Триста шагов по следам воспоминаний

1.   
    Где-то в средней полосе России, вблизи небольшого посёлка под названием Бурашево, с незапамятных времён разместилась психиатрическая лечебница -пансионат, – отгороженный, аутентичный мир, населённый пациентами с утраченными личными судьбами,  приведённый существующими правилами и распорядком дня к единому знаменателю и подчинённости в хорошо отлаженной  внутренней иерархической системе.
   
    В правом крыле довольно ветхого помещения располагалось отделение для особо неуравновешенных; левая часть служила пристанищем для пациентов тихих, отстранённых, погружённых в собственные ощущения и переживания. Буйные, чаще всего, заканчивали плохо, а «леваки», как называл их между собой медперсонал, селились надолго: лечение шло трудно и считалось  малоперспективным. Государство тратило деньги на содержание и лечение тех и других, правда, везло не всем.  Примеры полного выздоровления хоть и  описывались в научных журналах, но на практике жизнь вносила свои коррективы, тем более что и вне стен лечебницы неучтённые случаи душевных заболеваний встречались  у некоторых бедолаг без каких-либо изъятий и ограничений.
    
    Кира Михайловна по местным меркам слыла старожилом; давно можно было бы  её и выписать, да забрать некому. Палатные медсёстры поговаривали, что сын примерной больной живёт где-то за границей и время от времени присылает неплохие деньги то на ремонт пансионата, а то и лично – в адрес руководства для снятия лишних вопросов.
    В столовой, во время завтрака объявили новость. Для занятий и проведения досуга в лечебницу привезли настольные игры и спортинвентарь. Все, желающие разнообразить свободное время, приглашаются в подсобное помещение старшей медсестры.
 
  – Проходите, товарищи отдыхающие, смотрите, выбирайте, – призывным голосом сказала Люсьена Петровна, обращаясь к пациентам,  с опаской заглядывающим в проём двери.
   
   Психотерапевт Генрих Львович  Куперман, – «наш целитель», как подтрунивали над ним  медсёстры,  – невысокого роста, лысеющий, с толстой золотой печаткой на мизинце настаивал  на том, чтобы персонал лечебницы называл больных «отдыхающие», дескать, «пусть  не зацикливаются на своей болезни, а считают себя  временно прибывшими в санаторий для прохождения лечебных процедур и поправки здоровья».
   Такой психологический подход возымел положительное действие. По поведению пациентов скоро стало понятно, что  они чувствуют себя вполне уверенно и надёжно  под присмотром   опытных врачей.  В случае неадекватных поступков звучала угроза, что «путёвка» может закончиться в любой момент  и тогда, нарушающий распорядок,  в два счёта вылетит из пансионата. Те, кто вели себя покладисто «отдыхали» здесь долгие месяцы и даже годы.   
   
    Иной раз сотрудники посмеивались, наблюдая со стороны, как двое сосредоточенно передвигали фигуры на шахматной доске или кидали кубик, не догадываясь о существующих правилах игры. Тем не менее, игроки допускали в свой, с трудом поддающийся осмыслению происходящего, мозг возможность победы или проигрыша. Игра заканчивалась, и тогда кто-то  тихо плакал,  – это текли слёзы очищения, – другой, тайком хихикал и радовался, что удалось обхитрить противника,  восторгаясь своей заслуженной победой. Скандалы были редким явлением исключительно по причине того, что строгая  Люсьена Петровна громогласно напоминала  играющим:  «смотрите,  путёвка может скоро закончиться и тогда…»
      
    Кира Михайловна интуитивно чувствовала некоторое смятение, поглядывая на сложенные на двух столах коробки с  пластилином, шахматами, шашками  и другими играми… Её взгляд задержался на мрачной картинке  осеннего пейзажа. В углу на крышке красовалась цифра 300. Пазлы… что-то она о них слышала, кажется, нужно сложить мозаику из множества фрагментов рисунка, состоящего из отдельных кусочков картона различной формы.
    Заметив робость женщины, Люсьена, как заправская продавщица магазина, бойко, с азартом предложила «товар»:
    – Не стесняйтесь,  Кира Михайловна, попробуйте пазлики в картинку сложить, а не получится, так назад принесёте, что-нибудь другое для вас подберём…

2.    
    Солнце пробилось прямыми лучами сквозь чистое стекло и улеглось ярким прямоугольником на байковом одеяле аккуратно застланной постели. За время долгого пребывания в лечебнице Кира Михайловна изучила комнату до сантиметра. Две кровати и две тумбочки, встроенный шкаф для белья и одежды, небольшой стол у окна, два стула…в общем, ничего лишнего.
   
