Дети войны. Эвакуация

Глубокой осенью 1942 года, в канун 25-й годовщины Октября, немецкая армия предприняла попытку прорвать фронт на участке Павловск-Богучар-Казанская с тем, чтобы занять Юго-Западный плацдарм в районе Котельникова  для спасения окруженных в районе Сталинграда войск Вермахта. На этом участке фронта – правом берегу Дона, противник имел более удобные для прорыва позиции. Такое положение, в случае активных действий итальянских и румынских соединений, угрожало быстрому захвату территорий  Петропавловского, Калачеевского, Воробьёвского, Нижнедевицкого, Бутурлиновского  районов  Воронежской  области.
 Руководство  области предложило населению этих районов эвакуироваться «за Волгу», однако население, в основном старики, женщины и дети, не проявило должной активности. Было принято решение  эвакуировать колхозный скот и часть колхозного имущества. Скот сгоняли в гурты до одной тысячи голов. Военными отделами районов в приказном порядке назначались ответственные за эвакуацию скота и сопровождающие гуртов из числа пожилых мужчин, не призванных в действующую армию, учителей,  работников колхозных контор, доярок.
В  Воробьёвке  ответственной  за  гурт, состоящий из  коров,  лошадей, быков пяти колхозов: имени 1-го Мая, “Политотдел”, 17-й Партсъезд, имени Калинина  и “Большевик”, назначили учителя биологии Неполной средней школы Орлову Антонину Андреевну, мою маму. Сопровождающими  были  назначены  шесть мужчин и три женщины из сёл: Воробьёвка , 2-я Воробьёвка и хутор Шаров. В гурте было более 800 голов скота. Были подготовлены  подводы (телеги),  запряжённые волами и с членами семей и небольшим домашним скарбом,  28 октября 1942 года, гурт двинулся “за Волгу”.
У мамы была карта, на которой в районном военном отделе обозначили трассу: Воробьёвка – Камышин Сталинградской  области, через окрестности  Урюпинска, Михайловки.  После выхода  гурта  через окрестности села Верхний Бык за пределы Воронежской  области, начались  сталинградские степи. Было видно далеко вокруг, как движутся  массы скота  из соседних  районов  области.  За воробьёвским гуртом,  шёл  гурт  Калачеевского  района, который вела  Шаповалова  Татьяна Петровна –  доярка колхоза имени Кирова из хутора  Поплавский.
В нашей подводе находились:   бабушка – свекровь  Антонины Андреевны – Мария  Андреевна 63-х лет, дети: Владимир – 6 лет, Александра –5 лет и грудной 7-ми месячный  Леонид. Маме был  31 год. Волами управляла Мария Андреевна, а  Антонина  Андреевна на бричке, запряженной лошадью, ехала во главе гурта. По бокам и замыкающими шли подводы девяти семей, сопровождавших гурт. Скот, видимо, чувствовал опасность ситуации и держался кучно. Иногда даже создавались пробки, - коровы, волы, лошади сдавливали друг друга, при этом раздавался необычный рёв и топот.
 Из Воробьёвки выехали уже по холоду, а в канун 7 ноября пошёл снег,  который лёг, как нам показалось, на всю жизнь. 10 ноября  снег  усилился,  и колёса телег перестали крутиться. Волы не могли преодолевать создавшуюся нагрузку. Их меняли, но продвигаться стало просто невозможно. Населённые пункты встречались  редко,  и  население  встречало нас недоброжелательно. К нашей телеге  была привязана за налыгач корова – источник  питания.
Самым тяжёлым  делом  для погонщиков было  остановить скот на ночёвку и охранять его.  Останавливались, в основном, в степи вокруг стогов соломы, которую жевали животные. В этих стогах ночевали и мы. Спать было невозможно. Было холодно, солома колола руки, лицо; полова  лезла за шиворот. Но большее неудобство создавали мыши, которые  хотели тоже погреться и раздобыть пищу.
Мыши громадными серыми полчищами сопровождали нас на всём протяжении нашего перехода. Они чувствовали войну и бежали от неё.
