Пешка фору

      Телефон зазвонил ровно в 8 часов, перемежаясь с курантами настенных часов – дореволюционного наследства деда. Обычно коллеги в библиотечные дни щадили мой сон, и значит, что я понадобился кому-то из высокого начальства.
      Я снял трубку:
      - Здравствуй, Андрей Владимирович! Вышло такое дело, что тебе на недельку надо слетать в Одессу и поработать в архиве областного КГБ.
      - Что случилось, Егор Кузьмич?
      - Следует внимательно проштудировать дело писателя Бабеля, знаешь такого? В министерстве культуры келейно собрались отмечать юбилей публикации «Одесских рассказов» о бандите Мишке Япончике. Запретить сходку мы не можем – издание книжки тогда поддержал сам Максим Горький. Тебе нужно аргументировано выступить на этом писательском митинге как специалисту по истории Советского Союза довоенной поры. Ты - авторитетный ученый, а не какой-нибудь аппаратчик политпросвета - твои книжки на буржуазном Западе печатают. С недоразвитыми начальниками развитого социализма мы, наконец, покончили. Помнишь, что они вытворяли?
       Позабыть такое невозможно. Давно ли секретарь МГК партии по идеологии Ягодкин, от которого в моей натренированной памяти запоминать как факты, так и фактики, не уцелело даже инициалов, битый час с пеной у рта обвинял директора нашего института профессора Волобуева в намеренном подрыве марксистско-ленинского догмата «о гегемонии пролетариата» на закрытом партийном собрании? И несмотря на то, что мы после многочасовых прений, завершившихся далеко заполночь, единогласно проголосовали за вынесение ему строгого порицания за халатность при сверке корректуры монографии, Павла Васильевича все-таки освободили от занимаемой должности.
       - Ты сам-то Бабеля читал? – поинтересовался собеседник.
       - Разумеется. Талантливым автором был, но с Ворошиловым и Буденным не поладил из-за «Конармии».
       - Троцкистом он был отъявленным, скажу я тебе без обиняков. Не перебивай меня, мне ведомо, что ты к Троцкому относишься якобы объективно вопреки соблюдению ленинского принципа партийности!
       Протестовать я не стал, да это было и бесполезно. Я не раз открыто говорил на заседаниях актива Отдела агитации и пропаганды, что Троцкий был гений импровизации и революционного порыва. Рутинная повседневная работа ему была скучна, а Советская Россия мала для его глобальных проектов утверждения социализма во всем мире. Талантливый, самоуверенный, фанатично замкнутый в своих литературных текстах и грандиозных проектах, Троцкий был равнодушен к бюрократической работе и не имел никакого желания создавать номенклатурный и управленческий аппарат. Его стихией был ощетинившийся пулеметами и пушками огромный фронтовой бронепоезд, прорывавшийся сквозь позиции чехословаков, кордоны колчаковцев, тачанки махновцев и засады белополяков к конечной победе. Там все было продуманно, все вопросы Полевым штабом Красной армии решались мгновенно, а приказы выполнялись беспрекословно. На таком поезде с верными спутниками он хотел въехать в Берлин или Париж, чтобы установить там диктатуру пролетариата. Сегодня Троцкий предпочел бы атомную подводную лодку.
         Троцкий, говорил я, сам предложил Ленину концепцию НЭПа, горячо поддерживал новую экономическую политику на партийных конференциях и съездах, но по-прежнему строил утопические планы грядущей «мировой революции».
         Управлять государством, как и Генеральным штабом Красной Армии, Троцкий по складу характера не умел, вопреки убеждению малограмотных «красных полководцев» и влюбленных в него за недюжинный ораторский талант литераторов. Он критиковал административно-командные методы Политбюро во главе со Сталиным, как отставной генерал брюзжит в тиши под липами, читая военные сводки. Однако альтернативы советской модели индустриализации и коллективизации он предложить так и не смог, а возглавить страну, честно оценивая свои невысокие стратегические навыки, не решился, хотя Ленин просил его стать ни много, ни мало заместителем Председателя Совнаркома, то есть вторым лицом в правительстве, партии и стране! По объективной причине отсутствия у него теоретических трудов «все последователи Льва Троцкого, как и последователи Иисуса Христа, могут верить в учение одного и того же человека, но они никогда не смогут объединиться», - с ехидцей заметил недавно английский публицист  Майкл Крик. Зато в многотомных книгах воспоминаний, изданных эмиграции, он преподносил себя как поверженного нашествием полчищ серых сталинских мышей титана подлинного коммунизма. Но известно, что мемуары для бесталанного писателя, обанкротившегося политика, проигравшего битву военачальника и престарелой вдовствующей актрисы – единственный способ продуктивного применения сослагательного наклонения по отношению к истории.
        - Не слышу ответа! Ты согласен или нет? Ты – мне не подчиненный, и рассматривай предложение как просьбу коммуниста коммунисту. Ведь ты всего лишь член лекторской группы ЦК партии, да? Выправлю тебе документ исполняющего обязанности инструктора по контрпропаганде.
        - Так и быть, если вы считаете нужным, поеду! Только надо уладить организационные вопросы с дирекцией: я все-таки Ученый секретарь Научного совета, - ответил я, чтобы продемонстрировать преданность профессиональным обязанностям: это было совсем не лишним для кремлевских небожителей. Они чтили трудовую дисциплину, и любили узнавать, что капризные в силу чрезмерной образованности академические ученые «болели за свое дело» также горячо, как и они сами. В том, что все проблемы решатся быстро и без проволочек, сомнений не было – в те времена на такие «просьбы» из ЦК КПСС руководство любых учреждений реагировало однозначно положительно.
        - Да, учти, что помимо тебя в Одессу приедет какой-то высокопоставленный деятель из министерства культуры, да еще член президиума литературного общества «Терминал». Я знаю, ты там тоже состоишь …в членах, - после этой всем понятной непечатного свойства паузы он хохотнул. - Но допуска в архив, как ты понимаешь, у него нет. Да и ты первый из историков, кому после специальной командировки в Англию Юрий Владимирович разрешил работать с секретными документами НКВД.
        - Никогда не видел чиновников в архивах!
        - Это что, камень в мой огород? Ладно, не криви душой в оправдание. За документами заедешь после обеда на Старую площадь. Дерзай! 
        В уме само собой сложилась схема выступления и статьи в «Литературной газете». Начнем с указов римского императора Адриана о принудительном расселении иудеев из Палестины и запрету заниматься им земледелием, коснемся разделов Польши и варварских методах заселения князем Потемкиным «неревизскими душами» турецкой крепости Гаджибей в безводной Тавриде, которую он переименовал в Эдессу. Потом плавно перейдем к нормативному ограничению прав еврейского населения в Российской империи, особенно после третьего раздела Речи Посполитой. Ну, а дальше повествуем о трудностях «польского рейда» Первой Конной армии, стратегических ошибках Троцкого, Сталина и Тухачевского и закончим репрессиями, из-за которых погиб писатель Бабель.
        Я отзвонился жене и по-военному кратко отрапортовал ей о срочной командировке. Поскольку мои отъезды на периферию  по разным поводам были относительно регулярными, в доме имелся, как у большинства офицеров, «тревожный» чемодан с набором необходимых вещей. Супруга лишь напомнила, чтобы я взял купальные принадлежности – на дворе был знойный июль, а в Одессе, о чем я за размышлениями о предстоящей работе чуть было не позабыл, находилось Черное море.
        Моя жена - красивая женщина. Она издавна являлась предметом зависти коллег. Однако мой тесть-генерал, мечтавший в свое время о сыне, воспитал дочь как командира мотопехотной роты. И хотя извечный юношеский вопрос «Могут ли дружить мальчик с девочкой?» разрешается, как известно, только методами софистической диалектики, наши взаимоотношения были единственным известным мне случаем утвердительного ответа на него. Они были скорее братскими, нежели брачносемейными.
