Соседи 33

* * *
         Присыпанный мукой  стол весь покрыт варениками. Сколько же их слепили мои прилежные руки, пока голова была занята воспоминаниями? И который теперь час? Десять минут восьмого. Пора ставить воду, чтобы вареники были готовы к приходу мужа. В кастрюльку входит тридцать штук. Отсчитываю. Остальные —  в морозильник. Утром сложу в пакеты, и с такими гостинцами пойдём к сыну.  Для Вадима, как и для Ивана, нет еды вкуснее вареников с творогом, малыши тоже будут рады.

         Интересно: бабушка из семьдесят восьмой — это точно Майя Петровна? Надо спросить у Иры.

         Пока занималась варениками, на память пришёл случай двадцатипятилетней давности.

         Мы приехали в отпуск из Германии, собираемся с детьми в парк. Я и Катя   уже  во дворе,  дочка с фотоаппаратом. Дома мама наряжает Вадика, Иван ждёт, чтобы вынести коляску с сидящим в ней сынишкой.  Катя направляется к детской площадке, и в это время у меня за спиной раздаётся   резкий   голос:
         - Водит девчонку в каком-то тряпье!..  И вечно она у неё грязная!..

         Не оборачиваясь, знаю:  это Майя Петровна.  Очевидно, следует подойти и сказать что-нибудь грубое, чего она, разумеется, заслуживает. Но вид её собеседницы вызывает смех. Незнакомая пожилая женщина, раскрыв рот, в недоумении переводит вытаращенные глаза с Майи Петровны на Катю — туда-сюда, туда-сюда — очевидно, пытается разглядеть лохмотья и грязь на моей куколке дочке.  Из последних сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, иду на детскую площадку следом за Катей. Оглядываюсь и вижу спину Майи Петровны и  незнакомую тётку, с открытым ртом и выпученными глазами застывшую в позе вопросительного знака.

         Это как же  надо ненавидеть меня и мою семью, чтобы примерещились грязные лохмотья на Кате, одетой в белое кружевное платьице, изящные лакированные туфельки и ажурные гольфики.   А главное: за что ненавидеть?


         Позвонил Иван. Конкурсные выступления уже закончились, после перерыва награждение победителей и концерт. В колледже хороший буфет,   успел перекусить. Ждать его не раньше девяти. Что ж, поужинаю в одиночестве. После больших мероприятий, на которые собираются десятки, а то и сотни ребятишек шестнадцати-восемнадцати лет, преподаватели не спешат расходиться: может возникнуть спор, конфликт, его надо будет быстро разрешить. Иван, я знаю, сначала убедится, что все его ученики разъехались, и только потом  сам сядет в автобус.

         Наверное, приглашу Ирину на вареники. Виделись неделю назад, договорились встретиться, как будет время. Много общаться с ней не планирую:    слишком разные мы люди и не всегда понимаем друг друга. Да и слушать про выходки Наташи неприятно. Ира с дочерью постоянно в состоянии войны: обороняется, планирует какие-то операции, нападает. Я так жить не умею, а главное,  не хочу.

         С московской сватьей и чешским сватом у нас хорошие отношения.    Сдержанные, адекватные люди, они не рвутся изливать душу, не пристают с советами и расспросами, мы не ждём от них никаких подвохов, абсолютно уверены в их порядочности.

         С воронежскими сватами стали друзьями. Люди без «двойного дна», простые, искренние. Помню, знакомые удивлялись, что у родителей нашей невестки нет высшего образования: сват — фельдшер, сватья — медсестра. Если бы университетский диплом делал своего обладателя ещё и порядочным человеком, как бы всё  хорошо и просто было в жизни. Но —  увы!

