Сказки о Бохайском царстве Часть 2

Предыдущая часть: http://www.proza.ru/2019/12/03/393


Глава 12. Язык народа хань


Мангули встал раньше бабушки, ещё на рассвете, оделся, проглотил наспех лепёшку. Не дождавшись, потормошил спящую.

– Даня, я к мапе пошёл, ладно?

– Ой, да куда же ты в такую рань? Спят там ещё все.

– Он сказал, утром прийти. Если спят, я там подожду.

– А сам-то дорогу найдёшь?

– Да что ты, даня, мы же с тобой ходили. Сама же говорила, тут недалеко, и всё прямо. Ты поспи ещё, а я пошёл.

– Ты поел хоть?

Он уже не слышал. Проскользнул под жердью в воротах, выскочил на дорогу и побежал в густой осоке, сразу промокнув росой до колен.

Конечно, Гобо ошибалась, во владениях Гогсиги давно не спали. Энлэй как раз выгонял коров в общее стадо на пастьбу.

– Доброго дня, Энлэй! Скажи, мапа Гогсига проснулся?

– Светлого утра, молодой господин! Хозяин ещё не выходил. Если не срочное дело, не стоит его будить, он потом сердитый долго бывает. Вам можно пока попить свежего молока. Вон там под навесом Кингжао как раз с молоком управляется.

Отказываться от молока не стоило. Когда-то Мангули каждое утро пил парное молоко.

– Хорошего дня, Кингжао! Энлэй сказал, что ты дашь мне молока попить.

– Конечно, молодой господин. Сейчас. Вот, пейте на здоровье.

– Вкусно!

– Ещё налить?

– Нет. Потом. А что ты сейчас делаешь?

– Собак покормила, теперь надо свиней кормить. Энлэй запарил с вечера им еду, а я должна налить, а потом пусть идут в лес корешки рыть.

– Я посмотрю?

– Конечно, молодой господин. Пойдёмте.

– А зачем их кормить, если они и так в лесу копаются?

– Я же не всех кормлю. Это матки, они ещё молоком поросят кормят, им корешков мало. И малышам прикорм нужен. А взрослые и не появляются, они и ночуют в тайге.

– Ой, какие маленькие! И все полосатые! А много как!

– Вы не подходите близко, молодой господин, матка вот эта, злая очень, за поросёнка порвать может.

– А ты не боишься?

– Меня они с детства знают. Вот, сейчас нальём… вот так. Вот этот всегда самый первый, уже всеми копытами в корыте! Вот так с детства, кто смелее, тот больше получает, сильнее других вырастает, потом всю жизнь всё первым имеет и больше всех.

– Кто смелее в детстве, тот счастлив взрослым! Правда, Кингжао?

– Не всегда, молодой господин. Кто смелее всех и сильнее всех, тот обязан защищать тех, кто слабее, защищать свою семью, свой род. Он первым идёт в бой и, бывает, первым погибает. Так заведено у свиней, у собак, так и у людей случается.

– Всё равно я буду самым сильным!

– Для этого нужно много есть и много тренироваться. Давайте я вам ещё молочка налью?

– Да. То есть, нет! Вон, мапа проснулся! Мапа, я пришёл уже учиться!

– Нихао*, пиктэрэн!

– Что? Что ты сказал, мапа?

– Нихао. Так здороваются ханьцы. Верно, Кингжао?

– Верно, господин.

– Сесе*, Кингжао.

– Буюн се*, хозяин.

– Пойдём в дом, пиктэрэн, будем начинать учёбу. Ты уже поел с утра?

– Поел. Я думал, мы будем стрелять из лука, играть в мяч на лошадях, сражаться на мечах…

– Послушай меня, пиктэрэн, у мужчины есть две главных силы. Первая сила – сила тела, когда ты с помощью многократных упражнений учишь свои руки, ноги, все свои мускулы, кости и сухожилия воевать, бороться или, предположим, охотиться и пахать на волах землю. Но есть ещё тонкая, невидимая сила, которая есть не у всех, и не всем дано её развить. Вот её и нужно вырабатывать в первую очередь, если хочешь стать не простым исполнителем, а командиром в любом деле от войны и облавной охоты до постройки дороги или города.

– Мапа, что это за сила? Я не знаю.

– Эта сила – ум! Вот ум мы с тобой и станем тренировать также, как и руки-ноги. Стрелять – обязательно будем. Я ещё не доделал твой лук. На лошадях ездить – обязательно. Всему тебя обучу, что сам умею. А я умею! На войне ни разу меня с лошади не сбили, ни разу не порубили, ни разу стрелой не попали.

– А это? – Мангули показал на изуродованную половину лица.

– Это как раз результат отсутствия ума. Не у меня. Один большой командир напился араки, влез в гружёную повозку и погнал кататься по лагерю среди ночи. А дело было после большого перехода через горы, устали все, спать завалились кто где устроился. А он с разгона на нас налетел. Ну и подавил людей. Нескольких насмерть, мне вот, полголовы снёс и по руке проехал колесом. Повезло, жив остался… Ладно, пиктэрэн, давай займёмся твоим умом.

А займёмся мы письмом. Не зря это я с тобой здоровался по-ханьски. Мы с тобой хоть и бохайцы, а ханьский язык нам знать полезно. Не уверен я, что в ближайшее время на нашей земле будут писать бохайским слоговым письмом*, а ханьскими иероглифами мы можем что угодно написать на любом языке. Ты же знаешь, что все чжисэ* бохайского кэду писаны иероглифами? Вся знать Бохая, да и простые, вроде меня, кто желал, грамоте ханьской обучены. И многие народы пользуются этими иероглифами в своих землях. Знаешь, что, например, в Ямато* пишут ханьскими иероглифами? Слышал о Ямато?

– Да, отец рассказывал, что за морем есть такая страна. Туда наши корабли плавают.

– Верно, даже посольства посылал наш кэду в Ямато. Правда, теперь они изменили своё название, называют свою страну Нихон.

– Нихон – это что значит?

– Нихон – Источник Солнца. А знаешь, почему изменили прежнее? Ты удивишься! По-ханьски «Ямато» – это «карлик»! Да, танский император презрительно называл население этой островной страны карликами. И так было сотни лет. Теперь официально изменили, но люди в той стране привыкли и сами себя называют жителями Ямато, и даже гордятся. Такие бывают удивительные дела на свете. Ямато – империя, а пишут там ханьским письмом. Так что нам с тобой пригодится тоже.

– Я видел эти иероглифы у отца, он красиво их писал. Они такие запутанные – палочки, крючки, переплетены все. Как такое разобрать можно? Мапа, давай лучше другим займёмся, например, счётом.

– Хорошо, давай счётом. Но по-ханьски. Это просто. Смотри. Вот кисточка, вот сажа на воде для тренировки. Вот плоский камень. Ты на чём учился считать, помнишь?

– У меня был учитель, он давал палочки, мы их выкладывали в ряд, и я считал.

– Верно, палочки. Смотри, я рисую: лежит палочка – это ханьское слово «и», по-нашему «один». Смотри дальше: лежат две палочки – это тоже ханьское слово, звучит «ар», означает что?

– «Два»!

– Верно. Дальше смотри, иероглиф «сан» - три палочки одна под другой. Как называется, повтори.

– Сан. Это «три»!

– А вот это уже «четыре». Видишь, как пишется? Запоминай. Это называется «сэ». На, бери кисть – вот так. Палец держи вот так. Да. Макай аккуратно, не сильно. Пробуй, пиши «один», то есть «и». Хорошо. Теперь все остальные до четырёх. И вслух говори, когда рисуешь. Чувствуешь, как ум твой напрягается? Это он растёт!

– Мапа, у меня получается!

– Молодец, Мангули! Это ведь интересно, правда?


Мангули ворвался в дом, когда Гобо разводила огонь в очаге.

– Даня, нихао!

– Ох ты, испугал! Что ж ты так кричишь? Так вот однажды упаду тут и не встану. Что один будешь делать?

– Ну я же не хотел, даня. Я с тобой поздоровался.

– Ладно, если ты от радости… Нихао, пиктэрэн!

– О, ты тоже знаешь! А я вот что выучил: и, ар, сань, сэ, ву, лиу, чи, ба, цзиу, ши*!

– А я вот как умею: хана, туль, сет, нет, тасот, ёсот, ильгоп, ёдоль, ахоп, ёль*!

– Ух ты, а это что, даня?

– Это тоже самое по-когурёски. Ты думал, я тут в лесу живу, ничего и не знаю?

– Ничего я не думал. Ты умная. А где ты когурёский язык выучила?

– Да я больше почти ничего и не знаю, так, несколько слов ещё. Это в детстве, там, где я жила, когурёсцев много было. Они из своей страны сбежали, когда сунские войска их разорили, в тех местах рядом с нами поселились. А мы детьми все вместе играли, вот и научились друг у дружки.

– Ты меня научишь считать по-когурёски?

– Научу, это просто. Ты мне вот что скажи, тебя там кормили, или только учили?

– Ну что ты, даня, конечно кормили. Кочилта хорошо готовит.

– Кто такая Кочилта, что-то я не знаю такую.

– Мапа Гогсига служанку завёл, говорит, плохо ему без служанки. Она из несвободных. Даня, кто такие несвободные?

– Люди такие. Мы с тобой свободные, а эти несвободны, на других работать должны. Так устроено, пиктэрэн.

– Но рабы ведь тоже на других работают.

– Рабы совсем не имеют свободы, они почти все из чужеземцев, в войне захваченные. Рабы словно скотина, что желаешь, то и делай с ними. А несвободные – эти наши, но низкого происхождения, они должны работать на высокие сословия, но убить, например, их нельзя без суда. Так вот. Значит, старый Гогсига служанку завёл. И то правильно, что ему одному…

– Он говорит, нужно же кому-то в доме всё делать и еду готовить, а Кингжао не успевает, ей на дворе дел хватает. Эта Кочилта красивая. И готовит вкусно. А ты что делаешь?

– Это я шкуры вывешивала сушить, а теперь тебе кроить стану зимнюю одежду. Зима скоро. Заметил, покраснела тайга? То-то, почесаться не успеешь, а тут и ветер из края вечной зимы прилетит. Чему тебя там ещё Гогсига обучал?

– Я на лошади ездил, по-разному: на шею ложился, свешивался, траву на ходу срывал. Мапа Гогсига говорит, это важный приём в скачке. А перед тем он учил меня быстро в седло запрыгивать. Только у меня не получается. Мапа говорит, это из-за малого роста. Но я же вырасту, правда, даня?

– Конечно вырастешь, даже не сомневайся. Куда ж ты денешься. Все вырастают, даже кто не желает. А ты хочешь, значит вырастешь. Есть только надо побольше.


*Нихао – привет, здравствуйте (кит.)

*Сесе – спасибо (кит.)

*Буюн се – пожалуйста (кит.)

*Бохайское слоговое письмо – письменность, более соответствующая особенностям языка бохайцев, чем ханьские иероглифы

*Чжисэ – казённая бумага (маньч.); так бохайцы называли указы своего правителя

*Ямато – название Японии в III-VII веках

*Счёт от одного до десяти по-ханьски

*Счёт от одного до десяти по-корейски

*Кочилта – Рябина (нан.)


Глава 13. Война между кошкой и мышью


– Нихао, мапа Гогсига!

– Нихао, пиктэрэн! Ты сегодня со своей собакой пришёл иероглифы учить?

– Андару скучно одному весь день. Пусть тут меня подождёт, ладно?

– Ладно. Привяжи его вон там. Кормила тебя с утра даня Гобо?

– Ши*.

– Молодец. Тогда проходи в дом, продолжим занятия письмом и ханьским языком. Чем там старая Гобо занимается?

– Она второй день крапиву косит. Я вчера помогал. Она так жжётся! А даня не боится совсем. Она много уже накосила. Зачем ей столько?

– Вас теперь двое, сколько материи надо, чтобы одежду сшить? Вот она и старается. Всю зиму потом будет прясть, да ткать. Трудная эта женская работа.

– Мапа, а даня Гобо по-когурёски знает.

– Конечно, там, откуда она родом полно когурёсцев, не захочешь, всё равно что-нибудь запомнишь.

– Даня сказала, они от войны сбежали. Это же давно было?

– Ой, давно. Это ещё до Бохая было. Империя Тан напала тогда на Когурё и победила. Ну и многие сбежали на север, к нашим предкам, к мохэ. Они, кстати, большую помощь оказали нашему вождю, из-за чего и Бохай получился.

– Мапа, расскажи! Буюн се*!

– Ну, за твоё старание в языках, расскажу. Да я ведь и сам знаю это от других, как старики рассказывали. Вот что было. В то время власть среди племён мохэ унаследовал умный человек по имени Цзожун из рода Да. А танский император как раз решил расправиться с мохэ, а заодно подчинить сбежавших когурёсцев. Цзожун видит, не справиться ему с таким великим войском и стал с танской армией играть в кошку и мышку.

– Как это, мапа? С военными в кошку и мышку?

– Ну да. Танская армия была большой жирной кошкой, а небольшое войско мохэсцев было маленькой юркой мышкой. Покажется мышка из укрытия, сидит на одном месте, будто кошку не видит. А кошка крадётся к ней, крадётся, к прыжку уже изготовится, а мышка раз – и скрылась. Так водил-заманивал Цзожун танскую армию и завёл в тайгу, в непролазные горные ущелья с быстрыми холодными реками, с лютыми зверями. Тут уже у танских вояк желание биться с мохэ поубавилось. Не привыкли они ходить по горам, не привыкли добывать пищу в тайге. А самый страшный для них зверь – мошка и комары. Так заели бедных ханьцев, что они только и мечтали, чтобы скорее назад в свои рисовые поля вернуться.

– Вот это здорово! Так им и надо, этим ханьцам!

– Ну вот, а с войском Цзожуна были ещё и когурёсцы, которые тоже воевать умеют. Дождались они, когда танская кошка уже никаких мышей не желала, а только дорогу назад искала, да как ударили со всех сторон! И победили, конечно!

– Здорово, мапа! Какой умный этот Цзожун!

