Несколько правд, предлагаемых на благорассуждение,

В благие дни летнего отдыха и лени, запало в душу «Полемические статьи Пушкина», с коими и хочу поделится:
- «Кабинетные ученые и так называемые книжные черви везде обуреваемы страстью вводить теории в дела общественные. Из этого произошло в мире много смешного и много злого. Я человек совершенно практически:  верю тeopии тогда только, когда она испытана на практике, ищу разума в книгах, а проверяю на людях. Судьба поставила меня в такое положение, что в течение 25-ти лет я ежедневно вижусь с людьми разного сословия, прибегающими ко мне, как к какому- нибудь канонику (chanoine) с исповедью, за советом и за справкой.

Редкий порядочный помещик, провинциальный купец, или чиновник, побывает в столице и не завернет ко мне потолковать и познакомиться. О столичных жителях и говорить нечего. Бывают дни, что у меня утром от 8 до 2 часов перебывает до 50-ти человек! Справиться легко - правда-ли! Благодаря Бога, люди имеют ко мне доверенность, потому что я никому не изменял и не изменяю. Кого утешу, кому посоветую терпение, за иных попрошу и похлопочу, а между тем узнаю ход дел и общественное мнение. Всего не перетолкуешь, да мне и писать некогда, но вот для пробы представлю несколько выдержек из общественного мнения.

«1) Носились слухи в городе, якобы государь император, встретясь где-то с  графом Киселевым, за границей, указал ему на книгу (путешествие французского инженера с женой по южной России, для нивелировки пространства между Черным и Каспийским морями), в которой сказано и доказано, что в России есть система сокрытия истины, от низшего чиновника до высшего сановника, и что таким образом государь император весьма мало знает, что делается в Poccии. Не вхожу в разбор, справедливо-ли, что государь император говорил об этом Киселеву, но что в словах жены инженера есть много правды, - это кажется не подлежит сомнению.

«Например: если б я открыл, что будочник был пьян, и оскорбил проходящую женщину, я бы приобрел врагов: 1) министра внутренних дел, 2) военного генерал-губернатора, 3) обер-полицеймейстера, 4) полицеймейстеров, 5) частного пристава, 6) квартального надзирателя, 7) городового унтер-офицера и par dessus le marche - всех их приятелей, усердных подчиненных, и так далее. Спрашивается: кому-же придет охота открывать истину, когда каждое начальство почитает врагом своим каждого, открывающего злоупотребление или злоупотребителей в части, вверенной их управлению?!!

«Если б я был начальником какой части, я был бы благодарен каждому, кто бы вырвал дурную траву из моего огорода!

«Должен-ли министр отвечать за открытие злоупотреблений в его управлении? Тогда должен отвечать, когда знает и прикрывает, но невозможно министру отвечать за чиновника, делающего зло за 3.000 верст или за сто шагов от него, когда перед ним все скрывают, чтоб избежать наказания или ответственности за допущениe злоупотреблений! Тут чистая логика! Когда все ответственны за одного, то все прикрывают зло. Все - значить никто: tout le monde, - e’est personne!

«От системы укрывательства всякого зла и от страха ответственности одному за всех, выродилась в России страшная система министерского деспотизма и сатрапства генерал-губернаторов. Это такое зло, которое угрожает величайшими бедствиями престолу и отечеству, и ожесточает все сословия народа в высшей степени. Русская пословица твердит: «Бог высоко, царь - далеко». Но в старину можно было броситься в ноги царю, перед красным крыльцом, а теперь нет никаких средств довесть истины до царя. Комиссия прошений - есть комиссия отказов. Вы подадите жалобу на министра или на военного генерал-губернатора, - и вашу просьбу отсылают на разрешение в то место, на которое вы жалуетесь, и к тому самому лицу. Чиновники, до директора, определяются самими министрами, от них вполне зависят, и служат им, а не государю и отечеству. Государь и отечество для чиновника - отвлеченная идея, (une idee transcendentale)!

«2) Заглянем на корень зла:
«Блаженной памяти император Александр Павлович, в начале и даже в половине царствования, сильно придерживался либеральных идей, и в этом духе учредил министерства, по примеру конституционных государств. Но в конституционных государствах министры ответственны перед палатами и парламентом и находятся под контролем свободного книгопечатания. В чистых монархиях всегда был и есть первый министр, ответственный за всех пред государем - следовательно, власть находится всегда сосредоточенной, centralise.

