Вначале было слово

                «В сон жизни погружает миг рожденья,
                А пробуждает только смерти миг
                Нас окружают только тени и виденья:
                В сон жизни погружает миг рожденья.
                Добро нам скучно, в зле нам наслажденье;
                Жить жаждем, но мутим живой родник:
                В сон жизни погружает миг рожденья,
                А пробуждает только смерти миг».
                Мануэль Гонсалес Правда. Перу. «Жизнь и смерть».               




                Часть 1                Известие

                «Как пришла ты из краёв, где скорбь нетленна,
                Где от стонов вековечных не уйти..».
                Мануэль Хосе Отон. Мексика. Из поэмы.

Интеллигентного вида седовласый пенсионер Киреев Анатолий Григорьевич из города Киреевска, что Тульской области, среди бело дня сидел на скамье в парке культуры и отдыха у реки Олень. Стоял март, середина месяца, на земле в тени ещё лежал снег, и было довольно прохладно от северного лёгкого ветра, хотя светило яркое солнце, и в воздухе витала весна. На нём было двубортное драповое пальто, сидевшее довольно мешковато, на голове - серая фетровая шляпа, в купе с виднеющимся из-под дымчатого шарфа тёмно синим галстуком, и начищенными до блеска чёрными полуботинками, внешний вид его отдавал нафталинным ретро - напоминал важную фигуру номенклатурного работника советских времён, что соответствовало некоторой действительности: Киреев долгое время заведовал средней музыкальной школой.
Он не радовался весеннему солнцу, а застыл в позе утомившегося путника, безвольно уронив голову на грудь. Со стороны можно было подумать, что в этом виновен переизбыток алкоголя, тем более, что правая ладонь цепко сжимала непочатую бутылку водки, но это не так: он, как и полагалось работнику культуры, никогда не пил днём в будние дни, тем более один и в общественных местах. Просто час тому назад судьба подкинула ему такой крендель, после которого жизнь, можно сказать, прекратилась.
Не настолько, конечно, чтобы бездыханно валяться на тротуаре, тело ещё каким то образом держалось на скамье, хотя, с другой стороны, это  ничего не значило, потому как всякое бытие подразумевает под собой действия, а оные уже как полчаса за ним не наблюдались: то ли иссякли на это силы, то ли совершать их он не желал, не находя больше в этом смысла, да, ещё не известно, дышал ли вообще.

А ровно и глубоко Киреев дышал всего два часа тому назад, душа пела что-то из классики, кажется, это был Чайковский, «Вальс цветов», было легко, безмятежно и мысли, как всегда, мчались в будущее в поисках мелких удовольствий, пока не случился, если хорошо вдуматься, совершенный пустяк. А, как известно, все трагедии начинаются с пустяка. А этот даже не пустяк, а недоразумение, одно из тех, которые случаются с людьми, устраивающими свою жизнь не по своему логическому умозаключению, а как флюгеры на ветру подвластны любым, порой абсурдным словесным дуновениям, принимая услышанные истории, по своей наивности и доверчивости, на веру, словно это истории Христа. В общем, ему было слово, а прозвучало оно так:
Два часа назад, закрывая в поликлинике бюллетень после ломотной простуды – он ещё преподавал в музыкальной школе по классу баяна, - терапевт, девушка с белыми кудряшками и большими голубыми  глазами, листая его медицинскую карту, подняла на свет рентгеновский снимок, и, после драматической паузы, заявила:
- Это серьёзное заболевание.
- Да, ладно, - отшутился Киреев, ощущая в теле при широких мускулистых плечах, с десяти лет накаченных баянными мехами,  приличную мужскую силу. В поликлинику за последние годы он обращался только с ОРЗ, да однажды к хирургу по поводу нажитого сидячим трудом геморроя,  больше из-за паники, чем от боли, и сразу заподозрил, что именно последний факт она решила с ним обсудить. Конечно, врач смотрит на пациента, как и он на пюпитр: видя на нём только ноты, не замечая хромированного штатива, и изящную треногу, для врача человек – мешок с болезнями, приобретёнными излишествами и неразумным образом жизни! Но в глазах этого милого дитя, ему не хотелось выглядеть в состоянии молекулярного распада, поэтому интимную тему сразу решил оставить за пределами партитуры начинающего, как ему показалось, между ними ноктюрна Шопена.
- Вы ошибаетесь, - нежно возразил Киреев, - я здоров, как никогда, нахожусь в полной функциональности.
Но она сразу пошла на коду – ох, уж эта молодёжь, совершенно не может общаться с людьми! Полностью игнорирует человеческие отношения! Нет, чтобы спросить: «Как там, дорогой, Анатолий Григорьевич на улице погода?» Она же три часа подряд с монументальным спокойствием  наблюдает воспалённые гортани, щупает обнажённые торсы, и слушает при помощи стетоскопа, как бьются возле такой красавицы мужские сердца – так должен работать механический маятник от часов, а человеку нужны чувства, тем более – женщине, и тем более -  весной.
 Нет, он не против мира сухих цифр и формулировок, но хочется, чтобы этот мир, при нашей короткой жизни существовал органично с другими мирами, радующих глаз, а то создаётся впечатление о недоразвитости у будущего поколения гипоталамуса, это может привести к распаду общества на отдельные, никому не нужные индивидуумы.

Так вот это невинное дитя, не отрывая свой светлый образ от снимка, стала думать вслух. Вообще-то люди не думают вслух, это – нонсенс! Разве можно представить себе на тротуарах, в автобусах, метро толпы бормочущих прохожих? Это невозможно! А эта заговорила: 
- Здесь явно рак лёгких четвёртой стадии, - не спеша произнесла она. - С такими метастазами человек может прожить не более двух дней.
Киреев не профессор медицины, экзаменующий юную студентку, а всего лишь владелец этих лёгких, поэтому такой поворот беседы ему не понравился, скорее, не то, чтобы не понравился, диагноз просвистел как пуля Жоржа Шарля Дантеса у Чёрной речки. Только пуля  попала ему не в живот, как Александру Сергеевичу, и не в лёгкие – там, как выяснилось, и без неё уже ничего осталось, а в мозги. Он даже ощутил её присутствие в черепной коробке, и не только ощутил, а каким-то образом увидел: такая новенькая пулька, не уродиха, какую соскребают с бронежилета, а целая, почему-то блестящая - наверное, так решили остатки мозгов и воображения, ассоциативно отождествляя её с лучезарной косой Смерти. А ещё он представил Её саму на ромашковом поле, она точила косу и поглядывала в его сторону. Киреев вздрогнул.
- Это типичные лёгкие заядлого курильщика, - безапелляционно подытожила врач, и победно посмотрела на человека, сидящего перед ней. Каково же было её изумление, когда она не узнала в нём профессора! Прикусила нижнюю губу, и впала в нирвану.
- Я никогда не курил, - просипел Киреев чужим голосом, в защиту своей чести и достоинства - хотя вряд ли его кто-то услышал, и в первый раз за многие годы раскашлялся. Затем встал и вышел на воздух.

Мир не рухнул, солнце не завалилось за горизонт, и по-прежнему счастливо светило, видимо для него горе одной единицы человечества  совершенно не представляло никакого интереса. Даже тучка не набежала всплакнуть! Для матушки природы он не существовал. Да, какое ей дело до тех, кто отделился от неё бетонными стенами и живёт по своим законам? Так что состраданья ждать с её стороны было бесполезно. Придётся нести горе близким.
Ноги ещё держали, видно метастазы до них не дошли, и походка, на удивление, была бодренькая, хотя чувствительность в организме стала резко пропадать. Он шёл, оглушенный набатным звоном приговора и думал: а с ним ли это всё происходит? С чего это вдруг всегда благосклонная судьба показала ему спину, приготовила такой сюрприз! Главное: за что? Жил – как песню пел, всё в меру, без излишеств; взрослые дочери, супруга, дерево посадил на даче, и не одно, – на что обиделась-то, если так жестоко отомстила? А скоро начнутся страшные муки, возможно, прямо сейчас, или ближе к вечеру – странно, что их нет до сих пор! Как всё это терпеть два дня?

Прохладный ветерок спасал только от преждевременного обморока, лицо горело,  в голове звенело, в глазах - темно, хоть ложись на тротуар и помирай. Только долго валяться под ногами прохожих не получится, пусть не сразу, но некоторые из них – сердобольные, обязательно спасут, к тому времени он успеет схватить воспаление лёгких. Увезут его на «скорой» в хоспис, определят в восьмиместную палату с угасающими храпунами, и придётся доживать оставшийся срок на казённой железной кровати с панцирной сеткой, ко всему прочему,   в соплях и с высокой температурой.

А если напиться в стельку, до полнейшей амнезии? Тогда сутки пролетят без особого напряга, идея не плохая, только трезвеннику сделать это непросто, придётся вливать в себя спиртное, практически, насильно. На счёт бутылки – это вряд ли получится, вот стакан не дыша и зажмурившись можно осилить. За ним попытаться влить второй, без продыху. 
Киреев поёжился, стало страшно от предстоящего эксперимента. Неизвестно, как поведёт себя отравленный организм: или без задержки  извергнет всё влитое обратно, или навсегда забудет, что надо дальше продолжать дышать. Второй вариант, как ни тоскливо, ему самому понравился больше: выпил – и замертво свалился. Ни тебе страданий, ни боли, ни зарёванных лиц родных – разве два дня выдержит больное сердце его незабвенной супруги?

А где будет пить? Дома нельзя – вдруг вернётся уехавшая к детям в столицу Клавдия? Тогда - где? Как найти магазин в этой круговерти перед глазами?  Столько вопросов на тяжёлую голову! А что, если сразу под колёса?..
Под колёса попасть было невозможно - дорогу перекопали аварийщики. Приблизившись к зеву разрытой ямы, Киреев, исполненный решимостью свести счёты с жизнью мгновенно, чтобы избежать грядущих страданий, решил кинуться вниз головой прямо в семисотую ржавую трубу, но его отвлёк искрящийся огонёк сварщика. Подошедший рабочий в спецовке, любезно попросил зайти за ограждение, и, если ему так хочется, оттуда наблюдать за фейерверком. Киреев игнорировал совет, не из-за вредности, ему просто не было дела до того, что кто-то о чём-то говорит. И тогда его послали, отмашисто показав рукой направление, при этом угрожающе помахав перед лицом совковой лопатой. Смерти от лопаты он  не возжелал – такая  вот привередливость, и хотя не расслышал названия конечного пункта, развернулся и пошёл.
 Шёл  по указанному маршруту. Под ногами стелился асфальт тротуара, по бокам проплывали бесформенные строения, люди… дорогу перебегали кусты, деревья и всякая оживающая под ногами всячина, прыгающая в стороны, каждый раз его роняя, пока путь не преградила широкая кирпичная стена. Киреев застопорился и стал ждать, когда та разверзнется, как царские врата, - с какого рожна она выперлась посередине прямой улицы! Даже пытался с ней бодаться, но силы были не равные. От удивления включились мозги, Киреев отошел, чтобы лучше рассмотреть преграду и обнаружил, что здание стоит в общем ряду с другими домами, - как они встретились лоб в лоб?
Дверь в стене нашлась быстро, над ней крупными буквами было написано: «Продукты»! Судьба сделала за него выбор: предложила самый безболезненный способ отойти в иной мир! Это должно радовать, ведь одно дело, когда колёса «КамАЗа» катаются по телу, ломая хрупкие косточки, другое – провести остаток жизни в хмельном безмятежье, ведь уже со второго стакана можно счастливо слушать щебетание райских птичек, и наслаждаться сладкими грёзами. Что он, ради такого случая, не вольёт в себя пол-литра! Да, любого пойла, лишь бы назад не пошло!

Пить будет не дома, - вдруг супруга действительно решит сделать ему сюрприз, и  без предупреждения нагрянет с двумя дочерьми, зятьями и внучатами! Успеет ли он наполнить посуду, и донести её до рта, пока неожиданные гости раздеваются в прихожей? А если они уже в квартире, тогда вообще контрабанду через КПП не пронесёшь, сразу конфискуют, если та, по закону подлости, от мелкой дрожи в коленках, ещё раньше не вывалится из штанины, и предательски не разобьётся об металлический уголок стальной входной двери, и растекутся безвозвратно иллюзии по полу! А Киреева, после допроса и признания уложат в пастель, встанут в очередь к телу со шприцами и капельницами - они же почти все медики!  Самолечение в их среде - это грех в молебном храме. Голову не дадут поднять с подушки, не то, что до рюмки дотянуться! Будут самозабвенно исполнять профессиональный долг до последнего его мучительного вздоха.
Анальгетик лучше принимать с соседом Николаем - сорокалетним алкашом из двадцать пятой квартиры, сидящем на шее больной матери. Во-первых, Николай с превеликой радостью выпьет за упокой его души, хотя, честно говоря, повод для него не важен, держа в руке наполненный стакан, счастье от него прёт, как свет от полуденного светила в знойный день. Во-вторых, тот может столько приятного пожелать на «дорожку»: и добрых попутчиков в компанию, и чистого неба, чтобы не заблудиться в облаках, и заупокойную исполнить со своими словами – бальзам на душу! Тем более, что незабвенная супруга не увидит его мучений и страданий, возможно, от этого ей будет легче перенести боль утраты.

Киреев купил бутылку водки, и, держа её открыто, бездумно двинулся, как ему показалось, в сторону проживания соседа Николая. Прозаическая мысль о том, что спиртного на два дня не хватит, застопорила движение, действительно, с одной бутылки у Николая даже язык не развяжется, а ему самому с остатка вряд ли удастся сломить душевный столбняк, тут нужен ящик! Он огляделся, магазина рядом не оказалось, зато у самых ног простиралась река – пожалуйста, судьба ему ещё один шанс подкинула! Интересное дело: когда хотел жить, бился, как рыба об лёд, преодолевая различные преграды и каверзы судьбы, чтобы добиться маломальского, а как задумал погибнуть, так сразу начало везти: столько появилось вариантов!
 Вдали замелькали белыми боками по-весеннему резвые, ныряющие в волнах чки. Ну, и плевать на них, в конце концов, не бежать же домой топиться в ванне с тёплой водичкой! Стерпится! Подумаешь, цаца какая, две минуты не может потерпеть.
Киреев вошёл в воду - сразу ожгло холодом. Кости «запели» серенаду, ноги скрючило, захлёбываться ледяной водой расхотелось, но кидаться под машину было выше его сил. Началось медленное погружение.
Неожиданно, ноги потеряли твердь дна, и грузное тело с головой исчезло с поверхности воды. Сквозь космический холод его потащило на дно, словно якорь Холла с корабля ВМФ. Потерявший кислородное питание мозг, перед тем как навсегда угаснуть, пискнул что-то о необратимости, о том, что вот так вот быстро и легко на самом деле люди гибнут, и через какое-то мгновение прекратится его полное существование, бытие на этой земле.
 Пикание остатки сознания определили как сигнал «sos». Нервная дрожь прокатилась по телу, возбудив неописуемый ужас. Этот ужас парализовал разум, и организм, вспомнив, что он ещё живой, стал сопротивляться надвигающейся кончине. Безумная сила выживания заставила рефлексивно двигать руками и ногами, тащила тело наверх, и он всплыл, прихватив отплывающую шляпу, так и не выпустив из рук бутылку!
Выйдя на берег, стремглав бросился вглубь суши, пока не опомнился собственный разум, задавший программу на самоуничтожение. Уткнувшись в скамейку – сел, и, немного отдышавшись, с горечью подумал, что лёгкой смерти не получит, на это нужно мужество, которого у него, видимо, в недостаточном количестве. Сердце прищемило чувство одиночества, тело колотил озноб, и счёт жизни, казалось, шёл на секунды, потому как в таком стрессе жить стало совершенно невозможно. В полусознательном состоянии он вслушивался в себя, ожидая, когда поочерёдно начнут отмирать органы и части тела. Сама мадам с косой, возможно, от переизбытка срочных дел запаздывала на свидание, хотя встреча с ней уже не вызывала в нём внутреннего сопротивления, мало того, минут через пять он с удовольствием объяснился бы ей в любви.

                Часть 2.           «Ангел»

                Жизнь – это странные сны наяву…
                Мануэль Гонсалес Правда. Перу. «Жизнь и смерть»

А вокруг, не обращая внимания на несостоявшегося утопленника, сидящего на скамье, и тихо пытающегося отойти в мир иной, продолжалась нерасторопная провинциальная жизнь. Проходили парочки молодых влюблённых, детишки бегали возле фланирующих мам, одна любопытная девочка обратила на  Киреева свой взор, и, тыча в него пальцем, спросила у мамы:
- Почему дядя мокрый?
- Дяде стало жарко после водки, - громко и сердито ответила ей мама. – Дядя решил искупаться в холодной реке.
- А теперь ему холодно? – Не унималось добродушное дитё.
- Нет, - отрезала мама, - у него есть чем греться.

