Соседи 34

* * *

       Я стала  пересказывать услышанное от мужчины, развозившего памперсы  инвалидам. Новая тема не заинтересовала Иру, думавшую свою печальную думу.  Про соседей из семьдесят второй она знала немного: переехали из Казахстана, бездетные, у женщины болезнь Альцгеймера, муж иногда выводит её на улицу, но последний год совсем редко. А бабушка из семьдесят восьмой — действительно, Майя Петровна. Только у неё не перелом шейки бедра, а что-то серьёзное с коленями. Майя Петровна не прикована к постели, у неё есть инвалидное кресло, на котором можно передвигаться по квартире (точнее, по большой комнате и кухне: в другие комнаты  заехать нельзя), надежды встать на ноги никакой: возраст. Виктор проведывает почти каждый день. Лёша приезжает. Помогают социальные работники: одна  убирает раз в неделю, другая через день ходит в магазины. Ещё платят молодой пенсионерке,   приходящей каждый день на час: искупать, что-то приготовить.

       На вопрос,  общается ли она сейчас с Майей Петровной, Виктором и Лёшей, Ира ответила неохотно: с Виктором, если случайно столкнутся у подъезда или на лестнице, поговорят, с Лёшей только здороваются, Майи Петровны не видела несколько лет.   

       Наверное, на моём лице отразилось удивление. Ирина слегка усмехнулась, потом, подумав, предложила:

      - А хочешь,  расскажу, почему  я перестала дружить с семьёй  Нины (Царствие ей Небесное). Хотя я нимало не сомневаюсь, что поступила правильно.
       
      Я кивнула.

      - Первая причина — их отношение к Алине. Помнишь маленькую худышку,  года два-три жившую с Лёшей?

      Я снова кивнула. Забыть Алину трудно: таких некрасивых девушек, наверное, больше и не встречалось. Костлявенькая — колени-локти-ключицы, очень странное лицо: почти без подбородка, и большой мясистый нос, будто с   карнавальной маски.

       - На все поминки готовили я, Витькина сестра и Алина. То, как рыкал на  бедную девчонку Лёша, не передать.  Майя Петровна тоже   повышала на неё голос, хотя было абсолютно не за что. Витька её почти не замечал. Однажды, вернувшись от Шикиных, я даже  расплакалась.  Как  несчастная Алина живёт с таким лицом, как по несколько раз в день смотрит на себя в зеркало? Сколько ей в школе доставалось от детей: унизительные прозвища, насмешки… И кому она будет нужна, когда Лёша её бросит?

       - Ты не смогла смолчать, высказала им всё, что думаешь по этому поводу?

       - Язык мой — враг мой, — вздохнула Ира. — Но тогда я очень спокойно похвалила Алину Лёше: сказала, что у неё добрая душа, что она была рядом с ним в тяжёлое время, что такую девушку надо ценить. Он посмотрел на меня, как на дурочку, и молча отошёл.

       - Ну, для разрыва отношений причина, наверное, не достаточная, — возразила я.

       - Я  причины в порядке возрастания значимости излагаю. Вторая —  Лёшина учёба. В зимнюю сессию  зачёты и «тройки» я ему выпросила.  Рассказывала преподавателям про трагедию в семье, привирала для жалости: Лёша не ест, не спит — переживает, от бабушки  скорая помощь не отъезжает. Летняя сессия у заочников на последнем курсе в мае. Снова подходила к каждому преподавателю, теми же словами  рассказывала о болезни и смерти Нины, о том, как разбился на машине Паша, что бабушка чуть не при смерти (а она в деревне огород сажала), что бедный Лёша и за бабушкой,  и за отцом ухаживает (а Лёше машину купили, он на ней мотался до полуночи,  в учебники  не заглядывал). Перед самыми  госэкзаменами выяснилось, что у него задолженность аж со второго курса — какая-то математическая дисциплина, а он (голову на отсечение дам!) и таблицы умножения как следует не знает. Преподавательница пожилая, строгая, очень порядочная. Как её умолить-упросить?  Со смерти Нины и Паши уже восемь месяцев прошло, мог бы, кажется, Лёша и поучить хоть что-нибудь. Но Майя Петровна, примчавшаяся по такому случаю из деревни, просила, чтобы оценку Лёше поставили даже без его присутствия, чтобы я взяла зачётку, сходила  к преподавателю, а вечером принесла зачётку с заветной «тройкой».

       - Странные у них понятия об отношениях секретаря деканата  и профессора, — отметила я.