– Да, умный. И отважный. Он не только победил. Он провозгласил первое мохэское государство, которое назвал Чжэнь*, а сам он, конечно, стал кэду. А по-ханьски кэду - это кто?

– Это… это наверно, ван?

– Верно, ван – правитель. Вот, запомни: Да Цзожун – первый правитель Бохая! И случилось это великое событие больше двухсот лет назад.

– Так давно!

– Давно. А люди помнят и благодарны. И будут помнить всегда, пока мохэ живут на Земле.

– А когурёсцы потом обратно к себе ушли?

– Ну почему, они и сейчас во множестве живут среди мохэ. Они нашими, бохайцами давно стали. Молодцы они, эти когурёсцы, хорошо ведут свои хозяйства. Земледелие у них получается – хоть рис, хоть соя, хоть огородное всё вызревает с хорошим урожаем. И ремёсла у них успешны. Вот эта посуда – она же когурёская, это они такую у нас в Бохае производят. Очень хорошая посуда, правда, Кочилта?

– Верно, господин. Очень хорошая когурёская посуда, не бьётся, не протекает, на огне хорошо в ней готовить и так хранить продукты тоже удобно. Большие корчаги с крышками очень подходят для хранения. В такие посудины никакие мыши и даже моль не пробирается.

– Видишь, Мангули, как хорошо, что мы с когурёсцами дружим – и им, и нам польза. У нас тут, недалеко живет семья, они горшки как раз делают, правда, только осенью. Надо съездить к ним за посудой на днях, наверно уже напекли.

– А почему только осенью?

– Летом глина не сохнет – сыро тут, видишь, всё время с моря туманы тянет, а то и дожди. А осень, сам знаешь – солнечная и сухая. Горшки хорошо сохнут, не трескаются. А так они, когурёсцы огородом живут.
– Возьми меня к ним. Хочу посмотреть, какие эти когурёсцы.

– Возьму, тут недалеко. А вот зимой поедем с тобой в большой город, там их много увидишь, этих когурё.

– Мы поедем в город? Ты меня возьмёшь, мапа! Сесе*, мапа!

– Молодец. Я тебе это слово не говорил. Откуда знаешь?

– Я с Энлэем разговаривал, он научил. Еще знаю: да – это ши, нет – буши, хорошо – хао, плохо – бу-хао… я потом ещё у него спрошу. Мне интересно.

– Умным вырастешь! А Энлэя я награжу за его старания для моего внука. Однако мы с тобой отвлеклись сегодня от основного урока. Сейчас займёмся письмом. Бери кисть. Давай напишем главный ханьский иероглиф – «человек». Смотри: сначала пишем вот такую черту сверху вниз, изогнутую влево. Затем примерно от её средины линию вниз, плавно изогнутую вправо. Видишь, человек стоит? Это и есть иероглиф «человек», по-ханьски «рен». Пробуй, рисуй. О, да у тебя с первого раза получается!

– Господин! Господин, там к вам пришли, – в дверях стоял взволнованный Энлэй. – Говорят, девушка пропала, собирают всех искать.

– Ох ты! Давно подобных несчастий не случалось. Скажи, сейчас выйду. Мангули, ты беги домой, теперь не до тебя. Потом позову.

– Мапа, возьми меня! А вдруг я найду ту девушку. Разве лишними будут мои глаза? Ну я же хорошо на лошади езжу, ну возьми, буюн се!

– Ладно, поехали. Только условие – от меня что б не отъезжал, всё время рядом будь, понял? Кочилта, найди для Мангули мою старую охотничью куртку из козы, холодно уже на улице. Неизвестно, сколько придётся искать. Да собери быстро что-нибудь поесть с собой.

Гогсига преобразился: на нём была кожаная походная куртка поверх халата, кожаные штаны, шапка с отворотами до плеч, унгта из лосиной кожи, за спиной лук и колчан со стрелами, в руке короткое копьё с узким длинным железным наконечником, сверкающим отточенными гранями, у седла моток крепкой верёвки, на поясе нож и рукавицы. Сидел он в седле прямо, лицо было сосредоточенно, брови насуплены. Мангули залюбовался своим дедом.

– Поехали!

Видя, что Мангули поднялся в седло, Андар поднял вой. Мангули соскочил, отвязал собаку и привязал поводок к селу.

– Пусть с нами бежит, ладно, мапа?

– Как хочешь, не до собаки сейчас.

На площади посреди села собралось с полсотни мужчин, все на лошадях, в охотничьей одежде. Лишь двое были в домашних халатах – отец и брат пропавшей. Они постоянно перемещались, что-то говорили окружающим. Сурен*, авторитетный мужчина, что было видно по его стати и по тому, как все разом умолкли, поднялся на стременах, громким голосом объявил:

– Пропала дочь Чунги*, девушка Андали*. Вчера днём пошла на верхние луга резать крапиву. До сих пор не вернулась. Родители прошли по всем дворам, ни к кому она не заходила. Подруги ничего не знают. Посылали прислугу на луг – не нашли. Надо искать. Разберёмся в ряд, чтобы видеть соседей, едем вверх по реке по этому берегу до верхнего брода. Не найдём, тогда переправимся и пойдём вниз по тому берегу. Пока всё. Не теряйте соседа! Пошли!

Гогсига не отпускал Мангули, приказал ехать рядом. Тот и не возражал. Он постоянно одёргивал собаку, командовал в полголоса:

– Ищи, Андар, ищи!

Пёсик суетился, нюхал, то обгонял лошадь на всю длину верёвки, то отставал.

– Мапа, а что могло случиться с этой Андали?

– Да что угодно. Может, на медведицу с медвежатами нарвалась, а то на кабанов – тоже бывают такие случаи. Могла просто упасть, ногу сломать или ещё как пораниться, что идти не может. Лежит, ждёт пока найдут, а что остаётся делать? Надо искать.

Андар перебежал на другую сторону, захлестнул поводком ноги лошади.

– Да отвяжи ты этого бестолкового пса! Не хватало ещё, чтобы лошадь из-за него ноги поломала!

Мангули покорно слез, отвязал поводок. Собачонок обрадовался, стал носиться по кустам.

Ехали шеренгой от самого села вдоль берега. Мангули жалел, что они с дедом далеко от реки. Ему казалось, что Андали должна ожидать помощи на берегу.

Лес в долине был редкий, в основном ивы, тополя, ольха, иногда развесистые ильмы. Кусты и высокие травы покрывали всё межгорье. Там, где не было деревьев, даже лошадям трудно было продвигаться в этой гуще полыней, тростников, крапивы, переплетённых травяными лианами. Что тут можно отыскать?

Справа, ближе к берегу закричали. Всадники собрались на голос. Отец девушки размахивал женским накомарником.

– Это её! Это накомарник Андали!

Здесь действительно было много крапивы, часть её была срезана, лежала охапками. Травы вокруг были истоптаны множеством тропинок во все стороны, да и сами всадники изрядно натоптали. Стали искать, кричать.

– Мапа, слышишь, Андар лает. Вон там. Поехали посмотрим!

Гогсига молча повернул на призывный лай собаки. Туда же, не сговариваясь, поехали несколько всадников. И почти сразу раздались возгласы, шум. Нашли!

Приблизиться Мангули не отважился. Сквозь толпу спешившихся мужчин он успел увидеть только голую девичью ногу и лоскут красиво вышитого халата. Этот узор почему-то врезался в память вместе с криком Чунги. Мангули никогда раньше не видел, чтобы мужчина плакал и никогда не слышал, чтобы он так кричал…

Нашли следы лошадей, отыскался и след мужской обуви. Поехали обратно. Чунги держал девушку на руках и на это было страшно смотреть. Брат ехал рядом и размазывал кулаком по лицу слёзы.

Не заезжая в село, сразу поехали в крепость. Стража, завидев издали, подняла тревогу. Ворота заперли, на стенах показались лучники. На воротное укрепление вышел командир.

Чунги подъехал вплотную к воротам, поднял дочь на руках.

– Смотри, что сделали твои живодёры! Отдай их мне сейчас, я порву их на куски!

– Успокойся, человек. Я сочувствую тебе. Смерть дочери – большое горе для отца. Но причём здесь мои воины?

– Говорят, видели ваших на берегу.

– Мало ли кто что говорит. Вы нас не любите, потому оговариваете. Слова – не доказательство. Мои люди не выходили из крепости в последние два дня.

– Там следы обуви людей из крепости.

– Я посылал на рыбалку троих своих четыре дня назад. Наверно это их следы. Всё, разговор закончен.

– Эй, мы сейчас ворвёмся в крепость и всех вас перебьём!

– Ты сам понимаешь, что войти сюда непросто, и что крови будет много. Идите с миром. Ищите убийц среди своих. Нашей вины тут нет.

Чунги продолжал кричать, похоже, он уже не владел собой. Сурен подъехал к нему, положил руку на плечо, что-то в полголоса сказал. Чунги оглянулся на него, посмотрел на крепостной вал и вдруг согнулся, как-то уменьшился в седле, прижался лицом к дочери. Сурен взял за узду его лошадь и повёл на дорогу, идущую в село. Следом потянулись остальные.

Кто-то из мужчин подъехал к Гогсиге.

– Почему мы не штурмуем? Люди готовы как никогда.

– Ещё не время, дружище, ещё не время. Мы с ними не сладим, а если и перебьём, цена будет слишком высока.


*Ши – да (кит.)

*Буюн се – пожалуйста (кит.)

*Чжэнь – «подлинность, истина, правда». Происхождение иероглифа «чжэнь» тесно связано с даосизмом.

*Сурен – неформальный вождь (бохайское
слово), – местные лидеры, не имеющие официального чина, но имеющие реальную власть.
*Сесе – спасибо (кит.)

*Чунги – некрасивый (удэ)

*Андали – кабарга (удэ)


Глава 14. Куда уходят души


– Эй, пиктэрэн, поднимайся, солнце уже давно светит. Давай, давай, вставай, некогда нам с тобой сегодня разлёживаться.

– Ой, правда, мне же пора к мапе Гогсиге на учёбу.

– Не будет сегодня учёбы. Сегодня будем провожать ту, которая ушла.

– Андали?

– Не говори так! Не называй по имени, что ты! Накличешь, останется здесь её душа, будет надоедать, спрашивать, зачем звал.

– Я же не знал. А как её называть?

– Как-нибудь, чтобы поняли. Например, называй «девушка» или «она», только не по имени, хорошо?

– Ладно. Я тоже пойду её провожать?

– Да, все пойдут. Беда общая, всем надо. Ты большой уже, тебе тоже можно, да и полезно будет.

– Почему полезно?

– «Почему, почему», потому что чем больше видел, тем больше знаешь. Некогда мне с тобой разговаривать. Нам с тобой ещё нужно успеть коноплю из старицы вытащить.

– Даня, что ты сердишься? Я же не знаю ничего. Откуда конопля в реке? Это та, которую мы дёргали?

– Нет, дружок, пока ты с дедом письма писал, бабушка работала: всю женскую коноплю скосила, семя обмолотила, а стебли в воду утопила. Отмокли положенное, нужно вынуть, а у меня спина болит тяжёлое поднимать. Пойдём, поможешь. Успеем до начала проводов.

– Даня может нам раба купить, а? А то ты меня заставляешь, как несвободного…

– Ах ты! Вы значит, не желаете бабушке помочь, господин? А кушать вы пожелаете вечером? А одежду тёплую захотите ли, или так, в халатике по снегу побегаете?

– Даня, ну что ты такая сердитая сегодня? Я же хотел раба, чтобы тебе легче было.

– Ай, пиктэрэн, ну сам подумай, за что мы раба того купим? Ну, ладно, купим, а чем кормить станем? От себя отнимем и ему скормим? А рабы, скажу тебе, едят много. Так что, давай мы пока сами справляться будем. Если уж разбогатеем, тогда возьмём работника или работницу лучше, с ней меньше мороки.

– Почему с ней мороки меньше?

– Всё. Пошли, а то проговорю я с тобой. Одной надо было идти, уже всё сделала бы.

Конопля, связанная в пучки, была притоплена, придавлена мокрой корягой. Гобо скинула обувь, подобрала полы халата, влезла в воду, отвернула груз в сторону, стала подавать Мангули верёвки, за которые он вытаскивал вязанки на берег.

– Подавай теперь мне по одной, подвесим их на ветки. Стекут, обсохнут, после принесём домой.

– Сразу давай унесём, даня, что столько раз ходить?

– Мы же с тобой вымокнем, да они к тому же тяжёлые. Зачем воду от реки домой таскать? Пойдём, поторопимся. Там уже началось, поди. Опаздывать нехорошо.

Они зашли во двор чтобы задать курам немного зерна, да подпереть двери. Мангули успел насобирать карман мелких спелых яблочек. Пошли.

Селение Ушедших находилось в неглубоком распадке, на высокой плоской террасе среди светлого дубового леса. Прошлогодние листья звенели под ногами. Тут и там по сторонам были сложены большие каменные курганы, иные выше роста Мангули.

Бабушка с внуком немного опоздали, все жители села были уже на месте. Подойти близко было трудно, поэтому они поднялись немного по склону, откуда всё было видно. Один курган был частично разобран с боку, рядом с ним сложен штабель дров, на котором лежала на сколоченных досках Та Которая Ушла. Вокруг штабеля ходил человек в разрисованном халате, обвешанном бахромой и звенящими побрякушками. Он стучал в бубен и что-то говорил.

– Даня, а это саман, да?

– Да.

– А что он делает?

– С душой договаривается, чтобы не сбежала, когда тело жечь будут. Говорит, что это не больно, что ей легче станет.

– А её жечь будут?

– Да. Видишь, дрова. Смотри.

– Даня, мне… мне страшно.

– Никогда такое не говори! Как так, мужчине – страшно? Я такого мужчину знать не хочу! Смотри, и ничего не бойся. Никогда! Понял?

