Дудулька, калон шави - Бруклинские зарисовки

На улице осенний дождь поливает с утра. Остервенелый ветер, порывами налетая, безжалостно трясёт деревья, срывая и сбрасывая на раскисшую землю старые листья. И летят они, отжившие свой век, в неизведанные дали, где и находят последнее пристанище...

А я иду по неуютной улице, закрываясь от непогоды зонтом. Впереди, ссутулясь, шкрябает ногами некто - тяжёлый и большой. Он - с тощей сумкой и одет в белую рубаху с чёрной жилеткой и в шляпу с широкими полями, с которых вода непрерывной струйкой стекает на спину.
Знакомая спина... Да ведь это же Мирхай! Догоняю, точно, Мирхай – мой сосед и давний знакомый из прошлой жизни!

- В метро? Пойдёмте под зонт. Не замёрзли?

- Да нет, у меня джемпер под рубашкой.

Старый Мирхай – бухарский еврей. В той, довоенной жизни, он был лучшим сапожником в Душанбе. По крайней мере, он сам так считал и считает сейчас.

Мирхай любит детей. И чужих и своих, которых у него семеро. И все сыновья! С появлением каждого он радовался, целовал ручки-ножки, пухленькую попку: «калон шави!» («расти большой!») Он складывал пальцы в щепотку, подносил к писюльке мальчонки, а после целовал свои пальцы, приговаривая: «Ай, дудулька, калон шави!» («чтобы рос большой»; «чтобы стал взрослым!»)
Слов немного, но много смыслов, и главный: «живи»!

Этот порыв в бухарской среде был и является ритуалом любви и благословения не только матери, отца, а и просто человека, любящего детей, является своего рода коротенькой молитвой, обращённой к Всевышнему: «Дай, Господи, этому мальцу стать крепким мужчиной и продлить род свой!» Таким же ритуалом, как знак высшей степени уважения и любви, является: собственными руками положить прямо в рот дорогому гостю угощение – плов, мясо, кусочек сладкой дыни, персик...

Большие, навечно прокопчённые руки Мирхая, нянчили своё семя – своих наследников, дарили яблочки и конфеты дворовым ребятишкам: «Калон шави!»

Прошли годы, и с постоянным «калон шави» мальчишки стали мужиками – продолжателями рода.

Нагрянула старость. Умерла жена. Собственные дети зажили своей жизнью. Каждый звал отца к себе. Но Мирхай оставался в своей кибитке, там, где поднял сыновей, где витал дух его покойницы-жены. И вдруг... война – девяностые годы! Родные, знакомые – все разбежались от смерти кто – куда!

Сыновья с семьями – в Израиле. А он, Мирхай, очутился в Америке. Со своим средним сыном. А те... они приглашают. Но зачем старому человеку бегать с места на место? Да и не ближний свет. Мирхай обживается здесь, в этой, как он думает, своей последней неизведанной дали. Здесь хорошее отношение к старикам. Он старается не дёргать сына проблемами, а дальше... жизнь покажет. Правда, болит сердце по той родине, где прошла жизнь в хлопотах и заботах, и невыносимо грызёт, поедом ест, тоска по жене. Скучает по сыновьям. Особенно по маленьким внукам... «Детишек на улице вижу – свои перед глазами! Так и хочется всех обнять да расцеловать!» - говорит он мне.

А сейчас Мирхай едет домой с языковых курсов. «Ну а как же мне без языка? Я, что собака: всё вижу, а сказать не умею.»

Ну вот мы с Мирхаем и пришли. Электричка будет минут через десять-пятнадцать. Народу немного: мы вдвоём да молодая женщина поодаль, с кудрявым мальчонкой лет пяти. Парнишка не стоит на месте - крутится юлой. Прыгает то на одной ножке, то на двух. Мамаша отвернулась и громко и увлечённо разговаривает по телефону. Вдруг мальчишка срывается с места и бежит по кромке перрона в нашу сторону и вот-вот упадёт в яму на рельсы! А там... где-то за дальним поворотом уже маячит свет – электричка на подходе!

Мирхай бросил сумку и, опередив меня, метнулся к ребёнку, выхватил его большими руками, прижал к себе и понёс вглубь стоянки от страшного места. Мальчонка испуганно завизжал и, царапаясь и кусаясь, стал вырываться из крепких рук незнакомого старика. Мать его резко повернулась к нам и, не увидев предыдущей сцены, где её ребёнок был буквально на волосок от гибели, громко закричала на Мирхая: «Ты хочешь украсть моего ребёнка?!» Мирхай разжал руки и, сложив пальцы в щепотку, поднёс их к штанишкам мальчонки. Затем быстро поцеловал свои пальцы «калон шави!»(«живи, расти большой!») и подтолкнул мальца к матери. Раздался душераздирающий вопль и многоголосым эхом разнёсся по перрону: «Полиция! Поли-и-иция! Спасите! Педофил! Педофил хочет украсть и изнасиловать моего ребёнка!» В мгновение ока откуда-то из недр метрополитена выросли пять полицейских с дубинами и пистолетами и, старый Мирхай, не успев очухаться, оказался в наручниках с руками за спиной.

Состоялся суд с объяснением знатоков-свидетелей о «щепоточном» ритуале, благословляющем мальцов-мальчишек в дальний жизненный путь на продление фамильного рода, за который старый Мирхай получил самое минимальное наказание – высылку из страны Америки.

И живёт он теперь в Израиле. Нянчит любимых внуков и дарит яблочки и конфеты дворовым ребятишкам. А вот благословляет ли он теперь мальчишню ритуальными щепотками со словами «калон шави»... кто знает...

---------
Картинка - интернет