Месяц Ворона. Повесть. Глава 6

Рассказ.

               
                Миражи Руси потерянной.

 Задичал  Сергей Константинович Дмитриев. Крепко задичал.  Седые волосы космами, лицо  черное.  Да и как по-другому,  почти весь день на открытом воздухе, возле воды, а день на Косистом летом двадцать четыре часа, есть когда загореть. С апреля насчет солнца  тундра богаче, чем  Сочи. Комфорт, правда, не сочинский, не южный, не расслабляющий. На Косистом тоже пляжи  хорошие, чище, чем у южных морей. Галька мелкая, обкатанная волнами до полированной. Да, поди, попробуй, пошляться по этим пляжам босиком. Мигом пятки льдом возьмутся. Если чайку здесь согнать с гнезда, а она кладет яйцо прямо на гальку, нет на самом деле ни какого  гнезда. Только яйцо, да нагретое чайкой место.  Когда  две травинки или палочки подстелет под яйцо птица, это уже счастье.  Нельзя ей гнездо делать, для хищника оно сильно заметное. А яйцо под свет гальки, его еще отыскать нужно.
  Так вот, меньше, чем через пять минут яйцо безвозвратно охладится. И птенца первые дни чайка греет также, как и яйцо.  Иначе и он замерзнет. Он хоть и пушистый, хорошо обсохший, да весит граммы, пух продувается  и малым ветром. Вот почему, если появятся песцы и волки на берегу, все чайки мигом  прогоняют их.  Иногда криком и шумом удается спасти птенцов. Случается, что и нет.
  Потому и выбирают тут чайки для гнезд места отдаленные, чтобы песцы или волки не напакостили. Чтобы люди не болтались, не спугивали их с гнезда. Лучше островок неподалеку от берега, он недоступный для песца и волков. Или коса с длинным носом в сторону моря. На это узком перешейке удобней встречать песца и волков стаей.  С песцами проще, семья чаек, с соседями, мигом отправит их в другую сторону. А волков не напугаешь, от них таиться нужно. Или нападать всей стаей.  Вот почему птицы держатся вместе, так жить проще и безопасней. Вместе и птице, и самим хищникам проще выращивать молодежь.  Но человек умней птиц, может обдумывать свои поступки, потому и попадает в разные ситуации. Кто-то любит город, толкотню, скученность.  Он себя в ней как рыбы в воде чувствует. Вечером дома. В тепле и возле телевизора. Молодые в Интернете.
  А кто-то один  царствует, за десятки километров от людей. Одному хлопотнее, неуютно, умирать раньше приходится. Или так надсадишься  в неотступных заботушках,  инвалидом останешься. Но Сергей Константинович один в тундре, вернее брошенном на севере поселке. Ехать ни куда не собирается.  Кукует в уютном балке, себя в зеркале видит, вот и все с людьми общение.
  У огня вечерами подкоптился Сергей Константинович. Обеды, ужины  летом готовит  на открытом огне. Печурка у него для этих целей  рядышком с  балком. С трубой железной, плитой над огнем,  колосниками печурка. С одной стороны кирпичом   обложена, чтобы можно было после рыбалки штаны просушить, куртку, портянки. Хоть как берегись, бывает до самого исподнего промокнешь.
   Благодать  с летней печуркой. В балке грязи и сажи меньше.   Какой интерес в нем крутиться, если только дождь или снег помешают покушать на свежем воздухе. Снег тут в любое время может ошарашить. В полном смысле этого слова. Солнышко бывает с утра, ветерок легкий, можно стать лицом к светилу и почувствовать его тепло.  Раз, и запуржит небо без облаков, снег как мука из сито, в двух шагах ничего не видно. А через полчаса опять солнышко. 
    Мы ходили с Дмитриевым  на берег, льдины вот они, рядом.  Гуще ходят, чем капуста в щах.  От льдин этих не холодом, холодрыгой тянет.  Посмотришь только на море северное, почувствуешь   ветерок, тянущий сыростью,  промозгластью,  холодом отдающий,  уже озноб берет. Хотя в солнечный день мы прилетели на Косистый, над морем легкий туман, температура плюс пять в воздухе, вода в  океане плюс два, не больше.  Туманит над океаном более  теплый воздух  с суши.  Без фуфайки и шапки тут долго не продыбаешь. Дмитриев одет  плотно, по-северному. Сапоги болотные, с высокими голенищами, чтобы брюки не промочить. Фартук прорезиновый. Сеть из воды рыбак на себя тянет, мигом без фартука в ледышку превратишься. Как бы не закрывался, все равно намокнешь.
 У  Сергея Константиновича от непогоды над печуркой навес. Ветреная  сторона навеса, с моря которая,  потому как от большой воды тут всегда ветер,  забита досками вплотную подогнанными.  Ветер отшельнику теперь  ни почем. Грейся у печки, пей чай хоть сутками. Летом только. Два месяца в году. Зимой печурку эту вместе с навесом сугробами закрывает. Ветры так прессуют снег, ходить по нему над крышей можно как по мостовой. Не провалишься.
   У Дмитриева на Косистом  другой жизни быть не может. Одиночество делает всех бродяг,  от людей отдаленных,  похожими. Хотя это слово совсем к Сергею Константиновичу не подходит, он  не бродяга, и не бирюк, человек общительный, поговорить любитель.  Но живущие  здесь, на Севере, в  стороне от других, всегда заросшие волосом, в одежде небрежность, все на них сидит абы как. Дескать, перед кем тут выпендриваться.