Киреев заплакал, последний раз такое случилось с ним в детстве, когда резвый мальчуган отобрал у него фуражку и кинул в середину осенней лужи. Благовоспитанность не позволила ему совершить безрассудный поступок: дать отпор обидчику, или зайти по колено в грязную лужу, потому как рос он, чего греха таить, маменькиным сынком, и совершать подвиги не умел. Стоял и ныл, и слёз своих не стыдился, таким образом вызывая на помощь свою защитницу - маму.
Теперь жаловаться было некому - мать умерла пятнадцать лет назад, а больше такой душевной теплоты ему никто дать не мог, разве, что только – бог, при обращении к нему всегда накатывалась волна спокойствия, умиротворения и защищённости. Сейчас самое время Ему вмешаться, проявить заботу о своём рабе, не самому, конечно – много чести, пусть пришлёт какого-нибудь праздношатающегося ангела, Киреев поплачется ему в жилетку, тот, растроганный, дружески похлопает его по плечу, и скажет: «Ну, что, болезный, вижу, что заслужил светлую радость, полетели в райские кущи, держи крепче портки».
И они полетят…
Со скоростью не меньше, чем скорость света! Хотя, что это за скорость, если до ближайшей звезды Проксимы Центавры, что находится в системе Альфа Центавра, надо лететь со скоростью света более четырёх лет! Получится почти как у Гоголя: редкая душа долетит до середины пути к раю. Тут нужны другие скорости! Скорость мысли, например.
Интересно, где он, этот рай, далеко до него лететь? Киреев так устал, что точно потеряется где-нибудь на полпути, не долетит! А если долетит, то там, на месте, поди, и сесть-то негде будет, чтобы отдышаться, не то, чтобы развалиться как дома на диванчике. Придётся сначала обустраиваться… или мать всё приготовила и ждёт? Как же, сыночек возвращается после земной командировки! Она там всё про него знает, даже дату смерти. Интересно, она совпадает с обещанной ему датой?
 
Над самым ухом настойчиво стали раздаваться странные звуки: то ли журчание ручейка, то ли нежное с хрипотцой воркование. «Неужели ангел? -  воодушевился Киреев, потом засомневался, – А если это демон, простуженный, без адского голоса? Сейчас схватит по мышки, и без всякого личного согласия на перемещение потащит на переплавку душ!  Ему наплевать, что я практически чист, как младенец, и дальше переплавляться некуда, и что из того, что в заявке моя фамилия, я-то знаю как работает бухгалтерия, когда по мановению руки, то, что числится в реестре и имеется в наличии, может превратиться во что угодно, и попробуй докажи обратное! Кому жаловаться на беспредел, который может сейчас произойти? Даже позвонить некуда!».
 Понятно, что раньше надо было думать о том,  кто за тобой придёт, а не тогда, когда задышат в затылок и потемнеет в глазах, может и жизнь праведней была бы. А теперь что гадать: кто пришёл, тот и пришёл – сил больше нет терпеть!».

Киреев, согласный на любой исход, развернулся, как мог, чтобы узреть потустороннее существо, и без всяких претензий вручить ему собственную душу. Рядом сидел, слава богу, не рогатый, не гоголевский Вий, и даже не фантастическое существо с картин Босха, а самый настоящий похожий на человека ангел: мужчина неопределённого возраста от тридцати, до трёхсот лет, немытый, не бритый, не стриженый, в ангельской одежде навыпуск, но без крыльев – возможно, сложил их за спиной; и, что самое интересное, о чём-то бесстрастно вещал, обращаясь именно к нему:
- Так вот, ещё Гераклит утверждал, что жизнь и смерть – это, практически, одно и то же, в последнем исчезает только плоть. Платон тоже говорил, что душа бессмертна, если бы она погибала вместе с телом, не переходила бы в новую жизнь, как переходят одна в другую две противоположности, например, сон и бодрствование, то человечество давно бы вымерло. Это же логично, как вы считаете?
Речь посланника озадачила Киреева, ожидающего услышать только призыв Гагарина во время старта ракеты «Восток-1», но он не прозвучал, или тихо пролетел мимо ушей. Вообще очень сложно понять божественный язык, который больше убаюкивал своим удивительным журчанием, чем нёс смысловую нагрузку. Но, судя по тому, что ангел не собирался улетать, не вскакивал с места, хватая его за шкирку, а вопросительно смотрел на него, означало, что это было не просто журчание.
 Возможно, он огласил памятку новопреставленного, и теперь пытался отследить на лице претендента в иной мир следы только что полученных знаний, попутно ожидая вопросы по существу; или это было своеобразное обязательное анкетирование, так сказать, сверить данные для исключения ошибки – кто его знает! Переспрашивать было стыдно, но выходить из положения как то надо, чтобы не выглядеть полным профаном. Киреев попытался «натянуть» на лицо привычную начальственную доминанту для придания своей особе исключительной серьёзности, но, как выяснилось, даже ещё дышащие сталагмиты на это не способны. От бессилия, с трудом разжав челюсть, имея в виду всё, что угодно, он честно признался:
- Не знаю.
- Поверьте мне, - продолжал посланник - это так, потому как и Сенека писал: смерть не прекращает жизнь, а лишь прерывает её.
- Я готов, - ответил горемыка, плохо понимая, чего от него хотят, но если ангел пришёл за ним, то какие здесь могут быть вопросы. Тут каждая секунда бьёт по вискам, превращая голову в звенящий колокол во время богослужения, выражая, тем самым, духовную радость верующих. Не хватает хорального «Аллилуйя!» для собственного вознесения.
- К чему? – В голосе ангела не прозвучало любопытства, журчал прежний повествовательный тон.
- К другой противоположности, - в бессилье слетело с немеющих губ.
- Все мы готовы к ней в той, или иной степени, - философски умозаключил посланник, – Но каждому определён срок жизни. И я бы не советовал туда стремиться раньше этого срока.
- Почему? – от удивления Киреев перестал дышать – разве ангел пришёл не за ним, чтобы сиюминутно освободить от неимоверно тяжких страданий?
- Потому что стремление придаёт желанию такую силу, которая может привести к неизбежности, - был дан неторопливый, обстоятельный ответ, словно и не было рядом сидящего умирающего человека. - В нашем случае неизбежность – это вечная смерть. Ведь было же начало, когда из неживого появилось живое, так почему нельзя допустить обратное? Вас это не пугает?… Вы, извините, где будете употреблять?
- Чего? –  кажется выдохнул Киреев, но, возможно, на его, практически, не живом лице манекена мелькнула тень удивления, что было достаточно собеседнику для продолжения диалога.
- Спиртное, - буднично, по родному, напомнил ангел о наличии бутылки, - у меня и стаканчики есть.
Он ловко выставил на скамейку два маленьких пластмассовых стаканчика, и потянулся к бутылке, пальцы её хозяина разжались.
- Так вот, - вновь бесстрастно зажурчал ангел, хотя в его действиях проявилась оживлённость: он мгновенно откупорил бутылку, ровненько наполнил стаканчики, спрятал початую тару во внутренний карман куртки, или во что-то похожее на неё, и буднично провозгласил тост: - Давайте быстро, не афишируя, за наши мятущиеся души.
Последние буквы утонули в глотке. После секундного колебания, словно решаясь на подвиг, Киреев последовал за ним. Едва допил, как под носом появилась вторая норма со словами:
- Это – вдогонку.
Единым махом они «опрокинули» посуду, и пока Киреев занюхивал сивушный запах рукавом мокрого пальто, чтобы приглушить откат, ангел развернул на скамейке небольшой свёрток с двумя кусочками ржаного хлеба, посыпал их щепоткой соли, и протянул товарищу один их них. Тот принял, и с удовольствием откусил. Волна если не блаженства, то - лёгкого удовлетворения полилась по телу, согревая, вытесняя дрожь. Первая свободная от навязчивой идеи мысль стала формулироваться в его голове о том, что какой-то странный этот ангел, говорит умно, но путано: то у него – противоположности, то – неизбежность, а почему он не упомянул о божественном промысле в создании человека? Значит, не всё идеально в небесной канцелярии. Этот, наверное, злоупотребляет, водка, она ж и умному мозги затуманит! «Хотя вот мне - прояснила. Может быть, у меня мозгов нет, все съели эти метастазы, и туманиться нечему! А чем же я думаю? Нервами? Сейчас бы для прояснения по третьей».
На то он и ангел, чтобы читать чужие мысли - тут же поднёс стаканчик, и они мгновенно «вздрогнули».

- Так вот, - опять ожил ручеёк – умеют же ангелы влезть в душу! – Я повторю свой вопрос: вас это не пугает?
 - Не пугает, - смело отозвался хмелеющий Киреев, игнорируя всякий смысл, ему хорошело, и напрягаться, чтобы вникнуть в философские премудрости, когда балансируешь между жизнью и смертью, пока не хотелось.
- А должно! – Голос собеседника дрогнул, в нём прозвучала настойчивость. – Потому как вы не имеете права лишать жизни своих потомков.
- Позвольте, - обмер Киреев. – Я не убийца, своих потомков люблю, и не собираюсь лишать их  жизни, я хотел лишить только…
Он запнулся, не стал первому встречному, пусть даже божьему созданию, озвучивать чьё существование пытался только что прекратить, хотя, тот и так всё знает, может быть, был свидетелем сцены его вхождения в воды и позорного бегства из них.
- Я говорю не о прямых потомках, - прозвучало с прежней настойчивостью и даже назидательностью, - а о тех, которым достанутся души живущих ныне людей. Но вследствие возможной неизбежности, они их  не получат. Вам не жалко, что они не родятся?
- Жалко, - повторил фразу вконец запутавшийся Киреев, оно и понятно: трудно разговаривать со слугами бога – не по рангу! И с грустью добавил: – Очень жалко. Мне всех жалко, и себя жалко.
- Жалеть себя – не очень великое дело, - отозвался собеседник, - но суть не в этом.
- А в чём суть? – Сбитый с толку,  словно двоечник на уроке математики, спросил страдалец. Он чувствовал неловкость за свою ущербность, поэтому собрал волю в кулак, поднял брови, выпрямил лоб для большей усвояемости  поступающей информации, и вперил глаза в посланника.
- Суть в том, - продолжил тот, - что если всех жалко, то не надо никому причинять вреда, в том числе и себе. Вы посмотрите вокруг, - он развёл по сторонам руки. - Что мы видим?
- А что мы видим? – Тихо  отозвалось эхо.
- Мы видим оживающую природу, каждый росточек, каждая веточка стремиться к жизни! Всем нравиться жить! И не просто – жить, а всем хочется жить вечно! И не только жить вечно, а радовать собой других. Все хотят нравиться друг другу! Стремятся поразить своей красотой других. Вы следите за моей мыслью?
Тот неопределённо мотнул головой, рассказчику этого было вполне достаточно.
- Я акцентирую ваше внимание на то, что именно наш мир – мир творчества, не пройдёт и двух недель, как он начнёт заливаться многоцветьем, и станет удивительно прекрасен. А почему станет? Он всегда прекрасен… кстати, у нас закончилось, не хотите пивка с рыбкой? Правда, остался только лещ, но – приличный, или водочки повторим?
Киреев задумался. С одной стороны: водочки он много никогда не употреблял, а цель – срочно напиться до бессознательного состояния как бы отдалилась в связи с незаурядной беседой, смысл которой ему так и остался неизвестен, а вот если её продлить, наслаждаясь пивком с рыбкой, то и цель будет достигнута, и, может быть, в конце концов, он поймёт, что от него хотят! Всё равно жить ещё два дня, судя по тому, что ангел не торопиться завершать земную командировку.
 Он протянул деньги, понимая, что ангелу командировочные скорее всего не выдали, и, в ожидании продолжения банкета, принялся сворачивать на бок одеревеневшую шею для лучшего обозрения природы, но как только это ему удалось, вновь узрел вездесущего ангела. Тот с серьёзным выражением лица ставил на скамейку большую тряпичную «авоську» с двумя двухлитровыми пластмассовыми бутылками  пива, затем опустился на прежнее место.
- Я стаканчики пивные взял, - деловито сообщил он, наполняя их пенящимся эликсиром, затем вытащил не иначе как из рукавов, два крупных леща, и жестом пригласил к пиршеству, добавив: - Да, не иссякнет божья благодать. Будем наслаждаться.
- Будем, - добавился слабый голос к форуму.
Соблюдая конспиративность, они принялись за дело.

- На чём я остановился? – Увлечённо очищая рыбину после небольшой насыщенной работой паузы, спросил ангел.
- На этой… на красоте, - едва вспомнил последнюю фразу собеседника напарник, и удивился, что тот за несколько  минут отсутствия начисто забыл тему разговора. «Совсем плох, то ли склероз одолел не ко времени, то ли ветер в голове, или действительно алкоголь влияет».
 - Точно, – обсасывая леща, и запивая его пивом отозвался ангел. - А вы знаете, что по этому поводу говорил Платон? Что лучший мир – тот, и настоящее благо, красоту, справедливость человек познаёт именно там! Я с ним категорически не согласен! И  по очень понятной причине.
- По какой? – спросил отяжелевший Киреев, изо всех сил пытавшийся держать нить разговора.
- Представьте, у вас родились дети…
 - Позвольте, - чтобы не путаться сразу возразил оппонент. – У меня дети взрослые.
- Понятное дело, но когда они родились, какими они были?
- Маленькими.
- Правильно! И что они понимали? По Платону, они должны знать всё, ведь их души только что прилетели от туда! Что они могли рассказать о плохом, хорошем, добре, красоте?..
- Ничего, - обрадованный, что ещё не выпал из темы, воскликнул Киреев. – Они даже разгов… разговаривать не умели.
- Совершенно верно, - в голосе рассказчика прозвучали нотки некого удовлетворения начинающимся взаимопониманием. - Попади в волчью стаю - так и остались бы Маугли, и бегали на четвереньках!.. Здесь они познают всё! Люди воспитывают людей! И помогает им в этом - природа-матушка, она даёт красоту, а люди её приумножают. Так что, лучший мир - здесь! И поэтому всем, кому выпало счастье родиться на этой земле, необходимо жить как можно дольше, свободно и легко, наслаждаться этой жизнью, независимо от того,  на каком уровне социального положения затормозит их судьба, или сами захотят существовать.
«Вот это да! – восхитился Киреев, услышав такое богохульство от официального лица. – Ничего не боится! Как же он будет оправдываться перед своим начальством? На что уж я грешник, но таких речей не веду – смиренен, на всякий случай!».
И тут же не преминул напомнить ангелу о его родных пенатах:
-  А как же небесная красота? Навряд ли она хуже нашей?
- Везде она присутствует, - философски заметил тот. - Только её надо видеть. Помните, что сказал Экзюпери словами маленького принца: «На твоей планете люди выращивают в одном саду пять тысяч роз, и не находят того, что ищут…». А для того, чтобы видеть красоту, Заболоцкий дал гениальный совет: «Душа обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь!..». Душу надо воспитывать, как малое дитя, вот, что я вам скажу!

- А если не осталось времени воспитывать? – Осторожно спросил Киреев после длинной паузы.
- Совсем? – бесстрастно прозвучал вопрос.
- Совсем, - тихим эхом отозвалось с другого конца скамейки, с некоторой надеждой услышать уникальный ответ.
- Тогда надо идти в церковь каяться, потом причаститься Тела и Крови Христовых, говорят - помогает.
От удивления Киреев раскрыл рот: как это - говорят? Может быть, ему послышалось?  Или кто-то из прохожих бросил реплику, болтая о своём? Он даже усомнился – ангел ли перед ним, ведь тот даже не провалился сквозь землю после своих слов? Или это предвечерний ветерок надул лишнее на барабанные перепонки?
Божье создание, видя на лице товарища замешательство, по-своему понял его причину, и решил пояснить сказанное:
- Мир сложный и неоднозначный: и – здесь, и – там. Чтобы попасть в приличное общество после смерти, советую здесь влиться в светлый, огромный эгрегор. В славянском мире – это намоленная миллионами верующих христианская религия, не будем вспоминать каким жестоким образом насаждённая на Руси, и что она сделала со свободолюбивым вольным народом, с детьми солнца, никогда не знающими рабства, как, впрочем, и с Европой, где инквизиция погрузила её на столетия во мрак. Что там говорить, Европа шестнадцать веков не ходила в бани – грех!
Есть, альтернатива: вспомнить прежних, не менее сильных в энергетическом плане богов, с которыми люди жили тысячелетия, с которыми объединились в народ, но которых  затем предали, правда, не по своей воле, и забыли. Я только против воинствующего скандинавского Перуна, требовавшего человеческих жертвоприношений, которому ещё ранее христианства на целое десятилетие тот же князь Владимир отдал первенство, хотя в народе самым почитаемым был бог домашнего скота Велес. Понятно, что выбирал религию для объединения нации и утверждения своего безусловного лидерства, от того и соблазнился величием, красотой и богатством божьих храмов Царьграда, золотом и серебром иконостасов, пронизывающим пением хора – это вам не деревянному истукану молиться на полянке! Вот оно - безусловное величие, почести, уважение и смирение подданных!
Есть другие религии, Буддизм, например, где человек сам себе бог, но эта религия не для людей, обуянных страстями и желаниями, коими являются практические все – иначе, зачем материализоваться, если не услаждать своё тело удобствами и не брать от жизни если не всё, то многое, в рамках законодательства.
Я бы лично советовал остановиться всё же на христианстве, хоть она и превратила уверовавших в рабов бога, - традиция. Все  ваши умершие родственники, как я полагаю, были христианами, и теперь именно кто-то из них является вашим непосредственным ангелом-хранителем, если при их жизни вы им всем не сильно напакостили, - чужие люди только издали могут посочувствовать, пусть даже бывшие соседи, с которыми каждый день здоровались за руку, или сидели вечерком на лавочке. Поэтому надо чаще вспоминать родных добрым словом, не забывать, просить у них прощенья, и, конечно, помощи в своих делах, и если при жизни они были не очень велики в возможностях, то в лотерею миллион не помогут выиграть, но от случайной смерти уберегут, с радостью дадут совет, чтобы вы выполнили своё предназначение, другое дело: услышите вы это, или нет. Поверьте, жить с ангелами легче.  Во всяком случае, надо верить, что это именно так, и, возможно, всё будет хорошо. Да, когда будете просите помощь, надо потом их поблагодарить, и отпустить, чтобы они не ходили за вами толпами.

