Восьмирогий Олень. Эпилог

- Но, может быть, я прислушаюсь к твоим словам и ускачу искать свой зелёный рай средь пустыни, позабыв о мести, оставив в покое изменщицу и её выродков? – возразил я.


- Было бы неплохо, для разнообразия, но обезьяне не суждено стать ангелом, - вздохнул остроухий, - решишься, даже подскажу направление. Но, тигр, почуявший кровь, уже не сможет жить без этого восхитительного запаха. Разве тебе не понравилось убивать?


- Есть в этом занятие своя прелесть, - не стал спорить я, - однако, не опасаешься ли, что удумаю погасить искру жизни некоего старого альва?


- Если бы сумел управиться, был тебе даже благодарен, - собеседник слабо улыбнулся, - вечность утомляет, ничего нового не происходит, даже люди, с которыми приходится иметь дело, не меняются, только декорации. Знал одного из вас, можно утверждать, что изведал всех. Примитивны, слабы, безжалостны, и все уверены, что являются особенными и неповторимыми. Приходите в этот мир так, будто собираетесь жить вечно, а, после смерти, не остаётся и следа, будто и не было никогда.


- Я мог бы прервать жизнь вечную, но очень обидно оказаться последним обманутым тобой глупцом, - я вскочил на коня, - прощай и будь проклят.


- Спасибо на недобром слове, - альв помахал мне рукой, - я давно проклят, многими, и от этого ничего не поменялось, даже кашель не подхватил. Не добавляй ещё одного греха, тёмными пожеланиями, просто поспеши, есть немало глупостей и ошибок, кои не совершил пока, а жизнь коротка и мимолётна, катиться к закату.
И вот понёсся я вперёд, поверьте, на возвращение потратил куда меньше времени, чем на путешествие. Стражи у ворот посмотрели как-то странно, но снова промолчали. Поверьте, опытный человек всегда знает, когда стоит закрыть глаза и сделать вид, что ничего не видит и не понимает. Вот и моё жилище, в котором столько лет был счастлив. Спрыгнул на землю и поспешил на женскую половину. Гарем мог вместить до сотни жён, наложниц и одалиск, но обитала в нём лишь одна женщина. В одном не ошибся, чем больше представительниц слабого пола, тем больше проблем приносят. Как раз в этот момент негодная наслаждалась музыкой, рабыня играла на зурне, ещё одна обмахивала изменщицу опахалом. Узрев меня, вскочила обидчица, ужас отразился на лице, подтвердив все опасения.


- Прости, разочаровал, - я хищно улыбнулся, - другого ожидала увидеть, обнять и расцеловать, но, любовник был так неосторожен, пал, во всех смыслах этого слова.


- Я говорила, что план слишком ненадёжен, - моя возлюбленная сглотнула, - и ты ничего не понял. Не убить хотел Ихлук, но спасти! Узнал он, что Иль-хан вознамерился прикончить своего придворного поэта, а всё его имущество себе забрать и выдумал друг верный весьма хитрую штуку. На дне ущелья течёт широкая и бурная река, ты, упав, не убился, а был подхвачен её водами, будучи искусным пловцом, не утонул сразу, а чуть дальше, подобно мосту, перекинут через поток ствол дерева, на котором сидел и ждал верный слуга с шестом. На берегу ждали лошади. Поскольку за вами следили, шпионы должны были увидеть определённую сцену, услышать нужные слова, поверить всему. А после писец взял меня в жёны, прихватил столько золота и серебра, сколько смог, и уехал потихоньку, а потом, в оговоренном заранее месте, встретились и могли жить дальше.


- Сама-то веришь в чушь, которую несёшь, – поинтересовался я, - и отчего не рассказали всего этого, дабы избежать недоразумений?


- Ты слишком горяч и недоверчив, - женщина опустила голову, - мог не поверить, заподозрить нас и помешать воплотить план, погубив всех.


- Разумеется, - я погладил бороду, - так просто избавиться от лишнего человека. Если бы даже я не разбился при падении, и не утонул, слуга не оказался неловким глупцом или предателем, Ихлук получил тебя и всё имущество и мог после не бояться мести. Я не сумел вернуться или сразу был схвачен и казнён. При любом раскладе, писец в выигрыше. Но, хорошо продуманное не значит и правильно сделанное. Спаситель или злодей, отправился он прямёхонько в ад и ответит за все злодеяния. А теперь пришла твоя очередь.


