Моя любовь Иришка. Повесть. Глава 3

    
         
                Извинения
   
    Пока шел к  Иришке, по колени промок, роса как дождь, быть днем хорошей погоде. Хоть бы Иришка вышла сегодня позагорать на лужайке в своем огороде. Я её с утра буду ждать, смотреть в щелочку. Милая моя, Иришечка.  Сколько раз я её сравнивал со всеми молодыми женщинами Татьяновки. Ни кто никогда не станет рядом с Иришкой.  Катька Марина все время хочет прыгнуть выше макушки. Может она и не уступает ей в чем, голубизне глаз, например. Но того женского магнита, которое есть у Иришки, у ней нет и сроду не будет.  Хоть Иришка и старше Вас, Катенька, вы свое отзвенели, а не она.
    Брюки хоть выжимай, в туфлях хлюпало, не жениха был у меня вид, далеко не  жениха. Все от нищеты этой, безденежья. Безработным хоть пособия дают, а нам, писателям, дулю. Но не об этом душа болела. Немного отряхнулся у ее палисадника,  открыл калитку и к окошку подкрался.  Вон она, сладость моя Иришечка. По ногам поплыло такое тепло, будто я на печку сел. Как удержался и не вырвал раму, до сих пор не пойму. Хотелось броситься к ней в дом.  Схватить на руки, закружить, зашептать ей что-то нежное, ласковое.  Только выдержит ли сердце, мне уже пятьдесят. Лет десять подряд тяжелей ручки ничего не поднимал. Ирку уже не подниму и до пояса.  Милая моя Ирочка, не станешь ли ты потом укорять меня, что я человек в возрасте, сбил тебя с панталыки. Я просто люблю тебя. А все остальное решай сама. 
    В доме у Иришки горел свет, в зале светился телевизор, в щелочку неприкрытой шторки хорошо  видно, что Иришка сидела на диване, напротив телевизора. Я  затаил дыхание и смотрел, смотрел на любимую.  Это счастье, просто так, со стороны наблюдать желанную. Господи, неужели мы совсем скоро будем вместе? Кто бы и подумал, что под старость лет мне приплывет такое счастье. 
   - Ирочка, -  шептал я сам про себя, - подумай, какое к нам придет счастье?
    Я взглянул на бледнеющие  звезды, на крутившуюся возле забора тень Кокова, опять вспомнил, что мне пятьдесят. Уже пятьдесят. Могу не успеть добиться сердца  Иришки. Надо все делать быстро, чтобы она и оглянуться не успела, как уже словно на поводке за мной шла. 
    Нет, нет!  Наши души должны соединиться на земле, а не на небе. Мужчина обязан быть смелым, настойчивым и решительным. Возраст тут ни при чем, дерзай, Анатолий.
   Я представил, как Иришка в голубом халатике, это мой любимый цвет, наливает чай. Мы сидим, обнявшись, и пьем из одной кружки вдвоем. У наших ног кошка Рина и ее котята. Потихоньку поет радио, за окошком яркое солнышко. Губы у Иришки как вишенки, она закрывает глаза и целует меня в щеку.
  Я беру ее руками за щеки, смотрю в глаза, немею от счастья и тихо склоняю ее голову к подушке….
     Как мало человеку нужно для счастья. Счастье можно заслужить, если покорить сердце любимой женщины, заставить ее мучиться и страдать по мне.  А чтобы  покорить её сердце,  важно самому быть во всем выше женщины, в уме, силе, здоровье.  Вчера я обедал у Марии Антоновны, а чем буду кормить Иришку и двоих её детей? Зарабатывать я за пятьдесят лет так и не научился и, судя по всему, уже не научусь. 
 Надо уметь отогнать от нее своих соперников. Хоть бы этот Васька споткнулся на работе и поставил себе на башку  шишку с арбуз, а еще лучше две. Покрасуется, бегемот необразованный, посмешит деревню.  С синяками под глазами он в Татьяновку точно не заявится, пусть живет в Рыбном со своей маляршей. Там и не таких видели, привычные.  А мы тут с Иришкой будем читать мои рассказы, гулять по лесу и целоваться, целоваться каждую минуту.  Вечером сядем на скамеечку и будет смотреть на заход солнца. Пусть вся деревня видит, что в Татьяновке живет счастливая  пара.
    - Милая ты моя Иришечка, солнышко мое, - повторял я словно во сне. 
     Коков наступил у забора на что-то, ругается про себя, в ответ  залаяла чья-то собака, ей ответил Иришкин пустозвон. Егорыч кинул в него то ли палку, то ли кирпич, обозвал при этом дурой. Поняв, что он теперь раскрыт, Егорыч побрел к себе в огород. На душе у меня стало совсем  весело. Это домовой постарался, увел от меня Кокова. Хотя, несмотря на все его грубые слова, Егорыч совсем безвредный. Понимает же, какой из-за его сети суд. А все равно кричит на всю деревню.
    Если бы не Васька этот, плотник деревенский, все было бы хорошо. Взяли бы его черти под белы руки, да утащили куда-нибудь, хоть в омут. Еще лучше мне  насажать ему синяков. Встретить на улице и отходить по-мужски, чтобы  боялся на свою жену и краешком глаза глянуть. Так хрястнуть по голове, пусть  уши солиднее заячьих станут. Вот тебе плотнику, вот.
 . Но не получится, у Васьки кулак больше моей головы. Он  мигом спровадит на кладбище. Раз стукнет, и отплясал я на деревенской улице. Что останется после меня? Только щелочка на крыше бани, через которую я на Иришку смотрел. Вот и все. А в литературе меня как не было.   
   Этого плотника нужно хитростью брать. За мной ему не гоняться. У меня самое ценное – голова, в ней мысли пекутся, что-нибудь придумаю. Зацеплю его каким-нибудь крюком за ребрышко. 
   Сейчас обсуждают на улице мою будущую публикацию в журнале.  Повышается интерес к писателю, уважение. Нина Афанасьевна даже Татьяне  посоветовала выйти за меня замуж, а это кое-что значит. Афанасьевна в хороших людях не ошибается.
    Надо сделать так, чтобы невольно она и Иришку заинтриговала мной. Когда этот журнал выйдет, я его подарю Нине Афанасьевне с дарственной   подписью. Она будет его всем показывать, и Иришке в том числе. Вот  и сформируется у Иришки  ко мне увлечение. Только когда он выйдет, журнал этот? Да и выйдет ли еще? Сейчас конец июля, а обещают напечатать в марте.  До марта журнал может и разориться.
    Я снова приник к щелочке в окошке. Между шторок хорошо видно, что перед Ириной красовался   стеклянный столик с чашками для чая, рядом электрический самовар. В глубокой стеклянной тарелке - шоколадные конфеты и мандарины.  У меня как ножом по сердцу: Васька зарабатывает, а вот смогу ли содержать свою семью я? Смогу, если брошу писать и пойду работать, а куда? Выходит, не будет конфет и мандаринов.