Мерная речь ангела, не меняясь в тональностях, непринуждённо журчала в паузах сладостного пиршества, которым он был так поглощён, что, казалось, не обращал внимания слушает его собеседник, или нет, словно спустился с небес попить пива, сейчас надуется, и – домой. Видать, там – сухой закон, а частые командировки в наш мир совратили некоторых с истинного пути, искусили  вредными привычками. Хотя с другой стороны, какие они вредные, если от них стало приятнее существовать. Но им-то нельзя в таком количестве, это уже далеко не причастие. Это уже…
Киреев запнулся, подбирая нужные необидные слова, затем закончил фразой из далёкого прошлого, когда он служил срочную: «Нарушение Устава!». И сомнения полились: почему прислали не златоглавого, почему явился не родственник, - чем они так заняты, что не соизволили отлучиться от своих дел на часок!   Прислали какого-то… мягко говоря, самого неопрятного, во всём сомневающегося, и, как будто, не в себе. Вот, как за кружку держится, - не оторвёшь! Хотя, с другой стороны, сам просил праздношатающегося, вот он и шатается».
       Ангел, между тем продолжал в промежутках между пивом и обсасыванием леща, чем вводил Киреева в неописуемое смятение:
 - Если вас интересует, как служится причастие, так это просто: на счёт исповеди, думаю, всё понятно, только дети до семи лет допускаются к причастию без неё, а вот само оно – процесс длительный, к нему необходимо готовиться. Прежде всего – попросить прощения у всех, кого даже ненароком мог обидеть. Потом желательно попоститься и духовно, молитвенно настроиться на причащение, как великой радости соединения с Христом. И только после этого появится надежда на то, что рай для вас откроит свои врата.
Это было сказано таким тоном, словно речь шла о калитке со сломанными штакетниками в деревянном заборе в сельский клуб. Киреев обмер, перестала бить мелкая дрожь, он даже забыл дышать – как можно так небрежно говорить о святом, а ему самому смиренно слушать! С этим ангелом у ворот царства можно получить такой отворот, в виде пинка, что далее придётся существовать в постоянном свободном полёте! Без всякой надежды на реинкарнацию, так как не будешь числиться ни в одной организации.
Ссориться и выяснять отношения было страшно - как бы не вышло хуже; уйти, - конечно можно, но до квартиры он сейчас не дойдёт, даже не встанет самостоятельно! Остаётся одно: как-то перехватывать инициативу, не поддаваясь ни на какие провокации, осторожно уводить тему в сторону.
 С выдохом, как можно спокойнее он продолжил беседу:
-  Но для этого нужно уверовать? А я, как жители таёжной деревни Кедровка Шишкова, которые могли «рассказывать про попов и духовных скверные побасенки и ходить к ним на исповедь, бояться встретиться с попом и тащить его на полосу, чтоб бог дал дождя». Когда Фома отказался поверить свидетельствам своих друзей о явлении воскресшего Господа, Он сам пришёл к нему. Но ко мне Он не придёт.
- Я так скажу, если много грехов, то лучше сходить в храм, на кухне очисться может не получится. Дело в том, что… - Кирееву показалось, что он даже хихикнул от удачной мысли, - попытаются очистить вас от грехов в любом случае, но у чертей это будет несколько жарковато.
- Не знаю… - после длительной паузы ожил Киреев, - Времени осталось мало.
- Дело в том, - буднично продолжил ангел, – что если вы, извините, плюнули на себя, то подумайте о счастливчике, которому достанется ваша душа. Если она, извините, будет, не дай бог, сволочная, с негативным грузом, то представляете, какая у него сложится судьба?

Киреева известие ошарашило: он даже предположить не мог, что после смерти, его душа будет принадлежать другому человеку, что он не единоличный её хозяин, и не имеет права распоряжаться ею так, как взбредёт в голову,  потому что дана только во временное пользование. И, тем более, осквернять её неблаговидными поступками!
Возможно, в своё время, ею владел герцог Лотарингский, участвовавший в первом крестовом походе на Византию против сельджуков, или Гуго де Пейн, основатель ордена Тамплиеров! Не исключено, что это был английский моряк, вдрыск напивавшийся в портах, и устраивавший дебоши.
А как на счёт японской гейши? Бред! Хотя, что-то бабское в нём имеется определённо, во всяком случае, мужество растворилось в меркантильности, а чувств ненависти и беспощадности, что испытывали рыцари к иноверцам  он не испытывал даже к тараканам, кои иногда наведывались в гости – боже упаси! Он мирный человек, и,  скорее всего, бывшие владельцы души были ремесленниками,  потому как есть у них одно объединяющее отличие – это тяга к творчеству.

« А что во мне есть – моё? – Подумал Киреев. – Гены – от родителей, душа – от прежних владельцев, мозги вправляли все кому не лень, остаётся – брюхо, единственно нажитое в этом мире достоинство! Да, ещё – дети – но это произведено инстинктами, вперемешку с «химией», которая называется любовью. Есть ещё ученики, в основном - бездарные, потому как за пять лет учёбы с листа практически никто из них не «читал», разве что теперь могут отличить Генделя от Гоголя…».
Он не закончил мысль, всемогущий Морфей принял его в свои объятья.

Часть 3. Спасение во грехе.

                «Она, умея вздохом сострадать,
                Ко мне склонила взор неизреченный,
                Как на дитя в бреду – взирает мать»
                Данте Алигьери Божественная комедия», «Рай», песнь первая.

- Гражданин, - раздался рядом с Киреевым суровый голос. – Гражданин, вы меня слышите?
Он игнорировал раздражитель – мало ли к кому обращаются! На планете семь миллиардов жителей! Если на каждый голос поворачивать голову – отвинтится!
Его тронули за плечо, и слегка потрясли. «Вот, сволочи!», – подумал он, и перед тем, как с усилием воли разомкнуть глаза, вслух возмутился: - Какая наглость!
И в самом деле: тело лежит не поперёк тротуара, чтобы об него все кому не лень спотыкались, и трясли, как грушу, а аккуратно на лавочке, никому не мешая, если кто захочет сесть – пожалуйста, он подвинется.
- Гражданин, просыпайтесь, - не унимался голос, его вновь стали трясти.
- Вы что делаете, изверги! – Закричал Киреев, с трудом поднимая голову и открывая глаза. В мелькающих кадрах собственного зрения в предвечернем пространстве показались двое полицейских, один из них склонился над ним. До конца  не поверив собственным глазам, он на всякий случай вежливо поинтересовался, при этом сильно икнув:
 – Вы ко мне?
Затем зажмурился, чтобы собрать волю в кулак, сосредоточиться, и при новой попытке вхождения в мир света, наверняка определить есть ли кто перед ним и в каком количестве, ведь в надвигающемся сумраке могли произойти всяческие метаморфозы, вплоть до миража.
Но сосредоточиться не дали: резко тряхнули за плечо. Глаза открылись сами, обнаружив прежнюю картину - полицейские даже не думали растворяться, значит были  во плоти. Зашептала интуиция: «Не раскрывай рта, а то пришьют статью за мелкое хулиганство и сквернословие». Он крепче сомкнул и без того сжатые зубы.
- Очнулся? – спросил ближний полицейский. – Документы есть?
- Му-у, - смиренно отозвался Киреев, и как законопослушный гражданин полез в карман пиджака. Это было сложно: сначала надо было расстегнуть пару пуговиц пальто, затем пиджака, затем нащупать злополучную прорезь  внутреннего кармана –  и всё это практически без рук задубевшими пальцами под суровыми воронеными дулами вместо глаз, взведённых  до предела полицейских.  Наконец, ему это удалось,  он вытащил подмоченную книжицу, и протянул сержанту. Тот брезгливо взял её в руки и, не разворачивая, сакраментально произнёс:
- За порчу паспорта следует административное взыскание, можно даже получить условный срок.
- Му, - кивком согласился на возмездие обвиняемый.
- Согласен? – Напирал сержант. – Зачем испортил паспорт?
На глупые вопросы отвечать не хотелось, всё одно – один конец, тем более что челюсть смёрзлась и, как бы он не был красноречив, выходило только жалобное мычание мифического зверя. Голова, как у младенца,  завалилась на бок, от чего всё виденное скособочилось, как в романе Кристофера Приста «Опрокинутый мир».
Сержанту молчание не понравилось, он грубовато продолжил допрос:
- Когда я спрашиваю, надо отвечать! Понятно? Где живёте?
- Я разве ещё живу? – Честно удивился Киреев, потому как жизнь подразумевала под собой комфортность и даже удовольствие, а в данной ситуации мечталось хотя бы о сносном существовании.
- Да, он пьяный в стельку, - возмутился второй полицейский. – Забираем его для выяснения личности, паспорт испорченный.
- А донесём до машины? – Засомневался сержант, и с презрением добавил: - Как надоело таскать этот мусор!

- Это не я мусор, - еле слышно мычал задержанный, пока полицейские тащили его под руки к машине. Скукоженного, не впопад перебирающего ногами, со стоном переносящего боль. Было такое ощущение, что дорога эта вела не иначе, как на Голгофу, но не та, по которой сын божий Христос восходил на смертный одр ради торжества царства небесного на земле, а какая-то позорно противоположная. Однако, финал предвиделся тот же – не премировать же его за этот проступок: разложился, понимаешь ли пьяный на скамейке у всех на глазах, мокрый: то ли ещё не просох после купания, то ли от собственного недержания! Стыдоба! Теперь неизвестно, доведётся ли погулять по райским кущам? Во всяком случае, проснувшаяся вместе с ним совесть по этому поводу корчила ехидные гримасы, - глупая! Гореть-то придётся вместе! Лучше бы спала, а не грызла!
Он загрустил, и даже пытался остановиться с намёком на то, что примет смерть прямо здесь, - хватит издеваться над человеком, тащить неведомо куда! Но два качка в униформе, честно исполняющие долг по защите окружающей среды от элементов, даже не сбавили шаг. «Настоящие воины! – оценил их возможности Киреев. – Раньше такие ходили на мамонтов! Ну, что же, пусть тащат, может быть, согреюсь перед смертью».
 Нижние конечности онемели, скорее всего, отвалились, и  давно потерялись. В голове, словно отвинтившийся шуруп болталась последняя мысль: «Почему он марширует по земле, а не сидит на облаке, свесив ноги! Где этот ангел, который сначала напоил, а потом сбежал! Вдруг, сейчас от напряжения треснет голова, а вопрос: из какого ведомства ждать посланника остаётся открытым. И что теперь делать? Напрягаться и думать, как себя спасать? Самое время, – жизни не хватило, чтобы это сделать! Удивительно, ничего не меняется на Руси, все проблемы решаются после того, как клюнет петух!
 Петух – клюнул! Черти, поди, примеряют, сколько кубов дров уйдёт на довольно упитанного маломерка. К слову сказать, свою работу они делают скверно. Столько брака возвращают на Землю, что опасно ходить вечерами по улицам! Скорее всего, это следствие коррупции, раз такой недогляд, - и там её развели! Это его, простодушного интеллигента, черти прокипятят до дыр, а кто-то будет в сторонке попивать прохладительные напитки и, при этом, насмехаться. А, вернее всего, вообще не станут томиться в варочном цехе, умчатся в бесконечное, развлекательное межзвёздное турне до очередной реинкарнации.

Ну, и чёрт с ними, ему бы как-то самому избежать джакузи с подогревом. Интересно, в какой круг ада он может попасть по версии Данте? Конечно не в девятый, - самый жаркий, там только предатели. Может быть в третий, вместе с обжорами и гурманами, - но не такой он и гурман, что жена сварит, то он и ел. Христиании, не убийца, не лжец, не участвовал, не привлекался, а жил ли вообще? Откуда тогда дети? Да, ещё и постели не проявлял излишний пыл, наверное зря, хотя это и грех, почему то. Кажется, он не проходит ни по одной статье. Тогда только в рай? И, для закрепления этой темы почитать молитвы, замолить возможные грехи!
 Это можно, но для начала нужно вспомнить хотя бы один грех и выучить одну молитву, и чем быстрее, тем лучше, - того и гляди, набегут мохнатые с рожками, и начнут играть в догонялки».

Киреев напрягся, заглянул в свою память, и ужаснулся пустоте! Как будто, и правда не жил! «Ау! – после короткого шока позвал он народ. – Куда  попрятались? Испугались, что всех заложу, когда предстану перед Всевышним? Успокойтесь, своих - не сдаю, решаю чисто личные проблемы. Очень прошу всех, кто имеет ко мне претензии, смело, без всяких обратных последствий высказать их прямо мне в лицо – только без плевков, пожалуйста, я решил перед каждым извиниться, затем мы мирно, не надолго расстанемся».
В ответ громко прозвучала тишина. От неожиданности Киреев растерялся, - такого неуважения к своей персоне он не мог себе представить, если нет претензий, могли бы просто выйти и поздороваться, поинтересоваться, как у него протекает жизнь, как дети в столице, здоровые ли…
«Бегут на встречу, аж спотыкаются! – с некоторой нервозностью и обидой произнёс он. - Придётся  каждого вылавливать по одному с самого начала своей жизни.
Киреев тяжко вздохнул, собрал волю в кулак, и уставился во внутреннюю пустоту в поисках начала. Со стороны, а, может быть, это была его собственная мысль, робко прозвучало слово «роддом».
«Что я там мог натворить? – удивлению не было предела. - Нянечке в ладошки зафонтанировать, когда пеленала, думаю, она не особенно обиделась. А что далее? Детсад, школа, студенческие годы, - там я был паинькой, на пакости не хватало ни времени, ни ума, даже материться не научился, - чему очень рад, всё-таки - интеллигент. Кого же мне искать?».
Перед внутренним взором по-прежнему простирался мрак, как на картине  Малевича: «Чёрный квадрат», всеобъемлющий, угнетающий, словно ночное небо в пасмурную погоду. «Сейчас бы током стукнуло, - мелькнула в голове едкая мысль, - быстро бы всех вспомнил!». Его однажды хорошо зацепило, когда, стоя на табурете, он менял лампочку в люстре на кухне, тогда перед глазами пронеслась вся жизнь, покуда долетел до пола, вспомнил поимённо всех, кого знал, с датами рождения, а умерших - смерти, всю школьную программу: от «Муму И.С. Тургенева, до Джомолунгмы и тригонометрических функций, даже заглянул в будущее, восхитился им и - забыл.
От перенапряжения во мраке вспыхнула и замерцала маленькая звёздочка, он вцепился в неё внутренним зрением, пытаясь приблизить, она поддалась, сдвинулась с места, затем, разгоняясь, помчалась ему на встречу, увеличиваясь в размерах, заливая всё пространство молочным светом. Свет оказался густым туманом, сказочным, как в известном мультике Норштейна, здесь не только кого найти, самому бы не пропасть.  Но туман стал рассеиваться, замелькали едва заметные тени, и вдруг, словно вынырнув из облаков, он чётко увидел родительский дом, где прошли его детство и юность, одноэтажный, деревянный пятистенник, с деревянным штакетником по периметру, огородом и садом.
Лето, середина дня, спелая вишня гроздьями темнеет в зелёной листве, ветки навалились на забор, наливаются сладостью яблоки, двор в цветах, но самые красивые - это розы, от прекраснейших красных «Баркароле», «Осирии», до разноцветных чайно-гибридных сортов … Из живого – только бегающая за забором соседская безродная, бестолковая собака Манька, в бешенстве бросающаяся на всё, что двигалось, то ли трусливая была и пугалась всяких шорохов, то ли голодная, и честно отрабатывала свой кусок хлеба, но сдохла она довольно быстро от такой нервной работы. 
 В соседнем дворе появился её хозяин: дядя Юра, средних лет, высокий, поджарый. Явился один, жена, наверное, на кухне, а две девочки сидят дома у телевизора – добрейшей души человек, сварщик шестого разряда, всю жизнь до самой пенсии проработавший на стройках. Как-то сварил ещё сопливому Кирееву пистолет из наборных стальных пластин – тяжеленный, и хотя в детских руках уже появлялась силёнка, поднимать его пришлось двумя руками, целиться уже не было сил. Через пару дней, измотав вконец руки, наставив им себе синяков, постоянно роняя, Киреев положил подарок на вечное хранение в сундук в сарае, тем более, что в нём отсутствовал курок – дядя Юра, видно торопился, и забыл его приварить, поэтому пистолет не стрелял.
Царство ему небесное. А чего приходил – то? Ничего не сказал, ничего не просил, так, поглазели друг на друга, и – разошлись. Может ему на том свете холодно, или жарко? Уж, перед ним он точно не виноват, хотя желание насадить его аккордеон на штакетник по молодости иногда искушало. Дело в том, что у дяди Юры абсолютно отсутствовали слух, и чувство ритма, но музыку он любил как воздух. Платно на дому выучился играть на аккордеоне, и по каждому поводу, а то и под настроение, которое у него случалось практически каждый день, приходя с работы, самозабвенно начинал растягивать меха, распевая, как ему казалось, русские народные и эстрадные популярные песни. Ноты выучивал  идеально, но выдерживать их длительность оказалась ему не под силу, песни под такой аккомпанемент звучали как призыв одинокого койота к всеобщему братанию. Даже в компании близких людей, где он себя чувствовал душой, братания, то есть – подпевания не случалось по причине невозможности повторить такую аранжировку с неожиданными синкопами, за которыми следовали резкое allegro. И хотя в его хаотичном наборе звуков трудно было угадать мелодию, он уверенно накладывал слова на звучащие ноты аккордеона, и умолкали они на удивление одновременно. Как я терпел эти концерты с моим абсолютным слухом? О, детство и юность, они – снисходительны! Надо его обязательно помянуть.
А вот и мать выглядывает сквозь тюлевые шторки кухонного окна. Как солнышко. Царство ей небесное, - одной вырастить двоих детей это подвиг! Мы с сестрой всегда были сыты, одеты, обуты, и мороженое ели, и колбасу. Отца я никогда не видел, она сама ушла от него, можно сказать, - в никуда с двумя детьми на руках, но, зная непримиримый  характер матери, я его в этом не виню. Тем более, что родной её брат, мой дядя - Иван, очень хорошо о нём отзывался:  «Нормальный, - говорит, - мужик, писал картины здорово, дар имел художника, хотя работал слесарем. Уж не помню где».
В том, что они разошлись – остаётся только сожалеть, тяжело расти парню без отца.
А эта фотография с матерью до сих пор хранится в старом семейном альбоме. Он сам фотографировал её со двора подаренным  дядей фотоаппаратом ФЭД -5. С тех пор она улыбается ему своей широкой улыбкой, и это тепло согревало сердце всю жизнь.
Дядя жил с женой в Уфе, приезжали они в гости раза два, когда он учился, ежегодно стали наведываться после того, как мамин молодняк  вырос, отучился и встал на ноги, а до этого они напоминали друг другу о себе лишь поздравительными открытками. Киреев никогда не задумывался: правильно ли это, что бывший военный матрос черноморского флота, участник войны, затем всю жизнь проработавший машинистом на электричке в столице Башкирии, ни разу не подумал: как там сестрёнка с двумя детьми поначалу на частной квартире бьётся, как рыба об лёд, чтобы поднять их на ноги? Неужто, не дрогнуло жалостью сердце? А своих детей у них не было.
Наезжали они осенью копать картошку, это был, наверное, повод развеяться, отвлечься от пенсионного прозябания. По завершению земляных работ, изрядно поддав, дядя подсовывал Кирееву с сестрой рублей 20-30, утаённых от супруги, которые немедленно уплывали c их восторженных глаз в кошелёк матери — как ей казалось, она лучше знала на что их тратить, в чём дети сомневались, хотя и без них ходили в кино, ели конфеты в обе щёки.
Всегда серьёзный, не разговорчивый, дядя иногда срывался: напивался, становился неуправляемым, скандальным, что-то доказывал, например: что  на баяне Киреев играет ужасно. И год тренировки прошёл бездарно. А то наклонится ко мне, и полушепотом сообщит,  что детей он может делать не хуже всякого многодетного папаши. Позже я понял, на что он намекал, только догадывалась ли об этом супруга — милая хохлушка, ставшая нянькой великовозрастного дитя?
Как-то выдал военную тайну гибели флагмана черноморской эскадры линкора «Новороссийск» с полной командой, а это - более шестисот матросов, и полушёпотом добавил, что без шпионов там не обошлось!
Срывы заканчивались на следующий день, на трезвую голову, он брал себя в руки, тем более, что разгуляться как следует ему не давали: не ходили перед ним на цырлах, сопли не вытирали, капризам не потакали, другими словами возникала ответная стена упрямства. Настучавшись в неё лбом, он успокаивался, возвращая лаву разнузданных  страстей обратно в жерло, становился покладистым, спокойным, обязательным, без проблем контролировал себя, особенно на работе.

