Месяц Ворона. Повесть. Глава 4

Глава 4                Анатолий Статейнов.               

                Бакалдын.

  Неторопливо, но и в Эвенкию плывет весна. Заговорили  капельки сосулек на  морщинах скал. День большой, южная сторона гор напитывается солнышка, минус пятнадцать, а  зима видит свою кончину, постанывает. Едва слышно еще. Шух -  шух. Плавится верхний слой наста.  Шух – шух, оседает снег на припеках. Выскочил горностай из-под щек валуна, в зубах мышь, прислушался, покрутил головой и мышью: не пахнет весной. Пискнул чуть слышно, а может, это недодушенная мышь на судьбу  пожалилась, и снова в расщелину между камнями. Меня и не заметил.
   Я сижу  на большом валуне  возле скалы   в двух – трех километрах от поселка  Нидым.  Смотрю сверху на Тунгуску, небольшой Нидым,  две улицы поселка короче спички, на эвенкийскую тайгу. Не нашу, красноярскую, вечнозеленую и густую, а редколесую, присаженную великими морозами и не тающей ни когда мерзлотой. У меня в руках тозовка, в кармане горсть маленьких патрончиков, за плечами рюкзак под добычу. Ни куропаток, ни их следов я не нашел. Вот и любуюсь солнечным днем, высматриваю, что можно высмотреть. Давным – давно знаю, если притаиться, стать частью леса, многое откроется.
 Почти рядом со мной, метрах в двадцати, ворон уселся на ель. Делает вид, что я для него всего лишь  камень, каких тут наверху горы много.  А сам внимательно следит, не поднимаю ли я тозовку в его сторону.  Хоть и умная птица ворон, а эгоист, только о себе думает.  Ждал, ждал, когда я встану и пойду искать добычу, чтобы и ему чего-нибудь осталось, хоть густая кровь на снегу. Не дождался. Понял длинноклювый, не тот я человек, который облетит сегодня по кругу километров сорок и обязательно найдет лося или оленя. Хоть и припозднился, но все-таки разобрался ворон в ситуации.  Сел и сидит сиднем. Таких лодырей, как я, для него теперь через край. Сердится ворон, дескать, какого черта я поднимался за ним от поселка.  Этот волох при случае  сам себя  потеряет, где ему выследить лося.
    Ворон сердито покачал головой: ка- а- р,  упал с лиственницы и планирует куда-то вниз, видимо в поселок. Там хоть на помойках чего-то  клюнуть. Возле меня  одни сугробы.   
  Я также, не двигаясь, с природой знакомлюсь. Где затишь, там и в двадцать мороза снег в слезинки  плавится. Зато с другой стороны сопки на камнях и камешках  день и ночь хрусталь инея. Такой в этих местах апрель, с двумя лицами. Профили мороза крепче,  нахальней в общении. Отошел к северному склону распадка и  защиплет щеки, высыплет изморозью на отвороте оленьей куртки. Тепло пока только в доступных свету уголках  гнездится, там солнышко начинает свои балы править.
  Солнце подталкивает весну, солнце.  Растекаясь из расщелин скал, тепло затаивается в  снегу. К вечеру полутораметровое по толщине покрывало снега нагревается внутри, белая масса   становится рыхлой, легко и охотно проваливается под ногами.  Чуть оступился с тропинки и ушел по грудь. Эта пора в Эвенкии называется Бакалдын. Обновление природы после долгой зимы. Само обновление  - тот же самый  Месяц Ворона.
   Все живое в это время проходит вечную проверку на прочность и выживаемость. Тетерева и куропатки ночуют в снегу. Расплавленная верхняя корочка снега спекается морозом  в наст. Всего за одну короткую ночь.  Утром птицы могут не пробить наст, не вылетят покормиться. Это тоже смерть, Месяц Ворона, хоть  и апрель. В Эвенкии все время Месяц Ворона.  Рано утром олени и лоси идут кормиться. Наст быстро режет их ноги, кровь катится до копыт. Волки легко чувствуют, откуда запах, быстро находят жертву.
  Вот тебе раз. Кувыркался в раздумьях, кувыркался и просмотрел. Внизу по реке Нидыму волчья стая вытянулась в ниточку. Идут по заснеженному льду в сторону Нидымкана. Опустили головы, не принюхиваются, не спешной рысцой движутся, но без остановок. Видно, дальняя дорога у них на уме. А может наобум бегут, что сейчас на Нидымкане делать?
  Но редко такое случается, чтобы охотник первым волков увидел,  обычно они его замечают.  Но эти волки не знают обо мне. Не видят и не слышат. Здоровые зверины, почти белые. Скорее всего с Таймыра. Давно им пора туда вернуться.  Самки уж сукотные, месяца через полтора щенки у них будут.    
 Бакалдын – праздник весны и обновления. Эвенки отмечают его весной, а начало прихода якобы тепла - середина апреля. Если снег не держит оленя,  значит зиме конец. Бакалдын. Добрый эвенк сразу идет к родовой сосне и задабривает духов весны. Обновление природы, возрождение вечных начал – большие перемены. Аргиш в лето катит быстрей  только после разговора с богом.
  А мне пора спускаться, впереди  сегодня дальняя дорога.  Вешаю тозовку на плечо, качусь на камусных лыжах в поселок, к дому известного в Эвенкии охотника Яна Меженца.
  На взгляд приезжего, для Эвенкии середина апреля ни какая  ни весна.  Настоящие ручьи в этих края заговорят в середине, а то и к концу мая. Потом они разбудят Тунгуску, и тайгу наполнят птицы, а в озерах запляшут вечерами ленки и хариус, начнет глушить мальков на мелководье таймень. Ночь превратится в  серый осколочек без звезд. Восход и заход сольются в красную реку с одним берегом. Возле чумов сутками будут теплиться дымокуры. Старики примутся день и ночь сидеть на валежинах, пить чай и слушать, как  кричат на озерах счастливые гагары, мягко трескаются бутоны сараны прямо возле чума. У цветов тоже время любви. 
  Сладкая пора лето, особенно для стариков. Им не нужно думать о продолжении рода,  сила любви не поднимет их среди ночи и не погонит искать желанную. Их не беспокоит, выдержат ли ноги долгий переход за оленями. Или где искать лося, чтобы не оставить семью в лето без вяленого мяса. Об этом болит голова у их детей и внуков. Всему свое время. У пожилых все в прошлом, сегодня  они во всем зависимы от детей и внуков.
 Старики просто сидят у чумов и  отдыхают у открытого огня. У них хватает сил  на улыбки,  разговоры  и чай.  Вехотные люди  стараются не смотреть на  голубое небо. Совсем скоро оно позовет их к себе. Смотреть в небо и думать о смерти, значит самому стать в очередь на тот свет. Укоротить свою жизнь.  Спокойней просто пить  горячий настой на смородине  и  вспоминать молодость. Это можно делать десятки лет подряд.
