Малиновый околыш. Глава 2

На Урале завершалась севрюжная плавня, а в тиши кабинетов войскового штаба готовился проект приказа, известившего Уральское войско о нижеследующем:

«Объявляю при сем копию с предписания  Главного Управления казачьих войск от 21 мая сего года за № 11482.
Копия.
Наказному Атаману Уральского казачьего войска.
По всеподданнейшему докладу Военного Министра Государь Император, в 12 день мая 1910 года, Всемилостивейшее соизволил предоставить бывшему наказному атаману Уральского казачьего войска, ныне помощнику Туркестанского генерал – губернатора и командующего войсками Туркестанского военного округа, генерал – лейтенанту Покотило, звание почетного казака Уральского казачьего войска.
Подписали: Помощник Начальника Управления, Тайный Советник Жеромский, Начальник отделения, Статский Советник Греков.

Наказный Атаман
Генерального Штаба Генерал – лейтенант Дубасов».

Приказ по войску, получивший очередной № 518, был подписан Наказным Атаманом 2 июня 1910 года и опубликован в официальном разделе газеты «Уральские войсковые ведомости».

За год Василию Ивановичу Покотило удалось значительно искоренить конокрадство и скотокрадство, вообще, в Уральской области.

– Объяснить это можно было, – заявил Дубасов на совещании в Областном Правлении, – как вполне верным распоряжением моего предместника, генерал – лейтенанта Покотило, который всю ответственность за развитие скотокрадства в данной волости и ауле возложил на подлежащих должностных лиц киргизского общественного управления.

4 – го января генерал Покотило прощался с членами Хозяйственного Правления, собранными в зале войскового собрания. Объявив о своём новом назначении, Василий Иванович поблагодарил всех служащих ВХП за ревностную и честную службу.

– Моя благодарность не есть шаблонная фраза, произносимая при подобных обстоятельствах, – отметил Покотило, – а является выражением истинных чувств, так как в отношении службы чинов Хозяйственного Правления могу сказать только одно хорошее и говорю это с искренним убеждением.

– Подражая в искренности господину наказному атаману, – заявил старший член ВХП, – мы берём на себя смелость высказать, что всё войско с большим сожалением встретит известие об утрате начальника, который в короткое время приобрёл любовь и уважение казаков всех состояний, что неоднократно и нелицемерно выражалось – на съезде выборных, на багренном рыболовстве, на сходе 1 Уральской станицы и при всяком подходящем случае, как проезды наказного атамана по станицам войска.

Отъезд генерала Покотило был столь скорый, что подчиненные не успели даже дать, традиционный в таких случаях, прощальный обед. Отпущенные на эти цели немалые денежные средства, после отъезда Покотило пошли в пожертвования на постройку в городе Уральске памятника героям боя под Иканом в 1864 году. В тоже время, проводы на вокзале получились весьма достойные, что называется, «всем миром».

Будучи в Петербурге Покотило получил телеграмму от депутатов съезда выборных, за подписью председателя Съезда П. И. Чуреева:

«Съезд выборных, поздравляя Ваше Превосходительство переводом на высший пост и очень сожалея, что Ваше плодотворное управление краем было столь непродолжительное, просит принять глубокую благодарность за понесенные Вами на пользу войска труды».

В ответной телеграмме депутатам съезда выборных, Покотило писал:

«Сердечное спасибо уважаемым представителям доблестного войска за дорогой привет. Дай Бог полного счастья славному Уральскому войску на многие лета».

Вероятно, на пути в Ташкент, к новому месту службы, генерал Покотило получил ещё одну телеграмму от депутатов съезда выборных:

«Съезд выборных просит Ваше Превосходительство принять звание почетного казака  Уральского войска, как выражение искренней признательности за Вашу высокополезную для войска деятельность».

Уже из Ташкента, на имя председателя съезда выборных П. И. Чуреева был прислан ответ:

«Сердечно обрадован оказанной мне съездом выборных честью принадлежать к семье славного Уральского казачества. Горячо благодарю Уральское войско в лице его представителей и Вас, Павел Иванович, за дорогую для меня весть.
Покотило».

В воскресенье, 25 апреля 1910 года, генерал – лейтенант Покотило, в форме лейб – гвардии 1 – ой Уральской сотни, в списках которой он состоял, посетил 2 – ой Уральский казачий полк в Самарканде, где заявил, что так полюбил уральцев, что никогда их не забудет.

– Лучшими днями моей жизни и службы, – сказал Покотило, – я считаю время, проведенное мной в Уральске, в бытность наказным атаманом.

