Чернобыльский ячмень

                Посвящаю Володечке Ромащенко

   Я торопливо шагал,  почти бежал, по Вокзальной улице, и настроение мое было хоть куда! Через подошвы старых штиблет чувствовалась  знакомая  мне с малых лет мелкая  брусчатка.
   От вокзала дул слабый ветерок, насыщенный крепкими запахами просмоленных шпал и паровозного дыма.
   Убегали назад высокие стройные тополя с припаркованными под ними "Жигулями", мост через железнодорожные пути и низенькие частные дома из красного и белого кирпича, и лишь маленькая часть домов имела  нарядный вид. 
   Промелькнула окатившая меня холодными брызгами колонка, из которой набирала воду в белое пластиковое ведро пожилая цыганка в красном платке и халате с закатанными рукавами. Мне показалась, что я хорошо знаю эту женщину. Два подростка сидели рядом с колонкой на корточках и провожали меня чересчур любопытными взглядами. Дорогу мне перебежала черная кошка, поселив в моей душе тревожное чувство. Что-то знакомое и давно забытое мелькнуло мимо меня. Я остановился и присмотрелся. На меня почти падали старенькие полуразвалившиеся ворота какого-то двора. С ними заигрывал ветер. Створки то медленно открывались с жутким скрипом, то быстро схлопывались. Ну, конечно. Нет сомнений! Это же моя альма-матер - двор моего детства. Я с замиранием сердца юркнул в ворота и увидел потрескавшийся брус родного черного барака. Чуть дальше столкнулся с запомнившимися на всю жизнь ступеньками.  Они прогнили, истощились и прогибались под тяжестью человека. Рядом рос тополь, под ним – крепкая широкая скамья. Помнится, я часто в детстве сидел на ней, срывал с дерева какой-нибудь листик и хлопал по нему ладошкой так, чтобы появлялась дырка. Какое-никакое, а все же развлечение.
   Недалеко от барака ярко-красным пятном выделялся мотоцикл "Ява". С ним возился парень в старой рабочей спецовке, до блеска измазанной в мазуте. Не узнать его я никак не мог. Это друг детства Сашка Кекенёв по кличке Пижон. Лицо его было круглым, как луна, а взгляд – подозрительным и недоверчивым. Повёл он себя довольно странно. Долго всматривался в моё лицо и вдруг принялся плеваться.
   - Сань, ты что, спятил? - вскричал я.
   - Терпи, Витек, тебе это только на пользу.
   В это время я почувствовал резкую боль в правом глазу. Боль ускорила пробуждение. Лежа в кровати, моргал в надежде, что всё пройдет. Не проходило.
   «Неужели, опять ячмень?» - с этим вопросом я окончательно проснулся. Зеркало не утешило, - а наоборот, испугало. Действительно, - он, ячменюга матерый! Красавчик! Ишь, устроился, паршивец, в уголке правого глаза и празднует во всю ивановскую.  В левом глазу тоже заметил ячмень. Да, маленький, еле заметный. У него еще все впереди, и он, слава богу, пока вроде не беспокоит.
   “Ну, сколько можно? Когда все это кончится?» - я почувствовал себя глубоко разочарованным, напялил на ноги тапки и проковылял в ванную. Через десять минут я уже шел по направлению к штабу. Улица, казалось, улыбалась от переполненности майским солнцем.
   В штабе первым встретился старший лейтенант Сергей Лутченко. По должности «дозик». Так ласково мы здесь называем офицеров-дозиметристов. По характеру Серега громогласный, непоседливый, и большой любитель вставлять в свою речь «ни к селу, ни к городу» эпитеты и сравнения.
   Лутченко поинтересовался, как я вчера сьездил на задание. Я начал с энтузиазмом рассказывать:
   - Меня начальник группы Пикалова послал на замеры участка железки недалеко от Рыжего леса. Знаешь, Серега, я впервые почувствовал, как шевелятся волосы под пилоткой - стрелка дэ пэ пятого зашкалила.
   «Дозик» внимательно смотрел на мои ячмени, не обращая внимания на мой душещипательный рассказ о волосах под пилоткой.
   - Витька! – без церемоний прервал меня Лутченко, крепко стукнув меня по плечу. – А я точно знаю, почему у тебя сразу на обоих глазах ячмени.
   Я обиделся на старлея за то, что он проигнорировал мое повествование, и молчал.
   - Витюха! Это же все из-за того, что ты здесь - в Чернобыльской тридцатикилометровой зоне. Понял? То есть из-за гамма излучения, - сообщил Серега, словно делая научное открытие.
   - Пошел ты со своим гамма, знаешь куда, - буркнул я, теряя терпение.
   - А знаешь, Витька, ты похож на сову в пилотке, вот на кого! – «дозик» заржал, и долго не мог успокоиться.
   - Ладно, бывай, Серега, я пошел... - сказал я.
   - Вить, задержись, на секундочку, пожалуйста. Я же тебе не рассказал: я такой метод знаю от ячменей, закачаешься. Рекомендую. И не сомневайся. Проверено на себе!
   - А что надо делать? – спросил я с надеждой.
   - Что надо? Все очень просто! Вот, представь, перед тобой ячмень. Его, гада, надо обругать со страшной силой. Понял?
   - Как это… обругать? - недоумеваю я.
   - А так. В прямом смысле. Главное, не стесняйся в выражениях, не стесняйся! Как пить дать - здоровье восстановится, будто ничего и не было.