   Но весна   еще далеко-далеко, если судить по погоде, пока царствует не шуточный мороз. О чаепитии на открытом воздухе и цветках сараны можно только мечтать. Пока. День стал  больше, заиграло солнышко и будущее лето рядом, даже если ночью деревья вовсю плачутся на стынь, а шепот звезд слышен как в декабре.
  Днем узоры инея на лиственницах осыпаются и поблескивают звездочками уже у ног деревьев. Тайга играет холодными радугами, словно предсказывает будущее тепло.
 - В такую погоду одна маета оленю, - скрипит мне прямо в ухо старик Ян. Бывший охотник и оленевод. – У нас не  родится хорошая  весна. Зима долгая, снега много. Целая пропасть бед на оленя. С апреля налаживается растатуриха. Конец мая, а у сопок головы белые, снег там умрет в июне. Туда и уходят пастухи весной. Подальше от тепла и наста.
 Оленеводы Эвенкии, да и Таймыра, не любят начала весны.  Все из-за  снега. Зачем он копит солнце? Олень проваливается днем, утром режет ноги настом. Больше всего страдают беременные важенки.  Хороший  оленевод еще в марте откочует в горы, там сохранишь стадо. Пастухи ждут весну,  быструю, теплую. Но такой здесь не случается, и они уходят выше, к морозам. На полянки к долинам рек вернутся только в конце мая. В горах ближе небо, прохлада  держит снег безобидным,  между камней много ягеля. А в распадках у каменных россыпей тысячи куропаток и молчаливых каменных глухарей. Каждый день свеженина. У того, кто умеет охотиться на осторожную птицу.
  И сами олени не любят эвенкийской весны. Дикари кочуют к Ледовитому океану, а домашние стараются пастись по склонам сопок, где большой снег сдуло еще зимой. По распадкам в апреле стадо  не удержать, большой снег, олень не может копытить ягель.
  Зато охотникам весной рай.  Легче догнать дикого оленя, и лося. Подстрелить куропатку или глухаря. Выследить тетерева.  Меньше таятся  вкусные птицы, теряют страх, весной их гибнет как никогда много.  Чаще летают вороны, играют в воздухе,  когда видят внизу оленя, голосят на весь лес. Охотники легко разгадывают на кого кричат вороны. Кто знает тайгу, для того в ней  мало секретов. Нашел зверя, или подсказали где он, а догнать рогатого по насту просто. Вороны кричат не зря, им всегда что-то остается после убитого лося. Но они также сердиты и на волков, слишком плохо ловят оленей, и на оленей – почему они заранее знают, откуда придет опасность.   
Всем не бывает хорошо сразу, даже в Бакалдын. У природы нет плохой погоды.  Обновление – отбор сильных и умных.  Глупый олень будет долго думать идти или не идти в горы, его быстро съест волк. Больной  лось часто отдыхает на плотном снегу, мало ходит и его разорвут хищные звери. Все слабое в это время становится чьей-то добычей. Равновесие природы строится на славе сильного: слабый не  должен давать потомства. Это угроза вырождению. Но и сильный должен ходить по тайге и оглядываться. Умный лось никогда не даст волкам выгнать себя на лед реки или озера.  На льду копытные беспомощные.  Лось будет сражаться на вытоптанной площадке в лесу. Здесь больше шансов победить.  Бежать от волка  по глубокому снегу – бесполезно. Тем более по насту. Надо стоять и ждать.  Волк боится спокойно стоящего  лося. Когда три –четыре хищника, они будут нападать.  А если меньше, не станут тратить силы и время.  Если только от долгого голода.  Умный лось чаще выживает.
  Все это я думаю сидя теперь уже на чурке у большой поленницы дров Яна Меженца. По ненадежному  снегу нам предстоит поездка  на дальнее стойбище. Других условий ждать нечего, завтра может быть еще хуже и поездка не состоится  совсем. Гонит меня туда не весна, не заботы о продолжении рода, а чисто писательский интерес. Хочется посмотреть и написать про Север так, как ни кто ещё не сказал. Увы, это фантазии слабого литератора, хоть бы не повториться.  Это уже был бы успех. Наш брат, писатель, любит шататься по северам. Что ни поездка, то очерк на полкниги или повестушка.  Оленей – мало, эвенков – мало, все в одни поселки едем, повторяемся.
   Ян Меженц, у которого я сейчас квартирую,  то стоит на крыльце дома, то посредине двора. Долго глядит на тайгу, что касается боком ограды его  жилья. Недовольно сипит горлом, вполголоса ругается. Не на Бакалдын, который делает не проезжими снега, на себя. Годы все чаще и чаще держат дома. То руки крутит, то голова  тяжелей  железной, не тряхнуть. Ничего нельзя задумать, только собрался в лес, как тут же  подвело здоровье. Для того, кто и в семьдесят мог спать у костра в тайге, отмахивать за день на своих двоих по сорок, а то и больше километров, бессилье – страшнее пули.
 - Ты это, - напутствует он сына, -  держись оленьей тропы. А то завалишь «Буран», в тайге  заночуете. Это тебе не зима, сырость кругом,  замерзнете.
 - Не замерзнем, к ночи похолодает, -  на скуластом лице Олега весело пляшут морщинки, - облака уже разгоняет, видишь, небо в проплешинах. Домчим с ветерком.
 Олег незаметно подмигивает мне, дескать, вот так надо отвечать старикам.
 - В голове у тебя  проплешины, - не соглашается отец. – Давление падает, к непогоде, по спине чувствую. На этой неделе морозам уже не быть.  Мне бы самому поехать, не знаете вы  тайги, не умеете чувствовать снег. Но не выдюжу,  спину режет, вся взялась огнем. Надо было в прошлую баню побольше жариться на полку. Поторопился, не досидел. Все ты виноват. Ушел в предбанник и сидишь, кто мне поддаст пару? Пока слезешь, поддашь, обратно на полок, а пыл-то кончился. Вот и крутился юлой с полка на пол. Не пропарил спину. Теперь жди следующей бани, да даст ли  теперь нечистый в баню сходить.
 - Столько лет прожил и чему ты научился? - неожиданно нападает он сына. – Смотрю я мужики, без нас жизнь-то не получится?  Пропадете как налим в жару.
 В тайгу,  на стойбище к оленеводу Игорю Мукто мы действительно собирались выехать  с самим Яном, но старику уже семьдесят пять  и позавчера ночью ему «стрельнуло в спину». Встал воды попить, а ковшик кто-то на подоконник поставил, потянулся, и спину дернуло, хоть кричи.  Теперь Ян нахлобучил шубу с помощью жены, надел на голову абы как шапку, согнулся буквой «зю» и командует с  крыльца сборами. Скрипит, как старое дерево на ветру, словно торопится сказать что-то важное, что изменит привычки сына, сделает его умней и настойчивей.  Чем больше учит, тем сильнее сердится.  Чувствует,   не получается назидательного разговора.  Его умные слова отлетают от Олега как  картечь от лба медведя.