- Не поверил ни единому слову, - несчастная поникла, тут же вскрикнула, подумав кое о чём, - только не трогай наших деток, всё, что говорил убитый, неправда и сказал для чужого уха исключительно!


- Если слуги и воины Иль-хана в пути, им всё одно не жить, - я хмыкнул, - никому не нужны эти малыши, даже помешают. Удавят, разобьют головы или зарубят, в самом лучшем случае, продадут в рабство. Так не важно, я ли это сделаю или они?
Восплакала, взвыла изменщица, разорвала на себе одежду, принялась царапать лицо, упала на землю, каталась по ней, я наслаждался зрелищем и поверьте, сердце пело от подобного. Ничего нет слаще мести. Если и не изменяла, согласилась участвовать в деле, казавшемся весьма и весьма сомнительным и подозрительным. Коли меня и пытались спасти, то только от горестей и страданий, сопутствующих жизни смертного, избежал бы болезни и пугающей старости.


- Хватит уже вести себя, как нечестная женщина, за которой пришла стража, дабы отвести в тюрьму или выставить на всеобщий позор и осмеяние на площади, - я медленно обнажил кинжал, - умри, как положено дочери благородного рода, который и без того опозорила, сойдясь со слугой. Закончи жизнь, как положено.


- Даже в самом страшном сне не могла представить подобного конца для себя, - обманщица взяла себя в руки, поднялась, утёрла глаза, шагнула вперёд, - пронзи моё сердце, чтобы перестало страдать. Уверена, Аллах знает, сколь я невинна и отправит прямо в рай.


- Если женщину поместить в рай, разве не станет он адом? – я сощурился, - недаром, вы считаетесь нечистыми и грешными изначально, склонными к союзу с тёмными силами, дочерями Иблиса! Нет такого народа, чьи бы священнослужители не призывали держать вас взаперти, побивать периодически. Кхитайцы пошли дальше других и вообще считают, что дочерей необходимо убивать сразу после рождения. Язык ваш, подобен жалу змеи, столь же ядовит. Распутство не знает пределов. Я осыпал тебя серебром и златом, дарил драгоценные камни и редкие вещицы, лошадей, собак и рабынь, облачал в шёлк, посвящал стихи, говорил слова любви ласковые, каждую ночь посещал и не думал о других чаровницах, хотя мог себе позволить сколь угодно любовниц. И чем ответила на всё? Разве я стар, уродлив, зол нравом, неумел в постельных битвах? Или жизнь твоя была столь скучна, возмечтала о приключениях, будоражащих кровь…


- Я могла бы произнести в свою защиту десять тысяч слов, - жена поджала губу, - но ты останешься глух к ним. Веришь не той, что была всё время рядом и родила тебе двух красивых детей, но какому-то негодяю, его речи нашли отклик в твоей душе и поселились в сердце. Даже не пытаешься изучить обстоятельств, допросить слуг. Вели принести жаровню, я, в доказательство своей правоты, опущу в неё руку, и ни один мускул не дрогнет, не отдёрну, пока не разрешишь.


- Ради спасения своей жалкой жизни, на что не пойдёшь, - возразил я, - к тому же, с сегодняшнего дня, не верю слугам. Рабы любят лгать, особенно, в таких вещах, мстя своему господину. Не говоря уже о том, что разнесут слухи по городу, опозорят моё честное имя, стану посмешищем. Рогоносцем, подобно оленю, которого мечтают прикончить все аристократы в округе. Хватит осквернять слух мой ложью. И актриса ты, кстати, весьма скверная. Не убедила бы даже самого глупого судью.


