Преддверие любви. Привет конца 60-х

Мерный стук колёс доносит: уношу…. уношу…. уношу…. Всё дальше и дальше я от дома. Впервые я уезжаю от привычного и близкого мира. Что-то меня ждёт впереди? И какое оно это «впереди». А пока колёса стучат и стучат и о чём-то мне говорят, только о чём не пойму.
Вот уже и Москва с остановочным пунктом Вялки и базой геодезистов позади. Вялки…. Вялки….  А, хорошо было…. Сосновый лес, воздух чист и ароматен! Хорошо в лесу ранней весной, пахнет талым снегом и ещё чем-то неуловимым, пьянящем и будоражащем. Под старой разлапистой сосной стояла раскладушка, и мы с Ниной загорали под апрельским солнышком. До чего ж ласково весеннее солнышко! Закроешь глаза, а оно ласкает нежными прикосновениями.  Вялки вы были первым звеном нового, неизвестного на пути моей самостоятельности. Нужно всё делать самой, и не только готовить, стирать, а и, главное,  жить среди новых людей, войти в их жизнь, найти в ней своё место.
А за окном вагона, играя вперегонки с поездом, бежит весна. Ручьями по склонам овражков; зелёными, упругими иголочками травы, смело пробивающимися сквозь прелые, старые листья к свету, к солнцу; клейкими, нежными листочками деревьев, бежит она. По-прежнему ласковое солнышко заглядывает в вагон и согревает душу, отгоняет смутные тревоги. Может быть там,  в незнакомом М., я встречу «его» того, которого полюблю в свою  девятнадцатую весну. Какой он будет? Не знаю…. Может высокий, красивый. Хотя это и неважно, какого роста, красивый или некрасивый. Зато он должен быть сильным и с твёрдым характером, насмешливыми глазами с лукавыми искорками. Тебе ведь уже девятнадцать, а ты по-настоящему ещё не нравилась ни одному мальчишке.  Хотя нет, нравилась Виктору, но он не в счёт. Он ведь не мальчишка, он был намного старше меня. Да, он был моим первым увлечением, а я его любовью. Это всё не то, это не настоящее, по крайней мере, для меня. Я, неловко признаться, ещё не целовалась по- настоящему ни с кем, потому что моя заповедь: «умри, но не давай поцелуя без любви». Ну, и пусть, я не нравлюсь этим дуракам, мальчишкам, пусть! Всё равно я встречу «его». Он полюбит меня такую, какая я есть. Ведь ты знаешь, что тебя есть за что полюбить, самой-то себе в этом можно признаться. Твоя подруга Тамара говорит, что тебя обязательно полюбит такой, а каком мечтаешь, а другой тебе и не нужен. Были другие, но ты на них не обращала внимания. Они считали тебя недотрогой, задавакой, побаивались твоего острого язычка. Эка размечталась, ну и унесло ж меня….
За окном посерело, солнышко куда-то скрылось, Сразу стало хмуро, неприветливо. И весна почему-то отстала. Бугры и низинки в старом, грязном снегу. Дряхлая зима плетётся навстречу. Я думала, весна будет бежать рядом до конца нашего путешествия. Деревья голые, чёрные без нежных листиков. Видно  пока слаба молодая весна. Но не беда, ещё наберёт силу и худо будет старухе зиме. Да, ведь сегодня 1Мая, а мы и забыли .
– Наташка, что это ты там размечталась, слезай с полки и садись с нами в карты играть! Это Нина, моя школьная подруга, а теперь ещё и товарищ по работе зовёт меня. Она-то меня и пригласила в геодезическую экспедицию подзаработать денег.
– Нет, я не буду играть, мне не хочется.
Сколько народу едет в поезде…. Куда они все едут? У каждого свои заботы, тревоги, мечты. Картёжники заспорили, раскричались. И набилось же  их любителей картёжной игры в наше купе. Нинка спорит со своим Мишкой: «Надо было семёрку бубновую дать, и чем ты только думал?» «Ладно, сейчас мы отыграемся». …. Скоро будем проезжать знаменитый мост через Волгу. Поезд по нему долго идёт.
Маленький серенький вокзальчик. Мы втроём с чемоданами и сумками стоим на перроне среди немногочисленных пассажиров, сошедших с поезда. Теперь на базу. База – звучит! Нам предстоит ночевать в ней несколько дней, пока ни подойдут машины с оборудованием, ни приедут исполнители работ и начальник отряда. Автобус катит по узким, кривым улочкам со старыми довоенного вида домами. Города не коснулись бомбёжки, потому он и сохранил старый довоенный облик. Автобус довёз нас до конечной остановки «Рынок». Всё – приехали! Дальше по плану пешком. По улице до школы, и, где-то там, близко находится база геодезического отряда. Нашему взору открывается огромный двор…. Большой деревянный дом, какие-то сараи и небольшой слегка покосившийся домишка – наша база. 
– Наконец-то дошли, – с облегчением произносим мы.
– Не радуйтесь преждевременно, ещё нужно найти сторожа, чтобы открыл это заведение. Как-то устроиться на ночлег, на голых столах спать не будешь, – охлаждает нас Нинка.
– А, вот тот большой дом, наверное, и есть контора компредприятий и сторож там живёт. Миш, вон какой-то дед появился, вероятно, он и есть сторож, – предполагаю я.
Мишка направляется к сараям, у которых стоит дед.
– Наташ, чего это никого не видно, будто вымерло? Ведь ещё и двенадцати нет.
– Так сегодня 2Мая! Что-то Мишка не весёлый идёт.
– Ну, девчонки, зря обрадовались, база занята этой конторой, там сейчас мешки с цементом и столярка.
– И, что делать будем? – вопрошаю я.
–  Не знаю, вон дед идёт, может, что и посоветует.
–  Здравствуйте, дедушка.
–  Здравствуйте, дочки. Я вот думаю, вам надо в райисполком идти, там сейчас дежурный есть. Скажите так, мол, итак, деваться нам некуда, пусть определяют куда-нибудь. Это наш Космач занял вашу контору.   
Маленькая собачонка, белая в чёрных пятнах несётся, к нам, заливисто тявкая.
– Цыц ты, Цыган! Не бойтесь, он не кусается. Вещички пока оставьте у меня в хате, чтоб не таскаться с ними по городу. Я живу с баушкой (так своеобразно он произносит это слово) в этой конторе, во второй половине. Мы здесь второй год живём, из деревни переехали.
Подходим к высокому, чисто вымытому крыльцу, тщательно вытираем ноги и входим в дом. Маленькая кухня-прихожая с плитой, обеденным столом, лавкой для ведёр с водой и окном….
– Проходите в комнату, не стесняйтесь. Сейчас баушка придёт.
– Спасибо, мы сейчас в райисполком пойдём.
Возбуждённые мы шагаем обратно из райисполкома.
Умный больно этот Космач «в гостиницу идите», – передразниваю его я, – а то мы без него не догадались бы. Миш, а ты ему сказал, что у нас денег нет?
– Ай, Миш, лучше б мы сами поговорили с ним. Вечно ты не можешь договориться, – увещевает Нина своего мужа.
– Ну, и пошла бы к нему сама объясняться, а то больно умная.
– Ладно, ребята, хватит ссориться. Лучше давайте подумаем, что мы предпримем.
– Гостиница не подойдет, у нас на троих шестнадцать рублей. Эх, надо было нам в Москве  деньги расходовать поэкономней, – сокрушается Нина.
– Может, где квартиру найдём на неделю, а потом расплатимся?
– Как же, найдёшь в чужом городе квартиру.
–  А, может, дед с бабкой пустят переспать на полу? Они как будто добрые люди, – обрадовано сообщает Нина пришедшую ей спасительную мысль.
– Чёртов бюрократ! Ему и дела мало  до людей, а тут, что хочешь, то и делай.
…. В третий раз за каких-то полтора часа мы идём мимо рынка по уже знакомым улочкам. Неприветливо встретил нас, старый городишка. Где-то мы ещё будем ночевать? И надо же (ну, прямо как в трагикомедии) дежурным оказался этот самый Космач – виновник наших злоключений.
Надо мной голубеет высокое небо. Я сижу на чисто выскобленном крыльце. Нинка с Мишкой ушли в магазин купить чего-нибудь на обед. Хорошо, когда есть отзывчивые люди: «Куда ж вам деваться, поживите, пока у нас. Места всем хватит», –  просто рассудили они. Двор мне уже не кажется таким неприветливым. С крыльца открывается отличный вид на сосновый бор. Хорошо, наверное, сейчас в том бору: ароматный весенний воздух, подснежники цветут, птицы гомонят.
– Доченька, откуда вы, из Москвы? – по- волжске  окая говорит мне тётя Даша или баушка, как её называет дядя Петя.
– Да, организация наша в Москве, но мы живём на Смоленщине.
– Опять по полям мерить будите, как в прошлом году?
– Бауш, иди дай коням овса (в этом большом дворе была и конюшня). Недовольно вздыхая, баушка встаёт: «Чёрт старый, сам будто не может корм задать, и посидеть то спокойно не даст».
На горизонте появляются супруги Леоновы.
– Сейчас поедим, а потом айда на Черемшан рыбу ловить, – предлагает Мишка.
– Миш, а ты думаешь, что- либо поймать? – измываюсь я. Мишка страстный рыболов, только всегда почему-то без рыбы.
– Наташ, Миш, идите есть, готово! – зовёт нас хозяюшка.
