IV

     - Нам нужно вон туда! – слегка махнул головой, заорал, стараясь перекричать лязг машин детектив.
Уже начинало темнеть, и там, куда исчезали ковши, зажигались огни, большие и маленькие, явно рукотворного свойства.
- Но лучше обходить местные поселения!
Юрий всматривался в даль.  Везде до самого розовеющего предзакатного неба бледнели костры. Казалось, далеко впереди нарождался новый город, который в сереющем от работающих неведомых механизмов дыме, плыл прямо им в руки. И не виделось ни единой лазейки, ни темного пятна, куда бы можно было устремиться и избежать встречи с заселяющими горизонт светляками. Хотя вполне возможно, все то - оптический обман, и там, вдалеке, город вовсе не город, а разделенные немалыми расстояниями редкие становища каких-нибудь дикарей. Огромное расстояние пугало и путало, не давало глазам четкой картинки даже в бинокль.
     Вздохов успокаивал себя мыслью, что они найдут проводника и тот проведет их безопасной дорогой. Как будто, угадав мысли ученого, полицейский откликнулся:
- Чтобы найти проводника нам нужно туда! – и указал пальцем опять же на те чертовы огоньки впереди.
Получалась бессмыслица: надо попасть в рассвеченное кострами враждебное логово и каким-то образом (чудом) избежать смерти.
- Ну, как-то постараемся, - словно снова прочитал в голове мысли Юрия, ответил бывший слуга закона. – А может, он сам нас захочет найти, учитывая какой груз в рюкзаке вы держите. В любом случае запомните: проводник нужен не затем, чтобы провести по волшебному, безопасному коридору. Вы ему заплатите, он никуда не пойдет с нами. Зато даст нам карту.
«Интересно, чем я с ним расплачусь?» - совсем уж тихо подумал ученый, машинально пощупал карман с денежной мелочевкой, - разве займу у Клавдии».
Вздохов глянул в сторону женщины и нашел в ее взгляде не поддержку, а растерянность и упадок духа. Видимо для кладовщицы такие путешествия были в новинку, или закончились еще в молодости. Кроме того, она устала и дышала часто-часто, высунув кончик языка, точно загнанная на дерево кошка.
- О, у вас есть целый клад! Зерна ваших растений. За них вам любой оторвет голову, а тот, кто не сможет, или озолотит вас, или сделается вашим другом…- откликнулся опять большеголовый.
И только тут до Вздохова дошло, что детектив откуда-то знает про то, что Юрий взял с собой в путь драгоценные зерна своих агрокультур, а ученый ничего ему про то не говорил! Вот те на! Сделал мысленно некультурный жест руками ученый. Никому семена он отдавать не собирается!
- Карты, полученные от проводника, - продолжал кричать детектив, - точно вознаграждение за них семенами было уже делом давно решенным, - необычные карты. На них нанесена разметка временных промежутков, точнее места, где эти промежутки существуют и где они особенно сильны. Просто так в земли древних египтян мы не пройдем. Придется преодолевать время. Машины времени для этого у нас нет. Поэтому будем прыгать. А без карты, на которую нанесены данные аномальные участки, мы никуда не попадем. Вот так!
Желая закончить необычный монолог, Вздохов бы предпочел не думать, но мыслительный процесс продолжался помимо его воли. И он почувствовал, что скоро лишится научного сознания, привитого ему с младых ногтей. После выведения необычных экологических агрокультур, новых открытий у него не было. Ученый пытался нащупать новые пути развития своей научной мысли, но после того, как связался с Клавдией, все его научные потуги стали похожи на волхование и сдувание с молока пенки.
     Да и ладно! Если уж деградировать, то до конца! В его положении применение науки в прикладных целях опасно. Тут важна сила, выносливость, хитрость, и поистине, тараканья живучесть! Тем более Юрий потерял контроль над своими сверхспособностями и пользуется ими без надобности. Здесь уж, действительно, скоро скатишься в средневековье, чудеса и магию. Надо расслабиться и быт свойским парнем. Нужно идти вперед. Значит, пойдем! Ученый улыбнулся полицейскому, поднялся в полный рост и переступил импровизированный бруствер из наваленных комьев земли, будто собирался в атаку, махнул рукой Клавдии, угодил в какую-то яму с черной жижей, похожей на мазут и чуть не получил по голове краем огромного ковша, если бы не пригнулся. Детектив вытянулся из укрытия и, подхватив Юрия за плечи, затащил в безопасную траншею обратно.
