Галина Щекина. Аскет

При знакомстве с пьесой "Аскет" бросается в глаза количество сцен: их двенадцать, и все — со сменой декораций. Действие начинается в зале ДК с эстрадой, продолжается в дворницкой с мётлами и лопатами, где базируется Литературное объединение (видимо, это помещение должно символизировать андеграунд). Задействованы также читальный зал библиотеки, зарешёченный "Красный уголок" в колонии, котельная, в которой работает главный герой, квартира в "хрущёвке", где он проживает, и кладбище, что тоже символично. Становится понятно, что автор замахнулся на кино- или телесценарий, потому что  театральной сцене это не под силу. Догадку подтверждает действие на кладбище, когда в кадре (именно в кадре) "пятится машина, открывают прицеп, сгружают венки и транспаранты". Судьба главного героя — большого поэта — конечно же, достойна кинематографа, но весь сюжет выстроен вокруг ЛитО — бесконечные разговоры, чтение вслух стихов и прозы, диктовка будущей биографической книги... Как можно удержать зрительское внимание?
Единственная острая сцена, ставшая апофеозом пьесы — гроб с погибшим в армии сыном, который вносят в квартиру родителей (выносят на сцену). Это является "художественным вымыслом", на что автор имеет право — дорисовать картину своим воображением: усугубить и дожать. Но в таком случае сцена с отцом и матерью требует быть иной! Что должны бы делать родители? В обмороке лежать — потому что, по сюжету пьесы, их никто не предупредил о гибели мальчика-солдата, а пришла почтовая накладная о прибытии некой крупногабаритной посылки, отчего они в недоумении. И доставленный на дом свинцовый гроб! А мать буднично предлагает чаю носильщикам в военной форме... И холодно-пафосный её монолог: "Соловей… Только начал песню свою… и не допел. Когда-то я родила маленького мальчика. А теперь придётся помочь ему явиться в мир вторично — духовным обликом. Буду делать его книгу. Вот здесь, над гробом, обещаю…" И отец-трибун: "Только у нас в стране можно поменять сына на тушёнку". Очень может быть, что он (прообраз) так и сказал, но не над гробом же!
Вообще-то вольное обращение с историческим материалом способно породить фривольное толкование истории. Будь я свидетелем событий, создала бы полновесную хронику: что, когда, с кем и в какой последовательности происходило. Потому что члены того самого ЛитО уходят в небытие, оставляя на слуху имена, не всегда (или частично) опубликованное творчество и, к сожалению, кривотолки. Мемуарная литература пользуется, к тому же, большим спросом у читателей.
Что особенно поразило в этом произведении: образы равнодушных матерей, и одна из них — Нила. Чёрт побери, в войну матери колоски с колхозного поля уносили, рискуя в лагерь сталинский отправиться, лишь бы накормить детей. Тут же —толстокожая женщина выдерживает голодный плач собственных детей, зато приобретает право обличать: "Нельзя — сказала. Страна не даёт еды. Только если помирают…"
Читатель (зритель), не знакомый с действительностью и реальными людьми (прототипами), конечно же, видит пьесу другими глазами, но недопустимо, чтобы главных героев звали настоящими именами (Николаич и Петровна), если у прочих — вымышленные. Это неэтично, к тому же в пьесе есть искажение событий, тот же художественный вымысел.
Наверное, стоит упомянуть несколько несуразностей в пьесе - для её доработки. Например, сцена пятая, "В котельной": "...все здороваются, обнимают Николаича, садятся кто где. Николаич, будто не замечая, пишет. Над ним северное сияние". Вопрос даже не в том, откуда взялось в котельной северное сияние, хотя проще было бы назвать его нимбом. Эта деталь кажется пошлой.
"Гриня, Нила, Родион и Филипп говорят, ходят, крутят вентили..." — удивляет, как они не взорвали котельную, крутя вентили, всё-таки она — газовая.
Сцена девятая, "Нила записывает": Петровна уходит на работу, за ней хлопает дверь. Нила с Николаичем работают над текстом, и вдруг: "Петровна (издали): Звонят, я открою. Извещение какое-то. Или накладная? Надо на вокзал ехать..." То есть, она и не уходила? Хотя затем Николаич звонит ей на работу. Но когда приносят "груз 200", она оказывается тут же и предлагает военным носильщикам чаю.
В сцене одиннадцатой, "Прощание": "Траурная музыка заглушает все другие звуки и голоса. Выходят Филипп, Селена, Нила, Гриня, Родион, Клим, старушка, врач, отец Михаил. Потом подходят Николаич и Петровна"... И тут же: "Клим (драматически): Где вообще Николаич?". Далее идёт общий разговор про Николаича (в его присутствии или отсутствии?), потому что следом ремарка: "Подходят Николаич и Петровна". Бог, как говорится, в мелочах, хотя его антипод — в мелочах тоже.