Излучина

«Пути Господни неисповедимы.»
Посвящается всем бродягам и бомжам.

                Вечерний закат угасал, отдавая небосвод звёздам и луне. Смолкли птицы. Сосны, растущие вдоль реки, принимали таинственные очертания, и, казалось, подпирали небо, дотягиваясь до самых звёзд. Луна была ещё бледна и не отражалась в водах реки тихо текущей в заросших травой берегах. Пролетели две утки, рассекая со свистом воздух и с шумом сели на воду, вызвав небольшое волнение, кругами расходившееся от них и затухающее в отдалении. На мелких волнах задрожало отражение огня костра на берегу, до того недвижно отражающееся в водах реки. У костра сидел человек и молча смотрел на пламя, пожирающее сухие ветки, потрескивающее, верно, от удовольствия своей силы. Вот так и в жизни, думал гость ночи, сильный пожирает слабого. Поворошил костёр  сучковатым дрыном. Сразу вверх поднялись, ярко осветив надвигающуюся темноту, сноп искр. «Что, не нравится? И на тебя управа есть!», - равнодушно подумал ночной гость. И снова тихо. В такие минуты хорошо думалось, но… и было горестно. Он любил приходить сюда в тёплые летние ночи и сидеть у костра, смотря на реку. Вода его успокаивала, и мысли текли также тихо, как и она. Ему сразу понравилось место. Излучина. Река резко, почти под прямым углом, меняло своё русло, унося свои воды в другую сторону, в неведомую даль. Куда? Он не знал, так как дальше излучины не ходил. Да и зачем? Зачем заглядывать туда, …в будущее. Это место, как его жизнь. До и после. Ясное, радужное до и резкий поворот… в неопределённое, безрадостное будущее… Будущее? Есть ли оно?

                Всё рухнуло в одночасье. Окончил педагогический институт. Стал преподавать литературу в старших классах престижной гимназии. Женился. Родилась дочка. Какая была радость, когда через год отмечали её первый день рождения. Казалось счастье безгранично и… и… Всё рухнуло через неделю после дня рождения дочки.
                Прогуливая поздно вечером собачку в тёмном, заросшем кустами участке парка, услышал возню в кустах и сдавленный, чуть слышный крик о помощи. Не раздумывая, бросился к кустам. Здоровый мужик пытался изнасиловать девушку. Придя в ярость, и не осознавая, что делает, одним страшным ударом своей недюжинной силы опрокинул насильника наземь, сломав ему челюсть. В голове была только одна мысль «Это могла быть и Вера». Жена иногда одна прогуливала здесь вечером свою любимицу. …Завели уголовное дело, но… против спасителя. Состоялся суд, дали пять лет за превышение дозволенной силы и, как следствие, получение тяжких повреждений потерпевшим. А попытку изнасилования признали мелким хулиганством, самого-то изнасилования не было. Ведь никто не пострадал, кроме хулигана… Через год в тюрьму пришло извещение о расторжении брака.
                Вернувшись через пять лет в столицу, узнал у соседей, что Вера вышла замуж, продала квартиру и уехала в неизвестном направлении. О работе учителем после тюрьмы можно было забыть. Другой профессии не было. Брали только грузчиком или дворником. Но это не главное. Что-то сломалось в нём после получения извещения о разводе. Он стал равнодушным ко всему и безразличным. Потолкавшись немного по вокзалам и, боясь, что его кто-нибудь увидит в неприглядном виде, он уехал в небольшой районный центр на берегу реки. Запил и начал бомжевать. Да, теперь он бомж. Окончательно сломался? Может быть, может быть. Он круто изменил свою жизнь, как река русло, и теперь сидел у её излучины, смотря на утекающие вдаль, в будущее, воды и думал о своём повороте судьбы. Что-то ещё теплилось в его душе, как искорка догорающего костра. Он горестно вздохнул и начал укладываться на покой.