       - Странные — не то слово!  Ты слушай дальше. Майя Петровна сказала, что понимает: за помощь нужно платить. И для передачи преподавательнице вручила пакет, который я  автоматически положила на диван и тут же про него забыла. Вспомнила только на следующий день и решила посмотреть, на какой магарыч разорилась Майя Петровна. А теперь держись крепче! Пакет был новогодний — с ёлкой, скачущей тройкой и ещё чем-то подобным — изрядно  потёртый, а в нём —  дешёвые «Воронежские» конфеты. Коробка какая-то неновая, помятая, так что я поискала дату изготовления. Увидела и буквально затряслась: срок годности  истекал через месяц, то есть конфеты сделаны прошлым летом, когда и Нина, и Паша были живы.
      Я купила хорошее итальянское вино, большую коробку Бабаевских «Ассорти», банку кофе,  положила  в тёмный,  неприметный пакет. В двадцатый, если не больше, раз пересказала в подробностях трагедию Лёшиной семьи, не уточняя, что случилось всё в прошлом году. Преподавательница «нарисовала» в зачётке «удовлетворительно», я повесила пакет на спинку её стула и, сгорая от стыда, проклиная наглеца Лёшу, а заодно и себя, старую дуру, согласившуюся из-за него позориться, чуть ли не побежала домой. Взяв  новогодний пакет с прошлогодними конфетами, поднялась на пятый этаж и вручила зачётку Майе Петровне. Следом вернула  её пакет со словами, что такие конфеты лучше никому не дарить, а то, что надо, я купила сама и достойно отблагодарила преподавательницу.

        - Ну и  как  Майя Петровна восприняла такие слова?

        - А никак. С непробиваемым лицом взяла зачётку и пакет. Я  попрощалась и ушла, не услышав даже «спасибо».

        - Вино-конфеты, небось, на последние купила?

        - Почти, — подтвердила Ира.

        - Думала, что Майя Петровна предложит вернуть потраченные деньги?

        - Даже не сомневалась в этом. Я бы денег, наверное, не взяла… Хотя — не знаю: мы тогда с Наташей почти на одной картошке деревенской жили… В общем, выпросила я Лёше и на госэкзаменах «тройки». Все преподаватели на индустриально-педагогическом уже знали про его горе, сочувствовали. Так вот и получил он свой диплом, а я перекрестилась. Конечно, в память о Нинке я должна была ему помочь, но чтобы вообще ничего не знать и не учить, как Лёша, это уже ни в какие рамки не лезет.

        - Он, наверное, искренне считал, что если ты работаешь в институте, то у него там всё схвачено?

        - И он так считал, и Нинка с Виктором, и Майя Петровна. Когда я пыталась их переубедить, объяснить, что моё место в институте более чем скромное, мне  не верили.  А когда Лёша получил диплом,  перестал  со мной разговаривать,   отвечать на мои вопросы, только здоровался и уходил. К тому времени я начала понимать твоих родителей, разругавшихся с Шикиными.

        - Мои родители, вообще-то,  с Шикиными не ругались, они просто перестали их замечать. Ты же прекрасно знаешь, что Майя Петровна клеветала на меня.

        - Ну уж так и клеветала! — не согласилась Ира. — Сказала что-то там… Сказать можно всё  что угодно.

        - Нельзя.

        - Что нельзя? — не поняла Ира.

        - Говорить всё что угодно нельзя.

        - Ну, базар лучше, конечно, фильтровать. Только получается не у всех. Ты вот себе на уме: сдержанная, слова лишнего не скажешь. А я открытая.

        - «Ибо от избытка сердца говорят уста», — процитировала я.

        - Правильно: что человек думает, то и должен говорить.

        - Христос не это имел ввиду.

        - А что же?

        - Ну, если грубо, то когда в душе и в сердце человека кипит дерьмо, то это дерьмо будет выплёскиваться через его слова.

        Ира замолчала, лицо стало недовольное, но задумчивое.

        - Ладно, — сказала она наконец, — слушай дальше. Через год после смерти Нины, на следующий день после поминок, ко мне пришла Майя Петровна. Сказала, что её дочу уже не вернёшь, но будет хорошо, если я выйду замуж за Виктора. Я от неожиданности дар речи потеряла, а она, решив, наверное, что моё  молчание — знак согласия, стала развивать свою идею. Я одна, Виктор теперь тоже один, да и Лёшей руководить надо, и когда мы с Виктором поженимся, то она будет за всех спокойна. Виктор, по её мнению, только выглядит умным, на самом деле — дурак дураком, и, если мы с двух сторон на него надавим, быстро сдастся. Помню она ещё пословицу такую интересную привела, я её тогда в первый раз услышала: дурак что пустой мешок, что наложат, то и несёт. В общем,  выпроводив Майю Петровну, я дала себе слово больше никогда не переступать порога их квартиры. Только «здравствуйте», «как поживаете», «до свидания» —  и всё.