         Моя образованная соседка Ира никак не найдёт общего языка со своей образованной дочерью Наташей. То даёт ей деньги, то не даёт. Наташа в зависимости от полученной суммы то разрешает матери видеться с Ксюшей, то запрещает. В шесть лет внучка стала выговаривать Ире, что та присвоила себе деревенский дом: «Ты, бабушка, дом должна была отдать маме  и мне, а ты его обманом забрала». Понятно, что Наташа научила. С зятем отношения почти никакие. Ира пытается его задобрить: поздравляет со всеми праздниками, но последние год-два Саша разговаривает с ней так же насмешливо, а то и презрительно, как  и с Наташей. Ира мечется из одной крайности в другую. Года три назад, собрав денег, купила книжный шкаф, потом диван — дорогой, за двадцать четыре тысячи. Позвала меня посмотреть, а я на столе обнаружила разложенные каталоги «Икеа» и бумаги на новый диван — всё сильно запылённое. 
         - Наташу подразнить? — спросила, кивая на каталоги.

         Ира взорвалась:
         - Конечно! Пусть видит, как я без неё живу! Пусть на работу устраивается лошадь здоровая, а не у меня деньги клянчит!

         - Давно не даёшь?

         - Полгода точно. И не собираюсь!

         Через пару месяцев нагруженная гостинцами Ира спешила в гости к молодым: Наташа пригласила на день рожденья.

         - Деньги подаришь? — спросила я.

         - Да две тысячи всего. Ей ведь, кроме денег, ничем не угодишь, — Ира вздохнула. — Знаешь, если честно, я им готова и пять тысяч в месяц давать, и больше, лишь бы Сашка её не выгнал: она, если вернётся ко мне, сживёт со свету. Правда, правда, я не шучу!

         В голосе Иры послышались самые настоящие слёзы. С двумя огромными сумками в руках, в съехавшей на самые брови беретке,  выглядела она загнанной и несчастной, так что у меня пропало всякое желание пошутить насчёт её зарока не давать дочери денег.


         Взаимопониманию в моей семье Ира не совсем верит, ей кажется, что все скрывают свои «скелеты в шкафах» и я не исключение. Мой абсолютно честный рассказ о том, как мы договорились помогать семье сына после рождения близнецов, вызвал у неё раздражение: «И все прямо так и согласились с тобой? Я бы не стала плясать ни под чью дудочку! Я бы настояла на своём!»  На чём именно в такой ситуации она стала бы настаивать, Ирина сформулировать   не смогла.

          В прошлом году, в октябре, родились наши младшие внуки: Ванечка и Мишенька. Побывав в роддоме и узнав, что у невестки и малышей всё в порядке, мы с мужем за ужином стали планировать будущее. Вернее, я предлагала варианты, а муж соглашался или не соглашался, а ещё вернее — со всем соглашался.

          Лизу в детский сад больше водить не следует: там можно подхватить инфекцию и заразить малышей. С тремя крохами Марине не справиться, поэтому сватье придётся рассчитаться с работы, чтобы помогать. Сватье  ещё  далеко до пятидесяти, она медсестра и всегда найдёт работу: медсёстры с  таким  опытом и квалификацией нарасхват. Если рассчитаюсь я, то на хорошее место уже не устроюсь: мне пятьдесят шесть. Пенсию Ивана будем отдавать  Вадиму. Его, конечно, смутит такое предложение, но мы уговорим: он должен уделять время семье, видеть своих детей, а если будет работать с утра до ночи и без выходных (для программиста это возможный вариант при условии, что будет  браться за любую работу), то дети вырастут без него. Моей небольшой пенсии (в три раза меньше, чем у мужа) хватит на поездки в Москву, а на наши зарплаты мы с Иваном вполне проживём.

          На следующий день посоветовались со сватами, признавшими мой план   единственно реальным. Потом, осторожно поговорив с Вадимом, мы убедили его в том, что отцовскую пенсию будем отдавать только год, после чего свою семью он будет содержать сам (конечно, мы  собирались помогать и дальше, но пока говорили именно так).

          Год прошёл, сватья в ноябре вышла на работу, в ту же детскую поликлинику, где работала раньше. Мальчики бегают и сами пытаются кушать ложкой. Четырёхлетняя Лиза присматривает за ними,  одевает на прогулку — настоящая мамина помощница. Выходные внучка любит проводить у нас: играть, рисовать, лепить из пластилина вместе с дедушкой. Ира, видя, как мы с Иваном гуляем с внуками, грустно вздыхает: Наташа никогда не оставляет с  ней  Ксюшу.