                - Помогите!
Крик отчаяния взорвал вечернюю тишину и смолк. Бомж вскочил, напряжённо вслушиваясь в ту сторону, откуда донёсся крик. Руки задрожали, по телу прошлись мурашки, в висках застучало. Послышалось? Уж сколько лет прошло, а этот крик, изменивший его судьбу, так и преследует его. Бывало и ночью приснится, и он вскакивал, покрываясь потом.
                Вообще-то бомжи не ввязываются ни в какие конфликты, ведь в случае чего их всегда легко обвинить в том, чего и не было. Но… этот крик, он словно вывернул его душу, схватил за горло, что трудно стало дышать. Что-то в нём было такое, что он не мог понять, что его так взволновало. Прошлое? Нет, что-то другое, непонятное. Нет, верно, показалось.
- Помог…
- Эта сучка укусила меня за руку!
- А ты чо, не знаешь что делать?.
Из-за деревьев раздались приглушенные голоса, возня.
- А-а-а…
Бомж схватил из костра дрын с горящим концом и рванулся за деревья к кустам. В полумраке три фигуры, навалившись на женщину, стаскивали с неё трусы.
- Стойте, падлы!
Повернули головы, всё ещё держа женщину. Перед ними стоял… бомж с горящим дрыном. Тусклый огонь освещал звериное, искажённое злобой лицо.
- Пошёл прочь, козёл!
- Отпустите, сказал!
- Ты что, бомжара, тоже хочешь!? Васька, дай ему по рогам.
Васька вскочил и двинулся на бомжа. Но тот ткнул его горящим дрыном в грудь.
- Пацаны, он мне грудь прожёг! Ах, ты, козлина!
Но взбешённый бомж уже сам пошёл на них, размахивая дрыном.
- Убью, падлы!
Насильники опешили. Женщина вырвалась, нет, это была девушка, и, бросившись к бомжу, спряталась за его спину, вцепившись в одежду. Она дрожала, и её волнение передавалось ему.
- Пошла прочь, сволота!
В его угрозе было столько ненависти, что троица не решилась ввязываться в драку со взбешённым бомжом.
- Ничего, бомжара, мы ещё с тобой поквитаемся.
- Пошли прочь!
Бомж сделал к ним шаг и замахнулся уже погасшим, но ещё искрящимся дрыном. Противники поспешно ретировались, ругаясь и плюясь, но всё же оглядываясь на непредсказуемого бомжа.

                Девушка, вцепившись в руку бомжа, прильнула к нему и испугано озиралась по сторонам. Её все ещё бил нервный озноб.
- Давай я тебя провожу до дома.
- Нет! Нет, я боюсь в ту сторону идти. Я лучше с вами побуду. Можно?
- Можно.
И он повёл её на берег реки, к костру. Сели. Она не отпускала его руку, всё так же испугано озираясь по сторонам.
- Они не придут снова?
- Думаю, нет. Я пойду веток для костра соберу…
- Нет, не надо, я боюсь одна оставаться.
- Так пойдём вместе.
- Нет, не надо. Там… там… могут быть они. Лучше здесь посидим.
- Хорошо. Тогда попей немного чайку, это тебя успокоит.
Он взял мятую алюминиевую кружку, стоящую с края костра, и передал девушке. Она взяла одной рукой кружку, второй всё ещё продолжая держаться за его руку.
- Горячий и горький. Тут же одна заварка.
- Ничего, ты по глоточку, не спеши. Тебе легче будет. Пей, солнышко.
Почему он её так назвал, он не понимал, это вырвалось как-то само собой. Он не смотрел на неё, она всё время была сбоку, но что-то происходило в нём от её близости, её голоса. Она почему-то пробуждала в нём доброту, нежность, ласку. От неё шло тепло, как от костра, с которым он породнился за десять лет бродяжничества. Она это обращение восприняла естественно и, допив чай, ещё больше прижавшись к нему и склонив голову ему на плечо, начала понемногу засыпать. То вдруг вздрогнет, очнувшись, и испугано начинает всматриваться в темноту.
- Спи, спи, солнышко.
Опять у него вырвалось «солнышко». Ему думалось, что если сейчас кто-то вздумает её обидеть, он жизнь отдаст, чтобы её спасти, в сущности чужого человека. А сон, наконец, одолел её, голова поникла и она провалилась в бесконечные лабиринты снов, неведомо откуда появляющиеся. Бомж аккуратно освободил свою руку и уложил её на рваный туристический коврик, который он всегда брал с собой на ночёвку у реки и укрыл её грязным пиджаком. Девушка свернулась калачиком и тихо спала, если не считать редкие вздрагивания и невнятный всхлип, при этом она тянула пиджак на голову. Он боялся от неё отойти, чтобы, не дай бог, она не испугалась, когда проснётся.
                Он ворошил палкой остывающие угли и задумчиво смотрел на реку, в которой уже полноправной хозяйкой отражалась луна и её лунная дорожка, убегающая вдаль по реке, успокаивая и убаюкивая его. Наконец и у него голова склонилась на грудь, и он уснул тревожным сном, уже не видя красоты звёздного неба.