«У нас какая ответственность министров? Их отчеты! А кто их поверяет? Никто! - Пишут, что угодно. На бумаге блаженство, в существе горе! Сами чиновники, составлявшие отчеты смеются над этой поэзией, как они называют отчеты! Chef d’oeuvres (шедевр) этой поэзии - это отчеты министерства просвещения!

«Из этого вышло, что министры разделили между собою Россию и господствуют в своих уделах самовластно, давая полную власть тем генерал-губернаторам, которые сильны при дворе и связями. Милосердие, правосудие, благость царствующего, при таком порядке дел, почти бесполезны для государства, потому что государь видит одни только доклады, т. е. что нужно докладывающему, а не то, что полезно его подданным. Кончилось тем, что собрание законов и свод законов, великий подвиг доброго нашего государя, полезен только в теории и в производстве тяжебных дел, а в администрации или управлении государства свод законов и собрание законов не имеют ни малейшей силы и подчиняются министерским предписаниям.

«Трудно верить, а правда! Мало этого! Чтоб быть независимым в своем уделе, каждый министр охотно принимает в своем управлении предписания другого министра, что касается до его части и выходит сцена из Мольеровой комедии: passez moi le rhubarbe, je vous passerai la inagnesie (Было бы забавно, если б не было больно)  или т. п.

«Возьмем ничтожные примеры! Пронеслась весть, что государю императору благоугодно заглядывать в Северную Пчелу, и вот все министры согласились между собой, чтоб в Пчеле ничего не печатать без их воли! Кажется, уж и без того довольно безмолвия в России, но надобно было заглушить последний законный голос, и заглушили. В цензурном уставе, в главе первой, в статье 12-й, между прочим, сказано: «Дозволяются всякие суждения о новых общественных зданиях, об улучшениях по части народного просвещения, если сии суждения не противны общим правилам цензуры». Кажется, ясно, а, между тем, граф Клейнмихель отнесся, чтоб не дозволять даже упоминать о новых зданиях и всем, касающемся до его управления, без его воли! Уж где нам судить и рассуждать! Мы хотим сказать: «воздвигнуты новые конногвардейские казармы», - нельзя: посылайте к графу Клейнмихелю! «Пароходы ходить по Белу-озеру» - нельзя: может быть граф Клейнмихель не хочет, чтоб это было известно! А устав напечатан в своде законов! Князь Чернышев не доволен даже, когда Пчела перепечатывает из Инвалида! Это еще ничего; но вот сам министр просвещения приказал, чтоб Северная Пчела не перепечатывала постановления министерства просвещения из журнала министерства, без воли директора просвещения, а это уже и противу устава и противу привиллегии, высочайше утвержденной для Северной Пчелы блаженной памяти императором Александром. Чего же боятся, чтоб постановления министерства были перепечатаны? Чтоб не дошли до сведения государя императора! Чудная система! А, между тем, что печатается в наше время! Я не доносчик, но стоит расспросить хоть одного благонамеренного грамотного человека, он укажет такие вещи, за которые и в Англии посадили бы в тюрьму. Люди поумнели: тайных обществ не составляют, но всем, хотя мало знакомым с литературой, известно, что у нас существует чрезвычайно сильная партия, под покровительством могущественного чиновника в министерстве просвещения, действующая в духе коммунизма и правил неистового либерализма. У меня бездна жалоб, даже от епископов, но это не мое дело! Известный литератор и академик Борис Федоров представил мне некоторые выписки, от которых волосы становятся дыбом, когда вспомнишь, что после себя оставляешь шестерых малолетних детей, противу которых вострят, на твоих глазах, топоры! Но партия эта приобрела лестью сильнейшее покровительство, и ее никто не дерзает затронуть, тем более, что она привязала к себе и материальными интересами. Мне об этом не следует распространяться, чтоб не подумали, будто я действую по духу литературной вражды, но возьмите, если угодно, от меня выписки Бориса Федоровича и расспросите его, не стращая, а лаская, - уверен, что ужаснетесь! Для краткости я привел в пример ниспровержения законов министерскими предписаниями только цензурный устав. Все уставы также ниспровергнуты, где они затрудняют самовластие министров.

«Важный вопрос! Болезнь указана, а есть ли лекарство? Есть и не новое. В самодержавном смягченном, как наше, государстве - другого управления быть не может, как коллегиальное, введенное Петром Великим, по совету великого Лейбница. Когда император Александр уничтожил его, и ввел министерства, он думал приготовить государство к конституции, что впоследствии и было напечатано по-русски, при учреждении царства польского. В коллегиальном управлении есть ответственность министров, и самовластие их умеряется голосами членов, от них независимых.