        Поскольку врачи констатировали, что больше рожать ей не рекомендуется, то наши, как она на женском птичьем диалекте выражалась, «половые контакты» были расписаны по ее графику, который оставался для меня загадкой. В интимной сфере мы пользовались безличными предложениями и избегали отступлений от известного ей одной непререкаемого перечня нескольких «приличных эротических положений». Нарушения не допускались, как в армии - начало маршевого прохождения с левой ноги.
       Секс для нее был феодальной повинностью, унижающей человеческое достоинство. Даже неизбежные семейные ссоры происходили без слез и истерик, а с обязательной руганью, начиная с многоступенчатого кавалерийского фольклора и кончая площадной бранью, как между подвыпившими мужиками в подворотне. Исключением было время ее беременности, когда извечное материнское начало полностью подавило в супруге все привнесенные родителями извне командные рефлексы. 
         Мы считались идеальной семьей, хотя жена так и не поняла, как можно изучать историю, о которой и так все известно и доходчиво изложено в энциклопедиях и отснято в кинофильмах. В светских беседах она путала Ганнибала с каннибалом, а Святого крестителя Руси величала Владимиром Мономахом. Окружающие считали это чудачеством умной женщины с богатым чувством юмора. Но цвет обложек для моих монографий она всегда выбирала с завидным вкусом, и при этом ни одной из них не читала. К тому же она любила и умела хорошо готовить, что было лишним поводом для закадычных друзей напроситься в гости.
         Жена, как у нас было заведено, приехала ненадолго на Аэровокзал, - она большую часть времени проживала у своих часто болевших родителей - чтобы передать мне банку растворимого кофе, и напомнить, чтобы я привез свежие овощи и игрушки для сына. После поцелуя в щеку и обычного в таких случаях супружеского назидания «не злоупотреблять излишествами», она ушла величественной походкой королевы. А я сел в автобус, чтобы отбыть во Внуково.
         В Одессе меня встретили прямо у трапа самолета и отвезли в старинную фешенебельную гостиницу, которую столько раз переименовывали, что я помнил только ее первое название «Бристоль», на Приморском, бывшем Французском бульваре.
         В архиве КГБ в монументальном здании с колоннами на улице Бебеля я безвылазно провел целый день и выяснил все, что требовалось. Теперь проследую в Аркадию на пляж, чтобы отмыться от заплесневелой скверны стандартных обвинительных поделок сталинского времени, а завтра - на Привоз за баклажанами, размечтался я.
         Но не тут-то было! У дверей стояла черная «Волга» с московскими номерами, а у передней дверцы – полный лысоватый мужчина с восточным профилем. Он тут же двинулся ко мне, протягивая навстречу руку:
         - Здравствуйте, Андрей Владимирович! Рад вас видеть в солнечной Одессе!
         Мы обменялись рукопожатием, хотя я не имел понятия, с кем имел честь повстречаться в столь безлюдном месте. В чем я не преминул признаться своему визави, доставая освободившимися, наконец, от потного тисканья пальцами пачку сигарет – курилка в архиве была на первом этаже, что было далеко от просмотровой кельи.
         - Меня зовут Кремер Моисей Иосифович. Я прибыл из министерства культуры. Полгода назад вы выступали с чудесной лекцией о сталинизме на учредительной конференции добровольного общества «Терминал». А потом посещал «круглые столы» с вашим участием в Политехническом музее. Там мы и познакомились лично, помните?
         Я ничего подобного не помнил – после выступления вокруг собиралось много благодарных слушателей, и все давали свои вошедшие в моду визитные карточки, которые я при подходе к дому выбрасывал в первую свободную от накопившегося другого мусора урну.
         Однако я изобразил на лице гримасу, которую при богатом воображении можно было принять за радостную улыбку, и сказал:
         - Ну, как же! Давно рассчитывал встретиться, чтобы доспорить с вами о «бериевской весне» 1939 года, когда было освобождено из мест заключения полтора миллиона человек.
         Видимо, я не угадал тему тогдашнего разговора. Но его выдержке можно было позавидовать. Он легко сменил тему:
         - Ну, о проблемах истории посудачим позже. Вы, конечно на пляж?
         - Да, но непременно через пункт калорийного питания – столовая в этом пыльном заведении существенно отличается по ассортименту от буфетов на улице Куйбышева.
         Там в Москве размещался агитпроп ЦК КПСС. Кремер изобразил мину посвященного в высокие потусторонние тайны человека, но было понятно, что в этом учреждении он бывал редко, если вообще его когда-нибудь посещал.
         - Я знаю одну очень приличную «забегаловку». Там при хорошем отношении официантов и достойном внешнем обличье можно и пристойно «остаграмиться» местной горилкой.
         Его арбатский сленг меня покоробил – недавние приезжие с далекой периферии были не прочь побравировать знанием старомосковских присказок, - но я легко принял подачу мяча с углового:
         - Но вы же будете за рулем? Даже в свободном от предрассудков Батуми это было бы рискованно, а тут все-таки очаг мировой культуры!
         - Автомобиль поведет супруга. Она вообще с детства не переносит спиртного.
         Я сел рядом с Кремером на переднее сидение, мимолетно поздоровавшись с плоским светлым пятном сзади, оказавшимся женщиной, и мы помчались по Фонтанам к вокзалу, чтобы оттуда спуститься к морю. Ездить на комфортабельных казенных лимузинах мне приходилось часто, но внутренняя отделка внешне стандартной «двадчатьчетверки» меня приятно удивила. Изнутри кабина была обита кремовой кожей, сидения были явно заимствованы у «Мерседеса-600», а приборная доска красного дерева с радиомагнитолой и массой непривычных приспособлений, рычажков, откидных полочек и рулевое колесо напоминали как минимум «роллс-ройс». Я счел нужным из вежливости восхититься:
         - Хорошо вы тут все обустроили. Конечно, я прекрасно знаю, что советское – это значит лучшее, для чего регулярно посещаю ВДНХ, но что из нашей сермяжной «волги» можно при соответствующих капиталовложениях соорудить настоящее средство удовольствия при передвижении, не ожидал!
         - Это еще что?! – самодовольно похвастался Кремер. – Под капотом у нее стоит 200-сильный западногерманский дизель. Правда, из-за этого мне пришлось всерьез потратиться на укрепление кузова для изменения центровки.
          К техническим параметрам автотранспорта я был равнодушен, и он это ощутил, мельком взглянув на меня,  - приятно иметь дело с умным человеком, - и перевел разговор на другую тему:
         - Своими находками в пыли древних манускриптов вы, конечно, делиться со мной не станете?
         - Почему же! Сия тайна не велика. Согласно протоколам следствия Бабель сразу добровольно признался, что в конце 1918 году встречался в составе депутации гласных Городской думы и граждан Одессы с французским генералом д’Ансельмом и начальником его штаба полковником Фрейденбергом в связи с проблемами нерегулярной выплаты заработка портовым рабочим и притеснениями предпринимателей. Сомневаюсь, что малограмотный следователь госбезопасности когда-либо слышал эти фамилии, а в справочниках их нет. Получается, что имена интервентов назвал сам подследственный. Не исключаю, что судьи воспользовались словами Нобелевского лауреата по литературе эмигранта Ивана Бунина, который во всеуслышание объявил, что Бабель «очень способный писатель, и одновременно удивительный мерзавец. Патологическое пристрастие к кощунству, подлому, нарочито мерзкому. Какой-то грязный хам, телесно и душевно!» Бабель многократно и привселюдно шутил, что с ним не могут случиться две вещи: он не сможет родить и его никогда не арестуют. Дошутился! Далее дело ушло в Москву, где все пошло по накатанной в те невеселые годы колее – французский шпион и троцкист!
         Кремер тяжело вздохнул:
         - O tempora! O mores! О времена, о нравы! Так говорили наши италийские пращуры.
         - Не стоило затруднять себя переводом с латыни!
         - Извините покорно, я это проделал не ради вас, а для жены.