  - Будешь ехать, - наставляет он сына, – как пойдет «Буран» тише, не станет реагировать на газ, возвращайся.  Если снег берется сахаром, уходит от гусеницы как песок, значит, может зарыться в снег. Лучше сразу вернись.      
  Всем недоволен Ян. И «Буран» Олег плохо проверил, и веревками утягивает на нартах спальные мешки не так. И вообще торопиться нужно, день хоть и длинный, но большая часть его уже прошла.  К Игорю Мукто лучше добраться засветло. А с такими сборами мы и завтра не уедем. Хотя не уехали именно из-за Яна, он посчитал, что отправляться  рано утром нет смысла. Нужно Олегу дома управиться с делами: проверить сети и крючья на налима.  Вытащить из бочки соленого налима и пелядь, повесить коптиться. Иначе к весне рыба просто пропадет. А меня на это время отправить на гору у Нидымкана пострелять куропаток. Там которое уже утро кричат куропачи. Но я ничего не нашел, кроме следов птиц, как попрятались они специально. 
  Вот и задержались мы по мелочам дома. Зато рыба поймана, сети проверены, а над коптильней вкусный дымок.  Весь Нидым по дыму знает, что Ян сейчас коптит соленую рыбу.
  Плохо, что само урочище, где стоит с оленями Мукто, Олег толком не знает. Но есть один ориентир, без ошибочный.  Речка Нидымкан, возле нее стоянка. Поскольку мы  покатим  вверх по реке, куда и пошли волки, стоянка будет справа. А стадо на вершине сопки копытит малый снег. Там корму много и важенки не режут ноги. На верху, в редколесье снег меньше садится под солнцем, рыхлый. Пастуху только посматривать волков, вот  и все хлопоты.
  «Буран» в тайгу готовит  Олег за свою жизнь уже бог знает который раз. Да и не Олег он, Олег Янович, за пятьдесят мужику.  Бывший офицер милиции, сейчас на пенсии, перебрался в родные места. Тут зимует, приобщается к забытой за долгие годы тайге. Два года уже в Нидыме живет, вроде в детство вернулся,
  По виду сроду не скажешь, что он когда – то служил в  милиции, офицер. Видно неплохо служил, полковник. Сколько их, эвенков, полковников?  Этот первый, наверное.  Небольшого роста, скуластый, как и все эвенки. Реденькая борода, как изморось. Седой волос и на голове, и в бороде. На ногах короткие унтайки для поселка и двора. За водой в них сходить, за дровами на минутку выскочить, но в тайгу не годные. На бедре длинный нож кустарной работы. Улыбка не сходит с лица, во всем старается угодить приезжему человеку. Только в плечах пошире, чем все  эвенки. Все таки в милиции Красноярска почти тридцать лет отбухал.  Спортом занимался, штангу кидал. Теперь он здесь, жена в Красноярске, в трехкомнатной светлице в центре города. Звонит иногда. Пенсию мужа она получает, дескать, может тебе чего переслать? Треснула семейная льдинка. Из одной две стало. Разнесло течение по сторонам. Может и встретятся, если у жены что-нибудь случится?  Пока одна в городе воркует.
  Чему Олег научился дома, вернее, что вспомнил за это время, мне придется испытать на себе. Олег - и водитель снегохода, и проводник, и таежный следопыт. Я –  пассажир. С фотоаппаратом, видеокамерой, магнитофоном. Разные у нас социальные категории. Я – старший лейтенант по званию, он – полковник. Без подсказки понятно, у кого первого рука должна лететь под козырек.
 Места тутошние Олег держит в памяти хуже отца. Еще бы,  дед Ян охотился  на Нидымкане и Тунгуске  больше пятидесяти лет. Иногда по полгода семьи не видел.  В окрестностях Нидыма нет распадка, где бы он не стрелял глухаря, белку, соболя. Да и во всей Эвенкии, пожалуй. И в тундре ловил песца, и на Чиринде заготавливал дикого оленя. На обеих Тунгусках рыбачил. С таким трудно спорить, а уж не согласиться, тем более.
 Сын тоже ходил в тайгу, но  любителем, если время в отпусках было. Охотничьих сноровок и знаний отца у него нет. Судя по возрасту, уже и не будет.
  Вот старик и толмачит сыну раз по раз одно и то же, сорвал уже горло, сипит, потрескивает голосом как старые нарты на ходу. Не назиданье получается, а боязнь у сына: не дай бог отец не выдержит этого разговора.
 -  От острова бери вверх, на гору, потому как по речке след не торили. Не ездили мы нынче по речке.  Снега много, Мукто долбил тропу повыше, по склону, а уж где Нидымкан ему нужно было переехать, там и вы спускайтесь. Да держи все время машину на скорости, не вздумай сбавить газ, сразу провалитесь. Снег чувствуй. Стала машина  просаживаться, газу. В случае чего с речки не уходи, по ней хоть как вернетесь. Снегоступы –то взяли, как на куропатку охотиться будете?
 - Лежат.
 - Печурку? Ножки железные под нее? А то сожжете палатку, головой думать надо, а не носить ее без толку на плечах.
 - Куда она делась, печка, в нартах.
 Со слов старшего Меженца, ехать сейчас трудно, но можно. Опытный охотник запросто пройдет.
 - Мы с Сережкой знаешь, сколько колесили, - хвалится он. Голос становится мягче и тише. - Э, брат, на «Буране» нужно уметь  вертеться. Лося в такую пору мы с ходу брали, на все лето мяса вялили. На каждую семью по рогачу ложили.  Больше нельзя. Засолим мясо, нарежем на тонкие ленты и под крышу. К маю ссохнется в камень. Теперь гужами эти ленты называются, а раньше по эвенкийски их звали бичивун. Пошел на охоту или рыбалку, бросил в рюкзак горсть и целый день сытый. Знающий охотник без гужей в лес ни шагу.  А брали лося быстро почему? На «Буране» загоняли по насту. Умели ездить и в Бакалдын. С утра пораньше в лес, а к обеду уже дома.
 - И мы поедем.
 - Куда тебе до Сережки. Он «Буран» как свою ладонь знал, снег чувствовал. Снег на «Буране» чувствовать, важнее, чем бензином его заправлять. По снегу видать, куда ехать можно, а куда - нет. Если сверху снега льдинка тонкая, завязнешь, держись в сторону от льдинки, под ней рыхлый снег.