В последующем, все свои телеграммы в адрес Уральского казачьего войска, бывший наказный атаман подписывал, как правило, так: «Почетный казак Покотило».

В июне 1910 года в Соколинский посёлок приехал есаул Карпов и привёз Евтихию Харитоновичу свежую газету «Уральские войсковые ведомости» за № 44, в которой был приказ № 518, а также очередной очерк из истории Уральского войска, под общей рубрикой «Из прошлого».

– Ты, Евтихий Харитонович, на пятой странице посмотри, – сказал Карпов, протягивая газету Дуракову. – Грядущий недород хлебов и трав уже стал причиной удорожания цен: мучники на все сорта муки набавили 10 копеек на пуд, а сено, несмотря на покосное время, когда цена на него бывает наиболее низкая, уже сейчас продается по зимним ценам.

– Да, несладко придётся новому наказному атаману, – проговорил Евтихий. – Ништо в первой уральцам голод переживать? Как – нибудь, с Божьей помощью, сдюжим. Благо, богатые казаки никогда в помощи беднякам не отказывали…

– Собственно, приехал я по другому вопросу, – начал издалека Карпов. – Прошлым летом озадачил ты, Евтихий Харитонович, нашего гостя, есаула Краснова.

– Чем же, Ахилл Вонифантич? – наивно спросил старик. – Ништо щерба из шипа да судаков, не по вкусу пришлась донскому есаулу?

– Да нет, щерба как раз то, понравилась, – ответил есаул. – Сомнения у него возникли по поводу Пугачева. Донские казаки его не жалуют, считая самозванцем и бунтарём. Мало того, выяснилось, что Пугачев не был уже донским казаком, когда затеял бунт, взяв себе имя императора Петра III.

– Ништо я ему о Пугачеве толковал? – спокойно ответил Евтихий. – Про царя Петра Фёдоровича рассказывал…

– Вот, и я о том же, – не унимался Карпов. – Пока работал в столичных архивах, попалась мне книжка «Русская старина» за апрель 1904 года, где было опубликовано сообщение некой Кл. Вл. З – ой про «Безымянного» узника Кексгольмской крепости.

– Туда же, наша императрица, Устинья Петровна, была заключена! – воскликнул старик. – Ну и ну, продолжай!

– Не только она, но и жена Пугачева с детьми, тоже там пребывала, – добавил Карпов. – Мало того, император Пётр III, после низложения, почти месяц провёл там под арестом. Его намеревались поселить в покоях Шлиссельбургской крепости, но он, по официальной версии, нежданно скончался в июле 1762 года.

– Ахилл Вонифантич, ты книжку эту привёз? – спросил старик.

– Саму книжку раздобыть не удалось, Евтихий Харитонович, а выписки нужные с неё сделал, – ответил Карпов. – Вот, послушайте!

Карпов начал с предисловия, мол, в Кексгольмской крепости томился замурованный арестант, о котором даже начальник тюрьмы ничего не знал. Его освободил лично император Александр I, которому он назвал своё имя. В январской книжке «Русская старина» за 1876, на странице 218 была помещена заметка «Таинственный узник 1802 г.»:

«В отчете финляндского общества «Древностей» нашли мы следующий случай, сообщенный почтмейстером Гренквистом. Император Александр I, посетив в августе 1802 г. Кексгольм, приказал упразднить в нём крепость и при этом сам лично освободил из неё какую – то личность, которая была заключена в ней около 20 лет и принадлежала к так называемым «безымянным». Кто могла быть эта личность?»

Заметка эта попалась на глаза госпоже З – ой, и она вспомнила рассказ своего деда, который её так поразил, что она тут же записала его для памяти. Её дед ездил в Кексгольм под видом торговца навещать родственников в крепости, и своими глазами видел того самого узника, уже освобожденного. Потом дед подпоил и расспросил одного из тюремщиков, который поведал, что таинственный узник был спервоначалу в стену замурован годов, чай, с тридцать, а потом император Александр его выпустил на волю и пенсию генеральскую дал, – а из Кексгольма выезжать не велел. Ему, мол, годов много, а всё живёт.

– Что ты небылицу рассказываешь, так и поверю! – усомнился дед, не поверив своим ушам. – Где это слыхано, чтобы живых людей в стену замуровывали…

– Вот те Христос! Не лгу! Не чужие речи говорю, а сам видел! – сказал тюремщик крестясь.

