Великий авантюрист 3

  IX.
 Избавившись от живого груза и получив огромный куш в виде золота и драгоценностей, Хоукинс отправился к берегам Кубы, чтобы, обогнув ее, выйти в Атлантику. И тут на эскадру обрушился страшнейший тропический шторм! Он продолжался четыре дня, до предела истрепав корабли Хоукинса. Когда тучи рассеялись, и лучи яркого солнца вновь позолотили гребешки синих волн, взгляду Джона предстало печальное зрелище: его корабли с измызганными парусами и изорванным такелажем походили больше на избитых голодных бродяг, чем на готовую к бою эскадру. Особенно досталось старичку «Иисусу из Любека» - флагман еле держался на воде, отчаянно скрипя разошедшимися досками палубного настила и расшатанными до предела мачтами, а во внутренних помещениях корабля на качке свободно гуляли волны пробравшегося в трюмы моря...
 - Джон! Не пора ли нам избавиться от этого гнилого гроба, пока он не утонул сам? - предложил Френсис Дрейк, за время похода ставший постоянным собутыльником и большим приятелем адмирала. - Ведь если эта лоханка развалится на отдельные доски при ударе хорошей волны, она утащит на дно весь свой экипаж, а заодно и драгоценности!
 - Я бы с удовольствием отправил это корыто к русалкам, - отозвался Хоукинс, опрокидывая в рот кружку эля и закусывая его горстью квашеной капусты, уже явно начинавшей припахивать тухлятиной. - Но «Иисус» включен в экспедицию самой королевой, он является ее собственностью. Представляешь, как я буду выглядеть при возвращении, когда мне придется докладывать Ее Величеству, что целы все корабли, кроме королевского! Нет, нужно его отремонтировать и тащить с собой до самого Лондона...
 - Адмирал! На горизонте три «купца» под испанскими флагами! - ворвался в каюту Хоукинса вахтенный офицер. - Они еле плетутся. Наверное, загружены товарами до самой верхней палубы...
 - Боевая тревога! Приказать «эспаньолам» остановиться, а при сопротивлении взять их на абордаж! - последовал немедленный ответ.
 Но бедные «эспаньолы» и не думали сопротивляться. Как только первое ядро плюхнулось в воду перед форштевнями купцов, те сразу же спустили паруса, и покорно закачались на пологой волне.
 Хоукинс был с капитанами испанских судов очень любезен, но сквозь эту любезность явственно просвечивал плотоядный оскал хищника, ждущего только повода, чтобы разорвать своих «гостей» на части. Почуявшие это испанцы были очень предупредительны:
 - Ах, вы сильно пострадали от вчерашнего шторма? Мы советуем вам отправиться для ремонта в бухту Сан-Хуан-де-Улоа, что у города Вера-Круз... Она совсем недалеко, мы готовы проводить туда доблестного английского адмирала... Какой груз мы везем? О, ничего интересного... Разве это товары?.. Так, себе, пустяки... Наш груз не стоит того, что вы сможете найти в бухте Сан-Хуан-де-Улоа! Как, вы не знаете, что находится в той бухте?! Да туда свозится все серебро, добываемое в Мексике! Это десятки, сотни тысяч песо! Они скапливаются в бухте накануне прихода Серебряного флота, галеоны которого и отвозят серебро в Испанию. Кстати, именно сейчас в Вера-Крузе ожидают прибытия флота. Так что, серебра в бухте должно быть заготовлено огромное количество...
 - Решено! - рявкнул заинтересовавшийся сведениями о грузе серебра Джон Хоукинс. - Идем ремонтироваться в эту самую, как ее... Сан-Хуан-де-Улоа!..

  Х.
 Вход английской эскадры в бухту Сан-Хуан-де-Улоа был встречен с радостью: все население Вера-Круза высыпало на берег, размахивая цветами и шляпами. Над беснующейся толпой гремела торжественная музыка. Однако внезапно музыка смолкла, а толпа настороженно стихла - испанцы разглядели флаги на мачтах пришедших кораблей. Вместо давно ожидаемых галеонов Серебряного флота, которые должны были привезти жителям оторванного от жизни Испании города новости и письма родственников, у прибрежной полосы бросали в воду якоря корабли нечестивых английских протестантов!