         Я был вынужден обернуться, чтобы взглянуть на невежду в области мертвых языков. Мой взгляд холодно скользнул по ее лицу, которое почему-то вдруг мне показалось знакомым.
         И через мгновение я узнал ее.
         В наш академический Институт регулярно неведомыми путями попадали так называемые «целевые аспиранты», которые были в своем подавляющем большинстве молодыми и обычно замужними женщинами из глухой провинции. Мы их величали «целками», разумеется, не в прямом, а иносказательном смысле. И, как правило, они такими же девственными и оставались, не оставляя никаких плодов на ниве фундаментальной науки при итоговой аттестации через три года. Вступительные экзамены они у нас не сдавали, привозя табель с отличными отметками из какого-нибудь Якутска, в котором, как скоро выяснялось, они никогда не бывали. И о прецеденте с написанием ими диссертации или хотя бы внятной научной статьи лично мне ничего не известно.
         В семидесятые годы существовала неповторимая практика «наставничества», заимствованная из фабрично-заводского опыта воспитания рабочих на лучших пролетарских примерах. К молодым «прикрепляли» на короткое время опытного мастера для «введения в специальность». Я, несмотря на перегруженность научными планами и административными делами, получил в дирекции приказ - опекать аспиранта целевого обучения по фамилии Шеремет. Пришлось уступить: такими распоряжениями не пристало пренебрегать во избежание взыскания.
         В назначенное время, где я в одиночестве – был неприсутственный день, и в Институте оставались по преимуществу начальники и уборщицы, - ожидал неведомого аспиранта и курил у окна, дверь сектора отворилась. В комнату медленно выверенным танцевальным шагом восшествовала женщина, ибо иными словами передать плавную последовательность ее движений я не в силах. Так, если верить советским документальным фильмам, передвигаются зарубежные кинодивы по алым ковровым дорожкам в Лос-Анджелесе перед оглашением номинантов премии «Оскар».
         У нее было типичное лицо римской матроны со статуй императорского периода. Их в изобилии на заказ вырезали из благородного камня греческие рабы по канону Витрувия Полиона: аккуратный прямой носик, широко расставленные по-азиатски треугольные будто вечно удивленные синие глаза, тонкие капризные губы и тяжелый патрицианский подбородок. Гладкие иссиня-черные волосы, собранные в пучок на затылке, довершали классический образ. Впрочем, потом такими массовыми изделиями увенчивали колоннообразный торс с невыразительными выпуклостями грудей, который отличался от серийной заготовки только набором украшений.
         Но торс у гостьи был явно не античный. Мне в глаза бросились пышный бюст, тонкая талия и округлые широкие бедра древнеиндийской танцовщицы. Дверь она оставила открытой, и на сквозняке легкая ткань дорогого платья облепила тело – фигура напоминала по форме плавно уширяющую книзу фигуру шахматного ферзя. Я решил, что на ней надет под платьем корсет, имитирующий складки живота: трудно было представить, как столь хрупкая поясница выдерживает груз таких объемных телесных форм! 
         - Вы случайно не ошиблись дверью? – спросил я, торопливо загасив сигарету: дым несло ей в лицо.
         - Мне нужен Андрей Владимирович. Так указано в сопроводительной бумаге из отдела кадров. Я – аспирантка целевого обучения Шеремет Алина Викентьевна!
         Вот и дождался своей «целки», подумал я со злой тоской, и тотчас ощутил к ней необоримую физическую неприязнь, словно от нее кисло пахло. Я вырос в обеспеченной семье профессора, работавшего с ракетными космическими системами, но начал свою трудовую жизнь по категорическому приказу отца после закономерного «провала» на вступительных экзаменах в университет - в школе я учился из рук вон плохо и зарекомендовал себя исключительно, как отъявленный прогульщик и бузотёр - на механическом заводе рабочим-прессовщиком.
         С тех пор я невзлюбил показное преуспеяние в виде модных автомобилей или жемчужного ожерелья, как у аспирантки Шеремет на шее, которое по стоимости равнялось моей годовой зарплате с премиальными и постоянными подработками на почасовой основе в столичных вузах. Так ее мог обеспечить только богатый муж, неважно законный или приходящий, – самой заработать на такой шикарный гарнитур для появления в Академии наук ради тривиального представления наставнику она по своим годам явно не могла! И все-таки любопытно, сколько ей лет?
         Встав, попросил ее закрыть за собой дверь и сесть на стул. Она садилась с причудами: вначале пристально осмотрела его, словно выискивая, нет ли блох, потом подобрала юбку так, чтобы ткань опустилась равномерно по краям квадратного сидения, и примостилась на самом краю, плотно по-девичьи сжав ноги и чуть ссутулившись. 
         Я невольно сравнил ее с женой, которая повсюду вела себя как урожденная аристократка, и во мне шевельнулась жалость к очередной «выскочке за обеспеченного мужа» из какого-нибудь затрапезного Славгорода, который до Октябрьской революции достойно именовался Пропойском.
         - Тема вашей диссертации, как я помню из приказа, «Политические документы ссыльнопоселенных и их значение для подъема революционного движения в Российской империи». Она звучит актуально, но слабо обеспечена источниками и научной литературой. На заре Советской власти встречались любопытные публикации, но в основном в связи с делом Александра Ульянова. Поэтому мы начнем с Исторической библиотеки, где сохранился тираж журнала «Каторга и ссылка», потом перейдем в ЦПА при ЦК КПСС под хвостом Долгорукого коня, а потом поедем в ИНИОН, где вы почитаете мнения западных историков, книги Троцкого и записки его первой жены Соколовской.
         В ее глазах появился неподдельный страх: она, надо полагать, совсем иначе представляла себе свою деятельность на ниве историографии.
         - У вас есть разрешение на пользование изданиями отдела спецхранения? Вы иностранными языками владеете? – она кивнула без уточнения, имеет ли соответствующий документ и какие именно языки знает. -  Кстати, я не видел вашей анкеты, было недосуг. Что вы окончили и сколько вам лет?
          Она ответила как-то двусмысленно:
         - У меня диплом Ивановского университета. Касательно возраста, то мне на днях исполнилось 22 года. Но, насколько мне известно из правил этикета, об этом женщину джентльмены обычно не спрашивают, - отступила она сразу на последний рубеж обороны представительниц слабого пола.
         - Я не из праздного любопытства интересуюсь, Алина – позвольте по соображениям возраста и статуса обходиться без отчества? Мне важно знать, сколько лет вы в профессии?
         - Я согласна в нашем узком кругу зваться запросто Алиной, если так удобнее для общения, но пожалуйста, останемся на «вы». А по специальности мне поработать не довелось ни дня по личным обстоятельствам.
         - Ну, и славно. Все грандиозные планы отложим на завтра, а сейчас пойдемте обедать. Пока я вас ждал, милая барышня, я зверски оголодал. Меня отозвали телеграммой из отпуска прямо с дачи, и у меня был лишь ранний легкий завтрак до посадки на электричку в Москву.
         Наверное, я говорил бодрым голосом, но ничего «славного» в ее словах не прозвучало. Мне отныне и надолго была уготована незавидная роль воспитателя в детском саду, причем в младшей группе. Единственным утешением было то, что у меня не будет проблем с выносом горшков!
         - А что сегодня в меню вашей столовой? – деловито спросила она, поднимаясь со стула. Глаза ее стали не на шутку взволнованными.
         - Разносолов не обещаю, но неплохой борщ и блинчики с мясом и сметаной у нас в ассортименте.
         Алина горестно покачала головой и побледнела, как-будто услышала сообщение о землетрясении в ближнем Подмосковье.
         - Дело в том, что я – вегетарианка с детства, и ваши кулинарные удовольствия мне противопоказаны. У станции метро я видела ресторан: давайте заглянем туда! Угощение будет за мой счет, и не будьте, как воспитанный кавалер, в претензии. Ведь с дебютантки по обычаю полагается стаканчик перно.