Наше передвижение осложнялось с каждым днём, с каждым часом. Снег усиливался, колёса  телеги ползли. Быки с трудом  преодолевали сопротивление  навалившейся стихии.
И наконец, на левом берегу Хопра, ниже Урюпинска, в населённом пункте “Серп и Молот”, нашлась добрая душа – женщина, председатель местного колхоза.  Мама договорилась с этим добрым человеком обменять телеги на сани для всех сопровождавших гурт.
Пожалуй, это было первое спасение наших жизней.
Борьба за жизнь, как мы быстро поняли, началась с того момента, когда мама закрыла наш дом на висячий замок конструкции моего дедушки, Петра Викторовича, и отдала ключ нашим  соседям – Рючиным.
Кроме трудностей управления  передвижением, маме приходилось решать и вопросы нашего  сложного походного бытия. Мама кормила Лёню грудью на холоде, сушила пеленки на своём теле. Бабушка, Мария Андреевна, укрывала нас всеми тряпками, которые мы взяли из дома, кормила нас сухарями, макухой, крышанками (сушёными яблоками), перепадали и кусочки сала. Наша корова была яловая. Один раз в два дня мама  доила  корову,  и  мы  пили тёплое молоко.
На телеге, а затем на санях, была сооружена из прутьев ивы  и настенных  хлопчатобумажных ковров кибитка, которая как-то защищала  нас от холодного ветра. Зимний ветер сталинградских степей я помнил очень долго.
Уже в средине декабря мы начали ощущать  приближение войны. Справа от нас нарастал днём и ночью  грохот. В то время мы, конечно, не могли знать, что это разворачивалась великая битва за Сталинград.
Проехав район Михайловки, мы попали под сильную бомбёжку. На наше счастье, в момент налёта, наш гурт находился на правом берегу какой-то застывшей речки с бесконечными зарослями ивняка. Скот забился в ивняк, а мы укрылись под  довольно  крутым правым берегом. В результате налёта ранение получил один  мужчина. Погибло несколько животных, так сказала нам мама.
Все находились в каком-то оцепенении. Целые сутки думали, куда ехать? Не было никакой информации, мы не представляли, что происходит вокруг.
Какое-то чутьё подсказало маме взять курс  левее, и мы вновь начали движение.
 Снег валил и валил, к тому же местность стала слегка пересечённой, волы с трудом тащили сани. Бабушка  беспрерывно  кричала “цоб-цобе”, иногда отдавала нам завёрнутого в одеяло Лёню, а сама тащила волов за налыгач. Качая Лёню, мы пели “Катюшу”.
Во второй половине декабря мы оказались на берегу Волги за Красноармейском и по берегу в течение четырёх суток двигались вверх в поисках переправы.
Немецкие самолёты беспрерывно  бомбили  какие-то объекты ниже по течению. Несколько раз бомбили зону нашего продвижения, но удары наносились в основном по фарватеру реки, которая, несмотря на мороз, текла, всплошную покрытая кусками льда.
Наконец-то добрались до Красного Текстильщика и стали в громадную очередь на переправу. Берег был очень высокий.  Дорога  на переправу шла змейкой.
Более суток мы не видели маму, она решала вопросы переправы. Переправа  управлялась  военными и была строго организована. Ходили два парома по тросам, тащили их мощные лебёдки, которые стояли на правом и левом берегах.
Сначала  переправили весь скот и только на третий день волы с помощью военных затащили наши сани на паром. На пароме поместилось  около десятка саней и подвод,  кроме того, было несколько конных  повозок с армейским имуществом.
В процессе переправы, когда наш паром уже был прихвачен причальными крюками, поблизости  от  второго  парома, который  начал движение, взорвалась бомба и паром перевернулся. Бабушка накинула на нас разные тряпки, что бы мы ничего не видели. Я видел лишь взметнувшиеся  громадные фонтаны воды со льдом,  а  взрыв нас всех оглушил.