  На острове Среднем я был в местной метеостанции. Косистый, по сравнению с островом, – юг. Там  три женщины живут. Без детей, семей, неопределенного возраста. Я прикидывал, лет за сорок троим. Ни лака у них для ногтей, ни помады, ни кремов подвести глаза. Одежда мужская, в ней удобней и проще.  Волосы коротко остриженные, чтобы не возиться с ними. Дескать, кто тут на нас смотрит. А для себя и так сойдет. Длинные волосы мыть нужно чаще, не охота, вот и стригутся покороче. Одежда мужская, в ней проще. Зубы черные от сигарет и чифира.  Можно махнуть и на зубы рукой: не в ресторан же идти.
   С другой стороны они так свыклись с Севером, ночами полярными, снегом по одиннадцать месяцев  в году, лет по пять, шесть в отпуска не выезжают.  Говорят, которые и умирают на этом острове Среднем. Там тоже кладбище есть.  Но на Среднем метеостанция не в глуши, рядом пограничная часть. Восемнадцать километров до неё.  Там одних офицеров человек десять, диспетчера самолетные  живут, музей стоит. А вот на востоке озера Таймыр метеостанция, год может ни кто не заглядывать. Даже зимние автопоезда не заходят, не по пути.   Только вертолет метеорологов. Продукты завозит, одежду, зарплату. Два раза в год. Весной и осенью.
    Но вернемся на Косистый, к новому знакомому.  Рубашка на плечах Сергея Константиновича и брюки  - чистые, без единой заплаточки. Видно стирается каждый день. Промысел такое дело, за собой следить заставляет. Одеваться потеплее:  хоть зимой, хоть летом.  Брезентовый плащ на тоню обязательный. Промокнешь под дождем или снегом, на тянущемся над водой ветерком  озябнешь моментально. Не дай бог простудиться одному, вдали от людей.  Проще теплей и надежней одеться, как работа того требует, чем потом лечиться. Кто за тобой доглядывать будет.
  Одежды, вообще-то,  у него  носить не переносить. От военных черт знает сколько и чего осталось. База все-таки на Косистом была, народу много. А вывозили  по указам революционных правителей пароходом, торопились армию разрушить. Из обмундирования отцы-командиры, только новое велели  забрать. А бывшие в употреблении шинели, бушлаты, шапки, брюки и куртки теплые, так в каптерках и остались. Тем паче гимнастерки, брюки, исподнее белье, полотенца, подушки, наволочки, матрасы.  Надо, иди выбирай. На сто жизней одному человеку хватит. Если не сгниют  только вещи в насквозь сырых, а зимой промороженных каптерках. Матрасы теперь надо с месяц в балке сушить, прежде чем на кровать положить. Льда в них раз в пятьдесят больше,  чем ваты. Набрались за годы безлюдья влаги.  Которые матрасы и не поднять одному мужику.
  Это подстричь Сергея Константиновича некому, а в остальном он как и все мужики в одиночестве: ухожен и обеспечен. Банька у него тут спроворена. Каждую неделю топит.  На стене балка листок тетрадный. На нем недельное расписание меню.  Что утром съесть, что в обед, что вечером, чтобы не повторяться. С овощами и фруктами плохо,  свежими.  А мяса, рыбы, круп разных, варенья и компотов всяких  тоже с избытком. Это по меню чувствуется. Горошница с оленьим мясом и жиром каждую пятницу в обед.  Любит её Сергей Константинович, да желудок прибаливает, нельзя чаще, чем раз в неделю. Яичницу любит, два раза в неделю, из порошка яичного. Тоже больше нельзя. Дмитриев всю жизнь на Севере, знает, чем тут все может кончиться без запасов. Лучше пусть останется, чем не хватит. Хотя, если и не будет когда-то на Косистом  снабжения, с голоду Сергей Константинович не умрет. В хороший сезон у него до десяти тонн рыбы хранится. Сырой рыбой, без ничего, можно годами питаться. Все целебное и необходимое для человека в этой рыбе есть. Особенно, если она в леднике хранится. Год пролежит, делай строганину, на вкус будто вчера поймали.  Ледник в вечной мерзлоте, а у ней всегда одна температура – минус двенадцать. На Косистом люди всегда жили, нганасане, эвенки, саха. Только рыбой и питались, ничего им не делалось.  Свадьбы играли, детей рожали, Из шкур налимов двенадцатикилограммовых шили брюки не промокающие. Из моржевых кишек брюки и рубашки на тоню делали. Не помню сейчас где, но я видел брюки из моржовых кишок. То ли в Хатангском краеведческом музее, то ли на острове Среднем. Не помню сейчас, кому музей  на острове Среднем посвещен. То ли первопроходцам Севера, то ли неистовым революционерам, которые в семнадцатом году подняли Россию на дыбы.
    Моржевые брюки и куртки и из налимьей кожи шьются специально для рыбалки на сеть.   Весь стол у древних жителей Косистого состоял из даров моря. Весной и осенью, конечно же, били проходящего оленя.  Всю теплую одежду шили из шкур оленей и нерп. Эти же шкуры меняли заезжим китайским купцам, на луки, стрелы, железные и бронзовые ножи, чашки и ложки. Веками опробованная рыбная диета,  вреда и сегодня  не принесет.
  Меня к Дмитриеву  на вертолете завезли. Машина была заказана до Нордвика.  На нем геологи из Норильска летели, посмотреть заглушенные нефтяные скважины, которые там ещё  при Сталине бурились. Оценить их, прикинуть давление в этих скважинах. Я к это время уже освоился на Таймыре,  знал про Косистый и  про Сергея Константиновича. Таких мужиков, кто в одиночестве живет, отшельники, по Таймыру десятки. Но Сергей Константинович на особом счету, он не от водки или должников прячется. Родина его тут, не отпускает ни куда. Живет  один, поселок  и границу России охраняет.