   И фруктов разных она себе к чаю не положит. А Ира привыкла к сладостям. Господи, боже мой, зачем Васька ее разбаловал? Дурак деревенский, зачем ты сделал из умной и красивой  женщины куклу? Почему она у тебя только апельсинами да конфетами интересуется? Правильно старики раньше говорили: мужчина сам портит характер своей жены. Сам. Сначала разбалует подарками, а потом не знает,  как от ее требований  спастись. Но ничего, у меня не забалуешь. 
   Васька столик сделал сам, я такой  сроду не выдам. Не годный я для  тонкой  работы человек. Не будет у нас столика стеклянного, если Васька этот заберет. А он, жадина деревенская, заберет все свое.  Отстоять бы мне Иринку, про стол и разговора нет. Тут первое нужно – чтоб влюбилась она в меня, а во вторых – поставить на место Ваську.
    Я опять взглянул на близкие звезды: думать нужно, Толик, думать.  Самое хорошее - замаскировать где-нибудь на его дорожке волчий капкан.  А самому залезть на крышу бани и смотреть, как ему ножку перехватит  железяка. Заревет, поди, как медведь. Так тебе и надо. Хорошую конфетку я ему приготовлю, хоть в ладоши себе хлопай.
  Но здравые мысли оттолкнула Иришка, я смотрел и не мог насмотреться. Голова кружилась, я пьянел. Любовь – это когда человека отрывает от земли. Меня уже не только оторвало, но и несло  куда-то, может, к солнцу.  Моя дорожка пересеклась с дорожкой любимой женщины. Мы должны идти рядом. Дай я поцелую тебя, Иришечка..
    Горело желание разворотить раму, прыгнуть в дом, схватить Иришку и утащить к себе. Хоть  в дом, хоть в баню, хоть в холодную от росы траву. Куда мы пойдем после, в голове так и не прорисовывалось.  У Иришки двое детей от прежних мужей.  Ребят кормить и учить надо. Чем я помогу?
  Невозможно заставить себя спокойно смотреть на любимую женщину. На лице  у Иришки плавала улыбка, видно, передача была интересная. Я подумал, что переживания у нее от только что  случившегося с нами там, внутри. Там все кипит, а на лице спокойствие. Обидно ей. Конечно, обидно, шла к любимому, а там Татьяна. Повезло еще мне, что Ира – интеллигентная женщина, другая бы в кулаки кинулась, навешала и мне, и  Татьяне. И правильно, что за шутки в постели, что за розыгрыши. Только ведь все Татьяна  подстроила, не я.   
   Какой все-таки волевой человек Иришка, не захочешь, а поклонишься. Увидеть измену с  моей стороны и тут же ее замкнуть в глубине души. Ни себе не показать недовольства, ни  людям.  Именно этим она мне и нравится, прямотой своей, честностью, открытостью. Иришка среди татьяновских женщин как жемчужина. От нее, как от большого  костра, всегда  тепло и уютно.  Всем приятно поговорить  с Иришкой, улыбнуться ей, а она теперь моя. Дал бог мне радость.
    Надо с Ниной Афанасьевной съездить в церковь, поставить свечку Николаю угоднику.  Если верить Писанию, способный был человек Никола, из любой блудницы святую делал. Силу какую-то имел, может, пугал блудниц разоблачением?
    Редкая женщина у меня Иришка, это не Катька Баба Яга и не курортница Марфутка Червоненко..   Их и не сравнишь с Ириной.  Небо и земля.
     Приземленные они женщины, серость татьяновская. На них только неудачникам смотреть, женихам, которые без талантов. Вот кто у  Кати муж? Не писатель же, простой инженер, человек без будущего. Так себе, ветерок в полнолуние.  А сама Катя юрист.  Это все, что она нажила за тридцать лет жизни.  Скажи мне, если ты такая красивая, сколько человек из-за тебя были готовы утопиться в проруби? От горя, что ты от них отказалась. Представляю, как Катя обиженно  подожмет губы. Только без театра!  Ты не на сцене. Вот у Иришки такой человек есть, это я.  Дойдет до горячего, наложу на себя руки.  Васька у ней – дерево. Если что, от тут же к другой уйдет. У него на каждой улице две невесты.  А я за Иришку хоть на что готов.
    И Катя  при  своем муже  сразу стала скучной, неинтересной. Смотришь на нее со стороны, вроде денег у кого-то заняла, а отдать не может. Придет в магазин и несет какую-нибудь несусветность про юридическую помощь населению. Дескать, во всем мире юристы повысили расценки за услуги, а я еще нет. Пользуйтесь, люди, возможностью решать свои проблемы вместе со мной.
    Катя, милая, зачем бабе Прысе твои услуги, а мне, Кокову? Не нужны твои юридические  услуги.  Денег у нас нет, Чубайс спроворил русское богатство. Коков, конечно, может наскрести и на зарплату юристу, и на помощь в строительстве новой яхты Абрамовичу. Но он скорее в тюрьму сядет, чем адвокату хоть копейку отдаст. Так что извини, пока не получится.
     А Иришка будет со мной, среди лучшей интеллигенции Красноярска. Среди тех, кого зовут богемой. На писательские собрания придет, там  банкет каждый год дают,  на новогодний  бал к губернатору поедем, в высший свет. 
    Ее портреты будут на каждой странице газеты. Я в доску разобьюсь, но сделаю Иришке жизнь, достойную жены писателя. Кто бы мог подумать, что под старость лет бог подарит мне счастье.  А это вдохновение, замечательные рассказы и повести родятся.
  И я Ирине, конечно, нравлюсь,  она меня за талант любит. А я ее за характер. Вот захватила меня с соперницей на диване,  а подавила все внутри, ждет дня, чтобы объясниться.  На лице только улыбка и ничего больше. Такая женщина должна жить лишь с писателем. Моя слава – ее  сила.
   Я постучал в  дверь. Через некоторое время Ира вышла в сенцы, и прозвучал ее   мягкий голос:
   - Кто там?
   - Ирина, это я, Анатолий. Открой, нам нужно поговорить. У нас с тобой нет другого выхода.
   - Какой выход, куда?  Ты о чем говоришь?
   -  Я о нашей любви, не хочу жить без тебя! 
    - Обожди, сейчас оденусь и выйду на лавочку, а то в дом неудобно тебя пустить, мало ли что люди подумают. На лавочке все и расскажешь про любовь.
   - Да что мне люди, мне нечего скрывать. 
   -  Не кричи громко, кто-нибудь услышит, знаешь, чем все запахнет?    