   - Да я и ругаться-то, как следует, не научился, - возразил я.
   - Ну и зря, капитан. Офицер без крепкого словца все равно, что заяц без ушей.
   Я засмеялся, но подумал, что сравнение неудачное.
   «Ах, ты гад ползучий! Ублюдок, сволочь, недоносок, придурок…! Чтоб тебя…», – я начал про себя применять метод Лутченко.
   Ох, как же я ругался! Минут пять, не меньше, ругался.
   Подождал еще минут десять и кинул взгляд в карманное зеркальце. Ишь, ты! Пылает красным знаменем, паршивец, и никакое мое сквернословие на него не действует.
   Подождал еще несколько минут. Нет, не проходит боль. Видимо, метод Лутченко не вполне научный. Мои ячмени оказались крепким орешком.
   На летучке, которую начальник полковник Вершинин старался проводить как можно быстрее, всем офицерам давались задания на день.
   - Капитан Можаев, что у вас с глазом творится? – спросил Вершинин, свирепо шевеля ветками черных усов.
   Я, оробевши, поднялся с места и замешкался с ответом, придумывая, что бы такое сказать.
   - Я догадываюсь, - произнес, довольный своей смекалкой, начальник. – У вас настоящий ячмень. И я укажу точную причину. Это всё оттого, что вы, Можаев, приехали сюда, в тридцатикилометровую зону. Радиация – это вам совсем не шутка, знаете ли. Убежден, что это всё именно из-за неё. На сегодняшний день отстраняю вас от полевых заданий. Будете работать с документами при штабе.
   Вскоре повстречался мне подполковник Пятыгин, который, завидев мой правый воспаленный глаз, немедленно начал рекомендовать свой личный метод:
  - Ты, главное, капитан, не терпи эту штуку. Не терпи. Собери волю в кулак, понял? И, главное, мыльца, мыльца, туда засунь, понял, в глаз-то пораженный? Ну, ты понял, нет?
  - Я понял, понял, - соглашался я.
  - А лучше всего хозяйственное мыльце применить, понял? И поверь: все, как рукой снимет. Точняк верный говорю! На своей шкуре спробовал! – подполковник звучал крайне убедительно.
   «И этот на себе проверял», - подумал я.
   После неудачи с не вполне научным методом Лутченко, я вздохнул, обрадовавшись. Почувствовал, что теперь-то, наверняка, я спасен. Вот он, правильный метод. Кинулся в туалетную комнату, схватил хозяйственное мыло и сделал все по методу подполковника Пятыгина. В глазу защипало так, словно в него клюнул петух. Терпя сильную боль, подождал несколько минут. Казалось, прошла вечность. Что-то не помогает. Даже хуже стало. Боль усилилась до невозможности терпеть.
   Проявляя некоторые признаки героизма, пытаюсь добраться до своего отдела, находящегося в соседнем здании. На моем плече болтается морской дозиметрический прибор. У входа в здание - произошла  задержка. Меня остановил генерал из  опергруппы Генштаба и приказал:
   - Капитан, измерь вот ему, - показывая на стоящего рядом контр-адмирала,  начальника особой зоны, - измерь  загрязненность его фуражки.
   Я приложил прибор к морской фуражке и доложил: «Ноль». На лицах начальников раздражение и недоверие.
   - Не может быть. А ну-ка проверь мои ботинки.
   Я прикладываю головку прибора к генеральским штиблетам и докладываю то же самое: «Ноль».
   Генералитет машет на меня руками:
   - Капитан, выбрось свою игрушку, она у тебя неисправная!
   Контр-адмирал, всмотревшись хорошенько в мою физиономию, рассмеялся:
   - Нет, игрушка у капитана исправная. У него со зрением непорядок. Посмотри, какой ячмень у бедняги!
   Захожу в свой отдел. Народ у нас там совершенно замечательный, с понятием, - конечно, в момент приметил моего красавца и стал упражняться в милосердии.
   - Что, Витёк, больно, небось, на белый свет глядеть? - спросил Сережка Быков, сосед по рабочему кабинету.
   - Угу, - ответил я, превозмогая боль.
   - А ты чайком, чайком действуй. Приложи заварочку-то, - излагал он мне другой путь спасения и облегчения жизни.
   Ну, этот метод даже я знал. Применил его с использованием грузинского чая второго сорта. Другого чая под рукой не оказалось. Целый час ждал облегчения. Нет, не помогло. Видать, совсем дрянной чай. Все-таки второй сорт. Одни ветки туда нарубили.
   Коллега капитан Гостев притащил для меня чай получше – индийский с тремя слонами на коробке. Вот он меня, думаю, обязательно выручит. Нет, не выручил. Ячмень не рассосался, и боль не утихла.
   Я был на грани отчаяния. Шел по коридору. Навстречу мне попалась лаборантка Васькина из лаборатории радиационной медицины. Глянула на меня. И вдруг… как плюнет. Да так точно. Прямо в мой правый глаз. 
   - Ну ты, Васькина, это… полегче как-то. Поосторожнее плюйся. И вообще, я не понимаю, верблюдиха ты, что ли?
   Пока я возмущался антиобщественным поведением лаборантки Васькиной, то неожиданно почувствовал, что боль исчезла, и глаз не саднит больше.
   «Вот те – на!» - подумал я и взглянул на Васькину.
   Васькина широко улыбалась. Потом сказала:
   - А мой метод самый надежный, не так ли, Витек?!