  Косистый – бывшая военная база ПВО Советского Союза, брошенная, пропадающая. Вот и захотелось мне тут побывать, познакомиться с местным жителем.   Хатангское начальство выслушало и на этот раз помогло. Взяли меня в попутный вертолет, выписали проездные документы как положено, без них теперь в вертолет не посадят, везде строгости. Высадили  на галечном берегу, балок Сергея Константиновича неподалеку. Сказали, что на следующий день вечером заберут. Я еще  в воздухе разобрался, где у Дмитриевых лодок порт прописки, туда и пошел, как с вертолета спрыгнул.  Константинович в это время уже летел на моторке ко мне. Поди, и сети бросил в море. Он же не знал, зачем к нему вертолет припожаловал. Вот и торопился к людям. Понять хотелось, почему вертолет сел, а его не дождался?  Может груз какой или письмо оставили. 
 Увидел  меня, поздоровались в охапочку, обрадовался, что я на сутки  к нему прилетел, засуетился. Чайник на печурку  усадил, плавника в огонь подбросил, за сахаром в избушку побежал. Вспомнил, кружек нет, за ними  вернулся. То и дело что-то рассказывает, готов хоть в чем услужить.
 Соскучился по разговору, общению. За последние три месяца  я у него первый гость, сам хозяин Коситого  тоже ни куда не выезжал. Рыба идет, тоню не бросишь. Покупатели  в эти недели на  добычу  особо не подъезжали, а с бензином у отшельника  туговато. Не так просто отсюда в гости выбраться. Ближайший поселок Сындаско в пятидесяти километрах. Зимой на «Буране» по льду залива полтора часа делов. На лодке побольше, но тоже не проблема. А теперь с бензином беда, хватило бы на тоню, пока муксун идет, на лодке каждый день нужно проверять сети.  В хороший улов два раза на день. Тут не до поездок по гостям.  Вот похолодает, пока залив льдом не покрылся, он на лодке в Сындаско сгоняет. Привезет бензина, овощей, фруктов.  Фруктов теперь в Сындаско,  сколько раньше в Красноярске не было.  Коммерсанты возят, цены  высокие, но куда Дмитриеву девать деньги-то.  Зарабатывает, покупает.
  Один Константинович в заброшенном поселке на берегу моря Лаптевых. Рядом лишь птицы перелетные, песцы, да волки полярные. Только сели на лавочке возле его избушки, и по глотку чая  не сделали, как вскочил Дмитриев, будто его шилом пхнули, заорал, что есть мочи, бросился к берегу. Сапоги болотные, Дмитриев не успел опустить голенища, так и бежал в них. Гремит резина будто хозяин на себя железа напихал.
   - Машка, ополоумела, что ли? Куда  опять?   Я тебе хвост надеру, научишься правде жизни.
 Я сразу не понял, какая Машка, откуда в этом богом забытом углу женщина? Оказалось,  Машка - чайка. Попутали меня нечистые, бабу возомнил на краю земли, а ей здесь и не пахнет. Была бы женщина с Дмитриевым, у него бы совсем другая жизнь шла. Не он бы теперь с угощением гостя хлопотался, она.  И с рыбалки ехать веселее, когда знаешь, ждет тебя дома ненаглядная, балок натопила, щи сварила, чай готов. Улыбка тебя ждет многообещающая. Выдумки это все мои. Ни кто здесь с Константиновичем не живет и в ближайшем будущем второй человек не предвидится.
   У Дмитриева на Косистом   штук десять чаек,  красавиц, по его словам. Бывает, налетают чужие, но не надолго. Пролетные - это  холостующая молодь, у которых птенцов нет.  Кочуют из одного места в другое по морскому берегу. Ищут, чем бы поживиться. Молодым везде дом. А у кого птенцы – на Косистом прописались на весну и лето. Рыбу ловят, рачков всяких, у куличков яйца да птенцов воруют, ими детей  потчуют. Сейчас птенцы  чаек крупные, серым пухом, как одеялами, закрытые, ни какой им ветер не страшен. Снег и дождь тоже.  Двигаются птенцы, пока растут, мало. Но при любой опасности, под крик мамы и папы, бросаются в воду и качаются на волнах, скроются  песцы или волки, они снова на берегу. Сушатся. Но такое редко бывает.  Вся стая чаек бросается на хищников, чтобы не подпустить к птенцам. Песцов сразу в оборот берут, с волками хуже. Да  редки волки на берегу, им сейчас лемминга ешь – не хочу.  В этом году как никогда много крупных пятнистых мышей в тундре. Волкам еды хватает. Лемминги   жирные, питательные, потому и волки хорошо выглядят.
  Оказывается, Машка села на ящик с только что пойманной рыбой и прикидывает, какого муксуна  выбрать. Послаще, чтобы.  Впопыхах, из-за гостя, Дмитриев  забыл бросить на ящик специально сделанную крышку. Не усмотри, чайки минут за десять весь улов растащат. Мастера украсть и спрятать. Находят свои захоронки чайки не всегда, проще новой рыбки поймать. Но песцы зимой раскопают эти птичье клады, мигом съедят. У них нюх тонкий.   Природа все делает мудро.  Что чайки спрятали и не съели, поможет песцам перезимовать.