 Сережка, бывший  напарник деда Яна по охоте. В одной избушке на берегу Нидымкана они зимовали много лет подряд. Просто Сережка намного моложе Яна. Но друзья они  крепкие.   Позже Ян Меженц часто рассказывал мне про эти зимовки. Длинные чудесные истории про погони за лосем и оленями, выживания в шестидесятиградусные морозы, сражения с медведями.  Два раза Ян Сережку выручал, когда медведь наседал на него.  Все в мгновенье надо было делать, иначе покалечит косолапый напарника.  Старика слушать не переслушаешь. Но я все записываю на диктофон, пригодится.
 Забота Олега съездить на стойбище к оленеводам и забрать у них две туши оленины. Недельки через две туда  уже не выбраться, и мясо, которое Мукто специально приготовил для деда Яна, оленеводу придется есть самому.
  Так что подгадал я для поездки на стойбище в самый раз. И у меня интерес побывать у оленеводов, и мужики свои хлопоты справят. Потратим бензин на дело.
  Мукто  был на прошлой неделе в поселке, за чаем сыпал свои новости другу. Извинился перед стариком Яном, что не смог сам притартанить туши, нарты он забил мясом в заготконтору. Это триста килограммов, больше олени не увезут по такому снегу. Ничего лишнего не положишь. А мясо надо сдать, иначе Мукто лишат дотаций на оленей.
  Дорога у нас дальняя, по прикидкам  сорок - пятьдесят километров в один конец.  И обратно столько же. Олег кладет в нарты запасные ремни для «Бурана». Тяговая сила от мотора к гусеницам снегохода передается этими ремнями. Берем в запас больше. Случись, который порвется, в  тайге без запаса заменить не чем.
  Карабин тоже обязательно. Мало ли что,  из берлоги, к примеру, поднялся  медведь, обоих примнет на завтрак. Да и лось, доведется  счастье, набежит.  Олег его не отпустит.  Так все охотники поселка делают. Лицензии – это пустые  разговоры. Пока их выхлопочешь в Туре,  без мяса останешься.
  За карабином –тозовка.  Вещь в тайге самая необходимая. На берегу глухаря увидим, куропатку, тетерева. Куропатки сейчас по ивнякам пасутся, склевывают ивовые почки. Метров на пятьдесят подпускают, для малопульки самое расстояние. А глухари подолгу сидят на вершинах лиственниц, греются на солнышке. Потом спрыгивают вниз, ходят подняв головы, чертят на снегу крыльями письмена будущим соперникам. Через месяц с небольшим начнутся глухариные свадьбы.  Росчерки их на сегодняшнем снегу – тоже печати будущей весны. Свидетельства предстоящего пополнения глухариного рода. Значит и стадо  глухарей обновится.
 Потом топор кладем, котелок, в пакетиках чай и сахар, хлеб, вяленого муксуна мешочек, эти самые гужи на всякий случай. Два оленьих спальных мешка, если действительно придется заночевать в тайге. Впрочем, они пригодятся и у Мукто, он ведь тоже всей семьей живет в палатке. Лишних спальных мешков у него может и не быть.
 - Веревки, веревки не забудь, - сердится на крыльце дед, - мало ли что, вдруг застрянете. Не те тянешь, сыромятные выбирай, из сохатины, они крепче. Канистру поставил? Как можно без запаса бензина. Скоко тебя учить, ничего не забывай, дорога дальняя. Палатку. Палатку-то захватил, если прижмет, где ночевать будете? Эх, беспутные. Пустоголовыми родились.
  Хотя, на мой взгляд, дед ворчит просто так, про запас. По возрасту положено. Олег давным давно знает, что в серьезную дорогу брать. Но случись Олегу своего сына завтра отправлять в тайгу, точно также покрикивать начнет. В наставлениях этих, спрятан какой-то закон природы, намного строже, чем преемственность поколений. Подсказки старших нужны, но большая их часть уходила и уходит в ни куда. Ян не подсказывает, мешает собираться. Олег к его поучениям относится вполуха. В этом тоже есть свой Бакалдын, принцип обновления понятий у поколений. У каждого поколения свои иконы и свои поводыри.
   Пока же Олег под сердитым отцовским глазом увязал вещи, огляделся – вроде все.  Снаряжение упаковано, нарты увязаны, идем одеваться и мы. Через несколько минут на мне ватные брюки и меховые сапоги с длинными голенищами - бакари. Шапка малахай, и овчинная шуба. Хотя и тяжелей она, но теплая. А под ней легкая оленья куртка на меху. Единственная она в доме Меженцев, гостю отдали. Олег Янович сначала одел стеганую ватную фуфайку,  а уже на нее широкую оленью парку в бисере.  Здесь все охотники так обряжаются.  Увидел в тайге  лося,  парку с плеч и скрадывай зверя.
 - Так надежней, - напутствует меня жена деда Мария Кирилловна, - на нартах не тяжело сидеть, а приедете к Игорю, скинете. Это днем растеплило, а ночью запросто до сорока опустится.
  Наконец Олег дергает ручку стартера. Провожают нас сердитые глаза деда Яна, улыбка Марии Кирилловны и все три собаки Меженцев. Но за поселком они сразу отстают и возвращаются. Собаки умные, понимают, если не посадили на нарты, сезон охоты кончился, значит в тайгу не возьмут, а какой толк носиться за «Бураном» просто так. Возле поленицы дров во дворе уютней и веселей.
    Постояли собаки на высоком берегу Тунгуски, покрутили хвостами и обратно в поселок. По двору то и дело будет ходить хозяин, разминать спину, жалится собакам на жизнь. Собаки будут лежать возле поленицы дров, слушать хозяина, придремывая с закрытыми глазами.  В шикарных лаячьих шубах им ни один мороз не страшен. Тем более, при отличном кормлении. Охотники тут всегда кормят своих собак до отвала. Уж больно тяжелая у них в тайге работа зимой. Собаки ищут соболя, а хозяин просто стреляет по ним. Собаки деньги и зарабатывают,  имею право на хороший харч.
 От Нидыма мчимся вверх по Тунгуске километров  пять. Дорога хорошо накатанная, по ней в поселок таскают лес. И в Туру по ней гоняют. Двадцать с небольшим километров. Пустяк.
  Снегоход отмеряет версты ходко. На торной дороге Олег управляет  как настоящий ас. У меня одна забота, не вылететь, удержаться в нартах.
  Затем прямим с  наезженного большака  на речку поменьше, это и есть Нидымкан. Кан у эвенков уменьшительный суффикс. Означает маленький, детский. Осикта – звезда, осиктокан – звездочка. У этого суффикса много значений. Кровь – кан,  теплая печка – кан, вода - кан.  Это слово из древне-скифского языка. Мы к нему как-нибудь еще вернемся, там много интересного.  Сейчас мчимся к Сережке Мукто.
