Поэзия Басё. Две последние главы

Продолжение. (На рисунке - прижизненный портрет Басё, выполненный его учеником Огава Харицу).

Глава восьмая. Путевые дневники
     Первое творческое путешествие не разочаровало Басё и даже укрепило в нём желание стать настоящим странником. Дом, в котором он жил в Фукагава, был фактически построен на пожертвования учеников и деньги богатых покровителей, поэтому Басё даже сознавался, что чувствует себя неловко, как будто живя в долг перед теми, кто его выручил в трудный момент. «Вабисий» - неуютно, неловко - таким словом он назвал своё душевное состояние, часто посещавшее его в одиночестве. Конечно, к нему приходили ученики, друзья, и нередко в его хижине «куса-но то» проводились «касэн» - состязания поэтов, во время одного из которых на тему «кавадзу-авасэ» Басё озвучил собравшимся хайдзинам свой шедевр о лягушке, прыгнувшей в пруд. А в один из вечеров - 15-го сентября 1687-го года, когда на небе была полная Луна, Басё и его ученики гуляли по парку и катались на лодке по реке Сумидагава. Об этом эпизоде поэт написал красивый хайку:
            Мэйгэцу я икэ-о мэгуритэ ёмосу гара.
                Днём полнолуния осенним
                Я любовался лунным отражением,
                Вокруг пруда гулял и не заметил,
                Как ночь прошла и утро встретил.

      Упоминающийся в хайку пруд, скорее всего, тот, которому Басё посвятил знаменитый стих о лягушке.               
      После удачного «путешествия по полям» у Басё появилось много новых учеников и сторонников, его хайку печатались в популярных сборниках стихов, а путевой дневник «Нодзараси кико» - «По заброшенным полям», уже готовили к изданию соратники поэта. В период с 1686-го по 1689-й год Басё вёл активную творческую деятельность, его школа «Басэ хайкай» набирала авторитет и получала всё большее признание влиятельных поэтов. Но всё это никак не могло заполнить душевную пустоту, возникшую после переезда в Фукагаву.
      Никто точно не может сказать, что стало причиной сначала затворничества, а потом и перемены сознания светского поэта, внезапно решившего умереть в странствии, вместо того чтобы получать от жизни повседневные удовольствия. Конечно, нельзя умалять роль его нового «духовного» друга – священника соседнего с домом Басё буддийского храма, но вполне очевидно, что мысли о походах приходили ему в голову и раньше, когда он восхищался творчеством буддийских монахов-странников, таких как поэт Сайгё.
      По совету Буттё - своего буддийского наставника,  Басё уже через некоторое время после «путешествия по полям»   начал подготовку к следующему походу – менее протяжённому, но исключительно нацеленному на посещение святых мест, связанных с буддизмом.
      Основными целями нового путешествия были поклонение храму Касима в префектуре Ибараки и любование Луной у горы Цукуба -  её японцы часто называют «западная Фудзи». А ещё целью похода могла быть встреча со своим недавним другом-монахом, сменившим храм рядом с домом Басё на хижину неподалёку от храма Компондзи, филиала храма Касима. Путешествие планировалось как короткое странствие, и 14-го августа 1687-го года Басё покинул свой дом «Басёан» в Фукагава. В этот раз его сопровождали верный помощник и ученик Сора и буддийский монах Соха, учившийся у Басё стихосложению. Странники водным путём по каналу Рокумабори достигли реки Онагигава, доплыли до Гётоку, затем пешим путём дошли до Итикавы в префектуре Тиба и на лодке по реке Тонэгава добрались до Фунацу, где высадились и направились к храму Касима, о котором так много рассказывал Буттё. Переночевав в доме для паломников на территории храма и отдохнув после долгой дороги,  с раннего утра трое путешественников отправились в храм. Осмотрев его достопримечательности, уже на следующий день Басё и его друзья наконец встретились с Буттё и провели ночь в его домике. Монах в то время уже не числился служителем храма и жил в маленькой хижине отшельника.
      Ещё в Эдо в Фукагава именно Буттё своими рассказами о чудесных видах Луны на фоне горы Цукуба вызвал у Басё желание посетить его бывший основной храм Касима и вместе сходить на «цукими» - любование Луной. Поэт даже планировал написать об этом серию хайку – в одной части рассказать о чудесных видах Луны, а в другой - описать само путешествие, тем более что у него первый опыт составления дневника со стихами оказался удачным.
      Но в этот раз всё пошло не так, как хотел поэт. Несмотря на то, что путники ещё застали период полной Луны, увидеть они её не смогли. Непрерывный почти осенний дождь полностью закрыл тучами небо, и любоваться просто было нечем. Путешествие пришлось сократить, и путники скоро отправились в обратный путь, неудовлетворённые, полные разочарований.
      Басё всё же сочинил в дороге семь хайку, но они не стали шедеврами и редко упоминаются среди избранных стихов поэта. И тем не менее эти семь стихов, а также хайку, сочинённые в том же походе его учениками Сора и Соха, поэт объединил в сборник под названием «Дневник Касима», изданный только через сто лет после смерти поэта – в 1790-м году.
      Из семи хайку дневника «Касима кико» четыре Басё посвятил Луне, я решил перевести три из них:
            Тэра-ни нэтэ, макото као нару цукими кана.
      Буквально – заночевал в храме, чтобы с «правильным» лицом любоваться Луной.  Сочетание «макото-но као» можно перевести как «серьёзное лицо», но в пояснениях я прочитал, что в данном контексте имеется в виду «открыть своё лицо Луне, чтобы ощутить её присутствие и душой, и телом», то есть и лицом. Переведу стихом:
                Чтоб лунный свет
                Мне в душу проникал,
                С открытым ликом
                Ночью в храме спал.

       Хайку выгравирован на памятном камне у храма Касима.
       Следующий хайку созерцательный и довольно поэтичный, тоже на тему Луны:
            Цуки хаяси кодзуэ ва амэ-о мотинагара.
      На ветках блестят капли дождя, отражая блики бегущей среди туч Луны:
                Промчался дождь, оставив в небе
                Луну на фоне серых туч,
                А на деревьях  в каплях веток
                Блестит в тумане её луч.

      Хайку тоже высечен на памятном камне, но только в соседнем храме Компондзи.
      Ещё один хайку из этой серии:
            Сидзу-но ко я инэсури какэтэ цуки-о миру.
                Прошу вас, парни, прекратите -
                Так поздно рис не молотите!
                Уж вечер, начало смеркаться,
                Пора Луною любоваться!

      Во времена Басё рис молотили большими деревянными молотками, стуча по бочкам с зёрном, отбивая шелуху и измельчая рисинки. Сейчас «инэсури» - только танец с сямисэном и барабанами. Пляшущие под музыку артисты в национальных деревенских одеждах с молотками, бочками и ситами имитируют процесс обмолачивания риса. Очень красочный танец «инэсури сэцу», в южных регионах именуемый  «инисури-сэцу».
      Недовольный результатами недолгого путешествия Басё всё же не отчаивается и сразу после возвращения готовит новый поход, но на этот раз уже почти повторяет свою успешную «прогулку по полям».  25 октября того же 1687-го года в сопровождении своего ученика Оти Эцудзина (псевдоним «Кинкао» - впоследствие известный поэт и учитель хайкай) Басё вновь покидает свою хижину и по тракту Токайдо, как и в 1684-м году, проходит путь до родного Ига через Ацута, Нагоя, встречает Новый год и зиму в Ига, затем посещает Исэ, возвращается в Ига, чтобы отметить 33-летнюю годовщину смерти отца, обязательную для буддистов дату поминания родителей.  Затем следует в Нара, Осака и 23-го апреля возвращается в Эдо, завершая полугодичное странствие. Сложенные в этом походе хайку, а также путевые заметки с обобщённым взглядом на теорию стихосложения он в неоконченном виде оставляет своему ученику Каваи Окутони, который издаёт дневник почившего поэта в 1709-м году сначала под названием «Ои-но кобуми», а затем как дневник "Утэцу кико».
      Очень интересно само название «Ои-но кобуми» - «Записки из молельного сундучка буддиста». На самом деле такой сундучок – либо ящичек на ножках с плечевыми ремнями для ношения за спиной, либо деревянный шкафчик с алтарём и молельными принадлежностями. Интересно, что в походе сундучок по очереди носят за спиной монахи-странники, а когда приходит время молитвы, достают из него небольшую статую Будды или алтарь, после чего читают молитвенные тексты. Басё в то время уже считал себя верующим буддистом и имел свой личный молельный сундучок со статуей Будды.
      Я не стану описывать всё путешествие – о подробностях можно узнать из  книг и на английском, и на современном японском, поэтому остановлюсь лишь на нескольких переведённых мною хайку. Почему только нескольких – потому, что почти в каждом из хайку этого цикла, а их 53, упоминается либо название местечка, храма, горы или мыса, реки или какое-либо чисто японское название или понятие,  требующее дополнительных разъяснений и перевода прозы комментариев авторского дневника путешествия.
      Даже в самом простом, третьем по счёту, хайку сборника  читаем:
            Кё: маде ва мада накадзора я юки-но кумо.
      Сам иероглиф «кё:» означает «столица» и в японском чтении звучит «мияко», как и  второй иероглиф «то» - «мияко» - «главный город, столица»,  фактически дублирующий значение первого иероглифа.  Во времена Басё так сокращённо называли Кёто (Киото), но в 1603-м году правительство сёгуната  обосновалось в Эдо  и объявило его столицей страны. Только в 1867-м году  Эдо, являвшийся давним название местности и означавший «ворота к воде»,  был переименован в То:кё: - Токио (иероглив «то: - хигаси» -восточный и «кё: - мияко» - «столица»)  без упразднения статусного названия «Кё:то» -  «столица». Так что до сих пор сосуществуют города «Столица» и «Восточная Столица», притом что официальной столицей всё же является Токио. Но в данном  хайку «кё:»,  безусловно, означает Киото. Мой перевод:
                О, Киото!
                С тобой я встретиться готов,
                Но впереди ещё полнеба
                И тучи снежных облаков.