 - Характер у ней оторви да брось. Такая егоза, дня нет, чтобы чем-нибудь в нее не запустил. Я их всех знаю в лицо, - пояснил  Сергей Константинович, когда вернулся запыхавшийся, - каждой имя дал. А с кем еще тут разговаривать? Чайки возле меня  только и живут. Хоть и шумная птица, вороватая, зато красавицы. И компанию любят. Одна чайка на берегу сроду жить не будет, ей соседи надо. С ними проще от хищников спасаться и гнезда свои спасать. Мне тоже одному не хочется жить, но так всё складывается. А чайки живут только стаей. Одной семьей песца не отогнать от птенцов. Вместе – проще. И мне было бы слаще  с людьми - то, да  нет их тут, и когда будут – ни кто не знает.
  Сергей Константинович, видать, человек с аналитическим складом ума. Многое видит и замечает, чего я, например, понять просто не готов.  Он объяснил мне, что  сейчас чайки отдаленно держатся,  меня боятся, чужой человек,  а чужой всегда опасен. А так бы сидели рядом с ним, метрах в двух, клянчили кусочек. Они всегда головы вверх задерут и лопочут что-нибудь сердито  в сторону Дмитриева. Он и без перевода все понимает: угощай!  У чаек одно требование – жрать давай. Всё едят. Водоросли, моллюсков, недавно Дмитриев оленя убил, они всю требуху за ночь на ноль спустили.  На аппетит чайки ни когда не жалуются.  Часами могут над морем выслеживать больную или снулую рыбку. Ловят и живую, но это тяжелый труд, нырять нужно. Им проще у Константиновича кусочек вытребовать. 
  - Вместе легче. Приеду с рыбалки, порублю муксуна на части - ешьте. Почти с рук берут. – Подмигивает хозяин мыса мне, -   так веселой кампанией и ужинаем. Чайка - птица умная, но нахальная. Машка самая вороватая, изжога.  Куда -нибудь да залезет. Она по запаху всё находит, почище собаки.   У меня на бугорке ледник стоит, еще от военных остался. Там рыбу храню, вот она ее и учуяла. Крышкой ледник закрываю, плотно. Мало ли чего. Подрыла песок в прошлом году, увидела щель между досок и залезла. А обратно не может выбраться. Кричит, что есть силы. Хорошо, я с рыбалки быстро приехал, не случись мне вернуться, так бы и пропала. В леднике  холодно, минус двенадцать. Посиди часиков  восемь и околеешь не жравши. Чайка мороза не боится, было бы чего есть. А без еды быстро пропадет. Я их тут всяких насмотрелся.
    Кушаем неторопливо,  строганная кумжа сама во рту тает. У меня  с собой огурцы свежие, помидоры, сало. Часто к кому-то в гости на Таймыре езжу, знаю, что с собой нужно взять. Дмитриев охотно  поднимает вилочкой кусочки сало. Здесь у него меню северное, как и у всех промысловиков. Рыба свежая, вареная, жареная, вяленая. Оленина весной добытая, вот и все. А из продуктов, которые не портятся, мука, крупы шести сортов, перцу горошком килограмма два, на всю зиму. Хозяин видит, что мне интересно, про все рассказывает.
  - Не голодую, грех жаловаться. Даже картошка есть. Правда чипсы и просто сушеная. Я ведь сейчас с кораблей питаюсь. Они мимо проходят, меняем на рыбу. Понятное дело, чаю у них куплю, кофе. Пока на своих ногах и руки работают, с голоду не умру.  Якуты еще весной прилетали, говорят копи рыбу, осенью заявимся, все заберем. Они и мясо заберут, только бей оленя. Но одному хлопотно, потаскай-ка туши оленей, они до пятидесяти пяти килограммов. Спину сорвешь. Всех денег не заработаешь. Охочусь только для себя. Хотя был бы напарник,  оленя бы били. Ледник есть. Мясо не испортится. Оленина хорошо идет, особенно в Якутию. Да и проходящие корабли все заберут. Но без напарника тяжело.
  - Пойдем-ка в ледник сходим, - неожиданно говорит он, - у меня там молодой гусь, вчера убил, на озере, вон за той горой. Их там много. Но лишнего не бью. Гусь молодой, одни хрящики. Поджарим его в собственном жиру. Я не особо птицу жалую, оленина лучше, но иногда  убью с десяток на зиму. Попозже, когда гусь вес наберет, в  жиру весь. К отлету будет готов. 
   Поднимаемся оба, идем к леднику военных. Он на бугорке выдолблен, чтобы весенняя вода не попала.  Вернее динамитом грунт подняли, чем  мерзлоту ещё выдолбишь. А выгребли мелкую крошку экскаватором. Потом яму обложили бетонными блоками, сверху такими же плитами и снова засыпали  землей со льдом. Вечной мерзлотой. В проем опустили лестницу поудобней, вот и весь ледник. Он в основном на два месяца весны, лета, осени. А на холодное время специальный склад построен был без отопления. В него грузовая машина заходит, удобно и разгружать, и загружать. Рядом теплый склад стоял, для свежих фруктов, овощей, компотом и соков. Он сейчас тоже полный льда.
    Спустились мы в ледник вместе.  Грешил Сергей Константинович, когда говорил, что у него две тонны рыбы. Тут все десять  или  пятнадцать тонн - богатство. Оказывается, это он нынче две тонны поймал. А остальное пока непроданное. Но ближе к сентябрю все разойдется.  Мешки новые, уже зашитые, на каждом вес стоит. Весы рядом с творилом ледника.  Взвешал рыбу, завязал мешок и в низ.
   За год хранения мешок усыхает граммов на пятьсот – семьсот, - говорит Константинович, - но это не убыток. Я обычно по килограмму с мешка скидываю.