Мангули кивнул. Ему всё равно было не по себе. Между тем саман стал стучать в бубен сильно и быстро. Пошёл густой белый дым, после стало видно пламя. Мангули сжался, пытаясь почувствовать, каково ей, той девушке, которую он никогда не видел, и которая лежит сейчас над огнём. Огонь стал выше, сквозь него ещё видно было красивый халат, который вдруг стал двигаться, колыхаться.

– Даня, она взлетает!

– Да, пиктэрэн, да, тело её улетает. Только чуть останется – кости останутся, остальное всё уйдёт. И душа ещё пока тут будет, потому что не знает, куда ей идти.

– И как же она, эта душа? А мы увидим?

– Душу не увидишь. Только саман может душу видеть. Смотри, всё поймёшь.

Костёр горел ярко. Люди расступились от жара. Саман не переставая бил в бубен и говорил, говорил, говорил. Горело долго. Чёрный дым поднимался между деревьями высоко в синее-синее небо.

Мангули сначала переживал, потом устал, в конце концов, ему надоело, и он пошёл смотреть курганы. Некоторые были совсем старые, на них росли деревья, а камни были покрыты мхом. Другие были свежие, недавние. Камни на них были чистыми, аккуратно уложенными. На двух высоких каменных насыпях Мангули обнаружил крыши из тонких брёвен и коры.

– Даня, а зачем вон там крыши?

– Так люди делают дом для своих умерших.

– А на этом, ну, который сейчас, крыши нет?

– По-разному устраивают. Теперь стало много разных способов отправлять умерших. Это раньше все одинаково делали. Теперь и у когурёсцев пример взяли, и как у ханьцев делают. Смешалось всё. Мы с мужем, когда в город ездили, насмотрелись всякого. Там для умерших целые дома и дворцы под черепичными крышами строят! А мы тут по-старому привыкли.

– Даня, а почему сжигают?

– Так родители пожелали. Через огонь скорее душа освободится от тела и сразу можно её отправить. Вот прогорит, и саман этим займётся. А многие просто в земле хоронят, не сжигая, но под курганом, конечно. Тогда душу только через год провожать.

Женщина в белом халате без украшений стала обходить сельчан, угощать кусочками варёной рыбы.

– Покушайте. Дочь моя угощает вас, чтобы не забывали её, красавицу.

Мангули принял кусочек рыбы, с трудом проглотил. Он отчего-то чувствовал себя виноватым, и ему было до слёз обидно за ту девушку, которой теперь уже нет. Совсем.

Костёр, наконец, прогорел. Саман раскидал угли с боков, а в средине, наоборот, собрал в кучку. Это и было то, что осталось от недавно живого красивого человека. Деревянной лопаткой саман собрал останки в новое деревянное корыто, поднял высоко над головой, понёс к кургану.

Мангули не упустил момента, оказался в первых рядах. Все молча смотрели, как саман опускает корыто в каменный «домик» – попросту прямоугольник из вертикально стоящих плит в углублении старого кургана.

Саман отошёл на пару шагов, снова принялся ритмично стучать в бубен. Подошли мать с отцом, брат, другие родственники, положили в «дом» вещи, которые пригодятся девушке в другом мире. Мангули успел заметить, как мать опускала в короб красивые жёлто-коричневые бусы, потом блестящую чашку зелёного цвета, ещё посудину, украшенную узорами. Стали подходить по очереди жители, и каждый что-нибудь опускал в помещение с останками. Мангули вдруг тоже захотел что-нибудь дать этой девушке в дорогу очень ей нужное. Он порылся в кармане, но кроме яблок там ничего не было. Он несмело приблизился к каменному ящику, наклонился и высыпал горсть красных яблочек. И убежал.

Гобо отыскала Мангули среди курганов на дальнем краю Селения Ушедших. Мальчишка бродил среди курганов, размазывал слёзы и разговаривал.

– Эй, пиктэрэн, о чём ты тут говоришь сам с собой?

– Я с ними разговариваю. Спрашиваю, они не жалеют, что отсюда ушли?

– Что отвечают?

Пожал плечами, шмыгнул носом:

– Кажется, не жалеют.

– Пойдём-ка мы с тобой домой, дружок. Главное тут закончилось, чего нам ждать? Пошли.

Они уже спустились с террасы к ручью, когда позади раздались сильные звуки бубна и громкие голоса.

– Даня, что там сейчас?

– Теперь саман будет провожать её душу в другой мир, к предкам, давно умершим. Ему придётся пройти семь преград. Но не всё он может, она тоже помогает. Там на входе в тот мир свирепые собаки. Ей родители дали горшочек с мясом, она покормит, собаки пропустят. В общем, саман сдаст её прадедам с рук на руки. Они сюда родным скажут, что она прибыла, приветы кому-то передадут.

– Как скажут?

– Голосом. Все слышать будут. Кто с умершими жил, те сразу голоса родных узнают. Бывает, подолгу разговаривают. Я бы тоже поговорила с мужем…

– Давай вернёмся, даня, пошли!

– Нет уж, ушли, так ушли. Негоже возвращаться. Да и дела у нас с тобой ещё дома. В другой раз поговорю. Не последние проводы. Сейчас домой придём, первым делом поедим с тобой всласть и досыта, правда?

Но впечатления не отпускали мальчишку.

– Даня, а почему её положили в тот большой курган? Не хотели для неё новый делать?

– Там лежат её родственники: дед, прадед, прабабка, ещё кто-то. Они вместе теперь будут.

– Я видел, посуду ей положили пробитую. Такая красивая чашка, и с дыркой. И у другого горшка тоже дно пробито. У них что, хорошей посуды нет?

– Что ты, дружок, это специально всё портят. В том мире, куда все уходят после жизни, всё наоборот. Здесь вот сейчас осень, а там сады зацвели, люди огороды сажают, поля засевают. Так и с посудой, и со всеми вещами: здесь поломано – там цело. Ей и халат порезали, а как же, и обувь должны были испортить.

– Так значит, она моих яблок не попробует? Они ведь целенькие были.

– А вот пищу не портят. Её просто закапывают. Она там сама испортится, а в её мире станет хорошей. Так что, идёт девушка сейчас по тропинке к селу, вокруг весна, цветы цветут, птички поют, а она осенние яблочки жуёт – вот чудо! И тебя вспоминает добрым словом.


Глава 15. Про глиняное тесто, лепёшки и светящиеся горшки


Мангули бежал по дороге и любовался сверкающими кристаллами на травах. Освещённые утренним солнцем, они переливались красными, зелёными, синими искрами. Особенно Мангули нравились зелёные огоньки с длинными лучиками! Мороз! Андар носился по высоким травам за бросаемой Мангули палкой, звонко тявкал.

Стук копыт – навстречу всадники. Мангули не позволил себе скрыться. «Как так, мужчине – страшно?» – ругалась Гобо. Он просто пошёл ровным шагом равнодушного человека, глядя в сторону леса.

– Эй, Мангули, поехали с нами за большой рыбой!

На лошадях сидели подростки с острогами, все старше Мангули, среди них Гаямэ.

– Не могу, я учиться иду.

– Чему учиться?

– Всему. Мой мапа учит меня ханьскому письму.

– Фу, каракули кисточкой рисовать – скучно! Настоящие мужчины скачут на лошадях, стреляют и охотятся! А чего ты пешком ходишь, у тебя нет лошади?

Кто ходит ногами, тот здоровее всех. Так Мапа Гогсига сказал! А кто грамоты не знает, тому по бохайским законам жениться нельзя. Понял?

– Теперь можно. Кто эти законы будет проверять? Говорят, это твоя собака нашла ту девушку?

– Да, это мы с Андаром и с дедом нашли. Что-то я вас не видел на проводах.

– Нам некогда было. Ладно, поехали, а то рыба из-под корчей уплывёт.

– Понятно, испугались, – сказал вслед Мангули и рассмеялся. – Андар, они испугались! А мы с даней были и всё видели, и не боялись! Ищи палку, ищи, Андар!

Гогсига уже что-то ладил на заднем дворе у запряженной повозки

– Мапа, мы пришли учиться!

– Доброго солнца пиктэрэн, нихао!

– Нихао! А что ты делаешь?

– Повозку ремонтирую. Тут крепление расшаталось. Поедем сейчас с тобой за горшками. На проводах встретил того когурёсца, говорит, напёк уже посуды.

– Посуду пекут? Как хлеб?

– Почти как хлеб. Увидишь. Ну вот, вроде так покрепче. Энлэй зерна в мешки отмерил для обмена, сейчас загрузим и поедем.

– А можно я Андара возьму?

– Бери. Поехали. И так уже солнце высоко, а дел много ещё.

– Мапа, почему у взрослых всегда дел много? – спросил Мангули, трясясь на доске-сиденье.

– Жизнь такая, пиктэрэн. Не поработаешь – не поешь. Видишь, зима близко, скоро холода. Нужно приготовиться.

– А как к ней готовиться?

– Ну как ты сам думаешь? Каны зимой топить надо? Надо. А чем?

– Дровами.

– Вот, дров надо запасти. Для этого надо в лесу мёртвые деревья отыскать, наметить своей меткой, чтобы другие не взяли. Да не каких-нибудь, хороших, жарких надо найти. Потом, как земля от мороза затвердеет, спилить, на поленья распилить, вывезти. Дома толстые поколоть, сложить под навес, чтобы сохли. Работа? Ещё какая работа! Крышу подлатать надо, стены подмазать, где щели, очаг переложить, кан подправить. Рыбу надо насушить и людям, и собакам, и свиньям. Хорошо бы жёлудя собрать несколько мешков, да шишку заготовить – тоже и скотине и себе нелишняя пища. Зерно провеять, просушить, в короба упаковать, чтобы мышь не попортила. Стрел надо наделать для охоты, ловушки для зверя. Вот наменять нужных вещей нужно… О-ой, дел – не переделать.

– Ну есть же люди, у которых нет дел.

– Это у кого же дел нет?

– У тех, у кого рабов много, они всё делают. Вот кэду, он же не работает?

– Вот уж ты сказал, пиктэрэн! Конечно, кэду и его министры сами не пашут и рыбу не вялят. Но знаешь, как трудно управлять государством! И даже просто человек высокого сословия, у которого много рабов, должен постоянно думать, какого раба на какую работу поставить, как за ту работу спросить, кого наказать, чем тех рабов накормить, где им жить. Это же голова лопнет, столько всего думать! Управлять другими сложнее, чем самому дело делать. А государством и подавно.

– Мапа, а помнишь, ты говорил, что наше государство назвали Чжэнь? А почему говорят: «Бохай»?

– Э-э, это интересная история. Когда первый кэду провозгласил государство Чжэнь, у него было славное войско! Все хотели воевать и бились всегда до победы. Да Цзожун был умелым полководцем и государем мудрым. Он в первые годы подчинил всех мохэ, кто не желал по началу с ним быть, после отвоевал бывшие территории Когурё, которые империя Тан присвоила за несколько лет до того. Ну, и пошёл с войсками дальше, на танскую территорию. Далеко на юг углубился и занял танский удел, который назывался Бохай. Представь, как стыдно было танскому императору, который считал себя самым главным и самым сильным на Земле. Но все эти императоры – хитрые люди! И тот схитрил. Поскольку удел Бохай он всё равно потерял и вернуть уже никак не мог, он издал указ, которым пожаловал этот удел Да Цзожуну. И получилось, что император добрый, сам землю подарил, а наш кэду как бы стал у него в подчинении князем удела Бохай.

– Мапа, что же наш совсем глупый? Зачем он это звание принял?

– А наш оказался ещё умнее. Теперь он оказался под защитой императора Поднебесной, и уже соседи не хотели ввязываться в войну с Чжэнь, которая была как бы частью империи Тан. А сам кэду не очень-то подчинялся указам императора, просто не делал, что не хотел, или поступал так, как выгодно было его государству. Вот как случилось. Императору ничего не оставалось, как дружить с таким непокорным соседом. А название Чжэнь постепенно заменилось на Бохай, потому что в документах так написано, все послы и купцы так называли. Так и прижилось. А вот мы и подъезжаем. Видишь, дым идёт? Это Ли Потёо горшки печёт.

– Необычное имя у этого человека, мапа.

– Конечно, для нас необычное, он же когурёсец. Ли – имя его рода, а Потёо – его имя для посторонних, означает Гончар. Сейчас подойдём к нему, обязательно поздоровайся, скажи «аньон хасейо*», понял? Повтори. Ну, неплохо. Они, когурёсцы, немного обидчивы, им нужно выказывать почтение. Пойдём.

Собаки, завидев чужих, подняли лай. Мангули вынужден был привязать Андара в повозке.

Гончар сидел на корточках у длинной печи, врытой в пологий склон холма. Из трубы шёл почти бесцветный колышащийся дым, а от самой печи исходил жар, ощущаемый на расстоянии нескольких шагов.

– Аньон хасейо, Ли Потёо! – поклонился Гогсига.

– Аньон хасейо, Тохто Гогсига! – ответил гончар и поклонился.

– Аньон хасейо, – сказал Мангули и тоже поклонился.

– Аньон хасейо, бата, – с серьёзным видом поклонился гончар Мангули.

– Уважаемый Ли Потёо, мы с внуком приехали удивиться твоей работе. Внук не поверил мне, что горшки можно печь в печке, словно лепёшки.

– Ах, какие хорошие гости у меня сегодня! Все приезжают выбрать и купить, им всё равно, как гончар посуду лепит, а вам – интересно! Я вам всё покажу. Только сейчас нужно эту партию допечь, не пережечь. Подождите немного, ладно?

– А как это пережечь? – спросил Мангули.

– А вон, посмотри там, в яме, видишь, горшки словно мятые? На днях упустили, загубили столько хорошей посуды. За всем самому следить надо.

Мангули вытащил из ямы с осколками битой посуды горшок, смятый, будто из мокрой глины, но твёрдый до звона.

– Почему он такой стал?

– Слишком большой жар. Глина размягчилась, потекла.

– От жара потекла глина? Вот это да! Это там, такой жар сейчас?

– Поменьше немного. Хочешь посмотреть? Сейчас открою это окошко, смотри в него, только не близко, глаза обожжёшь. Смотри.
Мангули, прикрывая ладонями лицо от жара, заглянул в отверстие. Там в розовом полумраке стояли ряды оранжевых горшков.