                Очнулся он от громкого всплеска воды и судорожно схватил дрын, выпавший из его рук во сне. …На берегу стоял рыбак, пришедший на утреннюю зорьку за язём, и кидал в воду большие куски прикормки. Солнце только всходило, а вместе с ним оживало всё вокруг. В лесу  щебетали птицы, а неугомонный дятел уже долбил и долбил старую сосну, выискивая личинок. По бережку бегала трясогузка, беспокойно подёргивая хвостиком и, словив подёнку, улетела. Уж скоро бабочки и стрекозы появятся, как только утренняя прохлада начнёт вытесняться первыми лучами взошедшего солнца. Ондатра куда-то поплыла вдоль берега, огибая большие, зелёные листы кувшинок с ярко жёлтыми цветами. Из камышей выплыла утка с выводком и поплыла к месту падения прикормки, верно думая, что это её пришли кормить.
                Бомж встал, сходил за хворостом и стал раздувать угольки ночного костра, подкладывая тонкие веточки. Вот они, немного подымив, вспыхнули, и яркое пламя заплясало по ним в своём пожирающем танце. Бомж ещё подкинул веток и поставил закоптевшую кружку поближе к огню на старые угли. Посмотрел на девушку. Она лежала всё в той же позе. Он дважды громко кашлянул. Она потянулась, потом резко села, испугано оглянувшись.
- Доброе утро.
- Доброе утро. Я что, тут всю ночь проспала? А эти?
- Не беспокойся, их нет.
- А что это так воняет?
Она понюхала пиджак, брезгливо сбросила его с себя и встала.
Только сейчас он рассмотрел её лицо и поразился её сходству с… Нет, этого не может быть! Это была не женщина, не девушка, а ещё девочка лет пятнадцати.
- Как тебя звать?
- Маша.
- Мария. Понятно. Может чайку попьёшь?
Он достал из костра грязную кружку, держа её тряпочкой. Маша посмотрела на кружку и покачала головой.
- Нет, не хочу. Мне домой надо. Меня мама прибьёт наверно.
- Да-да, иди, я понимаю.
Он понимал, что к бомжам отношение, мягко говоря, неважное, привык к этому и не обижался.
- А как вас зовут?
- Ерофей.
- Какое странное имя.
- Да, редкое.
- Можно я вас поцелую?
Не дожидаясь ответа, она всё-таки обняла его и прикоснулась мягкими губами к его не бритой щеке.
- Спасибо вам за всё! Я к вам ещё приду. Можно?
И вновь не дожидаясь ответа, побежала в сторону города.
- Можно. Только стоит ли? Я и так бы за тебя им глотку перегрыз.
Но она уже не слышала. А он молча смотрел ей вслед и слёзы катились по его щекам.
                Постояв пока она не скрылась из вида, Ерофей снял с себя грязную одежду и пошёл к реке её стирать и сам выкупался впервые за лето. Что-то начало возрождаться в его душе. Но он ещё сам не осознавал этого.
                Так бывает. Пронесётся ураган по лесу и повалит вместе с корнями вековые сосны-исполины и лежат они на земле, тихо умирая. А иная зацепится за другое дерево своими ветвями и стоит, наклонившись, но живая. Живая! Только поддержка нужна. И хочется упереться в её могучий ствол и снова выпрямить, чтобы жила долго. Только для этого сила и любовь нужна. Большая любовь. Так и человек. Пронесётся ураган жизненных обстоятельств и повалит навзничь иного и самому не подняться, уж очень глубоко упал. А где она, поддержка и любовь? Кто протянет руку помощи? Не каждый на это способен. Не каждый. Эх…