      Второй  хайку сборника тоже может быть истолкован по-разному:
            Хосидзаки-но ями-о миё наку тидори.
      Хосидзаки – буквально «звёздный мыс», на самом деле - поселение недалеко от Нагоя, там во времена Эдо находился храм Косёдзи,  куда и собирались путники. Местность у акватории  известна как место гнездования перелётных чибисов. Чибис (по-японски «тидори») записывается иероглифами «тысяча птиц». Это уже даёт повод для  ошибочной трактовки в переводе. У некоторых я действительно нахожу вместо «крик чибиса» – «крик тысячи птиц».  Между прочим, немногие знают, что в английском переводе название книги нобелевского лауреата Ясунари Кавабата «Сэнва но цуру» звучит «Тысяча журавлей», а в изданном у нас варианте – «Тысячекрылый журавль»…  Почувствуйте разницу.  Правда, звучит поэтично.  Но вернёмся к чибису, известному своими ночными криками:
                Пойдём гулять по Хосидзаки
                В ночной безлюдной пустоте,
                Там чибисы кричат и плачут,
                Летая в полной темноте!

      Наверное, кто слышал плачущий крик чибиса среди ночи, на себе ощутил ужас пронзительного звука в темноте. А дело в том, что чибис истошно кричит в любое время суток, чувствуя опасность.
      Другой хайку тоже нуждается в пояснении:
            Фурусато я ходзо-но о-ни наку тоси-но курэ.
      Перед самым Новым годом Басё с помощниками остановился в родном доме в Ига, хозяином которого в то время был его старший брат Мацуо Хандзаэмон. Прибираясь в доме, тот обнаружил шкатулку с высушенной пуповиной своего младшего брата. Когда он показал её  Басё, поэт расплакался и написал  хайку:
                Под Новый год я, дом родной
                С друзьями посещая,
                Над пуповиной слёзы лью,
                О маме вспоминая.

      Здесь следует упомянуть об обычае в те времена после родов сохранять пуповину – засушивать её и класть в красивую деревянную шкатулку. Пуповина  –  «ходзо-но о» (в современном языке – «хэсо-но о») - символ связи матери и её ребёнка. У японцев было принято от умершего отрезать прядь волос, а от новорождённого – пуповину. И сегодня в красивых коробочках с надписанными именем и датой рождения молодые мамы хранят высушенные пуповины своих детей.
      Не думаю, что в те времена японцы задумывались над возможностью сохранить таким образом клетки ДНК своих малышей.
      Следующий хайку – о монахе-затворнике, шепчущем молитву в тёмном уголке храма:
            Хару-но ё я коморидо юкаси до:-но суми.
      Весенним вечером Басё посетил храм Хасэ в городе Сакураи префектуры Нара и обратил внимание на молящегося в тёмном углу у лика богини Каннон монаха-затворника, который явно не хотел быть услышанным посторонними. В этом храме когда-то молились женщины, поэтому некоторые аналитики даже считают, что Басё пишет не об увиденном, а о том, что ему пришло в голову, когда он смотрел на молящегося. Возможно, весенняя тайная молитва навеяла ему любовные строки из «Сказания о принце Гэндзи» или историю поэта Сайгё и его возлюбленной, молившей о любви. Но сам Басё комментарий не оставил, поэтому и переводы встречаются от буквальных до удалённых от строчек поэта творческих фантазий. Один перевод меня рассмешил: «Весенняя ночь, в углу храма приспал милый человек». Почему приспал и почему он милый?      В своём переводе я старался быть ближе к строчкам Басё:
                В сумерках весенних,
                В углу храма скрываясь,
                Молится затворник,
                В желаньях сознаваясь.

      В дневнике поэта есть ещё один интересный стих, вызвавший у меня желание уточнить, когда же празднуется день рождения Будды и почему олени, которых Басё упоминает в своих строчках, считаются в Нара  слугами богов:
            Канбуцу-но хи-ни умарэау ка-но ко кана.
      Все слова понятны, как и смысл. Днём рождения Будды считается в Японии 8 апреля по старому стилю, и отмечают его как «праздник цветов». В других восточных странах из-за различий старинных календарей эта дата может сдвигаться на целый месяц.
      Хайку написан во время посещения Нара, где олени живут ещё с 8-го века, со времени основания храма Касуга тайся в 768-м году. Существует легенда о белом олене, который привёз в Нара бога грома, и тот поселился на горе Касугаяма, рядом с парком Нара. С тех пор после основания одноимённого храма олени считаются слугами божества. Отношение к ним самое благоприятное, а рождение питомцев воспринимается как подарок небес:
                Какое совпадение!
                В Будды день рождения
                Детёныша оленя
                На свет появление.

      Заночевав в доме в Нагоя, Басё был разбужен треском лопнувшей бочки с дождевой водой, переполненной во время затянувшегося майского дождя. Сюжет неновый. У Басё есть подобный хайку о лопнувшем кувшине, в котором замёрзла вода и тоже раздался треск, но здесь слова подобраны так, что возникает ощущение резкого звука на фоне ночной тишины: 
            Самидарэ я окэ-но ва кируру ёру-но коэ.
                Ночь.
                Льёт еле слышный летний дождь.
                Но что за звук раздался вдруг?
                У полной бочки лопнул круг? 

      И ещё один хайку, написанный во время любования Луной в походе:
            Нани гото-но митэ ни мо нидзу мика-но цуки.
                Трёхдневный месяц,
                С чем тебя сравнить?
                Какой ты есть,
                Таким и должен быть. 

      Другие хайку из цикла «Ои-но кобуми» я уже упоминал в предыдущих разделах, поэтому перейду к главному и самому продолжительному путешествию в жизни Басё, описанному в дневнике «Оку-но хосомити» - «По узким тропинкам в глубокую даль», изданном на русском языке под названием «По тропинкам Севера». В английском переводе Дональда Кина название книги звучит «The Narrow road to oku», хотя и он первоначально хотел использовать «Север» в заголовке, но всё же в окончательном варианте оставил как в оригинале загадочное японское слово «оку». Перевод  Дональда Кина удобен тем, что можно легко сравнивать текст оригинала с текстом перевода, а это даёт возможность знающим язык не только читать переведённый текст, но и задумываться над содержанием хайку и авторских пояснений. Русский перевод дневника выполнен на высоком профессиональном уровне отечественными авторитетными японоведами Н.И.Фельдман и В.Н.Марковой, поэтому я сконцентрирую внимание на переводах самих хайку и буду стараться придавать им поэтическую форму.      
      Дневник и стихи поэт объединил в одном сборнике.  Перед каждым хайку есть подробные записи – как и где Басё и его спутник Сора сочиняли поэтические строчки.
      Само путешествие Басё планировал уже сразу после предыдущего похода, но перед этим, не возвращаясь в Эдо, специально остался в Гифу, чтобы отсюда совершить ещё одно небольшое путешествие в сторону Оцу. 11-го августа 1688-го года, за несколько месяцев до похода «в даль», Басё в сопровождении ученика – поэта Эцудзина, отправился в Оцу префектуры Сига, чтобы заодно посетить гору Обасутэяма - в буквальном переводе - «гора, где бросают старушек». По древней легенде дети приносили своих стариков умирать в одиночестве у этой горы. Именно любование Луной на фоне горы Обасутэяма и посещение храма Гитюдзи в Оцу стали целью двадцатидневного похода, описанного поэтом в дневнике «Сарасина кико». К тому же Басё хотел испытать себя на горных перевалах и убедиться в безопасности безлюдных троп, передвигаясь по которым путники часто попадали в ловушки грабителей-разбойников.
      Не буду подробно останавливаться на самом путешествии, но приведу несколько хайку, написанных в том походе. Самый известный из них как раз и посвящён старушке, оставленной зимой в лесу наедине с Луной:
            Омокагэ я оба хитори наку цуки-но томо.
      Ключевые слова – «вид», «старушка», «одна», «плач», «Луна, «друг». В принципе, всё понятно, поэтому я был удивлён, увидев один из переводов: «Лик Луны, он был и тотчас сплыл! Дружок украл!» Ощущение трагизма ситуации сменилось у меня безудержным хохотом. Вот что на самом деле «привиделось» поэту в моём переводе:
                В лесу оставлена старушка,
                Сидит и только слёзы льёт,
                Одна Луна лишь ей подружка,
                Никто к ней больше не придёт.

      Это видение возникло перед глазами поэта, когда он узнал об истории горы Обасутэяма, читая одну из старинных летописей.  Уже в наше время по её мотивам был снят художественный фильм «Легенда о Нараяме», в котором главный герой спасал стариков, оставленных детьми в лесу на верную смерть.
      Другой известный стих из дневника путешествия написан поэтом во время посещения Оцу, где Басё хотел поклониться могиле своего почитаемого героя -  славного самурая Минамото Ёсинака, захороненного на территории храма Гитюдзи в Кисо:
            Кисо-но дзё: юки я хаэнуку хару-но куса.
      Во многих переводах Кисо вообще не упоминается, а «весенняя трава» даже «тянется к любви». Старание «поэтизировать» строчки поэта иногда лишают смысла многие его хайку, поэтому я бы не советовал слишком далеко забираться в фантазии, жертвуя основным смыслом, который в стихах поэта всегда присутствует.
     А мотив этого хайку следующий. Басё преклонялся перед личностью Минамото Ёсинака (он же – Кисо-но Ёсинака) – самоотверженного воина из клана Минамото, подвиги которого описаны в известной всем японоведам летописи «Повесть о доме Тайра». Там он фигурирует как несгибаемый боец, мужественный и непреклонный воин Асахи сёгун, погибший довольно молодым в междуусобной войне.  Последний момент его жизни красочно описан в летописи – окружённый врагами он собрался подняться на гору и сделать харакири, чтобы не попасть в плен, но, когда обернулся, стрела пронзила его насмерть.
      Каждый раз, посещая Кисо, Басё обязательно поклонялся могиле Ёсинака и даже в своём предсмертном завещании просил похоронить себя рядом с героем. Просьба поэта была исполнена, и, хотя он умер в окрестностях Осака, недалеко от уезда Ига, где находилось родовое кладбище Ёдзаэмонов,  его тело перевезли в Оцу и захоронили в храме Гитюдзи у могилы полководца.

Именно мужество воина подразумевал поэт, начиная свой хайку словами «дух Кисо»:
                Кисо когда я посещаю,
                Весенний дух здесь ощущаю,
                Как молодой травы побег
                Путь пробивает через снег.