– Как здорово! Мапа, они светятся!

Гогсига тоже заглянул.

– И правда, светятся. Вот видишь, пекутся горшки!

Мангули всё-ещё прижимал к груди мятый горшок.

– Уважаемый Ли Потёо, вам же не нужен этот горшок? Можно я возьму?

– Бери! Друзья удивятся. Ни у кого таких нет. У всех целые, ровные, а у тебя – мятый.

Гончар еще посмотрел в окошко.

– Теперь достаточно топить. Закрою и пусть допекается.

– А как вы узнаёте, что достаточно? – Мангули действительно было непонятно.

– По цвету. Сначала там, в печи просто темно, потом посуда начинает краснеть. Чем больше нагреваешь, тем она ярче светится. Надо поймать нужный цвет. Если пропустишь, будет пережёг, потечёт, как у тебя в руках.

– Можно ведь раньше перестать топить.

– А если недопечь, то посуда будет слабая.

– Слабая – это какая?

– Она будет пропускать воду и быстро ломаться. Сейчас покажу.

Гончар задвинул поддувало, прикрыл заслонку трубы.

– Теперь она сама допечёт. Пойдёмте, всё вам покажу.

– А долго она будет допекать?

– Завтра утром откроем, когда остынет достаточно.

– Ого! Так долго ждать!

– А мы не ждём, работаем. С глиной дел много, еле успеваем. Сначала давайте зайдём сюда. Сейчас бата, я научу тебя узнавать хорошую посуду. Смотри, вот два горшка с виду одинаковых. Возьми палочку, постучи по краю тому и этому. Слышишь: этот – динь-динь, тот – тук-тук. Динь-динь – хороший сосуд, а если звук глухой, такую посуду никогда не покупай, развалится после первой варки или протекать постоянно будет. Это тебе на всю жизнь пригодится, вспомнишь меня.

– Спасибо! Я такого не знал.

– Пойдёмте дальше, всё покажу. Вот у меня люди глину замешивают.

В яме с мокрой глиной топтались босыми ногами двое мужчин, третий подливал воду, подсыпал песок.

Тут уже удивился Гогсига:

– Ты собираешься переработать столько глины? Успеешь ли до морозов? Да и куда столько посуды теперь сбудешь?

– Нет, в этом году уже почти закончили. Эта глина на будущее лето. Ей выстояться надо. Сейчас замесим, укроем, она вызреет, а перед работой следующим летом ещё будем перемешивать.

– Глина – зреет?

– Да, так называется. Иначе трудно из неё лепить.

– А это у вас рабы? – Мангули всё интересовало.

Гогсига сердито посмотрел на внука.

– Я рабов не держу. Сами всё делаем, у меня семья большая. И работников нанимаю на сезон. А вон тот – мастер, постоянно у меня живёт. Он хорошо глину готовит.

– Ха! «Готовит» – как кашу?

– Кашу проще. Тут нужно знать. Он берёт две разных глины, смешивает, добавляет песок. Песок нужно знать какой. Его прежде просеивают через два сита – через крупное и через мелкое, чтобы песчинки были нужного размера. Нужно ещё эти сита уметь сделать. Он знает, сколько песка добавить, сколько воды, сколько месить. От этого много зависит – какая глина, такие и горшки. Если крупа порченая, хорошей каши, как ни старайся, не сваришь, верно? Пойдёмте, посмотрим, как горшки лепят.

Зашли в летний дом без одной стены. Там было сразу несколько человек, мужчины и женщины. Поздоровались. Все ответили с улыбками, работать не прекратили. Ли Потёо продолжил рассказ.

– Вот мой брат и мой сын, они лепят посуду. Смотрите, брат как раз начинает. Вот слепил круглую лепёшку – это дно. Теперь ленту глиняную прикрепляет ко дну. Сейчас вторую к ней выше прилепит. Получается нижняя половина большого горшка.

– Уху в таком варить!

– Правильно, бата. Вот он его оставил подсыхать. А теперь верхнюю часть лепит. Тоже лентами, видишь? Сейчас горло делает, отгибает немного. Снаружи налепливает тонкий жгутик, чтобы прочнее был край.

– И красивее!

– Верно, бата, ты умный, всё подмечаешь. Теперь смотри, он стенки стукает дощечкой, видишь, как получается?

– А зачем? Зачем стучать?

– Воздух выбивает, чтобы тесто плотнее было.

– Ха, «тесто»! Как у лепёшки?

– Ну конечно. Глиняное тесто, так и называют. Мы ведь его потом печём. Теперь туда смотри, мой брат делает самое трудное. Вон те, другие, которые подсохли, он соединять будет.

– А почему у них столы поворачиваются?

– Так лепить удобнее и быстрее. Круглый стол мастер вращает ногой и лепит. Или вот как сейчас, соединяет две половины – удобнее так: одна рука внутри горшка, другая снаружи, а ногами поворачивает. И ровненько получается. Теперь место соединения загладит, заровняет. Вот и не видно почти.

– А зачем он горшок царапает?

– Это украшение. Видишь, как красиво стало с полосками? Можно ещё иначе сделать, например, волну нацарапать. Теперь пойдёмте сюда. Здесь горшки подсыхают, а когда станут такими, как кожа – не твёрдыми, не мягкими, тогда их лощат. Ну, давайте я вот на этом покажу. Смотрите, камешек у меня вот такой гладкий, им затираю поверхность, получается блестящая. На, бата, попробуй.

– Ой, у меня получается. Мапа, смотри, как блестит!

– Ты молодец, бата. Теперь всю поверхность нужно вылощить и ждать, когда высохнет вся посуда, да следить, чтобы ветер на неё не дул, вода не попала, а то треснут. А после – в печь.

– А сколько ждать?

– По-разному, от погоды зависит. Бывает, дней пять, а бывает больше. И размер горшков, конечно, имеет значение. Вот я вам всё и показал. Интересно?

– Очень! Мапа, правда интересно?

– Спасибо, уважаемый Ли Потёо, столько раз брал у вас посуду, а вникнуть в процесс так и не догадался. А ведь и вправду интересно. Конечно, видел, как жена когда-то лепила горшки, обжигать помогал, но там же совсем просто, потому, наверно, их и хватает не больше, чем до весны. А ваша посуда долго служит. Пусть духи не оставляют вашу семью!

Назад ехали осторожно, чтобы не побить новенькую посуду. Мангули поминутно оглядывался на переложенные сеном горшки, подпрыгивающие на ухабах.

– Мапа, так интересно было у этого Ли Потёо. Ты заметил, какие у них особенные лица?

– Так они же когурёсцы, конечно иначе выглядят. Пришлось их предкам от сунской армии бежать. Прижились тут, умение гончарное сохранили, не бедствуют. Хорошие люди.

– Мапа, когда же мои родители и брат с сестрёнкой вернутся? Я бы им всё рассказал… Я знаю, что ты не знаешь. Я этот горшок мятый сохраню, им покажу, когда вернутся.

– Молодец, Мангули, ты хороший сын и брат, ты настоящий мужчина.


*Аньон хасейо – стандартное приветствие в корейском языке


Глава 16. Сказка о мягкости и твёрдости


Домой Мангули принёс большой пузатый горшок тёмно-коричневого цвета с крышкой и с плоскими ушками по бокам.

– Это мапа Гогсига прислал, сказал, что на двоих нам нужен большой горшок. Я ему спасибо сказал. А ещё мне гончар подарил мятый горшок. Я пока у мапы оставил на сохранение.

– Хороша, конечно хороша посудина. Вон как звенит! И с крышкой.

– А ты тоже знаешь, как посуду по звуку выбирать?

– Ай, пиктэрэн, я же стара уже, за жизнь столько всего узнаёшь, что не знаешь, куда всё это узнанное девать. А посудина хоть и хороша, а и столь же дорога. Это сколько же Гогсига отдал за такую красоту?

– Шесть мешков зерна, во-от таких. Но это за целую повозку разных горшков.

– Вот я и говорю, дорого. Нет уж, ещё не хватало зерно на посуду переводить. Я и сама сделаю. Хоть и не такую гладкую, а зиму проживёт. У меня глина-то припасена, надо заняться, перемять, да налепить. Самое время сейчас – осень, сухо. На днях займёмся с тобой. Хочешь?

– Очень хочу! Я не знал, что ты умеешь. Я тоже научусь!

Утром Мангули настроился идти к деду, но Гобо не пустила.

– Постой-ка дружок со своей учёбой, дела мы с тобой запустили, а зима скоро. Оставайся, поможешь мне.

– Ну даня, мне же писать надо, я забуду всё, если не тренироваться.

– А если не работать, то есть нам будет зимой нечего, ходить будет не в чем и кан топить нечем. Твоими иероглифами сыт не будешь. Давай-ка, помоги. Не справляюсь я одна.

– Ну, давай уже, что делать?

– Вот это разговор, это мужчина. Пойдём, надо нам с коноплёй разобраться. Видишь, весь навес занят, а скоро дрова Гогсига привезёт, куда складывать будем? А дома этим заниматься тоже плохо – пыли много, места мало. Да и вообще, по времени сейчас нужно это сделать, потому что потом будут другие дела.

– Опять дела… Мапа Гогсига тоже о делах всё время говорит. Тогда давай делать дела, может, мы их переделаем все?

– Хорошая задумка. Давай попытаемся. Вот, смотри. Эти две доски, а между ними третья, которую можно опускать-поднимать – это мялка-жевалка.

– Ха! «Жевалка».

– Вот сейчас сам увидишь, что это так. Нужно брать вот так пучок конопли, засовывать ей в рот и пусть жуёт. Смотри, жуёт, а шелуху выплёвывает. Видишь, сыплется? Нужно нам все эти снопики пережевать, и хорошо бы за один раз это завершить. А потом уж, зимой, будем её мять да чесать, после нитки прясть, а из ниток ткать. Хорошо, у меня две мялки-жевалки. Тебе поновее, мне постарее и потяжелее. И – начали! Пусть нам духи помогут, без сил не оставят!

– Даня, а зачем мы её жуём? У меня уже рука болит.

– А ты меняй руки – становись с другой стороны, потом снова меняй, так дольше сможешь работать. А жуём для того, чтобы очистить от грубой шелухи. Видишь, какая получается? Теперь её можно вот так скрутить в пучки и оставить до зимы, когда времени побольше. Она и места меньше занимает, и мять потом легче.

– Даня, а разве это мужская работа?

– Ты прав, работа эта женская. Но, скажу тебе по секрету, мужчине полезно знать женскую работу.

– Зачем это?

– А чтобы когда женишься, ценил женский труд, не думал, что каша сама варится, а одежда из короба достаётся. Пока сам не попробуешь – не поймёшь.

– А у меня из шёлка одежда была, когда я с родителями жил.

– Шёлк – хорошая ткань! Муж купил мне в молодости шёлковый халат – красивый! На теле приятно. Я два раза надевала на праздники.

– Почему так мало?

– Дорогой больно! Жалко. Да и как в таком дорогом работать? Тогда у нас и скотины много было, и огород, и поля – с утра до ночи работа. Одежда пачкается, рвётся. Жалко. Пролежал тот халат в коробе, потом в приданое дочери отдала. Она красавица была в этом халате. Давно её не видела… А знаешь ли ты, пиктэрэн, из чего шёлк делают?

– Тоже трава такая? Наверно, её долго мять нужно, чтобы стала такая тонкая?

– Нет, не угадал ты в этот раз. Шёлковую нитку делает гусеница. Да! Это как у паука паутина, только прочная и не липкая. Гусеница в неё заматывается, чтобы потом в бабочку превратиться. А люди додумались разматывать и полотно из этих ниток ткать. Тоже, говорят, труд тяжёлый и долгий. Оттого и дорого.

– Даня, а давай гусениц наловим летом и сделаем себе шёлковые халаты! Я наловлю, я их знаешь сколько видел!

– Непросто это, пиктэрэн. Эти гусеницы особенные, питаются листьями только одного дерева, у нас тут такие не растут. А другие гусеницы не подходят для такого дела. А ты смотри-ка, дружок, как мы с тобой быстро за разговорами всю траву пережевали! Ай, молодец, мой помощник!

– Даня, давай я последний снопик сам дожую, а ты пока найди, что нам поесть, ладно?

– Ладно, пиктэрэн, ладно, мой дорогой. Сейчас сделаю нам вкусных лепёшек. А после, если уж сегодня духи нам помогают, может нам горшками заняться?

– Да, Даня, хочу горшками! Только сначала поесть.

После еды Мангули начал клевать носом.

– Может поспишь, пиктэрэн? Устал с непривычки жевало поднимать-опускать.

– Нет, это я так, немножко. Хочу горшки лепить!

– Ну, тогда пошли за глиной.

Глина хранилась за сараем в яме, прикрытой жердями и прошлогодним сеном. Гобо наковыряла кусков в мешок, принесли в дом.

– Вот тебе кусок, вот мне кусок. Давай мять её, чтобы мягонькая стала. Порви на мелкие кусочки и снова слепи. Да, вот так мни, дави, словно тесто.

– Гончар когурёсец тоже тестом называет.

– И верно, мы с тобой из этого теста слепим посудины. Размял? Ну-ка, дай пощупать. Ещё надо мять, чтобы вся равномерно промялась. Вот так. Теперь начнём лепить.

– А я знаю, надо круглое дно сначала сделать!

– Молодец, быстро учишься, всё запоминаешь. Бери кусок глины, вот такой шарик скатывай. Теперь пришлёпни его, чтобы лепёшка получилась. Только погоди, подстелем кусок старой рогожи, чтобы к доске не прилипло, а то после горшок не оторвёшь.

– Теперь ленты надо!

– А мы знаешь, как сделаем? Мы раскатаем кусок на тряпке, вот так. Видишь, как я раскатала каталкой? Теперь ты свой катай. А я пока на ленты порежу. Ну, примерно вот такие, шириной в два моих пальца, чтобы удобно было. Тебе чуть поуже можно. На, ножик, режь, только ровнее. Хорошо. Ну, дальше сам, наверно, знаешь – прилепляем аккуратно к донцу. Так, заминай, заглаживай пальчиком. Хорошо.