На левом берегу маме разъяснили, куда двигаться дальше и где мы должны разместиться для проживания и  размещения скота.
Мне казалось, что переправа со всеми её проблемами, которые возникали ежеминутно,  длилась целую вечность. В деталях можно рассказывать бесконечно долго… .
Более суток  собирали гурт. Животных стало меньше. Лошадей военные забрали и дали соответствующие документы. Среди коров появились коровы чёрной масти с белыми пятнами и чёрные волы. Никто не знал их хозяев.  Так же и наши коровы  и  волы  оказалась в других гуртах.
Ещё несколько дней на санях по снегу,  вперемешку с песком, мы добирались до указанного нам места. 30 декабря 1942 года мы прибыли в село Незнамовку Немце-Поволжья.
Коров и волов разместили в шикарных коровниках. Нам всем запретили размещаться  не только в домах, но и в подсобных помещениях,  оставшихся от их хозяев, депортированных в Сибирь. Всё было опечатано. Руководили всем нашим размещением казахи. Нам было предложено рыть землянки и зимовать в землянках. Сутки мы  с бабушкой находились в подсобной комнате при ферме. За это время,  мужчины из нашего обоза и местные казахи, вырыли  яму два с половиной на три метра с наклонным  входом, со ступеньками. Соорудили перекрытие из брёвен и обваловали землёй. Установили буржуйку, обеспечили на  первый случай дровами,  выдали коптилку и керосин. Входная дверь была  сплетена из ивовых прутьев и обложена соломенными жгутами. Дверь просто приставлялась  к  дверной коробке  из отёсанных брёвен. На выходе, ещё такая же “дверь”, прикрывалась на ночь.
Новый, 1943 год, мы встретили в тепле, при коптилке и с винегретом, на который казахи нам дали картошки, свеклы, моркови, растительного масла из хлопка. Дали нам большой каравай очень вкусного белого хлеба. Разместились мы на  соломенных  матрасах. Вкусно покушали и долго сладко спали.
Утро Нового года сразу же напомнило нам о войне. Мы  слушали,  как громыхает война. Удивительно, были в районе Камышина и из-за  экстремальных условий не слышали так отчётливо эхо войны, как в землянке в Незнамовке.
К концу февраля грохот стал затихать. Самолёты перестали летать. Наша жизнь приобретала свою неповторимую форму. Мама много времени проводила на ферме. Доила с казахами и нашими воробьёвскими женщинами коров, крутила сепаратор, взбивала масло, готовила творог. Вся продукция шла на фронт. У нас было два чугунка, сковородка  и большой чайник из латуни, лужёный внутри оловом, конструкции нашего дедушки. В этой посуде бабушка готовила на буржуйке нехитрую еду. Я обязан был обеспечивать “дом” топливом и водой. В качестве топлива использовался двухметровый прошлогодний бурьян, который вырос вокруг навозных куч и остался под зиму. За водой ходил с ведром  в центр посёлка  к колодцу, который выглядел, как  произведение искусства. Мне казалось, что даже вода в нём была очень вкусной. Шура нянчила Лёню. Бабушка приговаривала: ”Слава Богу, самый  спокойный ребёнок из вас”. После более чем четырёхмесячных мучений, зима как-то закончилась быстро.
Весна была ранней. Нам очень хотелось  тепла,  и  оно вскоре пришло. А с ним лук, укроп, редиска, шампиньоны. Молока было в достатке и что самое важное – мама каждый день получала за свой труд от казахов  каравай  белого хлеба.
Несмотря на запрещение, я часто проникал в немецкие дома  и восхищался всем, что видел. Это были рубленные из цилиндрических брёвен   четырёхкомнатные  на первом этаже, с мансардами или очень большими чердаками,  строения с выходами в подсобные помещения на первом этаже, включая туалеты. Посредине домов  стояли печи, украшенные изразцами необыкновенной красоты. Вся печная фурнитура отдавала медным блеском, всё закрывалось и фиксировалось винтами  с  фигурными  маховичками. Очень интересно было открывать  и закрывать топки, поддувала. Полы и потолки  были деревянные, натурального цвета. Полы, видимо,  мыли  пемзой. Таких полов я больше не видел вплоть до окончания школы  и поступления в московский институт.  На мансарды или чердаки вели  винтовые лестницы. Массивные, с точёными балясинами, они смотрелись также красиво, как печи, наличники на окнах и дверях.
