Это Азия, - сказал мой отец, неплохо знакомый с географией России. Снега заметно прибавилось, по ночам холодно. Думаю, Сибирь близко».

              Весной 1945-го так сильно веяло Победой, что ждали её ежедневно и ежечасно. И она пришла! Помню общезаводской митинг, флаги, самодельные лозунги, рыдания мужиков, не стеснявшихся мокрых от слёз щёк. Помню, как выступали, как гремела медь оркестра, составленного, в основном, из инвалидов и совсем молодых ребят, не успевших в этой величайшей битве «нюхнуть пороха».
     Жизнь, правда, мало изменилась – оставалась такой же тяжёлой, изматывающей, полуголодной. Правда, работать стали по 8 часов, появились выходные, на заводе прибавилось мужчин, носивших гимнастёрки со следами погон и разноцветные планки – знаки ранений.

            Зимой 1946 года вызвали в отдел кадров. Говорят, что группа слесарей собирается в Москву – давай с ними. На своём заводе поначалу я работал слесарем в инструментальном цехе, потом – в плазово-шаблонном. В Москве оформили слесарем на завод № 30. Нашлось для меня место и в общежитии. Вскоре получил аванс, и жизнь постепенно вошла в колею. Снёс документы в школу рабочей молодёжи – была такая при заводе.
         Окончил семилетку, сдал экзамены в вечерний редакционно-издательский техникум. С отличием защитил диплом и решил дальше грызть науку.
         Поступил заочно на редакторский  факультет института. Уволился с завода, и меня зачислили в штат издательства «Большая советская энциклопедия».
       Проработал в ней год и с треском вылетел во время очередной  кампании: на этот раз боролись с безродными космополитами. Долго бедствовал без работы, пока однокурсник по полиграфическому институту не сказал: «Мы не можем найти корректора. Приезжай хоть завтра».

           В Тушино, где издавалась городская газета «Вперёд», меня встретил ответственный редактор Н.Н.Романов. Что он инвалид войны, понял сразу, а вот душевные качества оценил позже. Романов попросил прочитать свежий номер газеты, и я выловил ошибки, которых оказалось немало. Николай Николаевич прямо почернел лицом. Сказал мне: «Ты пиши заявление, а мы с секретарём редакции дуем в горком КПСС». Тут пришёл черёд  вздрогнуть мне. Вспомнил все, не ахти, какие солидные типографии, где успел побывать, и поведал о нулевых результатах этих визитов. Звоню:  - Нужен Вам корректор?  -  Позарез!   Приезжаю, знакомимся. Видят мой диплом с отличием и пресловутый «пятый пункт», тут же сообщают: «Оставляйте анкету, мы Вам перезвоним». Конечно, ни разу не перезвонили.

          На сей раз обошлось – и я начал трудиться. Читал гранки, вёрстку, делал сверку полос, ловил ошибки, стилистические погрешности. Коллектив был маленький, творческий, сплочённый. Однако на летучках – это когда обсуждается очередной номер газеты  или оценивается уже  вышедший в свет  – принципиальность, что называется, зашкаливала. Спорили зло, доказывали, невзирая на лица.
 
           В газете я меньше чем за год прошёл путь от корректора-выпускающего до литературного сотрудника, стал заведовать отделом. Писал о школьной жизни, библиотеках, спорте, клубах, рабочем люде, благоустройстве и озеленении, работе столовых, магазинов, детском техническом творчестве, аэроклубах, где самые горячие темы подбрасывали парашютисты и вертолётчики.  Тем много, но писать приходилось с оглядкой – цензор бдит!
       Готовим, к примеру, в номер ко дню Победы статью о доблестном разведчике, о том, как он связь устанавливал с партизанами. А цензор: «Ты что военную тайну раскрываешь?». И своим красным карандашиком давай по статье гулять  -  нельзя! Так и работали. Помню, брал интервью у Лёвы Яшина, он только из Индии вернулся. И ещё не был Львом Ивановичем, первым вратарём мира, славой советского спорта. А начинал он в Тушино, в команде… номерного завода. Числился слесарем. Да и цензор его преотлично знал, но уж погулял по моему творчеству! Иначе не мог.