Далее, есаул Карпов прочитал, переписанный им из «Русской старины», подробный рассказ тюремщика – очевидца (от первого лица), начиная с того как «безымянного» узника привезли в Кексгольм и, заканчивая его освобождением: 

«Раз заигрались долго, глухая ночь была, я уже спал давно. Вдруг стук в ворота необычный (ночами у нас была тишина могильная), прибегает солдатик с караула и говорит впопыхах: «Коменданта требуют, из Питера приехали!» Перепуганный старик – комендант с трудом разыскал свой мундир, – а в ворота просто ломились. Отец забрал все ключи и спрятался под лестницу, думая, что ломятся разбойники, желавшие освободить заключенных. Переполох был невообразимый. Наконец, комендант добрался до ворот; требуют отворить, а тот боится. В маленькое отверстие передали бумагу, предписывающую принять арестанта. Ворота отворили, въехала карета в 6 лошадей, все в мыле. Из кареты вышел офицер, перед которым комендант вытянулся в струнку. На выговор, что долго не отворяли, оправдался тем, что крепостные ворота отворяются только для его величества в неуказанное время.

– Или по его предписанию, – строго сказал офицер.

Голова арестанта была замотана шарфом, так что лица не было видно. И в нахлобученной шапке. Офицер под руку провёл его по лестнице. В комнате он сказал что – то тихо коменданту, а тот, позвав отца, взял огромную связку ключей, которые  висели на стене; отец зажег факел, и все начали спускаться по узкой каменной лестнице, а потом пошли узким коридором. Наконец дошли до толстой двери с маленьким оконцем. Отец едва мог отворить дверь, до того замок заржавел; офицер заглянул в неё, нет – ли выхода, и сам ввёл арестанта и потом запер дверь, а ключ отдал коменданту, сказав:

– Сейчас позвать каменщиков и заложить дверь.

Приказание было исполнено, кирпичами заложили дверь до оконца; а офицер сказал коменданту:

– Ты будешь сам приносить хлеб и воду ежедневно; но ни сам не спрашивай и на его вопросы не отвечай; а то и тебя так же запрут.

Я забыл ещё сказать, что велели принести арестантское платье; и когда арестант вошёл в камеру, офицер сам снял с него шинель и шапку. Шинель он отдал коменданту, сказав: «Храните», а шапку там оставил. Другого платья на арестанте не было: одна шинель, да рубашка.

Потом все ушли наверх, оставив арестанта одного в потёмках.
Тогда отец увидел меня и пригрозил.

Офицер потребовал тюремную книгу и сам вписал в неё арестанта, назвав его: «безымянным».

Каждый год присылался запрос о нём: Жив – ли?

Годы шли, а узник не умирал.

Отец, проводя приезжих, так жестоко наказал меня, что я захворал горячкою и раны долго не заживали на теле; но это ещё больше утвердило во мне желание узнать: кто этот узник?

Перед смертью отец покаялся священнику, что он долго допрашивал узника, кто он и за что посажен? Но он упорно молчал, только раз сказав ещё сначала: «я дал слово молчать, и умру, но не скажу». Отец сознался, что не давал ему по долгу ни хлеба, ни воды, но тот выдержал и не открыл, кто он.

Время шло. Я вырос, отец дряхлел; с согласия коменданта я исполнял должность отца во всём, кроме узника; ему отец сам продолжал носить пищу.

Отец стал с ним заговаривать, но тот всё молчал. «Сегодня Пасха; Христос Воскресе», – в первый раз сказал отец, узник не отвечал.

– Сегодня Новый год, – тоже молчание.

– Императрица Екатерина скончалась; император у нас Павел Петрович.

– Царство небесное, – глухо и тихо ответил узник, и опять молчание.

Годы шли… Я женился на одной сосланной (и женщин присылали в Кексгольм); детей у нас не было; да и жена скоро умерла. Так и решил не жениться более.

Император Павел Петрович скоро умер. Воцарился император Александр. Комендант был уже давно другой, скупой и ленивый; всё пришло в запустение; всё загрязнилось…

Вдруг разнеслась весть: император Александр едет по крепостям осматривать их.

Принялись всё мыть и чистить, но в несколько дней, что поделаешь, когда годами нажита грязь и всё сгнило.

Мы все думали, что коменданта разжалуют в солдаты, да и нам достанется.

Отца моего и узнать было трудно; он уже был так слаб, что я ежедневно водил его под – руку по лестнице и нёс хлеб и воду, – а он сам нёс их до камеры, с трудом передвигая ноги; но на предложение моё донести их до камеры всегда отвечал одно и то же: «Когда умру, тогда и донесёшь».