          Сложившуюся в своей семье ситуацию Ира называет «сюрреальной». Выйдя на пенсию, она подрабатывает, присматривая за второклассницей, дочкой богатых родителей: встречает из школы, делает с ребёнком уроки, водит на занятия английским и в секцию художественной гимнастики. А родная дочь не допускает её до внучки, высмеивает, называя «гувернанткой» и утверждает, что гувернантки и гувернёры всегда считались прислугой. Однако денег  от матери  требует. В сентябре добилась обещания платить за индивидуальные занятия танцами — четыре тысячи в месяц. Через некоторое время стала просить увеличить сумму до пяти: у них с Ксюшей много уходит на поездки в городском транспорте. Ирина пенсия — четырнадцать тысяч, и подработка с сентября по июль выходит по пятнадцать-двадцать, но давать Наташе ещё по  тысяче она категорически отказалась. Сказала, что, если её дочери протянуть палец, та мгновенно откусит руку по локоть.

          Никому, кроме меня и своих институтских подруг Маши и Лиды, Ира не рассказывает таких подробностей отношения с дочерью. С другими знакомыми постоянно выводит разговоры на успехи внучки в танцах и музыке, говорит много и эмоционально, и со стороны кажется, что хвастает.

          Наш старший внук Андрюша с четырёх лет занимается плаванием и чешским языком по скайпу со сватом, по-чешски болтает уже бойко, читает  детские журналы и книжки, которые привозят и присылают из Чехии. Об этом знают, конечно, наши родственники, близкие друзья. Но каждому встречному мы об этом не рассказываем: зачем?



          Поразмышляв некоторое время, всё-таки звоню Ире, приглашаю на вареники. Ивана нет, поэтому она начнёт пересказывать все самые неприятные разговоры с Наташей. Придётся потерпеть.

           Ирина прибегает через минуту:  сама собиралась мне звонить, у них там тако-о-о-е произошло!

           Раскладываю вареники по тарелкам, достаю из холодильника сметану и параллельно узнаю, что произошла свадьба: старшая дочь Ириного зятя — тоже Саша — осенью вышла  замуж. Ей восемнадцать, учиться никуда не поступила, отчим с матерью пристроили в мебельный магазин. Зять ничего  не знал: уже восемь лет девочка с ним не общается. Наташа из любопытства заглянула на страницу  Саши Седых   в «Одноклассниках» и увидела  свадебные фотографии. Саша с трудом дозвонился до старшей дочери (не брала трубку), уговорил встретиться: хотел поздравить. С деньгами туго, продал вторую кольчугу, сделанную своими руками для фестивалей реконструкторов (первую продал летом, когда собирали Ксюшу в первый класс). Родители добавили денег до двадцати тысяч, а сватья отдала кусочек червонного золота — восемь граммов, — хранившийся на чёрный день. Дочка обрадовалась подаренному золоту, а двадцать тысяч не произвели на неё никакого впечатления.  Весь разговор в кафе занял не более пятнадцати минут. Саша просил дочь хотя бы изредка звонить деду с бабкой, она сказала «ладно» и убежала по своим делам.

            - Ты знаешь, мне Сашку жалко, не могу передать как. С первой женой вляпался (она ведь гуляла от него с его же другом!) И с Наташей моей вляпался.

            Я только покивала в ответ. А что тут скажешь?

            - Батик из моды быстро вышел, — продолжала Ира. — Свадьбы снимать — камера дорогая нужна. Так что у  Наташи нет  никакого заработка. В прошлом году на какой-то свадьбе небогатой пофотографировала, а в этом вообще не копейки не заработала.

             - Саша ругается? — спросила я.

             - Саша ругается матом в присутствии Ксюши. Как только Наташу не обзывает. Грозится развестись и отобрать ребёнка: она ведь не работает, не может обеспечить, и суд станет на его сторону. Зять мой Саратовский юридический закончил, ему адвокаты  не нужны, сам себя защитит.

             - А что Наташа?

             - Чаще помалкивает. Но и огрызнуться может так, что мама не горюй. Ксюша всё слышит. Зять сказал, что, пока дочка в первом классе, он терпит. А потом поступит так, как захочет.