– Даня, у меня получилось! Теперь вторую ленту лепить?

– Ай, молодец! Давай, вот тут чуть подправлю. Ну, пробуй, приклеивай вторую, только вниз сильно не дави, а то примнёшь нижнюю часть. А хочешь, пока лепим, о глине расскажу, как человек узнал, что из неё можно лепить?

– Конечно, даня! Ты же знаешь, как я твои сказки люблю!

– Ну вот. Вода и Огонь с давних времён жили с людьми. Придёт человек в жару, устанет после работы, воды напьётся такой, что зубы ломит, скажет: «Ах, хороша Водица! Что бы мы без тебя делали!». Или вернётся зимой с охоты, в жилище войдёт, к очагу руки протянет: «Как хорошо, что у нас Огонь есть! Спасибо тебе, искристый, за тепло и ласку!»

– Даня, вот опять ты: обещала про глину, а сама про другое.

– А ты не спеши. Сказка – дело небыстрое, нужно с толком рассказывать.

Так вот, жили с Человеком в доме Вода и Огонь. Довольны были друг другом и радовались. Огонь с Водой часто переговаривались, делились, кто что хорошее сделал для Человека и как Человек их за это поблагодарил. И жила в том же доме Глина. Да, обыкновенная жёлтая глина. Пол из неё был сделан. Лежала она и лежала, и молчала. По ней люди ходили, но даже внимания не обращали – ну глина и глина, что с неё толку.

Как-то Огонь с Водой разговорились, да и пожалели Глину, говорят: «Хочешь, мы с Человеком договоримся, он тебя тоже уважать станет?» «Да какая ему от меня польза? Видно, так и засохну тут и в пыль превращусь без благодарности». Вода говорит: «Тебе бы помягче стать, податливей, глядишь, человек обратит внимание». Огонь говорит: «Тебе, Глина, твёрже надо стать – как камень, чтобы от удара звенела. Тогда Человек доволен тобой останется и благодарить будет». «Да ну вас, – говорит Глина, – один говорит «твёрже», другой «мягче». Ничего из этого не выйдет. Буду уж долёживать свой век без любви человеческой».

Погоди-ка, пиктэрэн, здесь, когда ленту соединяешь, надо получше скреплять, чтобы не треснула потом. Теперь скрути тонкую змейку из глины и к верхнему краю…

– Я знаю, это будет для прочности и красоты!

– Умница ты мой! С одного раза всё понимаешь и запоминаешь. Ну, делай, старайся. А я дальше о нашей глине расскажу.

Так вот, видят Огонь с Водой, что Глина совсем загрустила, решили сами действовать. Вода, будто случайно, пролилась на глиняный пол в уголке. И шепчет человеку: «Возьми, помни глину. Возьми, помни глину». Человек нагнулся, потрогал пальцами – интересная глина! Взял кусок, сидит, мнёт, говорит: «Какая приятная на ощупь эта глина, никогда раньше не замечал». Глина такую похвалу услыхала – совсем размякла. А Вода шепчет: «Слепи из глины горшок, слепи из глины горшок!» Человек думает: «Странные мысли приходят мне в голову, никогда раньше не помышлял что-то лепить». Думает, а сам лепит. И слепил горшок. Правда, кривенький с первого раза у него горшочек вышел, но ничего. Вот он посмотрел на тот горшок, сказал: «Хорошо!», а что делать с ним, не знает. А Вода шепчет: «Поставь горшок на полку, поставь горшок на полку!» Ну, Человек повертел горшок, да и поставил на полку. А Вода говорит Глине: «Вот видишь, понравилась ты Человеку!» Глина отвечает: «Что ему хорошего от того горшка – постоит и рассыплется».

Ага, ты уже прилепил. Теперь можно по этой змейке сделать вот такие насечки, станет красиво.

– Давай, я сам! А ещё можно вот тут полоски прочертить, да?

– Да ты уже всё и сам знаешь. Черти.

– Даня, а что там дальше о Глине и Человеке?

– Так вот, Вода своё дело знает: взяла и испарилась вся из горшка. Подлетела паром к Человеку и шепчет на ухо: «Брось горшочек в огонь, брось горшочек в огонь». Человек думает: «И правда, что толку с того горшочка – высохнет и рассыплется. Положу-ка я его в очаг, посмотрю, что выйдет. И положил горшок в средину, да углями засыпал, а сверху ещё поленьев пожарче положил».

– Даня, смотри, я закончил! О, у тебя ровный, а у меня немного кривой.

– Очень у тебя хороший горшок для первого раза! Я помню, у меня получилось только на третий день, когда мать меня учила. Слеплю, а он развалится, слеплю – осядет. А у тебя сразу получился.

Ну, давай уж доскажу про глину.

– Да, интересно же!

– Отгорел огонь, Человек раскопал угли, а горшочек-то целый, да ещё и красным стал. «Красивый!» – говорит человек. Вытащил горшок, остудил, взял в руки, а тот – словно каменный. Стукнул его слегка человек, а он звенит! И так красиво звенит! Потому что это Глина от радости поёт. Понравился Человеку горшок, налил он в него воды – не протекает, поставил на огонь – закипает, мяса кусок туда бросил – варится! Да вкусно-то как! «Ай, да Глина, – говорит человек. – Спасибо тебе, Глина, теперь всегда буду горшки из тебя делать». Так и живут дружно Человек, Вода, Огонь и Глина.

– Даня, так есть хочется!

– Да, пиктэрэн, мне тоже захотелось. Сейчас долеплю, поставлю на огонь тот горшок, что ты от Гогсиги принёс, сварим вкусную еду. А наши пока пусть воду испаряют, потом обожжём в добром огне. Будет посуда на всю зиму. И платить за неё не нужно.


Глава 17. Три бохайца равны одному тигру


– Мапа, откуда ты знаешь иероглифы? Ты в школе учился?

– А ты откуда знаешь про школу?

– Отец говорил, что меня в школу отправит учиться, в город. Он тоже учился в большом городе. А ты?

– Нет, я в школе не учился. У нас тут нет, а в городе дорого. Да отец меня не отпустил бы – работать дома надо было. Сын, хоть и малый, – для отца помощь. Был у соседей в рабах грамотный старик ханец. Отец договорился, его отпускали нас с братом учить. Платить пришлось, конечно, хозяевам и учителя кормить, но всё же не столь дорого, как в городе. Вот так я и научился немножко писать, немножко читать. Хороший человек был этот учитель.

– Он умер?

– Так устроено, пиктэрэн, все умирают. Но пока живёшь, жить надо с пользой.

– А этот учитель с пользой жил?

– Ну вот как ты думаешь, он меня учил, теперь я тебя учу. Не зря, значит, старик старался – остались его труды после него. Если и ты ещё кому-то передашь эти знания, представляешь, как этот учитель в том мире радоваться будет!

– Он и теперь, наверно, радуется, правда? Я же не плохо учусь?

– Конечно, ты молодец, Мангули, ты старательный. Вырастешь, большая польза от тебя будет.

– Мапа, а могу я стать командиром?

– Ну, как тебе сказать… сейчас, ты сам знаешь…

– Но если снова будет наш Бохай? Если духи всей бохайской земли соберутся все вместе и помогут нашим воинам выгнать этих киданей?

– Ну, тогда, наверно всё будет хорошо. Но не скоро это случится, пиктэрэн. Не скоро.

– Как же наши не смогли отбиться, а мапа?

– Я сам не знаю, пиктэрэн, как так получилось, что кидани стали сильнее самого Бохая. Если бы мы с тобой в столице жили, да ещё во дворце кэду, тогда, наверно, смогли бы понять, а отсюда, с самой окраины государства что увидишь? А наши войска действительно были самыми сильными. Ты же знаешь, как про наших говорили в других странах: «Три бохайца равны одному тигру»?

– Вот здорово! Нет, я не знал такого. Три бохайца, как один тигр – всех порвут, никому не справиться! Мапа, расскажи про наши войска. Я потом постараюсь и десять раз напишу эти иероглифы. Расскажи!

– Ну, что тебе рассказать… Все войска Бохая делятся, то есть делились, на крупные армии, которые назывались Охраны. Охраны были Левые и Правые. Вот, например, Левая Охрана Свирепого Большого Медведя и Правая Охрана Свирепого Большого Медведя.

– Ух ты! Я бы хотел в Охрану Свирепого Медведя!

– Ещё были Левая и Правая Охраны Бурого Медведя, Южная Левая Охрана, Южная Правая Охрана, Северная Левая Охрана, Северная Правая Охрана. Каждой Охраной командовали Великий Полководец и Полководец. При кэду для управления войной был Совет Полководцев.

– А здесь, у нас какая Охрана?

– Здесь была Левая Доблестная Охрана.

– Значит, мой отец был в Левой Доблестной Охране?

– Да. Твой отец командовал отрядом Левой Доблестной.

– Я вырасту, он возьмёт меня в свой отряд!

– Вот в этом я не сомневаюсь. Тебе осталось научиться стрелять на скаку.

– И ещё я хочу в мяч на лошадях научиться.

– Очень полезное дело. Займёмся с тобой. А пока запоминай, как умелые играют. Завтра поедем смотреть.

– Завтра игра? Я хочу! Только бы даня не заставила что-нибудь делать, у неё всегда дела.

– На игру в мяч на лошадях отпустит. Для бохайца эта игра – одно из главных дел. Гобо понимает, сама любила раньше смотреть. А сейчас, раз уж заговорили о воинском деле, мой кисточку и пошли учиться стрелять.

– Как, ты доделал мой лук? О, как я тебя люблю, мапа Гогсига! Покажи скорее!

– Пойдём. Вот, смотри, по твоему росту как раз и немного на вырост. Погоди, сейчас тетиву натянем, вот так. Держи.

– Ух ты! А стрелы?

– Вот стрелы, вот колчан. Стрел немного сделал пока, но для тренировки тебе хватит.

– Острые! А я не знал, что наконечники из дерева можно делать. Я думал, их из железа делают.

– Из железа для войны или на крупную добычу. А эти не деревянные, они из кости. Не думай, что они хуже. Наши деды только с такими и охотились, и воевали тоже с костяными. Так что, не смущайся. Стреляй.

– Куда?

– А вон на стене конюшни мешок с сеном, в него целься. Оп! Ну, с первого раза никто не попадает. Смотри как надо. Вот так стрелу кладёшь, этим пальцем тетиву захватываешь, этим прижимаешь. Так. Теперь направляй на цель и тяни тетиву, как натянешь, сразу отпускай!

– Ну-у, снова мимо! Мапа, почему у меня не получается?

– Тебе к оружию надо привыкнуть, оружию к тебе тоже. Вот когда вы подружитесь, тогда все стрелы в цель будут. Ты погладь его, поговори с ним, почувствуй его ответы. А когда стреляешь, слушай, когда он скажет «отпускай». Он сам знает, когда стрела точно в цель направлена, нужно только его команду услышать. Ну, потренируйся сам. Мне нужно клинья в новые топорища забить. Скоро ведь дрова заготавливать.

– Мапа, я попал! Вот отсюда, с восьми шагов.

– Молодец.

– Я все стрелы выпустил. Уже рука болит!

– Привыкнет твоя рука. Главное, постоянно стрелять, каждый день. Вот приходи ко мне, как время есть и стреляй. А теперь домой беги. Утром не забудь – на игру поедем.


Гобо, конечно не возражала насчёт игры в мяч на лошадях. Сказала только одеться теплее. Утром, только солнце появилось над дальними сопками, Мангули со своим Андаром уже был во дворе Гогсиги.

– Нихао, Энлэй! Нихао, Кингжао! Проснулся ли мой мапа Гогсига?

– Нихао, молодой господин! Наш хозяин в конюшне, лошадей готовит.

– Нихао, мапа Гогсига!

– Нихао, Мангули! Ты не проспал, молодец!

– Я давно проснулся, ждал, когда светло станет, чтобы тебя не будить.

– Ну, что же, у меня всё готово. Вот твоя лошадь, выводи, садись, поехали.

Гогсига с улыбкой наблюдал, как маленький мальчик уверенно, не оглядываясь, ведёт за повод послушную лошадь, будто водил лошадей всю жизнь. «Крепкий характер. В отца».

Ехали долиной на восток. Справа виднелись валы крепости. Из малых, восточных ворот выехал отряд всадников и потрусил в том же направлении.

– Мапа, почему не захватить крепость, не перебить этих предателей? У нас вон сколько сильных мужчин!

– Ты же знаешь нашу крепость, взять её непросто. Погибнут хорошие люди зря.

– Почему зря? Зато крепость снова станет нашей.

– Не станет. У Киданьского кагана* войско великое, пришлёт новый отряд, больше этого. И прикажет нас всех переселить в дальние земли, как сделал с другими непокорными. Зачем нам это? Не время сейчас бунтовать.

– Жалко. А чего эти едут, снова мешать будут?

– Пускай едут, пусть смотрят на игру и завидуют. Им ведь там скучно взаперти сидеть постоянно. А знаться с ними никто не желает.

– Мапа, а кто сжёг дома в крепости, ты не знаешь?

– Предатели, кто же ещё.

– Откуда они берутся, эти предатели?

– Вот какое дело, пиктэрэн, когда кормушка постоянно полна, к ней собираются не только домашние куры да гуси, овцы да свиньи, коровы да лошади, но и дикие всякие не прочь: барсуки с енотами, белки с бурундуками, крысы с мышами, фазаны с воронами. А когда приходят чужаки грабить, на защиту кормушки только одна собака и становится, остальные все сказываются жителями лесными. Хотя собаке из той кормушки и проку нет – она таким кормом не питается. Вот так и в государстве: пока благополучно, все тут друзья, а как враг пришёл, так и свои разбегаются к чужим кормушкам. А настоящих верных псов оказывается у государства маловато…

– Мой отец не такой… я помню, что нельзя о нём говорить. А вон, мапа, смотри, Киинчи уже лошадь разогревает. А с ним ещё воины! Эх, как они сейчас начнут!..