       - А мне казалось, что ты тогда очень хотела выйти замуж — перебила, не сдержавшись, я.

       - Правильно: как и всякая нормальная женщина. Быть единственной, любимой, желанной. Но не на Майю Петровну впахивать! И не позволять ей мною манипулировать! Ты же помнишь, как за месяц до свадьбы от Лёшки сбежала невеста? А  почему? Потому что Майя Петровна требовала, чтобы все выходные они проводили на огороде.  Там одна Алина безропотно пахала (бедная девчонка: Лёшка ведь её выгнал). А Вика, как только они поженились, быстро всё расставила по своим местам. Майя Петровна раза два в месяц в Воронеж приезжала: поруководить в семье внука. Так Вика через полгода увела Лёшу жить к своим родителям. Лёша бабушку часто проведывает, а Вика ни ногой. Ну и ещё: через несколько месяцев после смерти Нины я поняла, что у Витьки есть женщина.

       - Ты её видела?

       - Не видела. Но видела на Витьке белые наглаженные рубашки, видела, какой он холёный, ухоженный. Нинка мне постоянно жаловалась, что он может, не задумываясь, светлые брюки в дождь надеть или свитер шерстяной в жару напялить. А уж про то, чтобы брюки или рубашку самому себе погладить, и речи быть не могло. А тут наглаженный, выбритый, надушенный. Ты же помнишь, как они с Ниной любили хороший парфюм? Спустятся с пятого этажа, а в подъезде потом  полчаса французские ароматы царят. Так вот через несколько месяцев после смерти Нины Витька опять стал выглядеть так, как выглядел при ней.  А последние годы он живёт один.

       - Сам говорил, или по рубашкам определила?

       - По запаху. О хорошем одеколоне уже речи не идёт. Рубашек он под свитера не надевает, свитера стирает редко… ну и запах соответственный: сала человеческого застарелого. Я недавно открываю дверь своей  квартиры и чувствую этот запах нестиранности. Ну, думаю, никак Витька от Майи Петровны спустился. Выхожу из подъезда и вижу его спину:  к машине своей  хромает.

      - У него с ногой что-то серьёзное?

      - Не с ногой, а  с позвоночником, — вздохнула Ира. — Надорвался в деревне, один за троих мужиков ворочая. Но теперь решился на операцию, весной должны делать. И ты знаешь, как будто не понимает, что это жадность Майи Петровны угробила ему позвоночник: почти каждый день бывает у неё, мамой называет. Недавно ей приезжали кардиограмму делать, анализы брали. Так Витька с такой радостью рассказывал, что и с сердцем у неё неплохо, и кровь в норме.

       - А в деревню, как я поняла, уже никто не ездит? — спросила я.

       - Да, усадьбу свою они уже четвёртый год как продали, когда у Майи Петровны с ногами проблемы начались. Её тогда перевезли в Воронеж, кое-как подняли на пятый этаж, с тех пор она ни разу не спускалась и я её не видела. Денег, кстати, за дом с землёй даже миллиона не получили, больше года пытались продать, а потом согласились на то, что давали, — девятьсот с чем-то тысяч. Поделили на Майю Петровну, Витьку и Лёшку, а как поделили — не знаю.

       - Так ты Майю Петровну и не проведывала?
         
       - Не хочу, — ответила Ира, — и заставлять себя не буду. Мне шестьдесят четыре года, так что имею право выбирать, с кем общаться, а с кем нет. Я как вспомню, сколько лет они меня использовали, сколько я втюхала людям их кроликов, индоуток, яиц… А сколько раз я уговаривала знакомых купить у них смородину или вишню, а потом оказывалось, что на рынке ягода стоила гораздо дешевле…  С Витькой встречаюсь и разговариваю, а Майю Петровну и Лёшу   видеть не могу. Хотя, знаешь, пока я в позапрошлом году не отказалась от домашнего телефона, Майя Петровна мне звонила, приглашала к себе, говорила, что помощь ей  не нужна, хочет просто увидеться, повспоминать. Но я не смогла себя заставить.