   - На улице только светает, никого нет. Никто ничего не видит. Коков ушел домой, не сумел затаиться. Что  нам прятаться, пусть все видят. Ира, я хочу поговорить с тобой.  Надо все выяснить,  Татьяна приходила ко мне читать рассказы, да засиделась, вот и осталась ночевать. Ничего у нас не было и не будет. Но с Татьяной нужно дружить, она мне читателей соберет в клубе. Это будет первая моя встреча с читателями.  Событие не только для меня, но и для истории сибирской литературы,    для    России.
  - Ну и дружи с ней, кто мешает, тем более из-за читателей, для всей России.  У вас на столике бутылка вина стояла начатая, тоже читателей вспоминали, - засмеялась она.
  -  Это она принесла, она её уже и забрала!
  - Не торопись, Толик, - опять заговорила Иринка сахарным голоском, - подожди чуточку, сейчас выйду, на лавочке и поговорим, обожди, обожди минутку, посиди у палисадника. А то я в легком платье, на сырости простужусь, роса сегодня скаженная.  Ты же не хочешь, чтобы  меня свалил насморк.
   Все-таки хорошо, что я умею разбираться в людях, с этой колеи  в писатели и потянуло. Я не случайно полюбил  Иринку, небо благословило. Иринка послана мне для вдохновения.  И я  понравился ей. Она достойна быть женой писателя. Ее имя теперь во всех энциклопедиях напечатают. Если обо мне будут писать, значит, Иринку  вспомнят. Она согрела мой талант, поливала его своей любовью и растила. У Виктора Петровича  Астафьева была Мария Семеновна, у меня будет – Иришка. Самая красивая на Земле женщина!
   Ну не к Катьке же Мариной  свататься. Во будет чудесная семья. Жена  - юрист, а муж – писатель. До поножовщины дойдет. Катька оторви да брось, запросто за топор схватится, а то и за вилы.  Её только из автомата уговорить можно. Не хочу умереть приткнутый вилами к сеновалу. 
   Писатель – это психолог, человек, одаренный умом. Личность. Ирина – женщина прямая, честная, такая не будет сразу троим мужикам голову крутить, как Катька Баба Яга или как Марфутка. Особенно Марфутка хитромудрая. Что она на курортах вытворяет, милиции не описать. Еще Моделью называется. Мне кажется, прав Александр Сергеевич, никакая она не модель, бордель самая настоящая. Марфута от Иришки также далека, как  воробей от журавля.
    А Катя Баба Яга? Ведьма деревенская. День походи с ней, попытайся найти что-нибудь хорошее - бесполезно. Что ни вечер, сидят с мужем на лавочке, песни  поют. Любимый ее на баяне наяривает.  Постеснялась бы, все-таки женщина. Тридцать лет  уже, возраст приличный.  Вечерних платьев себе накупила, в клуб в них ходит,  будоражит баб. В один выходной в красном, в следующий – в синем. Пусть и не красавица, так себе, но в нашей же деревне живет, должна быть ближе к людям. Если у тебя много платьев, спрячь их и не надевай. Мы-то к ней привыкли, не удивляемся ее узким плечам и талии, у Васьки Шишкина мизинец толще.
    Мы привыкли, а со стороны кто в деревню приедет - будут разговоры, что у нас мужики бабам своим денег на еду не дают, голодом заморили. Уж такая она верченая, только за своим весом и следит. А ещё молодых девок наших и баб в конфуз вводит  новыми платьями. Особенно Марфуту. До дразнится, Марфута схватит с прилавка весы и в атаку на неё пойдет.  Марфуте невольно придется защищать свой авторитет.  Отбивает у ней Катька молодых мужиков.  А без них жизнь Марфуте скучная.
      Нет, Катя Баба Яга не для писателя создана, для обывателя, человека средних возможностей. Так оно и получилось. Катька замужем за инженером.  Господи, да об этом стыдно при людях сказать. Добрая  женщина никогда за Александра Сергеевича замуж не пойдет. Где женщины собрались поговорить, ей нужно в самый  конец скамеечки сесть и молчать, молчать…  Катька нам юридическую помощь оказывать хочет. А у самой вся жизнь из ошибок.   Сколько уже Катю знаю,  а ни одного рассказа про неё не написал, не вдохновляет.  У ней одна знаменитая фраза.
   - В мире повысились расценки  на юридические услуги..
    То ли дело Иришка, будущая жена  писателя. Я у нее после Васьки четвертый муж буду. Могу с гордой головой пройти с ней по улице. Я, конечно, мужик простой. Но тут – извините, мы с вами не родня. С первой красавицей по деревне иду. Чувствовать нужно. Не глядя так, кивнул Кокову и дальше. Не оборачивайся, Толя, пусть он макушку царапает, научится понимать, что таких красивых жен бог не каждому дает.
    Может, именно к правде Ирины и тянет меня, а ее ко мне из-за понимания  моего будущего. Ирина не Святослав Викторович, который привык рубить топором по моему таланту и моей славе.  Сойдемся мы с Ириной в один дом, я такие стану рассказы писать, весь мир читать будет и перечитывать. И как эпиграф в начале каждого рассказа будут стоять строчки: спасибо моей Ирине за помощь. Ира, муза ты моя. Нет, нет, не так. Нужно поставить: за  вдохновение.  Это ее глаза зовут меня к перу, ее губы вдохновляют сидеть за столом ночами. Я живу сейчас только ради неё.
   - Милая моя, Ирочка. В твои глаза я готов смотреть день и ночь. Я ни когда не устану целовать тебя!
   Она вышла в белой курточке, волосы на лбу перевязаны  голубой лентой. Брюки-джинсы закрывали ее ножки. Вся какая-то мягкая, пушистая, как свежий выпавший снег или как только что выбившийся из-под земли цветок.  Дал же бог красоту и ум женщине. Я почувствовал, как по-молодому застучало воробышком мое сердечко. Рук не остановить, они сами тянулись к любимой женщине. Чтобы не упасть от счастья, как это случилось в магазине, я схватился за штакетины, трактором не оторвать. От волнения в пот кинуло, будто я  целый час в бане на полке веником махал в стоградусную жару.
  Приятно сесть рядом с ней, не возраст бы, так и запрыгал вокруг на одной ноге. А ноги и без меня закрутили что-то в виде мелкого танца.  Любовь - это когда душа в небесах, а тело по земле  ходит. Но и его тянет в небеса.   Человек живет как все, работает, ест и пьет, но душа его в небесах и на землю спускаться не собирается. Сколько любишь, столько душа в небесах. Ни Катьки, ни Марфутке этого не понять. Большая удача, Екатерина Алексеевна, что глаза у вас голубые, а талия в соломинку? Сердце-то холодное, я его не чувствую. Вот она Иринка, рядом, схватил бы её и съел. 