Подъехали к полю с хотонами. О, сколько народу! Снова почти все на лошадях, ездят, переговариваются. Игроки подначивают противников, заводятся на игру.

– Мапа, смотри, вон мой друг Гаямэ со своими друзьями. Я к нему подъеду?

– Конечно, езжай к друзьям. Только не исчезай с моих глаз, чтобы я всегда тебя видел!

– Хорошо, мапа!

– Эй, Гаямэ, нихао!

– А, Мангули! Чего это ты мне кричал?

– Нихао! Это «привет» по-ханьски.

– Умный, что ли? Я не желаю, чтобы со мной не на моём языке разговаривали, понял?

– Ну и зря. Хорошо на многих языках разговаривать. Можно с любым человеком поговорить.

– Бохайцы должны говорить на бохайском! А ты что, снова с дедом приехал?

– Да. Мапа Гогсига очень умный и сильный. Его все слушаются. А я с ним дружу.

– Ладно, поехали с нами вон туда, там лучшее место игру смотреть.

Человек в красном халате выехал на средину поля, поднял руку. Команды поехали строиться.

И тут с противоположного края поля плотным строем поскакали всадники из крепости. Как и в прошлый раз они были в защитных нагрудниках, шлемах и с мечами в ножнах. Зрители разом взревели и ринулись навстречу. Мальчишки не отставали. На скаку Гаямэ окликнул Мангули, показал зажатый в руке большой настоящий железный нож и как-то криво, злобно улыбнулся. Мангули испугался того, что теперь точно произойдёт, но продолжал ехать.

Остановились, столпились, замолкли. Командир отряда из крепости поднялся на стременах, заговорил чётким, ровным голосом:

– Мы приехали не драться. Я обязан донести до вас указ кагана: отныне и до конца времён всем бывшим подданным Бохая запрещено играть в мяч на лошадях!

После короткого замешательства все закричали разом, кольцо вокруг чужаков сжималось. Всадники из крепости вынули мечи. Народ примолк.

– Эй ты, киданьский выродок! Неужели твой отец знает, что ты предатель и до сих пор не выпустил тебе кишки? Ты сам придумал эту сказку, чтобы напакостить нам!

– Какой бы я не был в ваших глазах, я служу кагану. И мне пока не жмёт шея, чтобы распоряжаться его именем. Я обязан не допустить игру в мяч на лошадях. И я не допущу.

– Убить! Нам, бохайцам нельзя играть в мяч на лошадях?! Убить!

– Конечно, вы можете попытаться с нами расправиться. Но имейте в виду, каган не любит, когда его не слушаются. За нас убьют вас всех, вместе с жёнами и детьми. Успокойтесь и идите по домам. Сегодня духи не с вами.


*Каган – верховный правитель киданьского государства Ляо


Глава 18. Смерть всегда неожиданна


Последний осенний месяц люди только и говорили о запрете играть в мяч на лошадях. Даже рабы обсуждали это событие, будто они играли в эту игру.

Мангули тоже обсуждал. Сам с собой. Гобо сказала, что она не считает, что люди перестанут играть, мужчины что-нибудь придумают. Дед высказался коротко: «Подождём».

Мангули почти каждый день бывал у деда, и если не занимался письмом, то стрелял. Когда рука сильно уставала, шёл на конюшню к лошадям, или смотрел, как Кингжао доит коров, или как Энлэй управляется с огромными волами, узнавал у них новые слова, пытался разговаривать. Они улыбались. Служанка Кочилта угощала чем-нибудь вкусным и тоже улыбалась.

Дома даня Гобо была постоянно занята и всё время спешила:

– Надо успеть до холодов. Надо успеть, пока не замёрзло.

– Даня, ну сколько можно всё время работать? Надо же отдыхать хоть чуть-чуть.

– Некогда. Отдыхать перед зимой, пиктэрэн, никак нельзя. Вот если ты мне поможешь…

Конечно, он помогал.

Однажды от ворот посвистели. Приехал Гаямэ с дружками.

– Эй, Мангули, выйди поговорить. Мы создали отряд мстителей. Пойдёшь с нами?

– Да! – выдохнул Мангули. Он всегда, с первого дня после пожара в крепости мечтал об этом!

– Тогда мы тебя принимаем. У тебя оружие есть?

– У меня только лук и восемь стрел.

– Восемь стрел – восемь врагов! Неси!

– Мой лук у деда. Я там тренируюсь. Но я смогу взять. А что мы будем делать?

– Мы задумали военный план, –- понизил голос Гаямэ и оглянулся. Все спешились, столпились вокруг говорящего.

– Смотри, из крепости три человека каждый вечер ездят на реку проверять ловушки на рыбу. Мы следили: когда солнце касается вон той сопки, они едут. Мы засядем у тропы, и как подъедут, одновременно все выстрелим. Троих убьём, это точно.

– А остальные?

– В крепости увидят, что те не возвращаются, пошлют кого-то узнать, почему задерживаются. Мы и его убьём. Так по нескольку человек и перестреляем всех.

– А если они все не поедут на реку?

– А куда они денутся? Надо же им знать, что с остальными.

Мангули кивнул. Внутри у него задрожало от предчувствия настоящей опасности.

– Сможешь сегодня вечером отпроситься? – спросил Гаямэ. Было видно, что в этой команде он командир. – Скажи, погулять. Только лук возьми.

– Куда приходить?

– Где дорога от крепости на главный брод. У брода собираемся в кустах, понял? Мы на тебя надеемся, Мангули, ты теперь воин отряда мстителей!

– Я не подведу!


– Даня, мне надо к мапе Гогсиге. Я обещал.

– Ну, если обещал, беги. Вечереет уже.

– Я не очень долго, даня.

Деда дома не было.

– Где мапа Гогсига, Кочилта?

– Господин с Энлэем в лес поехали за дровами.

– Ладно. Я лук возьму, потренируюсь немножко.

Идти мимо крепости с луком было неправильно. Мангули сделал большой крюк коровьими тропами. Из зарослей полыни у брода его окликнули:

– Мангули, ты это? Иди к нам. Ты чего так долго? Мы уже думали, ты струсил.

– Я – струсил? Я вот, лук принёс!

– Дай посмотреть. Ух ты, с накладками! Это твой дед делал? Как настоящий.

– Он и есть настоящий.

– Давай меняться, Мангули, я дам свой и в придачу нож, – Гаямэ вытащил большой кривой тесак.

– Нет. Друга не меняют.

– Лук у тебя друг?

– А как же! Я с ним разговариваю. Он со мной дружит, поэтому все стрелы в цель.

– Ладно, потом поговорим. Солнце к сопке подходит. Становимся на позиции для стрельбы. Ты – здесь, ты – здесь, я – тут, Мангули, ты вон туда. Сидим в траве как мыши. Когда поравняются, стреляем разом в того, кто напротив окажется. Мангули, не струсишь?

Мангули так посмотрел на Гаямэ, что тот не стал продолжать.

Затаились. Слева послышались звуки копыт.

Мангули прижался щекой к древку лука:

– Не подведёшь меня, друг? Пожалуйста! Мне нужно отомстить этим врагам и предателям. За всё отомстить: за то, что дом сожгли, за то, что меня одного оставили, за то, что разорили великий Бохай, за то, что не разрешают играть в мяч на лошадях. Давай их перебьём всех!

Звук копыт совсем близко. Мангули встал на колено, зарядил самую удачливую стрелу. Первый всадник поравнялся с Мангули. Палец сам отпустил тетиву, она сказала «дзинь», стрела пролетела в ладони перед лицом всадника…

В то же мгновение воины повернули лошадей в сторону, откуда вылетела стрела. Мангули не успел сообразить, как его схватили за ворот и он, взлетев, плюхнулся больно животом поперёк лошади. Остальных догонять не стали, повернули в крепость.

Мангули, трясясь в неудобной позе, силился посмотреть, попали хоть в кого-то? Но все трое гарнизонных были невредимы, ругались нехорошими словами и одновременно громко смеялись.

Въехали в крепость. Поставили Мангули на землю. Командир задрал мальчишке подбородок, посмотрел в глаза.

– Ты чей? Как зовут?

Мангули молчал. Его трясло от страха.

– Язык проглотил? Не ты ли кричал прошлый раз из толпы? Теперь попался. Утром повесим на валу, чтобы всем неповадно было. Закройте его. Но не бить!

Сидя в полной темноте на земляном полу, Мангули плакал навзрыд. Жизнь окончилась так неожиданно. «Отец приедет, спросит: «Где мой сын?» Мама будет плакать, и сестрёнка… И даня Гобо будет плакать. Брат скажет: «Отец, пойдём отомстим!» Мапа Гогсига скажет: «Я с вами пойду», возьмёт своё копьё… А меня не будет».

Грохнул запор – пришли. Неужели, уже утро, так быстро?

– Выходи!

Верзила крепко взял за руку, повёл за собой. Свет луны показался очень ярким. И в этом свете сидел в седле сам Гогсига! Совсем один, вовсе без оружия. Сидел и смотрел единственным глазом на Мангули. Потом спешился. Тот, что держал, подтолкнул Мангули в спину:

– Беги.

Мангули мгновение соображал, потом бросился к деду, уткнулся головой в живот, обхватил руками и затрясся от слёз.

За спиной раздался голос командира гарнизона:

– Надеюсь, ты оборвёшь ему уши и объяснишь, что нельзя стрелять во взрослых, тем более в военных. Откройте ворота.

Дед посадил внука впереди, и они выехали из крепости.

Гогсига ехал молча по освещённой луной дороге. Одной рукой управлял лошадью, другой придерживал прижавшегося к нему дрожащего мальчика. Довёз до самого дома Гобо, завёл в помещение.

– Да где же ты пропадаешь, пиктэрэн, я так волновалась! Что же ты, Гогсига, так поздно мальчишку держишь? – выговаривала Гобо, держась за сердце.

– Пришлось задержаться. Не переживай, Гобо, со мной ему ничто не грозит. Устал сегодня пиктэрэн, накорми и уложи его. Не приставай с расспросами, ладно? А ты, Мангули, утром ко мне приходи обязательно, продолжим наши уроки.

Гобо не расспрашивала, просто накормила горячей чумизной кашей. Мангули согрелся под шубой и провалился в сон. Проспал долго, проснулся счастливым от того что не в крепостной тюрьме и не на виселице. И тут же ужасно расстроился, вспомнив, что лишился лука со стрелами и предвидя неприятный разговор с дедом. Оделся и сразу побежал к деду.

– Постой, пиктэрэн, надо поесть.

– Даня, я и так проспал, мапа ждёт. Там, у него поем.

Мангули пришёл вовремя: Гогсига завтракал.

– Садись, Пиктэрэн, бери кусок, который на тебя смотрит. Мясо с утра – лучшая пища мужчине.

Мангули обрадовался, что дед пока не ругает, с удовольствием откусил горячий кусок.

– Мапа, как вкусно! Это собака?

– Нет, это барсук ночью в петлю попался. Весь огород разорили, вот, один поплатился. Видишь, сколько жира – с лета на моих овощах и зерне наедал. Что-то они расплодились в этом году.

– Почему расплодились? На твоём огороде еды много?

– Нет, в прошлом году жёлудя много было, зиму все пережили, детишек нарожали. А в лесу пищи на всех не хватает. Вот и приходится воровать человечьи посевы. Так и у людей.

– Даня говорила, яйца в курятнике воровали и тыквы три штуки утащили.

– Да, бывает, воруют из курятников, а бывает, расплодятся, а после есть нечего, идут соседние государства завоёвывать.

– Как кидани? Мапа, нашим надо собраться и перебить всех этих киданей, чтобы не лезли в чужой огород!

– Ну, что ж, ты сам начал этот разговор. Тогда признавайся, кто надоумил тебя стрелять в рыбаков?

– Они не рыбаки, они киданьские собаки! Их надо убить, мапа, как ты не понимаешь!

– Кто тебе сказал стрелять?

– Это тайна!

– Такая тайна, что нельзя доверить деду?

– У нас отряд мстителей.

– Ага, отряд. А где же был отряд, почему не стреляли другие?

– Не знаю…

– Так вот, юный воин, отряд – это когда все вместе, когда все не бросают одного, а бьются за своего насмерть. Понял?

Мангули опустил голову, молчал.

– Я мог бы принять тебя в настоящий тайный отряд, но боюсь, что ты станешь самовольничать и подведёшь всех…

– Мапа! Я – клянусь! Клянусь своей жизнью!

– Хорошо. Я принимаю тебя в настоящий боевой отряд. Условие: никогда никому ничего про отряд не говорить, выполнять все мои приказы без обсуждения и никогда ничего не делать без моего личного приказа! Ослушаешься – смерть!

– Я готов. Я клянусь!

– Повтори условия.

– Никому не говорить, все приказы выполнять, ничего не делать без твоего приказа!

– Ну вот и молодец. Я в тебе не сомневался. А теперь займёмся грамотой.

– Мапа, надо вернуть мой лук. Как же я буду воевать без оружия?

– А где твой лук?

– Не знаю, наверно у этих, из крепости.

– Они его взяли в честном бою?

Кивнул.

– Значит, это их трофей. Кто имеет право отнять боевой трофей у воина, взявшего его в бою? Ты потерял оружие, теперь забудь о нём. Будь благодарен, что они вместе с оружием не забрали у тебя жизнь – они имели право.

– Мапа, а они вправду могли меня убить?

– Могли.

– И вы с даней меня бы сожгли? И саман увёл бы мою душу в другой мир, где всё наоборот? Навсегда?

– Если ты воин, а теперь ты воин моего тайного отряда, – не думай о смерти! Смерть приходит всегда неожиданно, в тот момент, когда положено. Никто не может от неё убежать. Но смерть – это не навсегда, Мангули. Это временно. Твоя душа – маленькая птичка, которая живёт в голове. Ты ведь слышишь её иногда? А после смерти эта птичка поселяется на дереве твоего рода в Буни*. Сначала она живёт на нижних ветках, потому что устала от перелёта, сил набирается. Потом всё выше по веткам поднимается.