         «Господи, - подумал я, - ее учили великосветской беседе где-нибудь в пансионе благородных девиц в Тамбовской губернии и, похоже, наставники, рожденные в прошлом веке! Откуда в Москве взяться французскому перно, а еще в стаканчике? И за что мне такое наказание?! Девица мало того, что богатенькая и без приличного базового образования, да еще и с придурью. Мне только вегетарианки не хватало для полного счастья!»
         Ресторан назывался «Ханой», но там сохранялась обычная советская кухня без трепангов и змеиных супов. Я попросил холостяцкий набор – столичный салат, бифштекс и 200 граммов водки. Моя спутница, путая русские и французские названия и пользуясь пальцами  для обозначения числительных, долго объясняла притихшему от охватившего его почтительного трепета официанту, что ей требовалось.
         Я успел доесть салат и с удовольствием выпить рюмку ледяной водки, которая приободрила меня в полуденном душном мареве, когда ей, наконец, принесли заказ. Скорее всего, кто-то из обслуживающего персонала съездил на Черемушкинский рынок за недостающими компонентами.
         Это был натюрморт с зеленым кустистым салатом, двумя яблоками, грушей, бананом, горстью слив, дольками зеленой дыни и кубиками пахучего ананаса. Среди этого фруктово-овощного великолепия лежали нарезанные растительные продукты неизвестного мне происхождения.
         Дама старательно рассортировала свой богатый гербарий вилкой по краям тарелки и пилила тупым ножом, скрежеща по фаянсовой основе, плотные корни салатных порослей. Это было некое священнодействие из области древней языческой магии – крохотный обрезок груши следовал за микроскопической долькой дыни, потом наступала не менее печальная очередь яблока и слив. Каждую сливу она тоже старательно надрезала, чтобы извлечь косточку и брезгливо отодвинуть на край широченного блюда. Процесс был обстоятельным и казался бесконечным. Он занимал так много времени, что я успел допить водку и доесть бифштекс. И чтобы занять время, заказал еще немного водки и пару бутербродов – ночевать мне предстояло в пустой квартире с отключенным на лето холодильником. Все мои большие и малые домочадцы отдыхали за городом на природе.
         Следующий появившийся передо мною запотевший графинчик вызвал укоризненный взгляд убежденной вегетарианки Шеремет:
         - Вы что, любитель выпивки? Это же яд для организма и верный способ разрушения мозга!
         Мне захотелось съязвить по поводу «стаканчика перно», и объяснить, что великий Менделеев был противником возгонки спирта из полыни, предпочитая в отличие от французов ей пшеницу, но вспомнив о качестве ее образования и губернском уровне воспитания, апеллировал к более доходчивым сюжетам:
         - Великий Чёрчилль, который был сэр Уинстон Леонард Спенсер, до конца своих дней пил коньяк ежедневно пинтами, и деградации умственных способностей у него никогда не наблюдалось. 
         - «Предоставим мертвым погребать своих мертвецов», - процитировала она Поупа хорошо поставленным контральто. – Мне с вами работать полгода, и я бы не хотела, чтобы вы в это время злоупотребляли спиртными напитками! 
         - Довожу до вашего сведения, что я не употребляю даже пива. А выпил я, во-первых, потому что был приглашен вами самой в сие место общественного питания, чтобы «обмыть» наше знакомство, а во-вторых, я официально нахожусь в очередном отпуске, которым не пользовался три года по вине таких «целевиков», как вы. Мне неделями приходилось уговаривать своих сотоварищей учительствовать, а потом приходил черед вступительных экзаменов в аспирантуру!
         Я чуть было не ляпнул словечко «целок». Видимо меня подсознательно сдержало то, что это вульгарное слово - женского рода, хотя и без возрастных измерений, а до этого на мою долю выпадали только солидные многодетные мужчины. К тому же долгий опыт преподавательской работы давал о себе знать – там за своей правильной без простонародных присловий речью приходилось пристально следить.
         - Откровенно признаюсь, что вы – первая женщина в моей кураторской, то бишь наставнической деятельности. Поэтому нижайше прошу завтра быть в рабочей одежде, желательно в брюках и косынке, ибо нам с вами придется работать в ядовитой книжной пыли и лазать по стремянкам. И ваш элегантный корсет там не потребуется!
         - Но я никогда не ношу корсетов! – встрепенулась она и стыдливо опустила глаза, будто я сказал нечто непристойное, чуть было не подавившись дыней.
         - Я искренне рад за вас: в здоровом теле здоровый дух! Моя жена тоже обходится без бандажей!
         Я был отомщен, и с галантностью мольеровского мещанина во дворянстве откланялся.
         Назавтра завязалась рутинная работа. Начинали с азов - умения пользоваться систематическими каталогами. Хотя Алина явилась в Историческую библиотеку в джинсовом брючном костюме и в таком же кепи, сотрудницами был сразу замечен мастерский индивидуальный покрой одежды. И обута она была в спортивные тапочки на рифленой подошве без огромных каблуков, которые при самообороне в застрявшем лифте можно было использовать как травматическое оружие. Однако ее колоритная фигура с длинными ногами и выдающимися вторичными половыми признаками, особенно филейной частью, заставляла смотреть ей вослед не только мужчин, но и женщин. Рядом с ней я в костюме от фабрики «Большевичка» выглядел в лучшем случае альфонсом из Люберец.
         Позже мне пришлось учить ее заново основам археографии и источниковедения. Но Алина была прилежной ученицей. Она все тщательно конспектировала, даже мои прибаутки, а в архиве не ленилась переносить в своих истощенных фруктово-овощной диетой руках пухлые тома следственных протоколов Особого совещания царской охранки. Правда, читали мы их вместе голова к голове потому, что она не всегда находила в тексте главный тезис, обращая чересчур много внимания на условия содержания политических заключенных, особенно женщин. А я в курилке повествовал ей об их дальнейшей судьбе в годы Советской власти.
         В общем, мы, что называется, сработались, наверное, по той причине, что больше никогда вместе с ней не обедали. Она оказалась очень дисциплинированной, немногословной и обязательной труженицей, и никогда не опаздывала на наши рандеву у дверей очередного хранилища знаний. По окончании стажировки я даже написал ей вчерне план диссертации, чем вызвал ее неподдельную признательность.
         Она однажды со страхом во взоре напросилась посещать мои лекции и семинары в университете. Есть мнение, которое упорно тиражируют популярные юмористы с эстрады, что на поточной лекции выбираешь одно лицо, и ему излагаешь свои мысли. Это совершенно неверно – ты должен чувствовать весь зал как единое целое, как одного слушателя! Однако те лекции я читал, глядя только на нее.
         После завершения занятий она всегда настойчиво, доставляя потное удовольствие прыщавым юношам-первокурсникам, протискивалась своим рельефным телом сквозь их толпу, чтобы оказаться в первом ряду, и восторженно смотрела на меня как на гения, или путешественника на машине времени из фантастических романов.
         Но меня изводил вплоть до бешенства источаемый ею неистребимый пряный запах французских духов. Если его можно было вытерпеть в партархиве, где дамы за стойкой благоухали чем-то похожим, то он был совершенно неуместен в архиве Октябрьской революции, когда мы копировали фотографии забитых русских крестьян и жертв голода в Поволжье 1921 года. Однажды когда я грубовато попросил ее хотя бы уменьшить порцию благовоний, она уточнила с невинным выражением лица:
         - А как же я должна пахнуть?
         Не помню, что на меня нашло, но я брякнул сгоряча:
         - Как женщина!
         - Значит, как сука во время течки! Я обязательно подумаю над вашим рациональным предложением.
         Наверное, от жара на моем лице в тот момент можно было прикуривать!
         Диссертации, как и следовало ожидать, у нее не получилось.
         С тех пор минуло пять лет. Не стану грешить против истины, но о том неудачном опыте моего наставничества вспоминал редко. Это был заурядный эпизод в моей богатой приключениями, превратностями и неприятностями жизни. Собственно, в памяти уцелело лишь ее имя и отчество. Вспоминать было не о чем, и темы для светского разговора я не смог бы отыскать при всем старании.