 Хоукинс в беседе с вице-королем Мексики доном Педро де Авилесом был крайне вежлив и предупредителен:
 - Ваша светлость, нас ничуть не интересует серебро, собранное в казне города. Мы хотим только отремонтировать свои корабли и пополнить запасы продовольствия. Между вашим королем и моей королевой заключен мир, и я совершенно не собираюсь ставить этот мир под угрозу...
 Вице-королю ничего другого не оставалось, как ответить любезностями на любезности Хоукинса. Тем более, что из окна своего дворца он хорошо видел, как английские моряки вытаскивали на островок, высившийся посреди бухты и контролирующий всю акваторию, крупнокалиберные пушки.
 Френсис Дрейк, поглядывая в сторону стоявшего неподалеку от вице-королевского дворца здания казначейства, аж подпрыгивал от нетерпения:
 - Ты посмотри, Джон! К казначейству один за другим подходят караваны навьюченных мулов! Представляешь, какой мы сорвем куш, если сейчас же...
 - Никаких «сейчас же»! - строго внушал Хоукинс своему нетерпеливому молодому приятелю. - Сначала ремонт и пополнение продовольствием. Только тогда, когда мы будем готовы к походу, можно будет вспомнить о запасах серебра Сан-Хуан-де-Улоа...
 Чтобы приготовиться к бою, англичане работали, как сумасшедшие, но завершить ремонт не успели: через два дня перед бухтой появились 13 галеонов Серебряного флота!
 Адмирал Франсиско де Лукан опытным глазом сразу же разглядел шесть чужих кораблей в бухте и пушки на островке, возле которых стояли канониры с дымящимися фитилями. Оценив ситуацию, адмирал доложил находившемуся на борту его флагмана новому вице-королю Мексики Мартину Энрикесу, что не сможет безнаказанно войти в бухту: все ключевые позиции в руках англичан, которые имеют возможность по очереди расстреливать каждый заходящий в порт галеон! И взбешенный присутствием в центре его новых владений флота противника, а так же нераспорядительностью и нерешительностью старого вице-короля, которого он должен был сменить, дон Энрикес вынужден был пойти на переговоры. В письме к адмиралу Хоукинсу вице-король давал слово, что беспрепятственно выпустит англичан из бухты, если те немедленно поспешат удалиться. В противном случае на кораблях Серебряного флота имеется тысяча солдат морской пехоты, чтобы с боем освободить гавань от нечестивых протестантов. Однако Джон был не из тех людей, с которыми можно было разговаривать в подобном тоне. В ответном письме Хоукинс прямо заявил, что не верит честному слову дона Энрикеса. А на угрозы испанца англичанин ответил так: «Если вы вице-король, то я представляю здесь свою королеву и, следовательно, такой же вице-король! И если у вас есть тысяча солдат, то я найду для своих ядер и пуль хорошее применение! Я впущу вас в гавань только при гарантии, что мои суда смогут беспрепятственно завершить ремонт, и перед уходом закупить продовольствие».
 Дон Энрикес был поставлен в патовое положение: после длительного плавания его усталым галеонам необходимо было немедленно войти в бухту для ремонта и пополнения запасов еды. Но войти в гавань нельзя, пока ее блокирует этот английский нахал! И вице-король Мексики пошел на обмен заложниками, чтобы подтвердить принятое соглашение...
 Испанский Серебряный флот наконец-то смог войти в гавань и пристать к берегу. Однако бухта Сан-Хуан-де-Улоа, видимо, оказалась слишком тесной для испанцев: их крайний корабль бросил свой якорь всего в двух десятках метров от крайнего в английском строю «Миньона»...