      Интересен ещё и хайку, написанный поэтом, когда он недалеко от Ёсино шагал по горной тропе к храму любоваться цветением вишни и увидел два домика с очень красивой черепичной крышей. Обрамление передней части крыш было выполнено в форме узоров с изображениями бутонов сакуры. Басё был впечатлён и написал хайку:
            Ямадзакура кавара фуку моно мадзу футацу.
      Ясно, что здесь имеются в виду две первые увиденные им постройки, покрытые черепицей, но я встретил перевод - "увидел два слоя черепицы". Во-первых, вес двух слоёв черепицы из глины выдержал бы далеко не каждый дом, во-вторых, какой смысл класть её в два слоя? В-третьих, в том месте черепичные крыши были только на храмовых постройках. Полистав толкования, я сделал свой перевод:
                Я шёл тропинкой в горы,
                Там вишня расцветала,
                Двух хижин черепица
                Взор мой приковала.
      А после короткого путешествия, вернувшись в свою "хижины из травы", Басё пишет хайку о том, что проведёт предстоящую зиму перед большим походом в своём надёжном доме:
            Фую гомори мата ёри сован коно хасира.
                Зима, я до весны укроюсь
                В уютной хижине своей,
                Её надёжные опоры
                Других пристанищ мне милей.
Глава девятая. По дальним тропинкам
    Окончательно преобразившись в буддийского странника-скитальца, Басё побрил голову и стал готовиться к главному походу в своей жизни.  Первым, с кем он поделился своими планами, был его ближайший друг – поэт Гёрай. Сохранилось письмо Басё, в котором он отправил Гёраю несколько своих стихов для издания в сборнике «Яка но си», сопроводив его хайку, намекавшем на предстоящий поход:
            Омосиро я котоси-но хару мо таби-но сора.
      Мой перевод:
                Весну я жду, хочу опять
                Отправиться в поход,
                Любуясь небом, провести,
                Шагая, этот год.

      Внимательно всматриваясь в строчки хайку, можно предположить, что поэт намекал не только на новое путешествие, обещающее стать интересным, но и на то, что   с ним вместе в дальний путь отправится и его ближайший сподвижник и помощник Сора, имя которого совпадает со звучанием последнего слова в хайку «сора» – «небо».
      Такой приём Басё использовал довольно часто, когда наравне с основным значением слова подразумевал и смысл омонимичного – точно так же звучащего слова. Это и в стихе о брошенной старушке – «омокагэ» -  «видение» звучит как и «омокагэ», записываемое другими иероглифами, означающее «тень матери» (оставившего её умирать у горы сына). В переводе это отразить невозможно, так как эффект возникает благодаря не только акустическому, но и зрительно-ассоциативному восприятию иероглифического письма.
      О том, что он отправляется, возможно, в последний путь в своей жизни, Басё написал и в письме к своему старшему брату: «Скоро начинаю поход в Хоккоку (северную страну)», так тогда называли территорию сегодняшнего района Хокурику. Этим, возможно, объясняется перевод на русский язык его дневника «Оку-но хосомити» - «По тропинкам Севера». Однако если взглянуть на карту маршрута, то видно, что Басё совершил поход по кругу, начиная движение в северном направлении, а потом свернув к западу и затем на конечном этапе к югу, поэтому я бы перевёл заголовок дневника словами оригинала: «По узким тропинкам в глубокую даль».
      Планируя полугодичное, а точнее, семимесячное путешествие протяженностью около 2400 км, Басё хотел посетить места, связанные с достопримечательностями, описанными в летописи «Кокинсю», сказаниях и песенных сборниках антологии «Манъёсю». И конечно же, Басё привлекали исторические памятники, о которых упоминал в своих песнях его любимый поэт-странник Сайгё.
      Маршрут путешествия проходил через префектуры Фукусима, Мияги, Иватэ, Ямагата, район Хокурику, затем Гифу и Огаки. Поэт раньше не бывал в этих краях и вполне обоснованно сознавал, какие опасности могут ждать его в пути, в том числе и возможная гибель. Но он писал, что не боится смерти в пути, так как считал, что это вполне может произойти по велению судьбы и божества.
      Первые строчки дневника как раз посвящены философскому обоснованию его взгляда на жизнь: «Месяцы, годы, столетия – всё это путники вечности, как и следующие за ними годы». Басё сослался на то, что и раньше странники умирали в походах, при этом он имел в виду прежде всего своего кумира Сайгё. Странствовать и умереть в походе – фактически стало жизненным кредо поэта.
      В этот раз своё путешествие Басё планировал очень тщательно. Приготовил одежду, залатал походные «момохики» - плотно прилегающие к телу брюки, обновил тесёмки любимой шляпы и решил запастись деньгами на весь поход, сдав в аренду свою «хижину из травы».  Дом «Басёан», он же «куса-но то», вряд ли бы пригодился поэту в ближайшие полгода, и он, как пишет сам, «уступил свой дом»  пожилому семьянину с самурайской фамилией Хэйэмон. Новый жилец вселялся с женой, дочерью и внуками. Об этом и самый первый хайку дневника путешествия:
                Куса-но то мо сумикавару ё дзо хина-но иэ.
      Самый распространённый перевод –  тот, что в русском варианте дневника: «Домик для кукол переменяет жильцов! Что ж – и лачуга». Но, во-первых, у поэта: «В хижине из травы меняются жильцы, домик для кукол». И слова «лачуга» вообще нет. Да и «дом из травы» был не таким уж и маленьким – обычная хижина с очень практичной в те времена крышей из травянистой соломы и бамбука – такая не гниёт и не протекает.  В домах богатых людей, а также во дворцах и храмах были крыши с глиняной черепицей, но в таких, как и у Басё, домах жили и все его друзья, и соратники. К сожалению, ни один из домов самого Басё не сохранился, на месте «куса-но то» в Токио есть памятный павильон с травяной крышей, но он не является копией ни одного из «Басёан», зато в садике там растёт настоящий банан.
      Последний «куса-но то», он же второй из трёх «Басёан», строился не один месяц на деньги полусотни учеников и покровителей поэта. Снаружи он выглядел как вполне обычный дом с красивым садом, а внутри было несколько небольших комнат и одна просторная с видом на четыре стороны. Именно в этом доме собирались во время коллективных конкурсов сочинительства другие поэты – до 20 человек одновременно. Приносили с собой еду и сакэ и проводили конкурсы, сидя на коленях, как это изображено на рисунке поэта-художника Ёса Бусона.
      Да и пожилой самурай с большой семьёй не стал бы арендовать лачугу. В японском языке для её обозначения есть забавное слово – «усаги-гоя» - «кроличья хижина». Поэтому я старался сделать перевод ближе к словам оригинала:
                В «доме из травы»
                Скоро всё изменится -
                С куклами семья
                В нём теперь поселится.

      Семья вселилась, а Басё до начала путешествия переехал в дом своего покровителя Сампу.
      27-го марта 1689-го года сорокапятилетнего Басё и его спутника Сора провожали в дальний поход от пристани столичного района Сэндзю друзья, ученики и покровители. На рисунке, выполненном поэтом Бусоном, изображена сцена проводов Басё и Сора. Один из провожающих – на вид представитель высшего сословия. У него на том рисунке два меча за поясом – показатель высокого статуса. Возможно, это и был главный покровитель поэта Сугинами Сампу. Басё пишет, что друзья пролили слёзы прощания. Именно это он и отразил во втором хайку дневника:
            Юку хару я тори наки уо-но мэ ва намида.
      И первый, и второй хайку цикла считаются шедеврами. Конечно, чтобы это понять, надо ощущать мелодичность гласных звуков, присущую стихам поэта. Мой перевод:
                С весной прощается природа,
                Умолкли птицы, не поют,
                И рыбам жаль её ухода,
                Хоть и в воде, но слёзы льют.

      Конечно, в переводе можно было просто написать: «Весна уходит, плачут птицы, и рыбы слёзы льют». Про рыб – не знаю, льют они слёзы или нет, но как любитель птиц могу утверждать, что пернатые молчат, когда грустят, и слёз у них не бывает.
      Далее странники направились к давнему знакомому Басё -  хайдзину из Куроханэ, где их ждал очень тёплый приём. Хозяин дома и его младший брат тоже сочиняли стихи, поэтому стоянка с угощениями и горячительными напитками оказалась незапланированно продолжительной - целых 14 дней из 150-дневного путешествия. Так долго они больше нигде не гостили, но зато здесь они осмотрели много местных достопримечательностей. В один из дней посетили горный храм Комёдзи буддийской секты Сюгэн. Там же они зашли в келью монаха Гёдзядо и произнесли молитвенные слова у пары старинных гэта - «асида», высокой деревянной обуви, когда-то принадлежавшей основателю секты Сюгэн -  Э но Гёдзя. Считалось, что поклонение обуви святого принесёт удачу в странствии и поможет преодолеть все непредвиденные невзгоды:
            Нацуяма ни асида-о огаму кадодэ кана.
      Мой перевод:
                Я храму на горе
                В день летний поклонился,
                И на удачу в путь
                На асида молился.

     «Асида» - деревянные башмаки, такие же как и гэта, только могут быть «однозубыми» (иппонха) и высотой до 20 сантиметров. Они удобны для хождения по полям, горам и пересечённой местности. В них можно передвигаться по снегу и лужам. Зимой к тесёмкам подшивали мех, а в дождь надевали непромокаемые носки «таби». Очевидно, Басё тоже обувался в асида во время походов, так как упоминания о них встречаются в его хайку многократно.
      После Куроханэ  Басё и Сора  отправились искать дорогу к храму Унгандзи. Когда-то буддийский наставник Басё, монах Буттё, рекомендовал поэту обязательно посетить этот храм и советовал в случае дождя остановиться в его бывшей пустующей хижине в соседней роще. Басё и Сора так и поступили. Нашли келью монаха и провели в ней некоторое время. Басё удивило то, что и в отсутствие монаха его домик оказался в полном порядке, и именно тогда он  сочинил известный хайку (о нём я подробнее упоминал в предыдущей главе):
            Кицуцуки мо ио ва ябурадзу нацу кодати.
                Домик монаха
                В лесочке стоит,
                Дятел и летом
                Его не долбит. 

      В Куроханэ Басё и Сора передвигались на лошадях, предоставленных гостеприимным хозяином. Седлали, кормили и привязывали коней странников местные мальчишки-погонщики. Узнав о том, что всадники являются хайдзинами, один из мальчиков обратился к сидевшему на лошади Басё с просьбой написать для него коротенький стишок. Это растрогало поэта, и он тут же придумал хайку, ставший шедевром:
            Но-о ёко-ни ума хикимукэ ё хототогису.
      Буквально: «Поворачивай коня, гони через поле, - там кукушка»:
                Кукушка, я тебя услышал!
                Кричу погонщику: «Постой!»
                Сверну с пути, помчусь я полем,
                Туда, где слышен голос твой! 
     Выйдя за пределы столичного региона, Басё обратил внимание на то, что во многих деревнях и селениях вообще нет часовен и молельных колоколов. А ведь это и ежедневный «вечерний звон», сезонный и праздничный бой колоколов:
            Ириаи-но канэ мо кикоэдзу хару-но курэ.
                Здесь вечер звоном не встречают,
                Никто как будто не живёт,
                Возможно, даже и не знают,
                Что скоро и весна пройдёт.   