   Гусь вот он, на полке, чуть в  стороне от рыбы лежит. Хоть и молодой, но крупный. Серый ещё, отличается оперение от взрослых гусей. Северные озера богаты и мелкими рачками, и зеленью. Вот и набрал гусь солидный вес. Пока мы ходили, у Константиновича на печке воды в ведре закипела. Гуся туда, мигом ощипали, Опалили паяльной лампой. Снова помыли в теплой воде, теперь уже чистой. Сергей Константинович порубил его помельче. На сковороду с крышкой и поставили жариться.  Как мама у нас говорила, томиться в собственном соку. Минут через пять поплыли над берегом запахи жареной гусятины. Угостит сейчас Сергей Константинович меня деликатесом.
 Здесь, за столом без спиртного, мне кажется, что у Сергея Константинович сладкая жизнь. Все есть, все свежее, кроме овощей и фруктов. Теплый балок, моторная лодка, три «Бурана» возле балка.
 - На первый  взгляд, - покачал головой хозяин, - соседей нет, жена бросила. Но главное, не в жене. Она жива и слава богу.  Хочется чтобы ожил Косистый, он чубайсам не надо, а России  без него ни как.  Как думаешь, возродится?
 Мы помолчали, оба глядели на океан. Август – самый теплый месяц на севере.  Волны качают льдины, собирают их в кучу, крошат друг об друга.  Льдины глухо, с рыхлым стоном рассыпаются в кусочки. У берега сплошная полоса из крошек льда. Вроде волны морскую пену выгнали на гальку.  Такой это край северный, море без льда не бывает. Ни зимой, ни летом. Лед безостановочно гоняет море по гальке на берегу, шелестят разбитые в пух льдинки, под этот шелест в сон почему-то тянет.
  Что ответить Сергею Константиновичу? Пока Чубайсы у власти базы тут не будет.  Судя по улыбке,  Рыжий больше нас всех проживет.
  Косистый - бывшая военная база. Селились здесь войска ПВО, целая рота стояла. Радиорелейные подразделения и авиация. Аэропорт бетонной полосы не имел.  Зато здесь длиннющая коса, намытая за сотни лет мелкой галькой. Ее укатывали летом, а зимой сама смерзалась. Только снег счищай. На гальку эту любые самолеты приземлялись, даже Ил-18 и Ан - 72.  Вряд ли еще где в мире есть такая естественная взлетно-посадочная полоса.  Об этом мне с гордостью ещё в Хатанге вертолетчики поведали. Некоторые в этих местах отлетали по двадцать пять – тридцать лет. Повидали разные аэродромы. Потому и выбрали здесь когда-то умные люди место под военную базу. Не случайно, совсем не случайно мыс военные присмотрели. Контролировать с горок возле Косистого радары могли весь Ледовитый океан, даже Аляска хорошо просматривалась. Очень выгодное место.  И самолеты американские как на ладони, и ракеты их взлетающие.
 Но это Советский Союз был,  империя. Могущественная и сильная. Бес Горбачев и свита его бесовская  победили страну.  Сейчас мы - слабо развивающая территория. О каком государстве речь, если везут от нас нефть, лес, руду как свою собственную.  И базы на Севере не нужны или не под силу содержать их России. Больше ни когда не дадут нам их иметь тут.
   Все честно заработанные народом деньги в Америку плывут, ее вооружаем. А они нам как спасибо правителей «мудрых» подбирают, один другого красивее. Американцы теперь день и ночь убеждают нас, что наши правители – золотые головы. Для Америки действительно золотые. Нам эти руководители одно толмачат,  а делают совсем другое. Лауреатов им разных не зря дают.   За то, что они нас умно облапошивают.
  Нет теперь на севере ни  ПВО, ни радиорелейных подразделений, ни истребительной авиации.  Войска вывели, технику бросили. Жившие рядом с военными гражданские, которые кормили защитников, свежей рыбой и олениной, тоже стали потихоньку выбираться на материк.
  И прекрасный поселок с новой  котельной, дизельными станциями за два года постарел, будто уже сто лет прожил . Опустели улочки, школа стоит  с обвалившейся крышей, ветры северные постарались.  А в детском садике, мы заходили, лед по окна. Не успевает лед за лето растаять. Это особенность крайнего севера, я её по всему побережью подмечал. В это же лето мне удалось слетать и на мыс Нордвик. Там раньше поселок стоял. Две улицы двухквартирных домиков из бруса двадцать два на двадцать два. Так вот сейчас в них лед под потолок, местами даже потолки у избушек вырвало. Как Сталин умер, людей с Нордвика вывезли и шахты закрыли. За эти шестьдесят лет даже входа в шахту не найти, затянуло льдом и дерном.  А ведь люди собирались здесь долго жить. От  шахты к морю через хребет дорогу пробили, узкоколейку проложили, соль по ней вывозили к причалу.
 - А я вот не уехал, -  Сергей Константинович так резко развел в сторону руки, аж чай плеснул из кружки, - нет у меня  другого родного уголка. Сам понимаю, ничего здесь не высижу, а уехать не могу.  До прошлого лета с женой здесь жили и тещей. Теща умерла, две недели в леднике, где рыба, гроб стоял. Похоронили в Хатанге, как и завещала, дескать, хоть рядом с людьми лежать буду.  На попутном вертолете увезли. Она местная, с Косистого, и жена здесь родилась. Но жена после смерти матери в Хатангу перебралась. Раз-два в год видимся. Конечно, надо бы вместе жить. Но не разорваться же между ней и собой.
 - Может она забыла, что здесь у ней тоже родина. Вы же говорили в Косистом родилась?