«И что же получается, - подумал Киреев, - что близким родственникам я ничем не насолил, да, и остальным навряд ли по складу характера, во всяком случае, не на столько, чтобы черти грезили по мне, и при первом удобном случае  тащили в свою компанию, - не более чем средний статистический смертный нашей планеты. Если таких брать – значит брать всех, а на всех чанов не хватит! Кто же останется в раю? Раз, два – и обчёлся! Они ж там друг друга не найдут, поговорить будет не с кем! Для русского человека это хуже одиночной камеры!
Тем более, что основная масса людей – работящий, умелый живой народ - созидатель, он там за облаками такую красоту отстроит, краше чем все чудеса на нашей планете с храмами, музеями, дворцами, и так далее... Не без матюгов, конечно, когда будет рвать животы, не по злобе каруселить языком, а только для связки слов, и выражения эмоционального подъёма, а, заодно, и перекрестятся.
Так что, надо полагаться на здравомыслие распределителя, надежда ещё теплится, не отдала преждевременно концы, а если взять сегодняшний случай, так и эта заноза пустяковая, не стоит того, чтобы хорошего человека отлучать от рая, подумаешь - мужик напился! Русский мужик! Эка невидаль!..».
«Зато сразу как свинья!»,  – поддела его совесть.
«Проснулась? Лучше молчи, без тебя тошно! - надавил на неё Киреев. – Двоих в голове я не выдержу».
«Тошно – это хорошо, - издевалась та, - закон кармы – каждый должен получить по заслугам».
«Ой, не надо пугать! Все только и говорят о возмездии, а за что, собственно? Напился, потому что причина веская, травмирующая психику».
«Алкаши всегда находят причину, чтобы напиться», - не унималась она.
«А ты как думала! - Возмутился он. – У всех, кто напиваются как свиньи, есть уважительные причины! Но я лично это сделал только один раз… кажется… неужели бог не простит один единственный проступок? К тому же я искренне в этом раскаиваюсь! Раскаиваюсь?».
- Раскаиваюсь, - вслух подтвердил Киреев. – Пить окончательно бросаю!
- Давно пора, - жёстко прозвенело у него над ухом.
«Я вообще не пью, - огрызнулся он про себя – вслух-то нельзя, надо исправляться во всех отношениях, быть терпимее. Да, и черти могут услышать и набежать, это только ангелы мысли читают, а натиску чертей ему сейчас не устоять, совратят, поганцы, на какую-нибудь непотребность, а бороться с их происками нет никаких сил.
Вообще, надо заняться самоочищением, чтобы хоть чуть-чуть к Нему приблизиться! Уж тогда не будет стыдно за свою головную боль, потому как сейчас она раскалывается с похмелья.
И ещё надо срочно полюбить всё человечество, несмотря на то, что среди них есть такие экземпляры, которых сам бы и прибил. Удивительно,  как Он не плюнул в лицо римскому префекту Иудеи Понтию Пилату после приговора, сколько же в Нём любви и всепрощения! Я бы не сдержался, вот так вот по-русски с размаха и задвинул бы, куда достал, пусть потом распяли,  собратья Христа – плотники, коваными гвоздями, выдержал бы! Интересно, правда выдержал?
А почему нет? Русский мужик не такое выдерживал! Я вообще подозреваю, что Христос был наших кровей, потому как нет на свете более терпеливого, выносливого народа, для нас положить жизнь на плаху ради идеи – честь.
 Боже, как мне всё это вытерпеть! Дай крепости в ногах, чтобы если даже треснет пополам голова, с честью донести половинки куда следует!
И, всё-таки жалко, что после такой боли не наступит очищение от грехов, если б это случилось, я бы не возопил, как Христос в последний миг: «Отче, почему ты меня оставил?».
Но со мной такое никогда не случится, кому я сдался, чтобы со мной возились, как с Ним? Насолить никому не успел, великой идеи нет - простой смертный! У меня и цели мелкие: вкусно поесть, попить, сходить на работу, за такие деяния пороть-то грех, тем более –  распинать! Правда, после смерти не споют всем миром «Аллилуйя», так, всплачут родные, погрустят немного соседи со знакомыми – и всё.
А, может быть, мне и этого хватит – чего замахиваться на роскошь, когда за душой грош, в конце концов: что нажил, то и получил.
 Но всё равно хочется на смертном одре услышать «Плач священный, придите, воспоим Христу» И. С. Баха, «Страсти по Матфею». Божественное пение хора, ласкающее душу «Аллилуйя», а как тенора «доводят» тему!».
- Боже, - превозмогая боль, взвыл Киреев, - сотвори чудо!

 И тут же решительный женский голос оглушил округу, заставив всех вздрогнуть:
- Куда вы его тащите? 
- Куда надо, туда и тащим! Не мешайте, гражданка! – Ответил сержант со сталью в голосе.
- Как это не мешать? – Голос не поддался натиску правоохранительных сил. – Вы видите, ему совсем плохо. Он сейчас умрёт у вас на руках!
- Он пьяный в стельку, - пояснил второй полицейский.
- Какой пьяный, - возмущался неутомимый голос, - он глаза закатил, весь бледный, это – анафилактический шок, ему срочно нужна «скорая помощь».
Последняя фраза ввела полицейских в ступор. Бросить Киреева они – не посмели, чтобы лучше рассмотреть его состояние, так как кроме тротуарного асфальта под ногами выступал только бордюрный камень, а тащить обратно на скамейку, пусть десять шагов, карающие органы посчитали унизительным, так и замерли, с некоторым беспокойством вслушиваясь бьётся ли в теле арестанта сердце?
- А вы врач? – ожил наконец один из стражников.
- Да, я врач, - уверенно произнёс голос. – И за свои слова несу ответственность. Тем более, я его родственница,
- Близкая? – С некоторой надеждой поинтересовался сержант.
- Близкая, - громко огласил округу незнакомый Кирееву голос. – Если хотите меня проверить – пожалуйста: это – Киреев Анатолий Григорьевич, мой брат. Давайте его мне!

Услышав своё имя, Киреев прибодрился, поднял голову и широко открыл глаза в поисках сестры, которая, кстати, жила за границей, ещё молодой выйдя замуж за престарелого француза, - и чего это её потащило на родину, когда мать в Москве, Эйфелева башня опротивела? В этот момент началась передача тела, и всё вокруг завертелось в темпе бешеного рокенрола. В глазах замелькали картинки, в которых не только трудно было разглядеть женский образ, но и заметить хоть какой-нибудь предмет, принадлежащий этому миру, чтобы определить своё местонахождение в астрале. Общее самочувствие было на пределе терпимости. Он готов был кричать от боли, хотя, возможно, это и делал – откуда же тогда раздаётся это странное завывание! Тем временем, сестра осторожно подлезла под его правое плечо, и громко скомандовала:
- Держись за меня крепко! Шагом марш!

И Киреев пошёл. Как младенец, впервые вставший на ноги на радость маме. Устойчивость придавала женщина, но как он не старался разглядеть её, выворачивая на бок голову, перед глазами не было даже намёка на присутствие человека – может быть, он смотрел в другую сторону? Тогда Киреев спросил напрямик:
- Кто ты, женщина?
- Мария, - выдохнула она под тяжестью его тела.
- Ну, конечно, мог бы не спрашивать, - вслух подумал Киреев, потому как сестру звали Екатерина, и решил, не откладывая на потом,  благодарно прочитать ей молитву: - «Богородица дева, радуйся Благодатная Мария, Господь с Тобою…».
Слов дальше он не знал.

Часть 4. Мария.

                Пациент:
                - Доктор, это тоска без причины
                и душа в безысходной апатии –
                вероятно, болезнь века…
                …не приемлю мерзостей жизни –
                как учитель мой Шопенгауэр…
                Обострённая неудовлетворённость,
                самоанализа истязанье…
                Врач:
                - Соблюдайте режим: вволю спите,
                по утрам ходьба, приседанья;
                больше ешьте, пейте, купайтесь:
                ваш недуг от недоедания!
                Хосе Асунсьон Сильва. Колумбия. Болезнь века»

К своему стыду, Киреев не знал ни одной молитвы, хотя в детстве был крещён. Зато без запинки мог рассказать военную присягу - он служил срочную в военном оркестре. Легко мог перечислить Апрельские тезисы Владимира Ильича – это был его любимый вопрос кандидатам в члены КПСС на заседаниях комиссии по приёме их в партию,  многое знал о двадцатом съезде компартии, потому как состоял в ней двадцать два года, и несколько лет возглавлял первичную организацию в своей музыкальной школе, до тех пор, пока первый президент РСФСР Б.Н.Ельцин своим Указом от 6 ноября 1991г. её не запретил. В общем, в голове его было достаточно много мусора, совершенно не пригодного для новой жизни, в которой ведущую роль стала играть не политика, а товарно-денежные отношения.

Рождалась эта новая жизнь в муках, как и положено при смене любой системной власти, в стране воцарился хаос, броуновское движение опьянённых духом монархической свободы людей расшатывало жизненный уклад  – эпоха перемен! Сложно жить в такой эпохе! При отсутствии  продуктов и товаров на полках магазинов, при отсутствии денег, потому как зарплату одинаково не платили всем, независимо от того: кто ходил на работу, или бездельничал дома.  А кушать хотелось всем, и каждый день!
Кирееву, не изменившему  своему малотекущему образу жизни, оставалось только надеялся на чудо, которое вправит престарелому Политбюро мозги на место, и оно возьмёт вожжи в свои твёрдые руки.
Чудо произошло, но не то, на которое он рассчитывал: после продолжительной раскачки, Россия потеряла все союзные республики, а сама «покатилась»  в противоположном направлении, от указанного волевой рукой Владимира Ильича пути в светлое будущее человечества.
От такого разворота, Киреева, свято верившего в незыблемость оплота социализма, хватил столбняк, в котором, кстати, он благополучно пребывал по сию пору, поэтому  едва сводит концы с концами, так сказать, от аванса - до получки.
Во всей этой истории, восхитило Киреева то обстоятельство, что впереди нового движения шли прежние партийно-комсомольские вожаки, - пророки-то оказались ложными! Ведь, не даром же было написано в третьей книге Царств 13 - глава:  «Верь только себе».
Как-то и у него от безысходности, держа однажды в руках протёртые до дыр штаны искрануло в голове: не дать ли ему стрекоча вдогонку за привычными вождями, но, пошарив в пустых карманах, понял, что для этого предприятия ему не хватает одного пустяка, который в главном труде экономического учения Маркса «Капитал», является средним связующим звеном в основополагающей формуле обогащения: «Товар, деньги, капитал». Озарение сразу погасло.

Между тем, темнело. «Отчего же они так долго идут? – подумалось Кирееву. Может быть, сразу в рай? Вот так вот, пешочком, с головной болью? Со своим телом? Может быть, тела уже нет?  Осталось на скамейке, или валяется позади них на тротуарном асфальте? А вместо него гуляет энергетическая субстанция?».
Киреев поднёс руку к глазам. Она не просвечивалась.
«Значит, - ещё живой, и они идут не в рай, - рассудил он. – А куда? На перевалочную базу? Где чаша весов?».

Он, кажется, взмок от своей догадки, в голове раздался сигнальный призыв трубы срочно замаливать грехи, и не военной присягой, а настоящей молитвой! Для этого необходимо немедленно вспомнить всю свою жизнь, найти в ней чёрные пятна и, как следует, покаяться – странно, что до сих пор она сама не вспоминалась, как положено перед кончиной, даже в этом надо прилагать усилие!
Но как он не тужился, жизнь упорно не вспоминалась, только ещё сильнее разболелась голова. Тогда Киреев попытался рассуждать логически. К примеру, сколько он наворовал? А чего воровать-то? Он не мэр, чтобы отпилить часть городского бюджета! Даже слесарю с завода можно принести гвоздики с винтиками, а ему – нечего, не будешь же отдирать баянные кнопочки от казённого имущества? Куда их потом дома привинчивать? Значит, в этой графе можно ставить жирный прочерк, хотя, в данном случае, от греха его, возможно, спасли обстоятельства – спасибо им!

А как дело обстоит с другим грехом – « Не убий»?
Тот факт, что он не тюрьме, - вдохновляет, но не раскрывает полной картины, потому как переколошматил за свою жизнь во множественном числе тараканов, комаров и мух. А они же живые! Только размером отличаются от людей! От некоторых даже сообразительностью!
Интересно, будет ли бог мстить за тараканов?
Но об этом Кирееву даже думать было противно, не то, что каяться. Что там ещё? Алчность?
Но как может развиться алчность на одной зарплате? Нонсенс! Ставим – минус.
Далее - гордость. Чем гордиться-то? Нет даже автомобильных прав, транспорт водил только в детстве в виде соседского велосипеда. Но если вместо дома засчитать полученную трёхкомнатную квартиру, вместо сына – внуков, то он заслужил иметь нормальную советскую гордость.
Далее: зависть, гнев, похоть…
 «Боже мой, - подумал Киреев, - я же нормальный мужик с минимальными запросами, какая там похоть! Всё, что было в моей жизни, мне хватало и вполне устраивало, а, значит, она - удалась. Не было никакого излишества, кроме как на ночь вкусно перекусить, но этот ритуал я совершал чисто в медицинских целях: чтобы крепко спать, поэтому, никогда не страдал бессонницей».

Опять не обнаружив грехов, Киреев ещё больше загрустил, ибо наитием понимал, что если ты человек, значит – грешен, ибо каждодневно услаждаешь и ублажаешь свою плоть – если ты не монах, конечно. Что же делать?
Надвигающаяся перспектива существовать в пекле его совсем не радовала, тут в погожий день, если температура перевалит за тридцать, изнываешь, а каково сидеть в кипящем котле!
Конечно, эти мысли были похожи на бред воспалённого воображения, но что поделаешь, если это и был самый настоящий бред воспалённого воображения. Возникшие в голове образы ада с грешниками и чертями вокруг котла заставили его вздрогнуть, ноги одеревенели.