    Палата на двоих… Но, после выписки  молодой, гиперактивной,  смешливой соседки Лизы, в объёме тёплого пространства палаты теперь пахло одиночеством.
    Кира Михайловна положила коробку с пазлами на стол и прикрыла  салфеткой – на завтра: так, маленький ребёнок откладывает сладкое на потом.
   
    После ужина время подталкивалось закатным солнцем к завершению дня. Бледные светлые полосы переместились сначала на откосы высокого окна, а затем поплыли в  движении, незаметном глазу, и через какое-то время исчезли в сумерках  густого с редкими просветами сада.
   
   – Кирочка Михайловна! Давление, температурку  мерить будем? – с игривой интонацией в голосе спросила вошедшая  в комнату Ольга – медсестра с большим опытом работы и странной способностью отстранённо принимать  своих подопечных за детей старшей возрастной группы детского сада. Она могла  и подбодрить и пожурить незлобивым тоном воспитательницы-опекунши, но, сколько искреннего заботливого участия  было в этом отношении, а сколько профессионального подхода, – таким вопросом, впрочем, никто не задавался.
 
  – Я мензурочку с таблетками оставляю на столе… примете на ночь, хорошо?
 
    Кира Михайловна чувствовала себя превосходно и поэтому отказалась от рутинной процедуры. Хотелось поскорей улечься в постель,  удобно подоткнуть под голову подушку, согреться и, как всегда,  с удовольствием погрузиться в невнятные размышления, предаваясь отрывочным воспоминаниям о  событиях отдалённого прошлого.
    Привычный шум регламентированной жизни пансионата ещё час-другой слышался в коридоре: шаги, передвижение каталки, звон металлической посуды, голоса дежурных медсестёр…Постепенно всё стихло. Кира Михайловна любила это время, когда чувствуешь, что там, за дверьми  идёт обычная жизнь, но здесь, в наступлении ночи,  в одиночестве,  запускается размеренный ход новой реальности вне пределов досягаемости чужого присутствия.
   
    Воспоминания посыпались горохом… Сначала мысли имели одинаковый размер и обличие. Связи между ними были утрачены, но эмоции сохранились. Казалось, именно они поддерживали прежнюю жизнь чувственной глубокой натуры и тормозили нежелательные процессы медленного угасания живительного источника её пребывания на этом свете. Требовался капельный полив… Постепенно, в мысленном хаотическом потоке  Кира Михайловна  нащупывала опору, зацепку  и тогда приходило умиротворение и понимание некоей упорядоченности  в  полудремотном расслабленном состоянии  её сознания.
   
    В своей зыбкой памяти она привыкла пробираться сквозь дебри разных событий, – то мелких, не значимых, то ярких, важных, – мелкими шагами.  С течением времени, в  жизни Киры многое затёрлось, заретушировалось, утратило  краски, глубокий смысл и значение. Воспоминания  всплывали одно за другим, как останки тяжёлых  древних парусников, поднятых со дна моря – свидетельств ушедшего времени, бурного, яркого и животрепещущего... Это не было ностальгией или сожалением о прошлом. Просто прежние цвета, запахи, чувства,  азарт, аппетит и вкус к жизни утратили особую насыщенность, концентрированность, и теперь всё представлялось чем-то искусственным и суррогатным. Не утратилось лишь одно – желание оживить …
 
3.
    Утро, завтрак, процедуры…
    Уборщица и, по совместительству, санитарка –  Евдокия Прыть толкнула дверь и бесцеремонно загремела ведром и прочим инвентарём: шваброй, тряпками, средствами для уборки помещений. Фамилия Прыть совсем не подходила к её грузной фигуре из-за внушительного размера груди, широких бёдер  и полных ног, имеющих форму традиционно называемую «бутылочками». Но, как часто бывает, именно такие, не слишком привлекательные, особы обладают необъяснимым обаянием, свойственным экстравертам: её весёлый заводной характер притягивал особой энергетикой.           Остроумной она была невероятно: это выражалось в изобретении  многочисленных словечек и высказываний с привкусом матерщинки.  Начальство материться запрещало, а Куперман посоветовал, что «будет гораздо лучше, если просто петь какую-нибудь песню, чтобы в присутствии пациентов  не слетало с языка что-нибудь пошленькое».
   