Последние годы он стал приносить ему иногда что – нибудь другое, кроме хлеба и воды, и всегда скажет: «Это прислал раб Божий» (и имя); – это был один богатый купец, его отец тоже умер в крепости, и он посылал заключенным что – нибудь съестное.

Весть о приезде императора оживила отца.

Государь приехал в Кексгольм рано утром. Потребовал тюремную книгу. Сам обошёл камеры; спрашивал, за что кто посажен, и всех выпускал на свободу, сам отмечая перед каждым именем: «Прощен».

Когда все камеры были пусты, император спросил: «Нет – ли ещё кого?»

– Один – безымянный, – отвечал комендант.

– Какой «безымянный»? Почему его нет в книге? – спросил строго император.

– Он лет 30 сидит и значился в старых книгах, – отвечал комендант.

– Где же его камера? Здесь все пусты.

– Он замурован в подземной тюрьме, – отвечал комендант, весь дрожа.

– И живёт 30 лет?

– Так точно, ваше величество.

– Проведите меня туда, – сказал государь.

Комендант ни разу не бывал в подземелье и не знал, где тюрьма «безымянного».

– Пожалуйте, ваше величество, – сказал мой отец, – я каждый день ношу ему хлеб и воду.

Зажгли факелы; вся свита пошла за императором; я хотел помочь отцу сойти с лестницы; но он отстранил меня и твёрдо пошёл вперёд, словно молодой.

– Ты давно здесь? – спросил государь.

– Я родился здесь, а мне 87 лет, – отвечал отец.

Я взял два факела и пошёл вперёд, за мною шёл отец. Лестница, хотя и каменная, была вся разрушена; щебень, осыпаясь со стен и потолка, заграждал дорогу; с трудом пробрались по коридору; здесь я ни разу не бывал (я только спускался по лестнице) и потому часто спотыкался, а отец шёл уверенно, зная дорогу.

– Здесь, ваше величество, – сказал отец.

Видя, что кирпичи закрывают дверь, государь спросил отца: «Как отворить?»

– Отломать надобно, – отвечал он, и послал меня за солдатами; а сам подошёл к окну и сказал громко:

– Жив, старина?

– Жив, – отвечал тихий и глухой голос.

Последние два дня отец не приносил узнику ни воды, ни хлеба, хлопоча к приезду государя.

Солдаты быстро разобрали кирпичи; дверь с трудом отворили.

– Мы пришли за тобой, – сказал отец, – выходи скорее.

Но узник молчал.

Отец вошёл к нему и за руку вывел в коридор, но как только узник вдохнул воздух коридора, он потерял сознание. Доктор, сопровождавший государя, велел вынести его наверх. С кого – то из солдат сняли шинель и на ней вынесли его.

До смерти не забуду, какого я увидел узника: арестантское платье на нём висело клочьями; волосы и борода скатались, как войлок; ногти были как когти; тело всё было покрыто словно корой.

Но лицо и руки были сравнительно белее. Доктор сказал, что узник по два и по три дня не пил воды, чтоб умыть лицо.

Я случайно взглянул на императора: он был бледен, как покойник.

– Обмойте… оденьте… Платье дайте моё… Когда отдохнёт, приведите ко мне, – сказал император.

Доктор сам обмывал узника, но грязь сильно засохла; и лишь когда стали лить горячую воду – грязь стала отставать от тела, как кора.

Я всё время был в числе хлопотавших. Доктор только и спрашивал: «Не больно ли?». Узник говорил только одно: «Нет!».

Когда узника обмыли, то его одели в платье императора. Оно висело на нём, как на вешалке.

Доктор уложил его на диван, укрыл одеялами и заставил выпить крепкого мясного бульона с вином. Узник уснул и спал с час времени. Доктор несколько раз подносил зеркало к его губам: так тио лежал он, словно мёртвый…

– Как себя чувствуете? – спросил доктор.

– Я думал, что во сне вижу… бывало…

– Нет, это не сон; вы свободны, – ответил доктор.

Несколько мгновений узник молчал.

– Так я не сплю? – спросил он ещё раз.

– Я уже сказал вам, что ваше заключение окончилось; вы свободны, – сказал доктор.

Слабая улыбка показалась на губах узника.

– Дожил, – прошептал он.

Подождав несколько минут, доктор спросил его:

– Можете – ли вы увидеться с тем, кто освободил вас? Желаете – ли?

– Да… да… могу, – и узник начал вставать на ноги, но не мог удержаться и снова сел.

– Скажите себе: я хочу идти, и вы пойдёте, – посоветовал доктор.