          …Как-то иду на работу по улице Свободы. Вижу, люди толпятся, что-то рассматривают. Оказывается, любуются на симпатичную микролитражку. За рулём самоделки паренёк, моложе меня. Вот, решаю, отличная тема для номера!  Обращаюсь к водителю:  «Сам малютку  сварганил?» Он молчит, даже глазом не косит в мою сторону. Снова вопрос, но ответа нет. Тут я вспомнил школу в Воронеже -  будто током пронзило! Помахал перед его лицом ладошкой, сразу реакция. Выжидает, что дальше будет?
       У меня под мышкой номер газеты. Показываю и  тычу в грудь пальцем. Мол, в ней работаю. Достаю из кармана блокнотик с отрывными листочками. Как и карандаш, он всегда в куртке. Пишу: «Редакция газеты «Вперёд» тут, рядом. Зайдём ко мне сейчас?». Он кладёт руку на горло – ясно, занят. Пишу: «А завтра?»  Отвечает: « В 9.00». Пожали руки и расстались.
      На следующий день ни свет,  ни заря в редакции – вдруг не придёт. Точно в назначенное время слышу, как тарахтит под окнами мотор. Он! Вскакиваю, встречаю гостя. Садимся к столу, задаю вопросы, под ними заношу ответы. Чем больше разговариваем, тем больше изумляюсь собеседнику.
      Глухонемой парень, окончил восьмилетку в труднейшие послевоенные годы. Слесарь. Рассчитал, сконструировал, изготовил малолитражку!  Выходим на улицу,   рассматриваем. Георгий Шилов поясняет, увлекается – переходит на мимику, не поспеваю разбирать мысли, записывать! Какие-то узлы, детали находил на свалке, приспосабливал по месту, что-то мастерил сам – и месяца за два довёл машину до ума!


              Я одновременно – и верю, и сомневаюсь. Но тут Георгий подбрасывает мне «подарок»: «Да это же не первая самоделка. До неё мы с другом глухонемым  (жест знакомый по Воронежу   -палец к уху и рту)  Эдиком Зеликом, он тоже слесарь, знаешь, что построили? Самолёт». Ребята сами проектировали, выполняли все чертежи, наносили их на ватман и кальку, дорабатывали. Если не хватало дня, засиживались до ночи. В 1950 году «лайнер» был готов. Шилов поднял его в небо, и «Валерий Чкалов», как ребята его назвали, приземлился, но, к несчастью, сгорел. А ещё парни спроектировали и построили микровертолёт и парусную лодку. Ну а микролитражку я видел сам и даже покатался с Георгием Шиловым по улицам Тушино.
             Корреспонденция была опубликована в газете «Вперёд» и на долгие годы связала меня со «страной глухих». По предложению зам. главного редактора Э.Вартаньяна  в № 7 за 1957 год в журнале «Жизнь глухих» появился мой очерк, занявший разворот. Со снимками. Пять лет спустя Г.М.Лукиных, возглавлявшая  редакцию журнала, пригласила меня на работу. Несколько лет трудился рядом с И.Лабунским и В.Нестеровым. Оба учили меня жестовой речи. Делились так необходимыми для новичка сведениями об Обществе. С искренней благодарностью говорю о «старой» редакции, в которой начинал, и о нынешнем коллективе «ВЕС», с которым нет сил расстаться.

                Даже на девятом десятке «рука тянется к перу, перо к бумаге…». И пишу. Всегда помню слова первого редактора Н.Н.Романова: «Будь журналистом! Ты начал путь  в газете   «Вперёд». Так иди вперёд и никогда назад! Только вперёд. И точка!»
             Леонид Годин