После обрушился я на обидчицу, подобно шквалу, много раз поднимался и опускался кинжал, пока тело не перестало вздрагивать, затихло. Упал на колени и возрыдал, не знал, кого больше жалел её или себя. Ещё утром являлся счастливейшим из смертных, но рок никого не щадит. Долго не мог прийти в себя, пока не вспомнил, что работа не закончена. Осталось ещё два плода греха, самые невинные и чистые. Хватит ли сил покончить и с ними? Пришлось постоять, собираясь с силами, встал, кинулся к выходу, навстречу бежал верный слуга Мухаммед с саблей в руке, упал, спина вся в крови, следом спешили дворцовые стражи. Я поднял оружие убитого раба, обрушился на пришельцев, затанцевал, рубя их. И поверьте, немало пало, прежде чем смогли повалить и связать, обезоружить, но и после этого рычал, как дикий зверь, норовил вырваться.
               

****


Несколько дней меня держали в яме, лишь иногда бросали куски чёрствого хлеба, как собаке. Много раз думал, не лучше ли было отказаться от мести и сбежать, пока имел такую возможность? Уж точно было не хуже, чем сейчас! Пробудился и худший из палачей – совесть. Не напрасно ли убил сначала друга, а после и жену и сколь виноваты были чары тёмного альва, а сколько моё собственное безумие? Радовало одно, до детей не добрался. Волосы вставали дыбом, когда думал, какая судьба их ждёт. Скорей всего, они уже мертвы или оказались на рынке средь других рабов. И ладно, коли предстоит трудиться, прислуживать, а если попадут в руки старого сластолюбца, любителя невинных крох? От этих мыслей начинал рычать, царапал ногтями стены ямы, пытаясь выбраться. Пустое. Иногда приходила надежда, что уморят голодом, самая лёгкая смерть из всех возможных. Не скормят диким зверям, не четвертуют, не сожгут и не посадят на кол. В другие моменты даже жаждал мук, дабы, хоть в малой степени, искупить так свои грехи. Молился Аллаху страстно, не веря, что услышат. Христианам проще, раскаяние искреннее помогает очиститься. Но, всему приходит конец, бросили верёвку и выволокли наружу, облили водой, чтобы не воняло так потом и нечистотами, потащили на судилище.


Честно говоря, я плохо осознавал происходящее, голова кружилась, перед глазами всё плыло, слова проходили мимо сознания, стражам, что поддерживали, пришлось несколько раз полоснуть кнутом по спине, обругать, прежде чем сумел ответить на самые простые вопросы, с трудом вспомнил собственное имя, назвался дроу, зачем-то.


Напротив меня сидел старый плешивый кади в дорогом халате, сверлил злобными маленькими глазками, шамкал беззубым ртом.


- Поведай суду о своих злодеяниях, как зломыслил против Солнцеликого и намеревался его сместить, заменив его Луноликим принцем Али, - начал  судья, - да смотри, не вздумай лгать. Не забудь рассказать и о своём пособнике писце, коий, раскаявшись, мог выдать, за что и был коварно убит.


- Может, я его спас, - я расплылся в улыбке, - лучше уж получить кинжал в бок, чем медленно вариться в масле или покачиваться на крюке, или быть разорванным несколькими лошадьми. Жизнь есть опасная болезнь, ведь заканчивается смертью. И я всем дарую лекарство от неё. Хотите, и вас избавлю от страданий? Судя по цвету, лица желтоватому, у вас разлилась желчь. 


Страж, что стоял справа, немедленно ударил меня, разбил губы в кровь, сломал несколько зубов, после подняли и встряхнули.


- Спасибо, от таких тычков кровь приливает к голове, начинаю лучше соображать, -  кивнул я, - а вы знаете, достопочтенный кади, что являетесь старой беззубой обезьяной?


Охранники минут пять лупили меня, а я смеялся и не мог не остановиться. Давно так не веселился. Глаза заплыли, теперь собеседник и вовсе превратился в облачко тумана расплывшееся.


- Этот преступник насмехается над судом, - прошамкал судья, - за одно это уже заслужил смерти. Посмотрим, станет ли смеяться, когда посадят на кол прямо напротив дворца Иль-хана, дабы знали потенциальные заговорщики, что ждёт их!


- Благодарю вас, - я кивнул, - ибо болен весьма, мать при рождении, заразила, заранее обрекла на гибель. И рад, что так быстро подошёл к закату, избежав тысячи опасностей, худшая из которых, старость и слабоумие. Воистину, врачи и палачи – лучшие друзья смертных, без них кладбища были не так велики. Покой, самая прекрасная вещь в мире, лучше вкуснейших яств, сладкого вина и утончённых наслаждений.