По своей привычке я лежу на спине и смотрю в темноту. Вот и прошёл день на новом месте. Какие у них мухи противные, у нас таких нет. Какие-то плоские, длинненькие и плохо летают, неприятные какие-то. Не люблю насекомых, особенно «незнакомых», если на тебя сядет такая муха бр-р…. Сейчас угомонились, а утром ползать и кувыркаться начнут. Тётя Даша говорила, что они весной всегда появляются, а потом исчезают. Мы с Ниной сегодня шутили: « Посмотри, Нин, вон родная муха полетела. Какая наша изящная да грациозная». И подснежники у них другие. А рыбы Мишка так и не поймал. Черемшан сейчас широкий, мутный, ещё не вошёл в свои берега после разлива. Вода быстро катит волны, неся на своей спине добычу: ветки, щепки, бумажки и много прошлогоднего камыша. Всё, Наталья, спи, хватит мечтать! Сплю…. Что день грядущий мне готовит?
– Какая-то большая голубая машина стоит у крыльца. Я иду, поёживаясь от утренней свежести, в своём пестреньком халатике, с полотенцем на плече к умывальнику, висящему недалеко от крыльца на столбе.
– Эй, откуда ты здесь появилась, красавица?
Это кажется в мой адрес. Кто это? Ни кого не видно. Темноволосый мужчина лет 25-27 высовывается из кабины. Я хмыкаю и иду дальше.
– Ух, ты какая сердитая и разговаривать не хочет, – предполагает он ехидно. Пока я умывалась, машина уехала.
Дядя Петя, что это за парень на машине у крыльца?
– А что, понравился? Хороший парень. Их двое, они командированные из Волгограда на какой-то завод приехали. А у нас только машину ставят. Двор-то большой….
Мои рыболовы снова пошли на Черемшан, а я не пошла – из меня рыболова не получилось. В доме нашла книгу, называется « Угрюм река», тётя Даша сказала, что её у них кто-то забыл. Я её ещё не читала, сяду на крылечке и почитаю. Надо домой письмо написать, вот только писать не о чем. Книга оказалась интересной, читала почти до вечера. К вечеру снова появилась большая голубая машина. Я увидела обоих командированных. Один из них пытался цеплять меня по всякой ерунде. Дядя Петя говорил, что Борис неженатый, а Толька – женатый. Интересно, который из них Борис. Может тот, высокий с темными волнистыми волосами. Он по-мужски красив. Высокий лоб, прямой нос и крупный, красивый резкоочерченный рот, волевой подбородок. Глаза не знаю, какого цвета, кажется серого со стальным отливом. Вид у него несколько высокомерный. Видно знает себе цену. А голос-то, каким он разговаривал со мной, игривый. Привык, вероятно, к женскому вниманию. У второго, а может он и есть Борис, внешность самая заурядная. Среднего роста, лицо ни чем не примечательное. Нинка увидела, высокого, утром, и он ей, кажется, понравился. Она пошутила: «буду строить глазки этому красавцу, а Мишку побоку. Шучу-шучу. Мне нельзя, а ты чего теряешься?» Я подумала: «Куда мне с моими талантами. Больно нужны ему такие, как я, да и воображал не люблю».   
Наступил очередной день, на базу ещё ни кто не приехал. Утром несла из колодца воду и прямо перед  носом этого высокого легко взбежала на крыльцо. «Ишь, какая шустрая!» Как мне, показалось, с восхищением воскликнул он. Мне в тот момент почудилось, что он залюбовался моей лёгкостью. И, вообще, смотрит, задевает. Да, брось ты, всё тебе кажется, Наталья. А женская интуиция? Ерунда, у тебя её уж, наверняка, нет, ты ж ещё не женщина. А может, ты мне, голубушка, скажешь, почему  и в этот раз не пошла с Нинкой и Мишкой на речку, в лес? Сознайся ведь ты осталась ради того высокого? Да, ради него, ну и что ж здесь особенного? Скучно, а он остроумный собеседник. Кажется, ещё Сократ сказал, что беседа есть величайшее наслаждение. Чувствуется, что он много знает, образован. Скорее всего, он в этой командировке не в качестве шофёра. А может он женатый? Хотя мне всё равно, кто он. Я же  не отбиваю его у жены. Да, и потом нет, держится он как-то не так, не женатый он. Наталья, опять ты на женскую интуицию полагаешься? У тебя ведь её нет. Что за ехидина сидит во мне? Вот и сейчас суёт свой ехидный нос, куда не надо, задаёт каверзные вопросы и, никуда не денешься, приходиться  держать ответ    перед своим вторым я.
  –Цыган, Цыганчик, иди сюда. Дай я с тобой побалуюсь. Ты чего такой неповоротливый? Цыган по щенячьи повизгивает и пытается ухватить меня за руку, но не получается. «Цыган», интересно, почему так назвали совсем нечёрную собачонку. А еще, около конюшни, на цепи сидит крупная взрослая с кривыми лапами такса или дворняга. Кто их разберёт эти собачьи породы. Ну, у этой кличка вообще закачаешься! «Гамлет»! Звучит, а? Ха-ха-ха, что за фантазия взбрела кому-то в голову?
– Цыган! Ты куда?
Кубарем скатился мой пёс с высокого крыльца и, громко тявкая, понёсся навстречу машине. Это ребята приехали. Я моментально утыкаюсь в книгу.
– Что читаешь, «Никак»? Ехидничает надо мной высокий парень, за то, что утром на вопрос «как зовут» ответила никак. Вот тоже брякнула, как ребёнок. Теперь получай! Так и надо!
– Что молчишь? Покажи, какую книгу читаешь.
– Угрюм река.
– Ты что её ещё не читала? И не стыдно такой книги не читала?
– Не стыдно, лучше поздно, чем никогда, – не поднимая глаз, отвечаю я. Пошёл в комнату за своим болоньевым  плащом. Плащ красивый, чудесная итальянская болонья, они сейчас модные и она ему очень идёт.
Цыган вертится около меня, я его треплю за уши. Этот «болоньевый» садится подле меня и начинает мучить Цыгана: таскает за уши, за лапы, за хвост. А собака только повизгивает и неловко пытается ухватить за руку.
– Цыган, хвати ты его, да, как следует– побольней, чтоб не мучил! – не выдерживаю я.
– Ах ты, злюка, сама кусака и ещё Цыгана учит.
Подошёл второй…. Сейчас уйдут в свою гостиницу. Дядя Петя сказал, что уже два месяца, как они там живут.
– Толь, ты посмотри на эту злючку, учит Цыгана кусаться.
Точно он – Борис! Сейчас ты у меня получишь! И я смотрю на него серьёзным, выразительным взглядом.
– У, а глазищи-то зелёные! Кошиные глаза, – произносит он насмешливо, вместо кошачьи.
Опять у меня такое чувство, что ему симпатична «злючка». «Кошиные глаза» прозвучало не обидно, а с каким-то затаённым восхищением взрослого над шалостью ребёнка.
– Пошли с нами пиво пить, злюка.
– Я не перевариваю пиво.
– А что ж ты перевариваешь?
– В данный момент ваши неловкие остроты.
– Ну, и колючка.
Уходят…. Мне кажется или действительно он обратил на меня внимание? Вряд ли, не с моими внешними данными. Я ведь маленькая и ни чем не примечательная. Ему просто, как и мне, интересно перебрасываться колкостями, подтрунивать над собеседником.  Руки у него красивые с длинными, сильными, гибкими пальцами, как у пианиста. Это я заметила, когда он трепал пса за уши. Конечно, он привык, что в него сходу влюбляются, только не я, и не надейся. Как же, он и не помышляет об этом, дурочка. Он ведь разговаривает с тобой, как с ребёнком. А я и впрямь с  этими хвостиками, хотя волосы у меня довольно густые, выгляжу, как подросток. Надо будет завтра, хоть нормально причесать волосы.
Наконец-то, сегодня, приехали наши машины и начальник отряда. Было двенадцать часов, и мы собрались походить по магазинам любопытства ради, денег-то у нас нет, просто побродить по городу.  Как вдруг во двор въезжают: УАЗик и две непервой молодости машины. Как положено, понеслось: что? Да как? Да почему долго не ехали? Оказывается у Кольки-шляпы, есть у нас такой шофёр, горе работник, сломалась машина, хотя он в ней копался больше всех. Вот она и отплатила ему –
встала на полпути, ни тпру, ни ну.  Этот «шляпа» – дурак редкий. Пробовал в Вялках за мной приударить. Я над ним только посмеивалась, но до него не доходило. Надвинет на голову чёрную шляпу, руки в карманы, гитару на которой играть не умеет через плечо и ходит своей вихляющей походкой. Мне на это смотреть противно. Первые его слова, как увидел меня: «Крохотулька моя, как я по тебе соскучился, а ты как без меня?» Я ему, – «Сил нет, как скучала, чтоб ты век не приезжал!» В моём голосе столько было издёвки, а он даже и не понял, что я над ним смеюсь. Этот «шляпа»  дурак редкий делает вид, что мы небезразличны друг другу. Звал кататься на машине. Я ответила ему, что у меня пока с головой все в порядке, чтобы с ним поехать. Генка
– это шофёр УАЗика тоже звал покататься, я, разумеется, отказалась. Он мне совершенно не интересен, ни- то, ни – сё. Уже, хорошо, что он, хоть не такое дерево, как «шляпа». А вот начальник отряда, его я впервые увидела, симпатичный, лет 35-ти, тонкие черты лица, благородная внешность. Скоро приедут исполнители геодезических работ, и тогда кончится тунеядство, начнётся трудовая жизнь.