             - Думаешь, Наташа не пойдёт работать?

             - Она никогда не пойдёт работать. Она к полудню только глаза продирает.  Ксюшу кормит завтраком, собирает и ведёт в школу Саша. А уже во второй половине дня Наташа её  возит на танцы и музыку.  Потом до трёх-четырёх часов «висит» в интернете, иногда рисует или шьёт. Да ещё и врёт Саше!

             - Врёт? — удивилась я. — В каком смысле?

             - В смысле денежном. Ксюшу, ты знаешь, в прошлом году в музыкальную отдали, на вокал. Саша каждый месяц даёт полторы тысячи — платить за музыку.  Весной стали ходить в  студию «Колокольчики», Наташа сказала, что там лучше преподаватели,  учиться меньше — всего четыре года, а не семь, как в музыкальной школе, — а диплом выдают такой же. Я спроста и рассказала  всю эту брехню Маше. Маша набрала в Яндексе «Музыкальная студия «Колокольчики» и зовёт меня к ноутбуку: «Иди, почитай!» Я и почитала. Оказывается, это бесплатная студия при доме детского творчества, и никаких документов там не выдают: хочешь —  ходи и пой, не хочешь — не ходи и не пой.

             - Выходит, Саша в любой момент может  набрать в поисковике «Музыкальная студия «Колокольчики», и Наташино враньё разоблачится?

             - Ну да, — уныло кивнула Ира. — Все ждут нового года, а я жду скандала.

             Перемыв тарелки и заварив чай, я выкладывала в вазу зефир. Ира, глядя в пол,  молча вертела в руке ложку. Потом подняла глаза и задала вопрос, в первый момент показавшийся бессмысленным: «Моя дочь — дура?»

             - Отнюдь нет, — ответила я, всё ещё не понимая, к чему клонит Ира.

             - Да ведь шила в мешке не утаишь. Саша из Интернета не вылазит и в любой момент может узнать, что в этих чёртовых «Колокольчиках»  занятия бесплатные, или услышать от кого-то.  Как  она тогда думает выкручиваться?

             - И нет ничего тайного, что не стало бы явным, — процитировала я.

             - Именно! Но ведь не может Наташа в сорок лет, находясь в здравом рассудке и твёрдой памяти, этого не понимать?

             - Знаешь, — сказала я, — в психологическом словаре написано, что тот, кто лжёт, воспринимает собственную ложь как что-то временное.

             - Ну да, ну да, — покивала головой Ирина, — сейчас сбрешу, чтобы получить то, что мне выгодно, а потом или осёл сдохнет или падишах преставится.

             - Саша её сильно в деньгах ограничил?

             - Он и в магазин за продуктами сам ходит, и коммуналку сам оплачивает. Пенсию  давно уже переводят на карточку, так что деньги в свободном доступе не лежат, как в первые годы Наташиного замужества.

             - А если она себе потихоньку что-то из косметики купит, из белья, Саша ведь не заметит?

            - Да конечно, он на такие мелочи внимания не обратит. Чем она и пользуется. — Ира вздохнула. — Но ведь сколько верёвочке не виться, конец-то у неё есть. Нельзя же постоянно надеяться, что этого муж не заметит, этого он не поймёт, об этом забудет.

            - Конечно, — согласилась я. — Надеяться на то, что твои проколы, хитрости, а то и подлости скоро забудутся, глупо. Прошлого, по сути дела, нет — оно почва для настоящего, а из настоящего вырастает будущее.

            Ира покивала, помолчала, а потом вдруг заговорила о другом:

            - Знаешь, я недавно услышала от Наташи самое страшное, что мать может услышать от своей дочери. Это когда осенью она выпрашивала у меня лишнюю тысячу в месяц, а я не дала. Она тогда злобно прищурилась и прошипела, как змея: «Подумай, кому ты на старости будешь нужна?..» Моя дочь — это мне за маму наказание.

            Голос Ирины задрожал. Она всегда плачет, когда заговорит о Наталье Ивановне.  Так что надо было срочно  переменить тему разговора.