 Обеспокоенный сложившейся ситуацией Хоукинс непрерывно подгонял своих и без того работавших на пределе сил людей. О серебре бухты придется забыть - это и так ясно! Сейчас главное - завершить ремонт прежде, чем испанцы решатся на атаку. А то, что атака на англичан готовится, было видно невооруженным глазом! На берегу наблюдалось странное брожение и скопление вооруженных людей: сошедший на берег и принявший пост от предшественника дон Энрикес явно стягивал к берегу всех имевшихся у него в наличии мушкетеров и пикинеров. В узкое пространство, остававшееся между крайним испанским судном и «Миньоном» нагло втиснулся какой-то торговец, и его борта терлись с одной стороны об испанский галеон, с другой - об английское судно... Возмущенный действиями испанцев Джон послал письменный протест вице-королю, на который дон Энрикес ответил, что приказал прекратить все действия, вызывающие подозрения у его гостей. Скомкав письмо вице-короля, продолжавший нервничать Джон приказал своим людям быть настороже, а потом спустился в каюту, чтобы глотнуть эля и обдумать дальнейшие действия. И тут внезапно на берегу затрубили трубы, а по палубам соседних с «Миньоном» испанских кораблей загрохотали сотни башмаков!
 Обеспокоенный шумом Хоукинс поспешно выскочил на палубу - с кружкой в одной руке, с бутылкой в другой. Испанцы уже захлестнули «Миньон» живой волной, а самые резвые даже начали перебираться на палубу «Иисуса из Любека»...
 - Тревога! - громовым голосом заорал Хоукинс. - К оружию!
 Джон с ходу расплющил свой оловянный кубок о физиономию одного испанца, разбил бутылку о голову другого. Затем скрестил руки и одновременным рывком выхватил из поясных ножен шпагу и кинжал. Его шпага совсем не походила на те жалкие тощие вертела, которыми через сто лет изящно манипулировали всем известные мушкетеры. Шпага времен Елизаветы Английской больше напоминала облегченный меч и была способна одним ударом снести человеку голову или разрубить его до середины туловища. Да и кинжалы 16-го века по своим размерам ненамного уступали соседствовавшим с ними шпагам...
 - Предатели... Сволочи... Подонки... - рычал Хоукинс, размахивая своим оружием, словно ветряная мельница крыльями, и раздавая направо и налево сокрушительные удары, от которых в разные стороны летели руки и головы. - Ну, я вам покажу!.. Ну, я вам устрою!..
 На призыв капитана изо всех щелей «Иисуса из Любека» - словно потревоженные стада тараканов! - посыпались вооруженные матросы и солдаты. Ожесточенная схватка закипела по всей палубе флагманского судна. Это было одно из тех жутких кровопролитных сражений, что меняли ход истории; память об этих битвах до сих пор тревожит воображение военных историков...
 Шум стоял невообразимый: звон рубящих шпаг, лязг скрещиваемых кинжалов, скрежет сталкивающихся кирас, грохот пистолетных и мушкетных выстрелов - в упор! И рев, рев сотен луженых глоток... Орали все: кто от страха, кто от ярости, кто от боли... То здесь, то там за борт летели вытолкнутые с тесной палубы корабля люди, и вода, всплеснувшись вверх, навсегда смыкалась над их головами - тяжеленные кирасы тут же увлекали несчастных на дно... А под ногами дерущихся в лужах красной крови ползали раненные, и их стоны и вопли дополняли всеобщий ад!
 Бешеный напор осатаневших англичан сделал свое дело: палуба «Иисуса из Любека», сплошь заваленная трупами, очистилась от захлестнувших было ее испанцев. Озверевшие от крови и убийства моряки, отбросив врагов на палубу «Миньона», тут же полезли через борт вслед за ними.
 - Солдатам освободить «Миньон» от этих негодяев! - перекрывая грохот сражения орал сплошь забрызганный кровью и мозгами Хоукинс. - Матросы и канониры - ко мне!