Иногда, боль приходила, заставляя стонать и плакать, иногда, утихала, тогда я декламировал стихи, старые и новые вперемешку, приходили странные видения, призраки, разговаривал и Ихлуком, женой и детьми, но чаще, с тёмным альвом. Первые говорили, что ждут меня в раю, и муки не вечны, когда-нибудь, соединимся, служитель мрака же спрашивал, отчего не прислушался, когда ещё было время, отринул советы и погубил, тем самым, себя и других? Странное существо… 


- Разве ты этого не хотел, – удивлялся я, - поздравляю, труды не пропали даром. Получил целых три души, или сразу пять? Не утомляй, возражая, лишь потратишь время.


- Я хочу, чтобы вы, люди, наконец, научились думать, отринули суету и злобу и, или, стали чище, или избавили от себя эту планету, - возразил старик, - подумай, для чего ты жил, что оставишь другим после смерти? Ещё один поэт и придворный, которого погубил безумный правитель, нахлебник, коего кормил простой люд, виноватый лишь в том, что родились не в тех семьях, или человек с большой буквы? И получив возможность вернуться назад, свершил ли те же ошибки и закончил свою жизнь, уподобившись курице, насаженной на вертел?


- Помню твои слова, - я заскрипел зубами, - чтобы я не сделал, всё окажется тщетным. Каждый человек в своей жизни, без исключения, совершает две ошибки. Сначала, рождается, потом умирает. И между ними толпятся мириады других, крупных и мелких, важных и пустяковых. Недаром, считается, что маленькие дети, умершие во младенчестве, сразу становятся ангелами. Не успевают свершить ничего и создать проблемы другим.


- Воистину, ты оказался очень хорошим учеником, - альв улыбнулся тепло, - как жаль, что, подобно бабочке однодневке, вы, смертные, уходите так быстро, не успеваете передать знания другим, приходится повторяться раз за разом. Я как тот осёл, что тащит мельничное колесо круг за кругом, упорно и медленно. Давно уже всё надоело, мучает усталость и голод, но выбора нет. И жалко бросить, ибо столько сил и времени затрачено. И не видно конечной цели впереди. Однако, не всё впустую, ибо вкладываю в души людей духовную пищу, коя важнее телесной. Теперь, вынужден покинуть, готовься, избавление близко.


Не заметил я, в какой момент наступила ночь, накрыла своим благословенным крылом. Почти как смерть, хотя, какие-то чувства остались. Стражи, что охраняли меня, скрылись, трудно поверить, что полутруп сумеет сбежать. Вот во мраке явились несколько теней, подхватили под мышки, осторожно сняли с кола, благо, я находился в полуобмороке и почти не почувствовал боли. Понесли куда-то, положили в носилки или на телегу на живот. Помню лишь лёгкое покачивание. Периодически, погружался в небытиё. Отчего всё ещё жив, вопреки здравому смыслу и слабой человеческой природе? Скорей всего, чары ужасного старца.


Откуда-то сверху спустились светящиеся звёздочки, окружили по периметру, затанцевали.


- Пора сделать новый шаг и перейти на иной уровень существования, - послышался голос тёмного альва, - желаешь ли послужить мне или вернуться на кол и развлекать Иль-хана и дальше, пока не явится милосердная смерть, а после лечь на кладбище для бедняков или стать кормом для крыс?


- Плоть слаба, - я тяжело вздохнул, - ответ тебе известен заранее. Делай, что задумал, служитель дивов. Что плакать о погубленном навек теле?