  Сладкое слово  - любовь, вон когда она меня посетила, на пятидесят первом году жизни.  Впрочем, пятьдесят  -  самое время любить и радоваться  любви. Только бы вот туфли новые купить, да денег пока нет. А в старых к Иришке приходить неудобно. Особенно в этих, промокли от росы, как калоши. Их бы Чарли Чаплин себе купил для киносъемок. Хорошие деньги с него можно было бы сорвать.
   Какие у  Иришки  сейчас глаза, господи боже мой. Из-за этих искристых глаз, мне захотелось поднять ее на руки и нести, нести до горизонта, а потом еще дальше за горизонт. И там, где нет никакой суеты,  мне и ей слиться в одну голубую полоску неба и лететь, лететь. К звездам, к чужим мирам и галактикам, посмотреть там все, себя показать.  Пусть они посмотрят на Иришкину красоту и взбесятся от зависти: Иришка принадлежит мне, а не  двоюродному брату Юрке Заковряшину.  Даже кулаки сжались, так бы и врезал  милиционеру. За дело. Юрка на Иришку  частенько смотрит, сам был свидетелем..
     - Что тебе от нее надо, полковник? – злюсь я.
     Дулю ему, чирей на нос этому полухудожнику. Иришку я никому не отдам.  Если ты, Юра, талант, покажи хоть один журнал, где  картину твою напечатали.  Нет такого издания, и не будет. Не талант ты, ремесленник, пусть вся деревня это знает. Иришка достойна только очень талантливого человека. Меня, а не Васьки плотника, и не Юрки Заковряшина, полухудожника. Мне смешно говорить о его картинах, это мазня, а не творчество. Мое имя скоро будет вся Сибирь знать, а его – одна Татьяновка. Разве он Иринке пара?
    Одернул себя сразу, как пацана: мечты и мечты. Понесло меня в дали дальние,  вся жизнь в мечтах. А вернемся из полета, что есть будем? К Марии Антоновне пойдем за подаянием? Она накормит, она добрая. Но одно дело меня, одинокого, но еще и мою жену придется. Двоих её детей. Васька по старой дружбе зайдет, ему тоже стакан чаю придется налить. Захочет ли так жить Иришка? Нет, конечно. Господи, что же мне делать?  Не будет Ирка жить в нищете, к тому же Юрке уйдет, отобьет его у жены. Господи, где взять денег, хоть проси у президента.
    Если надо, я этого полковника, Юру, быстро  положу. Возьму у Кокова ружье и прямо в  сердце…  пусть знает, что я за любовь хоть в огонь. Нет у меня ни братьев, ни сестер, только одна Иринка.  За Иришку  кому угодно шею наперелом, хрустнет как хворостина.
   Ирка создана для интеллигентной семьи, а не для Васьки-топора. Ей с писателем жить надо, а не с Юркой, самодельным художником.
    Пустоцвет Юрка, мазила деревенская. Ему свиней рисовать, если по ночам бессонница мучает. Пусть и не пробует подступиться к Иришке. Разорву, искуделю - мать родная не узнает. Не посмотрю, что двоюродный брат. И погонами меня не испугаешь.
   . Хотя у него заработок большой, деньгами станет Иришку приманивать полковник.  На этот раз не получится у распутника  задумка, не сбить ему с пути  верности неопытную тридцатилетнюю женщину. Возьму жердину вечером, сяду у его дома под черемухой и, как он только выйдет из калитки, по шее бабахну. Пусть почешется. Думает, милиционер, так никто ему не указ.
  - Тебе нужно идти домой и писать, -  неожиданно подсказало сознание. – Иди домой и пиши. Какая  жена на пятьдесят первом  году жизни?  Почему не женился в двадцать пять? Остановись, не смеши деревню!
     Но сердце не стучит, а скачет. Трель дятла за ним не успеет. Не надо мне  правды, к Иришке тянет.  Тянет. Как курильщика к папироске, так и меня к Иринке.  Хоть стреляйте, сам грудь подставлю, но не сойду с места. Не послушался я внутреннего голоса, остался себе на беду.
   - Ирина, ты прости меня за случившееся, - мямлил я. – Все так получилось спонтанно, глупо. Я пирог поднял и положил на стол. Он даже не помялся. Если что, сбегаю, принесу. 
   - Не надо извинений, - успокоила меня Иришка, - я тебе его специально принесла, все равно у меня пропадет, есть некому, Василий уехал в Рыбное.  А пирог хороший, с морковкой и сахаром. Не пропадать же добру. Я  в него шесть яиц вбила, полтора стакана сметаны  да муки граммов триста. Еще и морковки потерла с медом. В копеечку вышел, а придется выбросить. Дала собаке кусочек,  не ест, слишком сладко ей, вот куда деть? Пришлось к тебе идти, хоть кому отдашь, не жалко. Время на него потратила и деньги.
   Вот те раз! А я думал, она мне его по любви принесла, оказывается, вчера вечером собака его есть отказалась. Спасибо на добром слове. 
   - Пусть едет этот плотник подальше, земля большая, всем места хватит,  - не удержался я от своих мыслей, -  не хочет здесь жить - скатертью дорога. Он с топором, найдет где закуть себе срубить. Там  ему и обитель. Не бойся, деревня без него не заскучает. Ира, разве он  тебе, интеллигентной женщине, пара, колун этот, топор? Он за всю жизнь ни одной книжки в руки не взял. Ты посмотри, какая ты красивая, а он идет  - пузо по земле волочится. Деревня смеется. Ты достойна серьезного мужа, писателя. А  этому чистоплюю, Юрке Заковряшину, морду набью.
   - А ему-то за что?
   - Пусть не крутится возле тебя, служака. Ишь, художник нашелся. Бери кисть, краски, садись в бане на полке, расписывай каменку. Люди будут париться, заодно мазню твою обсуждать.
   -  Анатолий, -  Иришка мягко улыбнулась мне, - брось ты Василия обсуждать и Юрку тоже, никто возле меня не крутится. Я уже женщина в возрасте, кому нужна старуха. Дело у меня к тебе есть,  выручи,  пожалуйста, от сердца прошу.
    - Все, что попросишь, сделаю, – я даже привстал от волнения.
   - Значит, я не ошиблась, - улыбнулась она, - значит, ты мне поможешь? Василий-то уехал, я осталась сегодня  одна, а  наша очередь пасти коров. Ну не идти же мне самой комаров  бичом гонять, несолидно как-то. И ребятишек дома оставить не с кем.  Выручи, я тебе спасибо скажу, - чмокнула она меня в щеку. – Всего-то один день попасти,  а потом целый месяц перерыв. Потом  я что-нибудь придумаю. А может, все еще и вернется, не богиня там, в Рыбном, малярша, а обыкновенная баба. Как и все мы.  Ничего нового в ней Вася не найдет. А то, что она моложе меня, не страшно.  Мужики не годы любят, а ласку нежную. Они сильными становятся знаешь когда?