      16 апреля путники остановились в Насутака префектуры Гифу, в доме Каку Саэмона, а 20-го апреля направились в поле, где росла ива, под которой когда-то якобы отдыхал поэт Сайгё. Находясь совсем рядом, Басё попросил местного старосту показать ему эту древнюю иву, ставшую местом паломничества буддистов. Басё вспомнил строчки Сайгё об отдыхе в тени ивы у чистого ручья и сочинил хайку:
            Та итимай уэтэ татисару янаги кана.
      Всего четыре слова – «засеял», «поле», «ушёл», «ива». Такой неоднозначный стих, естественно, все толкуют по-разному. В русском переводе «оку-но хосомити» предлагается вариант: «Уж в целом поле посажен рис? Пора мне. О тень под ивой!» Конечно, немного «домыслено», но здесь без дополнений не обойтись. В одном из японских толкований я нашёл вариант, смысл которого мне показался близким к сопоставлениям, присущим хайку Басё, и я сделал следующий перевод:
                Ты семена сажал на поле,
                Устал, совсем лишился сил
                И, уходя, закончив сеять,
                Взглянуть на иву позабыл…

      Работал весь день, засадил поле, а возвращаясь домой, вспомнил, что забыл полюбоваться ивой…
      Уже через два дня путники преодолели заставу Сиракава, переход через которую настолько сильно беспокоил Басё, что он даже писал перед отправлением – перейти бы Сиракаву, а там уже пойдём тропами.
      В эпоху Эдо страна была фактически объединена сёгуном и управлялась единым правительством, но у некоторых районов в названиях так и остался иероглиф «коку» - страна. Между районами, как и раньше, существовали пограничные заставы, выполнявшие роль охраны территорий и осуществлявшие функции таможни, контролирующей не только передвижения грузов, но и переходы людей. Более того, каждый раз необходимо было получать разрешение для посещения региона и выхода из него, а также вносить установленную местной властью плату за прохождение по территории района. Для Басё это было нелёгким условием, поскольку ему необходимо было экономить средства, чтобы посетить сразу несколько регионов.
      В те времена, конечно же, ещё не существовало баз данных жителей страны, но книги учёта уже были в ходу. Такого странника, как Басё, шагающего в поисках чего-то незримого и непонятного, могли принять за «ниндзя», проникшего в уезд или район с целью добычи информации. А повод для опасений за прошлое предков у Басё имелся, поскольку по материнской линии Момоти были представителями клана, курировавшего бойцов-шпионов «ниндзя».   
      Сам поэт вряд ли мог кого-то заинтересовать. В то время в регионах о нём ещё почти ничего не знали. Даже если кто-то и привозил книги стихов, то в них поэт подписывался самыми разными псевдонимами (исследователи насчитали 21).  Басё и Сора принимали за обычных буддийских монахов-странников.
      Перед отправлением в поход сначала сам Басё, а потом  и Сора побрили головы и выбрали себе типичную одежду монахов-отшельников.  Ещё один важный момент, о котором считаю нужным упомянуть  – в результате длительной  изоляции регионов устный язык дальних провинций сильно отличался от языка центрального района. В каждом из регионов был свой диалект - «хогэн», или «говор» - «бэн». Часто доходило до того, что люди из разных концов страны вообще  не понимали друг друга.  А говоривших на языке центральной провинции Басё и Сора местные чаще всего принимали за чужаков и не всегда оказывали помощь в походе. К тому же и грабители «с большой дороги» могли в любой момент расправиться с путниками, как с самураем в известной истории Акутагава Рюносукэ «В чаще» («Ябу-но нака», экранизированной под названием «Расёмон»).
      После остановки в Сукагава префектуры Фукусима путники вскоре добрались до района Сэндай. Я не буду столь подробно, как в дневнике Басё, описывать чуть ли не каждый день путешествия и указывать названия местных деревень и поселений. В русском переводе дневника всё это передано до мелочей. Читать же оригинал на японском и даже трансформированный в современный язык текст тоже довольно неудобно из-за обилия географических названий и собственных имён. Проблема в том, что читающий чаще всего не знает, как правильно звучат местные названия и фамилии, поскольку система не унифицирована и одни и те же иероглифы, фигурирующие в известных читателю названиях, могут звучать совершенно по-иному даже в привычных сочетаниях. Топонимика и ономастика в японском языке настолько специфичны, что, даже зная чтения иероглифов в имени и фамилии собеседника, приходится уточнять, как правильно к нему обращаться. То же и с названиями на картах. Есть историческая составляющая появления географических наименований в языке, поэтому без дополнительной справочной информации не всегда удаётся угадать название города или поселения, судя только по чтениям иероглифов. 
      Следующий хайку, на котором я хотел бы остановиться, тоже считается настоящим шедевром Басё:
            Нацукуса я цувамоно домо га юмэ-но ато.
      Хайку написан 13-го мая 1689-го года. Путники в тот день утром вышли из городка Хираидзуми района Осю префектуры Иватэ  и направились в окрестности Такадати, где 500 лет назад,  в конце 12-го века, велись ожесточённые бои между кланами Фудзивара и Тайра с привлечением до 200 тысяч всадников с обеих сторон. Жестокости воинов не было предела. Дошло до того, что напавший на замок Минамото Ёсицунэ его враг глава клана Фудзивара Хидэхира, правивший тогда северными регионами, не только разгромил противника, но и отправил его брату сёгуну в Киото отрубленную голову Ёсицунэ. Сёгун Минамото Ёритомо в свою очередь послал войска в мятежный северный регион и разгромил последнего представителя клана Фудзивара, три поколения которого правивили в регионе более сотни лет. Поверженного Хидэхира предали свои же вассалы и убили при попытке к бегству.
      Всё в Такадати тогда было усеяно трупами людей и лошадей. А перед глазами Басё в тот ясный летний день открылось просторное поле, густо заросшее летней травой. Именно «летняя трава» - «нацукуса», и стала первой строчкой этого хайку. Единственный след от мечтавших о боевой славе воинов «цувамоно домо», павших во время кровавых событий тех лет.
      Переводы этого хайку несколько разнятся даже у авторитетных японоведов. В оригинале Басё есть только слова: «летняя трава», «воины», «следы мечты». В японском языке «мечта» и «сон» – одно слово. Понимание зависит целиком от контекста. У Веры Николаевны Марковой – «Летние травы, там, где исчезли герои как сновидения», у авторов русскоязычного дневника – «Летняя трава, павших древних воинов грёз о славе след». То есть явное противоречие в трактовке основного понятийного сегмента - «юмэ-но ато»:  «грёзы о славе» или «герои как сновидения». Конечно, сам Басё только нарисовал картину словами, предоставив читающему или слушающему хайку самому «дорисовать» её в своём уме. Я опирался на японских толкователей и решил «дорисовать» картину стихом:
                Здесь воины когда-то погибали,
                В боях они прославиться мечтали,
                Но все следы, бойцы что оставляли,
                Густой травою летней зарастали…

      Этот хайку, пожалуй, единственный, в котором прослеживается гражданская позиция поэта. В своём дневнике он даже написал, что пролил слёзы, думая о павших воинах, памятью о которых стала только густо заросшая трава.
      Сегодня на месте боёв возведено памятное сооружение и исторический павильон, проводятся экскурсии для туристов. В этом большая заслуга Басё. Территория сражений занесена в список памятников ЮНЕСКО.
      В путешествии Басё видел не только то, что радовало глаз. Сталкивался он и с трудностями и неприятными моментами. Особенно Басё не любил всяческие проверки и ожидания на заставах между районами. Ещё до отправления в поход он беспокоился о том, как бы ему благополучно пересечь таможню Сиракава, но проверка там оказалась не такой строгой, как он себе представлял, слушая рассказы бывалых ходоков. Но после пересечения границы Иватэ его и Сора с пристрастием допросили на переходе Ситомаэ. Держали до самой ночи, и ему ничего не оставалось делать, как напроситься на ночлег в пограничном сарайчике. В следующем хайку он выразил всё своё отношение к тому неприятному эпизоду путешествия:
            Номи сирами ума-но бари суру макура мото.
      Буквально: «Вши, блохи, мочится конь, рядом подушка».
      Интересно и то, что сама застава «Ситомаэ» пишется иероглифами «сито – моча» и «маэ – перед», то есть буквально - «рядом с мочой». История названия уходит в далёкое прошлое, и никто точно не знает, почему иероглиф «моча» обозначает очень красивое место в долине горячих источников. Там и сейчас есть табличка «Ситомаэ», а   лечебные источники с температурой до 100 градусов пользуются большой популярностью среди туристов и местных жителей.
      Но, похоже, что в своём хайку Басё усилил всё неприятное, что с ним случилось во время нахождения в так разозлившей его таможне:
                Как здесь противно, хоть не дыши!
                Блохи кусают, ползают вши,
                Рядом с подушкой мочится конь…
                Ну и ночлег, грязище и вонь!

      Несмотря на то, что хайку вступает в противоречие с поэтическими идеалами коротких стихов, воспевающих красивое и приятное, он всё равно написан очень проникновенно и считается шедевром наравне с другими стихами дневника.
      Оправившись после неприятного эпизода, Басё в сопровождении Сора и местного проводника, обещавшего обойти опасные места и очень возможные, по его словам, встречи с бандитами, переходят горы с заросшими тропами и попадают в Обанасаву префектуры Ямагата, где останавливаются в доме Судзуки Сэйфу, любителя поэзии, зажиточного торговца, часто бывавшего в столице и знавшего Басё как уважаемого хайдзина. Сэйфу  оказался щедрым и, как пишет сам Басё в дневнике, – очень порядочным человеком, несмотря на его богатства. Пребыванию в гостеприимном доме торговца Басё даже посвятил отдельный хайку, в котором изяществом подобранных слов описал атмосферу приятной прохлады в жаркий день разгара лета:
            Судзусиса-о вага ядо-ни ситэ нэмару нари.
      В японском толковании я обратил внимание на то, что глагол «нэмару» на местном диалекте означает «отдыхать у себя дома». Именно как в своём доме чувствовал себя Басё в гостях у Сэйфу после трудного путешествия и перехода через горный массив Удзэн Акакура:
                Прохлада в день знойный
                И тёплый приём,
                Как будто вернулся я
                В собственный дом.