Звёзды слились в один светящийся круг, опустились на землю. Служитель тёмных сил принялся чертить по периметру неведомые алые руны, бормоча при этом некие слова. Подул холодный ветер, послышались голоса, не имевшие ничего общего с человеческими, вторившие злодею. Вот символы мерзкие вспыхнули, взмыли в воздух, преобразились, превратившись в уродливых человекоподобных созданий, взялись за верхние конечности, образовав хоровод, пошли влево, высоко подбрасывая нижние конечности, гримасничали и кривлялись, будто насмехаясь надо мной. И имели на это полное право. Достигли определённого предела, вспыхнули синим пламенем, от которого повалил сизый дым, начал собирать в тучку. Ударил из неё зеленоватая молния, а после полился дождь чёрный, заливал землю внутри светящегося круга, образовалась лужа. По ней, в свою очередь, побежала рябь, потом появились первые крошечные волны, захлестнули моего тела, жижа прилипала к коже, впитывалась на неё. Помимо воли я поднялся на четвереньки, не обращая внимание на чудовищную боль, взвыл, как побитая собака. Плоть начал меняться, ноги медленно вытягивались, ступни ладони преобразились в копыта, выросла шерсть, после из головы показались рожки, ровно девять штук, ветвились они, оказались такими тя-
жёлыми. Прямо как грехи, коими обременил свою душу. Возможно, даже хуже.


- Кто отнял жизнь, тот отдаст свою собственную! – провозгласил остроухий, - теперь бежать тебе придётся долго, до тех пор, пока очередная стрела или копьё не догонят, не заберут силы, выпустят кровь, обагрив её землю, переложив твои проступки на плечи другого грешника. Постарайся сделать всё, чтобы спасти сменщика, не дать ему повторить твою судьбу.



Не то, чтобы я желал двигаться, ибо раны не зажили, и боль никуда не делась, но больше не контролировал собственного тела, к тому же, впереди появились призраки моей жены и друга, какими помню, здоровыми и красивыми, повернулись и пошли куда-то вдаль. Казалось, шагают так медленно, как на прогулке, но, сколько я не выбивался из сил, не мог нагнать, кричал им вслед, моля остановиться и подождать, но оставались глухи жестокие.


Не ведаю, сколько прошло с тех пор, день, седмица, месяц, год, столетие или многие века, но неожиданно, за спиной послышался стук копыт. Обернулся я и увидел нескольких всадников, подхлёстывали они скакунов, один поднял арбалет снаряжённый. Только не это! Не за себя испугался, но за этих глупцов. Знал, что их ожидает. Нельзя допустить. Ускорился я, бежал зигзагами, не позволяя подстрелить, перепрыгивал с холма на холм, птицей перелетал через ручьи и небольшие речки, смело переплыл озеро, не замечая, сколь холодна вода. Выбрался на берег, и тут бедро ожгла боль. Стрела попала! Охромел я и, несмотря на старания, не мог так быстро бежать. Может, остановиться, встретить врагов, как привык? Рога остры, копыта сильны, посмотрим, кто выйдет победителем! Мне бы подняться на ноги, обнажить саблю, увы-увы-увы. Лучший пример трусости двуногих, не способных сражаться честно, лицом к лицу. Только издали, оберегая себя. Но, не в этот раз, пусть и не мечтают взять жертву голыми руками. Развернулся, заревел, бросая вызов, атаковал, охотники прыснули в разные стороны, одна лошадь споткнулась, завалилась, придавив всадника, пока можно о нём забыть, но имеются и другие. Погнался за следующим. Бедняга уже опустошил колчан, потерял копьё, обнажил короткий меч. Но конь оказался в разы умнее своего хозяина, чуял, с чем имеет дело, отступал, не слушаясь узды и шпор. Потом развернулся и унёсся куда-то. Третий воин спрыгнул на землю, выставил перед собой копьё, я взмахнул рогами, подцепил камень, полетевший в голову храбреца, попал точно, упал, заливаясь кровью. Оставался последний, самый хитрый. Не позволял к себе приблизиться, ловко маневрировал и готовился ударить. Не знаю, чем бы закончилось, но охотник, придавленный лошадью, сумел выбраться, подполз ко мне, полоснул мечом по задней ноге, заставил отвлечься на него, оглушить ударом копыта. Вот ещё удар, теперь в бок. Застонал я, слёзы потекли из глаз, упал на колени, завалился на бок. И не себя оплакивал, ибо не терял ничего важного, горевал о душе убийцы. Увы, в этом мире, тот, кто выиграл, на самом деле, проиграл и проигравший является победителем.  Вот накрыли тени, поднялись в воздух копья и… пала тьма.