- Туда ходу три дня! –  прокричал большеголовый, не теряя надежды пересилить голосом вращающиеся могучие шестеренки, запрятанные в прорезиненные кожухи, и все равно, лязгающие зубьями, точно ватага озлобленных великанов. – Мы заберемся в ковши и за несколько часов долетим!
И приглашающим жестом полицейский увлек ученого и кладовщицу к серому без окон пункту управлению. Куполообразный, вылитый в единую форму из бетона, тот напоминал хорошо защищенный дот. Вздохов не заметил маленькой дверцы для персонала, которой обычно снабжают подобные сооружения на случай поломки полностью автономной от человека и автоматизированной  станции. Им пришлось прорываться через подмытый дождями провал в фундаменте. Внутри – только бетонный пол и бесконечные ряды кнопок и рычажков, двигающихся самостоятельно, будто под неслышимый, но хорошо сдерижерованный аккомпанемент. Детектив что-то понажимал и скорость ковшей замедлилась. Кроме того, они приподнялись над уровнем земли и перестали захватывать руду. Вместо этого, в самой низкой точке над землей неистово замедлялись, раскрывали пасти вхолостую, уподобились посадочным кабинкам, приглашающим на веселый, экстремальный аттракцион. Оставалось затратить немного усилий: пробежать легким бегом рядом с ковшами, и, подпрыгнув, оказаться внутри, согнуть ноги в коленях, колени подтянуть к подбородку, сидеть и ждать, когда эти импровизированные подъемники перенесут их на другую сторону земли.
     И вот такую, кажущуюся легкость дальнейших действий, Юрий поставил под сомнение. Неужели все прошлое время он жил трудно и по плану? Да. Так жили и живут все. Корпорации необходимы унифицированные и стандартизированные хомо сапиенсы. И жизнь любого расписана с пеленок. Как только ребенок научится ходить и садиться на горшок и насыщаться твердой пищей, его отбирают из семьи в детский сад, для так называемой начальной социализации и адаптации ко взрослой жизни. Потом – школа, колледж, армия, институт, университет, или академия, в зависимости от способностей. На самом деле человека с рождения приучают к покорности. Иначе к чему эти распевания корпоративных гимнов, планерки, встречи с руководителями, военные смотры, игры? И суицидальная готовность умереть за клочок земли, на которой (так случилось) расположены главные офисы руководства.
     Где та умиротворенность на берегу моря? Где ты никому ничего не должен, а просто валяешься на песке, или кидаешь мелкую гальку в воду. Где за тебя готовы биться и умирать миллионы, только потому, что они (эти миллионы) осознают – без тебя, мертвого их уже не миллион, и жизнь веселей и полней не будет. Ты, (как и другой такой, как ты), являешься полноценной и важной, пусть частицей, но все же, нужной, невосполнимой компонентой не только планеты, а и Вселенной в целом.
     Конечно, в мечтаниях и фантазиях, как и любой подвижный мальчишка, Вздохов хотел стать суперменом, гигантом, спасителем… И ему, как и всем, подсовывали специальные книги, игры, фильмы для тренировки. И внушали: подожди, чуток, сынок, подрасти немного, будь послушным, а мы тебя сделаем по образу и подобию какого-нибудь Халка, или Хенкока. И он подрастал, стоя на коленях и опустив голову, словно ему уже стыдно только за то, что он появился на свет. Как будто, прежде чем родиться ему, кто-то спрашивал его согласия. Но даже, если никто и не спрашивал, а создал, родил, вытащил из чрева матери, то, значит, от щедроты душевной для себя, для своей и его радости? Просто, чтобы он увидел свет, познал любовь. Не мог же он знать о планах на него! Оказывается, Вздохову, да и не только ему, обрывали пуповину с целью. Вырастить помощника, грубо говоря, трудягу, воина – пушечное мясо, мыслителя, ученого для прославления чьих-то амбиций, или просто лузера, годного по пьяни, хотя бы на создание новых рабов для новых рабочих мест и поддержки стабильной экономической ситуации. Потом Юрий узнал о долгах.  И эти долги оказались почище карточных. Их не отдашь один раз и навсегда. А на протяжении всей жизни и даже, придется искупать кровью. Он крупно задолжал всему общественному окружению. Как же иначе! Его кормили, лечили, учили. И Вздохов не против. Он, наивный, полагал, что долги можно отдавать по-разному. Мечтал осчастливить все человечество. Сделал научное открытие. А оно оказалось вредное, опасное. Намного важнее было подписать чистый лист, на котором потом будет красоваться донос. Юрий уже попался так один раз. Больше не возьмут!  Подписал. И лучший друг, коллега, умница и перспективный генетик исчез.      