 Тропа на глазах худеет, становится малозаметной. Вскоре она почти совсем сливается с нетронутой снежной пеленой. Чуть заметный след проезжавшего когда-то  «Бурана», да оленьей  упряжки Мукто  надо еще угадать. Две недели назад пробегал он на оленях. Но с тех пор не раз сыпало снегом. Тайга быстро прячет  тайны чьих-то передвижений.
  Километров за пятнадцать от поселка  тропа берет резко вверх по склону. Но Олег решает не шарашиться по лесу, не вилять между лиственницами, акробатика на снегоходе отнимет много времени.  Полковник правит по целику, прямо  по реке.  Как ни сердился дед Ян, сын все сделал наоборот. Поскольку командир он, моя заботушка, как можно крепче держать язык за зубами. Не во время ни чего не спрашивать. Особенно под горячую руку. Ян сейчас как генерал, который нашел единственно правильное решение и победил сразу всех врагов.  Главный из них сократить время поездки.
  От сворота по реке  до стойбища километров пятнадцать – двадцать. И бывший милиционер смароковал взять их на скорости. Снегоход заревел как перед взлетом, и мы понеслись по нетронутому  целику. Кругом  эвенкийская тайга, горы и снег. Леса лиственничные, редкие, мелкие. Заметно отличаются от сибирской тайги. В обхват дерева сроду не найти. Самые крепкие лиственницы в две-три человеческих руки. Толще не вырастут, короткое лето и долгие морозы не дадут. Сосны только по распадкам, где зимние хиусы не достают. И сосны здесь карлики. Вот и мелькают перед глазами похожие картинки. Низинка – царство сосен, пошел тягун, лиственницы реденькими  грядочками. По таким холмам на «Буране» хоть как можно ехать, везде дорога.
  Пересечем на километре след зайца или лося, оленя  и то едва ли. Ни глухарей, ни куропаток, о которых мечтали. Белое  безмолвие.
  Неожиданно ловлю себя на мысли что в такт мотору подпеваю на манер эвенков песню: мотор шумит, «Буран» летит, мы едем к Игорю Мукто. Вот так, быстро научился.
Тяжелый снегоход по целику прокозырял не много,  километров пять, потом скорость стала падать сама по себе, рев двигателя ни как на требуемое ускорение не действовал. Наконец «Буран» проваливается, и мы надежно буксуем.  Из-под гусениц кучи белой пыли, снегоход на глазах  скрывается  в снегу, даже ручек руля не видать. Так я на себе узнал, когда в Эвенкию приходит Бакалдын. Не только месяц обновления, но и проверки на прочность.  Вот и  нас апрель пощупал на сообразительность. Не сдали экзамен, оплошал бывший милиционер. Моей вины тут нет, я ведь в нартах, за  гостя или просто пассажира. Какие ко мне могут претензии. Но ночевать здесь, среди реки, придется обоим.
 Только теперь Олег вспоминает наказы  отца и начинает ругать собственную голову почем зря. Широкие рукава оленьего малахая без передышке в воздухе, как крылья. Олег бьет себя по груди, щекам и многострадальной  полковничей голове.  Надо было, надо свернуть вверх по склону, там хоть и дольше пилить, зато надежней. На горе снегу меньше. Зачем было фасонить. По склонам все сейчас едут, бесснежье ищут, медленней, но надежней. Нет, не выдержал полковник генеральского экзамена.
 - Проморгал, - разводит Олег  руками, словно просит извинения,  – недоглядел.  Думал снег плотнее, а он разошелся к вечеру, подтаял верх-то. Бакалдын.  Он нас не пустил к Мукто. Только бати не говори, я его пущу по ложному следу. Мол, поверху ехали, но снег и там хороший, метр проедешь, и опять до земли провалился. Сейчас посмотришь, хватим мы сегодня с тобой мурцовки. 
  От запоздалого его покаяния  не легче. Промахали мы от поселка  километров двадцать. И километров пять  по целику, самому  бездорожью, куда  поворачивать? Только назад, вперед еще хуже.  Потом мы еще и еще станем советоваться, как быть, хотя сразу ясно: все дороги только назад, в поселок.  Чуть позже, в Нидыме, с этим сразу согласится и Ян. Даже похвалил сына: видно, действительно снег ни какой. Рано нынче солнце ярится, засахарило нижний снег.  Это сверху наст, а внизу как стал снег  сахаром, так и останется, пока водой не напитается.
  Сначала Олег пытается обтоптать снег вокруг «Бурана», дать  гусеницам опору, чтобы машина вылетела из ямы сама. Ничего из этой затеи не получается. Приходится сползать с нарт и мне,   с шутками отгребаем снег от малолитражного вездехода вдвоем.  Лопаты нет, не взяли, а Ян уговаривал. В ходу руки, ноги, голова и плечи. Докапываемся бакарями  до льда, это минимум полтора метра в глубь. Теперь нужно еще метр-полтора расчистить перед «Бураном», на разгон  снегоходу. Чтобы он выскочил из ямы.
   Опять дружно ворошим снег. Овчинный полушубок я давно снял, Олег  оленью парку тоже, фуфайку сбросил. Трудится в одном свитере.
  Снег только сверху влажноватый, а внизу сахарный, рассыпчатый, как песок уходит от ладони в сторону. Была бы лопата, полтора метра легкого снега раскидать по сторонам – не труд. Руками – проблема.
 - Отдохнем, - еле продыхивается Олег, - ни куда от нас эта каша не денется, вон ее сколько, копать не перекопать.
 - Можно.
  Отряхиваемся, садимся  на нарты, на выстывший брезент. Но ватные брюки знают свое дело,  на лед плюхайся, и день с места не сходи, не замерзнешь. Тем паче в меховых сапогах. Они хоть и набились снегом, но ноги сырости не чувствуют. И тяжести тоже, очень удобная обувь.
  Я было снял шапку, но тут же нахлобучил обратно. Мороз. Это в  поселке  минус пятнадцать, здесь все двадцать, может и больше. 
 -  Можно по рыбке сжевать, - предлагает Олег, - чай кипятить пока некогда.
 - Если хочешь, жуй, я дома у вас набрался.
 - Гужи попробуешь, лосятина. Очень вкусно, – протягивает он мне черную ленточку бичивуна.
 Сам уже жует аппетитно.
 - Ничего не хочу.
Мария Кирилловна хорошо накормила нас перед дорогой.  Ели жирную налимью уху. Свежий налим, утром его Олег с Тунгуски принес, не уха, а мед. Я, наверное, как всегда перебрал, две чашки только бульону выхлебал, норма кузнеца. Да еще самого налима сколько. Килограмма на три зверя с Олегом одолели. Но и ограничить себя не получилось, как отказать в редком удовольствии.
  Чего мы видим в городе, супы в пакетиках, паштеты на сто двадцать процентов из пластмассы и еще бог знает какой суррогат?  Вот и побаловал  себя  редким удовольствием, хоть  раз в год чего-то натурального похлебать.