                Через три дня, когда Ерофей уснул на рваном коврике у излучины, тихо подошли трое парней, оглушили, ударив по голове палкой, и избили. Били остервенело, молча, ногами. Утром его нашёл пришедший рыбак и вызвал полицию. Ерофей был без сознания, весь в запёкшейся крови. Распухшее лицо было в сине-красных кровоподтёках. Отвезли в больницу, но уголовного дела заводить не стали. Зачем? Это же бомж.
                А ещё через неделю Маша, соврав матери, что идёт к подружке, прибежала к излучине, пересилив свой страх. Что-то тянуло её сюда. Может почувствовала в нём силу, защиту и… заботу. Для девочек в этом возрасте это очень важно. Ерофея у реки не было, но валялся рваный коврик с кровавыми пятнами, мятая кружка лежала опрокинутая среди холодных углей кострища, а в траве поодаль она нашла замусоленный томик стихов Пушкина с вложенным старым конвертом на непонятный ей адрес, какая-то колония под Сыктывкаром. Адресат был Ерофей Никифоров, обратного адреса не было. Она наугад прочла первую строчку стиха, где был заложен конверт, «Что день грядущий нам готовит?»…
- Что день грядущий нам готовит?... Что день грядущий нам готовит?... – повторила она про себя, - да где же он?
На берегу сидел рыбак с удочкой и недовольным лицом, что ему помешали.
- Вы не знаете случайно, где… где бомж? Он тут ночевал.
- Ерофей, что ли?
- Да-да, Ерофей!
- Так его неделю назад какие-то отморозки избили до полусмерти и, вроде, как полиция отвезла его в больницу, а может и не отвезла, бросила где-нибудь по дороге, он же бомж, кому он нужен. Это я его нашёл. А ты кто такая?
- Я? Я… он спас меня.
- Ааа… Вон оно как. Мужик-то он неплохой, грамотный, только вот бомж. Чего так? Даа… неисповедимы пути господни… В больнице поищи, может найдёшь.

                Дома Маша нашла в шкафу старые отцовские брюки и рубашку и, положив в конверт из томика стихов 120 рублей, сэкономленных на завтраках в школе, пошла в воскресенье в больницу. Встретили неприветливо.
- К кому?
- Мне повидать… Ерофея.
- Какого? Никифорова что ли?
- Да-да, его.
- А ты кем ему приходишься? Мы пускаем только родственников.
- А я… а я его дочь.
- Какая дочь!? Ты чего врёшь? Он бомж, нет у него никого.
- Почему это у бомжа не может быть дочери?
- Ты мне мозги не загаживай. Сказала, нет, значит, нет!
- Ну, хоть посылку ему можно передать?
- Что у тебя там?
- Штаны, рубашка, книга.
- Ладно, оставь, подойдёт медсестра, передаст.