     Единственное, что по-настоящему огорчало его: несмотря на технический прогресс во всех сферах жизни и мире, в одном ничего не менялось. Анонимки и доносы по-прежнему писались на бумаге шариковой ручкой левой рукой, или разным почерком. Этому сильнее и быстрее верили, там, наверху. А с другими бедами можно жить и смириться. Также как и с тем, что сейчас Юрий должен запрыгнуть в железный бункер и поплыть на нем по воздуху в чужие края, где неприветливые люди готовят ему неприятности.
     Давно ему надо быть в цельнометаллическом зеве механического чудища, но Вздохов медлил, растягивая неприятный момент такого путешествия, когда в грязном ковше, согнувшись в три погибели, придется провести неизвестно, сколько времени, пока не переправится на другой край гигантского карьера.
     Его интересовали в сей миг три вещи. Первая – таинство научных открытий. Именно таинство, а не тайна. Тайна отличалась от таинства тем, что была нечто сокрытым от посторонних глаз и ума. Тайна состояла из  маленьких тайн, этапов познания, которые ученый открывал для себя, продвигаясь от открытия к открытию к полному разрешению научного вопроса. Таинство же, это – нечто другое. Его можно было поставить вровень с интуицией, озарением, неким загадочным процессом, непонятным даже для самого исследователя.  Да, ученый знает направление, вектор, расчеты и предполагаемый результат, но вот логически объяснить свои действия не может и, зачастую действует аффективно, нелогично, бессмысленно, как сомнамбула ощупью в лунном свете. Порой, принимая научное открытие за побочный эффект. И нет этому новому открытию практического применения. Такие технологии для него еще не изобретены. И ученому приходится проходить мимо, или погребать его под грудами бестолковых расчетов и писанины о движении небесных сфер по тверди небосвода, к которому звезды прикручены намертво, а если одна и свалилась в руки, то произошла ошибка. Это все равно, что телегу, например, придумали раньше колеса. Умники понимают – поторопились, но изобретение-то полезное, не хоронить же его. И потому запрягают в нее одомашненный скот, а те, кто победнее, сами впрягаются и тащат телегу волоком, надеясь, что когда-нибудь  к ней прикрутят полезные дополнения и облегчат передвижение.
     Из первой вещи для Вздохова вытекала вторая: полезнее и приятнее отдавать, чем брать. Он по характеру был альтруистом и в своем широчайшем всеялюбии не щадил никого. На каждом углу подавал нищим, попрошайкам и откровенным разбойникам, вышедшим пограбить вот таких, как он, смирных очкариков. А тут они сами сдаются в лице одного ученого, и ему в морду тыкать не нужно.
     Родственники, вообще караул! Зареклись принимать Юрия в гости. Чтобы уравновесить ситуацию, им надо было бы, или перевезти Вздохова на постоянное проживание к себе, или самим переехать к нему – такой неимоверной щедростью, «иисусиковостью» отличался он. Как-то раз за три дня пребывания у них, раздал все деньги и одежды, так, что пришлось на обратный путь собирать по рублю и облачать хоть в какое-то приличное рубище. Совестливой ли родня оказалась, или Юрий докучал им широкой душой – неизвестно. Но зато Вздохов знал точно: его технология выращивания сельхозкультур имела сходство с той неудобной (пока еще) телегой без колес и зависела не от способа-метода, хитрого приема, а от возможности душевного порыва каждого из людей, которые решили бы вдруг распространять учение и дело Вздохова.
     То есть в открытии ученого содержалась нематериальная сторона, мало зависящая от действий Юрия и замеченная им совершенно случайно, поначалу она показалась ему незначительным побочным эффектом. Лишь потом Вздохов осознал: это и является важным, мало объяснимым компонентом открытия, без которого технология не будет работать. В другом открытии, открытии его учителя профессора, никак вроде бы не сочетающимся с прорывом Вздохова в агрообласти, имелось нечто похожее и родственное, как пазлы одной большой гармоничной картины, показывающие, пока малую, непонятную часть. Соединение двух относительных истин стремилось к Абсолюту. Возможно, дело шло к открытию фундаментального закона Вселенной.