  Пока сидим, переводим дыхание, из под казалось бы ясного солнышка посыпался хлопьями снег.  Редкий, не торопливый, но с будущим ускорением. На глазах небо стало затягиваться, горизонт суживаться.  Сомнений в том, что сегодня запуржит, уже нет. Ясно одно, предполагаемая морозная погода оказалось всего лишь фантазией Олега. Ян осаживал дома своего пожилого отпрыска не случайно.
  Встаем оба и снова к «Бурану».  Минут через пять пот по щекам дорожками.  Кажется, расталкиваем снег по сторонам совсем недавно, но часы подсказывают, у снегохода мы уже без малого два часа.
   Еще светло, но солнце из-за туч не видно, скорее всего, оно уже за сопками. Склоны по берегам рек потемнели, стали расплывчатыми, макушек островерхих лиственниц  не видно.  Снег из синих, послеобеденных, переходит в  серые оттенки.
 - Вот так охотники и добывают мясо, - смеется Олег, - попотеешь из-за моей дури, сразу узнаешь почем хлеб  промысловика.
 - С каждым может случиться, - примирительно улыбаюсь я. 
 - Моей тут вины крохи, Бакалдын дороги рушит. Там по склону может еще хуже, здесь хоть как, а выберемся. Ни пней, ни колдобин.
  Наконец  все готово, я отхожу сторону. Олег заводит «Буран», и снегоход с ревом  выскакивает из ямы на уже торенный след.
 Олег тут же глушит его, опять прикидываем, что делать дальше? Вернуться на след Мукто по склону или ехать домой. Хотя и так все ясно. По реке не проедем, а обратно по нашему же следу «Буран» выдержит.
 - Без разговору, – убежден Олег, - мы же придавили целик, теперь по нему хоть на тракторе, след набитый.
 Снова цепляем нарту, проверяем, не забыли ли чего. Я усаживаюсь поосновательней на нартах, Олег дает газу, но «Буран», выскочив из ловушки, тут же по самый руль закапывается в новую яму, которую сам себе и сотворил. С трактором напарник что-то преувеличил.
 - Придется ждать темноты, – сплевывает мой командир, - без мороза ни куда не уедем. А лучше здесь заночевать.
  Мне край хочется побывать у Мукто, хотя бы на сутки, полтора. Походить с ним за оленями, посмотреть, как сегодня  живут в  палатках круглый год и другой жизни не просят, но, видно, не судьба. Погодой в Эвенкии правит Бакалдын.  Это означает одно - сегодня и в Нидым не вернуться, и у Мукто не появимся. Такой вот подарочек приготовила мне эвенкийская весна.
 - Готовим ночлег, - принимает окончательное решение спутник. – заночуем.
  Пока светло, одеваем небольшие снегоступы.  Видно, старика Яна работа, уж больно ладно связаны. Хотя ничего сложного в них нет.  Обод - согнутый в полукольцо ивовый прут двойным слоем, чуть потолще пальца.  Его края стягивают ленты сыромятной кожи лося. А к этим сыромятинам пришиты ремешки, фиксировать ногу, вот и все. Просто, но удобно и держат на снегу хорошо.  Пользуются ими только весной, во время рыхлого снега. Зимой намного привлекательней лыжи, снегоступы чаще ломаются.  Надевают их от большой нужды. Именно в такие моменты, когда далеко ходить не нужно.  От «Бурана» к убитому оленю, лосю подбежать.
  Без снегоступов мы бы сегодня ни палатки не поставили, ни дров не нарубили. Снег глубокой, проваливаешься  сразу.
  Привязали к бакарям снегоступы, попробовали как они на ноге. Вроде прилично. Я даже чуть подпрыгнул – держат! Главное – это не лыжи, не нужно учиться на них ходить.
  Отцепили нарты от снегохода, веревкой, на которой так настаивал Ян, прихватили их за передок и к берегу, к лесу. Спокойно шли. Нарты на широких полозьях, не загребают снег, держатся на поверхности.
 Натянуть палатку для эвенка пара пустяков, хотя уходит на это не мало времени, работа механическая, за многие годы выученная. Выбрали место, чуть утолкли снег, под дно палатки  наломали как можно больше хвойных веток, в три слоя, чтобы не по снегу ходить, не провалиться еще и в палатке.
    На землю палатку  не поставишь, копать много, а если дно палатки ляжет прямо на снег, последний сильно подтает за ночь, и палатка может или завалиться или утонуть в снегу.  Сам брезент растягивается с помощью сухих жердей, поставленных треугольником спереди и сзади.  Причем жерди должны обязательно упираться в землю, чтобы не подтаяли, не упали, не придавили в палатке хозяев.
 Все это Олег рассказывал мне мимоходом, пошучивая над своим промахом, стараясь новых не допустить. Жердины пробовал на упор в землю по несколько раз.
    Растянули палатку, потащили в нее маленькую железную печурку.  Олег ее уладил прямо на эти сучья. Только две палки потолще под ножками у печки, для устойчивости. Будет печь гореть, сучки под ней нагреются, подтает снег.
   А  труба  выходит в бок. Для этого в брезентовом боку палатки  специальное железное кольцо, примерно  в ладонь шириной, чтобы  брезент не загорелся.
  Печка в палатке очень удобная и нужная вещь, на себе убедился. Затопил, и светло, и тепло тут же. Маленький рай в северной тайге.
 Несмотря на долгую жизнь в Красноярске и большую офицерскую должность Олег не забыл истины выживания. Все делает хоть и не спеша, но основательно.  Первым делом  свалил несколько сухих лиственниц, чтобы вечером топить палатку, потом две сырых - на ночь. Сырые поленья будут гореть ровно и долго, что ночью и требуется. Вдвоем мы подтащили сушины к палатке, разрубили на поленья, сложили кучкой, чтобы в снегу не искать. Потом точно также разделали сырые лиственницы.
 На раскрасневшуюся плиту  поставили чайник, ждем, когда заговорит.
 - Ничего, - смеется Олег, -  утром подморозит, вот посмотришь. Но к Игорю мы уже точно не поедем.  После такого снега он быстро откочует в горы. Завтра на куропаток поохотимся, их возле острова тьма тьмущая.  Да и здесь по ивняку будут. Добавим к минусам плюсы.
 - Как получится.
 - Получится. Здесь все получится.  Тайга еще богатая, особенно на куропаток. И волки есть, жалко, снег не позволяет, запросто можно было покатать по их следам. Они возле Игоревых оленей держатся. Диких оленей сейчас нет, на север ушли, только домашние остались да лоси. Но лосей мало. Их ещё нужно выследить
  Пока обустраивались, снег разыгрался. Совсем густой, как мука из сита. В двух шагах белая стена. Олег наказывает: ни на шаг от палатки, даже по большой нужде.  Потеряться в такую погоду запросто, занесет следы, за ночь не выживешь, замерзнешь. Правда, чувствуется, что  холодает, а это нам на руку. Придет мороз, умрет рыхлый снег.