      После отдыха в Обанасава – снова поход в горы, где, любуясь раскинувшейся в тишине панорамой, Басё сочиняет очередной шедевр. Я его уже упоминал в шестой главе, но здесь укажу место и время его написания:
            Сидзукаса я ива-ни симииру сэми-но коэ.
;                Где тишину веков
                Природа охраняет,
                Стрекочущих цикад
                Звук в скалы проникает.

      Точно известно, что поэт написал эти строчки 27 мая, когда поклонялся «ямадэра» - горному храму Риссякудзи в районе Дэванокуни на границе префектур Ямагата и Акита.
      Далее путники следовали по дороге к храму Сэндзиндзя и перед их глазами открылся вид бушующей, переполненной майскими дождями реки Могамигава:
            Самидарэ-о ацумэтэ хаяси Могамигава.
                Собрав все летние дожди,
                Стремится вниз река Могами,
                Потоки быстрых бурных вод
                Несутся прямо перед нами…

      Мой перевод передаёт контекст – путники 28-29 мая намеревались пересечь на лодке реку Могамигава в окрестностях Исида уезда Китамура, но, увидев быстрые бурные потоки, отказались от первоначального маршрута.
      Спустя некоторое время им всё же удалось переправиться через приток реки Могами, после чего 13-го июня путники прибыли в Саката и остановились на две ночи в доме местного врача. Далее они посетили храм Томисёдзи и получили приглашение принять участие в «касэн» – коллективном сочинении. Там Басё произнёс ещё один хайку про реку Могами, впечатлённый её быстрым течением:
            Ацуки хи о уми-ни ирэтари Могамигава.
                ВодЫ потоками несёт
                Жар летних дней река Могами,
                Тепло их море заберёт
                Своими бурными волнАми.

      Самое интересное, что в первом варианте предыдущего хайку у Басё вместо иероглифа «хаяси» - «быстрый», был использован иероглиф «судзуси» - «прохладный». Он колебался, какую же воду, холодную или тёплую, несёт в море река. В окончательном хайку для выступления на конкурсе поэтов он всё же написал, что «тепло летних дней река Могами уносит в море».
      25 июня Басё и Сора вышли из Саката и направились в Ниигату. Там 4-го июля они подошли к берегу моря, где можно было с максимально близкого расстояния увидеть  остров Садо. Впечатлённый ночным пейзажем Басё  написал знаменитый хайку про Млечный Путь:
            Арауми я Садо ни ёкотау Ама-но гава.
      Мой вариант перевода:
                Висит над морем Млечный Путь,
                Дорожкой к Садо простираясь,
                А звёзды светятся в ночи,
                С волнАми бурными сливаясь.
 
     Трудно судить, могли ли даже в самую ясную ночь Басё и Сора увидеть хотя бы огоньки острова Садо, находящегося за 30 км от морского побережья Ниигаты, но, с другой стороны, это самый крупный из «малых островов» и горы там далеко за тысячу метров высотой.      
      Среди июльских хайку я хочу отметить написанный 12-го числа в Ниигата во время прогулки у морского побережья Этиго стих о рыбаках:
            Кодай сасу янаги судзуси я ама га иэ.
                Вдоль берега средь ив,
                Дома где рыбаков,
                Прохладный ветер сушит
                Тушки окуньков.
      Смысл хайку в том, что под ивами у берега рядом с хижинами рыбаков были развешаны маленькие окуни – очень ходовой товар бедных торговцев рыбой. В переводах есть разночтения, но общий смысл такой.
      «Ама» здесь – просто рыбак, не «ныряльщица за жемчугом», но в первом варианте Басё  в конце хайку употребил не «ама га иэ», а «ама га цума». Имел ли он тем самым в виду рыбачек – жён рыбаков, или созвучное «ама» - ныряльщицы – объяснений нет, но опять налицо приём двусмысленности одинаково звучащих слов.
      12 июля Басё и Сора заночевали на постоялом дворе в городке Итибури. Здесь поэт написал хайку, ставший шедевром и одновременно одним из наиболее спорных с точки зрения толкования смысла стихов. С первого взгляда всё понятно: "Луна и хаги, сплю в одном доме с женщинами для утех", но неясно, в одной ли он комнате с этими женщинами, развлекается он с ними или нет, к кому относятся упоминания о Луне и хаги - леспедецы копеечниковой - травянистый кустарник с мелкими цветочками. Переводы самые разные и по смыслу, и по лексике. У одних гетеры, у других - куртизанки, у одних Басё спит в одной комнате с женщинами, у других - в одном доме, у третьих - за перегородкой. Вариантов много, но всё ставит на место сам автор в комментарии - в соседней комнате, отгороженной "фусума" - перегородкой, слышны голоса двух молодых женщин и пожилого мужчины. Они из Этиго, похоже, что "ю:дзё" - продажные женщины для "утех", собираются в храм Исэ замаливать грехи своего прошлого, а старик обещает проводить их до заставы. Наутро, узнав, что Басё и Сора путешествуют в том же направлении, просят взять их с собой, но Басё, ссылаясь на то, что ему придётся останавливаться в
разных местах, отказывает женщинам и советует присоединиться к обычным путникам. Женщины расплакались, получив отказ, а Басё со словами «Божество будет хранить вас в пути», - пожелал им удач и написал этот хайку:
            Хитоцу я ни ю:дзё мо нэтари хаги то цуки.
     Мой перевод:
                Улёгся спать, но слышу рядом
                Гулящих женщин голоски,
                Кому - Луна, кому-то – "хаги",
                Сорной леспедецы цветки.

      Так он противопоставил себя  падшим женщинам -  высокая поэзия и обыденная низость. После побега из дома Басё его помощницы Дзютэй, особые чувства к которой большинство исследователей приписывают поэту, другие женщины его вообще не интересовали, и ни в одном из его хайку нет даже намёков на любовную тему.               
      И, наконец, в августе, когда путешествие уже подходило к концу, Басё добрался до Цуруга и остановился в доме судовладельца Горо Уэмона. Тот сам сочинял стихи и сопровождал Басё в прогулках по местным памятным местам. 15-го августа вдвоём они посетили храм Кондзэндзи, а вечером направились в сторону мыса Канэгасаки любоваться Луной.  Дождливые облака то и дело скрывали Луну, но, зная о легенде утонувшего здесь когда-то колокола, Басё написал хайку о колоколе и скрывающейся в облаках Луне:
            Цуки идзуку канэ ва сидзумэру уми-но соко.
      Смысл хайку кажется простым, хотя и переводится совершенно по-разному. Но Басё была известна легенда, согласно которой у мыса Канэгасаки – буквально «мыс колокола», покоился затопленный в далёкие времена большой молельный колокол. В одной из песен антологии Манъёсю рассказана история о том, что этот колокол на корабле везли в Японию из далёкой страны (скорее всего, из Китая), но внезапно налетевший сильный ветер «божественного дракона» сорвал колокол с креплений и унес его в морскую пучину. Зная об этом, местные правители пытались с помощью рыбаков-ныряльщиков достать колокол со дна, но он якобы ушёл конусом вниз глубоко в песок, поэтому поднять его тогда было невозможно. И колокол, судя по летописям, в ясную погоду был даже виден в прозрачной воде. В
начале 19-го века местные власти вновь организовали целую акцию по подъёму колокола, но по ошибке вместо него вытянули со дна огромную каменную глыбу, только напоминавшую по форме колокол. Теперь эта глыба украшает городской храм Орихата. С тех пор попыток подъёма больше не было, но местные жители по-прежнему верят, что колокол так и лежит на дне моря. Я перевёл этот хайку Басё, имея в виду ту самую легенду: 
                Луна, куда ты удалилась,
                Зашла за облако тайком?
                А может, колокол искала,
                Тот, что лежит на дне морском.

      З-го сентября путники прибыли в конечный пункт путешествия Огаки, закончив свой 155-дневный поход.  За это время Басё сочинил 50 хайку и написал многостраничный подробный дневник с описанием всех увиденных мест. Издать сразу весь сборник Басё не смог, так как почти три года ушло на редактирование и два на переписывание текстов стандартным письмом. В итоге получился сборник из 400 знаков на 50 страницах. Книга вышла в рукописном варианте в середине 1694-го года, а в печатном виде – только через восемь лет после смерти поэта. Тем, кто хотел бы подробнее ознакомиться с русским переводом дневника, я рекомендую замечательный совместный труд выдающихся советских японоведов Наталии Исаевны Фельдман и Веры Николаевны Марковой «По тропинкам Севера», а тем, кому по душе английский перевод, - книгу Дональда Кина The Narrow Road To Oku. Желающие читать Басё в оригинале или в адаптированном виде могут в свободном доступе на японском языке открыть страницы  этой книги в японском интернете. 







  Глава десятая. Последние годы и дни.
      Ещё не отдохнув как следует после длительного путешествия, Басё уже через несколько недель начал готовиться к новому походу, но получил известие о том, что ему, наконец, будет позволено принять участие в главной церемонии в храме Исэ – «сэнгё-но ги» - в шествии по случаю переезда божества из старого дворца в новый. Это событие, проходящее не чаще одного раза в двадцать лет, отодвинуло в сторону все ближайшие планы поэта. Басё спешно собрался в дорогу и отправился вместе со своим спутником Сора в Исэ, где остановился в доме  Симадзаки Уэмона, ранее занимавшего важную должность среди организаторов церемоний в храмовых дворцах Исэ.
      Басё и раньше бывал в гостях у Симадзаки, а в этот раз провёл в его жилище  целых два дня.  Год назад в Исэ они вместе участвовали в конкурсе поэтов «касэн», где хозяин дома, тоже поэт,  выступал под псевдонимом Югэн. Но теперь он выглядел не благополучным служителем высокого ранга, а живущим в скромной обстановке бедным поэтом-хайдзином.  Симадзаки лишился своего важного поста в результате конфликта с руководством храмового комплекса и расстался с прежним достатком. Но приём, устроенный им и его женой, был хоть и нещедрым, но очень тёплым.  Басё это оценил и посвятил гостеприимной паре строки благодарности в стихах.
      Ранее во время походов Басё неоднократно посещал Исэ, но в одежде буддийского странника он мог прогуливаться только снаружи дворцов. Теперь же он стал уважаемым гостем и имел право участвовать в праздничном шествии вместе с приглашёнными на церемонию важными персонами.   
      Трудно судить, чья это была заслуга, – самого Басё, хорошо уже известного в этих краях авторитетного поэта и учителя «хайкай», или же это стало результатом содействия в прошлом влиятельного Симадзаки, до недавнего времени руководившего музыкальным сопровождением праздничных церемоний в Исэ.
      В этот раз на глазах Басё совершалось необыкновенно красочное ритуальное действие. Он наблюдал за  переселением божества из старого дворца в новый и мог подробно осмотреть интерьеры палат и храмов. Целых два дня – 12-го и 13-го сентября, Басё изучал достопримечательности Исэ дзингу.
      Пятое по счёту посещение главной святыни японцев, совпавшее с самым значимым праздником храма, стало для поэта наиболее плодотворным.  Под впечатлением от увиденного он написал глубокомысленные строки о старой
и молодой вишнях, растущих из одного корня. Именно символическое значение преемственности в ритуальной церемонии Сэнгё в Исэ Басё имел в виду, сочиняя известный хайку:
            Око раго иппон юкаси умэ-но хана.
      Мой вариант перевода:
                Жизнь двум сливам
                Корень даёт,
                Одна – увядает,
                Другая – цветёт!