    - Нет.
    -  Когда мы, бабы, вам слабость вашу прощаем.
    - Да я ни разу не женился, не знаю, в чем вопрос, а коров, конечно, попасу.  Мне нетрудно. Целыми днями в доме за столом да за столом.  Хоть свежим воздухом подышу, – говорил я совсем не то, что думал.
    Потерять день с коровами для меня не мед. Да ладно, ночью отработаю, надо мной бригадира нет. Теперь, когда меня стали печатать, писать нужно в два раза больше. Похожу за коровами, побуду на природе, а потом всю ночь писать.
   - Ну, вот и хорошо, - она повернулась ко мне и  шлепнула губами в щеку  еще раз.  - А на обед с собой возьми тот пирог, который выпал  из рук. Он хороший. Василию готовила, а он есть не стал. Ох и вредина этот Васька: то не буду, это не подавай. А уж если угадаю, метет как веником.  Он когда сытый всегда веселый и ласковый.  Пошло наперекосяк, сиди полдня и думай, что  сготовить?   Я тебе к вечеру щей сварю и, пока  ты пасешь, на стол поставлю в твоем доме. Ты только дом на замок не закрывай, чтобы я щи занести могла.
   - Выходит, ты на меня не обижаешься? -  теплело у меня на сердце. –  Все у нас  хорошо?
   - Что ты, что ты, какие обидки. Я же не знала, что у  тебя гости. А надо было прийти пораньше,  попросить тебя попасти коров. Вот сдуру и прибежала спозаранку. Думала, нужно до стада с тобой договориться. Договорилась, помешала людям в самый интересный момент.  И хорошо, что ты пришел, а так бы пришлось самой день,  как сумасшедшей, гоняться за коровами, кого теперь утром найдешь. Ни один дурак не согласится.
   Солнце потихоньку всходило, туман рассеивался. Хороший будет сегодня день, солнечный. И также  все больше и больше легчало у меня на душе.  Я сидел рядом с Иришкой, слушал ее, что еще себе пожелать?
     - Ступай, Анатолий, у тебя впереди тяжелый день. - Ирина встала. - Я тоже  пойду прилягу, голова что-то болит. То с Василием решали, как жить, то коровы вот навалились, кого уговорить попасти их.  Да и время выгонять  стадо. Вот отправлю тебя, тогда и сосну часок-другой.  Устала я  с этой нервотрепкой из-за Василия. Золотой мужик, и на тебе, малярша откуда-то вывернулась. Что, и мне теперь кого-то искать? Допрыгается Васька, останется один.
   - Допрыгается, - у меня как медом внутри мазали, - придет домой, а  Иринки тю-тю, пустой дом. Она уже у меня, на веки вечные.      
  Я с радостью мчался по своему огороду домой. Сегодня мне светили два солнышка, одно рядом, вот оно – Иришка, а второе – на небе. Сегодня мне тепло. А Васька допрыгается, уже допрыгался.
   Навстречу невесть с чего вылетела на тропинку  Генки Кутина собачонка Лиза. Она каждое утро обход по деревне делает, сначала по одной,  потом по второй улице. Сидела бы, зануда, дома. Нет, носится и носится.  Препаскуднейшее животное. У ней аппетит на меня, что ли? Сколько уже раз кусала за ногу, чуть повыше туфли Сразу до крови режет, полуумная.  Но теперь у ней не получится. Я нагнулся подобрать где-нибудь палку или  кирпич. Только под руками одна крапива да полынь. Собачонка сразу все поняла,  отскочила  опять сзади как схватит за лодыжку, словно гвоздь раскаленный в  ногу всадили.  Я подпрыгнул и заорал. Собачонка так с туфлей и полетела по дорожке.   
    - Толик, ты бич забыл, - вдруг запикала  с крыльца Иришка. Поди увидела, что на меня собачонка напала.  - Возьми бич, а то как с коровами управляться будешь. Это не с ручкой за столиком сидеть, у каждой коровы свой характер. Одна наша Звездочка чего стоит.
    Так в одной туфле и попрыгал к ней. Босая нога лишь для равновесия земли касалась. Иришка смотрела на меня с улыбкой умиления.  Ничего ей не сказал.  Забрал бич, хотел было еще постоять  с Иришкой, сказать ей что-то важное, особое, запоминающееся. Пусть знает, что ей с писателем жить придется, на виду у всего мира быть.  Но она с улыбкой отправила меня в дорогу. 
   - Потом поговорим, потом. Гони коров, время собирать стадо, а то будут претензии от людей, что поздно выгнали. У нас  же так, чуть что, на языках затаскают. Только будь внимателен, а то разойдутся коровы по сторонам, а еще чище - в пшеницу залезут, потом не рассчитаемся с фермером. Я пойду посплю, вечером Василий приедет, надо посвежей выглядеть.
  Неохотно я отходил от Иринки. Как от теплой печки в метель броситься.  Сначала надо было найти туфлю. Слава богу, Лиза её бросила неподалеку. На дорожке.  Не было у ней желания таскать туфлю по всей деревне.  Ещё бы Лизу сейчас найти.  Врезать ей бичом как заслужила.  Чтобы кубарем полетела по деревне. Препаскуднейшая зверина, спряталась где-то, не найти.
  В самом счастливом расположении я хлопал бичом в начале улицы, покрикивал на женщин, как это делают все пастухи. Хотя занозина в сердце покалывала. Вот тебе первый подарочек.  Для Васьки ей нужно посвежей выглядеть,  а для меня как получится!
  -  Выгоняй, просыпайся, выгоняй, просыпайся! – пел я, под печальную мысль.
  Так когда-то кричал на всю улицу покойный дед Ероха, когда пас стадо. Давно уже деда нет, а песня его утренняя запала мне в душу и живет там. Больше, наверное, никто про деда в деревне и не вспоминает. Не будет меня, и деда забудут. Вот тогда он умрет навсегда и в памяти деревни.
   - Выгоняй, просыпайся!
    Из века в век одна и та же пастушья песня утром на деревенской улице. Хозяйки выпускали коров  из ворот, покрикивали на них, с удивлением смотрели на меня с бичом. Для деревни это редкое явление, писатель стал пастухом.
  Танька тоже стояла у дома, отправляла в стадо свою Зыряну. Она не сразу разглядела меня из-под ладони, солнышко в глаза било. А узнала, охнула и тут же скрылась во дворе. Но через мгновение снова была на улице, не глядя на меня,  подала  очередное письмо.
   - Анатолий, тебе еще одно письмо, из Москвы, из издательства. Я его не читала, оно и было открытое. Нина Афанасьевна подтвердит, она гостила у меня, когда я письма утром сортировала.