– И так до самой вершины?

–- Да, ближе к верхушке подбирается. А потом птичка-душа слетает на Землю в свой род, влетает в живот женщины и вселяется в маленького ребёнка. И рождается душа с новым телом и снова живёт в нашем мире и в своём роде.

– А почему моя душа не помнит, как жила в прошлый раз?

– Зачем помнить старое, когда надо жить новым? Нужно всё время жить вперёд, тогда многое успеешь сделать, прежде чем снова улетать на отдых на дерево своего рода.


*Буни – загробный мир (нан.)


Глава 19. Страшная рыба аку


Мангули снова рисовал иероглифы.

– Мапа, сколько ещё нужно их писать? Каждый день рисую, рисую. Когда они закончатся?

– Ох, пиктэрэн, ханьская грамота – трудная штука. Сколько ты уже знаешь иероглифов?

– Мы с тобой в прошлый раз считали – триста двадцать! Это так много.

– Мой учитель говорил, чтобы немножко понимать ханьский язык, надо знать три тысячи иероглифов!

– И ты столько знаешь?!

– Нет, пиктэрэн, я знаю меньше половины от этого. Зато, скажу тебе, кто смог разобраться в ханьской грамоте, легко выучивает грамоту любого другого народа.

– А ты каких народов грамоту ещё знаешь?

– Есть такие люди на западных землях, называются уйгуры. Девять уйгурских родов даже были под властью второго бохайского кэду. Кстати, ты не забыл, как звали первого кэду?

– Э-э… вспомнил! Первого правителя Бохая звали Цзожун из рода Да! Мапа, а как звали второго?

– Второй кэду был сыном Цзожуна, его звали Да Уи. Вот ему подчинялись уйгуры. У них простая грамота.

– Мапа, научи!

– Ладно, чем больше знаешь, тем лучше.

– Даня Гобо тоже так говорила.

– Смотри. В уйгурском всё не так, как в ханьском. Каждый звук пишется отдельным знаком. А всего таких знаков тридцать восемь и ещё особый знак для того, чтобы слова разделять. И пишут эти значки справа налево. Например, смотри, что я пишу: так обозначают звук «м», так – «а», это – «н», вот «г», вот «у», вот «л», а это «и». Что получилось? Читай.

– М-а-н… ман-г-у… Мангули! Мапа, так просто! Зачем учить эти иероглифы, если так легко можно писать и читать?

– Уйгуры далеко. А на ханьском говорят и пишут очень многие народы вокруг нас. Вот те же кидани говорят по-своему, а пишут ханьскими иероглифами. Правда, слышал, что они тоже недавно придумали своё письмо. И в Бохае все важные документы писаны иероглифами.

– Мапа, ты же говорил, есть бохайское письмо?

– Есть. У нас каждому знаку соответствует не отдельный звук, как у уйгуров, а слог. Например, смотри: вот так будет «ман», вот такой знак «гу», такой – «ли». Понял?

– Здорово! Так легко! Я хочу бохайские знаки выучить. Мапа, ну пожалуйста!

– Ладно, будем учить и бохайскую грамоту. В ней я получше разбираюсь, чем в иероглифах. Ты прав, родной язык знать нужно!

В этот день Мангули вернулся домой засветло.

– Даня, я бохайские слоги учил! Даня, есть хочется! Фу-у, что у тебя так пыльно, дышать нечем.

– Так вот одежда женщинам достаётся, наглотаешься тут пыли, пока нитки приготовишь.

– Да что ты делаешь, объясни нормально, даня. Всегда ты о другом начинаешь.

– Что, что… Коноплю мну-трясу. Чтобы одни тоненькие волоски остались, а шелуха вытряслась. Самой надоело, руки уже не держат эту коноплю.

– Понятно, давай вместе, чего уж…

– Ах ты хороший мой помощник! Поешь хоть сначала.

– Нет уж, давай с этой коноплёй закончим, а после вместе поедим. Говори, как делать.

– Вот такой пучок бери, мни его руками, а хочешь, ногами, вот так разминай. А потом вытряхивай сор-шелуху. И снова мни – тряси, мни – тряси. Пока одни волоски мягонькие останутся. Потом следующий пучок. Не трудно тебе?

– Полезно для мужчины. Это чтобы знать, что вещи не на деревьях растут, верно?


В тот день Мангули не надо было к деду, тот поехал с работником за дровами. После сытной лепёшки с яйцом Мангули побежал гулять с Андаром. Он швырял палку, а Андар с удовольствием отыскивал её в высоких полынях. По осенней дороге бежалось весело. Тут и там с внезапным шумом взлетали жирные фазаны. Андар терял палку, взлаивал и носился за неуловимыми птицами с высунутым языком.

Мангули проследил за неуклюжим полётом красивой длиннохвостой птицы и вдруг заметил стрелу, взлетевшую из тростников. Стрела летела не в фазана, а в другую сторону и под большим углом, как стреляют не в цель, а на дальность. Интересно, неужели там соревнования?

Пока добирался к прокошенному лугу, заметил ещё стрелу. Наконец. Вот они, Гаямэ и его компания. Мангули поднял руку в приветствии. Гаямэ почему-то быстро нырнул в кусты и вышел обратно уже без лука.

– Приветствую, – сказал Мангули. – а вы знали, что меня схватили?

– А что мы могли сделать? – сказал Гаямэ. Остальные странно молчали. – Ты сам попался, надо было бежать.

– Почему вы не стреляли? Мы же договаривались!

– Что мы, дураки, чтобы нас казнили?

– Так друзья не поступают, понял? Я больше не в вашем отряде!

И тут Мангули увидел свой колчан и стрелы. Это точно были его стрелы! Он бросился в кусты и сразу увидел свой лук.

– Ты украл мой лук!

– Это мой. Ты его потерял, а я нашёл, значит теперь он мой!

С Мангули что-то случилось, как тогда, во время пожара в крепости – он перестал помнить себя.

– Предатель! – выкрикнул он и словно маленький хищник бросился на ненавистного Гаямэ, стал бить руками и ногами без остановки. Андар с лаем набросился со спины. Рослый Гаямэ от неожиданности оступился, упал, а Мангули бил и бил его ногами и кулаками. А верный пёс хоть и не кусал, но оскалившись хрипел над самым лицом поверженного. Мангули и не заметил, когда исчезли друзья Гаямэ.

– Сдаюсь! – прохрипел Гаямэ из-под навалившегося на него Мангули, пытаясь разжать пальцы на горле. – Сдаюсь. Лук твой. Я пошутил…

Мангули с трудом сквозь туман в голове приходил в себя, ярость остывала. Он тяжело дыша поднялся, отряхнул колени, подобрал лук, перекинул за спину колчан и пошёл, не оглядываясь, прямиком в поместье Гогсиги.

– Мапа, я отнял свой лук! Правда, стрел всего три осталось…

– У кого отнял? Надеюсь, ты не покушался на воинов гарнизона?

– Он у Гаямэ был. Ну, тот который подговорил стрелять в тех рыбаков из крепости, а сам с дружками убежал. А лук мой после нашёл и присвоил. Он предатель. Правда же он предатель?

– Предатель. Как же ты у него забрал свой лук, ведь он, как я видел, больше тебя?

– Я его избил!

Гогсига надолго замолчал.

– Мапа, я разве неправильно сделал? Это же не трофей, он не в бою его добыл, а нашёл. Он знал, что это мой лук. Значит, он украл?

– Ты верно поступил, Мангули. И этот поступок – поступок воина. Я засчитываю его тебе вместо посвящения в мужчины! Ты же знаешь, что такое посвящение в мужчины?

– Да, я слышал: нужно идти с тремя стрелами в тайгу и не возвращаться, пока не добудешь достойного зверя.

– Верно. Самое трудное в этом деле – преодолеть страх. Но страх перед человеком сильнее страха перед зверем. Поэтому считаю, что ты совершил подвиг. Отныне ты – мужчина!

– Ого! Мапа, так быстро я стал мужчиной! Я мечтал! Теперь мне можно жениться?

– Жениться?.. Вообще-то можно. Нужно ещё грамоте подучиться. Ну и научиться всем делам, которые делает мужчина в семье.

– Каким делам? Я многое умею.

– Много, очень много дел у мужчины. И если хоть одно делать не умеешь, нельзя жениться – погубишь семью. Теперь вот тебе задание: наблюдай, что я делаю и пытайся так же делать, ладно? А пока дарю тебе личное кресало, огненный камень и трут. Этот набор всегда должен быть у мужчины на поясе. Держи!

– Сесе, мапа Гогсига! А можно я попробую?

– Пробуй там, у очага. Возьми сухого сена клок, попытайся зажечь.

– Когда отец за мной приедет, ты скажешь, что я уже мужчина?

– Обязательно! Не сомневаюсь, что отец и сам это поймёт, ведь ты действительно стал другим. Все увидят. Брат тебе что-нибудь подарит, а сестра споёт хвалебную песню на улице, чтобы все слышали. А пока давай не будем об этом всем рассказывать, а лучше покажем делом, верно?


Наступила зима. Красно-коричневые сопки с тёмно-зелёными хвойными северными склонами, жёлто-оранжевые тростники в долине, яркое солнце на синем небе – всё радовало глаз и поднимало настроение. Снег лишь однажды припорошил, но через несколько дней исчез, высушенный ветром и солнцем.

Мангули добавилось взрослых забот. По велению Гогсиги он каждое утро растапливал кан в доме Гобо, раздувая вчерашние угли или высекая новый огонь. Приносил из-под навеса дров на весь день. После кормил кур и Андара, привязанного под навесом. Шёл на ручей за водой – нужно было следить, чтобы корчага, стоящая в доме, была всегда полна.

Гобо поначалу пыталась часть работы сделать сама, но Мангули не позволял.

– Даня, я уже мужчина! Мапа Гогсига дал задание, я выполняю. Не мешай. Свари лучше вкусного.

Гобо готовила завтрак, мальчик ел и убегал на учёбу к деду.

Однажды Гогсига наказал одеться тепло. Ранним утром поехали на море ловить рыбу аку*.

Мангули не знал такую рыбу, а может и ел в детстве, но не помнил. Он всё расспрашивал деда, какая она, эта аку.

– Ты ящерицу видел?

– Да, летом видел в камнях. Она такая маленькая, с длинным хвостом.

– Вот, а эта такая же, только размером с твоего Андара и вся в чешуе. А зубы даже побольше. Руку не суй в прорубь – откусит.

– Мапа, ты шутишь?

– А зачем, по-твоему, я взял с собой всех своих работников? Мы с тобой будем вдвоём аку из воды вытаскивать, а слуги станут носить и в повозку складывать. Они тяжеленные, эти страшные аку. Но вкусные! Погоди, сам увидишь.

Ехали быстро по припорошенному льду реки. Но не гнали, чтобы лошади не скользили. Энлэй с женщинами ехали в повозке с полозьями, Гогсига с внуком – верхом. Андар выбирал чистые, без снега участки льда, разбегался и смешно катился, пытаясь удержаться когтями, при этом восторженно лаял.

– Далеко ехать, мапа?

– Нет, всего сорок ли* примерно. Путь лёгкий, к восходу солнца будем на месте.

Горы расступились, река сделала последний зигзаг, расширилась и соединилась с матовым льдом моря. Гогсига огляделся, махнул рукой:

– Туда поедем, там прошлой зимой больше рыбы было.

Необыкновенный ледяной простор заворожил Мангули. Со стороны, откуда приехали, вставали тёмно-синие горы, а на западе, освещённые восходящим солнцем, другие, золотистые хребты. На юге, за краем льда видна была тёмно-синяя полоска, и Гогсига объяснил, что это море.

– Если в ту сторону плыть, доплывёшь до Янь-города.

– Долго плыть, Мапа?

– Как погода позволит. По морю сложно плавать. Дня три-четыре приходится грести. Если ветер попутный и несильный, под парусом за два дня можно дойти. А если встречный случится, да сильный, половину луны вдоль берега добираться будешь, и хорошо, если без потерь приплывёшь. Так вот.

Тем временем Энлэй пробил железной пешнёй несколько лунок, вычерпал ледяную крошку. Он уже бывал на рыбалке и знал, что делать.

Гогсига вынул из седельной сумы мешочек, вынул горсть пшена, стал медленно сыпать в лунку, приговаривая.

– Мапа, ты кормишь аку?

– Я угощаю Хозяина.

– Какого хозяина?

– Хозяина этого моря. Прошу, чтобы разрешил взять немного рыбы, чтобы не обижался, что поломали лёд, что топчемся ему по крыше. На, возьми, угости тоже.

Мангули опасливо заглянул в лунку. Сине-зелёная вода покачивалась в проруби, но никого увидеть не удалось. Он посыпал пшена, и оно жёлтыми шариками стало медленно тонуть.

– Хозяин, ты позволишь взять у тебя несколько страшных рыб аку? Подари мне хотя бы одну!

Внизу появилась рыбка, проглотила жёлтое зёрнышко, вильнула и исчезла.

– Мапа, я рыбу видел!

Гогсига достал берестяной короб, стал вынимать снасти.

– Пиктэрэн, держи свою снасть. Смотри, как я буду делать, потом сам начнёшь. Главное, крючки о край лунки не оторвать. Долго их точить приходится.

На крапивную бечёвку были навязаны двойным конским волосом блестящие железные крючки, величиной в половину мизинца Мангули. Их было много, на удочке Гогсиги больше десяти, так что длина снасти умещалась в размах рук. На снасти Мангули было всего пять крючков, но ему тоже было как раз на ширину размаха рук.

Гогсига опустил в лунку свою снасть и стал легонько подёргивать.

– Ага, одна есть! Вот, вторая дёрнула. О, Хозяин добрый сегодня!

Он вытащил одним движением всю бечеву – на трёх крючках висели рыбы длиной в ступню Мангули.

– Ого, Мапа, какие рыбы! А Аку не попалась… Эти как называются?

– Я пошутил, пиктэрэн, не обижайся. Это и есть аку. Слышишь, как пахнут?