- Ты что? -  Удивилась Мария. – Устал?
Киреев был уставший с того момента, как узнал свой диагноз. Признаваться же Марии в том, что с некоторых пор недолюбливает чертей (а всякое движение сулило горячую встречу с ними, хотя покой – тоже), он не решился, и многозначительно промолчал – чрезмерное откровение мало кому приносило пользу, а в его случае, он заслужил бы ещё один режущий ухо своей патологией диагноз.
- Знаю, больно, - сочувственно произнесла она, - хотя, только понаслышке, муж у меня не пил.
«Ещё бы! - подумал Киреев. – Святые люди: Мария и Иосиф! Такого сына воспитали! Слава богу, и у него дети не на улице квасом торгуют, все – медики, как и его благоверная».

Мария тяжело вздохнула и пожаловалась:
- Я тоже упарилась! Но идти надо, пока эти двое не увязались за нами.
- А, куда идти? – отбивая дрожь зубами от холода, поинтересовался Киреев. Местность перед ним открывалась только парой собственных полуботинок.
- Как куда? – Удивилась Мария. – Отведу тебя домой. У тебя дома кто есть?
- Только гуппи, - ответил он.
- И всё? – Прозвучало у него над ухом.
- Нет, - подумав, признался Киреев. – Муха проснулась. Большая, серая, жужжит, зараза и возмущает своими возможностями.

Киреев наморщил лоб - зачем он вспомнил о гуппи? Аквариум годами не попадался ему на глаза, так как стоит в комнате разлетевшихся по своим семьям дочерей. Ах, да, супруга уехала к старшей дочери на неделю в столицу,  и наказала ему их кормить. Можно и покормить,  чего не кинуть щепотку раз в день? Не грех и пропустить, как уже случалось неоднократно, они же, как святые - молчат. Голодные – молчат, рождаются - молчат, умирают – тоже воды в рот набрали, прямо, как многие россияне!
Он вообще не понимал, как можно существовать и размножаться в мизерном двадцатилитровом пространстве в количестве от пятнадцати, до двадцати особей – что образно соответствует камере предварительного заключения для подозреваемых. Поэтому и живут недолго.

- Тогда пойдём ко мне, - решительно заявила Мария и громко скомандовала, - смирно! Правую руку мне на пле-ечо!
Киреев повиновался – кто бы спорил! С его братом иначе нельзя! Команды исполнялись рефлексивно на уровне подсознания – армейская тренировка! И они вновь пошли.

«Гуляешь, солнышко, - через несколько шагов с ироний съязвила проснувшаяся совесть».
«Гуляю, - стыдливо сознался он, понимая, к чему она клонит».
«Я вижу, - взбеленилась она. – Продолжай гулять. Я с тобой в котёл не полезу!».
«Да, покаюсь я, - огрызнулся он и взмолился: - Боже, дай вспомнить честному человеку свои грехи».

Вообще-то это странно: грешников не заставишь каяться, а честные постоянно просят у бога прощения - парадокс. Киреев напрягся, проникая сквозь время в своё прошлое, заодно помогая себе подсказками:
«Может, долг кому не отдал? А я хоть раз у кого занимал?
Старался не врать, не выражался нецензурно, хотя матерные слова знаю! Папироски не одной не выкурил!
Может быть, всё-таки, была порочная любовь? Или эту тему сразу закрыть?».
- Сразу закрыть, - требовательно заявил он вслух, не дай бог, всплывут в голове порочащие его светлый образ свидетельские показания! А как прикажите жить человеку искусства без манящего идеала? Ведь, где музыка, - там любовь! Работа сродни минёру: чуть зазевался, и – эмоциональный взрыв. 
Вот, только обозначил эту тему в памяти, так сразу на душе посветлело, даже потеплело, замаячили  перед глазами чьи-то русые косички, свитые на затылке, тонкая белая шея.
Так это же из детства!
 Ну и что, что из детства, значит,  и тогда уже была любовь.
Какая такая любовь в восемь лет?
А кто ж его знает! Но иначе не зазвучала бы в душе ария из оркестровой сюиты № 3 Иоганна Себастьяна Баха, надуманно названная народом «Воздух», невесомая, пронизанная лучезарным светом и негой.

- Ты что-то сказал? – Запыхавшись, спросила Мария.
- Когда? – Киреев не хотел возвращаться в действительность.
- Только что, - уточнила Мария.
- Это я ей, - отмахнулся он.
- Кому ей? – Удивилась его спасительница, по возможности озираясь.
- Ей, - невозмутимо повторил он.
- Дай бог терпения, - после непродолжительной паузы воскликнула Мария, и жалостливо добавила: - сколько через эту водку мужиков обезумело! Кстати, мы пришли.
- Хорошо, - бесстрастно отозвался Киреев. И тут его прострелило: - Куда? На весовую?
- Какую ещё весовую? – Досадливо заворчала Мария, прислоняя его к стене, чтобы открыть дверь подъезда. – Ты же не мешок с картошкой, стой смирно.
- Нет, взвешиваться не буду, ещё рано, - наотрез отказался взволнованный Киреев. – Мне  надо это… бабушку перевести через дорогу.
И – откуда силы появились – бросился вдоль улицы. Кинулся на проходящую женщину. Та оказалась молода и резва, смело шарахнула его по голове своей сумочкой. Киреев упал. А женщина, как свистящий чайник, звонко «обложила» лежащее у её ног тело отборным матом, пресекла сумочкой его слабые невербальные попытки (так как все буквы, с помощью которых люди обычно строят предложения, выпали из головы) объяснить свои благие намерения, и гордо ушла.
 Мария была в шоке от увиденного,  но быстро спохватилась, и поспешила к телу.

Киреев был ещё жив, но только для неё, сам для себя он умер, хотя, в висках ещё стучали литавры в такт соответствующей мелодии Шопена.
Да, нет же, это была торжественная сарабанда Генделя, - вот под какую музыку надо отправляться в последний путь! Сколько пафоса! Значимости происходящего!
Только почему его несут перпендикулярно? И ноги шлёпают по земле? «Я что, иду на собственные похороны пешком? – Удивился Киреев. – Может, мне ещё сигару в зубы, и - с песней!».
У подъездной двери он упал, пока Мария доставала ключи из сумочки, на площадке второго этажа упал ещё раз, когда она дрожащёй от усталости рукой  долго не могла попасть ключом в замочную скважину своей квартиры. Поднимать Киреева не стала, затаскивала через порог как тяжёлую ручную кладь без колёсиков – волоком, а, закрыв за собой дверь, бухнулась рядом, схватившись за сердце.

Часть 5. Философ

«Я не один встаю вначале дня
Сначала просыпается тревога,
Встают печаль и радость до меня,
И страх уже скребётся у порога.».
       Расул Гамзатов.

Именно такую гамму чувств, описанную классиком Расулом Гамзатовым, испытывал Киреев по возвращению из забытья. Надо заметить, что радость действительно была: от удивительно лучезарного, даже сверхъестественного света, струящегося в комнату сквозь широкое, зашторенное ажурной тюлью окно, обрамлённое прелестными золотыми портьерами, а так же из-за повсеместно звучавшей органной Фуги соль минор И. С. Баха, пронизывающей свет витиеватыми переборами, переливаясь в нём минорными, трогающими душу звуками нот, и в то же время светлыми и очищающими. И от близкого, доверительного шепота невидимого ангела: «Ты вознёсся, Киреев, возрадуйся и возвеселись!  Потому что ты в царствии небесном».
Он лежал с открытыми глазами, растворённый в волшебных свето-звуковых волнах, привыкая к новому состоянию жизни, к незнакомой квартире, к её небогатому убранству; на разложенном диване с белыми простынями совершенно голый, и улыбался, наслаждаясь счастливыми минутами, внутренне соглашаясь своему уходу в безвременную вечность.
Хотелось воскликнуть: боже, до чего же хорошо! Спасибо, что Ты принял меня к себе, спасибо, что посчитал мою серую жизнь достойной, спасибо, что так быстро и безболезненно избавил от бренного, неожиданно поражённого болезнью тела! Теперь мне легко и свободно, теперь у меня ничего не болит, и никогда не будет болеть! И я смогу парить над миром, аки птичка, и, наконец-то, сбудется мечта облететь весь мир!
«Конечно, первым делом, полечу к своей благоверной, может быть, удастся её успокоить, как-никак, больше сорока лет вместе –  присохли друг к другу! Ох, и убиваться будет! А чего поделаешь – не по своей воле ушёл! А ей – ещё рано, здоровье пока есть, да, и нужна она детям и внукам, а если  женщине есть о ком заботится, - она этим и жива.
Затем навещу дочерей с внуками, соскучился. Жаль, что не придётся погулять с малышами за ручку, сводить их на аттракционы, побаловать мороженым. Обещаю никогда их не бросать!
 Затем, конечно, прямиком в музей И. С. Баха в Айзенахе, конечно, это не родной его дом, но что стоит подышать атмосферой эпохи гения! Кстати, а не исполняет ли он сейчас фугу сам? До чего прелестная музыка! А потом  - Бельведер, и весь Рим, потом Париж со всеми музеями, и куда угодно, вплоть до Египетских пирамид!

Хлопнула соседская входная дверь, он вздрогнул. За стенкой громко басом прокричали:
- Выходи строиться!
Дисциплинированный Киреев не стал ждать, когда за ним придут, и свесил ноги с дивана – может быть, здесь так принято звать друг друга к завтраку? Хотя в заоблачной стране завтраки – это нонсенс, как и обеды,  и ужины. Местный народ если чем и питается, то исключительно святым духом.
 На паласе под ним стояли мужские тапочки – сервис заоблачный, всё предусмотрено! Он встал, и направился к входной двери.
 Проходя по коридору, слева увидел кухню. «Надо же, - подумалось, - расположение квартиры такое же, как у нас дома, даже гарнитуры одинаковые: пластиковые польские «Зося», приобретённые ещё в те времена, когда по земле бегали мамонты, или только что последнего из них хватила кондрашка. С годами, если натура впечатлительная, трудно отличить  хронологию своих жизненных событий реальных, от придуманных: воспоминания о том, как он в детстве кормил белых лебедей в парке Воронцовского дворца так же ярки, как и те, когда он прятался от наглого птеродактиля в парке юрского периода.
 
 Захотелось есть, но сила воли взяла верх – пора бросать эти вредные земные привычки! Переходить непосредственно на протоны, электроны – чем здесь питаются? Пока не понятно. Может быть самим бозоном Хиггса? Наварят полную кастрюлю, разольют по тарелкам и хлебают ложками.
Сбившись от шальных мыслей с мерного шага, описав ногами восьмёрки, он всё-таки, дошёл до двери, и прислушался – тишина. Вспомнив, что вежливость, и, в какой-то мере, предупредительность являются чертами интеллигентности, он тут же решительно с большим апломбом продемонстрировал эти качества: открыл дверь, и смело вышел на лестничную площадку встречать глашатаев.

Глашатаев не оказалось. Сверху по ступеням спускалась одинокая старушка, почему-то в одежде – наверное, склероз не исчезает и после смерти, а если к нему приплюсовать силу привычки, то бабуся своей хламидой ещё долго будет пугать местное  обнажённое население. Такая интеллигентная с виду,  на голове французская шляпка, в общем, строгая музейная мышь, не иначе, - не подселят же его к  поварам, или штамповщицам машзавода! Во-первых, это не справедливо, с кем он тогда будет беседовать, о раннем Моцарте? Во-вторых, он обязательно должен попасть именно туда, к чему всю жизнь тянулась его душа, - к единомышленникам.
Так что, скорее всего, при жизни эта старушенция работала  экскурсоводом, возможно, во внутреннем дворике Бельведера, музее Пио-Клементино, в Ватикане, где, в том числе, выставлен Аполлон, потому как завидев Киреева,  она сразу остолбенела - ещё бы, после эталона красоты, узреть пародию на оригинал: отсутствие бицепсов, большой живот, тонкие ноги, между ними, имея плохое зрение, можно вообще ничего не рассмотреть!
Но старушка оказалась настойчивой, и усердно пыталась это сделать, устремив взгляд в среднюю составляющую часть его обнажённого тела, возможно для того, чтобы имея полную картину, громогласно засвидетельствовать подлог – бедная, она думает, что находится на рабочем месте в Бельведере! Её желтоватое морщинистое лицо, от перенапряжения, наливалось молодым здоровым румянцем.
Киреев не знал итальянского языка, чтобы объяснить старушке, что он существует сам по себе, и на художественный оригинал совершенно не претендует. И, чтобы сгладить назревающий конфликт, благочестиво выразил даме своё почтение общеизвестной фразой в духе царящей здесь идиллии и братства на чистом на итальянском языке:
- Ti amo, donna!
Что означало: я люблю тебя, Донна. Старушка охнула, и села на ступеньку – старенькая, ноги даже собственную принаряженную голограмму не держат, вот уже и головка опускается, но глаза по-прежнему цепко держат цель. Киреев поспешил ей на помощь - не дай бог, упадёт, и рассыплется на атомы! Как потом привинчивать один к другому? Это тебе не кубик Рубика собрать!
Но она воспротивилась помощи, замахала руками, нечленораздельно вскрикивая – гордая! Или из касты неприкасаемых. Киреев в нерешительности остановился – не хватало ему конфликта в первый день появления на новом месте! Не успел заселиться, и уже перепугал жительницу. Главное, чем?  Он же к ней со всей душой! Надо смываться, теперь не до хороших манер!

Предотвращая конфликт, он метнулся назад к двери, но та не открывалась, - захлопнулась! Не долго думая, кинулся вниз, чтобы освежиться  свежим, заоблачным воздухом; прыгая через ступеньки, выскочил из подъезда, и замер, ослеплённый ярким солнечным светом.  Глаза невольно закрылись. Разгорячённое волнением тело приятно освежала прохлада. «Климат не райский», - подумал он, распрямился, направив лицо к светилу, раздвинул руки, как Витрувианский человек Леонардо да Винчи, и стал ждать райских ощущений.
Однако, прохлада стала отдавать морозцем, Киреев вздрогнул, скидывая с тела набежавшие «мурашки» и открыл глаза, чтобы разглядеть заоблачный мир во всей красе.
То, что он увидел, не поддавалось никакому объяснению: под тапочками лежал знакомый мартовский снег! После морозной ночи оттаивали лужи на тротуаре! По дороге ездили автомобили, водители некоторых притормаживали подле него и приветственно сигналили, но, главное, все, в том числе и прохожие, шарахавшиеся от него кто с ужасом, кто хихикая, были одеты!
Он судорожно снял тапочки, прикрылся, и метнулся в подъезд, сбил по прежнему сидящую на лестничном пролёте старушку, и на одном дыхании забежал на последний пятый этаж. Ничего не соображая, ткнул тапком в кнопку электрического звонка последней квартиры и зажмурился.
Дверь отворилась, никто не закричал, никто не огрел его сковородкой, не дал оплеухи, а время шло! Ждать, когда его наконец-то прибьют, стало невмоготу, он открыл глаза. В коридоре стоял довольно молодой, голый мужчина в носках и  совершенно спокойно брился электрической машинкой перед зеркалом шкафа-купе. В глазах – ни тени изумления, как будто для него было обычным делом навещать друг друга нагишом.
- Заходи, - флегматично оглядев, пригласил он гостя, продолжая тщательно выбривать щетину.
Киреев зашёл, машинально захлопнув за собой дверь, и застопорился, не зная куда себя деть от нахлынувшего стыда.
- Проходи на кухню, - предложил хозяин, - сейчас будем завтракать. Ты, как я вижу, ещё не успел?
Киреев послушно кивнул, и выдвинулся на кухню, зайдя, прижался к стене, от нерешительности переминаясь с ноги на ногу.
- Ты от Любаши? – Сквозь жужжание машинки донёсся голос хозяина.
- Нет, от Марии, - честно признался Киреев.
- Мария… что-то не припомню, - задумчиво рассуждал голос, - Наверное, не из нашего подъезда. Да?
- Может быть, - сбитый с толку согласился с ним Киреев.
- Хотя, какое моё дело, - рассудил голос, - это твой свободный выбор. Кстати, о свободе, интересное дело: свобода по Зигмунду Фрейду подразумевает большую ответственность, поэтому к ней мало кто стремится, а вот кошки - совершенно свободные существа, и живут без всякой ответственности. Это что, по-вашему, Фрейд не прав?
«Намекает на меня, - подумал Киреев. – Я – свободный, в смысле – голый, и - безответственный. Если б он знал, как в моём случае ошибается: не по своей воле бегаю как Адам в раю, всё - водка проклятая». Но вслух возражать не стал.
- Я не знаю, - ответил он, ему сейчас было не до Фрейда.
Жужжание прекратилось, но голос продолжал:
- Я думаю, что просто Фрейд неплохо относился к человечеству, полагая, что если оно разумное и свободное, то не может быть безнравственным, то есть не только быть безответственным, но и творить зло. А вот Кант утверждал, что человек всегда свободен – смело да? И независимо от того: нравственный он, или нет. «Свободная воля и воля подчинённая нравственным законам, - это одно и то же», - говорил он. – Но разве это так?
 На кухне появился хозяин в светло коричневом велюровом халате, другой, махровый, он протянул Кирееву со словами:
- Можешь одеть, если не нудист.
- Нет, - закричал Киреев и схватил халат.
- Хорошо, а то двое голых мужчин, не нудистов, не в бане могут навести на определённую мысль, которая мне не особо по нраву. Вообще, любая мысль, предусматривающая дальнейшие действия, лишает свободы, делая нас её рабом, а как хочется хотя бы по утрам чувствовать себя совершенно свободным – это даёт зарядку на весь день.
Он поставил на огонь турку и стал делать бутерброды с беконом.
 – С Кантом можно согласиться, - продолжал хозяин, - но только в том случае, если все действия и мысли человека будут исходить не от его рассудка, а от сердца, и не будут противоречить нравственным запретам: не убий, не укради, и т.д. Но мы прекрасно понимаем, что люди не рождаются с благородными догмами, эти догмы прививаются нам насильственным путём, против нашей воли, но, естественно, для нашей пользы. И хотя философ утверждал, что этот процесс  носит временный характер, что человек быстро освобождается под действием разума от звериных инстинктов, и становится нравственно свободным, - мы видим: это не так, люди руководствуются более чувствами и эмоциями, чем разумом, поэтому, истинная свобода в нашем подлунном мире может нести даже проклятье. Как писал один из лучших поэтов 21 века Дмитрий Александрович Пригов:

Нам всем грозит Свобода без конца
Без входа, без выхода, без матери-отца,
Посередине Руси
За весь прошедший век
И я её страшуся, как честный человек.