 По его команде от толпы дерущихся стали отделяться разгоряченные схваткой моряки. Спотыкаясь о трупы, поскальзываясь в лужах крови, они бежали на зов своего командира.
 - Руби якорный канат! Ставь паруса! Шкипер - к рулю! Канониры - к пушкам! - ревел Хоукинс. - Приготовить брандскугели! Я им устрою! Я всех испанцев сожгу к чертовой матери! Да, чуть не забыл: заложников - в петли и на рею!
 Иззубренный в драке топор одним ударом рассек канат, оставив якорь на дне бухты. Быстрые ноги понесли матросов наверх - на реи, ставить паруса. Крепкие руки вцепились в тросы, разворачивая огромные полотнища навстречу ветру, а рядом со вздувающимися парусами уже болтались, дрыгая ногами, повешенные испанские заложники. От камбуза к орудиям гурьбой бежали канониры; в ведрах они тащили желтые угли - калить ядра, делать из них брандскугели... Вообще-то моряки не любили калить ядра: на качающейся палубе есть огромная вероятность рассыпать угли или уронить бранскугель – и тогда пожар на собственном судне обеспечен! Но разъяренному Хоукинсу уже было на этот риск наплевать – его «понесло», он хотел уничтожить врага любой ценой!..
 «Иисус из Любека» дрогнул и тронулся с места, отвалив от борта «Миньона», на котором продолжалась жестокая резня.
 - Испанский флагман! Идет нам наперерез! - указал рукой вперед шкипер.
 И точно: на пересечку курса «Иисуса» шел огромный, богато украшенный резьбой корабль с красными крестами во все паруса, с вице-адмиральским флагом на мачте. Ванты и палуба судна были усыпаны людьми, воинственно размахивавшими шпагами и палившими из мушкетов и аркебуз по судну Хоукинса.
 - Идет на абордаж! - проревел Хоукинс. - Ну-ну... Лево на борт! А ну-ка, канониры, врежьте этой сволочи по первое число!
 «Иисус из Любека» круто развернулся, оказавшись к испанцу правым бортом. Грохнул дружный залп: это разом грянули все орудия, обращенные к врагу, окутав корпус «Иисуса» белой ватой порохового дыма. В воздухе огненными кометами промелькнули раскаленные до вишневого цвета брандскугели. В следующий миг они с шипящим треском врезались в надстройки испанского флагмана и пронзили его насквозь, разнося вдребезги все, что попадалось на их пути, поджигая канаты, паруса и дерево... Одно из раскаленных ядер «Иисуса» попало испанцу точно в середину корпуса. Проложив себе дорогу сквозь пушки, толпы людей и переборки, этот шипящий брандскугель на излете вкатился... прямо в крюйт-камеру! Груды пороха, хранившиеся здесь, мгновенно вспыхнули... И через секунду мощный взрыв разорвал испанский галеон на тысячи отдельных досок!.. В небо поднялся огромный огненный столб, в котором кувыркались обломки мачт, горящие лохмотья парусов и сотни обоженных, изуродованных людей...
 Всю бухту заволокло огнем и дымом. В маленькой гавани, шириной всего в полмили, жестоко бились 19 судов. Они скользили по воде, пронзая своими пузатыми корпусами белые клубы порохового дыма, и посылали - в упор! - бортовые залпы во все, что оказывалось перед ними. В небе носились туда-сюда черные мячики чугунных ядер, во все стороны летели обломки досок, острая щепа, куски разорванных человеческих тел. Некоторые корабли горели, подожженные брандскугелями взбесившегося Хоукинса. В разгар сражения, прикрывшись стлавшимся по воде дымом, испанские солдаты проскользнули в нескольких крупных лодках на высившийся посреди бухты островок и в стремительной атаке с тыла вырезали всех находившихся там английских канониров. Развернув оставшиеся без прислуги пушки в сторону кораблей Хоукинса, испанцы открыли по ним уничтожающий огонь!