      Находясь в Исэ, не слишком далеко от родного уезда Ига, Басё отложил возвращение в Эдо и решил  в очередной раз посетить родительский дом.    
      Сопровождавший Басё во время всего путешествия «в губокую даль» его верный ученик Сора заболел и не смог следовать за учителем.  Он присоединился к Басё  позже только в самом Ига, где поэт собрался провести зиму. Через некоторое время Сора вернулся в Эдо, а Басё остался в Ига набираться сил в родительском доме. В это время он писал созерцательные или шуточные хайку для души.
      Один из таких - предновогодний стих о том, как соседи готовятся встречать Новый год:
            Сусухаки ва оно-га тана цуру дайку кана.
      13 декабря у японцев – «День чистоты» - «сусу хаки» или «сусу хараи».  Когда-то он считался религиозным событием перед празднованием Нового года, но со временем превратился в повсеместный «субботник» в нашем понимании, соблюдаемый большинством населения страны. Священнослужители в этот день мастерят длинные веники из бамбуковых палок и сосновых веток, смахивают пыль и копоть с крыш и стен, чистят всё внутри и снаружи храмовых построек.
      Традиция зародилась ещё со времёни эпохи Хэйан, но укрепилась и стала общепринятой после полной уборки в замке Эдо, когда не только служителям культа, но и всем, кто проживал в замке, было приказано тщательно вычистить помещения и внутреннюю территорию.
   
       Когда «день уборки» жилища подходит к концу, домочадцы совершают «до:агэ» - подбрасывают на руках хозяина дома. Вечером все принимают баню «фуро» и отмечают праздник домашними угощениями.
      Многие поэты сочиняли хайку на тему «сусу хаки» или «сусу хараи», имея в виду и духовное очищение человека, но Басё сделал акцент на фигуре плотника.  В те времена мастера по дереву очень ценились и были нарасхват, всегда занятые ремонтом чужих строений и изготовлением мебели, но именно в этот день они чистят и ремонтируют только свои дома, отказываясь даже от выгодных заказов:
                И плотник дом свой убирает,
                Хоть дел других невпроворот,
                «День чистоты» все отмечают,
                Встречают скоро Новый год!

      Шуточный хайку для детей:
            Коно танэ то омоиконасадзи то:гараси.
                Крупинка зёрнышко всего,
                Увидишь – даже не поверишь,
                Что вырастает из него
                Стручок-красавец – красный перец. 

      Такой же по духу хайку о баклажане:
            Харусамэ я футаба ни моюру насуби данэ.
;                Баклажана семечку
                Весенний дождь полил,
                Двум маленьким листочкам
                К свету путь открыл.
      В некоторых переводах смысл искажается из-за ошибочнойной трактовки старого глагола "моюру" - "раскрываться" - о побегах ростков. Его легко принять за "моэру" – «пылать», «гореть», поэтому встречаются варианты - "листочки пылают как языки пламени". 
      Настроение отдыха в первые дни весны передает хайку с очень красивым звучанием:;
                Бусё:са я какиосарэси хару-но амэ.
                Ещё бы подремал,
                Но дождь весенний тёплый,
                Как будто прикоснувшись,
                Вставать меня позвал.

      В одном из переводов «какиосарэси» - «разбуженный лёгким прикосновением»  приняли за «письмо кистью», и хайку совсем потерял смысл – «кисть не поднимается писать о весеннем дожде».               
      Басё пишет об отдыхе, но залёживаться ему не пришлось.  Почти каждый день поэт встречался с местными авторами и принимал участие в конкурсах и творческих собраниях. Не забывал о нём и ближайший друг Гёрай из соседнего Киото.  Он сразу же пригласил Басё к себе в дом, узнав из письма поэта-странника об окончании длительного похода.  В том письме Басё поделился с Гёраем своими новыми взглядами на поэзию, позднее обобщёнными и сведёнными в концепцию стихосложения «Фуё рюко».
      Давая оценку современной поэзии, Басё настаивал на том, что без опоры на фундаментальную классику все новомодные течения становятся поверхностными. Только на прочной базе накопленных шедевров могут рождаться новые значимые произведения. Мода проходит, а вечное остаётся – вот главный постулат обоснований, сформулированных им подробно и включённых  в текст путевого дневника «Оку-но хосомити». Именно эту тему два авторитетных поэта – учитель и ученик, обсуждали в поместье Гёрая, в скором времени ставшего знаменитым хайдзином.
      Прожив несколько дней в доме Гёрая и приняв участие в ряде поэтических мероприятий, Басё покидает друга и отправляется в свой любимый храм Гитюдзи в Оцу, в домике на территории которого  встречает Новый год.
      Трудно объяснить, почему поэт не стремился в свой дом в Эдо, но после Оцу он опять возвращается в родительское имение в Ига и не покидает его до самой середины марта. 
     В  дни пребывания в Ига Басё был занят не столько сочинением хайку, сколько составлением многочисленных писем друзьям, ученикам и покровителям. Именно благодаря сохранившейся до наших дней объёмной переписке Басё с близкими друзьями и соратниками стало возможным составление подробных календарей жизнедеятельности поэта его исследователями и биографами.
      Родной уезд Ига-Уэно был очень удобен для кратковременных походов в близлежащие Киото, Осака, Оцу, поэтому Басё, не покидая  регион, многократно посещал эти города и подробно знакомился с их храмами и достопримечательностями. Побывал в комнате принца Гэндзи в храме Исияма, поклонился храмам Сираками и  Ринсэндзи, но чаще всего курсировал между родным домом и «домом без названия» - «мумэйан» - в то время «мумё:ан» на территории храма Гитюдзи в Оцу. Такое название этой старинной хижине было присвоено ещё задолго до появления в этих местах Басё. В ней когда-то жила боевая подруга Ёсинака легендарная женщина-воин Томоэ Годзэн, сопровождавшая своего господина до последнего рокового боя и сама прославившаяся храбростью и военными успехами.  После гибели Ёсинака  его помощница приняла облик монашки и долгое время жила в этом доме, охраняя могилу сёгуна на территории храма Гитюдзи. О Томоэ Годзэн написано очень много.  Некоторые исследователи даже утверждают, что она прожила целых 90 лет, однако другие летописцы указывают на то, что Томоэ Годзэн приняла смерть в том же бою, что и её господин.
      Где бы Басё ни появлялся, его старались приглашать к себе в дома друзья и местные поэты. Везде он был желанным гостем.   
      Когда поэту удавалось выкроить время, он редактировал и готовил к печати ранее написанные в походах дневники и стихи. Так он провёл в родных краях многие месяцы – до самого октября 1691-го года, когда в конце концов всё же решился вернуться в Эдо, который он тоже называл своим родным городом.      
      Частая перемена мест и походы начали отражаться на здоровье Басё. Первым звонком стал приступ, подобный пищевому отравлению, случившийся с ним ещё в июне 1691-го года, когда поэт вместе с друзьями Гёраем и Сора отправился в храм Ясака дзиндзя для посещения домика воина-поэта Исикава Дзёдзана. Басё внезапно стало плохо, его тошнило и бросало в жар. Вернувшись в арендованный дом в Отцу в районе Дзэдзэ и проведя несколько дней в постели, Басё почувствовал улучшение и вернулся к активному образу жизни.   
      Снова участились его походы в Киото, Мино, Огаки. Одно за другим следовали выступления на конкурсах поэтов с небольшими остановками в разных местах.  Поэт был уверен, что недомогание было случайным и не обращал внимания на первые признаки начавшейся болезни даже и после возвращения в Эдо. В это время, когда осень подходила к концу, Басё написал хайку о встрече зимы:
            Юки-о мацу дзё:го-но као я инабикари.
                Собрались все и ожидают,
                Когда же молния сверкнёт,
                Она знаменьем верным станет,
                Что первый снег скоро пойдёт.

      Было принято перед первым снегом собираться вместе за праздничным столом и после грома и молнии (а именно они считались предвестниками снегопада) отмечать наступление зимы вкусной едой и алкоголем.   
      Прибыв наконец 29-го октября 1694-го года в столицу, поэт направился не к своему второму «дому Банана» - «Басёан», последнему из «куса-но то». В этот раз он поселился в арендованном у Хикоэмона доме в элитном районе Нихонбаси. Судя по шуточному хайку, написанному в те дни, настроение у поэта тогда было хорошее:
            Нэко-но кои яму токи нэя-но обородзуки.
      В моём переводе:
                А с наступленьем темноты
                Умолкли страстные коты,
                Туманной ночи лунный свет
                Зовёт в постель встречать рассвет.

      Шли месяцы его пребывания в Эдо, но в своём старом доме «куса-но то» Басё так и не появился, возможно, по той причине, что он его всё же не «уступил», как писал раньше, а продал, либо арендатор тогда ещё не планировал освобождать жилище поэта.
      Только через семь месяцев Басё снова переехал в Фукагаву, но уже не в предыдущий «Басёан» - «куса-но то», а в заново построенный на деньги Сугинами Сампу и друзей поэта третий «Басёан», появившийся там же, недалеко от прежнего дома. Новому жилищу поэт посвятил отдельный стих:
                Басё:ха о хасира-ни какэн ио-но цуки.
                Банан, теперь ты мне опора,
                Твой ствол я буду обнимать,
                Надеюсь, что смогу уж скоро
                Луну из дома наблюдать. 