Всю неделю стоит чудесная погода. Не припомню такого тёплого мая…. Хожу целый день в летнем сарафанчике, с хвостиками на голове. Такая смешная…. Глянула на себя в зеркало – худющая стала. Всё на мне болтается, даже лифчик стал велик. И это за какой-то месяц, выгляжу не солидно, как подросток. Вот Нинка на год меня старше, а уже совсем взрослая, замужняя дама. А я? Вот сейчас, как подросток, качаюсь на концах досок, сложенных в штабель во дворе. …. А небо высоченное! Лёгкие облачка неторопливо плывут…. Оторвалась бы от доски, взмахнула б руками, распластала б их по воздуху и взметнула ввысь! Завидую я лётчикам, морякам они наедине с таким простором! Мне сейчас хорошо-хорошо! Какая-то я взволнованная, мне хочется смеяться, петь! Настроение хорошее. Небо, солнечный день, что здесь необыкновенного? Весна! Борис прошёл, смотрит, как я качаюсь на доске и ухмыляется. Небось, думает: «Вот дура, пацанка». Пошёл на склад, в конце двора. Вышел, стоит и смотрит в мою сторону. Ну, что смотришь? – мысленно обращаюсь я к нему, – отвернись! и ещё сильней подлетаю на доске. Нинка бежит. дурной пример заразителен, и ей захотелось покачаться, забыла, что для замужней, это как-то не солидно. Разок- другой мы вместе подлетаем вверх, и вдруг… доска отчаянно трещит. И происходит это как раз в тот момент, когда этот красавец неотрывно смотрит на нас. От смущения я вскрикиваю: «Ой, бедненькая дощечка, не выдержала двоих!» –  спрыгиваю и с хохотом убегаю. Моментально взбегаю на крыльцо. И вот уже я дома, и недосягаема для его насмешливых глаз.
Нужно сходить в магазин за продуктами. Нинка с Мишкой отправляются в соцгородок, это новая часть старого Мелекеса. Иду по пыльной, уже знакомой улице, помахивая в такт шагам сумкой. Город повеселевший, помолодевший. На деревцах изумрудные, трогательные листочки. Навстречу мне большая, голубая машина, да это же они  Борис с Толей. Вот нахалы, едут прямо на меня. Что думаете, сейчас начну метаться, испугаюсь? Фигу вам! Отступаю в сторону и жду, когда проедут. Машина наезжает на меня. Отступать некуда, за мной кювет. До меня осталось около полуметра. Мимо проносится смеющееся лицо Бориса. Значит это не он, а другой – Толик наезжал на меня, наверное, по просьбе этого воображалы. Купила хлеб, молоко, сыр и, негде не задерживаясь, иду домой. Что это ты, милочка, домой торопишься, а? Бориса увидеть хочешь, не так ли? Ну и что? Я ж тебе, ехидина, говорила, что интересно с ним поболтать, как и раньше. Нет, тогда не так было. Он сейчас относится к тебе не совсем так, как прежде. Он относится ко мне, как к младшей сестрёнке, и в тоже время как-то не так. Всё время издевается надо мной, но эта издёвка какая-то добрая. Я это чувствую. У него есть привычка вставлять в речь слово «паразитка». Грубое, обидное слово, но у него оно звучит совсем по- иному, то с ноткой восхищения, если я удачно парирую его шутку, то с какой-то затаённой нежностью. Может, я всё выдумываю, может всё мне кажется? Не знаю. Может, и, кажется. Ведь я его совсем не знаю.
Лучик солнышка, согревая и пробуждая, мимоходом заглянул и к нам в комнату. Скользнул по стене, по спинке дивана, коснулся моих глаз и я, как в детстве, протерла их и проснулась.
…. Помню, мне было лет шесть, и вот также меня разбудил лучик. Я протерла кулачками глаза и увидела папу, он сказал: «Наташенька, посмотри, что это у тебя под подушкой лежит?» Я засунула  ручонку и вытащила коробку шоколадных конфет. До сих пор помню круглую коробку, а на ней веточка с тремя вишенками. Сколько было радости, я ведь редко видела такие подарки, мы жили очень бедно. «Папа, а кто их принёс?». «Солнышко, у тебя сегодня день рождения». Моё детское воображение это так поразило, что навсегда запечатлелось в памяти. С тех пор с пробуждающим лучиком у меня связано неясное детское ощущение радости. Очень скучаю по дому. Мама, наверное, хлопочет по хозяйству, а потом пойдёт на огород загребать грядки, сеять. Я выросла в семье ниже среднего достатка, но у нас дома всегда было хорошо. Детство моё было по-детски счастливым, в него не вторгался мир взрослых, я не слышала скандалов, ругани. Вообще я росла странной девочкой, то молчаливой, тихой, то резвой, шаловливой. Болезненно воспринимала самую затаённую насмешку, пренебрежение. И отношение людей ко мне было, да и есть разное. Меня либо очень любят, либо терпеть не могут, за то, что не такая, как все. Пора вставать, хватит валяться, уже полвосьмого.
На улице свежо. Поёживаясь от прохлады, бегу умываться.
– Доброе утро, «Никак».
– Здравствуйте.
– У, злюка, кошиные глаза.
–  Спасибо за комплемент, но я его уже где-то слышала, –  говорю я с иронией. Вы всегда по утрам так приветствуете?
–  А, знаешь, чем больше любят, тем вроде бы, хуже относятся.
–  Странно, я этого не  знала.
Вода за ночь сильно охладилась, а нагреться не успела. Сон, как рукой сняло. От умывальника отхожу совершенно,  проснувшаяся и посвежевшая.
– Девушка, а вы смелая, – раздаётся за моей спиной.
Я удивлённо смотрю на Толика.
– Почему вы так решили?
– Не испугались вчера.
– Так, я узнала вас, чего мне было пугаться, не станете же вы меня давить.
С утра мы с Ниной занимались «хозяйством». После обеда чета Леоновых отправилась в лес и на рыбалку, с которой ничего не приносили. А я осталась дома дочитывать книгу. Дочитывала я её на своём излюбленным месте – крыльце. Только зачиталась, как дядя Петя подсел.
– Ну, как дочень, соскучилась по мамке с папкой? Домой хочется? Они у тебя молодые?
– Домой, конечно, хочется. Родители у меня пожилые, я у них поздний ребёнок.
– У меня баушка вторая жена, она старше меня. Первая-то жена у меня померла два года назад. Мыкался, я мыкался с хозяйством один вот и женился. К детям идти не хочется, пока сам себя обрабатываю. Баушка у меня, хоть и молчаливая, но здоровая и работать любит. Вон и Борька с Толькой едут. Что-то рано они нынче, ещё и четырёх нет. Отвлекли нас от мирной беседы эти товарищи. После непродолжительной паузы дядя Петя продолжает.
– Я в войну тоже шофёром был на передовой. Вишь, хромаю.
– И с тех пор не работаете? – задаю я не совсем умный  вопрос.
– Не, я лошадей люблю. И здесь вот тоже конюхом и сторожем работаю.
– Злюка, всё никак книгу не дочитаешь?
– Борька, не обижай дочку-то, она у нас хорошая, – заступается за меня дядя Петя.
До чего приятно слушать волжский говорок. Оканье так мягко звучит.
– Обидишь её как же, колючку эту.
– Я, ершистая, подавятся, – отвечаю и дерзко смотрю на них.
– «Никак», хочешь дам почитать хорошую книгу «Два апреля»? Тебе её полезно почитать, есть чему поучиться.
Говорит серьёзно, а глаза смеются вовсю, но не обидно. Сколько его знаю, всё пытается меня чему-то учить. Как маленькой показывает, что такое хорошо, а что такое плохо. Я и сама кое-что понимаю. Цыган пристроился к нам. И опять ему достаётся.
– Цыган, укуси её, эту злюку с зелёными глазищами. Хватай её за ногу, – предлагает он псу, трогая
меня за ногу. Я мгновенно реагирую:
 – Что это такое? Не трогайте меня!
– Ох, и недотрога! Толь, давай-ка мы её увезём. Хватают меня и тащат в машину.
– Да, вы, что с ума сошли? Сейчас же отпустите меня!
Я отчаянно вырываюсь. Сарафанчик от борьбы задирается, я пытаюсь поправить его, но никак не получается. Борис почувствовал, что мне неловко и машинально, не отпуская меня, локтями, так как руки были заняты моей персоной, поправил его. Сама-то я была занята бесполезным сопротивлением, но вот моё второе я заметило это и удивилось. Дотащили меня до машины и заталкивают в кабину.
– Ладно, пустите, я уж сама залезу, – невольно соглашаюсь я, чтоб избежать неприятных моментов с сарафаном.
– Молодцы, нечего сказать, вдвоём с одной справились. Приходиться подчиниться силе.
– Вот и отлично, наконец-то мы тебя поймали.
Машина большая. В кабине я оказываюсь в середине, между Борисом и Толиком. Борис за рулём. Какие у него красивые, с чистыми ногтями, уверенные руки. Чувствуется, как эта большая, сильная машина безропотно подчиняется ему.
– Злюка, а злюка, ну, так как же тебя всё-таки зовут?
– Я злюка, я не хорошая, так  и не зачем  знать, как меня зовут.   
– Я же тебе уже говорил, всё наоборот, то есть, чем хуже относятся, тем больше любят. Ты же хорошая девчонка.
– Какая-то у вас странная логика. Ну, вот успокоили, если верить вашему «наоборот», то и хорошее наоборот.
– Нет, хорошее не наоборот. Так как же тебя всё-таки зовут?
– Наталья, Наташка.
– На-таш-ка…. Хорошее имя.
– Наташа, вы из Москвы?
– Нет со Смоленщины.
– Поехали с нами в Волгоград, тоже хороший город, – вступает в разговор Толик.
– Конечно, послезавтра мы уезжаем и увезём её с собой, – добавляет Борис.
– Как в этот раз силой? – смеюсь я. Мы подъехали к магазину.
– Какие ты любишь конфеты, противная девчонка?
– Противная девчонка ни какие не любит. А вы оказывается за заправкой приехали?