 Эти выпущенные с острова ядра решили исход сражения: и без того уже избитые испанскими галеонами, английские корабли стали тонуть один за другим. Первым ушел на дно изрешеченный, словно сито, «Ангел». Не успели моряки этого корабля попадать в воду, как двигавшаяся рядом «Ласточка» начала сильно крениться, зарываться оседающим носом в разводимую кораблем волну. От нее во все стороны с противным визгом разлетались острые щепки - ядра испанцев с острова кололи корпус «Ласточки», словно топоры дровосеков! «Божье благословение» жутко пылал. Пламя с ревом рвалось из чрева француза, жадно пожирая свисавшие с мачт вниз тросы и туго натянутые ванты. Бланд, понимая, что вот-вот займутся и паруса, торопливо довернул руль, направляя плавучий факел в сторону испанских судов. От удаляющегося огненного «Божьего благословения» к «Иисусу из Любека» неслись шлюпки французов.
 «Иисус» не останавливался, чтобы подобрать спасающихся. Он шел на всех парусах сквозь тяжелые облака порохового дыма, расстреливая в упор появляющиеся с разных сторон из дымовой завесы борта испанских галеонов. Канониры Хоукинса и их раскаленные ядра делали свое дело: от точного огня «Иисуса» тонуло уже четвертое испанское судно!
 И все же люди Бланда спаслись: в отчаянии, что могут остаться в плену у испанцев, жестокость которых в их католическом рвении была общеизвестна, матросы «Божьего благословения» сумели зацепиться баграми за бортовые украшения «Иисуса» и подтянуть свои шлюпки вплотную к корпусу двигающегося флагмана. Когда Бланд, хватаясь словно обезьяна за все попадающиеся на пути выступы и веревки, поднялся на заваленную обломками и трупами палубу «Иисуса», Хоукинс встретил его протянутой кружкой эля:
 - На, подкрепись! Ну и дело заварил с нашей помощью Господь Бог... Все летит к черту!
 Все действительно летело к черту: издырявленный выстрелами со всех сторон «Иисус из Любека» все больше оседал в воду, черпая ее уже своими орудийными портами. Корабль постепенно терял скорость и плавучесть. На нижней палубе матросы передвигались по пояс в воде, подавая наверх размокшие картузы с порохом. Мокрые картузы, естественно, не возгорались, и заряжаемые сырым порохом пушки замолкали одна за другой.
 - Все! Кончено! - махнул рукой Джон, подзывая сигнальщика. - Передай на «Миньон» и «Юдифь»: подойти к флагману, принять команду и грузы...
 Верткая «Юдифь» и освободившийся благодаря солдатам Хоукинса от испанцев «Миньон» тут же подвалили к борту тонущего «Иисуса». Казалась бы, нужно было быстрее переводить на них людей с флагмана и бежать отсюда как можно дальше... Но алчность пересилила: англичане прямо под орудийным огнем противника занялись перегрузкой товаров и ящиков с драгоценностями. Хоукинс, плюясь и чертыхаясь, пятиэтажным матом подгонял матросов, тащивших на своих плечах мешки, тюки, ящики и сундуки. Он не обращал никакого внимания на густо стлавшиеся над головой чугунные и каменные ядра, не глядел в сторону вылетающих за борт при ударах этих тяжелых «мячиков» людей. Его интересовали только тюки и сундуки:
 - Золото, золото тащите на «Миньон»... Придурок, брось свои вонючие пожитки! Живо вниз, за сундуками с дублонами! Если кто вместо драгоценностей потащит за собой свое барахло, я ему глотку перережу...
 И тут Хоукинса схватил за рукав Бланд:
 - Смотрите, адмирал... На нас идут брандеры!