 После чая и легкой закуски вяленым муксуном, распахиваем просторные спальные мешки из хорошо выделанных зимних оленьих шкур. Спальники мягкие, пахнут холодом и лиственницей. От сучьев, поди, набрались запаха. В мешках будет тепло, Олег советует раздеться до рубахи, чтобы тело отдохнуло.
   Только тут, расслабившись,  чувствую, как сильно устал с непривычки. Закрываю глаза, растягиваюсь в блаженстве предстоящего покоя, но страшновато в палатке. Мысли черные закипают:  вот так занесет совсем и замерзнем  в этом брезенте и шкурах.
 - Случайный трактор не будет ехать по реке. Не раздавит наш «Буран»? - спрашиваю у Олега, чтобы хоть что-нибудь сказать.
 - Если только вертолет совершит вынужденную посадку. А трактора здесь не может быть.  Нет ни в Нидыме, ни в Туре такого трактора, чтобы по этому снегу пролез все пятнадцать километров. В Нидыме всего один гусеничный, таскает в поселок лес на дрова, но его сегодня и не заводили. Самый плохой тракторист на Нидымкан в эту пору сроду  не сунется.  Ему придется все эти пять километров по снегу дорогу для трактора копать.
  - Палатку не засыплет. 
  - Исключено. Все кочевые эвенки в палатках живут. Жертв еще не было. Не засыплет, и не сгорим. Я нынче в палатке целый месяц жил на охоте – живой же. И соболя добыл, и белок. Похуже, чем батя, но заработал.
  На свежем воздухе да под музыку огня в печурке, я и не заметил, как заснул. Теперь уже меня ничего не тревожило.
 Разбудил Олег. На небе еще горели звезды, но восток уже посинел, светало. О вчерашнем ненастье не было и речи. Весь снег взялся твердой коркой. Наст! Хорошо слышно как потрескивают на морозе лиственницы. Минимум тридцать пять.
 - Не судьба ехать к Мукто, - говорит Олег, - давай повернем. По лесу после такого снега я тропу не найду. А без нее к стоянке Мукто не проехать.
- Мы же вчера обо всем договорились.
- Вот и я про это же.  Пойдем на охоту, слышишь, куропачи кричат. Они с восходом на кормежку выходят, мы их в ивняке и возьмем на суп. Быстро все нужно делать, или не уедем. 
 - Здесь сварим?
 - Зачем. Мама сготовит, до дому час езды, она знает, как с куропатками обращаться. А мы только загубим мясо.  Их же нужно хорошо ощипать, опалить паяльной лампой. Все это я махом, а вот сварит вкуснее мама.
 Не знаю, когда Олег встал, чайник уже вскипел, в кружках пакетики чая, хлеб нарезан, вяленая рыба с чудесным тальниковым запахом.  Наскоро пьем. Вход в палатку  открыт, теперь тепло экономить не зачем. Сразу после охоты уедем. Правда,  в проем видим только чистейший вчерашний снег, все-таки просела палатка за ночь.
  Олег отдает мне карабин, он пока не нужен, не на птиц оружие.  Тозовку берет, она важней. Вяжем снегоступы, оглядываем их, вроде надежно. Идем на другой берег реки, к густой полоске ивняка.  Наст под ногами громко скрипит, даже эхо отдается по лесу. Распугаем хрустом зверей и птиц.
  - Они нас слышат, но опасности пока не видят. Далеко мы. – Поясняет Олег, – а вот метров за пятьдесят обязательно взлетят. Куропатки осторожные, но глупее тетерева.  Бегать им привычней, чем летать. А тетерев и на сто метров не подпустит. Тетерева уже тоже бормочут, но их с подхода не взять, если только с «Бурана» стрелять.  «Бурана»   они не боятся.
    Почти все заросли ивы закрыты большими сугробами, торчат одни макушки. Вот их-то и склевывают птицы,  почки ивняка склевывают в первую очередь. Зимой это самая доступная пища куропаткам. Ивняки – любимое место их кормежки. Возле ветвей ив целые тропы куропаток. Тут же ямки, в которых они отдыхают, греются на солнышке.
   Мы специально делаем круг, чтобы подобраться к куропаткам  со стороны леса.  Олег впереди вышагивает, я за ним, пытаюсь не отстать. Карабин на плече болтается, мешает. То и дело  поправляю, хотя он тут же снова сбивается, бьется прикладом об ноги. Повторяется это бесконечно. Машу на все и беру оружие в руки, проще. Хотя тоже неудобно.
  Олег оборачивается и показывает на большой сугроб среди макушек ивняка.  Там хорошо видны танцы белых птиц с черными хвостами. Минутки не стоят на месте, бегают друг за дружкой, бормочут как голуби на крыше, а куропачи кричат сердитыми голосами. Тоже весну чувствуют.
    Красные их брови как знамена в будущей борьбе за самок. Весной брови ярче, пушистей.  Из-за этих бровей мы и заметили куропаток издали. А вот самки, остановись они хоть на минуту, сразу сливались со снегом, не отыскать взглядом. У них наряды по проще. Главная забота самочки сейчас  и завтра –  выжить. Чтобы весной дать жизнь десятку сереньких пуховичков.
   Краснобровые ухари возле самок вытанцовывают, крутят головами: вот я какой. Мороз им не мороз. Взлетают на ближайшую ветку повыше, кричат, силой хвалятся. Это зимой они без отрыва клюют иву. День тут два часа, может три. Теперь день большой, успевают наесться. Есть даже время на любовь, вот и показывают собственную удаль.
  Белая куропатка, самая распространенная в Эвенкии птица.  Прислушиваюсь, крики куропачей на каждом островке ивняка. Интересно, куда они прятались вчера, ни одной не видели, не слышали.  Сейчас мне кажется, что за каждым сугробом куропач.
   Птицы заметили нас. Чаще поднимают голову.  Олег присаживается, медленно поднимает тозовку, сухо звучит выстрел, тут же отдается в  распадке эхо. Один из краснобровых падает, остальные  взлетают.  Стая большая, штук тридцать. С шумом вспархивают, аж азарт берет, самому бежать за ними хочется, стрелять. Но из тозовки и карабина по куропаткам влет не бьют.
  Олег не спешит подбирать добычу, он охотился раньше на куропаток, знает, что к чему, затаиваемся здесь же, ждем. По бормотанью слышу, в нашу сторону бегут новые птицы.  Проходит еще немного времени, и вот они, на расстоянии выстрела. Сухой щелчок и падает еще одна птица.  Где-то за час мы убили пять штук. Это килограмм прекрасного мяса.  Куропачи, будто у них и нет потерь, продолжают кричать по ивняку. Будоражат промороженную округу.  Их только и слышно, да еще не видимых в ельнике поползней. Тренькают на всю округу. Мороз под сорок, а посвисты веселые, весенние. Вот и рябчик где-то неподалеку засвистел. Точно также как под Красноярском. Тоже весну чувствует, свой участок охраняет.