Ушли…. Я в машине одна. Видно любят свою машину. Всюду идеальный порядок, чистота. Можно убежать от них. Через лужок напрямик, до дома близко. Только сыро, а я в тапочках. Да, и честно признаться не хочется. Интересно с ними общаться. Идут, несут пиво.
– Хотела от вас удрать, но потом передумала, сыро, а я в тапочках. Лукавые глаза сейчас они не стальные, а мягкого серого цвета, опять смеются. Может он понял, что я не хотела убегать
– На, возьми, – подаёт мне пиво.
–Сами держите своё пиво. Теперь понятно для чего вы утащили меня, чтобы я ваше пиво держала.
– Конечно, а вы и не догадались, Наташа? – поддевает меня и Толик.
– Так и вы, Толик, на меня?
– Разобьётся же, держи. Видишь, у меня руки заняты, а Толику всё не удержать. Не будь врединой.
–А как бы вы без меня обошлись?
– Но ты ж у нас есть.
– Ладно, уж, сделаю вам одолжение, если я у вас есть. А «Два апреля» я не успела прочитать, – размышляю я вслух. –  Что-то быстро мы назад вернулись.
– Подожди, не уходи, Натка. Копается, что-то ищет, подает мне книгу «Два апреля».
– Прочти вот эту главу.
Я сижу в кабине и читаю главу из книги. Пытаюсь понять смысл, вникнуть в суть, но я настолько взволнована происходящим, что перечитываю одни и те же, строчки по два раза и не понимаю смысл.
– Ну, как дочитала? – подходит ко мне мой наставник.
– Да, дочитываю последние строки. Я, молча, отдаю ему книгу. Я не знаю, что сказать.
– Вот как, Наташка, надо любить, бороться за свою любовь.
Смотрит на меня и мне чудится, что-то затаённое в его взгляде. Мне неловко и я смущенно опускаю глаза. Колька-шляпа с «альпинистом», орущим во всё мощь, открывает дверцу и подсаживается к нам.
–  Что ты здесь делаешь? Вид у него такой обиженный и даже оскорблённый, будто ему жена изменила. Вот идиот, что-то из себя изображает, какие-то права на меня предъявляет.
–Тебя кто сюда звал? Убирайся отсюда! Я тебе сказала, быстро! – Мне очень неловко перед Борисом, ещё подумает, что я имела какие-то отношения с этим чучелом.
– Вот, идиот! – Возмущенно восклицаю я, знает меня всего-ничего, а уже права предъявляет.
Какая-то пауза. Нам обоим неловко.
– Бывает, что с первого взгляда человек привлекает. Нравишься парню, – выдавливает он из себя.
У Бориса в голосе промелькнула досада и ещё что-то неуловимое, чему не нахожу определения, будто тень мелькнула по лицу. Это длилось секунду, я даже подумала, уж не показалось ли мне, не воображение ли это моё?
…. Солнышко отправляется спать и устало, сонно, как последним приветом заливает землю золотым светом, зажигает стёкла домов красным пожаром, красной акварелью красит небо. Ещё немного и наступят сумерки…
Подходит Борис и подаёт мне конфеты, Мне неудобно и я говорю: «Не надо, я не хочу».
– Что, Наташа, думаешь над той главой?
– Нет, думаю, зачем вы дали её мне прочитать.
– Хочу, чтоб понимала больше, мыслила глубже.
Мне приятна его забота о моём нравственном развитии. Конфеты лежат подле меня, это меня смущает и я при виде Толика, направляющегося в нашу сторону, накрываю их книгой. В нашем полку прибывает: дядя Петя подошёл, а за ним примчался Цыган. Собаке опять достаётся, а он злится и никого не кусает. Борис с Толиком прохаживаются на мой счёт, а я естественно в долгу не остаюсь. Неожиданно для самой себя я ляпаю.
– Цыган, ты любишь конфеты? – разворачиваю фантик и сую конфету ему в пасть. Понимаю, что обижаю, оскорбляю человека в его лучших чувствах, а остановиться уже не могу. А Цыганище, глупый, не разобрал вкуса трюфелей и выплёвывает вместо того, чтобы поскорей сожрать. Стыдно-то как! Я хватаю злополучную трюфелину и со славами: «Дурак ты, Цыган, не понимаешь вкуса, так я Гамлету отдам!»
Борис даже вида не подал, ни один мускул не дрогнул на его лице. Будто не его я обидела, не его это касается, и не его конфетой я кормлю пса. Гамлет, не Цыган, моментально понял, что к чему. Я, по примеру Бориса, тоже делаю вид, что ничего не произошло. Мы сидим на крыльце и болтаем, издеваемся над пёсиком. Я, то его мучитель, то защитница. А он не сопротивляется, не кусается, а только трусливо повизгивает, и я за это треплю его за уши. Потом начинаю защищать его, когда Толька с Борькой через, чур разойдутся в своих ласках.
– Наташка, ты что «то кнутом, то пряником»? Вот женская психология.
– И не только женская, ехидно  добавляю я.
– Наташа, вот если бы вы Гамлета погладили….
– Побоится, не погладит, – уверенно бросает Борис.
– А вот возьму и поглажу! – А самой страшно. Собака всё время сидит на цепи. Еще, когда нас здесь не было, кого-то укусила.
– Я же говорю, не погладит, – снова добавляет он.
Во мне начинает говорить  моё чувство противоречия, упрямство.
– Нет, поглажу! – мелькает в тоже время трусливая мысль: а вдруг, укусит и тогда сорок уколов в живот не миновать. Хотя бы не подзадоривали.
– Побоится….
– Ну, пойдёмте, поглажу!
– Нет, не пойду, я и отсюда увижу.
– Нет, пойдёмте, отсюда плохо видно.
– Боишься? – так ехидно звучит.
– Ах, так!?
Бегу через весь двор к псу, привязанному у конюшни. Подбегаю, а он хвостом виляет и облизывается, видно помнит Борисову конфету.
– Гамлет, Гам-лет-ка, – ласково тяну его кличку, – дай я тебя поглажу, ты только не укуси.
Осторожно провожу рукой по его спине, а у самой аж мурашки по коже от страха. Не ворчит…. И уж тут, осмелев, напоказ глажу его.
Подлетаю к крыльцу и с гордостью
– Ну, что, не погладила?
– Не испугалась, молодец! – хвалит Толик.
– Храбрая девчонка, – довольно ухмыляется Борис.
Похвалил, а сам ухмыляется, надо мне больно твоя похвала. Возьми её, свою похвалу обратно, как нибудь, без неё обойдусь, возмущается на ухмылку моё я.
– Как же смелая, храбрая, а у самой поджилки тряслись, – отвергаю я лестные слова.
За окном полночь…. Луна крадучись заглядывает ко мне в окно и дружески подмигивает. Сколько я бумаги испортила на « послание» Борису. Пишу ему записку, уж очень не хочется в его глазах быть свиньёй и дуррой из-за конфет. Наконец-то «послание» написано, пробегусь ещё раз глазами и проверю ошибки.
«Борис, прежде всего, извините меня за сие «послание». Может, я поступаю глупо и смешно, но мне очень не хочется, чтобы вы думали обо мне плохо. Ещё этот «шляпа»…. Вы могли подумать, что у меня с этим чудом в перьях есть что-либо общее, а мне не хотелось бы этого. За историю с конфетой особенно прошу прощения, пожалуйста, простите и  не обижайтесь. Такая уж я вздорная иногда бываю, даже самой противно. Возможно, вы сейчас читаете и смеётесь… Смешно, не правда ли? Что ж смейтесь, это ваше право. Нет-нет не смейтесь, пожалуйста. Я не могу, когда надо мной смеются. А, если и будете смеяться, то не в лицо. Наташа».
Восьмое мая, завтра день Победы и уезжают Борис с Толиком. А Толик неплохой, он добрый. Нужно отдать Борису записку. Вчера казалось так просто: возьму и отдам, что здесь особенного? А  сегодня не могу – страшно! Трусиха же я, как обижать человека, так можно, а попросить прощения страшно, стыдно. Нет, душенька, ты отдашь эту записку. Раз решила, так доведи дело до конца, а нет, так ты тряпка бесхарактерная, увещеваю я себя. Борис идёт, но не один с плотниками. Не буду ж я ему отдавать своё послание при них. Вот вечно, получается не так, как задумаешь. В этом огромным дворе есть всё: длинный сарай, в котором находится, что-то наподобие столярной мастерской, и склады, и конюшня, и гараж, и две конторы, и ещё всякая-всячина, чего только нет! Его не видно, куда он делся? Неужели я не смогу отдать записку? Нет, во чтобы – то не стало, отдам, пусть с кем угодно идёт. Где-то, через час, начнём красить рейки, готовимся в путь-дорогу. И завтра до свидания Мелекес…. Начинают  приезжать исполнители. Два каких-то верзилы приехали, высоченные как жерди. На нас с Нинкой поглядывают. Рейки длиннющие, как же мы их таскать будем? Я как школьница вымазалась в красную краску, даже на щеке умудрилась пятно посадить. Я думала, что с рейками провозимся долго, а мы уже заканчиваем их красить. Быстро управились. Леоновы засобирались в кино и меня звали, но я отказалась, так как боюсь прозевать Бориса. Займу свой пост на крыльце. «Угрюм река» отличная книга, но мысли не о ней, а о Борисе. Я заметила, будучи невольным свидетелем его бесед с Толиком, какие они разные по интеллекту. Это чувствуется потому, как он строит фразы,  выражает мысль. Ой, идёт! В руках журнал, наверное, в конторе читал.
– Наташа, возьми почитай и не будь такой, – снова с наставлением подаёт мне «Огонёк».
– А это вам, – через силу разжимаю кулак и отдаю злополучную записку.