  Сергей Константинович посмотрел на меня удивленно, дескать, что за вопрос, и так все понятно. Если за год не уговорил я её, не изменила она своего мнения, теперь уже не вернется. Все продумала, с людьми веселей, надежней, уверенней.  Видно ей родной угол там, где уютней.
 - Глушь ей тут, понимаешь. Без людей не может. А я, выходит, уже и не человек. Давай в Хатангу, давай в Хатангу, - передразнивает он жену. – А кто меня там ждет? Что  теперь, душу пополам рубить? Я ей так и сказал: мне не разделиться. Останусь пока на Косистом. Как здоровье покажет, потом видно будет, а пока здесь поживу. Чувствую себя неплохо, скучаю по жене, но не срастись больше веревочке.   Она ведь не обо мне, о себе думала, когда в Хатанге жить собралась. Ты скажи мне, прав я или нет. Все понимаю, а уйти от неё, другую женщину взять себе – не могу!
 Заговорил о предстоящем переезде Дмитриев, расстроился, махнул рукой, глаза трет. Дескать, прости за слабость, нервы ни к черту. Развалился Советский Союз и все полетело. Горбачев был агентом Запада, ему заплатили за  развал. Охрану дали, пенсию как  президенту, фонд под него создали. А мы вот теперь, слезы льём.  И сколько лет унижение народа будет длиться, не знает ни кто.   
  - Давайте лучше о чем-то другом. Рыбачу тут, охочусь.  В этом году на Косистом ветра много, трудно рыбу ловить. Тонны две за лето только и взял. Муксун. А омуль прошел без меня. Пришлось к жене в Хатангу съездить, болела, вот и потерял время. Вертолет шел на Нордвик, сели мужики, рассказали про жену: просила приехать?  Пришлось лодки оттащить подальше об берега, замкнуть балок. Потом обратно вернуться, тоже надо время. Пока нашел попутный вертолет.  Ушел омуль без меня.
  Он с тоской посмотрел  в окно избушки.
 - Да теперь что: в Хатангу не накатаешься, бесполезно мотаться. Что-то решать надо. Или тут или  куда-то на зиму определяться. Зиму откочегарю в Сындаско, а потом снова сюда. А может, и ни куда не поеду.  Видишь, сколько цистерн на берегу, военные оставили,  керосина хватит надолго. До конца моей жизни, жечь не пережечь. Здесь много чего оставили. Когда часть уезжала, которые из офицеров плакали. Хуже нет, брат, чем свое бессилие чувствовать. Раскидал Горбачев народ по сторонам. Мою семью порушил. Не собрать её.
    Переживает Сергей Константинович, сильно переживает. Не о себе, в общем-то, думает, страну ему жаль. Мне кажется, остался он здесь специально, дождаться, когда вернутся люди. Косистый для него не просто уголок  на крайнем Севере, а вся Русь. Не будет Косистого и Русь совсем другая станет.  Ни одна страна не монолит, она состоит из таких уголков как мыс Косистый  для России.
   -  Кто и как мог этих проходимцев из Москвы остановить? Ни кто, все очень хитро сделали, – выкладывает он, видно, давным давно сделанные выводы.  -  Тут и дураку понятно, России военная база нужна, а им нет. Вот все и порушили. А нация стерпела, лишили нас национальной гордости. Каждый теперь думает, как бы с голоду не сдохнуть, а Россия где-то сбоку остается. Потому что ещё раньше у нас отняли Веру, Культуру, Обычаи. А человек без них не человек, одна видимость. Надо было объединиться как-то, чтобы укорот Горбачеву да Ельцину дать,  не получилось. Даже не пытались
  Константинович откашлялся, видимо сам с собой советуется.
- Движок  есть, гонит свет. От военных тоже движок остался. Мощный, его заводить жалко, столько солярки съедает. Своим пользуюсь, маленьким. Сдохнет он, буду заводить военный. Этот надежный. Горючего на много моих жизней хватит.  Я и здесь не пропаду. Зимой самая рыбалка. Муки, сахара  за два года не съесть,  выживу, - подбадривает мужик сам себя. А кто ему ещё тут доброе слово скажет, только сам себе.  По – другому не получится. Он не мне новости рассказывает, вслух рассуждает. Что ему сделать, чтобы Косистый спасти.
   Я слушаю и думаю, хороший хозяин Дмитриев. Не зря он тут в поселке все время начальником был. Человек государственного склада ума, потому и семью потерял, что не обдумывал хорошо, как её все-таки сохранить.
  Потом он рассказывает, что  без людей уже привык. В полярную ночь тяжеловато, но особо скучать некогда, сети ставит, проверяет, путиков под капканы наделал, хоть двадцать четыре часа крутись.  Волки  по всему поселку ходят, на них охочусь. Шкуры у них пышные, теплые. Недаром раньше волчьи шкуры ценились.  Я ведь сам их и выделываю.  На корабль по пятьдесят тысяч шкура влет идет.  А с декабря белые медведи, что им здесь нужно? Ни одного не застрелил, зачем мне их шкура, а тем более мясо. Приедут охотоведы, в тюрьму посадят.  Живите черти, только меня не трогайте. Иногда стреляю из карабина вверх, пугаю.  Прошлой зимой они два раза пытались ледник с рыбой открыть. Пока в избушку не лезут, по ним палить не буду.
  - А почему без собаки? С ней бы веселей  дни и ночь считать?  Вдвоем.  Я – горожанин, но всю жизнь у меня в доме была и есть собака.