        - Признавайся: от домашнего телефона  из-за Майи Петровны отказалась? — спросила я и, чтобы немного разрядить грустную атмосферу,  легонько толкнула Иру плечом. 

        - Не из-за неё. И пользовалась  им мало с тех пор, как сотовый появился: я ведь то на работе, то в деревне, то вечером в гостях у кого-нибудь. И звонки людей вспомнивших через годы стали раздражать. Звонят ведь через пять лет не просто так. Вот и меня стали просить найти репетиторов детям, иногда люди, которым я когда-то дала свой телефон, а теперь уже и в лицо их не вспомню. Короче, вляпалась я с одной фитнес знакомой в историю.  Рассказать?

        - Да уж давай до кучи, — ответила я.
 
        - Ну, слушай. В середине двухтысячных, когда начались все эти ЕГЭ, потом ГИА, ко мне стали часто обращаться с просьбой найти хорошего учителя для подготовки к экзамену. У нас же  учиться в школе становится  немодно и непрестижно — нужны репетиторы. Я знакомила людей с коллегами, и все были довольны: родители и дети тем, что есть репетитор, учителя тем, что есть подработка.

        В позапрошлом году, осенью, на домашний телефон позвонила дама, с которой когда-то ходили на фитнес. Честно говоря, еле-еле её вспомнила: Люба, крупная, яркая брюнетка. Она похвалилась своим бизнесом — косметическим салоном — и попросила найти хорошего математика для сына. Я договорилась с Ольгой Петровной — немолодой сильной математичкой из своей школы, дала Любе её телефон и забыла об этом. В начале декабря Ольга Петровна  ворвалась в мой кабинет после уроков и устроила грандиозную разборку: Люба не заплатила  ни копейки. Договаривались, что будет платить за месяц. Когда месяц прошёл, Люба позвонила, долго извинялась, говорила, что в бизнесе проблемы, и обещала всё заплатить в конце следующего месяца, а потом и вовсе платить вперёд. Ольга Петровна прозанималась с мальчиком ещё месяц, после чего он перестал приходить, а Люба перестала брать трубку.

        Ольга Петровна обвиняла меня в том, что я ручаюсь за людей, которых не знаю. Наговорила много неприятных вещей, но пришлось выслушать: не свои же деньги ей, в самом деле, отдавать. Она, как я поняла, рассказала об этом случае чуть ли не всем в школе. Потому что в марте, когда я искала репетитора   для Машиной внучки, никто из математиков не согласился.

        А когда  по вечерам стал звонить какой-то пьяный мужик и требовать телефон Наташи, потому что ему надо с ней поговорить, я отказалась от домашнего  телефона.

        После второй чашки чая Ира разрумянилась и немного повеселела. Стала рассказывать о соседях по подъезду. На первом этаже три квартиры сдают,  жильцы часто меняются. В восьмидесятой живёт Генкина дочь, а сам он поселился у новой жены, третьей по счёту. После смерти Вали из семьдесят седьмой её сын второй год не может продать квартиру: верхний этаж в старой хрущёвке никого не интересует.

        - А знаешь, как наш дом называет Володя Белых? Последний приют стареющих лузеров!
   
        Я кивнула: про свою теорию Володя рассказывал. Все жильцы хрущёвок, по его мнению, лузеры — люди ничего не добившиеся в жизни и доживающие свой век в квартирах, которые когда-то при социализме заработали их родители.

        - Не знаю, как ты, а я с Володькой ругаюсь по этому поводу. Лично  себя лузером не считаю. Я всю жизнь честно работала, заработала пенсию, ни в чём не нуждаюсь. Да и дом наш не так уж плох: кирпичный, в центре города.
      
        - После капитального ремонта вообще выглядит как новенький, хоть ему и пятьдесят пять лет, — смеясь, продолжила я.
      
        - Пятьдесят пять лет для кирпичного дома не возраст, он ещё три раза по столько простоит. А вообще, Юлька, знаешь, как я рада, что мы снова будем жить в одном подъезде. Здорово ведь, когда на улице мороз, ветер, темнота, а ты спустился или поднялся на один этаж — и уже в гостях.

        Рада ли я была тому, что снова живу по соседству с Ирой? Ответом на   вопрос могло бы стать слово «отчасти». Но я, конечно, не произнесла его вслух. Да Ира и не ждала моего ответа. Она увлеклась своими предположениями об  отношениях Володи Белых и его молодой жены (представляешь: на семнадцать лет моложе!) и была довольна, что у неё есть слушатель.