        Мы кивнули друг другу, хотя в ее взгляде я вдруг заметил блик того восхищения мною, каким были полны ее синие глаза после моих лекций в университете. Лишь мимолетный блик…
         Мы подъехали к большой открытой веранде, огороженной металлическими решетками, с вывеской «Шашлычная ‘‘Лонжерон’’».
         - Приехали, - сказал Кремер и выключил зажигание.
         Мы вошли в здание, где нас без лишних разговоров сразу усадили в углу вдали от центрального прохода, чтобы мимо не сновали посетители.
         - Приступим к праздничному обеду!
         Нас обслужили по одесским меркам мгновенно. Салат из свежих овощей покоился на огромном глиняном подносе, бутылка «Сибирской водки» запотела в меру, а котлеты по-киевски выглядели как на цветной вкладке из «Книги о вкусной и здоровой пище» издания 1952 года. Алина Викентьевна получила свой очередной гербарий, и мы принялись за трапезу.
         После третьей рюмки Кремер огорошил меня вопросом:
         - А вы случайно не антисемит?
         - Ни в коем случае! Бог создал нас по своему образу и подобию равными и без различия по национальному признаку. Это разделение произошло много позднее как средство религиозной самоидентификации этносов. Если на то пошло, то среди евреев есть много моих хороших друзей, как здесь, так и за границей.
         - А как же Исаак Бабель? Почему вы за эту тему взялись?
         - До этого я вплотную занимался Бухариным, Троцким, Калининым, Зиновьевым, Литвиновым и Постышевым. И исследовал личность дворянина Тухачевского. Это – наша история, и из нее слова не выкинешь! И, предупреждая ваш следующий вопрос, скажу, что никакой национальной подоплеки в репрессиях не прослеживается ни в тридцатых, ни в сороковых годах. Просто по воспитанию евреи после разгрома Иудейского царства были обречены указами императоров всесильного Рима, а потом энцикликами первосвященников Ватикана быть только алхимиками, банкирами, юристами, музыкантами, врачами или артистами. Можно, конечно,  жонглировать отдельными фамилиями и придумывать страшные сценарии на тему их гонений в Советском Союзе, но это – чистой воды спекуляции незадачливых на писательской ниве щелкопёров.
          - А как же «дело врачей»?
          - Все, что сегодня оглашается, представляет собой игру с фамилиями тридцати пяти врачей «кремлевских больниц» с высшими научными степенями и учеными званиями, начиная с академика Виноградова. Они публиковались в печати. Нет ничего удивительного, что они были евреями - в этой профессии им нет равных от начала веков! А об арестованной без малого тысяче лиц младшего и среднего медперсонала из этих привилегированных лечебниц, урожденных великороссами,  писатели рассказать забывают. На областном уровне и в армии в положении медиков еврейской национальности ничего не изменилось.
         Мне не хотелось показаться занудой и долго разглагольствовать. Скомкав тему, я закончил скороговоркой:
         - Сталин после окончания войны столкнулся с жестким сопротивлением созданной им номенклатурной системы. Верные соратники стремились превратить его в подобие «английской королевы» с представительскими полномочиями. Они смертельно боялись ломки устаревшей управленческой структуры, где политиков должны были заменить технократы, и всеми силами стремились сохранить прежний порядок вещей, как нечто вневременное. Первым это ощутил Жданов: в написанных под его диктовку постановлениях по вопросам культуры осуждались те деятели, которые ставили вечные человеческие ценности выше технического прогресса. Толчком стали низкопробные и пошловатые, - с моей точки зрения, разумеется, - поделки Зощенко в эвакуации, так как на фронт он ни разу не ездил в отличие от других знаменитых писателей.
          - Я недавно читал в питерском литературном альманахе, что Зощенко страдал неврозом и был болен эмфиземой легких в хронической форме, - парировал Кремер.
          - Илья Эренбург, Аркадий Гайдар, Борис Пастернак и Андрей Платонов тоже не отличались богатырским здоровьем. Думается, что популярный юморист нэповской России или исписался, или не понял, что во время войны подобный жанр неуместен. Его рассказами зачитывались советские нувориши двадцатых годов и скупали книги Зощенко целыми тиражами для губернских друзей и потомков. Выступая с докладом о журналах «Звезда» и «Ленинград», Жданов привел ленинскую цитату: «Свобода буржуазного творчества, свобода буржуазного писателя, актера, деятеля культуры - она зависит от денежного мешка!» Он имел в виду не мировую, а тогдашнюю местную буржуазию. Анонсированная как научно-психологическая повесть «Перед восходом солнца» и цикл сатирических рассказов «Приключения обезьяны», высмеивающие порядки на оборонных заводах и в перенаселенных беженцами тыловых городах, были опубликованы в этих журналах. Их редколлегии стали объектом критики, а за ними попала «под раздачу» ленинградская творческая интеллигенция. Последовавшая скоропостижная смерть Жданова насторожила Сталина - он искренне любил его и Кирова, которые были его бессменными соавторами в тридцатые годы! Арест министра МГБ Абакумова благодаря интриге Хрущева и Берии лишил его влияния на органы госбезопасности. На XIX съезде КПСС в феврале 1952 года Сталин предложил назначить вместо себя Председателем Совета министров опытного организатора,  бывшего бессменного начальника Центрального Штаба партизанского движения Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, но «старая комиссарская гвардия» настояла на кандидатуре Маленкова, а Пономаренко утвердили лишь его заместителем. Тогда он задумал иначе разобраться с составом упраздненного Политбюро, основываясь на показаниях их лечащих врачей. Пациенты откровенны с лекарями, а те при составлении анамнеза дотошно выясняют причины обострения болезни! И сам Сталин 5 марта следующего года скоренько покинул бренный мир. 
          - Слушаешь вас, и приходишь к выводу, что вы - поклонник Сталина.
          - Нет, я отдаю ему должное как великому политику. Но признаюсь, что согласен с французским философом Мишелем Фуко в том, что «тоталитаризм заставляет людей жить, а демократия разрешает им умирать».
         Кремер облегченно вздохнул и наполнил рюмки:
          - Поведайте мне, как начинающему писателю, одесские легенды. Авось пригодится!
         Я впервые почувствовал, как смертельно устал за этот день. На пляж идти уже не было сил, но я решил блеснуть напоследок хотя бы эрудицией:
         - Я расскажу о послереволюционном генерал-губернаторе Одессы. В годы первой мировой войны полковник Алексей Николаевич Гришин был флаг-офицером начальника Главного императорского штаба генерал-адъютанта Алексеева. Он бежал от большевиков в Сибирь, где взял псевдоним «Алмазов». После преобразования многочисленных отделов и подотделов Западносибирского комиссариата в министерства Временного Сибирского правительства он стал управляющим Военным ведомством. Постановлением кабинета министров он был досрочно произведён в генерал-майоры.
         Кремер сосредоточенно слушал меня, изредка сочувственно кивая.
         - Ему-то и принадлежит идея назначения вице-адмирала Колчака на пост военного министра. Вероятно, он рассчитывал стать заместителем этого сугубо морского офицера и исследователя северных морей в армейских вопросах, но недооценил умственную скудость стареющего флотоводца и его великодержавные амбиции. Ко всему сказанному добавлю, что молодой генерал крайне негативно воспринимал вмешательство в российские дела представителей Антанты, а Колчак считал Чёрчилля своим искренним другом. Английскому консулу Престону он заявил: «Еще вопрос, кто в ком больше нуждается: Россия в союзниках или союзники в России. Англичане, предали царскую фамилию, и сейчас тоже, как всегда, играют двойную игру», что послужило поводом для его отставки с занимаемых постов. И Гришин-Алмазов отъехал к Деникину.
         - Получается, что Колчак – его креатура? Не самый удачный выбор.