Отмена рабства в Америке увеличила смертность населения в два раза, а отмена крепостного права в России Александром в 1861 г. вызвала всплеск психических заболеваний. А мечта о рае – не попытка ли это вернуться в неведение, в неволю?
Он разлил сваренный кофе по чашечкам, разложил бутерброды по тарелочкам, поставил на стол сахарницу с маслёнкой и объявил о начале трапезы.
- Спасибо, - отозвался гость, они стали завтракать.

 «Вот и всё, - думал Киреев, жуя бутерброд под монотонные, шифрованные звуки речи хозяина квартиры, - кончились мои путешествия в облаках, здравствуй старая, протёртая до дыр в памяти жизнь премудрого пескаря. Как говорится: «Лыко да мочало – начинай сначала». Так и придётся доживать сутки в болезнях и страшных муках, которые почему-то пока не проявляются.
 Но почему светло на душе? Неужели рад, что живой, даже на один день? Странное дело, не прошло и часа с тех пор, как умер, а уже, как бы и соскучился по этому миру. Интересно, если б это произошло на самом деле, долго грустил по нему? Скорее всего – да, как-никак, седьмой десяток меняю. Этот счастливчик кичится своим стремлением к свободе, а мне нравился плен тех обстоятельств, в которых прошла моя размеренная, можно сказать, серая, однообразная, полная вбитых в мозги догм, и, кажущая со стороны, никчемной жизнь. Я в ней совершенно свободен! Что же такое – свобода? Быть самим собой?
Сколько человеку нужно свободы для счастья? По потребности? Выходит, мне меньше всех надо, если для меня то, что есть - благодать? И какой ещё свободы мне возжелать? От чего освободиться? От жены, которую люблю, от детей, от своей памяти по сырым, развешанным по батареям пелёнкам, потому что денег не хватало на памперсы? От своих балбесов-учеников, которых я тоже люблю?
 Главное: ради чего? Для того чтобы стать космонавтом? Это – без желания, без детской мечты? Или великим композитором? Разве получится без искры в душе даже при абсолютном слухе? А если предпринимателем? Здесь творческий талант не нужен: купил – продал. Я со своим безразличием к стяжательству прогорю на первой сделке! Да, и надо ли превращаться в печатный денежный станок, если к этому не лежит душа, это обязательно лишит сна и покоя переизбытком вредного для меня адреналина, того покоя, который даёт возможность сутками слушать музыку в себе и вне себя, не наблюдая часов болтать с домашними, друзьями, с учениками; тихими вечерами трогать мыслями вечность, чувствуя себя одновременно человеком и былинкой мирозданья».

Растроганный собственными рассуждениями, не найдя отдушины в разговоре с хозяином квартире, Киреев тоскливо запел про себя одну из своих любимых задушевных песен сразу в два голоса, он это умел:

Под окном черёмуха колышется
Опуская лепестки свои,
За рекой знакомый голос слышится,
Да поют всю ночку соловьи.

- Вы видите вокруг себя разумное поведение человечества? – Не унимался хозяин квартиры - Пессимисты и реалисты, видя такое обстоятельство, придумали карающие органы судебной власти, чтобы держать слишком вольных людей в неком подобии нравственности. Миром правят чувства, а не нравственная воля. Поэтому нам далеко от совершенства, и в последнее время всё дальше от него отдаляемся,
- А что там Кант говорил на счёт человека? – Перебил его Киреев, надеясь услышать от собеседника что-нибудь вразумительное.
- Ты знаешь, мне кажется, он любил человека, ставил его проблемы на первое место. Человек для него – главное. И все измышления Канта о законах бытия, сознания сводились к одному: чтобы человек стал человечнее, чтобы прекратились кровопролитные войны, чтобы не морочили ему голову всякими идеями, иллюзиями и утопиями, разъединяющими, порабощающими сознание. Он показал путь, следуя которому человек должен реализовать себя посредством целенаправленных действий, чтобы стать достойным своего звания.
- В общем, - сказочник, - задумчиво произнёс Киреев.
- Идеалист. – Уточнил его собеседник. - Сейчас я тебе подберу чего-нибудь из одежды, комплекции, правда, у нас разные.

Минут через двадцать, они стояли у подъезда и прощались. Киреев был одет а ля лыжник: трико, спортивная куртка с шарфом, белая вязаная шапочка, - но без лыж, его новый товарищ – с иголочки: серый костюм с галстуком, сверху – лёгкое двубортное приталенное пальто тёмного цвета, на голове – шляпа с удлинёнными полами, - картинка. «Интересно, кем он работает, - подумал Киреев. – Явно не сантехником, и не хозяином фирмы, так как сел в маршрутное такси, если только не решил напиться. Хотя, такие щёголи не пьют, да и голова больно светлая, не иначе, как в самом деле философ».

Часть 6. Второе пришествие ангела.

                «Одиночество. Ни близких, ни монашек.
                Лишь орган взрывается грозным de profundis».
                Мануэль Гонсалес Правда. Перу. «Траурная музыка».

Стоя на остановке маршрутного такси, Киреев вспомнил, что у него нет ключа от собственной  квартиры, значит ехать некуда. Чтобы не окоченеть на улице, как вариант, можно было бы отправиться в музыкальную школу, где вдвоём со сторожем в его коморке провести оставшиеся сутки своей жизни. А что? Степаныч мудрёный дед, с ним не соскучишься, все уши пробубнит. Ещё и с юмором, окочуришься, - и не заметишь.
 Правда, есть одно «но»: за своё соучастие, он потребует микстуру для сплочения коллектива, а после вчерашнего, от одной мысли о спиртном, у Киреева внутри что-то ныло, покалывало и просилось наружу. А пить дед обязательно заставит в знак своего собственного уважения.
Есть второй вариант: дождаться Марию, Киреев уже процентов на семьдесят был уверен, что она – реальна, хотя её первые слова точно прозвучали с небес! Надо спокойно сесть на лавку у подъезда, и ждать её появления, безмятежно жмурясь весеннему солнышку, если практически ночью она его разглядела, то днём точно не пройдет мимо.
Правда, и в этом случае есть своё «но»: а вдруг из подъезда выползет бабуся?  Зрение у неё отменное, сразу узнает! Хорошо, если просто молча шлёпнется, она к этому привыкла, а если раскричится, организует жильцов на скандал?
Нет, на лавке сидеть опасно. Хорошо бы отправиться к Марии домой, он даже развернулся в сторону её дома и медленно побрёл; сегодня выходной, она а с утра слетала в магазин, - как ни как, мужик в квартире завёлся, колбаски купила, ветчины на завтрак, и теперь слоняется по углам, ищет пропажу, но на каком этаже она живёт Киреев не помнил. Как бежал – помнил, а откуда – нет. Он стал заглядывать в окна, ему никто не махал.
 А если залечь в засаду? Только кого поджидать? К своему стыду, он не видел её вообще! Даже если она похожа на пресвятую Марию, то изображения на иконах все разные! Казанская, Владимировская, Иверская… Может быть она не реальна, тогда в чьей квартире он ночевал? Что же делать?

В душе у Киреева «заскребли кошки», за ними полезла тревога, возбуждая страх перед грядущей неопределённостью; за ней – тоска, ласковая, любовно обволакивающая тело своей физической субстанцией, она бессовестно проникала во внутрь, и в районе сердца саднила, словно кости ревматика в непогоду, отдаваясь болью по всему телу. А за ними - жалость к самому себе – как без неё? Она же  - мать родная: приголубит, прижмёт к себе, вытягивая слёзки по его нелёгкой доле; только она откроет правду о людской неблагодарности, и жестокости, нежно поцелует в лобик, оставляя печать отшельника. 
Чувства полностью владели Киреевым, а где они солируют, там воля и разум отдыхают в зрительном зале. А смотреть было на что: его, каким-то образом, совершенно безвольного, приличное количество отъезжающих, взбодрённых после сладкого сна утренним кофе и лёгким морозцем, к тому же, желающих немедленно уехать именно этим транспортом, как пылинку в совок, замели в маршрутку – благо, что философ дал деньги на мелкие расходы. Через остановку сосед у окна стал нервно выдвигать к нему невразумительные требования, и, не дождавшись понимания, выпихнул Киреева из салона под одобрительные возгласы толкающихся сзади прямо в объятья истомившихся по общественному транспорту довольно нервных ожидающих. Вышедшие, экономя время в промежутках между добыванием денег, и полным расслаблением, активно заработали локтями  и быстро просочились сквозь стену осады.  Киреев никуда не спешил, и его благополучно затащили обратно.
Время шло, а он всё катался туда-сюда, пока, однажды, входящих не оказалось, пассажиры дружно вытащили Киреева из транспорта, и оставили в ожидании импульса.
Понятно,  если в твоей жизни не участвует личный разум, может помочь коллективный, но в демократическом обществе коллективный разум игнорируется. Хочешь стоять, - стой, хочешь идти,  – иди. И если он стоял посередине тротуара, значит это так надо. Люди с пониманием относились к его выбору, пока одна белая ворона, в виде  рослого пиратского боцмана не качнула его борт накаченным килем, из рубки посыпалась брань и приказ: немедленно освободить фарватер.
Возымели действие не столько слова, сколько начинающийся абордаж, Киреев при столкновении отодвинулся и, не задерживаясь, пошёл дальше.

Он бездумно брёл неведомо куда. Постепенно глаза стали замечать какие-то предметы, здания, людей, это занятие увлекало, заполняя собой душевную пустоту, оказывается, жизнь вокруг него текла своим чередом. Суета людей завораживала всё больше, он уже не с безразличием наблюдал, как они носятся, словно клуши, гонимые мыслями, идеями, любовью, заботой, нуждой, жаждой обогащения… и каждый из них это называл своей жизнью.  Такое он видел на картине Брейгеля Питера «Охотники на снегу»,  неспроста мелькнувшей на космической станции в фильме «Солярис» Тарковского, в ней тоже кипела жизнь людей далёкого 16 века, это было так похоже, несмотря на разницу в веках. Значит, и астронавтам не хватает простой человеческой суеты.

Его думы прервал зазвучавший над ухом монолог:
- Люди, как свободолюбивые кварки из-за силы собственного притяжения не могут жить друг без друга, создают семьи, сообщества, формации, государства. Даже стремление индивидуализироваться, не вызывает у них желания выйти из своего определённого круга. Хотя насильственная, так называемая демократизация, может расшатать устои любого сложившегося веками общества, начнётся хаос, обратный процесс превращения всего в кварки.
«Любопытно, кто это сказал, - подумал Киреев. – Не я же такой умный, неужели опять прилетел ангел?».
Да, рядом с ним, кажется, на той же скамье сидел знакомый ангел, в прежнем обличии бомжа – а ещё культурные речи ведёт! Ладно бы, гардероб износил, но побриться-то можно? Не бывает бородатых ангелов! Не должно быть. Хотя, – вот он.
- Я, конечно, утрирую, - продолжал ангел, - до кварков дело не дойдёт, но человеческие отношения действительно могут разрушиться. Хочу заметить, что именно стадное чувство создало цивилизацию, а сейчас мы этого стесняемся.
Киреев поздоровался.
- Здравствуйте, - по-прежнему бесстрастно ответил ангел, и с ноткой разочарования добавил. – Вы сегодня спортсмен, решили вести здоровый образ жизни?
- Да, сегодня я в завязке, - опережая дальнейшие предложения, торопливо выпалил Киреев. – К тому же, у меня совершенно нет денег.
- Отсутствие денег – не повод огорчаться, и лишать себя мечты, их можно достать, другое дело – сколько? Мне для полного счастья нужен мизер, а у кого миллионы, тем всегда не хватает, поэтому счастье для них – недостижимая мечта. В этом наше отличие.
- А в чём заключается счастье? – Решил поддержать тему Киреев, увлечь разговором явно заскучавшего ангела, потому как собственные кварки просто нуждались в общении, а его, по всему видно, в выпивке, тем более он вспомнил, что нехватку серотонина – гормона счастья,  возмещает общение. А такого общительного ангела надо ещё поискать.
- В гармонии, конечно, - немного удивлённо не знанием элементарных вещей собеседника, ответил ангел.
- Некоторые утверждают, что – в борьбе, - вспомнил Киреев известного со школы Павку Корчагина.
- Мне не нравится это слово, оно несёт в себе что-то воинствующее, беспощадное, даже кровавое, тем более, что в последнее время стало отдавать нарицательным душком. Борцы, не имея гладиаторских турниров, стали использовать свои приёмы в общественных отношениях, не в прямом смысле, конечно, расчищая путь к пьедесталу твёрдыми лбами, не отличающимися интеллектом. Всё бы ничего, но они бездарны в процессах любого производства, создавать ничего не могут, да и просто не хотят работать, а желают только возглавлять процесс, не важно какой, главное, чтобы давал приличный доход. Это, с присущим ему юмором, тонко подметил Бернард Шоу.
- Да, есть у него такое выражение, - вклинился в монолог Киреев.
- Естественно, что такие люди губят производство, - продолжал ангел, -но с этим человечество как-то борется; страшно то, что у таких «борцов» черствеют и умирают души, теряется человечность, и они брызжут своими смертоносными  бациллами  на окружающих. Как известно, там, где нет души в широком понимании – это вся человеческая психика, - нет и истинного смысла жизни. Вы же не станете утверждать, что у курицы есть смысл жизни, хотя каждая из них всегда старается занять насест повыше; или у барана, у них – инстинкты. Все, кто живёт одними инстинктами, пусть умными, хитрыми, изворотливыми, даже пусть в человеческом обличии, - это сами понимаете кто. Хотя встречаются животные, которые вполне могли быть порядочными людьми.
- Все о чём-то мечтают, - опять вклинился в монолог Киреев, вспомнив свою детско-юношескую мечту стать генеральным секретарём своей страны, правда, после десятого класса педагог по музыки просто настоял идти в музыкальное училище, - и слава богу, с его то интеллигентным характером толкаться локтями! Закончил он шаблонной фразой, - Многие стремятся осуществить свою мечту. Нельзя жить без неё, без цели.
- В объёмном слове «жизнь» это понятие неотъемлемо, - Назидательно заметил ангел, - без мечты не придумали бы колесо, и всё остальное. А слово «борьба», по возможности в обиходе, я бы заменил на слово «соревнование».
- Хорошее слово, - согласился Киреев.
- И ещё «борьба» ассоциируется со словом «революционер». Вот мы с вами живём, а они борются, не важно с кем, и за что. Вы знаете, что писал Нечаев в своём «Катехизисе революционера»? «Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено…революцией». Вообще, революционер – это диагноз.
- Вас страшно слушать, вы можете пошатнуть светлые идеалы старшего поколения. Идеалы – это флаг, под которым надо идти в бой, их надо защищать, за них надо действительно биться, за них Иисус взошёл на Голгофу.
- Какой же это бой? – Ответил ангел. – Он взошёл добровольно, даже сознательно. Чтобы люди содрогнулись от собственных нравов. Содрогнулись немногие, а истинность его поступка осознали далеко не все крестящиеся.
- Вы правы, - согласился Киреев. – Я никогда об этом не задумывался, и, немного помолчав, добавил. – Вы отвергаете борьбу, что же нам делать со своими идеалами?
- Бороться, или нет – это ваше дело и право. А что делать? На этот вопрос, и на многие другие, да, практически, на все ответит вам удивительное чувство, которое называется чувство собственного человеческого достоинства – не путать с чувством собственной значимости. В данной стране им обладают не более двух-трёх процентов. А ведь это главное чувство человека, чтобы не стать рабом, или рабовладельцем. В других странах их намного больше. Причин много, но об этом можно поговорить позже.
Наступило молчание, чувствовалось, что ангела утомила «сухая» беседа. Тень лёгкой тоски пробежала по его лицу, он стал озираться, затем досадно протянул
- День не задался, Николай Степаныч не подходит, и утопленников сегодня нет.
- Каких утопленников? – Удивился Киреев.
- Да, мы с Николая Степановичем здесь вроде как смотрящие, и по совместительству, спасатели с психологическим уклоном, портал метрах в пятнадцати от берега прямо над водой  иногда открывается, то в него кого-нибудь затащит, а, то оттуда вывалится человек, некоторые тонут.
- Как это? – Опешил Киреев.
- Прошлым летом шальной один с копьём бегал по набережной без штанов, совсем дикий, потом утоп, бедолага, другой шпагой всех тыкал, этот  сгинул обратно, после него троих проткнутых увезли в больницу. Лодку со свежей рыбой нашли на льду этой зимой. Вот, слышите? Коза со стороны воды блеет? Откуда ей там взяться? Значит, сейчас опять кого-нибудь выплюнет.
Киреев прислушался. Конечно, в этот бред сивой кобылы верить нельзя, но сомнения поселились. Человек мнителен, наивен, и податлив влиянию себе подобных, а этот, вроде как, служит в небесной канцелярии, а там врать напропалую не имеют права. Хотя, кто его знает. Тут надо включать мозги, но Киреев второй день их не включал, работал только спинной мозг, раз организм функционировал исправно, но мыслить он не мог, из-за своей скудности.
Даже музыка пропала в голове. Это плохой признак, потому как если вспомнить, как умирал Блок: сначала умерла в нём музыка, потом он сам, то ему, действительно осталось немного.
«Надо завести пластинку, - подумал Киреев. – Как без музыки прожить целые сутки? Нет, не для того, чтобы отодвинуть предсказанную смерть, а для того, чтобы возродить в себе гармонию благородных человеческих чувств, чтобы перестать быть истуканом, животным, чтобы душа ожила и стала мыслить, говорить, как прежде, реагируя на всё, что происходит вокруг себя, возрождала в памяти близкие сердцу картинки прошлого, вспыхивающее от дуновения ветерка, знакомого запаха, солнечного «зайчика», от мимолётного взгляда проходящей мимо красивой женщины – да, мало ли от чего!
И включить надо И. С. Баха, хотя бы  французскую сюиту № 1 в исполнении британского клавесиниста Кристофера Хогвуда; побродить по истокам чувств, когда они только-только начинают оживать, вспыхивать, удивляя, лучиками света, превращая пространство в огромный калейдоскоп; искупаться в нём, словно в океане счастья, набраться духовных сил, а для свершения великих дел можно вернуться к могучему Бетховену.
 Хотя, какие тут ещё могут быть великие дела, прожить бы ещё сутки.