   С тех пор в репертуаре Евдокии появилась и прочно засела грустная песня.
«Миленький ты мой,
Возьми меня с собой,
Там, в стране далёкой
Буду тебе женой….»
   
   Она пела вполголоса, душевно, проживала каждую строку, как собственную любовную историю, но самое примечательное было в том, что Евдокия каждый раз придумывала новый вариант завершения строки: «там, в краю далёком, буду тебе женой,..сестрой», как по тексту, но потом шло  самодеятельное – «снохой, тоской, весной, святой, звездой» и, наконец – «вдовой».
   
   Закончив уборку, Евдокия проветривала комнату и, продолжая напевать, перемещалась со своим скарбом в соседнюю палату… А Кира Михайловна оставалась с навязчивой мыслью: тоже страстно хотелось  подобрать подходящую рифму, но почему-то ничего поэтического на ум не приходило. С горечью думалось:  «лучше бы уж она на песни Валерия Ободзинского переключилась…»
   
   Кира Михайловна придвинула коробку с пазлами и, не всматриваясь в картинку-фотографию, которую предстояло сложить, медленно погладила пальцами её глянцевую поверхность: так слабовидящий с помощью рельефно-точечного шрифта пытается  представить рисунок изображения.
   
   Она вывалила из коробки кусочки картона на стол. Любопытство росло.    Разглядывая разноцветную груду, напрягла память: «что же  с ними нужно делать в первую очередь… а, кажется отобрать  сначала те, у которых есть срез по прямой линии –  из них получится выложить рамку».  Тонкими пальцами она бережно обводила по контуру каждый пазл, чувствуя  его плотность, изгиб и гладкую поверхность… «начну, пожалуй, с неба, – это самое сложное» –  подумала она, отбирая пазлы с разными оттенками голубого.
 
 ...Внезапно хрусткий, словно оскольчатый перелом, звук удара в стекло заставил её вздрогнуть от неожиданности.  Голубь  за окном панически вспархивал крыльями, мелко перебирал лапками, съезжая по наклонному жестяному подоконнику, издавая царапающие звуки, но,  зацепившись, наконец, за какой-то маленький выступ на краю, постепенно успокоился и присмирел. Кира Михайловна подошла ближе, с недоверием разглядывая непрошеного гостя. Тот, почувствовав внимание, вдруг преобразился; игрушечные, как будто пришитые к мягкой ткани головы, стеклянные глазки высокомерно прикрылись наполовину веками; гладкое оперение обрисовало широкую грудку;  всем своим видом он демонстрировал собственную значимость.
   
   Глубокие бреши,  словно пробитые кулаком в толще серого слоя низкого неба,   манили голубыми проёмами. Там, наверху, было светло и безопасно.  Внизу по тротуару, обходя выбитые, перекошенные с зимы плитки,  медленно шла повариха из соседнего корпуса; опираясь на палку, она опасалась ступить в сторону на грязную обочину.
   Невидимые порывы ветра раскручивали пустую  карусель.

4.
    Полукруг неба сложился довольно быстро. Это воодушевляло.   Рисунок на коробке заманчиво призывал  смело включать воображение: мокрые,  опущенные, словно усталые руки, ветки деревьев; дорожка, уходящая вглубь сада; старая скамья на берегу небольшого озерца… «Придётся помучиться, – размышляла Кира, – слишком много похожих оттенков коричневого, стального, тёмно-зелёного»…
   
    Время от времени в голове складывалось ощущение «tabula rasa»,    –  состояние, когда пустота заполняла внутри всё пространство. И тогда Кира Михайловна бесцельно перебирала пазлики, не понимая, зачем она держит эти картонные  кусочки в  руках. Пробовала прищуривать глаза, напрягать зрение и даже слух, но тщетно: никаких намёков на жизнь… Пальцы сами по себе машинально пристраивали одну фигурку к другой. Случалось,  они укладывались в вырезанные углубления легко и без усилий: так скрипка плавно ложится по контуру в футляр. В такие моменты возникало чувство правильности и равновесия, а сердечная пустота постепенно заполнялась удовольствием.
   