 Все на палубе «Иисуса» онемели от испуга, уставившись вытаращенными глазами на два приближавшихся к ним небольших испанских корабля. По палубам судов бегали матросы, поджигая факелами торчавшие изо всех щелей фитили. За кормами кораблей гроздьями тянулись привязанные спасательные шлюпки. Это действительно были брандеры - суда-бомбы, начиненные порохом. Они сцеплялись в бою с кораблями противника, поджигались своей командой, а потом взрывались, разметывая в атомы и себя, и врага. Служили на таких судах добровольцы-матросы, братом которым был сам дьявол. Их жизнь зависела от везения - могут успеть сесть в шлюпки, а могут и не успеть... Но откуда же у испанцев взялись брандеры? Эти корабли не состоят в списках флотов и подготавливаются к бою уже во время боевых действий. Англичане не знали, что еще во время переговоров с Хоукинсом губернатор скупил у купцов два старых судна и приготовил их для будущего нападения на проклятых протестантов...
 У Хоукинса от увиденного зашевелились волосы на голове. Еще несколько минут - и все будет кончено. От сцепленных в единую гроздь «Иисуса», «Юдифи» и «Миньона» останется только черное облако над водой, из которого во все стороны полетят обломки и разорванные на части люди...
 - Всем оставить «Иисуса»! Живо на «Юдифь» и «Миньон»!
 - Руби канаты, черт с ним, с флагманом! Полный вперед! - заполошно кричал Джон матросам «Миньона», на палубе которого он уже находился, нервно оглядываясь на брандеры за кормой. «Миньон» и «Юдифь», набирая ход, устремились к выходу из бухты, благо, что никто из испанских кораблей уже не перекрывал подступы к выходу. Позади брандеры с хрустом врезались в борт английского флагмана, а через несколько мгновений оглушительно грохнул сдвоенный взрыв: это рванул порох на брандерах, раздирая в куски полузатопленного «Иисуса»...

  XI.
 Опаленные, изрешеченные, с огромными проломами в бортах, «Миньон» и «Юдифь» на всех парусах летели в сторону Англии - подальше от этой проклятой бухты Сан-Хуан-де-Улоа. Легкая, миниатюрная «Юдифь» все время обгоняла тяжело перегруженного пузатого «Миньона», и Хоукинс то и дело поднимал на мачте сигнал Дрейку: «Сбавить ход. Не отрываться». Когда же стало ясно, что погони испанцев в ближайшие часы опасаться нечего, английские корабли сошлись борт к борту, спустили паруса и закачались на пологой волне.
 - Как у вас дела на «Миньоне»? - прокричал с борта «Юдифи» Френсис Дрейк.
 В ответ Хоукинс только махнул рукой и во все горло помянул Господа Бога, его апостолов, а так же всех святых, грубо перемешав имена этих уважаемых субъектов с названиями различных деталей морского такелажа:
 - Мы перегружены сверх всякой меры. Все палубы плотно забиты людьми - как сельдями в бочке! И это не мудрено: на борту «Миньона» находятся экипажи трех кораблей, к грузу самого «Миньона» добавился груз «Иисуса»...
 - Да, я вижу... - отвечал Дрейк. - Вы так просели, что скоро начнете черпать воду своими орудийными портами. В таком положении «Миньону» никогда не добраться до Англии.
 - Значит, ты меня понял. Давай-ка, принимай к себе на борт часть груза и людей. Бери, сколько сможешь...
 Англичане вновь начали торопливо перетаскивать тюки и ящики с корабля на корабль, тревожно поглядывая при этом в сторону американского берега. Но парусов на горизонте не было видно - эскадра Хоукинса, погибая, нанесла такой урон испанцам, что сейчас у них все силы уходили на устранение повреждений...
 - Все! - крикнул Дрейк. - Я полон - под завязку! Извини, Джон, что не могу взять больше. Моей маленькой «девочке» и эта ноша едва по силам...
 - Спасибо и на том... Теперь беги со всех ног в Англию. Нас не жди. Сейчас каждый за себя. Кому повезет, тот и доберется. Ну, с Богом!
 - Удачи тебе, Джон, и не меньше семи футов под килем... До встречи!