   - Выгоняй, просыпайся, -  звенел я еще по инерции,  а сам уже думал о письме, даже кнут уронил, хотелось быстрей прочитать, что же там пишут на этот раз, отказывают или обещают напечатать.
 Послание было толстым. Я открыл, на первом листе было радостное сообщение. Московское издательство берется подготовить к печати книгу моих рассказов. Прислали договор, что они обязуются выплатить мне шестьдесят тысяч рублей в десятидневный срок со дня подписания сторонами договора. Сообщали,  я должен подписать договор и отправить в редакцию, а для перевода  денег по моему адресу просили указать расчетный банковский счет или домашний адрес. Какой у меня банковский счет, у меня сроду сберкнижки не было. Только по домашнему адресу.
  Прочитал письмо и запрыгал от радости. Какой удивительный у меня сегодня день.  Схватил Таньку и стал ее целовать. Меня распирало.  Но у нее такой вес и столько силы, я ее даже тряхнуть не смог. Танька заулыбалась, засмущалась, потом сказала:
   - Хоть ты и обидел меня сегодня, а я за тебя рада. Подумала, подумала,  зачем и куда поперлась?  Ладно, прости меня за грубость, это от злости, что ты отказался от меня. А чего злиться, кто ты и кто я? Пиши уж, жди, когда Васька Иришку бросит. А что ты на шестьдесят тысяч покупать будешь?
   Я хотел спросить, откуда она знает про шестьдесят тысяч, если не читала письма, но побоялся, лучше промолчать, а то еще греха наживешь.
   - Вот отпасу коров, вечером и подумаю, - сказал я, - некогда сейчас, стадо гнать нужно. Ирина попросила за нее день отпасти. Почему не помочь, я все равно свободный. А вечером она мне щей сварит за работу и домой их  ко мне принесет. Комик этот, Васька- строитель, уехал в Рыбное, там у него зазноба, малярша какая-то, может, женится. Ну и пусть, кто его тут в Татьяновке ждет. Да он Иринке и не пара. Так, пригласил, вот она за него от скуки и пошла. Она интеллигентная женщина, а он с топором по деревне ходит, конечно, не пара. Таня, ты на меня не сердись, давай сделаем встречу с читателями.
  - Иди паси коров, спасай Иринку, - неожиданно снова стали чужими ее глаза, - о встрече потом подумаем. Хотя что тут думать, надо собирать людей, у нас в деревне раньше писателей не было, ты первый. Твоя личная жизнь и твои ошибки к книгам мало имеют отношения.
   -  Это же надо, шестьдесят тысяч, да еще и из журнала что-то пришлют. Богатым ты скоро станешь, – опять вернулась она к деньгам.
     Нина Афанасьевна тоже выпускала свою корову из калитки. Она еще больше удивилась новому пастуху, но ничего не спросила, зато поздравила.
    - Анатолий Петрович, в вашей жизни большие перемены. Никто не ожидал. Таня говорит, вы просили ее организовать встречу с читателями, сделаем, почему бы и нет. Только нужно все путем продумать. Я в район позвоню, в отдел культуры, пусть они нам к этому вечеру концерт привезут. Я думаю, вы у нас на весь район один писатель, они обязательно пошлют концерт. Надо из районной газеты журналистов пригласить. Попросить Святослава Викторовича, чтобы он в своей газете про вас напечатал, чтобы весь район новость о нашей Татьяновке узнал. Пусть завидуют. У них писатель не живет.
     Стадо шло по улице медленно, после письма из Москвы я шел как  в раю. Но слух о моем гонораре опережал  стадо. Хотя я прогонял коров по другой улице, Коков вышел на нее, встретил меня и передал листок бумаги.
     - Что тут? – удивился я.
     - Счет тебе, - Николай Егорыч стоял, подняв в вверх все три свои подбородка. И походил не меньше, чем на Ленина.  Только вместо кепки в руке держал счет. – За сеть - тысячу, надо бы больше, да я не жадный. За моральный ущерб -  десять тысяч, за несвоевременную уплату денег, это моя потерянная выгода – десять тысяч. Итого двадцать одна тысяча рублей. Будь добр, выложи и на этом заканчиваем. Больше ноги моей в твоем  дворе не будет. Ищи другого дурака, кто тебе сеть подарит..
  - Николай Егорович, вы лучше в суд подайте заявление Иначе мне самому придется обратится за защитой. Вы мне писать не даете.  С утра кричите из-за этой сети. Люди рассказы мои требуют, а я их не могу написать! .
  - Я тебе и без суда макушку оглоблей поцелую, - закричал Коков, бережно отправляя счет за пазуху чтобы не помять. -  Люди добрые, посмотрите на проходимца. Денег как у дурака, а  он долг не отдает. Засужу, сгною в каталажке, он у меня посмотрит на небо в клеточку. Надо в Москву писать, какой идиот оттуда решил ему деньги послать? Это же все равно, что свинье на хвост  кольцо надеть. Прямо сейчас спрашиваю у проходимца, при коровах, будешь платить или нет?
  - Буду, но только через суд! Если суд решит – пожалуйста, разговоров никаких нет. А если все обвинения снимут, я встречный иск отправлю, за оскорбления, за приставания ваши – сто тысяч  положи на стол и все. У меня тоже все стадо в свидетелях.
  Я обогнул Кокова и пошел вслед за стадом.
  - Баранов пасет баран! – кричал Егорыч посреди улицы. - Кто только ему шестьдесят тысяч  шлет. В Москве этой  идиоты. Нашли, куда деньги бухнуть. Нет, чтобы старикам, которые жизнь прожили, прислать по десять тысяч, они их идиотам раздаривают.
   Стадо вышло на луг за деревней, и у меня сразу появилось свободное время. Буренки и овцы усиленно набивали животы травой. Даже Бондарева дура не стремилась ушмыгнуть куда-нибудь в сторону.  Это привыкла  одна шляться, как Марфутка по курортам. Но сейчас она, как и все подружки,  спокойно набивала свою требуху зеленью. 
  Я сел под березу. По случаю прохладного утра и небольшого ветерка комаров не было. Стал думать, куда же мне действительно деть эти деньги. Прежде всего, куплю Марии Антоновне шаль цветастую. Она такие любит. Бабке Прыське электрическую мясорубку.  Ефросинья Ивановна  в этом году собирается заколоть свинью Марию, а чем мясо крутить? Хотя нет, лучше хороший набор кастрюль, а то у нее все кастрюли старые, гнутые, пусть с новыми живет. И конечно,  хороший подарок надо сделать Иришке.  Не могу пока и представить себе, как с букетом цветов и дорогим подарком я иду к ней в дом. Милая моя Иришечка, крошечка ты моя ненаглядная.
    Платье ей куплю тысяч за десять, как у царицы. Пусть красуется. Приду и скажу – возьми, Ириша. А у  живоглота этого Васьки перекуплю стеклянный столик. Пусть он у нас останется, если Иришка так любит столик.
