Медь

Все огни — огонь.
Х.Кортасар.

 

Море блестит через зубчатые листья. Я лежу на теплой каменной кладке, наверху старой стены, меня скрывает ветка дерева. Я их всех вижу, а  они меня нет. Просыпаюсь и всех-всех вижу. Вот они опять приехали, выходят из автобуса на раскаленную солнцем площадь, побольше и поменьше, белые, и красные, и синие, и разноцветные. Некоторые катят такие квадратные штуки на колесах, они шумят, раньше я их боялся, а теперь нет. Они мне не сделают вреда.

На середину площади не надо ходить. Там какие-то заросшие травой черные камни и не надо туда. Днем горячие камни мостовой обжигают лапы, а ночью туда тем более не надо ходить. Камни на площади гладкие-гладкие, горячие, а ночью холодные... истершиеся камни, они всегда тут были. И раньше. Но я не знаю,  что значит 'раньше'... Вот раньше было холодно и не было автобусов и людей,  а сейчас тепло. А потом снова не станет автобусов и людей, будет холодный ветер с моря, прямо в шерсть, и есть хочется, но потом все равно будет снова тепло. Вон в тени вдоль стены скользит, как тень, Серый. Это он мне ухо порвал. Ну, а я тоже располосовал ему всю морду, когда он сунулся ко мне сюда, за угол. Ну вот, я сижу тут в тени листьев, на стене, иногда выхожу, а иногда просто сижу или сплю. Но когда они подходят, большие и небольшие, и видят меня, я просыпаюсь, потому что иногда оставляют поесть. Тянут руки, но трогать себя  не даю. Хуже всего, когда они орут и визжат, особенно те что помельче. Я спрыгиваю сразу назад, в тень к дереву, там дерево шершавое и его можно когтями драть… Да, визг был. И стон, стон стоял везде. И дым, был горьковатый сладкий дым, раньше это был большой город, это сейчас здесь только маленькая деревенька у моря, стершиеся камни площади, несколько деревьев… 

Я ее сразу заметил, как только она вышла, заметил и голову поднял. Она была не такая как все они, даже издалека не такая. Он  все разноцветные и толстые и все какие-то обтянутые и шумные, а она была в чем-то длинном, в длинном сборчатом таком и узком и матовом — как бы струящемся, когда она шла; тонкие руки и выступающие ключицы и черные волосы, короткие и вьющиеся кольцами, и она сразу меня увидела. С ней кто-то был, но я не помню. Он сказал: "Ого. Ай да котик". Тон был насмешливый, ненавижу такой тон, но мое внимание было уже не с ним, потому что видел ее уже близко, с моей стены почти вровень со мной, ее глаза, у нее были темные немигающие глаза и тихий голос. "Какой странный цвет... как .. Как медь". И потом, еще тише:  "Он не котик..." И, обращаясь ко мне : "Ты ведь мужчина, да.. ? Мужчина и свирепый воин". "Пойдем", - услышал я, - это к ней опять обращался тот, Кто-то. "Ухх, как он смотрит, это же дикий котище, поцарапает еще..." И они ушли. А потом стемнело, и я уснул.

Но я не долго спал, меня разбудил крик, люди бежали от автобуса и был запах гари, на площади горел огонь. Я вскочил на все четыре лапы, шерсть стала дыбом. Горел один из пустых автобусов. Был топот многих ног и крики - бежали тушить - и был дым, я спрыгнул со стены и шарахнулся в тень, потому что на площади было ярко от огня. На площади было ярко от огня, потому что они все туда сбежались. Их было видно как на ладони. Мы прорвались с моря, со стороны порта, а те что зашли с северных ворот уже потеряли многих людей, и когда зажгли город с трех сторон, не щадили уже никого. Визг стоял над городом, визг и плач. Они все бежали к центру площади, к храму, большие и маленькие, многие со своими пожитками и скарбом, и это было то что нам надо, потому что храм тоже горел и их было видно как на ладони, когда началась резня. На камнях можно было споткнуться, скользкими были камни. Из доспехов на мне оставался только медный панцирь-торс, шлем с меня сбили еще днем, поэтому она сразу и узнала меня. И я ее тоже - сразу ее узнал и схватился за меч, рукоять меча скользила в руке от крови. Она была в этом своем узком длинном платье, черные волосы растрепались медузообразно, она закрыла рот ладонью и я видел только ее глаза и отблеск пламени в них, ужасом было искажено это лицо, но все равно она оставалась красивой, самой красивой на свете. Храм полыхал уже вовсю и раскаленное горящее дерево казалось прозрачным через квадратный каменный проем между колоннами входа. Она бросилась, закрыв лицо руками, прямо в эти двери, и я за ней. Кажется, позади орали 'Стой, назад !', а дальше был рев пламени, треск ломающегося дерева и грохот, когда стропила рушились вниз.

-
Ну вот. Я сижу тут в тени листьев, на стене, иногда выхожу, а иногда просто сижу или сплю.Когда тепло, сюда приезжают автобусы с людьми. Их ведут к середине площади, туда, где лежат заросшие колючей травой черные каменные блоки, торчат обломки колонн - все что осталось от храма. А когда холодно, автобусов нет. Сейчас холодно и ветер с моря забирается прямо в шерсть. Я теперь один, Серого увезли. Поставили большие железные клетки и положили рядом еду, а когда холодно, очень хочется есть, и туда пришел Серый и еще многие коты с дальней улицы, их всех закрыли в клетки и увезли. Я не знаю, сколько раз было тепло и холодно и потом опять тепло с тех пор. Я теперь мало хожу,  трудно стало ходить и лапы болят, чтобы прыгать вниз. Меня легко узнать — я большой, у меня короткая шерсть медного цвета, одно ухо порвано. Я обычно сижу на старой каменной стене, той, что прикрыта ветками, прямо рядом с остановкой. Когда будет тепло, опять будут люди и автобусы, может быть, она снова приедет.