В пространстве трех времен гл. 9

                Гл.9

                Звонок, но все сидят. А наша приблудная инспекторша пошла по рядам – рассматривает книги с  какой-то непонятной миной: то ли сомневается, то ли изумляется.
                Я машу детям рукой: выходите, мол, в коридор, нужно проветрить комнату. А сама усаживаюсь заполнить журнал.
                И тут она возникает рядом, но молчит. Странная особа. Я поднимаю глаза.
                -  А можно остаться на  второй урок? - слышу неожиданно вежливое, даже робкое, словно мы поменялись ролями.
                -  Ваше право.
                -  Я не успела все записать. Понимаете… - Она мнется с полминуты, потом наклоняется к моему уху. Приходится встать. - Мне предложили заменить в одной школе заболевшую учительницу - взять один девятый класс, а я… терпеть не могу эту тему. Вернее – писателя. Вот узнала от вашей коллеги, у кого  сейчас Салтыков- Щедрин…
                Я  смотрю на эту тетеньку с башней на гладких волосах и не  знаю, что ответить, и тут она вдруг выдает -  все так же, шепотом:
                - Вы мне помогли. Я из-за этого Щедрина даже старшие классы не брала. А теперь готова даже полюбить. Обязательно перечитаю, давно не открывала…

                Она потопала на свое место, а я сижу и думаю, машинально наблюдая, как наша гостья разглядывает подписанные закладки в книге Нины Титовой: «Вот кого у нас ставят в проверяющие! Кто не знает, не любит, не понимает литературу! Что она может  потом сказать  учителю? Что он на доске дату не написал? Мы Щедрина закончили, а она только  начинает! Лучше пусть совсем пропустит!»
                Второй урок прошел в темпе, который задавала я. Напряжение пропало: меня не проверяли, у меня учились.  Теперь я направляла на нужные сцены, где дар Щедрина-сатирика переплетался с талантом драматурга-психолога.  И когда мы дошли до финальной сцены, я  сама прочитала ее.
                Мне было важно расставить голосом, интонацией нужные акценты. Я хотела невозможного – пусть сострадание проклюнется в душах детей, которые судят о людях  и героях только по поступкам. Знали бы они, как в жизни иногда поступки противоречат желаниям человека, как не совпадают с его нравственным нутром! 
                - Давайте вспомним, что  хорошего сделал наш герой в своей жизни? Кого он любил? Кого пожалел?
                Молчание: копаются в памяти, а вдруг пропустили что-то? Даже руки не поднимают.
                - Ничего, -  пожимает плечом Володя Гринев. – Зато угробил кучу народа!
                - Мать голодом заморил, братьям не помог, сыновей…
                Это  хочет быстренько  перечислить жертв Иудушки Эдик Оганесян, но его так же шустро перебивает Гринев:
                - Один застрелился, не дождавшись помощи, другой умер по дороге в ссылку! Без гроша в кармане.
                - Но Петенька проиграл в карты казенные деньги! – напоминаю я.
                -Надо было воспитывать правильно! – первый раз открывает рот застенчивая  Таня С. 
                - Что ты такое говоришь? – возмущается Володя. – В какой обстановке жили сыновья Иудушки? Он своим лицемерием, ханжеством, скупостью убивал в доме все живое! Вот детки вырвались на свободу – и давай жить по-своему, а денежек нет! Папа не дает, хоть тресни! Хоть ложись да помирай!
                Смотрю – класс развеселился от такого темперамента Гринева и этих современных оборотов.
                - Та-ак, открываем последнюю сцену: Иудушка и его племянница Аннинька после всенощной  в церкви. Макаров Сережа, если ты так хорошо помнишь роман, то опиши душевное состояние героев до  посещения всенощной.
                Макаров медленно выползает из-за  парты в проход, потирает лоб, якобы вспоминает, затем брякает убежденно:
                - Плохое! Очень!
                И садится, а класс смеется, явно не готовый к драматизму заключительной сцены.  Вот те раз!
                Макаров – единственный в классе, кто текст не читает, но умудряется извлекать из общей беседы все, что нужно для имитации знания, еще и пишет неплохие сочинения. Это редкий экземпляр умного лентяя.
                -Тогда я вам напомню.
                Начинаю читать, и в комнате повисает абсолютная тишина. Текст так  насыщен подавленными эмоциями двух одиноких существ, что вскрывать их больно даже мне, далекой от этих чужих проблем.