    Евдокия, напевая,  усердно возила под столом шваброй, с намотанной на неё серой тряпкой.  Поднимая два, упавших на пол пазла, она с иронией произнесла:
  – Кира Михайловна, видать, потеряли  вы эти свои штучки, я их чуть в мусорку не скинула… а картинка-то без них, наверное,  не получится!
  – Ой, спасибо тебе большущее, Евдокия! А и не заметила, что их не хватает… Твоя правда! Тут ведь как: если хоть одного пазлика  не достанет, то все мои  труды будут напрасными,  – улыбаясь, обрадовано ответила Кира.

    А много лет назад...

  ...Его письма вошли, ворвались в её жизнь практически без спроса, не оставляя выбора для раздумий и возможности сопротивления.  Они словно укутывали  её плечи тёплой шалью в холодное время года или непогоду;  летней порой  охлаждали в жару; поили, утоляя жажду и, главное, питали  голодную, истощённую душу. Кира принимала это внимание с благодарностью, не думая о последствиях, об этом омуте, магнетизме или ещё каких-либо приметах искушения.
   
     Порой, казалось, что их разговор сопровождала тихая, медленная мелодия, и тогда оба чувствовали совпадение сердечных ударов; готовность принять эту нереальность такой, какой выражали слова и смысл сказанного.
    Время шло, они продолжали писать на разные темы, перескакивая с одной на другую, почти взахлёб, порой, слишком эмоционально; потом успокаивались, прощали друг друга за несуществующую вину.  Часто, сказанное имело подтекст. Эта двусмысленность волновала… Оба удивлялись неустанному желанию говорить друг с другом. Вне зависимости от маятниковости, цикличности, перепадов в настроении, всё возвращалось на круги своя.
   
    Иногда наступало прозрение, и взамен вновь приходило осознание, что всё в последний раз. Необыкновенная тональность в отношениях  разогревала забытые ощущения, когда сердце идёт на взлёт, когда в письмах рукой ведёт безрассудство и придумываешь тысячу оправданий тому, что происходит, от чего не можешь отказаться... Умом понимаешь всё, но сердцу противиться не в силах. Иногда предательское чувство вины грозило перейти в решимость оставить переписку. Задаёшь себе вопрос: почему? Разве можно превратить свою душу в золу? Сжечь всё и развеять по ветру  все  письма, –  средоточие мыслей, надежд и ожиданий... Нет, она  хотела быть собой, не быть рядом с собой, а собой. Казалось:  жизнь итак, высчитана до гроша, но в то  же время, не хотелось знать каков будет финал...
   
    Кира уже не смотрела на образец осеннего пейзажа,  размещённый на верхней части коробки.  Пазлы, как  задуманный вариант ровно укладывались по контуру… Но, что-то не сходилось.  Её сердце учащённо билось от непонимания. Интуитивно, она подозревала, что, в конце концов, получится то, что многие годы мучило её и дразнило. Воспоминания постепенно трансформировались в мистический образ…

5.
    Ольга протянула руку к включателю, но передумала; чтобы не будить Киру Михайловну тихо прошла к столу и поставила ближе к краю мензурку с таблетками. Падающий из коридора в проём двери  свет,  прямоугольником лёг на часть сложенной картины. «Да-а-а… что-то не получается  у неё… ветки деревьев перепутались и похожи на  шевелюру поседевших волос, а кусочек озера, вроде как, – на серый зрачок глаза… Ладно, пусть комбинирует дальше, всё-таки хорошо, когда хоть чем-то полезным голова да занята…» – подумала  Ольга.
   
    Кира Михайловна проснулась давно и теперь наблюдала, как медсестра склонилась над столом,  и внимательно рассматривает  её «творение» из пазлов. «Только бы ничего  случайно не задела, не нарушила, а то придётся начинать всё сначала!» – заволновалась Кира.
   