От рыбок распространялся запах необыкновенной летней свежести.

– Я тоже хочу поймать!

– Делай как я. Пробуй. Не порви только.

Мангули стал осторожно опускать крючки в лунку и даже не успел спустить всю снасть, как бечёвка дёрнулась и стала трястись и тянуть вниз.

– Мапа, у меня поймалась!

Мангули выбрал снасть на лёд, рыбка сама соскочила с крючка и стала биться-плясать по льду. Крючки запутались, и Мангули пришлось повозиться, чтобы привести снасть в готовность.

В это время у проруби Гогсиги росла горка рыб аку. Мангули оглянулся, все ли видели, что он поймал? Неподалёку вытаскивали из своих лунок серебристых рыб Энлэй, Кингжао и даже милая Кочилта.

– Молодец, молодой господин! – прокричала она. – Лови ещё. Вечером пожарю, скажешь, что такой вкусной рыбы ещё не пробовал.

Мангули не чувствовал замёрзших на ветру пальцев, азарт пересиливал боль. У его проруби тоже росло количество рыб аку. Они прыгали, трепыхались, серебрясь в лучах солнца, потом тускнели, поверхность их становилась матово-белой, они вытягивались и затвердевали. Таких Мангули складывал в одну кучку.

Андар сначала пытался играть с рыбами, но понял запрет и принялся просто ходить между рыбаками и нюхать у каждого его груду рыбы.

В село вернулись в темноте. Повозка на полозьях была завалена мешками с рыбой аку.


*Аку – корюшка (удэ)

*Ли – китайская единица измерения расстояния. В древности составляла от 300 до 360 шагов


Глава 20. Сила, которая поможет


На воротном столбе висело свитое из ивовой ветки кольцо. Весёлый Гогсига сразу посерьёзнел.

– Это знак, мапа?

– Верно, пиктэрэн. Сурен зовёт утром на сход.

– Мапа, я тоже пойду.

Гогсига вопросительно посмотрел на внука.

– Ну я же мужчина. Кто пойдёт на сход от дома дани Гобо?

– Ладно, приходи пораньше, вместе поедем.

Домой Мангули принёс увесистый мешок.

– Даня, смотри сколько рыбы аку я принёс! Это всё я сам поймал! Да брось ты свою коноплю, сколько можно ей заниматься!

– Мой добытчик! Много поймал. Сейчас приготовим. Вкусна аку, пока свежа!

– Это не вся. Мы много наловили. Мапа Гогсига сказал, его работники всю посушат, после нам выделят.

– Молодец, пиктэрэн. Как бы я без тебя выживала! А ругаешься ты напрасно. Не зря я этим занимаюсь. И не конопля это, а уже крапива. Коноплю я всю вычесала, вот, смотри, какая пушистая шерсть из неё получилась, не хуже, чем у твоего Андара. Потрогай.

– Ух, правда, мягонькая. А тёплая! Ты из неё шубу сделаешь?

– Нет, шубу из такого не сделать. А полотно выйдет хорошее, не колючее. Вот уже немного осталось крапивное волокно вычесать, ещё пару дней и начну нити прясть. Ладно, на сегодня хватит, нужно внука накормить. Настоящий мужчина!

Утром Гогсига с Мангули поехали на сход. В центре села на круглой площади уже собралось десятка полтора всадников и среди них сурен, которого, как услышал Мангули, звали Намиямди*.

– Мапа, правда, красивое имя? Я бы хотел…

– Ах, пиктэрэн, запомни важную вещь: имя становится красивым, когда человек его прославит. Любое, даже самое непривлекательное имя может стать славным, и дети будут желать называться таким именем. Носи своё имя гордо и не допусти его позора. Наступит время, ты его прославишь.

Намиямди подъехал к пустой колоде, подвешенной на ветвях старого тополя, ударил несколько раз колотушкой. Потянулись из дворов остальные всадники. Подъезжающие спрашивали, о чём будет речь. Сурен каждому отвечал:

– Соберутся все, скажу. Что я должен сто раз повторяться? Потеряли уважение, как можно опаздывать на сход? Почему одни должны мёрзнуть на ветру, ожидая ленивых?

Он постучал в колоду ещё раз. Подъехал к Гогсиге.

– Приветствую, уважаемый Гогсига. Зачем ты привёл на сход ребёнка? Ты не позабыл правила схода?

– Приветствую, уважаемый Намиямди! Я помню правила. Это мой внук, и он уже мужчина.

– Я не слышал хвалебных песен женщин твоего рода в честь этого мальчика.

– Поверь мне, Мангули совершил поступок, стоящий больше, чем охота на кабана. Он представляет здесь дом Тохто Гобо.

– Я тебя знаю. Слово Гогсиги – честное слово. Если ты уверен в своём внуке, будем считать Мангули мужчиной. Ну, всё, больше не ждём. Кто опоздал, пусть узнаёт у других, – Намиямди повысил голос. – Слушайте меня! Подъезжайте ближе, чтобы я не морозил горло ради ленивых! Вчера меня приглашали в крепость. Командир хотел расположить меня к себе, угощал и был ласков. Короче. Ему привезли указ кагана всех киданей о сборе налога. Размер остался ровно таким, как был при нашем кэду. Я сказал, что мы будем решать это на сходе. Решайте!

– Ещё не хватало платить, с чего бы это? Мы не киданьские подданные.

– Перестань, они победили Бохай, теперь тут всё принадлежит их кагану.

– Да плевать! Не платить и всё! Что они сделают?

– Поедут по дворам собирать, куда ты денешься, только урон нанесут – переломают, перепортят больше, пока искать будут.

– Да перебить их! Ну чего ещё ждать, самое время!

– Правильно! Выйдут из крепости, напасть разом и перебить. Главное, чтобы никто не ушёл, тогда и в городе не узнают долго.

– А когда узнают, пошлют армию. В тайгу зимой с детьми и скотом побежим?

Спорили долго, пока не устали.

– Говори ты, сурен.

– Моё мнение: нужно отдать налог сполна, без повода для конфликта.

– Видно тебя хорошо вчера ублажили в крепости, Намиямди. Что они тебе пообещали за сбор налогов с односельчан?

– Ну вот что ты глотку рвёшь, Афонгу*? Ты что предлагаешь?

– Воевать!

– Хорошо, я с тобой. У тебя сколько стрел?

– Штук сорок наберётся.

– Я спрашиваю, не сколько у тебя стрел на птицу или на зайца, я спрашиваю, сколько у тебя стрел, способных пробить стальные пластины нагрудника?

– Стрелы у меня хорошие, наконечники костяные, железо дорогое, сам знаешь, – потухшим голосом пытался оправдаться Афонгу.

– У кого много стрел с бронебойными наконечниками? Кто может поделиться с отважным Афонгу? Что молчите? Зачем мужчине даётся голова? Чтобы язык в ней болтался? Собирайте налоги по правилам прошлого года, свозите всё на мой двор. Будем платить. И чтобы без утайки! Я своим словом перед командиром крепости поручусь, а пересчитывать ваши мешки и вязанки не стану. Три дня на сборы. Всё. Холодно сегодня. По домам!


Гогсига сказал готовиться к поездке в Янь-город.

Гобо отложила свои срочные дела, шила, перешивала, подгоняла тёплую одежду для Мангули. Гогсига специально для этого привёз козьи шкуры.

Сам Гогсига готовился основательно. Проверял сёдла, упряжь, лично снаряжал тюки с запасами еды для себя и Мангули, с овсом для лошадей, лёгкий полог от снега и ветра для ночлега, тёплое одеяло для сна, одеяло из шкур – подстилать на землю. Точил стрелы, подбирал их тщательно, на всякую дичь, которые искривились, выпрямлял ровнялом у огня. Лошадей наказал кормить вдоволь и выезжать ежедневно, чтобы жиру набрали и не застаивались.

Мангули тоже забросил грамоту, по указанию деда ежедневно тренировался стрелять с лошади. Стрел для его лука Гогсига сделал ещё пару десятков.

– Мапа, ну когда же мы поедем? Так и зима скоро кончится.

– Скоро. Пусть торговые караваны пройдут, дорогу зимнюю промнут, нам легче будет.

– Как это, промнут?

– Летом там не ездят – болота, реки, море, как проедешь? Сейчас торговцы товары повезут, волы повозки на полозьях протащат по кочкам, дорога станет хорошей. По ней и поедем. Не знаю много ли будет теперь тех повозок. Раньше караваны государственные шли, дорога становилась широкая, ровная. Но торговцы такие люди, при любом государе и даже во время войны товары для торговли везут, а значит, дорога нам с тобой будет.

– Мапа, они, наверно, уже проехали?

– Нам ещё нужно кое-чего дождаться.

– Чего, мапа?

– Охотники первые шкурки с промысла привезут, я договорился. А так с чем мы поедем, за что покупать станем? Скоро, скоро. Тренируйся пока, чтобы охотиться на скаку умел. Бери-ка лошадь, поезжай вдоль реки, может, зайца добудешь. Давай, только недолго. Духи тебе в помощь!

Мангули до вечера пролазил по зарослям и, если бы не умная лошадь, вряд ли нашёл бы обратную дорогу. Фазанов и зайцев было много, но всех их поднимал Андар раньше, чем Мангули успевал натянуть лук.

– Ай, пиктэрэн, зачем же ты взял собаку! Нужно было ехать одному, тихонько. Заяц сидит на месте, смотрит: кто такой этот зверь с двумя головами – никогда такого не видел! А ты стрелочку направляешь, и раз – зайчик твой! Покажи, какие стрелы у тебя на зайца. Так, вот эти – правильные, а эта слишком тяжёлая, порвёт его, есть нечего будет, вот эта на маленького зверька или птичку, заяц такую утащит, пропадёт и стрела, и добыча. Собираешься на зайца, отложи эти стрелы в правую сторону колчана, остальные должен на ощупь знать, какие для чего. Особенно вот такую – на большого зверя. Это на случай, если обороняться придётся.

– От кого? От медведя?

– Мало ли от кого… Медведь зимой спит.

Наконец, всё было готово. Охотники вынесли из тайги первые добытые шкурки. Красивые, пушистые. Пришло время просить у духов доброй дороги. На площади собрались все, кто собирался в путь, а таковых оказалось кроме Гогсиги с внуком ещё пятеро. Пришли и провожающие. Руководил столь серьёзным делом саман.

Развели костёр. Люди стали в круг. Саман от имени всех путешественников покормил, брызгая аракой, Небо, Землю, все четыре Стороны света, Огонь и, плеснув на снег, Воду. Люди поворачивались за саманом и шёпотом просили лёгкого пути и хорошей погоды. Стуча в бубен, Саман призвал своих духов-помощников, покормил и их, попросил договориться с духами рек, болот, моря и гор, которые лежат на пути следования. Затем все вместе станцевали «Дальнюю поездку». Танец был долгим и Мангули очень понравился. Он уже видел себя, переезжающим бескрайнее море и широкие реки, кочкастые болота и высокие горы. Но тут саман прекратил пляску и стал наливать в плошку араку и подавать каждому путешественнику. Дойдя до Мангули, он поколебался, но всё же плеснул ему глоток.

Мангули проглотил, не поперхнувшись и не поморщившись. Внутри стало горячо, а в голове весело. Ему очень захотелось смеяться, и он никак не мог себя сдерживать.

К счастью, церемония закончилась, Гогсига взял внука на свою лошадь и отвёз домой, где умница весёлая Кочилта отпоила мальчишку молоком и уложила спать.

Наутро Гогсига сказал, что теперь нужно настроить на дорогу своих личных духов.

– Мангули, ты слышишь своих духов? Ну хоть иногда?

– Я не знаю. Мне кажется, я слышу отца. Вот, тогда, в крепости, когда сказали, что повесят, мне казалось, отец со мной разговаривал.

– Что он говорил?

– Он говорил: «Не бойся, ты будешь жить».

– Значит, у тебя с отцом связь хорошая. К нему и обращайся за помощью, у него дух сильный. Теперь мы с тобой разведём каждый свой огонь и поговорим со своими духами о дальней дороге и успешном возвращении. Такие разговоры каждый должен вести сам. Тебе место вот тут, за конюшней, здесь ветра меньше. А я пойду в другой край двора. Большой костёр не разводи, а закончишь, дождись, пока Огонь сам потухнет, не туши снегом – обидится. Потом в дом иди, грейся, жди меня.

Мангули наломал тонких сухих веточек с кустов, на которых летом зреют парами красные ягодки* – ещё отец учил, что это лучшая растопка, насобирал палочек, сложил шалашиком. Высек искру на трут, раздул – это он проделывал уже сотню раз, но и теперь возгордился, что получилось: затлел вываренный в золе, высушенный в самом тёплом месте кана гриб-трутовик. Мха сухого на трут подложил, а затем тот мох под растопку – пошло пламя по веточкам, помог ему налетевший из-за угла конюшни ветер, загорелся Огонёк радостно, пошёл плясать весело.

Мангули затёр пальцем тлеющий трут, упаковал аккуратно с огневыми принадлежностями в сумку на поясе. Уселся на землю, залюбовался Огнём, задумался. И странно, он почувствовал себя совсем взрослым мужчиной, который спокойно собирается в дальний путь, и он уверен, что задуманное сделает, хотя ещё ни разу такого не совершал. Нужна только небольшая поддержка, чтобы знать, что ты не одинок перед этой необъятной Жизнью, в которой всё время нужно бороться. Нужна уверенность, что есть сила, которая желает, чтобы у тебя всё получилось правильно, а в случае затруднений, эта сила поможет. И такая сила – Мангули теперь это знал точно – это дух его отца Нэнгу из рода Яэси. И показалось Мангули, что снова услышал он голос: «Ничего не бойся, ты будешь жить долго!»


*Намиямди – всадник (нан.)

*Афонгу – оса (удэ)

*Речь идёт о кустарнике жимолость Маака


Продолжение: http://www.proza.ru/2019/12/13/786


Книга уже вышла в издательстве "Ридеро". Электронная версия бесплатно: https://ridero.ru/books/skazki_o_bokhaiskom_carstve/