Я читаю рассказ в «Огоньке», но эта поучительная история не лезет мне в голову, я никак не пойму о чём там говорится, так как я   слишком взволнована. Из столярки доносится смех. Неужели надо мной? Уйду, чтоб не слышать, а то сгорю со стыда. Прошло какое-то время, и я снова на крыльце…. Идёт Борис на этот раз из конторы. Проходя, мимо меня говорит: «Не буду!» Что не «буду»? Да, это же ответ, на моё: «не смейтесь надо мной». Толик едет, значит уже пятый час.
– Здравствуйте, Наташа.
– Здравствуйте, Толя.
– Всё, Наташа, завтра уезжаем. Пойду, Гамлета отвяжу, выгуляю его по двору напоследок, – Гамлет его любимец.
– Гамлет, – зову я пса, – иди сюда, мы ж с тобой уже почти приятели.
От досок пахнет смолой. Мы сидим на досках и болтаем не о чём. Генка подсел к нам. Борис у колодца моет машину. Завтра опустеет двор.
– Исполнителей понаехало. Почему на базу не приходишь?
– А, что мне там делать? Если, что от меня надо Андрей Михайлович скажет. Я ни кого не знаю, а на Кольку мне совсем не хочется смотреть.
– Наташка! – зовёт меня Борис.
– Что?
– Подойди сюда! – перекликаемся мы через двор
– Ну, что? – спрашиваю я, подойдя.
– Помоги мне воды набрать, – придумал он предлог, чтобы похитить меня из той компании.
У нас скважная колонка, и чтобы набрать воды одному надо качать, а другому держать посудину.
– Держи, – и подаёт мне капроновую канистру.
– Будем ехать, и вспоминать хорошую девчонку Наташку.
–  Хорошо, что уже неплохая. А так бы не вспомнили?
– Ну, как же обязательно вспомнили б, колючку, – и улыбается. Теперь всё в полном порядке, водой запаслись. Поехали со мной.
На сей раз я не заставляю себя упрашивать. И на глазах у своих почитателей (ещё подошли «шляпа» и один из молодых исполнтелей Димка) сажусь к Борису в машину.
– В столярке вы над моей запиской смеялись?
– Нет, что ты. Я прочитал её в конторе. Наташка-Наташка, когда ж ты поняла, что обидела меня?
– Сразу, как только произнесла первые слова, они как-то неожиданно для меня самой вырвались
– Так почему  не остановилась?
– Не могла, уже поздно было, конфету-то я уже псу сунула в пасть. Что я могла сделать, сказать, что пошутила? Это было б ещё нелепей.
– Не нужно так делать.
– Не обижайтесь, пожалуйста, на меня. Ладно?
– Маленькая ты ещё, если бы  ты была постарше, тогда очень  обиделся бы . – Лицо потеплело, улыбается. – Больше так не будешь поступать?
– Не знаю, и, потом, не такая уж я маленькая.
– Мы приехали. Конфет хочешь?
– Да, хочу. – Я не стала отказываться, чтобы искупить свою вину.
Он улыбнулся и с благодарностью сжал мне руку. …. На этот раз я и не помышляла о бегстве. Борис возвращается с покупками. Сел за руль, около меня положил большой кулёк.
– Наташка, угощайся.
 Я смущенно беру огромный кулёк, разворачиваю и…. вижу пачки сигарет. Ох, и зло ж меня взяло, так стыдно! Ничего себе угостил. Отворачиваюсь и не гляжу на него. Он же смеётся, да так заразительно и весело, что и я не выдерживаю и начинаю хохотать. Отсмеялись…. Он протягивает с непогасшей ещё улыбкой другой кулёк поменьше.
– Вот это тебе, злюка ты моя.
– Что это вы  подшучиваете надо, как над маленькой?
– А, разве ты не маленькая? Ну, сколько тебе лет?
– Девятнадцать, скоро двадцать будет.
– Ты такая большая? А я думал тебе лет семнадцать. Что же ты раньше мне не сказала?
– А вы не спрашивали. Да, и чтоб изменилось от того, если б я сказала?
– Я бы тебе свидание назначил. Пришла бы?
Что сказать на это, и я решаю выкрутиться.
–Если б назначили, вот тогда и сказала бы.
– Ну, так вот, я назначаю тебе свидание. Придёшь?
Выкрутилась, называется. Что ответить? Сказать «да» неловко, « нет» не хочу, потом изругаю себя за это. Молчу….
– Ну, так как, Наташка?
– Хорошо. Где и когда?
Странно звучит это «где и когда» деловито, будто сто раз мне назначали свидание. А на самом деле это – мое первое настоящее свидание.
– Вечером отметишь с нами наш отъезд, а потом мы с тобой побудем вдвоём.
– Я не пью водку.
–Совсем не пьёшь? Ну, Наташенька, за отъезд хоть немножко.
– Нет, нисколько.
– А вино?
– Я не пью, не курю – не современная. Если иногда только немного вина выпью по случаю.
…. Конечно, я не пошла с ними отмечать их отъезд. Сегодня какой-то необычный день. Мне так радостно и хорошо. Нина зовёт, меня есть, а мне не хочется. Я сказала Нинке и тёте Даше о свидании с Борисом, потому что они всё равно узнали б.
– Ну, Наталья, ты и даёшь. И, когда ты успела? Ты не боишься идти к нему на свидание, ведь ты его совсем не знаешь?
– Что ты, ни капли. У меня такого даже и в мыслях нет. Знаешь, он относится ко мне, как к сестрёнке, учит, наставляет. Борис хороший, порядочный человек, я это чувствую. Он очень интересный собеседник.
– Наташа,  подойди сюда! – доносится с крыльца, через открытую дверь.
– Иди, это он тебя зовёт, – подмигивает мне Нинка. 
– Наташенька, мне так хочется побыть с тобой, но нужно сейчас уйти. Как же мне быть? Поздно вечером ты уже  будешь спать, а я только тогда освобожусь.
– Я, обычно, не сплю до двенадцати. Либо читаю, либо пишу.
– Тогда я приду.
– Хорошо, я буду до десяти ждать на крыльце, только не позже.
– Ты меня поцелуешь на прощание?
– Нет, ещё чего не хватало?
– Почему?
– Я ни с кем не целовалась, а вам, почему предпочтение? Ладно, я пойду.
– Подожди, проводи нас с Толькой.
– Хорошо, до школы, надо с Толиком попрощаться.
– Я иду мимо базы с Борисом и Толиком. Андрей Михайлович и исполнители уставились на меня.
Что-то они подозрительно весёлые, наверное, отмечают завтрашний «День Победы!». Пусть смотрят, мне-то что. Вот только я неприметная рядом с Борисом. Он высокий, красивый. А я? Рост всего 1м57см, мышонок. Не достаю ему до плеча. Я так ощущаю свой небольшой рост рядом с ним, что это мешает моему хорошему настроению. Я невольно иду  немного впереди. Идём, болтаем всякую чепуху в основном с Толиком.
– Мы ещё приедем через месяц или два.
– Так меня здесь не будет, я буду где-нибудь километров за тридцать-сорок.
– Вы уезжаете и я тоже, вот и расстаёмся навсегда.
– 40км для нас не расстояние. Найдём тебя.
– Ну, всё школа, дальше я не пойду вас провожать.
– До свидания, Толя, всего вам хорошего, рада была с вами познакомиться, – и я подаю ему руку.
Он взял мою руку крепко-крепко сжал и прижимает её к груди.
– За что это мне такая честь оказана? – шучу я.
Толик с серьёзным и даже несколько взволнованным лицом:
– За то, что ты очень славная, хорошая девчонка!
– Не целованная, не балованная, хорошая девчонка, ты сегодня обязательно  влюбишься, – вставляет Борис.
Интересно в кого это, я влюблюсь, спросить что ли? Да, ну, не буду.
– Наташенька, с тобой я прощаться не буду, мы ещё вечером обязательно увидимся, – говорит Борис. 
…. Вот уже десять часов, а его нет. Мишка с приёмником сидит рядом со мной на крыльце. Идёт какая-то радиопостановка о войне. Мишка слушает, а я думаю: неужели посмеялся надо мной и не придёт. Уже половина одиннадцатого, без двадцати минут, а его всё нет. Мишка встает и говорит: « Пошли спать,  он уже не придёт».
– Мне спать не хочется, я ещё посижу немного.
В мыслях… Борис, зачем ты так поступил со мной? Что ты думаешь, раз девчонка, так с ней можно не церемониться? Нет-нет ты придёшь, я  сердцем чувствую, что придёшь. А разум смеётся над глупым сердцем и напоминает, что уже двенадцатый час. Из машины Кольки-шляпы, стоящей около нашей базы доносится повизгивающий смех. Это он утешается с какой-то девицей. Всё, надо идти, уже почти двенадцать.
– Наташенька, это ты? – из-за угла дома появляется тот, кого я так долго ждала.
– О, вы очень пунктуальны.
– Наташенька, девочка моя, прости. Я покупал вино в «Ландыше». Все магазины закрыты, только он дежурный на весь город, а там перед праздником народу тьма! Я толкался, толкался, ну, думаю всё, уйдёт моя Наташка. Если так, тогда зайду к тётё Даше, мол, в машине, что-то забыл, и пить захотелось. Наташка-то говорила, что до двенадцати не спит, а если спит, то лягу в машине, а утром попрощаюсь с ней. Решил так, а она, смотрю, сидит на крыльце.
– Я только собралась идти спать.
– Спасибо тебе моя хорошая, Наташенька, я уже не надеялся, что ты меня дождёшься. Знаешь я так рад, мне так хорошо сейчас!
Интонация, с какой он говорил, была такой искренней, душевной, потому  и вся моя обида испарилась, от неё  не  осталось и следа.
– Пойду, возьму у тёти Даши стакан.