- День не удался, - грустно повторил ангел. – Николай Степанович не идёт, что-то случилось. Он сам появляется неведомо откуда, и не каждый день. Я за ним присматриваю, потому как хотя голова у него умная, но иногда путается в мыслях и разуме. Добрейший человек, но не от мира сего. По невнимательности его однажды машина сбила, а этой зимой бронхи застудил, пришлось отпаивать чаем с малиновым вареньем, люди дали, а то бы слёг с пневмонией, слаб он в жизнестойкости, любой может обидеть. Надо его искать.



Часть 7.

                «Вы вновь со мной, туманные введенья,
                Мне в юности мелькнувшие давно…».
         И. В фон Гёте. «Фауст». Часть первая. Посвящение. Перевод Н. Холодковского.

                «Снами Память сидит у стола,
                А в руке её пламя свечи…».
              Юрий Шевчук. «Это всё».
               
               
Пройдя по улице Горняков, они вышли к многоэтажным домам, там и нашли Николая Степановича. Он сидел на деревянной лавке у одного из подъездов и исцарапанными в кровь руками нежно гладил зажатого в коленях большого серого, неухоженного, и, скорее всего, бездомного кота. Не привыкший к ласке, свободолюбивый дикий зверь, явно лидирующий на местных помойках, теряя независимость, а, значит, и авторитет среди себе подобных, сопротивлялся любвиобилию как мог, но силы были неравные, Николай Степанович крепко прижимал его  к себе, испытывая, при этом удовлетворение, и даже радость. Окружающий мир для него не существовал.
Выглядел он на редкость узнаваемо: лет семидесяти, высокий, худощавый, полная копия Дон Кихота из одноимённого фильма в исполнении Николая Черкасова, только без усов и бороды, даже оттенок безумства светился в его глазах. Одет был приличнее, чем ангел, оно и понятно, ангелы не от мира сего, а этот - городской житель, при галстуке, хотя одежда была, мягко говоря, не идеальной свежести, поэтому можно было допустить, что вместе с ангелом они могли составлять одну компанию.
- Зачем тебе кот? – Почти бесстрастно, словно в середине беседы ни о чём спросил подошедший ангел.
- Понимаешь, это кот моей дочери, - отозвался Николай Степанович, совершенно не удивившись появлению друга – Марина любила с ним играть, я тебе рассказывал.
- Это было сто лет назад. – Хладнокровно возразил ангел.
- Да, - радостно отозвался Николай Степанович. – А я его всё равно узнал! Пойду, отнесу ей, вот обрадуется.
- Куда отнесёшь? Постой, - ангел остановил движение друга, подбирающего под себя ноги, чтобы подняться. -  Отпусти кота, дай ему сделать то, ради чего тот вышел на улицу. Ему давно пора рыть ямку. Ты же не собираешься за него это делать?
- Нет, - не сразу отозвался Николай Степанович.
- Замечательно, - продолжил ангел. – Это благоразумный кот, поэтому и терпит, а не гадит в ладоши. Думаю, раз нашёлся, то и вернётся сам. А нам пора идти на дежурство.
- Хорошо, - выдохнул Николай Степанович и сразу погрустнел.
Во избежание кровопролития, Киреев и ангел едва успели перехватить готовящегося к прыжку на свободу кота. Вместе они прижали разъярённого зверя к земле и на счёт три – разбежались. Кот, отскочив на несколько метров, злобно и угрожающе завопил.
- Видишь, - спокойно заметил ангел, - он тебя благодарит.

«Вот я и сделал доброе дело, спас обоих от травм, - подумал Киреев, кисло улыбнувшись. – Сейчас совершить бы настоящий подвиг, зайти в горящую избу, спасти там женщину с двумя детьми, или из-под колёс автомобиля успеть вытащить будущего футболиста, поймать девочку, выпавшую с пятого этажа».
Он огляделся: никто не падал, ничего не горело, машины ровненько стояли вдоль дороги, прижавшись к бордюру.
- От светлых мыслей может очиститься душа? – Озвучил свои думы Киреев.
- А как же, - неожиданно бодро откликнулся, как показалось Кирееву, ушедший в себя Николай Степанович, вытирая кровь на руках носовым платком. – Но лучше помолиться. Можно читать Молитву Господню, - первую, которую Иисус Христос дал своим ученикам, это – «Отче наш».
- Ты знаешь эту молитву? - спросил его ангел, - Откуда?
- Её все знают, - заступился за Николая Степановича Киреев.
- Это понятно, - ответил ангел, - Но там где он живёт, всходит два солнца.
Это было произнесено, как бы между прочим, обычным ровным голосом.
- Это правда? – машинально спросил Киреев.
- Да, - немного помедлив, ответил Николай Степанович, и через секунду добавил. – Или три, я уже забыл.
Киреев от нахлынувшего внутреннего сопротивления услышанному замер. Увидеть усмешку на лицах знакомых не удавалось, так как видны были только удаляющиеся затылки. « Хотя чего я разволновался, - мелькнула  мысль. – Понятно, - это шутка. Это такая манера спевшейся компании шутить». И театрально провозгласил:
- Детская нелепая шутка.
Затылки остановились, и повернулись лицами, тронутыми легким недоумением. В затянувшейся паузе Киреев почувствовал неловкость, будто это он над ними издевается, а не наоборот, и иронично поинтересовался:
- Что, шутка продолжается? И на каком звездолёте вы прилетели, уважаемый Николай Степанович, как долго добирались, благополучно ли? Кстати, сколько же теперь вам лет? Триста? Пятьсот?
- Может быть и пятьсот, - ответил за друга ангел, - Вопрос риторический и бестактный, может быть и тысяча, это не должно нас волновать, это надо просто принять, как я вас принял, хотя обыкновенные люди зимой в пальто в реке не купаются прямо напротив портала.
Немного помедлив, наблюдая за сникшим Киреевым, он продолжил:
- Если хотите попасть куда надо, прошу с нами.

Шли не торопясь. Киреев понял, что идут они не к его дому, а к так называемому порталу, от этого совсем скис, не понимая: то ли он сошёл с ума, то ли его новые друзья сбежали из дурдома, то ли действительно они не от мира сего. На всякий случай, решил больше не язвить, посчитав это занятие далеко не безопасным для собственного здоровья, и немного отстал. Хотел развернуться и пойти в другую сторону – и чего это он к ним прилип? Так и будет сутки за ними хвостиком мотаться? Но деваться было некуда, да и не факт, что если он окочурится, они перешагнут через его тело и пойдут дальше, - позвонят куда следует! И ангел к нему, кажется,  привязался, может и возьмёт с собой.
 Проходя мимо очередного дома, ангел завернул в подъезд. Вернулся быстро, неся за спиной тяжёлый тряпочный мешок неизвестно с чем,  все пошли дальше, но уже в сторону жилого массива.
Минут через десять ангел, сдав мешок в приёмный пункт, вышел из него, держа в руке пластиковый пакет с ценным грузом, - судя по тому, как он с ним обращался. До портала не дошли, как начался первый разлив.

Приютились в начале парка, на корточках, спрятавшись от людских глаз, как зайчики, под ёлочкой. Мгновенно появились стаканчики, ангел их, видимо,  всегда носил с собой, - интересно, споласкивал когда-нибудь? Или только там, за облаками святой водой, когда возвращался. Киреев отказался от первой, нет, не побрезговал, просто было бы очень стыдно, если ценная микстура на глазах приятелей тут же выйдет обратно, - для них это станет запредельной трагедией; он даже стал глазеть по сторонам, якобы любуясь природой, чтобы не смотреть, что сейчас произойдёт, но абсолютный музыкальный слух уловил все звуки неописуемого удовольствия от приятия на грудь и последующей закуски. От этого его не повело, что стало сигналом для определения собственных возможностей. Он стал вслушиваться в свой организм, пытаясь обнаружить симптомы протеста против насильственного опьянения, рекомендованного мозгом, всё-таки, одно дело, когда в здравом рассудке со страхом ты будешь наблюдать приближающуюся кончину, а другое: в пьяном сне незаметно перейдёшь в иную субстанцию. Внутреннего возражения против второго пункта он не обнаружил, и повернулся лицом к коллективу. Шёл второй разлив.
Ангел, заметив, что товарищ созрел для продолжения дискуссии, щедро наполнил стакан прозрачной жидкостью, другой рукой Киреев принял кусок ржаного хлеба с килечкой. С выбросом адреналина, как во время расстрела, он выплеснул содержимое прямо в горло, и уткнулся носом в хлеб. Несколько секунд, кажется, только вдыхал запах хлеба, забывая выдохнуть. И это помогло! Организм благодарно заблагоухал, в груди зацвёл аленький цветочек ключницы Пелагеи, известный по пересказу Аксакова, и тоскующий одинокий зверь внутри постепенно стал превращаться в общительного члена коллектива. До ушей стали доходить звуки разговора ангела с инопланетянином:
- Я понимаю, что Солнцу 4,5 млр. лет, - говорил инопланетянин, - но до этого сгустки газа и пыли слипались между собой миллиарды лет после большого взрыва, слипались до критической массы, внутри которой температура позволила начаться термоядерной реакции, когда водород стал превращаться в гелий.
«Может быть, он не инопланетянин, а космонавт, - подумал Киреев. – Так долго летал, что забыл, кто он есть на самом деле? Или свихнувшийся учёный мировой величины? Заблудившийся в Киреевске?».
- Но отсчет по годам как раз и ведётся от начала термоядерной реакции, – перехватил эстафету ангел. - Кстати, зарождение сотни ярких звёзд сейчас можно наблюдать в Большой туманности Ориона, их видно невооружённым глазом.
«Они – психи, - подытожил Киреев, отыскивая на дневном небе туманность, - чего городят! - Тут на трезвую голову на ум не придёт это обсуждать, а со стаканом в руке? Ладно бы говорили о том: отравил ли Сальери Моцарта, или нет? Я бы им лекцию прочёл на эту тему. Или рассказал, почему австриец Моцарт написал «Турецкий марш», который вовсе не марш, а является последним эпизодом сонаты № 11 – «Рондо в турецком стиле». В настоящее время это произведение является визитной карточкой Турции! Звучит на всех высших приёмах республики». Но вслух решил не выпадать из темы, убить всех наповал мучившим его со школы вопросом:
- А, почему Солнце и Юпитер. Два гиганта, силами своих притяжений не раздавят нас в лепёшку?
Они завелись, и тарахтели, как два старых «УАЗика».
- Да, потому, что… да, потому, что… есть центробежные силы… силы… которые в безвоздушном пространстве…
Киреев потянулся к бутылке, и, как будто выдернул штепсель из розетки. Передача моментально закончилась. Ангел, как боксёр на ринге оперкотом схватил бутылку и моментально разлил по полной.
 Килечки хватило бы и на вторую бутылку, которой, к сожалению не оказалось. Но Кирееву и этой дозы хватило, ему и так стало хорошо, душа радовалась, что внутренности не бунтуют против экзекуции, которую он им устроил, что их сплочённый коллектив изъясняется вполне цивилизованно, правда, не всегда понятно о чём, но без матов, всегда режущий его слух; что солнце старается в полную силу так, что сосульки на еловых лапах закапали, что боль ощущается только в ногах от  долгого сидения на корточках, - ничего, скоро он навечно их протянет! Что нет настоящей боли от поедания организма раком, возможно, он стал милосерднее, и, прежде чем захватить часть тела, впрыскивает обезболивающие, как некоторые кровососущие; и от нахлынувшего душевного подъёма, прервав речитативы знакомых, предложил:
- Давайте споём! Мы, русские, когда нам хорошо обычно поём, - немного подумав, добавил, - может быть, не так, как всё население нашей планеты, потому что когда на душе светло, - поём лирические, душевные, даже грустные песни, а в тоске можем пуститься в пляс. Мне очень нравится одна русская народная песня, если слышали слова, можете подпевать желательно первым голосом, я люблю вторым.
И, не дожидаясь согласия, запел:

- Что стоишь качаясь
  Тонкая рябина
  Головой склоняясь
  До самого тына…

Петь пришлось одному на два голоса. Это его не расстроило, как ответил Иисус посланникам от фарисеев, намеревавшимся «уловить его в словах» в Евангелии от Матфея (глава 22, ст 15-21): «Кесарю кесарево а Богу богово». Допел до конца под внимательные взоры публики – надо же им было продемонстрировать черту русского характера! Аплодисментов не дождался, оба молча смотрели на него такими глазами, какими он, наверное, наблюдал «Танец с саблями» Хачатуряна из балета «Гаяне» с первого ряда. Для них это было в диковинку, - это понятно, хорошо ещё, что русский язык знают, иначе, как бы он понимал тосты; и хорошо, что в конце жизни есть с кем перемолвиться. Даже не перемолвиться, а быть в компании, среди… может, и не людей, но точно - друзей. Тут ведь что самое главное? Задать верный вопрос! И можно возвращаться к своим мыслям, своим думам, потому как слушать научные передачи о космосе в последний день жизни не особо хочется. О чём хочется? О чём-то личном, например: какую музыку он бы заказал на свои похороны? Наверное, Сарабанду Генделя, - четвёртую часть из сюиты ре-минор, ставшую наиболее популярной виде оркестровой версии, использованной в своём фильме Стенли Кубриком. И хотя сарабанда – это всего лишь медленный испанский танец и к похоронам никакого отношения не имеет, но у Генделя музыка так драматична, воплощает неумолимость рока,  ощущаешь свою ничтожность перед неизбежностью  судьбы, просто теряешься. 
А если серьёзно, какой реквием предпочтительнее: Моцарта, или Верди? Сложный вопрос. Кто чего любит. Верди – классик итальянской оперы, в это же время писал «Аиду», есть схожие места, а Моцарт близок к хоровым раскатам Генделя, поэтому Киреев, как истинный, профессиональный, можно сказать, музыкант больше тяготел к Верди.
«Кажется, стало затихать «журчание» разговаривающих. Надо бы подбросить им каверзный вопросик», - подумал Киреев, но голова «ответила» глубокомысленным молчанием, он поднапрягся, и ничего глупее не мог придумать, как задать детский вопрос:
- А, не ответите ли вы на мой вопрос, господа, сколько на небе звёзд?
Сам подумал: «Зачем мне это? Вон как эти «УАЗики» всполошились и застучали клапанами. Перебивающие друг друга ответы посыпались как из рога изобилия:
- В наблюдаемой вселенной… более ста миллиардов галактик… в каждой из которых около… ста миллиардов звёзд…
 
Сам Киреев удалился в свою внутреннюю галактику. В душе зазвучала Lacrimosa, и из далёкого прошлого опять вернулась картинка его детства, всё чаще всплывающая в сознании в последние годы. Школа. Первый класс. Сидящая впереди него на первой парте девочка. И опять всё тот же вопрос: «Как её звали?». Почему, когда начинала «петь» душа, вспоминались её сплетённые на затылке светлые косички. Во втором классе её уже не было, а косички остались в памяти навсегда. Зачем? Что это? Тоска? Тоска о ком? Ведь он не помнил её  лица, только образ маленькой худенькой тростиночки. Нет, она была отнюдь не беззащитной, - бойкой отличницей. И это всё, что он мог сказать о ней. Что же с ней связано? Он был кротким мальчиком, и ни разу не дёрнул за эту косичку, чтобы привлечь к себе внимание, возможно, даже детских чувств не было к ней, а может  что-то и было, - разве теперь вспомнишь? С чем связана эта странная память, которая так переплетается  со строками мексиканского поэта Амадо Нерво:

                Что-то смутное печалит душу мне:
                то приснится, то забудется во сне,
                словно в сумраке давно прошедших лет
                полустёртого воспоминанья след…
                Пеленою дней заволокло,
                что-то светлое что было и прошло.
                Годы ль минули с тех пор, или века?
                Но в душе моей всё странная тоска.
                Что-то смутное печалит душу мне:
                то приснится, то забудется во сне,
                словно древний аромат в моей душе,
                исчезающий в туманном мираже,
                словно краски осыпающихся роз,
                словно горечь от невыплаканных слёз
                о любви, что там, на грани временной,
                заблудилась и не встретилась со мной…
                Что-то смутное печалит душу мне:
                То приснится, то забудется во сне.