                Выписался Ерофей только через месяц. Хотел сначала идти к своим приятелям-бомжам в заброшенный дом на краю города, но… пошёл к школе в надежде увидеть Машу. Зачем? Он и сам не знал, но когда в больнице медсестра передала ему пакет с вещами и сказала, что приходила девица и назвалась его дочерью, что-то защемило в сердце, и он полночи не мог уснуть, ворочаясь в кровати. Да и его дочь была примерно такого же возраста. Где она теперь? Но почему Маша так похожа на него? Почему?
                Он стоял у входных дверей школы и ждал. Не стриженный, не бритый, но в чистой рубашке и брюках, правда маловатых, он вызывал интерес у входивших и выходящих школьников. А один даже признал в нём бомжа, о чём тут же поделился с товарищами и они обсмеяли его. Подходил и охранник, но Ерофей что-то соврал и он, успокоившись, больше не беспокоил его.
                Наконец вышла Маша с двумя подружками. Увидав Ерофея, она смутилась и покраснела, но, сказав что-то подругам, подошла к нему.
- Здравствуйте, Ерофей… Ерофей…
- Иванович.
- Ерофей Иванович. Давайте отойдём в сторонку, а то… здесь нам будут мешать.
Было видно, что она стесняется его. И не мудрено. Одежда мала, на лице ещё кое-где остались кровоподтёки, на лбу не заживший ещё шрам.
- Может, я пойду? Зря я пришёл.
- Нет-нет, не уходите. Я всё-таки призналась маме в… в… происшествии. Ну, вы понимаете? Она сказала, что вы настоящий герой и хотела бы лично поблагодарить вас. Она теперь каждый день встречает меня после уроков. А что со мной может случиться, сейчас же день. Правда?
- Маша, нет. Я неважно выгляжу, да и не стоит благодарности. Я не…
- А вот и она. Познакомьтесь!
- Вера!?
- Ерик!?
- Вы что, знакомы!?
- Нет! – в один голос вскрикнули оба.
- То есть да. Мы случайно встречались… у знакомых. В Москве.
У Веры выступили слёзы, задрожали губы. А Ерофей стоял удивлённый и растерянный.
- Я хочу тебя поблагодарить за дочь и за… за… ту, ты знаешь. Прости меня, если можешь.
Она разрыдалась, развернулась и пошла прочь, держась руками за голову, плечи её тряслись.
- Боже мой! Боже мой! Что я наделала!
- Что происходит? Я ничего не понимаю!
- Что? А? Ничего. Иди домой, Маша, к родителям.
- У меня только мама. Отец нас бросил три года назад. И что мама про кого-то говорила, заплакала?
- Это тебе может рассказать только мама. Иди к ней, ей сейчас тяжело одной. Иди, солнышко.

                На следующий день Ерофей устроился разнорабочим на мебельную фабрику. Ему выдали спецодежду, в которой можно было ходить и по городу, дали место в общежитии. Но по вечерам и выходным дням он приходил на своё любимое место к излучине реки и подолгу смотрел на тихие, но сильные воды, не ослабевающие своей мощью на излучине, продолжая течь дальше, вдаль, в будущее. …В руках у него всегда был замусоленный томик Пушкина, и иной раз казалось, что он с ним не расстаётся никогда. Он размышлял о… будущем. Теперь он точно знал, что ему делать и для кого жить. Маша была его дочь и в этом он уже не сомневался.
                А в один из субботних дней к нему тихо подошла дочь, села рядом на корень сосны, причудливо изогнутый как лавочка и, обхватив его руку, прижалась щекой к плечу.
- Здравствуй, папа!
- Я ждал тебя, солнышко.
Больше он ничего не смог сказать, ком подступил к горлу и вена вздулась на виске.
- Мне мама всё рассказала и… про ту женщину тоже. Я горжусь тобой! Пойдём домой, мама хочет тебя видеть. Мы хотим тебя видеть.
Отец ничего не ответил, только встал, обнял дочь за плечи и они пошли обнявшись прочь от излучины. Они сделали свой поворот… к счастью.
                Вставая, он не заметил, как выпал из рук на песок томик Пушкина, раскрывшись на странице с бессмертным творением поэта «Евгений Онегин» в том самом месте, где вопрошал Ленский «Что день грядущий нам готовит?» …А мои герои уже знали ответ и осталось только не растерять силу любви на грядущие дни.

Алексей Балуев (02.10.2019г.)