– Не надо я сама возьму.
В темноте нахожу леоновские пластмассовые кружки.
– Наташенька, здесь как-то неудобно, пойдём в столярку.
На крыльце я тоже чувствую себя как-то неловко, из Колькиной машины доносится всё тот же повизгивающий женский смех, из-за него и чувствуешь себя некомфортно.
– Пойдёмте, – соглашаюсь я, чтобы не слышать этого противного смеха.
В столярку заглядывает луна и освещает мерцающим светом длинный стол из не струганных досок, наверное, это что-то типа верстака. Земляной пол устлан, как ковром курчавыми стружками. Пахнет свежим деревом, лесом….
– Садись, подстилает Борис свой роскошный плащ.
– Зачем вы стелете плащ? Я же в пальто.
– Садись, упрямая девочка, – отрывает меня от земли и сажает на плащ.
– Наташка, как мне хорошо, ты и представить себе не можешь! Ты не обижаешься на мои шутки?
– Конечно, нет, я прекрасно понимаю, когда шутят, а когда хотят обидеть.
 – Наташка, мне нравится твоё имя, твой язвительный характер. Обращайся ко мне на, ты!
– Я постараюсь, хотя язык не поворачивается, не привычно.
– Давай выпьем!
– Зачем вы это вино покупали? Не надо было.
– Нет, надо отметить наше свидание, мой отъезд.
– Ладно. Мне только немножко, а то я ничего сегодня не ела и могу запьянеть.
– Почему не ела?
– Не хотелось.
Во мне мой бесёнок пристально наблюдает за мной и смеется над моим смущением и неловкостью. Как бы избавиться от этой ехидины, отравляющей всю радость свидания.
– За что будем пить? – прерываю я неловкое молчание. – Давайте, выпьем за добрые отношения!
– Только с условием пить до дна, За такой тост грех не выпить. Наташа, ведь обещала перейти на, ты!
И опять неловкая пауза. Куда делась его речистость?
– Ну, так, как вино? С медалями лучшего не было, – говорит он, чтобы что-то сказать
– Вино как вино, я в винах не разбираюсь.
– Бери конфеты, правдивая ты моя, Цыгана здесь нет, поддевает он меня.

– А жаль, а то б помог, хотя нет, в этом преуспел Гамлет, – в тон ему говорю я.
– Наташенька, как ты мне нравишься, ты даже представить себе не можешь.
Такая глубокая нежность, теплота и неподдельная  искренность в его голосе. Так не лгут, он говорит правду. Но мне трудно с этим согласиться, слишком это необычно и неожиданно для меня.
– Не верю я, уедешь и   забудешь, как меня звали. Я же пришла к вам, то есть к тебе, потому что мне интересно и хорошо с тобой.
Я понимаю, что мне тоже надо быть искренней и честной с ним, потому после длинной паузы произношу.
– Ты мне тоже очень нравишься.
– Наташенька, берёт он мои руки в свои руки, бережно сжимает, подносит к губам и целует.
– Не надо, – и я отнимаю свои руки.
– Не будь такой злюкой, позволь мне хоть это.
И это «злюкой»  растопило мою решимость и я помимо воли, разрешаю гладить и целовать свои руки.
– Борис, за что я вам, тебе нравлюсь? Я ведь маленькая, некрасивая.
– А я, почему тебе нравлюсь?
– Конечно уж, не за внешность Аполлона. Трудно на это сразу ответить.
– Вот так, и мне трудно ответить. Нравишься и всё. Очень нравишься! Глупенькая, кто тебе сказал, что  ты некрасивая? Ты миниатюрная и очень обаятельная. У тебя стройная фигурка с гордой осанкой, выразительное лицо, высокий умный лоб, вишнёвые вкусные губы. Мне давно не было так хорошо, как с тобой сейчас. Смотрит с нежностью, а мне неловко от его взглядов, хоть бы не смотрел так.
– Можно я поцелую тебя?
– Нет, не надо! Меня никто не целовал и вам не будет исключения.Уедешь и забудешь, а я, как потом буду жить, мне трудно будет забыть, я себя знаю. Борис, обещай, что мы об этом не будем больше говорить, иначе я уйду.
– Хорошо-хорошо, не буду.
Я пыталась, что-то ему рассказать о себе, но кажется, он не слышал.
– Милая моя девочка…. А сам покрывает мои руки поцелуями. Голос наполнен нежностью и грустью.
– Дай я тебе поправлю причёску, – заправляет волосы за уши.
– Мне так не идёт.
– Нет, идёт, какое маленькое фарфоровое ушко, наклоняется и тихо, мелкими поцелуями покрывает мою шею, ухо. Как мне хотелось ещё там, на крыльце, коснуться твоего освещённого солнцем прозрачно-фарфорового, изящного ушка, но я боялся. А сейчас не лишай меня этой радости.
– Борис, что ты делаешь? Ты ведь обещал не целовать.
– А я разве целую? Я ничего не делаю.
– Я уйду сейчас, – порываюсь я встать.
Не буду, не буду! Сиди. Что только ты делаешь со мной, злюка? Давай ещё выпьем за нас с тобой.
– Мне только чуть-чуть, не то я буду пьяная. Ты же не хочешь, чтоб я была пьяная?
– Я не терплю пьяных женщин, а тебя тем более не хочу видеть такой.
– Да нет, не бойся, я пьяной и не буду.
– Ну, можно я тебя поцелую?
– Не говори об этом, я же просила.
– Если б мне завтра не уезжать, – слышится неподдельная досада и грусть, – где ты была раньше?
– Сначала дома, потом под Москвой, а сейчас здесь, – шутливо отвечаю я.
Наташенька, ну можно я тебя поцелую только один раз, – столько мольбы в его голосе, но я неумолима.
– Я сейчас уйду, ещё слово и я уйду.
– Нет, не уйдёшь, я не отпущу!
– Расскажи о себе, Борис.
– Что рассказывать? С десяти лет без матери. Исколесил почти весь Союз и вот уже пять лет, как живу в Волгограде.
– А ты кого-нибудь любил и любишь ли сейчас?
– Любил во втором классе свою учительницу, и знаешь, как любил!
По его тону я не пойму не то он шутит, не то серьёзно.
– Потом ещё одну девушку любил…. А она меня нет, а сейчас тебя люблю, – говорит, а сам не отпускает моих рук, и гладит, и целует их.
Чего душой кривить, мне хорошо сейчас. Верю ему, не могу не верить. Голос звучит с какой-то затаённой грустью.
– Наташенька, – притягивает он меня к себе, я резко отворачиваюсь, и…. раздается треск, чувствую, как пуговица отлетела от бюстгальтера.
– Это у тебя? – задаёт он глупый вопрос.
– У тебя! – Мне неловко, и от того с вызовом отвечаю я.
Борис меняется на глазах. Куда делся тот нежный, грустный? Что это с ним? Он перестаёт владеть собой…. Неистово и жадно целует мои губы, шею.
– Пусти сейчас же! Не надо, Борис! Ну, опомнись! Перестань! Что ты делаешь?
– Я хочу, чтоб ты помнила меня, – шепчет он, жадно и горячо целуя. Целует…. Целует…. Целует…..
Я верчу головой, не даю себя целовать. Наконец я вырываюсь.
– Как тебе не стыдно применять силу? Если бы я знала, что ты такой, ни за чтобы не пришла на свидание. Я хотела просто по-хорошему проститься, в благодарность за твоё тёплое отношение.
Наступает длинная тяжёлая пауза…. Что это со мной, я какая-то раздвоенная. Разум говорит, что надо сейчас встать и уйти, а всё остальное не хочет. Меня угнетает эта двойственность. Молчим…. Надо уйти, либо остаться.
– Мне нужно сейчас уйти, а я не могу. Не хочу и всё! Вот, что ты со мной сделал, –  неожиданно говорю я совсем не то, что надо.
– Милая моя Наташенька, искренняя девочка, последний раз тебя вижу. Почему ты меня боишься? Неужели ты думаешь, что нужна мне, как женщина? Это не проблема, я и без тебя найду, если надо.
–  У меня и в мыслях такого нет, и не боюсь я тебя совсем. Если б боялась, то не согласилась бы с тобой встретиться, тем более, здесь.
На его лице благодарность и какое-то страдание. Я никак не пойму его, да и себя тоже.
–  Наташка, –  вдруг сильно хватает он меня и ещё неистовей начинает целовать! – Милая моя девочка, как ты мне нравишься! С первого взгляда, сразу запала мне в душу. Останавливало лишь то, что ты маленькая, я думал, что тебе семнадцать лет. А сам горячо, больно целует мои губы. Порывистым, с придыханием голосом он шепчет мне в самое ухо: я очень ревнив, ни кому не отдам, тому в шляпе не отдам! Я же вижу, как ваши мужики пялятся на тебя.
– Ты что с ума сошёл?
– Да, я с ума схожу! – Боже, какой стыд! Он целует и целует мою грудь….
– Пусти! Слышишь ты, пусти! Как тебе не стыдно?! Как ты смеешь?!  Дура, зачем я не ушла? Борис, ну перестань, ну успокойся! Да, пусти ж ты меня! – Вырываюсь я изо всех сил.
Я растеряна, жалка. То взываю к его совести, то пытаюсь успокоить его, то злость и возмущение охватывают меня. Глухой, незнакомый, страшный голос врывается в моё сознание, сосредоточенное на одной  мысли, как вырваться.
– Мне тридцать лет, я много знал женщин. Твоя грудь…. Ты женщина, – как пощёчина хлещут меня, его слова. Какая-то растерянность и боль в этом глухом голосе.
– Но всё равно, ты мне оч-чень нравишься. Очень! –  О, ужас! Что мне делать? Он пытается силой овладеть мной….