– Да, я хочу идти, – проговорил узник, и, поддерживаемый доктором, медленно пошёл с ним.

– Закройте глаза, так будет лучше.

Тот исполнил, что говорил доктор.

Пройдя зал, они вошли в комнату, где находился император.
Государь запретил узнику говорить, кто он. Император сам усадил его в кресло против себя и грустно смотрел на него.

– Кто вы? За что были в заключении?

– Я могу сказать это только его величеству государю императору Павлу Петровичу, – отвечал узник, тихо и медленно выговаривая слова.

– Отца нет в живых; император – я, – сказал государь.

Узник встал с кресла, открыл глаза и, застенив их рукою от света, несколько времени всматривался в императора и, опустив руки, низко поклонился.

– Я готов отвечать вашему величеству, но прикажите выйти всем; говорить я могу только вам.

Более часу проговорил государь с узником, и когда они вышли в зал, глаза императора были заплаканы: это заметили все. Обед был давно готов. Император, пригласив всех сесть за стол, знаком приказал опустить занавеси у окон; огни тоже не подавали и обедали почти впотьмах.

Доктор посадил узника рядом с собою и помогал ему резать кушанья, но он ел очень мало; а хлеб, ломая маленькими кусочками, запивал водою.

Весь обед император проговорил с комендантом, но видно было, что государь грустен и озабочен.

После обеда, государь, переодевшись в дорожное платье, в сопровождении свиты и всех освобожденных сошёл с лестницы; доктор помог узнику сделать то же; ему подали ту шинель, в которой его привезли в крепость, но шапки на нём не было. Император повернулся ко всем и сказал: «Прощайте, господа!» (ура запрещено было кричать); все поклонились, а освобожденные поклонились до земли и остались на коленях. Император осенил их крестом, а узнику сказал: «Храни вас Господь!» Тот ответил: «И вас тоже, ваше величество, прощайте!» – Император, увидав, что у узника нет ничего на голове, снял свою фуражку, надел на него и сказал: «Носите в память обо мне», – и, обратясь к камердинеру, сказал: «Дай другую», – другой близко не было, и камердинер подал из футляра, который он нёс в руках, – треуголку с плюмажем, император улыбнулся, надевая её. Сев в экипаж, государь ещё раз поклонился всем и сказал: «До свиданья!».

Комендант, гордый и недоступный, видя, как относился к узнику император, льстиво спросил его:

– Где вам угодно будет остаться жить; здесь – ли, в крепости, или в городе?

– Где – нибудь, только не здесь, – отвечал тот и, обратясь к отцу, сказал: поместите куда – нибудь меня в городе, а потом можно устроиться, но поскорее, я устал.

И действительно узник едва держался на ногах; его усадили и унесли по лестнице солдаты на руках.

«Узник» остался жить в Кексгольме; здесь он и умер. Много было толков и догадок на счет освобождённого «узника», но так никому и не удалось определить его личность.

Сообщила Кл. Вл. З – а».

Есаул Карпов закончил читать, а старик Евтихий и, подошедший во время чтения, Вениамин, долго ещё хранили молчание, пока его не нарушил сам Карпов.

– Я перечитал рассказы уральцев о Пугачеве, в пересказе И. И. Железнова, и скажу, что «безымянным» узником мог быть государь Пётр Фёдорович, – заключил Карпов. – Очень много совпадений…

– Асаф Игнатич, тогда с трудом поверил уральским старикам – очевидцам, а будь у него в руках эта история, глядишь, сомнения бы его не терзали, – проговорил Евтихий. – Бородин мне сказывал, приезжал к нему в Уральск писатель – хохол. Тоже всё выпытывал про Пугачева…

– Это Короленко был, сильный публицист, – сказал Карпов. – Он об этой поездке книжку написал. Кстати, не побоялся упомянуть там о случае на царском багренье, когда войско Ставровского прокатило…

– А ты, Веня, что молчишь? Язык проглотил? – спросил Евтихий.

– И дед мой, Ефим Евстигнеевич и товарищ его, Ивей Маркович, всегда поминали «Великого Осударя всея Руси, Петра Третьего», – смущенно ответил Вениамин. – У нас, как – то про Пугачева и не вспоминали…

– Ты, Ахилл Вонифантич, пока придержи у себя эти бумаги, – сказал Евтихий. – Придёт время, добьёмся правды…

Есаул Карпов с головою погрузился в работу над первой частью исторического очерка «Уральцы», которая охватывала период от начала Яицкого войска до переписи полковника Захарова. Пугачевский бунт был далеко за скобками этого повествования, но сбор материала уже вёлся…1