    Представьте себе, я захожу к Иришке с дорогим подарком. Она радостно бросается ко мне на грудь.
    - Толик, только с тобой я узнала, что такое быть счастливой. Нас приглашают в Красноярск, на благотворительный концерт в фонд помощи малоимущим и детям-сиротам. Будут самые дорогие артисты, праздничный обед и ужин, экскурсия на пароходе по Енисею.  Потом губернатор дает бал,  все будут показывать по телевидению. Вот приглашение. У тебя второй тост после  губернатора. Должен говорить о трудной жизни детей-сирот. Я бы даже сама выступила, так бы жахнула, чтобы все красноярцы заплакали о тяжелой судьбе сироточек.  За участие тебе обещают гонорар в пятьсот тысяч рублей. Ради сирот.
   Мы  тотчас идем в горницу и решаем, какой фрак мне надеть в этот раз.  Иришка оденет белое платье, дорогое колье, а прическу ей будут делать лучшие парикмахеры Сибири.   
   Мечтал, мечтал и не заметил, как заснул. Может, потому, что ночь была беспокойная, может, такое прекрасное письмо  силы выбило. Это утро у меня самое счастливое. В раю так не живут.
 Проснулся я от того, что в ухо кричал Коков. Это было не видение. Коков действительно стоял рядом и ревел, будто его бульдозером топтали.
  - Проходимец это, а не писатель! - кричал он. - Распустил стадо, теперь оно в пшенице, кто рассчитываться  будет за потраву? За пшеницу и за сеть мою – расстрел ему. Принародно, у сельсовета пусть расстреляют. Если у государства нет патронов, я свои дам. Для хорошего дела не жалко.
     Я уже вставал, но никак не мог понять, какие коровы и какая пшеница? Потом сообразил и схватился за голову.
   Лучше бы мне не открывать в этот день глаза совсем. Господи боже мой! Стадо действительно было в пшенице. Сколько я спал? Минут двадцать, час? Я помчался, как позволяло сердце, выгонять блудных буренок. Рядом со мной летел Коков, не отставая ни на шаг. При этом он успевал сообщать мне на ходу, кто я есть на самом деле.
  - Нашла Ирка, кому стадо доверить, пожалела денег Кукуля нанять. А эта приблуда  сделала ей подарочек, где она теперь денег найдет рассчитаться с Калиточкой за пшеницу? Взять бы этот кнут да по хребту его наладить, пастуха-писателя. Не писатель он и не пастух, лодырина. Такой же у нас Коля Троценко был. Сначала пусть со мной за сеть рассчитается, а потом уже за пшеницу платит.  Так в суд и напишу, у меня первая очередь.
   На счастье, оказалось, что коров в пшенице не так уж и много, а овцы вообще туда не пошли.
   Очевидно, прежде чем будить меня, Коков оповестил о потраве всю деревню. На поскотине собирались люди. Первой скатилась с пригорка моя ненаглядная Иришка. Раскраснелась, видно, недовольна криком Кокова, призовет его сейчас к порядку, как Танька в магазине, за меня заступится, но Ирина подошла ко мне.
   - Что ты сделал, специально, что ли? Кто теперь рассчитываться за пшеницу будет?  Если Василий сегодня случайно приедет, он же тебя прибьет на месте и пикнуть не даст. И за дело. Прогулял ночь, так и бы сказал – не могу. Оболтус старый!
    Видно, про мои шестьдесят тысяч она еще ничего не слышала. Не плакала бы о своих тратах, зачем ей нервничать, морщины на лице появятся.
   - Есть у меня деньги, будут, заплачу, - молил я ее в душе, - не ругайся, Ирина. Люди все слышат, что они потом подумают о нас, нашей семье?
  Но вслух ни слова, Коков рядом, этот как хочет, так и перевернет мои слова. Чуть дальше Кокова стояла Танька. Тоже пришла на шум.  Раскраснелась вся от быстрого шага. Скорее всего, Нина Афанасьевна послала. Посмотреть, какой тут ущерб и кто в нем виноват.  В этот момент Нина Афанасьевна явно на моей стороне. 
Таньке, видно,  моя ссора с Иришкой нравилась. Почтальонша  улыбалась.
  -  Я же спрашивала, сможешь пасти или нет, - махала руками Ирина, - не распустишь коров? Старый человек, а так подвел.
   - Что ты зря слова на ветер бросаешь, - ревел ей над моим ухом Коков, - Счас я ему лобик причешу, пусть с рогом походит. Поносит подарочек, он его давно заработал.
 - Николай Егорович, попрошу без оскорблений, Анатолий единственный писатель в нашей деревне. Если что, можем пригласить вас завтра на комиссию. – вдруг заговорила Танька явно в мою пользу.
  -  Куда мне его рога, – в свою сердилась Иринка, -  шуму  на всю деревню. Да еще убытки. Отдай бич, - потребовала она у меня, - сейчас Кукуль придет, он пасти будет. А вы, Егорыч, в чужие дела не лезьте, без вас разберемся.
  - Если бы не я, ты бы уже дом продала за убытки фермера. – не уступал Егорыч. – Погоди, приедет хозяин поля, наплачешься. С писарюги ты чего возьмешь, он нанятый, значит  от ответа в стороне.
   - Не спешите, Николай Егорович, - я встал и отвел чуть в сторону руку Кокова. -  если надо, я заплачу за пшеницу сам, теперь у меня деньги есть. А за сеть вашу пусть райсобес платит, если сочтет нужным помочь малоимущему. Вы ведь сами ко мне во двор пришли, сами сеть повесили.
 - Ирка, ты с огнем играешь, - завопил Кокова, - ты вне очереди не лезь.  Суд строго по очереди. Сначала он платит мне!
     Ничего не оставалось как вступить в спор мне.
  - Ирину обидеть не могу!  Она святая. Сначала плачу за пшеницу, а потом как бог положит. Денег у меня уже не будет.  А вам ущерб, Егорыч, минимальный.  И не по моей вине.  Попрошу больше не приставать с претензиями.   
    Пока Коков издевался надо мной, а Иринка нервничала, подъехал на дорогой машине фермер Шурка Киселев по прозвищу Калиточка. Походил вокруг края поля, посмотрел на то, что коровы вытоптали, засмеялся.
  - Тут одни разговоры, а не убытки. Я сразу так подумал, - ответил он Кокову. – Пшеница желтая, солома, коровы ее есть не будут, вон сколько зелени  кругом. Зря ты, Николай Егорович всю деревню переполошил и меня в том числе. У меня сегодня большая сделка идет, пришлось все бросить и ехать сюда. Нет смысла из-за копеек судиться.