–  Мама, мамочка, помоги мне! Пусти меня, молю. Пусти!
–  Ты будешь моей женой!
–  Через насилие?! Нет! Никогда! Ни за что! Я не женщина. Слышишь, ты! Я не могу тебе этого никак  доказать.
–  Можешь!
–  Ну, уж, нет! Ни чьи руки, до твоих рук, не касались моей груди, ни чьи губы меня не целовали. Да, пусти ж ты меня! Борис, что ты делаешь? Опомнись! Ты же сильный, ты умеешь собой владеть!
– Да, я сильный, но сейчас не могу собой владеть, потому, что я так хочу тебя всю!
– Ма-моч-ка, посмотри на свою дочку. По-мо -ги! Внезапно он отпускает меня.
– Она уже тебе помогла.
Я смотрю на него ненавидящим взглядом, а надо бежать,  сломя голову. Чёртова гордость не даёт бежать. Не могу унизить себя бегством. Я иду спокойно к двери. Луна тревожно заглядывает в мои лихорадочно-блестящие, сухие глаза.
– Не пущу! – хватает меня сзади этот безумец. Я изо всех сил толкаю его, и от толчка падаю на стружку. Он подхватывает меня на руки. Его лицо так  близко.
–  Гад! –  и звонкая пощёчина раздаётся в темноте, при лунном свете.
– Тише, – шипит он, – не то я могу….
– Ударь! Ну, ударь! Что же ты…?
– Нет, не могу! Ты ещё больше мне нравишься такая непокорная.
– Зато я тебя так ненавижу, хамелеон. Зачем пришла, зачем поверила, дура наивная? – Что мне делать? Где же ты моё второе я, куда делось? Осталось только одно я. Помощи ждать неоткуда. Хоть убей, а я не дамся тебе. Только хватило бы сил.
– Пусти меня, слышишь? Я не хочу так быть с тобой! – Он сильно и страстно целует меня всю. 
 – Ты не хочешь, а я безумно хочу. Кричи, зови на помощь. Ну, что ж ты не кричишь?
– Ни за что! Я слишком горда, чтоб перенести такое унижение. Не дождёшься! Ни кто не узнает, что со мной происходит, кроме тебя, ночного неба и луны. Иначе я не перенесу такого позора: как дура пришла сама к тебе, и вот теперь я получаю за свою глупость и наивность. Борис, если у тебя, хоть, что-нибудь святого осталось, то именем матери прошу – пусти!
– Маленькая гордячка, иди спать! Уже давно пора, поздно уже.
Будто отрезвел. Голос усталый, глухой, надломленный. Я стою перед ним, поправляю волосы, отряхиваю стружку с пальто. Надо бежать, а я не могу, ноги не идут. Не знаю, сколько я стояла перед ним минуту, две, а может больше….
– Не веришь мне… – и какой-то не то всхлип, не то стон и нецензурщина, – не веришь тому, кому  действительно можно верить, – какой-то нечеловеческой, жуткой тоской веет от его слов.
– Поверишь какому-нибудь сопляку, тому в шляпе. Ты будешь с ним. 
– Не говори глупости. Уж, если я с тобой не была, то с тем чучелом и подавно не буду. Я теперь ни кому не верю!
Спокойно через силу оторвав ноги от земли, я ухожу прочь со своего свидания. Не оглядываясь, пересекаю двор и только на крыльце меня обуял дикий страх. Я бешено колочу в дверь. Мне страшно- страшно – вдруг он схватит и унесёт меня. Где тогда мне взять сил? Я колочу в дверь и затравленно озираюсь по сторонам.
–  Наташа, сейчас, –  тётя Даша открывает мне дверь.

Три часа ночи. Все спокойно мирно спят. Я ж не могу сомкнуть глаз. Мне страшно…. Всё тело болит, будто меня били, но честно сказать, он всю свою силу не применял. Это, наверное, от невероятного напряжения мышц при сопротивлении. Я какая-то раздавленная. Светает…. Мне противно на себя смотреть, противна моя грудь. Во мне какая-то тяжесть, камень. Не о чём не хочется думать. Поплакать бы что ли? Но слёз нет, как и не было. Четыре часа. Нужно пойти и взять Нинкины кружки, а то хватятся, а их нет. Не хочу лишних вопросов, разговоров. Надо идти…. Зеркало, мимо которого я прохожу, отражает потухшие глаза, которые недавно сияли нескрываемой радостью. Не глаза, а чёрные провалы, припухшие губы, руки в синяках. Утро такое же, как всегда прохладное, серое, раннее, а я уже другая.  В дальнем углу двора урчит машина. Слышатся голоса. Вот и настало 9 Мая – День Победы! Чьей, моей победы? Нет, но и не его. Часа через четыре мы уезжаем на работу. Столярка, ненавистный стол-верстак, конфеты разбросаны, на земле валяется пустая бутылка (после меня «с горя» опорожнил), кружка одна лежит на стружках, а вторая со злостью воткнута в щель между досками, еле вытащила. Скорей из этого сарая, скорей от воспоминаний. Закрыв глаза, я пролетаю мимо большой, голубой машины, стоящей около крыльца.
Я всё дальше и дальше уезжаю от этого городишки, от этого двора, в котором я познала маленькое, коротенькое счастье и горькое-горькое, бездонное разочарование от растоптанных иллюзий. Я слышала, как Борис стоял на пороге комнаты и смотрел на диван, на котором, закрыв глаза, лежала я. Я слышала, как он просил дядю Петю разбудить меня. Слышала, как дядя Петя подходил ко мне и как отвечал ему, что я сплю. Всё кончено. Выбрось из головы и всё забудь! Постарайся, Наталья.
Впервые я вижу такой простор. Бескрайние поля, всюду, куда ни бросишь взгляд поля, поля…. пересечённые лесополосами. Жаркий день. Парит. От пашни исходит какой-то, только ей присущий запах. До самого горизонта всё поля, лишь изредка глаза отдыхают на изумрудной зелени озимых. А небо, такое огромное! Поле, небо и я. Я люблю, трясясь в телеге или отдыхая в перекурах, смотреть на небо. Сколько приволья, как легко дышится. Почти месяц, как я работаю. Сегодня насмеялась до коликов в животе. У нас есть лошадь серая и на редкость упрямая и возчик, мальчишка лет пятнадцати (грозился выколоть моё имя на руке, умора, и нахохоталась я тогда). Сегодня ж я смеялась по другому комичному поводу. Сивуха по утрам тащится еле-еле, как сонная и никакой кнут не заставит её прибавить шагу. А тут…. Петька ехал в телеге по полю, я была с рейкой, Димка с нивелиром. Вдруг вижу наша тихая лошадка, как рванёт, как взовьётся, телега опрокинулась. Петька, смешно дрыгая ногами, вытаращив глаза, сначала подлетел вверх, а потом грохнулся на землю. Сивуха скосила глаз на поверженного мучителя и понеслась, куда глаза глядят, грохоча телегой. Пронеслась мимо меня, я протянула руку, чтоб схватить её за узду, да испугалась, что будет из меня отбивная котлета, и отпрянула. Не про меня сказано: «Коня на скаку остановит…». И результат –  лошадка и ребята состязались в беге на длинную дистанцию. Пока перерезали лошадке путь, и поймали, ребята отмахали несколько километров. А хохотала я над  предприимчивым возницей, оказывается, он решил её подогнать и огрел еловой лапой –  и подогнал! День был испорчен. Ребята – злые, уставшие. Особенно был зол Димка, он наш руководитель, и это у него пропал результативный день. Димка один из тех, про кого Борис говорил: «Я вижу, как они пялятся  на тебя». Да, он вовсю старается мне понравиться, но напрасный труд  –   он мне совсем безразличен.
Столько же, сколько работаю здесь, прошло с того памятного дня. Время слегка затянуло мою душевную рану. Я ожила, снова проявилась моя обычная ироничность, моё второе я. Около двух недель я была равнодушная ко всему, что происходило вокруг. Хорошо, что Леоновы работали с другим исполнителем и в другом месте, поэтому мне не надо было претворяться, и никто ничего не заметил. Вначале во мне жили страх и обида, оскорблённые чувства. Теперь же меня мучают мысли, что я ошиблась в Борисе, что он неправильно понял меня, мои поступки. Я написала ему письмо, и передам его через тётю Дашу.
« Борис! Я вряд ли когда-нибудь встречусь с тобой. Толик сказал, что через месяц-два вы снова будите в этой командировке. Потому, возможно, это письмо дойдёт до тебя. Я постоянно мысленно веду с тобой диалог. Мне надо понять, что со мной произошло, иначе, как я смогу жить дальше, доверять себе, своим чувствам. Может быть это письмо, этот разговор нужен не только  мне, но и тебе. Ты же хотел в то утро ещё раз увидеть меня. Я не спала и слышала, как ты просил дядю Петю позвать меня, как он подходил к дивану, как ответил, что я сплю. Тогда мне было страшно увидеть тебя. Сейчас прошёл уже месяц. Но воспоминания снова и снова переносят меня в ту предпраздничную ночь. И я переосмысливаю то, что между нами произошло. И даже пытаюсь стать на твою позицию, чтобы понять, как ты воспринимал мои поступки. Борис, я хочу донести до тебя то, что тогда не смогла, объяснить своё поведение. Буду говорить прямо: если не хотела с тобой близости, то зачем пришла? Я не оправдываюсь, мне не в чем оправдываться. А ждала и пришла потому, что из-за моей неопытности, наивности у меня и в мыслях не было, что ты со мной можешь так поступить. Я попытаюсь тебе объяснить, почему пришла, а самой себе зачем….