  Чуть приподнимаю меховую шапку, чтобы лучше слышать лес. Живет тайга, приветствует солнышко. Весна, обновление природы, Бакалдын.
  Олег собрал птиц, тонким сыромятным ремешком стянул им ноги. Теперь красные головки как букет цветов, в одной куче. Потом привязал птиц к поясному ремню парки, головками вниз.
    Красивая птица, в плотном пере, тугая. И Олег с добычей у пояса становится похожим на настоящего охотника. И я с карабином на этой таежной речки вроде не чужой, тоже охотник.  И лес, после удачной охоты, вчера такой пустой и серый, становится роднее и теплей. Я теперь уже не чувствую мороза. Просто так, в удовольствие, подставляю солнышку лицо.
  Идем к палатке, молча снимаем ее, опять увязываем нарты, все делаем вдвоем, чтобы быстрей уехать. Мне кажется,  Олег принял единственно правильное решение за всю нашу поездку – быстрей  вернуться. Разогреет солнышко, опять провалимся. Еще одну ночь тут куковать.
 Тащим нарты к «Бурану» почти бегом. По зернистому насту они сами катятся, и ноги в снегу совсем не вязнут. Хоть снимай снегоступы.
  Старик Меженц, видно, следит за своей машиной, завелась с первого рывка. Олег оглядывается,  машет мне рукой – едем! Прощай речка Нидымкан, вряд ли еще когда придется побывать здесь.
 Теперь едем по целику без помех, наст держит. Лишь когда  наталкиваемся на свой вчерашний след, «Буран» подпрыгивает, и в такт ему следом взлетают на ухабе нарты, в которых болтаюсь я.
  Вдруг Олег глушит «Буран» и кричит мне.
  - Смотри!
  Диво дивное. Метрах в трехстах от нас четыре волка окружили лося. Очевидно те волки, которых видел я, когда сидел на валуне около Нидыма. Они же сюда шли.  Видно знали, куда. Но кто им сообщил, что в этом распадке прячется лось.
   Зверь – издали видно – еле стоит. Пляшущие его бока дымятся. Вот уж повезло, так повезло, настоящую волчью охоту встретили. Не описанную кем-то, не пересказанную, а все наяву.  Три волка лежат по бокам, готовые к атаке. Один ходит перед мордой лося, видно выбирает момент вцепиться  в горло. На лиственнице, что прямо на берегу, уже уселись две вороны, ждут поживы. Каркают, подруг зазывают на пир.
 Олег вполголоса просит подать ему карабин, тут же заряжает и целится. Теперь и волки, и лось смотрят в нашу сторону. Ни кто не пытается убежать. Лось – не может, волки ждут, что будет дальше, им жаль бросать добычу. Да и расстояние, по их меркам, приличное. Волки же не знают возможности карабина.
  Звучит громкий выстрел, снег фонтанчиком взлетает возле одного из волков. Чуточку мимо. Была бы у нас ещё добыча. 
  Сразу всем становится все ясно. Звери взвизгивают и, по собачьи поджав хвосты, летят по склону в лес.  Волки не проваливаются. Мгновение и их нет. Лось потерял на время врагов. Он даже не сдвинулся с места, видно понял, так и так обречен. Чуть повернул голову в нашу сторону, ждет.
   Заводим «Буран», подъезжаем.  У зверя  в крови весь бок, рана не глубокая, только кожа разорвана, не страшно. А вот ноги изодраны настом до кости. Тут все серьезней, Снег возле ног красный.
  Лось не убегает,  стоит по пояс в снегу. Не мог он применить против волков свое главное  в эту пору оружие – ноги, изорваны они настом.  Вот почему волки любят выгонять копытных весной на лед, здесь проще их резать. Лось из-за метрового, а то и полутораметрового снега не поднимет ногу, не ударит. Не сможет вложить всю силу в удар. Скользко копытам на льду.
  Мы не доехали до лося метров тридцать. Бык  смотрит на нас, с губ стекает пена. Глаза красные, дыхание рвется.  Видно, долго гоняли его серые. Бока все также ходят ходуном.
 - Чужая добыча, – наконец решает Олег, - поедем домой. Суп из куропатки хлебать.
- Жалко, может чем-нибудь помочь, один он все равно обречен. Съедят и не поперхнутся.
 - Конечно, жалко. Но что делать, если мы его добьем, волки сегодня кинутся искать другого. А так возле него недели две прокормятся. Другому лосю, более сильному и хитрому жизнь сохраним. Они сюда обязательно вернутся. С такими ногами лось далеко не уйдет. Съедят его обязательно.
 - Может  пристрелить. На гужи или как  по-эвенкийски, на бичивун.
 - Чужая добыча. У нас если из-под волка и берут зверя, только  на прикорм соболей. Но я его пристрелить не смогу. Бери карабин, попытайся.
 И этот лось красавец, хоть и загнан, ноги в лохмотьях кожи, да и ранили его немного волки. Грудь широкая, в белых полосках пены, долго – долго его гоняли. Спина светло-коричневая, инеем припурженная. Начавшие расти рога, уже оформились  в слабую  розетку.  Но они еще не оружие. Вот почему волки так агрессивны.  Будь у лося как летом на голове костяная лопата, он бы им  и с изрезанными ногами не поддался. И на лед бы сроду не вышел. На земле такой гигант устойчивый, непобедимый. Но волки тоже есть хотят, думают,  вот и перехитрили красавца.
  Олег разрежает карабин, передает мне просунуть под веревки, чтобы не потерялся, заводит двигатель. На этом участке реки с километр нет больших поворотов.  Я оборачиваюсь  – лось так и стоит посредине реки.
 - Может ему повезет и он выживет, - успокаиваю себя, – мы же дали ему передышку. Часа на два, а то и больше, волки оставят его в покое. Побоятся подбежать.
 Сам  себя и одергиваю. Куда он от них уйдет с такими ногами? От копыт и до колен шкура в клочьях. По жесткому насту ноги сроду не заживут. А с кровавым следом хоть куда отправляйся, волки запах далеко чуют. Да и вороны  им подскажут, где лось. 
 Домой возвращаемся  к обеду.  Ян Меженц  на крыльце, будто и не уходил, ждал нас всю ночь. На плечах все та же накинутая абы как шуба и шапка малахай на макушке. В глазах печаль больного человека. По лицу видно, ворчит что-то. Видно догадывается: никуда мы так и не доехали.
  Но я доволен, поездка получилась. Бакалдын не только мешал, но и помогал нам.