      О встрече с друзьями в новом доме Басё рассказал в другом хайку,   поводом для написания которого стал печальный эпизод -  поминание скончавшегося отца поэта Кикаку - одного из самых преданных учеников Басё:
            Иру цуки-но ато ва цукуэ-но ёсуми кана.
                Луна в окно зашла, присела
                За стол, где днём сидели мы,
                Потом ушла, углы остались –
                Четыре в окруженье тьмы.

      Луна здесь – символ духа отца Кикаку.               
      Окрестности нового дома Басё были очень живописными, и в полную Луну ему удавалось наблюдать приливы и отливы:
            Мэйгэцу я кадо-ни сасикуру сиогасира.
                На небе полная Луна,
                Похоже, что придёт волна,
                К воротам самым подплывёт,
                Прилив с собою приведёт.

      О прогулке с друзьями во время любования Луной:
            Каваками токоно кава симо я цуки-но ато.
                Стою внизу у устья речки,
                Ты наверху глядишь вокруг,
                Как я, любуешься Луною,
                Душой ты мне теперь как друг.

      В новом «Басёан» в то время наступило оживление.  Здесь стали часто бывать друзья поэта, ученики, молодые сочинители, с которыми Басё проводил конкурсы хайдзинов. Более того, его сподвижники из других регионов, навещая Басё, теперь могли оставаться в его столичном доме подолгу и даже в его отсутствие. Всё свидетельствовало о том, что Басё возвращался к привычной светской жизни. Отвлёкшись от скопившихся в прошлом личных проблем, он снова в центре бурлящей жизни поэтов, активно обсуждает новые течения и проводит «касэны». Уже отредактирован текст дневника «Оку-но хосомити», отправлены в издательства готовые сборники, а в письмах к влиятельным поэтам Басё критикует последние веяния и обосновывает своё новое видение «хайкай».
      Не всё было благополучно тогда в среде поэтов. Назревал очередной конфликт в творческих кругах, и Басё становился активным участником порой даже жёстких дискуссий. Его «десять верных друзей» всегда были где-то рядом.  Но и среди них возникали трения, которые приходилось неоднократно сглаживать самому учителю. 
      В то время крепкая дружба связала Басё с замечательным поэтом и художником Морикава Кёрику. Это его иллюстрация к «ворону» чаще всего сопровождает в изданиях знаменитый хайку Басё. Но даже и с ним у Басё иногда возникали творческие споры. Расхваливая картины тушью «суйбокуга» своего ученика, Басё в то же время упрекал его за довольно поверхностные по содержанию хайку. Однажды Кёрику так обиделся на учителя, что на некоторое время даже прекратил с ним общение.
      Правда, ряды сторонников и учеников Басё иногда редели и по естественным причинам. Особенно поэт переживал раннюю смерть одного из своих учеников -  Рансэцу. Он скончался внезапно в возрасте 47 лет по пути в Камакура, где хотел подробно ознакомиться с местными храмами. Посещая могилу Рансэцу на седьмой день после его смерти Басё зачитал проникнутый печалью хайку в память о любимом ученике:
            Акикадзэ ни орэтэ канасики кува-но цуэ.
      Сложное для перевода «кува-но цуэ» – типичная для ствола шелковицы полость, из-за которой крепкое дерево ломается при сильном ветре. Мой вариант:
                Сломил тебя осенний ветер
                И раньше времени сгубил,
                Ты крепким был, как шелковица,
                Хоть в сердце раненным ходил. 

      Не давали покоя Басё и временно отступившие в сторону неразрешённые проблемы из личного прошлого. Внезапно объявился пропавший надолго, ранее находившийся на воспитании поэта племянник Тоин. Но вернулся он к своему попечителю совершенно больной,  в последней стадии туберкулёза.
      Басё старался не посвящать в тайны своей личной жизни друзей и соратников, поэтому даже в те дни, когда прикованный к постели Тоин находился в его доме, поэт, как и прежде, проводил здесь встречи с учениками и конкурсы. И только когда лечение Тоина стало настолько обременительным, что Басё, истратив все свои финансовые запасы, оказался в безвыходном положении, он написал письмо зажиточному другу Кёкумидзу и попросил его одолжить денег на лечение воспитанника. В один из дней конца марта, когда Басё был в отъезде, Тоин скончался прямо в доме поэта. Воспитаннику, сыну старшей сестры Басё, было всего 33 года.
      В те дни сам Басё был в гостях у Кёрику  и участвовал в запланированных конкурсах и обсуждениях.  Вернулся в свой новый дом «Басёан» только 4 апреля и уже в десятых числах как ни в чём не бывало проводил у себя собрания поэтов.
      Однако чувство скорби по ушедшему в иной мир Тоину всё же не давало покоя Басё. Поэт загрустил и впал в депрессию. В середине июля написал послание друзьям «Хэйкан-но сэцу» - «Я закрываю двери дома», описав в нём своё тягостное душевное состояние, и целый месяц сидел в доме, закрывшись изнутри. Правда, многие исследователи связывают такое странное поведение Басё ещё и с тем, что после смерти Тоина в дом поэта переехала с тремя детьми его бывшая помощница и содержанка Дзютэй.
      В этот раз «бегство от друзей» начиналось точно так же, как и прежнее «затворничество» перед первым переездом поэта в Фукагава, но довольно скоро Басё пересилил своё угнетённое душевное состояние и ровно через месяц - в середине августа, снова открыл двери дома для друзей и учеников. Уже 16 августа Басё провел очередную встречу «касэн» с близкими соратниками.
      К поэту в те дни вернулась прежняя активность, он снова писал письма, выступал на конкурсах и сочинил много новых хайку. Можно сказать, что в 50 лет Басё был в самом расцвете творческих сил.
      В мае 1694-года поэт закончил редакцию всего сборника «Оку-но хосомити» и пригласил к себе в дом Касиваги Сорю, у которого ранее гостил сам. Сорю был мастером стандартного письма, и Басё попросил его подготовить чистовой вариант текста дневника «Оку но хосомити» для издания в печатном виде. Друзья обменивались мнениями, показывали друг другу новые сочинения. Специально для Сорю Басё написал хайку о том, что он видел, гуляя в поместье друга. Это был эпизод о сборщицах чая.  Занятые повседневной работой, они не обратили внимания на красавицу кукушку:
            Ко га курэтэ тяцуми мо кику я хототогису.
                Ты, чай собирая,
                За кустиком скрылась,
                А рядом кукушка
                Крича удалилась.

      Близился май, и поэт снова решил посетить родные края. Но причина была не только в том, что ему хотелось вновь повидать родственников. Тяжело заболела его бывшая помощница, возможно, даже и прошлая любовь  - содержанка Дзютэй, всё последнее время после расставания с поэтом проживавшая то в чужих домах, то в монастыре. Когда-то Басё привёз её, рано овдовевшую, из родного Ига. Как и воспитанник поэта Тоин, она жила в доме Басё до его внезапного переезда в Фукагаву.  Уже потом у неё появились и дети, но от кого – неизвестно. Некоторые биографы считают, что от поэта, другие – от ставшего взрослым воспитанника. Теперь она попросила свозить её сына Дзиробэя в Ига к своим родственникам. 
      Басё откликнулся на просьбу и сразу же начал подготовку к походу. Перед дорогой поэт набирается сил, крепко сжимая в руках колоски пшеницы, гуляя по полю недалеко от Синагава, и сочиняет замечательный хайку, смысл которого по-разному передается в переводах. В одном из них читаю: «Схватился за ячменный колосок, расставаясь с жизнью». Явный перебор. Тогда он  о своей смерти даже и не задумывался.
            Муги-но хо-о таёри-ни цукаму вакарэ кана.
      Мой вариант:
                Мне в путь пора,
                Друзей я покидаю,
                И, чтоб набраться сил,
                Я колоски сжимаю.

      Всегда преданный поэту ближайший друг и ученик Сора выразил готовность сопровождать Басё и Дзиробэя. 11-го мая 1694-го года они втроём отправились в Ига.
      Это был путь, исхоженный поэтом уже много раз. Как и раньше – суточная стоянка в Одавара,  затем ночлег в Симада. Из-за разлива реки Ооикава целых четыре дня пришлось ждать спада воды, и только потом путники направились в Нагоя. Здесь Басё не только остановился в доме друга Номидзу, но и провёл встречи с поэтами.
      28 мая путники, наконец, прибыли в Ига и пробыли там больше двух недель.
      На обратном пути Басё, Сора и Дзиробэй  остановились на ночь в домике в районе Дзэдзэ в Оцу, а затем 4 дня гостили в «доме без названия» на территории храма Гитюдзи. Как раз в это время, 2-го июня, им доставили срочное письмо, в котором сообщалось, что в доме «Басёан» скончалась бывшая подруга и содержанка Басё –  Дзютэй, мать Дзиробэя. Как и воспитанник поэта Тоин, она умерла от обострения туберкулёза.
      Однако, получив это срочное известие, Басё не спешил возвращаться в Эдо. Вместо этого он на целый месяц остался в Дзэдзэ в Оцу. Более того, он продолжал активно встречаться с местными поэтами и даже побывал в Киото, где в июле остановился на десять дней в доме Гёрая. Написал там несколько хайку, в том числе и стих о празднике Танабата: ;
            Танабата я аки о садамэру я но хадзимэ.
      Поэт, конечно же, имеет в виду миф о звёздном свидании на небосводе Ткачихи (Вега) и Волопаса (Альтаир):   
                Когда на небе две звезды -
                Ткачиха с пастухом встречается,
                Я знаю – это верный знак,
                Что осень скоро начинается.

      О свидании звёзд Ткачихи и Волопаса у поэта есть и другой хайку, написанный чуть ранее, когда его покровитель Сугинами Сампу посетил новый дом «Басёан»:
            Такамидзу-ни хоси мо табинэ я ива-но уэ:
                Звёзды забрались на скалы,
                Себя от потопа спасая,
                Там проведут они ночь,
                Спада воды ожидая.

      Покинув Киото, Басё и на этот раз не собирался идти в Эдо. У него возникло желание снова поклониться могилам родителей. Как раз в это время, 15 июля, в родном доме отмечали праздник «Тама мацури»  –  в наше время - «обонкай» - поминание усопших. Находясь в Ига,  Басё выступает перед поэтами и озвучивает несколько новых хайку. Лунный пейзаж в родном Ига после посещения семейного кладбища:
            Мэйгэцу-ни фумото-но кири я та-но кумори.
      Мой перевод:
                Такая яркая Луна,
                Что даже даль всю освещает,
                Над полем – дымки пелена,
                Низины гор туман скрывает.