         - Дальше было еще забавнее. Будучи назначенным Деникиным губернатором Одессы, он решил навести элементарный порядок в городе и избавить ее от вконец распоясавшихся бандитов. Помимо промышленников и банкиров, которые облагались «данью», жертвами становились офицеры Добровольческой армии. Их подкарауливали при выходе из ресторанов и театров, для того чтобы ограбить, а то и убить. Ответом градоначальника стало объявление им беспощадной войны. В городские предместья, где располагались уголовные «малины», были направлены опытные контрразведчики в цивильной одежде. Начались ночные облавы на всех известных Сыскной полиции «жиганов», которых расстреливали непосредственно на месте преступления, а заодно убивали и окружавших их «подозрительных лиц», включая проституток. Свидетелей они не оставляли. Разумеется, судебных приговоров жертвам не предъявляли.
        Алина на секунду подняла голову, зябко передернула плечами и плотно сжала губы.
        - Борьба губернатора Одессы против бандитизма была настолько жестокой, что сам «король уголовного мира» Мишка Япончик, или Беня Крик у Бабеля, направил ему умоляющее письмо: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем». Генерал отказался отвечать. Он сказал депутату Государственной умы монархисту Шульгину: «Не может диктатор Одессы договариваться с диктатором уголовников». Тот напомнил ему царское «Уложение о наказаниях Российской империи», но Гришин-Алмазов ответил: «То, что происходит сейчас в Одессе, внушает серьезные опасения. Одессе в наше безумное время выпала исключительная доля - стать убежищем всех уголовных знамен и главарей преступного мира, бежавших из Екатеринослава, Киева и Харькова. Чем их устрашить? Они пускают все средства в ход, в том числе подпольные приговоры, и затем следуют таинственные убийства. Неугодных им лиц они уничтожают. Причем убийц найти нельзя, никакое следствие не помогает. Даже пытки. Вот я и отвечаю им тем же. Находят человека. Убит. За что? Почему? Тайна… Никто не может ручаться за свою жизнь. Выползает нечто безличное, неведомое. Тайна! Говорят, что это я. Но не все ли равно? А может быть, это и не я. Важно, что завелась смерть, которая видит. Но её увидеть нельзя. Тайна!» Тогда все уголовники по призыву Япончика единодушно примкнули к большевикам.
         Я прикурил сигарету и торопливо закончил:
         - Эти стародавние страницы истории Одессы настолько отпечатались в памяти обывателей, что методы Гришина-Алмазова по ликвидации преступности в народном фольклоре были перенесены на время кратковременного пребывания маршала Жукова на посту командующего Юго-Западным военным округом после окончания Великой Отечественной войны, что документально никак не подтверждается. Что поделаешь, легендарное имя всегда обрамляется героическим эпосом!
         - Спасибо вам, обязательно воспользуюсь вашим рассказом. Слышишь, Алина, как все было на самом деле?
         Но Алина на сей раз не подняла глаз – она меланхолично, как корова в стойле, пережевывала жесткую травянистую массу.
         За моим повествованием закончилась и водка. Кремер как-то особенно привстал над столом, и перед нами появилась вторая бутылка.
         Кремер был неисчерпаем на сюрпризы. Он вдруг спросил:
         - Извините за любопытство, а давно ли вы член партии?
         Несмотря на очередную внезапную перемену темы беседы, я блаженно, но не без постыдного бахвальства ответил – сказывались последствия алкоголя:
         - Очень давно. Меня приняли кандидатом, когда я был молодым рабочим-передовиком на заводе.
         - С таким стажем можно было сделать блестящую карьеру. И в академики пройти!
         - Звания академиков пока еще, слава Богу, присуждают за эпохальные научные достижения, а не за время пребывания в партии. Случаи с Бухариным, Покровским и Лысенко - типичное проявление деформации социализма, как выражается мой друг Нобелевский лауреат Виталий Гинзбург. Кроме того, им дали почетные звания «народных академиков», но прилагательное как-то быстро позабылось – современников их избрания выжило немного. Руководителем я не рожден – это не моя планида. Я – всего лишь добросовестный ученый, каким был и мой отец. От совокупления коня и ослицы родится только капризный мул, никогда не имеющий потомства. Таких полно среди династических чиновников, маршалов и генералов не в смысле физического продолжения рода, а достойного наследования профессиональных навыков. Я предпочитаю быть рабочим конем, которому вовсе не обязательно выигрывать скачки.
         Мы выпили за процветание исторической науки, но прежней бодрости в облике Кремера больше не ощущалось. В голову взбрела шальная мысль: «А может он из породы мулов? И я его чем-то обидел?»
         - Вы и в армии служили?
         - Разумеется. Служил, как поется в песне, «на дальнем пограничье». Демобилизовался сержантом.
         Кремер удивленно встряхнул головой:
         - Как вы это в 35 лет успели столько сделать? И в науке заметно преуспели.
         - Я просто приучен отцом хорошо исполнять свои обязанности. Он всю войну был летчиком-бомбардировщиком, и говорил, что остался жив потому, что не был, как его воздушный противник-фашист, в полете педантом, а «находил свой особый маневр», не нарушая буквы устава.
         - Мудрый был человек! И достойного сына воспитал. Давайте помянем его добрым словом.
         Мы выпили, как принято в этом случае, молча. Наверное, каждый вспомнил о своих родителях. Алина же по-прежнему была занята своей жвачкой.
         - И вы, конечно, женаты? И дети, поди, уже взрослые?
         - Да, нет, я очень поздно женился! Сын в сентябре пойдет во второй класс.
         Он тяжело вздохнул:
         - Вы оказались счастливы во всем! А вот нас с Алиной детьми Бог обделил. И надежды нет: медицина пока бессильна.
         И Кремер вдруг оживился, но глаза стали злыми, да и тема разговора не располагала к душевному подъему:
         - Вы в шахматы играете?
         Надо же, Ноздрёв в Одессе, подумал я, но ответил:
         - Играю, но неважно. Вот мой сын в этом отношении молодец!
         По его очередному незримому сигналу официант принес коробку шахмат.
         Мы быстро расставили фигуры. Он сказал:
         - Я без жребия отдаю вам белые фигуры. И даю вам пешку фору!
        Играл он сильно и безошибочно. Я проиграл на десятом ходу, потеряв ферзя. Он встал, произнеся обычную в таких случаях фразу о том, что победила дружба, и обратился к жене:
         - Алина, я уезжаю – дела в столице требуют моего немедленного присутствия. Машина остается в твоем распоряжении. Вернусь через неделю. Отдыхай, набирайся вдоволь солнца, сил и калорий.
         Затем он повернулся ко мне:
         - Ваша командировка заканчивается через два дня. Попрошу по мере сил позаботиться о моей супруге, тем более что вы соседи в гостинице, даже номера напротив. В этой шашлычной вам будут рады, поскольку я оплатил троекратные приемы пищи заранее – известно, что в ЦК КПСС и в КГБ командировочные деньги - чисто символические средства. Там еще работают за идею! Мы, наверное, больше не встретимся с вами, и, не обессудьте, что на прощание процитирую Чехова: «Чем выше человек по умственному и нравственному развитию, тем он свободнее, тем большее удовольствие доставляет ему жизнь. Но надо, чтобы за дверью довольного и счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и напоминал бы стуком, что есть несчастные».
         Кремер стремительно удалился и уселся в такси, которое давно ожидало его за углом.
         Мы остались вдвоем в тихом углу шашлычной. Ситуация была безвыходная – надо было каким-то образом общаться.
         Она заговорила первой, не поднимая глаз:
         - Надеюсь, ты все правильно понял? У меня, кстати, и овуляция наступила.
         Это медицинское слово было не из моего словарного запаса, и я не придал ему значения.
         - Разве мы перешли на «ты»? Помнится, что условием вашей стажировки, Алина Викентьевна, был отказ от любой формы фамильярности.
         Я растерялся настолько, что искал любых слов, чтобы вернуться в прежнее состояние строгого наставника и послушной ученицы.