  - Я бы взял, с удовольствием. Собака как человек, а как друг ещё и лучше, ни когда не предаст. Одна беда, надумаю выехать в Сындаско, еще куда, а с ней чего делать? Здесь не бросишь, волки её без меня мигом придушат. И с собой не взять. Зачем мучить животное. Но собаку, скорее всего, куплю, вот выберусь в Сындаско к осени и куплю. Уже решил. Вдвоем и ей и мне веселей будет.
  Говорим, говорим, про одно,  другое, Я ни как не пойму. Где он все-таки  в этот  момент  собирается  проводить  очередную зиму. Скорее всего, сам не знает. К людям хочется,  к жене в Хатангу, а душа Косистый жалеет.
  - Тут неподалеку станок рыбацкий стоял, - смеется он, - там у них женщина незамужняя жила, за повариху. Приезжала ко мне, говорит давай с тобой останусь. Тебе веселей будет и я вроде с семьей, надоело одной.  А в поселке жить не могу. Отец с матерью до смерти на рыбацком станке жили, и я с ними, привыкла к такой жизни.
  Он почесал макушку, засмеялся ещё раз.
 -  Хорошая баба, ничего не скажу. Хозяйка. Главное – веселая. То песню поет, то меня учит ноту повыше держать. Дарья у меня две недели прожила. Думал, думал, а свою-то куда девать? Вдруг захочет сюда вернуться.  Пришлось проводить Дарью снова на станок. Зря, наверное? Вдвоем надежней, приболеешь, она хоть вертолет вызовет. Рация вон она, на окошке в балке. Осталась, когда я ещё начальником вертолетной площадки тут был. Вся моя беда – не решительный я какой-то. Мужик должен рубануть сразу, не хочешь жена со мной жить – до свиданья. А я не могу. Жалко. Столько лет вместе. Она раньше здесь директором гостиницы была.
 - А жена вас жалеет? 
 - Наверное, да.  Но не хочет она тут жить! Уперлась на своем, и ни с места.  Хоть убей, не вернется. А я, все-таки, надеюсь,  вернется. Не знаю, во что верю. Здравым умом понимаю: в гробу она видала этот Косистый. Отжили вместе,  больше не получится, но не могу бросить и все.
 Сергей Константинович когда-то был начальником местного аэропорта. Гостиница в его подчинении, диспетчера, авиационно-техническая база. Здесь круглый год четыре вертолета работали. Пилоты с  семьями  в Косистом жили. Народ стал разъезжаться, аэропорт переименовали в посадочную площадку. Опять же Дмитриев командиром остался. Люди кто куда, поселок пустел, а площадка  работала. Вертолеты по Северу работали, здесь заправлялись. Потом и геология в этом краю умерла. Площадку сократили. А Дмитриев остался.
 -  Все тут рушится, - говорит он, -  вон кладбище, ни кто не следит, падают кресты.  И поправить не кому. Я один не в состоянии. Вечная мерзлота выпирает гробы наверх.  Трупы замерзшие, будто их вчера похоронили.  Белые медведи растаскивают их. Я выкопать новые ямки и гробы туда перезахоронить, не могу.  Сил не хватит, даже если ни чем не заниматься, а только за кладбищем следить. Раньше мы тут как хоронили? Динамитом вечную мерзлоту поднимали, вот и ямка для гроба готова. Лопатой да ломом одному эту мерзлоту не взять.   
   Мы ходили с ним на следующий день на кладбище. Все, как Сергей Константинович и говорил. Ни одного ровного креста или надгробия из металла. Все вытолкнула из себя мерзлота.  Потом хатангский геолог скажет мне, что закапывать нужно не меньше чем на два метра. Тогда вечная мерзлота не вытолкнет гроб. Сплошь и рядом торчат из бугорков могил гробы. Вот детский гробик, почти полностью на верху. Сергей Константинович  когда-то принимал участие в похоронах этой девочки. Ей было всего три года, крупозное  воспаление легких. Успели увезти в Хатангу на вертолете. Не спасли. Похоронили здесь, потому что офицер не знал куда  его ещё пошлют служить, где он будет жить на пенсии. А дочь родилась в Косистом. Мне было противно, что трупик могут съесть белые медведи.
 - Дня за четыре-пять, если не будем больше ни чем заниматься, выкопаем новую могилку, - зло как-то ответил Дмитриев. – Раньше не получится. Был бы здесь поселок, обратились бы куда надо, прислали бы нам динамита, подправили кладбище. А сейчас не кому.  Один тут я, бессилен.
   Он отвернулся, вытер раскрасневшиеся глаза. Не сговариваясь, мы повернули в поселок.  Дома какие красавцы. Специально для севера деланные, утепленные. Благоустройство полное. Ванны в каждой квартире, санузлы, телефоны. Мощнейшая котельная,  такую строили по специальному северному проекту. На угле работала, поселок собирались расширять. Тут планы были ой-е-ей какие. Неподалеку рудник собирались бить. А уголь можно было и не завозить ни откуда. Он  в Косистом  под ногами. Все пошло прахом. 
 Какое-то время мы с ним толкались по поселку, знакомились с пустыми улицами. Сергей Константинович все рассказывал и рассказывал: двухэтажное здание - поселковый совет. Вот эта двухэтажка - больница. Дома лечились, даже хирург в Косистом был. Дальше школа. Один этаж. Но спортзал, столовая, классы как положено.
 - Миражи здесь часто, море все-таки кругом мыса.  Я свой Косистый уже несколько раз видел. Даже людей, которые здесь жили. Ходят, улыбаются, а мне страшно. Хорошо хоть только летом миражи, когда круглые сутки день. 