      И там же в этот же день:
            Мэйгэцу-но хана ка то миэтэ  вата батакэ.
      «Мэйгэцу» у поэта всегда «полная Луна», как и «мангэцу»:
                Луна сегодня светит ярко,
                Как днём виднеются цветы,
                Сияют белым в поле хлопка
                Плоды раскрывшие кусты.

      Трудно сказать, когда в японском языке появилось слово «вата», означающее, как и в русском, «вата», но в любом случае оно пришло не из русского языка. Об этом свидетельствует и история с японским мореплавателем Дайкокуя Кодаю. Он потерпел крушение в районе нашего Дальнего Востока в конце 18-го века. Когда «на пальцах»  Кодаю расспрашивали, из чего сшита его куртка, он ответил: «Вата», поставив в тупик россиян, тогда ещё не знавших это слово.               
      До самых первых чисел сентября Басё оставался в Ига, участвовал в череде собраний поэтов и подготовил для местного издательства несколько сборников.  5-го  сентября 1694-го года он провел здесь прощальный конкурс, во время которого озвучил хайку:
       Юку аки я тэ о хирогэтару кури-но ига.
                Каштан как будто тоже знает,
                Что осень скоро наступает,
                Свои скорлупки размыкает
                И как ладошки раскрывает.
      В оригинале в конце звучит «ига» - «скорлупа», но совершенно ясно, что здесь Басё опять использует именно это слово, созвучное с уездом Ига, который поэт покидает в этот раз навсегда.
      8 сентября он наконец выдвинулся в Осака, но сначала  на день остался в Нара.  9 сентября в сопровождении Дзиробэя, Сико, Идзэна и Уэмона Басё прибыл в Осака и  остановился в доме поэта Сядо. Целью визита была попытка уговорить двух своих друзей Сядо и Сидо прекратить вражду и наладить отношения между сторонниками их школ хайкай. После Сядо он побывал и у Сидо. Но доводы поэта тот воспринимал неохотно и даже делал вид, что заснул. «Откровенно храпел», - написал Басё.
      В один из этих дней, готовясь к очередному конкурсному собранию, Басё внезапно почувствовал себя плохо. У него начался озноб и поднялась температура.  Но, почувствовав улучшение, он уже 12-го  сентября принимает участие в чествовании поэта Сидо, а 13-го отправляется в храм Сумаёси на праздник любования Луной «цукими». По дороге покупает деревянную квадратную чашку «масу», - именно из такой во время празднования все угощаются «горячительным» напитком при Луне, но по дороге ему становится хуже, и он возвращается обратно. С грустью пишет хайку:
            Масу коутэ фунбэцу кавару цукими кана.
       Мой перевод:
                Как жаль, на праздник я собрался,
                Купил и «масу» для «цукими»,   
                Друзья ушли, а я вернулся,
                Грущу, что я сейчас не с ними…   

      Совершенно очевидно, что без знания контекста и ситуации такие хайку вообще нет смысла переводить.
      Ухудшение состояния здоровья всё чаще и чаще напоминало Басё о приближении трудных дней его жизни. В послании своему другу -  известному мастеру каллиграфии Китамуки Кумотакэ,  Басё пишет: «Тебе уже за 60, и мне скоро исполнится 50. Жаль, что скоро уйдём из жизни». Ему же он посвятил и хайку:
           Котира мукэ варэ мо сабисики аки-но курэ.
           В одном из изданных переводов читаю: «Повернись ко мне! Я тоскую тоже осенью глухой». Но смысл стиха всё же, на мой взгляд, глубже, что подчёркивается сочетанием «аки-но курэ». Поэт имеет в виду «приближающийся конец жизни»:
                А я тебе скажу, друг, честно,
                Меня порой берёт тоска,
                Моей душе уже известно,
                Что наша осень уж близка.

      На следующий день, 14-го сентября, и в последующие дни, несмотря на недомогание, Басё снова появляется в местах проведения коллективных сочинений «рэнку» и «касэн».  Преодолевая боль, 19-го сентября поэт, еле стоя на ногах, всё же проводит очередной «рэнку», но 21-го сентября его состояние резко ухудшается. Басё жалуется на диарею. И тем не менее снова участвует в коротком «ханкасэн» – конкурсе (18 стихов в одном свитке вместо 36), продолжавшемся до самого утра. Выступает с хайку, в котором хвалит хозяина поместья Сяё,  всю ночь  вместе с семью учениками Басё  сочинявшего и озвучивавшего стихи:
            Омосироки аки-но асанэ я тэйсю: бури.
                Глубокой осени пора,
                Но мы не спали до утра -
                Хозяин дома был здесь с нами
                И угощал друзей стихами!               

      В тот день в письме брату Мацуо Хандзаэмону  Басё сообщает, что у него всё нормально:  с десятого числа каждый день посещает  собраниях поэтов, иногда сидит с ними до пяти утра,  но пьёт лекарства и чувствует себя хорошо…         
С  26-го сентября Басё опять активен.  Участвует в «касэн» в доме Укамусэ, а 27-го - у Сономэ.  И только 29-го пропускает очередной «касэн» из-за сильной диареи. Потом слабость, и Басё весь день проводит в доме. Скучая без друзей,  сочиняет хайку:
            Аки фукаки тонари ва нани о суру хито дзо.
                Почти что осень пролетела,
                Скучать мне дома надоело,
                А у соседа –
                Есть ли дело?

      Когда я читаю эти строки, то совершенно ясно ощущаю, что Басё относился к своему состоянию как к временному недомоганию и даже не задумывался над тем, что его ожидает скорая смерть. Он проявляет любопытство, интересуясь, чем же занимаются местные жители поздней осенью. Урожай собран, хранилища заполнены, остается только утеплить жилище и запастись топливом для домашнего очага, чтобы сидеть или лежать на полу в ожидании весны. Ведь ни радио, ни телевидения тогда ещё не было. Это он днями и вечерами мог занимать себя поэзией и встречами, а что же делали те, у кого жизнь однообразна и кому, кроме огорода или поля, занять себя было нечем?               
      Далее с каждым днём состояние Басё  ухудшается и становится критичным. Его перевозят из дома Сидо в специально снятое для поэта тихое поместье Ханая Дзиуэмона. Лечение эффекта не даёт, и Сидо начинает рассылать ученикам и друзьям поэта срочные письма, предупреждая всех о тяжёлом состоянии Басё.
      Получив такое сообщение, Гёрай из Киото сразу же направляется  в Осака. 7 октября прибывают и другие ученики. 8-го числа в храме Сумаёси молятся за жизнь Басё. 9-го ещё находящийся в сознании Басё диктует знаменитый хайку о старом поле:
            Таби-ни яндэ юмэ ва карэ но-о какэмэгуру.
                Ты начал путь, но с ног свалился,
                И сон тебе в бреду приснился,
                Как ты гуляешь по полям
                И ты не здесь, а где-то там…

      10-го октября Басё зовёт к себе всегда преданного ему ученика и друга Кикаку, говорит, что скоро умрёт, и диктует рядом стоящему Сико три письма с завещанием, одно из которых просит отвезти своему старшему брату Хандзаэмону. В завещании он просит приглядеть за двумя дочерями содержанки Дзютэй, оставшимися в его доме, указывает – какие поправки необходимо внести  в свои новые тексты стихов и  даёт наказы своим близким ученикам. Своего покровителя Сампу благодарит за помощь и надеется на его содействие в издании готовых рукописей.
      11-го октября с раннего утра у поэта сильный жар. Не может есть, прикован к постели. На следующий день, 12-го октября, в 4 часа после полудня, в
поместье Ханая Ниэмона Басё  умирает в присутствии учеников и близких друзей, в объятиях Дзиробэя - сына Дзютээй - содержанки поэта. Вечером того же дня его тело на шхуне перевозят в Фусуми. Бездыханного Басё сопровождают десять самых близких и верных учеников  -  Гёрай, Отокуни, Кикаку, Косю, Сико, Дзёсо,  Масахидэ, Бокусэцу, Идзэн, Донсю и Дзиробэй. 13-го утром покойного доставляют в городок Дзэдзэ, где он ещё недавно многократно останавливался, посещая Оцу. Младшая сестра поэта Каваи Отокуни по имени Тигэцу, всегда помогавшая Басё в Дзэдзэ, переодела тело поэта в последнее погребальное одеяние, и в ночь с 13-го на 14-е октября его опустили в могилу, вырытую рядом с захороненным здесь же, на территории храма Гитюдзи, бесстрашным воином Минамото Ёсинака. Утром 14-го октября состоялось прощание. Буддийский священник произнёс упокойную молитву, а поэт Кикаку - ближайший друг и ученик Басё, провёл траурную церемонию. Всего на похоронах присутствовало около  80  учеников и свыше 300 гостей.
      26 октября сын Дзютэй Дзиробэй с завещанием и некоторыми вещами поэта, в том числе с оставшейся от покойного Басё верхней одеждой, отправился в Эдо.
      Этот факт многие трактуют как то, что Дзиробэй всё же являлся внебрачным кровным сыном Басё и его содержанки Дзютэй, которая перед своей смертью не только сама переселилась в новый дом поэта «Басёан», но и взяла с собой тяжело больного туберкулёзом, почти умиравшего Тоина и троих своих детей, в том числе старшего Дзиробэя.
      Существует мнение о том, что только Дзиробэй был внебрачным сыном поэта, а  другие дети Дзютэй якобы появились в результате её связи с племянником Басё – Тоином. Именно то, что Дзиробэй  возвращался в Эдо с завещанием и частью личного имущества поэта, может говорить в пользу этой версии. Иначе десять ближайших друзей и учеников Басё вряд ли позволили бы ему сопровождать тело поэта и стоять в одном ряду с ними на церемонии прощания.
      Сразу после похорон у могилы Басё посадили банан – «басэ»…





Послесловие
      Всё вышеприведённое, кроме моих собственных переводов хайку, я взял из очень большого количества японских источников, как оригинальных, так и трансформированных в современный японский язык.  Но я ничего не могу утверждать или выдумывать  пусть даже и похожие на правду истории о том, что было свыше 300 лет назад в далёкой Стране восходящего солнца, поэтому опираюсь на результаты исследований, мнения и предположения авторитетных японских историков и литературоведов. Именно они сейчас служат посредниками между давным-давно упокоившимся Мацуо Басё и современным читателем. А от добросовестности и усердия переводчиков зависит то, как мы с вами истолкуем глубокие мысли, запечатлённые поэтом в его бессмертных произведениях.

Спасибо всем, кто прочитал и особенно тем, кто поделился мнениями и замечаниями!