«Теперь пусть член совета министерского подает голос противу министра, ему не дадут ленты или попросить выйти в отставку. Император Александр чувствовал потом ошибку свою, что уничтожил коллегиальное управление, и - учредил советы министров, но этим дела не поправил, подчинив министру членов совета, и предоставив ему их выбор!

«Порассудите, и справьтесь, - увидите, что я говорю правду!
«3) Когда я хотел напечатать исторический вывод, в опровержение чужеземных клевет на государя и Poccию, без всяких споров с клеветниками, мне сказано, что не нужно входить с ними в разглагольствия, а, между тем, в то же самое время напечатали в «Journal de St.-Petersbourg» одну из самых жестоких выходок противу действий правительства! По совести должен я сказать, что эта статья произвела весьма неприятное впечатление для правительства. Из всех трактиров и кондитерских нумер газеты похищен (как говорят трактирщики), а верно то, что у многих куплен. Мне известно, что давали по 200 за нумер. Упрек правительству в этой статье насчет пропаганды православия тем сильнее подействовал, что в то же время появились в лифляндской газете Inland две статьи, якобы подтверждающие истину упрека. Прилагаю при сем газету Inland *).

Выражения чрезвычайно замечательные! Это в точном смысле псалом: тамо, на реках Вавилонских, седохом и плакахом». Лютеранская вера называется сиротствующей вдовицей, аки Рахиль безутешная, в одежде печали, и т. п. Чудеса! До какого отчаянья должны быть доведены эти люди! И в какое время посевают ненависть в сердцах образованного сословия пограничных губерний? Ради Бога, скажите, так ли должно действовать православие, во славу свою, на пользу царя и отечества, как оно действует? В журнале Маяк, с дозволения духовной цензуры, печатаются вещи, которые были бы смешны и в XV веке! Описано, как черт был посредником между Христом и пьяницей, и т. п. Вот Вам книжица, предсказывающая скорое представление света! Это то же, что было в Европе в 999-мъ году по Р. X., а вот другая книжица противу лютеранской веры, которую исповедуют столько людей, начальствующих православными! Как же православный будет уважать человека, заблудшего в вере, еретика? Non sens, вред царю и отечеству, и, как сказал Грибоедов в «Горе от ума», «Все под личиною усердия к царю».

«Мне лютеранизм также чужд, как и магометанство, но не чужды слава царя и благо России, которая, дерзаю сказать, любит меня и верит мне! Хоть сожгите меня на костре, но должен высказать правду, ибо почитаю это долгом совести!

«4) Во всей Польше бунты и заговоры! Ужели есть хотя один такой дурак в Польше, чтоб верил, будто восстание может победить благоустроенные армии трех государств? Сомневаюсь! Ведет в пропасть отчаянье. Отчаянье - это порох, а искры брошены извне. В 1789 году и в 1830 году, когда западным революционерам надобно было сделать диверсию на севере, - они подожгли Польшу. История – то же, что математика: по двум известным отыскивают третье неизвестное. Заговоры и бунты в Польше, а огонь тлеет теперь в Германии: в Пруссии и Австрии. Я не пророк, но увидите, что откроется по следствию, если только на следствие будет хотя один дальновидный человек! Искры брошены из Кенигсберга, Кельна и из Венгрии, иначе быть не может! Польские эмигранты - если участвуют, то второстепенно. Я убежден, что в Германии приготовляется революция, и поляков возмутили, чтоб занять державы. По моему мнению, ничего нет легче, как управлять поляками. Народ живой, легковерный, удо(бо)воспламенимый: с ними надобно играть как с детьми, в игрушки, надобно занять их страсть к деятельности и их воображение. Все зависит от выбора людей, которые бы не уничижали их. При мне самый верный царю поляк заплакал, когда услышал, что Писареву (киевскому) дали ленту! Но теперь не в том дело. Главное в том, что – я полагаю - Польша взбунтована Германией и Венгрией, и в Пруссии что-то готовится не доброе. И теперь именно раздражают донельзя остзейцев!!! Какая польза от того, что я говорю правду? Ровно никакой! В начале польского бунта (в 1831 г.), когда я составил из 3-х отрывков газет такую реляцию о восстании, что князь Любецкий верил, якобы она составлена в Варшаве нашим там агентом, граф Бенкендорф обещал мне золотые горы, которых я вовсе не хотел и не требовал. Он хотел выслать меня в Варшаву, вместо rpaфa Гауке, для усми¬ренья умов, и уж конечно я много сделал бы добра, - меня не признали способным! Писака бо есмь! Когда наши шли со стороны Праги на Варшаву, я написал к Бенкендорфу: «зачем хотите пробивать лбом стену, когда можете переправиться чрез Вислу на прусской границе, и подойти к Варшаве от Воли!  Бенкендорф задушил меня в объятиях, - а все я остался нулем: раз в жизни попросил безделицы, и отказали со стыдом!! Но и интересы мои, и самолюбие, и честолюбие, кладу на жертвенник истины, и хотя знаю, что словеса нуля - пойдут на ветер, почитаю долгом высказать то, что по моему мнению полезно моему государю, которому я присягнул служить верой и правдой!