                Сначала это жуткое описание ночного повального пьянства дяди и племянницы, выяснение отношений, обвинение Анниньки в убиении Порфирием всей семьи, подробности самоубийства Любиньки, которая яд выпила, а сестра ее отказалась, осталась живой.  И вспыхнувшее сострадание к племяннице, потерявшейся в этом мире, как и он:
- «Он встал и несколько раз видимом волнении прошелся взад и вперед по комнате. Наконец подошел к Анниньке и погладил ее по голове.
-Бедная ты! Бедная ты моя! – произнес он тихо».
                Я сделала паузу, почувствовав, как перехватило горло от этого первого в жизни героя сочувствия к близкому человеку, затем сказала, поискав глазами, кто бы из  ребят мог почитать не хуже меня, без театральных интонаций.
                - Таня, продолжай.
                Таня С. Прочитала до момента, когда Иудушка говорит о Христе, который всех простил, даже тех, кто принес ему страдания. И  опустила книгу: она хотела передать слово мне. Я подхватила:
                - « И вдруг, остановившись перед ней, спросил:
                - А ты…простила?
Вместо ответа она бросилась к нему и крепко его обняла.
                - Надо меня простить! – продолжал он. – За всех…И за себя…и за тех, которых уже нет…  Что такое? Что такое сделалось?! – почти растерянно восклицал он, озираясь кругом. – Где …все?..»
                Класс молчит…
                -  Володя, тебе нечего сказать?
                Гринев поднимается медленно, на его лице растерянность:
                - Может, это глупо, но мне… жаль Иудушку. До него дошло, что он натворил… Может, и не совсем, но..Вот это –«где все?» - это ведь вопль отчаянья?
                Смотрю – поднимаются руки…Нужно ставить оценки, так что до звонка успеваю дать слово еще двум девочкам – из слабеньких. Не одни же пятерки ставить…Видела, как они тянут руки, но боялась вызывать. И обе меня приятно удивили, когда я задала непростой вопрос:
                - Зачем же понадобилось писателю, так беспощадно описавшему и главного злодея с его матушкой, и целую галерею их отпрысков, не приспособленных к жизни, вызывать у читателя сострадание к ним?
                Сначала одна прочитала отрывок, подводящий к правильному выводу, потом вторая подошла к нему совсем близко, затем Оганесян выдал:
                -Так они же тоже жертвы эпохи крепостничества!
                - Молодец, Эдик.
                Читаю заключительную сцену – Иудушка на могиле матери. Его смерть и Аннинька в бессознательном состоянии – это вроде бы конец семьи Головлевых…
                - Эдик, прочитай самое последнее предложение и подумай: какой смысл вложил в него Салтыков-Щедрин.
                Эдик читает, но класс уже готов ответить за него.
                - В общем, дальняя родственница готова прибрать к рукам именье Головлевых, раз давно следит за…
                - Выморочным семейством! – умничает Макаров.- Очередная хищница!
                Я подводила итоги в полной тишине, а оценки объявила после звонка. Такая нарушительница!
                Моя гостья дождалась, когда все выйдут из комнаты, потом подошла к столу, сказала:
                -Спасибо, урок прекрасный, но он мне не помог, наоборот… Я откажусь от девятого класса. Я так не смогу…До свиданья. Пойду к вашей директрисе.
                Вот тебе и проверяющая… Неожиданный финал.
А я вдруг почувствовала усталость. Поплелась в учительскую. Обрадовалась, что там пусто. Нет, эпоха крепостничества меня достала…Доконала.
                Лара Юрьевна заглянула, увидела меня, обрадовалась:
                - Людмила Евсеевна, передайте всем, кого увидите, что сегодня в пять заседание школьного комитета комсомола!
                - Непременно, - отвечаю уже весело. – Вот  сейчас иду в столовку и передам поварихе тете Клаве, чтобы она бросила готовить свой гуляш и…
                Лара похлопала редкими ресничками и скрылась. Как же ей нравится командовать!
                А я сейчас пойду  в столовую с приготовленной баночкой – клянчить у тети Клавы этот гуляш. Мясо из магазинов стало  исчезать, так что готовый столовский гуляш меня сегодня выручит…
                Со стены смотрит Брежнев - куда-то вбок, мимо своей страны. Его эпоху назовут застоем, а пока она тихо катится к собственной кончине, когда даже ливерная колбаса покинет прилавки гастрономов, но останется в сладких снах обывателей…
-




Продолжение http://www.proza.ru/2019/10/11/814