  Наверно, действительно тут миражи часто.  И во время нашего приезда над морем стояли какие-то горы. Темные, прямоугольные, с макушками в снегу. Дмитриев считает, что это часть Северной земли показало преломление света. Но миражи были без людей. Без птиц и чаек, не живые.
  Один мираж я даже сфотографировал. Но горы и долины на горизонте - одно, а миражи с людьми, скорее всего фантазии в голове Сергея Константиновича Дмитриева. От тоски по людям, обиды за поселок, который умер раньше его обитателей. Вернее реформы убили Косистый, правду нужно говорить. Да разве только его.
  Пока я рассуждал так, между двух холмов моря далеко-далеко просматривается. Мы оба увидели мираж. Я его сразу узнал. Это остров Средний. Бывшая там авиационная база. Офицеры и техники вытаскивали из ангаров самолеты, готовили их к отлету. У Сергея Константиновича  шапка на голове поднялась. Волос дыбом. Я только рот раскрыл, и руки задрожали. Вот тебе и мираж! А он как быстро загорелся, так же  и погас.
 - Я ведь еще что здесь сижу, – говорит  мне Сергей Константинович почти шепотом, видно, чтобы мираж не услышал,  - может все вернется, как думаешь. Ну, найдутся же в России умные люди, смогут все поставить как государству надо, а не Америке. Черт ее раздери поскорее пополам.
 Потом долго смотрит на знакомый берег океана и машет рукой? 
  - Все вернется, обязательно вернется, а нынешних проходимцев, люди проклянут до третьего колена. Только доживу ли я до этого  дня?
 Ужимается Россия, усыхает. Уходят люди с когда-то обжитых первопроходцами земель. Остаются единицы, как свечки. Вот и в Косистом теплится дымок над  балком,  что обиходил себе Сергей Константинович. Топить целую квартиру ему не по силам.
 Сколько выдержит Дмитриев один, не скажет пока и сам. Тогда я думал, что скорее всего он отсюда все-таки уедет. Хоть как прикидывай: все-таки уедет. Зиму покочегарит в Сындаско, привыкнет среди людей. Там и останется. Смирится душа с поражением Руси. В Сындаско жену вызовет или с той женщиной с рыбацкого станка сойдется.
 А потом на первом снегу пустых улиц поселка Косистый некому будет оставить  человечьего следа.  На новых картах уже и сейчас поселка нет. Просто мыс Косистый. А дома эти и котельная лет через двести-триста сами развалятся. На севере все долго хранится. Но вечного и тут ничего нет.
  Однако хоть и продолжительным  у нас было знакомство с Сергеем Константиновичем, но много хорошего я в нем не увидел. Потом догадался. Настойчивым он оказался человеком, мужественным, это я к тому, что так и не уехал он из Косистого. Остался здесь и теперь уже навсегда.
  Судьба его оказалась намного трагичней, чем можно было предполагать, и тем более, о  чем я думал. Он умер в Косистом, ровно через два года после нашего прилета. Мне рассказали об этом  в  администрации Хатангского района, когда мы летели к геологам на Нордвик.  Оказывается, Дмитриева нашли вертолетчики. Они тоже по пути залетели к нему,  рыбки домой взять. А на нарах в балке нашли замерзшего хозяина.  Отчего умер, когда, ни кто не знает. Сердце прихватило, аппендицит, прободная язва желудка?  Он ведь всех просил, чтобы его похоронили на кладбище в Косистом. Даже письмо с этой просьбой написал главе администрации поселка  Сындаско.   А увезли бы тело в Хатангу, там  и закопали, ни кто бы не стал тратиться на доставку гроба в Косистый. Не вскрывали его, так и похоронили в Косистом.
  Глава администрации поселка Сындаско, это пятьдесят километров от Косистого, послала на моторке двух долган и участкового милиции. Они осмотрели тело и написали акт, что умер он своей смертью, следов насилия на теле не обнаружено. Они  и выкопали на местном кладбище яму, с помощью динамита, конечно. Участковый под свою ответственность вез. В местном сельсовете взрывчатку специально для похорон хранят.  В Хатанге говорят тоже так могилы роют. В нее Сергея Константиновича и похоронили. Без гроба, в целлофановую пленку закрутили тело, могилка без памятника и даже без креста.  И глубиной, поди, в полметра.
  Лет через двадцать-тридцать ее уже и не найти будет. Вот и все, что в конечном итоге   наречено ему было судьбой. Истинному патриоту России.  На мой же взгляд, хоть и не сбылись мечты Сергея Константиновича на возрождение базы, умер он не покоренный и родного уголка не бросил. И пусть этот рассказ будет ему памятником. А нам всем уроком, что за честь свою, детей своих,  земли свои, надо бороться. Или хотя бы помочь тем, кто знает, как и когда это делать. Вон у Руси врагов сколько, в одиночку ни когда с ними не справиться. Чайки никогда не живут в одиночку, это для них смерть и биологический тупик. А мы, россияне, почему стали жить каждый за себя. 
   С  Нордвика, я попросил  командира Ми-8, мы залетели на Косистый, на кладбище сразу нашли могилку Сергея Дмитриева. Свежая она, ещё лет десять её не затянет дерном. Постояли, я потер глаза. Месяц Ворона всегда над нами. Старший геолог, у которого был карабин, три раза выстрелил. Это был последний салют, последнему жителю Косистого. Больше мне там побывать не удалось, и не удастся. Спи спокойно, Сергей Константинович, рано или поздно Россия вернет свои земли. И рядом с твоей могилой будут жить люди.   Может быть, прочитают мой рассказ о тебе  совсем неизвестные нам северяне, тебя вспомнят. Ты ведь настоящий герой. Я тебя никогда не забуду.