Красная шапочка

     Давно мне хотелось убедить Борю Давыдова написать саратовский дворик по примеру поленовского московского дворика. Но Боря писал пейзажи, натюрморты, что делал виртуозно, изредка писал чуть ли не примитивные картины и даже портреты, и его никак не могла вдохновить поэзия моего давнего детства.

     Однажды мы даже завернули на Соколовую к одному такому дворику, где отчасти прошло моё детство. Но оно прошло, и дворик потерял своё очарование, лишившись главного – биения живой жизни и гвалта детских голосов, а тогда был набит двор их смехом, плачем, драками, играми… Ничего этого не было, как не было ни ворот, ни калитки, отделявших дворик от немощёной улицы – пустота, забвение…
- Да ну! – сказал Боря, убив окончательно мой замысел. Однако он остался жить в моей душе – роскошная картинка былого …

     Не заметить его было невозможно. Обведённое рамкой из красивых разноцветных цветочков объявление оповещало, что такого-то числа будет показан спектакль «Красная шапочка». Детский билет – десять копеек, взрослый – двадцать.

     Вечером, собравшись, как обычно, на брёвнах в Трудовом переулке напротив дедова дома, мы долго решали вопрос: мы уже взрослые или ещё дети? Кое-кто из нас уже перешёл в третий класс, а Гаврош даже в четвёртый! Стало ясно – надо добывать двадцать копеек. Увы! Источник наших доходов, подвал Школы профсоюзов, где стояли ящики с пустыми бутылками, пресёкся, на двери висел амбарный замок. Собрать нужное количество макулатуры, тряпок и железок мы явно не успевали. Просить у деда было бесполезно, финансировать дурацкое дело он точно бы не стал.

     Я скучно бродил из комнаты в комнату, даже читать не хотелось, как вдруг мой взгляд наткнулся на гипсовую кошку с нарисованными усами. Похоже, она украшала комод с довоенных времён. Даже, могло быть, что мой отец бросал туда копейки!

     В доме было пусто, и я в момент сообразил, что надо делать. Засунув лезвие кухонного ножа в прорезь, и погрохотав некоторое время содержимым, я вытащил на плоскости ножа сразу две монеты по двадцать копеек. Я, конечно, не был Робин Гудом, но половину добычи отдал Гаврошу, зная, что в его тесной «конуре» не было ни комода, ни усатого кота.

     Мы быстро узнали, что представление устраивают девчонки из окрестных дворов, здесь разведка сработала отлично. Многих девчонок мы тоже знали, тех, понятно, с которыми иногда играли в штандер или в круговую лапту. Но всё же они были для нас существами непостижимыми. Напомню, что тогда обучение было раздельное, а, значит, все наши знакомства были шапочными. Мы их даже побаивались. И почти все они носили странные имена – Элла, Эмма, Эва… Как тут подойти.

     День тянулся долго и томительно. Ещё бы! Я просыпался по деревенской привычке очень рано, задолго до шести часов. Наконец можно было идти, у открытой калитки, увидел я в окно, уже была кучка народу.

     То, что я увидел за калиткой, поразило меня своим великолепием – между домами была натянута верёвка, на которой висел занавес, закрывая правую часть, а с левой стороны, видной всем, стоял лес. Откуда он взялся, не было его вчера. Двор от калитки спускался под уклон, а скамейки и стулья образовали некое подобие амфитеатра. Всё это в некотором роде пародировало античный театр эпохи Плавта и Теренция, о чём мы, само собой, не имели тогда ни малейшего представления.

     Зазвенел звонок. Все затихли. Занавес медленно пополз влево, открыв стол, стоя перед которым, мама наставляла девочку, как ей следует вести себя по дороге к бабушке. Девчонка была ослепительна в красной шапочке, красном переднике и красных башмачках.

     У нашего театра не было задника, но магия искусства уже оказывала своё действие. Пропали дровяные сараи и уборные с вырезанными сердечками на дверях. Волшебное пространство знакомой сказки заполнило весь двор, ничего, кроме того, что происходило на «сцене» уже не существовало. И когда в лесу показался Волк в длинномордой маске, то это уже был настоящий волк, и на первых скамейках народ заволновался настолько, что стали слышны некоторые звуки. А когда Волк проглотил бабушку, эти два ряда врассыпную бросились к мамам, стоявшим за стульями.
- А ты чего дрожишь? – толкнул меня в бок Шурка Моторин, – смотри, ещё заревёшь!
Я едва услышал его, охотники уже стреляли за занавеской, случайно исполняя один из принципов классической трагедии – безобразное нельзя выводить на сцену.

     И как всё здорово завершилось! Когда занавес в последний раз, закрыв лес, открыл бабушкину комнату, за столом сидели два охотника с нарисованными, как у моей обворованной кошечки, усами, бабушка и Красная Шапочка. Они пили чай из блюдец и ели мамины пирожки. Аплодисменты, отдаваясь эхом от серых стен сараев и на четверть ушедших в землю домишек, долго не покидали волшебное пространство. И только малышня никак не могла успокоиться. Волк это понарошку? Он не съест нас? Мамы им шептали, не съест, не съест, он сюда не доберётся. И счастливые ребятишки радостно колотили в свои маленькие ладошки.

     Жизнь снова была прекрасна и безопасна.