         - Та стажировка давно закончилась. Начинается следующая…
         И тут я, кажется, нашел идеальный выход, хорошо зная, что она не пьет и на дух не переносит алкоголя:
         - Тогда выпьем на брудершафт!
         Она безропотно взяла два фужера и налила в них до краев водки. Меня парализовало от необъяснимого чувства страха. Она переплела наши руки, как заведено у немцев, и серьезно произнесла фразу из лексикона пионерского лагеря:
         - Пьем до дна и целуемся по-взрослому!
         По пути в гостиницу мы, не переставая, целовались. Ее упругое тело с большой грудью и округлыми бедрами словно мешало ей тесно прижаться ко мне, хотя я догадался, в конце концов, что она толком не умела ласкаться.
         В гостинице я забрался в свой номер и крепко заснул.
         Поздним утром я встал печальным от очевидной командировочной мысли, что через два дня окажусь в Москве и окунусь в будничные хлопоты. И о том, что вчерашний случайный праздник закончился как сон. А может он и был сновидением?
         Я принял душ, оделся и сел от безделья покурить в кресло у окна.
         В дверь постучали, в комнату впорхнула Алина в легкомысленном хлопчатобумажном платье с плиссированным подолом, едва прикрывающим пах, и остановилась в метре от меня. Я невольно вскочил, разглядев, как она одета.
         Под тканью не просматривалось лифчика и комбинации, а трусики выглядели ситцевой заплаткой на тесьме ниже талии. Я замер, олицетворяя собой немой вопрос.
         - Вчера белье мне помешало стать раскрепощенной, - с детским простодушием призналась она.
         - Я никак в толк не возьму, чего ты от меня хочешь?
         - Тебе это будет нелегко понять, но попробую доходчиво объяснить. Все женщины генетически совершенно разные по психосоматическому типу, хотя мужики считают нас одинаковыми, простыми самками. Вероятно, с 14 до 17 лет и происходит простое оплодотворение яйцеклетки, но позже женщина подсознательно ищет отца своего ребенка – и вовсе не обязательно мужа! -  среди окружающих особей противоположного пола. Есть у нас таинственная мембрана в душе, которая откликается на естественный зов плоти. И если отношения с другими ни к чему не приводят, то с этим единственным все получается и с благополучным исходом. Ты мужчина для моего лона - я почувствовала невероятной силы гормональный взрыв мгновенно в первую нашу встречу!
         - Но ты замужем! Как это будет выглядеть с моральной точки зрения? Тебя побьют камнями, как собирались наказать библейскую Марию Магдалину, если бы не вмешательство Иисуса Христа! Да и я женат, а до славы Казановы мне также далеко, как до Луны.
         - Это моя проблема. Твоему реноме ничего не угрожает.
         Она сосредоточилась, чтобы объясниться начистоту:
         – Мой супруг от рождения заботливый и добрый человек. Женившись на девчонке, он озабочен тем, чтобы я никогда не испытала излишних, неприятных или неожиданных ощущений. Я – ортодоксальная иудейка по воспитанию. А у нас исстари так повелось, что либо женщина верна мужу до гроба, либо становится распутной как царица Клеопатра в достижении самых изощренных наслаждений! Третьего у нас, евреек, не бывает.
          Я почтительно слушал, не находя, однако, ничего национального в этом архетипе – такова, по-моему, судьба женщин всего мира. 
         - О том, что существует оргазм, я узнала от подруг. Невинные книги «Об искусстве любви» мой муж тут же изымал из домашней библиотеки и выбрасывал, а моих подруг обзывал развратницами и с позором изгонял из дома. А иногда очень нужно быть просто женщиной! Я уже при знакомстве почувствовала, что баб на твоем веку было столько, что пальцев для их подсчета не хватит! Хотя аспирантура для мужа была всего лишь средством умерщвления моей плоти, вышло наоборот - я влюбилась в тебя, что называется, по уши! С тех пор безумно хочу от тебя родить сына, такого же умницу и красавца, и ничего не могу с собой поделать! Пришлось ежегодно проходить курс лечения в отделении неврологии, но эффект оказывался временным. Излечить меня способен один лишь ты методом нейрофизиологической «сшибки», то есть стрессовой эупареунией, сняв мою психоаналитическую зависимость от себя, а остальное доделает зачатый от тебя ребенок. Он психологически заместит твой образ, и произойдет реактивное эмоциональное преобразование. Так сказали самые знаменитые врачи. Моисей это прекрасно знает, хотя пришел к такому решению ценой немалых духовных страданий. Ради этого мы приехали в Одессу. Побудь со мной, пожалуйста, единожды пчелиным трутнем, оставаясь гуманистом и альтруистом.
        Я призадумался: о чем-то подобном я читал у Юнга, Фрейда и Райха, но никогда не примерял их диагнозы на себя.
          - Я наизусть выучила вежливое письмо доктора медицины Джона Фитцпатрика из Стокгольма о том, что фолликулярная жидкость одной самки лучше притягивает сперму одного-единственного самца из многих, тогда как фолликулярная жидкость другой самки лучше притягивает сперму другого определенного самца. И женщины избранников на отцовство чувствуют подкоркой! Тем самым, креативное взаимодействие между женскими яйцеклетками и мужскими сперматозоидами всецело зависит от индивидуальной физиологии сексуальных партнеров, а не от их сознательного субъективного, и порой ошибочного выбора. Яйцеклетки сами выбирают высококачественную и генетически совместимую сперму, и с упорной настойчивостью сигнализирует подсознанию женщины об адекватном мужчине, способном их оплодотворить.
        В принципе, ничего нового я не услышал, но ее просьба предполагала насилие над женщиной, которое было противно мне по характеру. В моей однообразной жизни осталось так мало любви!
        Алина неверно истолковала мое молчание и жалобно спросила:
         - Неужели я тебе совсем не нравлюсь как женщина? Конечно, ума мне недостает, но когда-то давно почудилось, что ты мне симпатизируешь. Или я ошибалась?
         - Неправда, я не переставал любоваться тобой как совершенным венцом творения! Будь я помоложе, то вместо скучных статей и трактатов писал бы оды в твою честь и пел серенады под окном! И мучился от бессонницы и также попал бы в руки психиатров. Что до ума, то умная женщина - это такая же нелепость, как говорящая рыба...
        Она расцвела ослепительным румянцем, который залил лицо, шею и грудь, а ноги до колен, наоборот, покрылись острыми мурашками. Взяв мои руки за запястья, она робко положила их под юбку, чтобы я ощутил мелкую дрожь захолодевших бедер и нарастающий жар влажного межножья.
         - Только не преувеличивай моих сексуальных заслуг и возможностей – мало ли что было в молодости! И, пойми, куда тебе, заядлой вегетарианке до будущей матери-героини! Ты возьмешь и помрешь в приступе страсти от переутомления!
         - Значит, придется пожертвовать диетой. Пошли завтракать.
         В шашлычной я заказал ей два лангета с жареным картофелем и стакан сухого вина.
         Она ела как волчица во время весеннего гона, откусывая огромные куски мяса, разбрызгивая вокруг жир и запивая их мелкими глотками вина. Лицо ее побагровело, на лбу выступили капельки пота, а в глазах накопились слезы. Я пододвинул ей вторую порцию, несмотря на умоляющий взгляд, и сказал:
         - Запомни, что впереди сутки без сна!
         Перед возвращением в гостиницу, которой она, похоже, втайне боялась как Жанна д’Арк - пыток бургундцев, мы зашли на Привоз, где Алина купила за невероятные деньги из-под полы «Камасутру».
         - Зачем? – поинтересовался я.
         - Твоя школа: все надо делать на научной основе.
         Когда возвратились в мой номер, то хохотали до икоты – текст был подстрочным переводом с классического английского на бытовой украинский язык с чересчур приземленной сексуальной терминологией!
         Мы договорились встретиться у меня через полчаса, и разошлись по своим комнатам, чтобы принять душ, привести себя порядок и переодеться.