«От чего это так щемит сердце? – Опять полился рой вопросов. - Какого чёрта? Что за символ эти косички? Привет из прошлого, - и всё? Нет, это не просто привет, я же не волнуюсь, когда вспоминаю одноклассника по музыкальной школе Вовку Малахова, - разбитного пацана, изучавшего самостоятельно каратэ по самоучителю, он приносил его в школу для меня. Конечно, было бы заманчиво овладеть таким оружием для самообороны, но для этого нужно чтобы лицо каменело от мужественности, а из глаз сыпались искры агрессии – откуда им взяться, если рос без отца в океане материнской любви, которая к нему благополучно привилась и выбило всякое желание причинить кому бы то ни было боль, пусть даже защищаясь, - рос маленьким, худеньким пацифистиком. А, вообще, каратистов,  которые подтягиваются на турнике полтора раза, не бывает. Вспоминать его всегда приятно, потому как время проводили замечательно, прогуливая совместные уроки сольфеджио и пения, сбегая то в кино, то играя на мелочь в «кон», перевёртывая битой копейки, или в «стеночку». По возвращению домой, конечно, стыдно было смотреть в глаза матери, но через полчаса за кухонным столом всё забывалось, тем более, что на её вопрос: «Как дела?», я всегда честно отвечал: «Хорошо».

Нет, косички – это что-то другое. Это не радость для души, и, вроде бы, не тревога, это что-то светлое, далёкое, как звезда на небе, как не сбывшаяся мечта, или - идеал? Наверное, это – идеал. Идеал того, что неосознанно соткалось в сознании ещё с юношеских лет. Идеал чего? Женщины? Я же творческая натура, с витающими над головой образами восхитительной Афродиты, рождённой необычным способом, девственной богини-охотницы Артемиды, сразу после рождения, помогшей матери в рождении брата Аполлона, целомудренной, спокойной хранительницы домашнего очага – Гестии… а что стоят сводившие с ума ещё со школы строки Пушкина:

                Дианы грудь, ланиты Флоры
                Прелестны, милые друзья!
                Однако ножка Терпсихоры
                Прелестней чем-то для меня.

Нашёл ли я тот идеал? Женился точно не насильно, даже ещё уговаривал свою будущую супругу выйти за себя. Любовь была. Но, конечно с годами пресытили разговоры в доме о бронхитах, плевритах, холециститах, атеросклерозах, болезни Рейно, миокардитах, - не хватало разговоров о музыки, о поэзии… - простых человеческих отношений, потому как весь разговор с супругой был похож на домашний спектакль под названием: «Приём больного в поликлинике», хорошо, что она терапевт, а не психиатр, некоторые из последних, говорят, на закате своей деятельности сами становятся похожими на пациентов. Может быть, при выборе дамы сердца не надо обходиться одной биохимией, но и включать разум? Способен ли разум при избытке тестостерона  на равных участвовать в выборе пассии. И будут ли счастливы браки, обручённые разумом?».
Слава богу, что жизнь у Киреева прожита, и он не стоит перед таким выбором, но почему изнылась душа? – Неизвестно. Если подойти с другой стороны: что бы он изменил, если всё начать сначала? Если в том же разуме, пре тех же обстоятельствах – да, ни-че-го! Он привык к этой жизни, ему хватало маленьких радостей и дома, и на работе; работал с удовольствием, и жизнь, хотя и однообразная, большей частью, была далеко не в тягость.
Да, он не гонялся за деньгами, не мечтал пройтись по карьерной лестнице длинною до небес. Пусть, жена зарабатывала больше него, пусть он дома был под рентгеновским глазом, - зато под медицинским присмотром. Он не крупный учёный, не директор завода, ни губернатор, чтобы требовать к себе особого отношения, и, слава богу, зато он не какой-нибудь там томографический аппарат, не бухгалтерский калькулятор, а человек с поющей душой.
И вообще, кто сказал, что косички – это женский идеал? Может быть – это творческий идеал? У него же идеальный слух! И идеальная музыкальная память! Он может, не хуже юного Моцарта, записать ноты раз услышанного произведения! Но что об этом сейчас говорить, жизнь прошла, и, вроде, не плохо.
Как себя не уговаривал Киреев, что у него была не жизнь, а – картинка, в голове по прежнему звучали строки: «Что-то смутное печалит душу мне».

Чтобы слететь с внутренней, так не кстати разволновавшей его, радиоволны, он усилием воли заставил себя вслушиваться в нескончаемый разговор ангела с инопланетянином:
- А я говорю, что солнечная система создана искусственно, - решительно заявил инопланетянин.
Это прозвучало, - по мнению Киреева, как пафосный вопрос: «Ты меня уважаешь?».
- Я не верю в это, это не правдоподобно! – возразил ангел прежним бесстрастным голосом английского дворецкого со знаменитой фразой: «Кушать подано».
«Как это? – удивился Киреев, - Ангел не верит в силу создателя всего сущего?».
- Как это? – Закипев, повторил его вопрос инопланетянин, - В 2010 году работники НАСА открыли планетарную систему в созвездии Лебедя, названную «Кеплер 33», похожую на солнечную, только планеты выстроены по ранжиру, как и положено по закону гравитации: крупная – у звезды, самая маленькая – самая дальняя.
- Знаю, - спокойно ответил ангел, - И ещё нашли 146 планетарных систем, подобных «Кеплер-33». Что это доказывает? Везде бывают исключения.
«Наверное, он ничего не знает о старых делах своего шефа, - подумал Киреев. – Новенький, приёмыш, даже вид у него далеко не ангельский. Или включает «дурочку», шифруется, пока пустился во все тяжкие.
- Исключения в законах физии не бывает, - возразил инопланетянин. – Ещё пример: Где вы видели спутники планет, такие как луна, она же составляет четверть Земли! У всех они намного меньше! А орбита? Она идеально круглая! Не эллипсная, когда спутник захватывается притяжением планеты, а - круглая!
«Наверное, он больше знает, раз живёт тысячу лет, - подумал Киреев, -как у нас говорят: «Видел больше горя»; пора прекращать этот диспут». И громогласно объявил:
- Господа, не пора ли нам на дежурство?

                Часть 8.

               
                «Я хочу умереть на просторе морском
                В золотистом сиянье заката
                В час, когда нам агония кажется сном,
                а душа, словно птица крылата

                Пусть дежурит у смертной постели моей
                Только небо одно голубое.
                Я услышать хочу не рыданье друзей,
                а вскипающий грохот прибоя.

                Из зелёной волны златотканую сеть
                Извлекает дневное светило…
                Я хотел бы как солнечный луч умереть,
                раствориться в волне белокрылой.

                Ни досады, ни злобы в душе не тая,
                я хотел бы смежить свои веки.
                Чтоб шептала мне жизнь: «Я на веки твоя…» -
                Покидая меня навеки».
                Мануэль Гутьеррес Нагшера. Мексика. «В тот час».

Шли не торопливо. Солнце перевалило через зенит и уже хорошо успело прогреть землю и воздух. От движения Киреев стал согреваться, ноги, преодолевая одеревенелость от долгого сидения на корточках, обретали привычную устойчивость, легко, и высоко взлетали в воздух, семафоря красными кедами. На душе было тяжело, всё-таки заканчивались вторые сутки, отпущенного ему трёхдневного срока. Отвлекали от тоскливого состояния только нескончаемые разговоры друзей, - ещё бы понять о чём!
- Удивительно, всё сущее построено по принципу золотого сечения, по принципу чисел Фибоначчи, – говорил инопланетянин, - Мы наблюдаем это в растениях, в животном мире,  в клетке ДНК, даже в галактиках. Как это возможно?
- Божий промысел, - как-то не весело, коротко ответил ангел.
«Трезвеет, - всматриваясь ему в лицо, подумал Киреев, - говорить стал как по писаному, правильно, без всяких словесных закидонов. Никак домой пора возвращаться, в родные пенаты, поэтому сник, стал немногословен. Переживает, что там дознаются!  В командировке-то не просыхал! Как дыхнёт в раю перегаром, все разбегутся, или попадают. Зажевал бы лавровым листом! Хотя, поди, не первый раз вернётся таким! От того и на побегушках, другие ангелы в его возрасте только командуют, а этот и на ангела не похож, - бомж, прости господи, но умный беспредельно!
Всё-таки жалко, что они не люди, - оба такие умники! У них не головы, а компьютеры с интернетом, - что значит долго жить! Да, и я не мало знаю в своей области, жаль, что всё богатство, накопленное в моей голове скоро останется бесхозным, и исчезнет «как сон, как утренний туман», а столько можно было бы передать! И жаль, что в наш век товарно-денежных отношений, совершенно дикого капитализма такое богатство всё меньше и меньше востребуется. Но ведь после меня всё равно что-то останется доброе! Дети, ученики со всеми родственниками, их любовь, почтение, может быть и жену сделал счастливой, потому как первую «однушку» получил он. Выходит, не даром жил, какая-то польза была, пусть для мизерной части человечества.
Интересно, после тех, кто кичится своим богатством, что останется? Людская любовь? Скорее, наоборот. Может быть, они обогатили тех, кто на них работал? Тоже – нет. Единственное, что они реально сделали, - подняли статистическую погрешность рождаемости, породив себе подобных, но не известно: на радость, или на горе окружающим. Значит, они совершенно бесполезны для человечества? Неужели так? И у меня есть вполне реальный шанс попасть в рай? Но это произойдёт, если бог будет судить по справедливости! Буду надеяться, что у него нет других критериев, он же не собирается сдавать часть рая в аренду акулам крупного бизнеса! Хотя РПЦ, в последнее время, в этом отношении догоняет этот самый крупный бизнес, судя по разросшемуся количеству золочёных куполов, царским золочёным одеяниям и крестам. Оправдывают это всё самым удивительным образом, будто они – это не они сами по себе, это символ царства небесного, в смысле каждого в раю ждёт такая житуха, надо только потерпеть. Неужели эти духовные люди так примитивно думают о человечестве? Будто я – просвещённый, гуманитарно-духовный интеллигент просто мечтаю прошвырнуться там в золочёной рясе? С золотой цепью и крестом на шее? (Что-то это мне напомнило лихие девяностые).
Горячиться здесь нельзя, потому как в голову стали лезть странные крамольные мысли, надо досконально разобраться в вопросе относительно своего будущего, раз и - навсегда! Если представить человечество, как организм отдельного человека, то все клетки – это люди, работающие на этот организм. И, вдруг! Несколько клеток решили работать только на себя! Они пользуются общими плодами организма, но взамен ничего не отдают! Так образуется самая настоящая раковая опухоль!
Рассуждения, конечно дилетантские, но против железной логики не попрёшь! И мой слабенький шанс от таких выводов должен свечкой взлететь вверх на диаграмме светлых перспектив. И, напоследок, хочется сделать контрольный выстрел в сторону тёмных сил: говорят: чувство справедливости совершенно отсутствует у животных, как и чувство юмора. А, эти, с виду, так похожи на людей».

Сидеть на скамье было прохладно, наверное, вечерело. Парк обезлюдел, лишь галки, спрятавшись в кронах деревьев, мирно «беседовали» между собой, обсуждая, может быть, не менее актуальные темы, чем люди. Как ни странно, Киреев был не в смертельно упадническом настроении, а в каком-то в светло-лирическом; его не грызла совесть, как ещё  недавно, видно осознала, что настоящие паразиты общества авторитарны, и не заводят в душе попискивающих протестантов, и если кому-то из них удастся вскочить в их ледяное нутро, то если сами не отморозятся, будут удалены методом шоковой терапии, - покупкой заменителя счастья в виде новой яхты, квартиры в Лондоне… Душа была спокойна, совершенно не мучило чувство голода, хотя за день нормально ни разу не поел, друзья тоже не падали в голодный обморок, судя по сегодняшнему дню, обед у них случался далеко не по расписанию, а сытый – не каждый день. Все, молча, смотрели в сторону портала, как зрители в ожидании начала спектакля. Занавес не открывался. При других обстоятельствах можно было бы сбегать в буфет для оживления жизненной функциональности и общего тонуса, но об этом можно было только мечтать, и хотя лица не изображали мучительного беспокойства по этому поводу, всё же были сосредоточены, и сумрачны.
Киреев был сосредоточен по другому поводу: где он будет ночевать? Его друзья, как он понял, ночуют в разных местах, а на земле ли? Вопрос был архи важным, как говорил Владимир Ильич, потому как только заходило за горизонт солнце, номинально отступившая зима, вместе с сумраком, накрывала землю лёгким морозцем, и если, разложившись на скамеечке с вечера ещё как-то удастся уснуть, то проснуться можно с минусовой температурой тела, и с примороженными ресницами, которые больше никогда не откроются. Марию тоже ждать бессмысленно, навряд ли она опять снизойдёт до него и отведёт в свои палаты, - сколько раз можно спасать! У неё миллионы просящих о помощи! А она одного бестолкового упитанного маломерка каждый день будет таскать на себе! Даже если она реальна, - не сошла же с ума, чтобы каждый вечер выходить из квартиры в поисках его, нормальные люди дома сидят, а не шарахаются в пьяном виде по ночам!
Его думы прервал ангел, слегка толкнув локтем в бок.
- Извините, как к вам обращаться?
От такого вопроса Киреева прострелило. «Интересненькое дело, - возмутился он, - я весь в ожидании скорого полёта, а он только надумал знакомиться! Ему что, паспорт предъявить с ветеранской книжкой? Совсем не различает людей! А помнит ли вообще, с какой целью его послали, и за кем? Эти плеши в памяти точно от водки! В таком состоянии и дорогу домой не найдёт, как бы мне его самого не пришлось тащить до рая, хоть бы успел направление показать, пока совсем не отключился».
Не дождавшись ответа, ангел глянул на неожиданно застывшего Киреева с открытой челюстью, видимо, складывающего в голове слова, как пазлы, в предложение, и предупредительно заметил:
- Нет, я просто считаю, что обращаться к человеку нужно только по имени и отчеству. А обратиться хотел с вопросом, простите, может быть за излишнее любопытство: почему вчера не пришли, и где ваше пальто, до настоящей весны далеко.
Киреева заклинило насмерть, как танкиста от слетевшей от взрыва башни. Его сознание опрокинулось и понеслось в космос, что оно там искало – не понятно, но возвращаться не желало. Ангел, слегка удивлённый неадекватным поведением Киреева, опять поторопился объяснить своё противоестественное, по мнению Киреева, поведение:
- Мы вчера с Николаем Степановичем видели кое-что забавное у портала, вас вспоминали, - не очень твёрдо добавил он, но, не увидев на лице Киреева никакой реакции, призвал на помощь инопланетянина: - Николай Степанович подтвердит… Знаете, портал на мгновение приоткрылся, и там что-то мелькнуло.
У Киреева тоже в голове что-то мелькнуло, в виде мысли, но тут же взорвалось, как взрывается далёкая нейтронная звезда, ослепив пространство вокруг себя, и моментально превратившись в чёрную дыру. И пока ангел говорил, в голове Киреева постоянно взрывались и тухли, взрывались и тухли десятки, сотни, тысячи таких звёзд. Наверное, весь этот космический ужас изображался, как на мониторе, на лице Киреева, потому как ангел, наконец, умолк, и, через довольно длительный промежуток времени, добавил с нотками заботы и теплоты:
- Ничего, всё будет хорошо.
После его слов по телу прошла волна тепла, его разум, на мгновение выйдя и комы, чтобы, наверное, окончательно угаснуть, наконец-то сформулировал вопрос, ещё державший его в реальности:
- Сегодня разве понедельник?
- Да, - тихо отозвался ангел.
- Разе, не воскресенье? – Слабо пытался настоять на своём Киреев.
- Воскресенье было вчера, - уже намного мягче, как доктор, видя приступ больного, возразил ангел, и, помедлив, добавил: - Что, пора?
- Пора – эхом отозвался Киреев, а сам подумал: «Может, это я ангел, и прилетел за ним? Кто здесь должен командовать?».
Неожиданно с места встал инопланетянин и медленно направился  к воде в сторону портала. Друзья с удивлением смотрели ему вслед, ангел не выдержал:
- Куда вы, Николай Степанович? - Эмоционально зыкнул он, - не подходите к воде, это опасно.
Может быть, он что-то и ответил, или это ветер прошуршал в сухих ветках деревьев тягучее слово «до-мо-о-ой».
«И мне пора, к Марии, её звали Мария, это её косички», - крылом влетающей бабочки ощутил Киреев в сознании дуновение мысли, но вставать не стал, - куда он без ангела! Просто закрыл глаза и стал ждать....