 Моряки «Миньона» с тоской наблюдали за тем, как тяжело раскачивающаяся маленькая «Юдифь» удаляется, постепенно скрываясь за горизонтом. Их «Миньон» едва полз - груза и людей на нем оставалось по прежнему сверх всякой меры. Когда паруса «Юдифи» исчезли из глаз, Хоукинс повернулся к команде:
 - Где командир «Миньона»?
 - Убит в бою, - ответили матросы.
 - Ясно. Бланд, принимай командование судном. Через час доложишь, сколько человек на борту, чем мы располагаем для рейса. Боюсь, поход будет тяжелый...
 Ровно через час Бланд сообщил адмиралу, что по палубам «Миньона» бродит 200 человек. А продовольствия и воды на корабле совсем мало - во время стоянки из-за ремонта и неожиданного нападения пополниться не успели, во время же боя с тонущего «Иисуса» перегружали на «Миньон» золото, но не еду.
 Хоукинс в раздумье растрепал курчавившуюся на его скулах бородку, подергал себя за обвисший ус:
 - Собирай команду. Я буду говорить с людьми...
 Глядя прямо в лица своим матросам, Джон начал:
 - Друзья, мы в безвыходном положении. Продовольствия и воды на «Миньоне» почти нет. Так что, до Англии нам не дойти. Все передохнем с голоду уже через месяц! Поэтому я предлагаю ополовинить команду. 100 человек останутся на борту, 100 сойдут на берег. Кому из них будет лучше - не знаю. Тем, кто останется в Америке, голодная смерть не грозит. Но они, скорее всего, попадут в лапы испанской инквизиции. Что это такое, вы все в курсе... Те, что останутся на «Миньоне», испытают муки голода и жажды. Это я вам обещаю. Еды на всех все равно не хватит. Многие, если не большинство, умрут от голода. Я уж не говорю о вероятности гибели в штормах. Но шанс, пусть мизерный, добраться до Англии у небольшой части команды появится, если найдутся добровольцы, для которых испанские тюрьмы менее страшны, чем верная голодная смерть. А теперь - выбирайте...

  XII.
 Когда сотня добровольцев, решившихся на неизбежную встречу с испанской инквизицией, сходила на берег в укромной бухточке американского побережья, остававшиеся на борту «Миньона» смотрели им вслед с тоской и завистью: судьба этих людей, по крайней мере, была уже определена. Что же ждало в будущем моряков, качавшихся на зыбкой палубе корабля, не знал никто - и это пугало больше, чем призрак тюремных камер и галерных скамей, маячивший над головами сходивших на берег. Расстававшиеся сейчас люди знали, что больше не увидятся никогда. И действительно, изо всех высадившихся на американском берегу матросов в Англию через тридцать лет вернутся только двое - все остальные растворятся без следа в просторах Испанской империи. А те, что отправятся в безумное плавание на «Миньоне»...
 - Мы будем мучиться. Мучиться от голода и жажды. Я сам, лично, буду распределять еду и воду... - говорил Джон Хоукинс, положив руки на рукояти торчащих из-за пояса пистолетов. - И предупреждаю сразу - выдаваемые порции будут минимальны. Они не будут утолять голод. Они будут в лучшем случае поддерживать в телах тепло жизни... Мы с вами пройдем через ад. Чтобы пройти через него и выжить, нужна железная дисциплина. Поэтому любой взбунтовавшийся тут же получит пулю в башку - безо всякого суда!
 И «Миньон» двинулся в поход навстречу смерти. Он медленно полз по бескрайним просторам Атлантического океана, похожий на маленького жучка, затерявшегося посреди пола огромной дворцовой залы. Дни шли за днями, недели за неделями, месяц за месяцем. А «Миньон» все шел и шел, тяжело карабкаясь на каждую встречную волну, а потом с грохотом и брызгами скатываясь с ее гребня вниз - в ложбину между волнами, чтобы вновь заскрипеть всем корпусом, устремляясь к новому волнующемуся подъему...