Особое впечатление производили чердаки. Срубы строений выходили  на пять венцов выше потолочного перекрытия. Потолок был утеплён формованными блоками из сухой осоки, пропитанной светлой глиной. Поперечные балки, к которым был пришит потолок, являлись основанием для   пола мансарды или чердака. Стропила опирались своими концами на верхний венец, свисали, образуя карниз, и закреплялись металлическими хомутами. Кроме  этого, стропила крепились к балкам перекрытия и пяти верхним венцам двухсторонними металлическими накладками и скобами. Обрешетник был выполнен из деревянных брусков квадратного сечения с ювелирной точностью. На этот обрешетник крепилась красная черепица. Трудно было понять, как это такая увесистая черепичина прибивалась всего одним гвоздём? Все чердаки пахли просмолённой паклей. Мне очень нравился этот запах.
Бабушка и мама относились  ко мне, как к взрослому. Они называли меня  Владимир. У меня был довольно большой круг обязанностей, которые я добросовестно выполнял.
 Был небольшой период, когда мы все переволновались. Одна казашка, которая ходила каждый день  мимо нашей землянки, начала на полном серьёзе просить маму отдать меня ей. “Отдай мне баранчука, зачем тебе трое детей? У меня нет ни одного ребёнка” – говорила она маме несколько раз. Бабушка какой-то период  не упускала  меня из виду.
Лето проходило в ежедневных  заботах быстро. Приближалась осень и мы всё чаще говорили о возвращении домой и думали, когда  настанет этот счастливый момент.
Настала осень. Появились сообщения  Совинформбюро  о больших успехах Красной Армии на фронтах войны. Мама ездила в Красноармейск с тем, чтобы связаться с Воробьёвкой и узнать, когда можно возвращаться.  Но до самого октября не было никаких известий.
В начале октября была получена телеграмма от Военного отдела  Воробьёвского  райкома партии о возвращении домой.
Собрали небольшое собрание с участием местных руководителей и попросили их выделить нам десять телег. Были возражения против нашего отъезда, так как наши люди очень много трудились,  создавая продукцию для фронта. Всем хотелось сделать как можно больше, чтобы  быстрей закончилась война. Мама съездила в Красноармейск и получила официальную бумагу,  разрешающую  отъезд. Подводы нам выделили. Мы  быстро собрались и уже 15 октября 1943 года обоз и сохранённое поголовье, правда, частично за счёт ничейного скота, двинулись на Родину.
Дорогу на карте уточнили, она стала короче. Проходила  дорога  через Высокое, Рудню, Мачеху, Рогачов, Успенку, наш  совхоз  Искра, Краснополье.   7 ноября 1943 года, утром после прохода 1-го Никольска, коровы начали мычать и так мычали все 15 километров, пока не вошли с горы в Воробьёвку.
Нас встречало всё село. Рыдали все. Соседи – Рючины, Кучмасовы, Губаревы  несли в наш дом еду.  Рючины – винегрет, растительное масло, хлеб; Кучмасовы – творог, сметану, сливочное масло; Паша  Губарева принесла пирожки с капустой; наша добрая тётя Груня принесла четверть сала и мочёные яблоки. Магазин Сельпо был закрыт, но пол-литра  с  сургучной пробкой  появилась на столе, который быстро  накрыли тётя Шура Рючина, тётя Груня и бабушка.  Пришли дядя Лёша и дедушка Миша Рючины, пол-литра,  конечно же, была  из их запасов. Был грандиозный праздник, который все помнили, и будем помнить  до конца дней своих.


Владимир Орлов
15 февраля 2013 г. г. Москва.