         Побрившись и надев плавки, я расстелил двуспальную кровать и сел на краешек покурить напоследок.
         Она вошла в стеганом халате в шлепанцах на каблучке и нерешительно встала в трех шагах от меня – тяжелые волосы были забраны в хвост на макушке и подвязаны тесьмой на лбу.
         С минуту она переминалась с ноги на ногу, не понимая мою неподвижность и молчание, чтобы жалостливо спросить:
           - Мне раздеваться самой? Я никогда не обнажалась на глазах мужчины – с мужем ложилась в постель в ночной сорочке.
           - Я же не муж!
        Она быстро сняла халат и уронила его на пол, оставшись в трикотажном раздельном купальнике.
           - Не останавливайся! - приказал я.
        Ее глаза стали несчастными. Она завела руки за спину и расстегнула застежку. Чудесные по форме большие полные груди, оказавшись на свободе, набухали, выпячивая соски. Ее сильное скульптурное тело облилось пунцовой краской, которая стекала под резинку трусиков. 
            - Дальше? – она трепетала, как осиновый лист на ветру.
         После моего кивка, она спустила трусики, пряча глаза, пока они скользили вниз по слегка согнутым коленям.
         Она сразу прикрыла руками груди и низ живота, застенчиво сгорая.
         Так она и стояла, смотря в пол, пока я не попросил ее распустить волосы по плечам. Она подняла ладони вверх, и наши взгляды встретились.
         Не знал, что краска от удовольствия быть обласканной добрыми глазами у женщин имеет совсем иной оттенок, близкий к цвету цветущего миндаля, которая тут же покрыла ее от ушей до колен. Она надолго задержала пальцы в волосах и потянулась вверх – глаза залучились, груди поднялись еще выше, а живот стал плоским - ею восхищался и хотел любимый мужчина!
         Она смело шагнула вперед, стянула, с меня плавки и уверенно улеглась рядом, согнув ноги и оглушив сладким ароматом горячего, неистового женского желания с щекочущим оттенком эвкалиптовой листвы после дождя.   
         Потом было всё – и первые редкие стыдливые стоны из ошеломленно округлившегося рта, и закатившиеся, косящие от бескрайнего наслаждения глаза с невидящими зрачками, и набегающие волнами оргиастические спазмы, и жалобные вскрики от начальной боли при античном изыске между ягодицами, и восторженные судороги покрывшегося испариной долгого тела, и дрожащие скрюченные пальцы, терзающие подушку, и звонкие мольбы немного помедлить, чтобы дать ей сладко кончить, и радостный испуг и глубокий глоток после долгожданного извержения вовнутрь натруженных губ вяжущей патоки с кислинкой перезревшего каштана, и торжествующий смех обоих на враз промокшей и ставшей скользкой простыне, и бесконечный шепот невысказанных прежде признаний в любви.
         Вечерело, когда я внезапно очнулся от похмельной мысли, что проспал на работу. Встрепенувшись и оглянувшись вокруг, облегченно вздохнул: в Москву предстоит улетать завтра.
        Она сидела в халатике нараспашку, бессильно опустив растрепанную голову и широко разведя колени:
         - У меня такое впечатление, будто бы меня несколько раз сажали на кол.
         - Ты как историк с областным образованием должна знать, что к женщинам эта мера наказания ни разу не применялась. По анатомическим причинам…
         - Приятно слышать ученые речи специалиста, но, вероятно, для меня ты сделал исключение. В науке это случается, - и бесстыдно рассмеялась мне в лицо. - Зато теперь ты знаешь, как пахнет женщина по имени Алина! Как потаскуха в Колизее, обслужившая с десяток гладиаторов!
         Она ничего не забыла.
         На левой груди над соском наливался кроваво-зеленым цветом синяк от горячего ночного поцелуя. 
           - Извини, я сделал это нечаянно, - повинился я. - Ницше предупреждал, что «мужчина жесток к женщине, которую любит, не по причине врожденной агрессивности, а из-за того, что он слишком бурно проявляет лучшие чувства к ней».
         Она, отмахнувшись рукой как от досадливого комара, просто прикрыла грудь ладонью. Затем, подняв к небу полные счастливой муки и провалившиеся от усталости в лиловые круги синие глаза, выглядевшие от этого бездонно-черными, безмятежно сказала:
           - Синяки – это сущая ерунда. Выглядит даже пикантно – в первый раз такое со мной! Ты сотворил из меня женщину! За сутки я пережила столько чудесных мгновений, сколько другим не под силу познать и в течение жизни. И мне тебя будет всегда не хватать. Ничего - стерплю, ибо нельзя дважды войти в одну реку! Но главное, наконец, случилось. Я полна тобою сверху донизу. И все будет так, как я хочу, - и, увидев справедливое сомнение в моем взгляде, добавила, – я безо всяких анализов это чувствую.
        «Вот она какая – пешка фору!» - понял я.
         - Пойдем, обмоем мою настоящую диссертацию! – она сбросила халат и подошла к большому зеркалу на трюмо. - От бюстгальтера опять придется отказаться: он будет явно маловат. И помада не нужна: впору мелом пользоваться!
         Забавно было наблюдать, как она превратилась в смешную девчонку, любующуюся подросшей за зиму собой, и я с ходу придумал экспромт в духе древневосточных поэтов:
                Как лотос распустившийся, уста
                Твои, набухшие багрянцем!
                Расширились груди твои – померанцы,
                В угожденьях Исиде устав.               

                Сосцы, наполненные силой, как мечи,
                Пронзают и гранит, и ткани.
                Они остры, как рожки грациозной лани,
                Уколят - мигом семя источишь!

                А чреву с ароматом кипариса,
                Плодоносить отныне суждено.
                Растить в себе точеный лоб 
                Младенца будет десять лун оно.
       Алина замерла, и со знакомым в прошлом восхищением тихо попросила: «Еще!»
         - Учти, моя очаровательная «целка», - виноват, аспирантка целевого обучения, - что эти вирши являются сиюминутной импровизацией, но идут от души, и извини за стилистические огрехи. Стихотворный размер будет другим, но с одним тебе понятным арамейским словцом:               
                Как царь зверей приполз я к львице,
                На запах капель, чем шахна слезится.
               
                Приманкою были бедра крутые и стан,
                Чтобы завлечь женолюбца в капкан.

                И я с мурлыканьем кота упал в поклон,
                Моля, чтоб взяла меня в чресел полон.

                Сладостным медом полна западня,
                Да, знаю, прогонишь, меня соблазня!
               
                Припомнится среди крикливых обезьян,
                Как ездила на льве Иштар ассириян.

                Нет сил забыть меж этих ног ущелье,
                Амброзию его со вкусом хвои ели.

                Котам суждено попадаться в ловушку,
                И жить вдалеке позабытой кукушкой.
         - Спасибо, родной мой, за нежные стихи, - и она впервые при мне беззвучно заплакала, закрыв лицо руками.
       Я крепко обнял ее густо испятнанные темно-розовыми отметинами мужских экстатических порывов белоснежные плечи и умиротворяюще поцеловал в лоб:
         - Желаю тебе от всей души большого материнского и семейного счастья, несравненная царица единственной египетской ночи в моей судьбе! Обойдемся без человеческих жертв, случающихся не только из-за злодейства Клеопатры, но и от обычного голода, и поторопимся на прощальное пиршество. Обе стажировки закончились.
       Тяжело вздохнув, Алина вернулась к своему отражению и по-женски мгновенно повеселела от трагикомического зрелища. Она ухитрялась одновременно надевать платье на голое тело, корчить устрашающие гримасы вампира и сооружать на голове из спутанных волос нечто, напоминающее прическу батьки Махно…. 
       В мае 1984 года я получил поздравительную открытку из Израиля с безликим морским пейзажем, освещенным рассветным солнцем. На обороте каллиграфическим почерком моей старательной стажерки было написано: «Поздравляем с днем Победы! Целуем и помним. Моисей, Алина и Соломон».