Мне всегда были интересны люди благородные, умные, сильные. Не знаю от куда это у меня, может быть из книг, которые я читала «запоем». В той среде, где я росла, кроме моего отца, таких людей не было. Мне было шестнадцать лет, когда появился в моей жизни человек, который был мне интересен и я ему тоже. Он был взрослый, старше меня на одиннадцать лет, из окружения моей старшей сестры. Мы в течение двух лет общались, разговаривали на разные темы, довольно редко оставались наедине. Он ни когда не прикасался ко мне, не пытался целовать, так как боялся оскорбить меня прикосновением. Он ждал моего совершеннолетия. Он любил и любит меня до сих пор. А, я? Я поняла, что не люблю его, а только уважаю, мне просто интересно с ним как с умным человеком. Я почувствовала, что вскоре он может предложить выйти за него замуж. А я этого не хочу, и принять предложение не могу, а потому общаться с ним дальше будет нечестно. И поэтому я, молча, не объясняясь, отстранилась от него, прекратила общение. Надо сказать, он достойно принял это моё решение. До девятнадцати лет мне никто по-настоящему не нравился, да, и я тоже. И вот прошлым летом, когда мне только исполнилось девятнадцать, я ехала в поезде к своей старшей сестре. Моё место оказалось в купе, где были одни мужчины. Остроты, шуточки неслись в мой адрес. Оно и понятно, скучно, а тут появился объект, на который можно направить остроумие, распустить павлиний хвост. Больше всего мне доставалось от одного, его шутки были самые остроумные, без пошлости. Он шутил и с большим интересом смотрел, как я на его остроты реагирую. Без нравоучений он старался донести до меня , из сказанного им и другими, правильные  выводы. Объяснял те или иные ситуации. Я мысленно окрестила его «зеленоглазым», так как у него были умные красивые зелёные глаза. Он был наблюдательным и обладал тем неброским юмором, который я больше всего ценю. В нём было мужское обаяние. Вот этот-то человек был вторым, кто произвёл на меня впечатление. Он вышел на своей остановке и больше я его никогда не увижу. Но светлое чувство, которое я к нему испытала, осталось, оно не могло выйти на следующей остановке.
И вот здесь в Мелекесе, я встретила тебя. Ты был третий, кто понравился мне, привлёк моё внимание за мои неполные двадцать лет. Ты оказался так похож на «зеленоглазого», нет не внешностью, а по манере поведения. Ты так же, как он допекал своими шутками и твои умные, прекрасные глаза также смеялись и наблюдали за моей реакцией. И ты стремился полезные мысли вложить в мою голову, чему-то меня научить, от чего предостеречь. Помнишь, как я читала главу из книги в твоей машине или рассказ в «Огоньке». Ни одно твоё слово, замечание, реплика не проходили мимо меня незамеченными. И вот, когда ты назначил мне свидание, то я сразу согласилась, а потом ждала этой встречи. Я испугалась на этот раз потерять из виду того, кто мне понравился. Неужели там, в машине, ты уже задумал совершить то, что хотел совершить. Нет…. Нет…. Не может этого быть! Не могла я так ошибаться. Я была счастлива. Я сидела на крыльце и ждала тебя, и, когда ты пришёл, сказав тёплые, благодарные слова, лучших слов мне и ненужно было. А как ты обошёлся со мной, как распорядился моей доверчивостью? Я не позволяла себя целовать не из-за бесчувственности, а потому что боялась перейти ту грань, которую мне не позволяли перейти моё воспитание, моя нравственность. Я предполагала, что ты уедешь и забудешь меня, как мимолётное увлечение. Я не хотела быть ещё одним экземпляром в коллекции твоих побед. Я боялась почувствовать себя вещью, которой мимоходом попользовались и бросили за ненадобностью. Это так больно и унизительно. Конечно, тогда я это чувствовала интуитивно, а сейчас осмыслила. А то, что тебе показалось, что я женщина…. Это было либо уловка, чтобы добровольно принудить меня уступить тебе, либо ты ошибся на этот раз со своим опытом тридцатилетнего мужчины. Скажу тебе сейчас, даже, если бы это и было так, то в моём случае, это ничего бы не изменило. Я не стала бы, вступать в интимные отношения с почти незнакомым  человеком. Когда ты был особенно настойчив, меня жгли и стыд, и обида, и душевная боль. Если ты помнишь, я не плакала, у меня не было слёз, я не унижалась перед тобой, мужчиной. Я не знаю, что тебя заставило, отпустить меня не тронув. Толи совесть, толи страх, потом чувствовать себя насильником. Но какое-то из этих чувств заставило тебя преодолеть своё мужское желание и справиться с собой. Ты говорил: «не целованная, не балованная, ты сегодня влюбишься!» Правда, я теперь целованная, ты первый кто коснулся моих губ, моей груди. Да, я могла бы тебя полюбить, я готова была к этому, но при других обстоятельствах. Это звучит старомодно, а может и смешно. Я никому не позволяла до себя дотрагиваться, потому что берегла себя для того, кого полюблю. Если ты когда-нибудь, а мне почему-то кажется, что именно ты, Борис,  мечтал о большой искренней любви, то знай, такая любовь прошла мимо тебя. Ты сам её оттолкнул, и она поникла, как примятая трава, едва коснувшись тебя. Знай, на твоём пути среди других встретилась чистая, искренняя девчонка: 
                Я хочу, как весна быть чистой,
                Волновать и звенеть, как капель,
                Может быть, ты не веришь речистым,
                Только мне ты всё же поверь!
Не знаю, достигла ли я цели этим письмом. Понял ли ты почему, и зачем я пришла к тебе на свидание. Но знай, что, ни одного лживого слова в этом письме нет, всё, правда. Извини, за это объяснение, за не прошеное письмо, но мне это необходимо, чтобы жить дальше.
Прощай….                Наташа».
Прошли уже больше двух месяцев, конец июля. Сейчас мы работаем в лесной местности. Дни стоят жаркие. Уже поспел горох, я объедаюсь им, не смотря на шутливые предупреждения о последствиях. Очень трудно работать во ржи очень жарко, душно. Ну, лучше я буду сгорать во ржи, чем работать в лесу. Я ужасно боюсь клещей, с тех пор, как один впился мне в подбородок, вот уж я верещала. Присосался так, что еле оторвали, никак не хотел со мной расставаться. И надо ж впился именно мне тому, кто больше всех  боялся и остерегался. Казнили мы его лютой смертью  –  сожгли на рейке. Подбородок распух и болел. Теперь доводят меня: «Наташ, клещ ползёт». Я очень любила дубы, но с тех пор, как под дубом мне впился клещ маленький чёрненький с льняное зернышко, я и к дубам отношусь насторожённо. Рабочий из местных дядя Ваня говорит, что они скоро пропадут, хотя бы скорей. Работа в лесной полосе закончилась, клещи тоже исчезли. Конец августа, лето кончается. Вот уже несколько дней как мы работаем у трассы, по которой мчатся машины. И я, невольно, смотрю на номера больших голубых машин. Конечно, снова, помимо, воли вспоминается Борис. Я уже успокоилась, этому способствовала и работа на природе, она умиротворяет. Не хочется вспоминать негативное. Возможно, поэтому при воспоминаниях всё плохое уходит, и остаётся, живёт во мне, то хорошее, что было. А было? Было! Я не могу забыть его голос, лукавые, насмешливые глаза, тихие нежные поцелуи. Я верю в его искренность, верю! Даже, если это не так, верю, иначе я не могу, не могу, так обманываться! Я верю в его нежность ко мне глупой, доверчивой девчонке. Нежность, какое прекрасное чувство, не та телячья, сюсюкающая, а настоящая всеобъемлющая, всепоглощающая нежность. Всё самое лучшее из человеческих отношений слито воедино в ней нежности. И она останется во мне. Постепенно время – лучший доктор залечит мою душевную рану, сотрёт из памяти твои черты. Но след, который  ты, Борис, мимоходом оставил в моей душе останется надолго, может быть навсегда.
Старый серенький вокзальчик, когда-то несколько месяцев назад ты был входом в новую жизнь. Я увидела в этой экспедиции просторы полей с огромным небом и далёким горизонтом. Видела, как над полями от зноя дрожит воздух, стелется марево. Впитала в себя неброскую, скромную красоту природы этого края. Надышалась ароматным вкусным воздухом полей, с наливающимися, поспевающими колосьями ржи, пшеницы, овса. Загорела до черноты, окрепла физически. Познакомилась с простыми, душевными, искренними людьми, которые по-доброму относились к нам. Очень интересно было наблюдать людей, живших в одних и тех же деревнях, посёлках  разных национальностей: русских, чувашей, мордовцев, марийцев, татар. У каждого свой уклад, быт, национальный колорит, всех их объединяло гостеприимство и уважение к  нам и друг к другу, к особенностям обычаев. В этой поездке я услышала печальную новость – погиб Гагарин. Мы с хозяйкой дома, где квартировали, даже поплакали, так нам стало жалко, этого героического, обаятельного человека  Юрия Алексеевича Гагарина. К тому же, он почти мой земляк, из Гжатска, это в 60 км от моего родного города. В этой экспедиции я испытала уважение к себе самой за то, что  не хныкала, не требовала особого отношения, а терпеливо переносила жару, усталость от больших расстояний, от того, что целый день на ногах. И даже мужского внимания было достаточно, но я своим поведением не давала повода, переступать дозволенного. И меня за это уважали. Я получила жизненный опыт, повзрослела. Когда я ехала сюда, всё думала, что меня ждёт? Смогу ли самостоятельно жить, войти в жизнь людей, которые мне встретятся? А ждал меня Борис – моё испытание на верность своим чувствам, нравственным понятиям, в которых меня воспитала моя семья. Прощай Мелекес, я уезжаю домой! Спасибо за уроки, которые я, кажется, с честью и достоинством выдержала.