  - Не в потраве дело, -  гнул свою линию Егорыч, -  давно надо все по закону сделать. За сеть и за пшеницу ему пожизненное заключение. А избушку его пусть суд мне отпишет, как пострадавшему.
  - А я здесь при чем? - не понял Шурка Кисель.
  -  Только  всем миром  мы отправим  этого проходимца в тюрьму.   
-  злился Коков, -  а избушку его пусть суд на меня перепишет. Я первый потерпевший, пусть суд с меня начинает выплаты.  А из тюрьмы он будет тебе ущерб возмещать. Ни куда не денется.
 Кисель не дослушал, сел в машину, махнул мне рукой, дескать, спи спокойно, и был таков. А Кукуль прибежал радостный, для него это заработок. Взял у Иринки бич, тоже подмигнул мне и погнал стадо к лесу, от поля, от греха подальше. Иринка с Коковым о чем-то заспорили, она махала руками в  мою сторону,  ругалась. Но доставалось и Кокову, я слышал.
   Пока я занимался самоунижением и тряс бедной своей головой, рядом со мной очутился брат мой, Святослав Викторович.  Стал чуть выше по склону и молча смотрел то на пшеницу, то на коров, то  на Кокова и Иринку. Меня он не видел принципиально. Иринку он осматривал мельком, женщины его мало интересовали. Брат, конечно, уже слышал и про журнал, и про книгу и про то, что ко мне приходила Танька.   Но к какому-то одному выводу пока не пришел.  На мое теплое приветствие,  - Здравствуйте, Святослав Викторович! Проходите ближе. У меня пирог с собой и чай в термосе.  – он не кивнул. Сделал вид, что не знает меня во все.  В руках он держал синенькую книжечку.
  «Пособие по этике. Моральный кодекс члена партии «Единая Россия».
  Иринка с Коковым пошли в гору к своим домам, а я остался никому не нужный. Они  о чем-то спорили, но я уже не слышал, о чем. Донеслась  одна фраза, Коков ругал Киселя.
   - Ему как лучше хотел, пшеницу спасти, а он через губу разговаривает, с писателем этим перешучивается. Дураки теперь пошли фермеры.
   Только белый конверт из издательства лежал на зеленой траве,  а рядом с ним покоился целлофановый пакет с Иришкиным пирогом. В письме мне обещали выпустить первую книгу. А пирог, в котором полстакана сметаны, сахар и тертая морковь с медом, Иришка принесла мне, потому что в ее доме все отказались его есть.  А я-то думал, подарочек это, от ее сердца. Оказывается, пихала то, что собака есть не стало. Эх, бабы, бабы!  Все  одинаковые. 
   - Ирина Сергеевна! – заорал я. - Возьмите свой пирог, может, Василий вечером приедет, съест. Все убытков будет меньше. 
  Не услышала, что-то Коков на ухо пел. Нет, не согласился я сам с собой, нам нужно выяснить отношения. Сейчас пойду домой, положу конверт и - к Ирине,  нужно поговорить, зачем она меня назвала старым олухом?  Она что, не лучше, чем у Антоши  Зверева горлопанка?  Или она  с поклоном извиняется,  или разрыв  окончательный. Пусть сидит рядом со своим плотником, на топоры его смотрит. Я один на бал к губернатору поеду спасать детей-сирот.
   Нет, нет, это у Иришки случайно, она интеллигентная женщина, она видит во мне писателя, она из-за волнения так сказала. Я не старый оболтус, а  писатель. Это ее Васька оболтус. И Юрка Заковряшин из этой же клетки птичка. Они из того же ряда, что Катя Баба Яга и Марфутка. Кто такая Катя? Глаза у нее голубые - хорошо. Волосы белые – еще лучше. А душа-то у нее не Иришкина, там тепла нет. Про Катю  мечтать не будешь. Так, прошел мимо и поздоровался. Рука не потянется обнять ее за плечи. А Иринка, вон она, рядом, как солнечный зайчик в темной комнате. Поймать ее хочется. Уже в десятый раз за сегодняшний день изменил я свое мнение о ней. Нельзя, нельзя мне обострять отношения с Иришкой, нужно, наоборот, примириться с ней. Мужчина должен быть выше мелочи.
    Мы с Иришкой богом помечены. Она  - красотой, а я – умом. У нас и дети будут красивые и умные. Почему она о своем потомстве не думает?   Неприятно это все, вроде как из-под жаркого солнышка да в ледяную воду. Ирина, не торопись в оценке близкого и нужного тебе человека.  Я один на район писатель, а плотников у нас  сколько, ты это должна душой чувствовать. Но не было мне ответа, и ни кто не собирался его давать.
   Сама же попросила коров попасти, я и согласился. И все было бы прекрасно, но день у меня получился такой радостный, заснул от перевозбуждения. Какая тут моя вина? Одно недоразумение.
    Весь праздник мне коровы эти шалые и Коков испортили, и Иришка оказалась с ними  на одной  улице. Теперь вот сиди, думай, зачем Святослав Викторович на поскотину приходил?  Почему ушел также молча?
    - Надо разобраться, из каких таких побуждений  она меня, возможно, будущего мужа, оболтусом назвала. После  письма из издательства даже Нина Афанасьевна Петровичем  навеличивает,  журналиста из районной газеты будет приглашать,  а  она оболтусом.  При Кокове,   Кукуле, при коровах, при брате моем Святославе Викторовиче. Будущем главе города Зеленогорска. Брат умеет складывать ступеньки для своего роста. Может ещё и в Москву попадет.  Это у нас с Санькой Вербицким ни каких перспектив. Только его лень на месте держит как чугунные сапоги.  А меня, дурь моя.  Ни как не могу взять Иришку в перекрут, чтобы молча подчинялась.
     Такому мужу, как я, Иринка должна каждый день ноги мыть, – спорил я опять сам с собой, хотя только что хотел не обострять отношения с Ириной.
     Мне нельзя опускаться до бытовых дрязг, нельзя тратить себя на мелкое мщение и переживания. Одаренный богом должен быть выше, чем женская неуравновешенность. Сейчас найду палку покрепче, пойду в деревне, найду Лизу и врежу ей, чтобы не кусалась!
   Я поднял целлофановый пакет с пирогом, который собака есть не стала, и запустил  в кусты. Пусть мыши грызут, не надо подачек, я скоро сам буду богатый. Мне шестьдесят тысяч обещали. Слишком сладкий этот пирог для собаки, а для  меня – горький.    
    Пирог улетел и пропал, а я все так же сидел под березой. Надо было возвращаться домой, а идти никуда не хотелось. Я поднял голову, оказывается Танька так и не ушла с поляны.  Стояла от меня метров за сто и терла носовым платочком у себя под глазами. Вот те раз, меня пожалела.   
   Я подошел к ней, вытер ей слезы и мы молча пошли в деревню.