    Рассвело. До завтрака оставалось полчаса.   
    Кира  почувствовала острое желание вновь заняться  выкладываем картины, оставленной с вечера в том виде, когда  уже непреодолимо клонило ко сну. Набросив халат, она подошла к столу и  слегка поворошила лежащие в углу коробки пазлики, ожидающие своей очереди. Мелькнула мысль: «пусть это никогда не заканчивается!» Интуитивно она боялась одиночества, которое вернётся и настигнет её в тот момент, когда будет пристроен последний пазл. Пугало холодное пустое пространство, свободное для течения тоскливых мыслей, которые не дают душе ни тепла, ни спокойствия.
 
    К исходу следующей недели Кира  в своём мучительном занятии не продвинулась ни на шаг. Она пыталась сосредоточиться на отдельных фрагментах  предлагаемого изображения, но ничего не получалась.  Совершенно странным образом пазлики застревали, цеплялись друг за друга краями и не хотели ложиться на правильное место. Казалось, они сопротивлялись и желали самостоятельно устраиваться только по известному  им одним контуру. Они настаивали, спорили с Кирой, заманивая её в ловушку, из которой не существовало выхода. Кира Михайловна вздыхала, тёрла  виски  влажными от волнения ладонями, то и дело вставала, подходила к окну или выходила в коридор, пытаясь отстраниться от навязчивых мыслей…
 
    Встретившая  её старшая медсестра поинтересовалась:
  – Ну, Кира Михайловна,  как ваши дела? Я уж вас не беспокою, но интересно, получилось ли что-то с пазлами? 
 –  Да вот, мучаюсь ещё…  – со смущением ответила она.
    
    Настольная лампа, которую Кира Михайловна выпросила у сестры-хозяйки, ровным кругом освещала «поле сражения». Пазлы подступали и сжимали рисунок со всех сторон, оставляя свободной лишь центральную часть, для завершения  общей картины.  Кира  решила не сопротивляться и  уже складывала кусочки картона так, как они «хотели» – произвольно и легко. В голове вдруг зазвучало «Болеро»… Ритм постепенно нарастал и не давал никакой передышки движениям. Руки метались… «ни о чём не думать!»…Наконец, под последние оглушающие  аккорды гремящей музыки она уложила последний пазл. Тишина. Кира перевела взгляд на перевёрнутую пустую крышку коробки, где ещё несколько минут назад лежал десяток оставшихся  пазлов…
   
    Она немного отстранилась, чтобы посмотреть, что  же получилось… То, что она увидела, её ошеломило. На неё смотрел Он. Это было его лицо! Портретное сходство  не вызывало ни малейших сомнений, всё было очевидным: правильные пропорции знакомых черт лица; волосы, с лёгкой проседью; строгий взгляд серых глаз; красивые губы… Кира почувствовала приступ невероятного волнения… «Не может быть! Этого просто не может быть!» Она вскочила, не замечая, как упал   отодвинутый стул,  метнулась к умывальнику, набрала в ладони ледяной воды, сделала большой глоток, омыла лицо. Резко заломило зубы и перехватило дыхание. Прижав руку к груди,  она стала медленно оседать на пол… в последний момент попыталась  ухватиться за край раковины, но пальцы скользили и не давали  никакой возможности удержаться…

 
 ...Там далеко, далеко в прошлом  шёл снег. Разноцветные лампочки качались на ветру и освещали ледяную площадку катка. Все – и взрослые и дети – неслись по кругу; тот, кто отставал, особенно из младших, сталкивался с бегущими позади… Тогда образовывалась «куча-мала».  Счастье было одним на всех и, казалось,  не закончится никогда. Ритмичная музыка подогревала настроение. В радиорубке знали запросы публики и ставили, в основном, хиты: популярные песни и мелодии советской и зарубежной эстрады… И вдруг зазвучала грустная мелодичная песня. Она казалась совсем неуместной в этой шумной атмосфере всеобщей радости. Над катком повисла непривычная тишина; лишь  порывистый ветер  метался,  вихрями кружился над головами и уносил в холодную неизвестность слова печальной  истории  отверженной Любви ... 
«Миленький ты мой,
Возьми меня с собой,
Там, в стране далёкой
Буду тебе женой.
Милая моя,
Да взял бы я тебя,
Но там, в стране далёкой
Есть у меня жена…»