 Люди так же ползали по палубе судна, как заморенные мухи. Сил не было. Были только страдания и острая резь в животе. Была постоянно спекшаяся от жажды глотка и бешеное желание пить, пить и пить... Были горстка протухшей квашеной капусты, малюсенький кубик жесткой, как подошва, солонины, половина заплесневелого сухаря и рюмочка провонявшей воды в день. Изможденные матросы вяло ворчали, но отощавший, ослабевший Хоукинс был неумолим. Каждое утро он по солнцу проверял местоположение корабля в океане и хмурился все больше и больше: Джон делил продукты из расчета на три месяца плавания, что было в то время стандартом для рейса из Европы в Америку, но медленный ход перегруженного «Миньона» и постоянные встречные ветры явно должны были значительно удлинить этот срок...
 А потом кончилась солонина, за нею закончились прогнившие сухари. Еле державшиеся на ногах, мучившиеся не только от голода и жажды, но и от цинги люди стали валиться на палубу, не в силах больше делать хоть какую-то работу. Они теперь с алчностью посматривали на бывших своих любимцев, которых со времен античности моряки всегда содержат, холят и лелеют на любом судне - на безмерно отощавших судовых собачек и кошек. Неумолимый Джон, чувствовавший на своих плечах тяжелейшее бремя ответственности за своих матросов, решился первым:
 - Будем жрать все, что есть на борту: попугаев, собак, кошек, имеющихся на судне! Кончатся животные - возьмемся за крыс... Будем вымачивать и жевать кожу башмаков и ремней... Но дойдем - несмотря ни на что!
 И он дошел! Весь обомшелый, прогнивший, с обвисшим такелажем и изорванными парусами, рыскающий в стороны - как пьяный по улице - «Миньон» вошел в бухту Плимута 2 февраля 1569 года. Шатающиеся, тощие, словно скелеты, немногочисленные матросы обрубили топорами штаги и фалы - лезть на мачты и убирать паруса у них уже не было сил... Освобожденные полотнища парусов вздыбились, бессильно заполоскались по ветру, словно огромные флаги; потерявший инерцию корабль замедлил ход и остановился. А с берега к вернувшемуся из моря «мертвецу», которого уже давно перестали ждать, на полной скорости неслись шлюпки - так, что весла гнулись! Уильям Хоукинс первым взобрался на борт новоявленного «Летучего Голландца» и подхватил в свои медвежьи объятия легкого, как перышко, синюшного от голода брата.
 - Жив, чертяка! Ай, молодец!..
 - Четыре месяца... Мы шли четыре месяца! Люди мерли, как мухи - десятками. Мы съели последнюю крысу две недели назад... Протухшая вода закончилась в прошлый четверг... У меня осталось всего 15 человек... - рыдал в плечо Уильяма обросший клочковатой бородой Джон.
 - Ерунда... Все ерунда... Главное - ты жив! - хохотал Уильям. Он выдернул из камзола застрявшую фляжку с ромом - да так, что вырвал «с мясом» карман. - На вот, подкрепись... Эй, вы, внизу... - орал матросам в шлюпках Хоукинс-старший, - принимайте адмирала, и живо к вон тому молу! Поедем домой, брат. Там наши женщины тебя уже оплакали, как покойника...
 - Мать! Живо - сыра, ветчины, хлеба! - закричал Уильям еще от порога дома, буквально подтаскивая брата к столу. В комнату вбежала старуха-мать, увидев ожившего сына, всплеснула руками, дико вскрикнула и осела на пол, беспомощно цепляясь за косяк двери... Следом за нею в столовую влетела Мэри, жутко вытаращила свои глаза на вернувшегося с того света мужа, и рухнула в беспамятстве рядом с матерью.
 - А, бабы... Вот всегда они так... - рыкнул Уильям, и сам бросился к буфету. Схватив в охапку съестное, бутылку эля, он повернулся и увидел Джона. Тот сидел за столом и кинжалом царапал что-то на столе. Уильям подошел ближе и прочитал на струганных потемневших досках столешницы вырезанное острым клинком: «Сан-Хуан-де-Улоа»...

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…