«Тут можно было бы и много пояснить,
Да чтоб гусей не раздразнить!»—
— «Милостивый Государь
«Леонтий Васильевич’
«Программу г-на Киркора представлял я вашему превосходительству не для того, чтоб испрашивать позволение на издание журнала на польском языке, зная, что это принадлежит министру просвещения, который, разумеется, не дозволит, но эта программа представлена мной только для сведения. Я той веры, что только убеждением можно успокоить встревоженные умы и уязвленные сердца в Польше, и для убеждения у нас ничего не предпринимается и, вероятно, долго еще не будет предпринято. От чего это происходит, что не взирая на строгость мер к пресечению всех покушений противу русского правительства, беспрестанно появляются новые жертвы? От заблуждения! Надобно плакать и смеяться, когда слышишь, что поляки говорят и что они за границей пишут о России, не из злобы, но по неведению, по ложным известиям и предположениям. Непостижимо, что опровержение заблуждений насчет Poccии столь же строго запрещено у нас, как и сама ложь! Приказано всем молчать, и все молчат, а в умах хаос, в сердцах яд - просто нравственная чума! По моему мнению, противу нравственной силы, неуловимой силой физической, надлежало бы действовать нравственной же силой, а именно: правдой против лжи, добродушием против ожесточения, просвещением против заблуждений насчет России. Зная совершенно дух и характер Польши, я бы взялся, под карой смерти, в течение пяти лет одной письменностью успокоить Польшу и убедить поляков, что все их счастье, все благосостояние края зависит от тесного соединения с Poccией, разумеется, если б в крае не было таких чиновников, как например киевский Писарев, о которых анекдоты гораздо занимательнее и ужаснее Парижских тайн. Но как мое дело сторона, то и я молчу, а зная ваше пламенное, неутомимое и беспрерывное стремление к добру, уведомил вас о предприятии г-на Киркора, в котором нашел то же искреннее желание к примирению и соединению Польши с Poccией, которое и меня одушевляет, предоставляя впрочем этот подвиг провидению!
«Пользуясь сим случаем, чтоб повторить вашему превосходительству чувства глубокого уважения и душевной привязанности, с коими навсегда пребываю
«вашего превосходительства «милостивого государя «покорнейшим слугой «Фаддей Булгарин.
«Qui ne fut rien
«Pas memе academicien!
(Который не был ничем Даже не академик»!
15 января 1846 СПБ.
«N. В. Слышал я что раcсказывают pyccкиe чиновники министерства внутренних дел, возвратившиеся из Лифляндии, - и знаю наверное что там происходит. Рассказы эти так же далеки от истины, как земля от солнца! Есть Бог, и: «сердце царево в руце Божией». Вот одна надежда и утешение»!
— «Отец и командир!
«Знаю я, что литературу и цензуру почитают у нас хуже дохлой собаки, а литераторов трактуют, как каторжников. Но я, ради Бога, прошу Вас показать прилагаемое маранье графу Алексею Федоровичу. Это человек - Ессе homo! Остальное хоть бросьте.
«Верный до гроба и за гробом и преданный душою Ф. Булгарин.
25 Апреля (?) 1846 г.

Приведенные места из переписки Булгарина, с сопровождавшими ее приложениями, бросают яркий свет на писателя, который своими обличительными произведениями приобрел большую известность в современной ему литературе. При всестороннем изучении Пушкина и его эпохи нельзя оставить без внимания ни полемических статей Булгарина, ни его сочинений вообще, ни его писем и записок. Как литературная деятельность Булгарина, так и его переписка представляют много любопытных черт для обрисовки тогдашнего состояния нашей русской общественной жизни, к которой мы опрометчиво приближаемся.