     Ну, а третье вытекало само собой из первого и второго мыслительного постулата. Только в чем оно заключалось, Юрий внезапно забыл. Забывчивость связывал с ранней деменцией, довольно популярной болезни в современном мире. Земля, отравленная радиацией, тяжелыми металлами и человеческой негативной мыслительной субстанцией мстила своим нерадивым детям.
     Он обязательно вспомнит, так же внезапно, как озаряет речные кусты кинжал молнии. Интересно успели ли Клавдия и детектив вытянуть что-нибудь из его головы? А если разобрались, то станут ли транслировать чужие мысли своим нанимателям = хозяевам? Ведь, навряд ли, они такие же, как и Вздохов благодетели-бессребреники. Впрочем, Юрий их по-настоящему не знает. Не знает Клавдию, зато успел с ней переспать, но от этого не стал знать ее лучше в духовном плане. И, вообще, мало что выиграл от этой близости. С женщинами всегда так. Если же рассуждать о хозяевах, так они (зачем кривить душой?) есть у каждого. И над хозяевами есть хозяева. А над ними и всем сущим есть один больший хозяин – Создатель. За ним пришли однажды, как приходили, в последующей истории, за многими порядочными людьми соглядатаи из уголовной среды. 
     Вздохов давно чувствовал некое нетерпение попутчиков за промедление, неторопливость, нерешительность, все те черты характера, за которые он и сам себя порой ненавидел. Но это не то, не другое, не третье! Это течение мысли по поверхности с зеленым солнцем на фиолетовом небе и двумя серыми спутниками, изрытыми оспинами метеоритов. Действие одновременно разворачивалось здесь и на другой планете, в ином измерении. Между двумя мирами была взаимосвязь и зависимость, чувственная нить, которую интуитивно ощущал Юрий. А тут еще двое, связанные одним тайным для них делом не могли совладать с ученым. Он, как любимая собака Павлова, сорвался с поводка, не желая заходить в дом, а все кружил по двору, уловив запах свободы, не мог надышаться им.
      И так же, резко, без предупреждения, как сорвался с поводка, так и, подпрыгнув, уселся в пасть металлической штуки, скрючился, съежился, но не перестал думать. Скорее наоборот: мыслительный поток активизировался. Внутри было темно, сыро, прохладно. И надо же чем-то себя занять и отвлечь, а чем, когда ты неудобно обездвижен и подмерзаешь, как не усиленной работой головного мозга? Клавдия с детективом чересчур суетно и нервно поспешили за ним, подобно пьяному, замешкавшемуся конвою, на какое-то время потерявшего своего заключенного.
      Вздохов сразу же после научного открытия, пока не остыл ноутбук, побежал в церковь (куда давно уже никто не ходит) и зажег у незнакомой, ветхой иконы толстую, дорогую свечу. Зачем, для чего? Он и сейчас объяснить не сможет. Здесь было глубже, чем просто отметиться, поделиться радостью, отсечь постылое одиночество и влиться хоть куда-нибудь в более широкое, устоявшееся за тысячелетия консервативное течение, например, в веру.
     Он вспомнил, как все начиналось. Юрий отработал только первую неделю на овощепереборке, но его уже успели заинтересовать некоторые сорта томатов и отдельные экземпляры яркобоких помидоров. Некоторые ученый принес по-тихому в институт, к себе в лабораторию, чтобы всесторонне исследовать. Они отличались немного большими размерами, более приятным запахом и сладковатым, а по консистенции прямо-таки мясистым вкусом. Проверил на нитраты и прочее. В них ядов оказалось на порядок ниже, чем в обычных алых собратьях по кусту. Несколько дней заняла расшифровка генетических цепей. Ничем примечательным эти помидоры не выделялись, кроме странной «закорючки», как Вздохов сам для себя обозвал новый мутированный участок цепи, который выгодно и отличал исследуемые томаты от прочих. В тот день ученый пересаживал комнатные цветы (принесенные из дома в лабораторию, чтобы их не отобрал и не снес на рынок общественник) из меньшего горшка в больший. Возился с землей и, как бывает обычно, просыпал. То ли из чистого любопытства, то ли по какому-то наитию взял и разобрал на «молекулы» чернозем. Ничего интересного не увидел. Юрию пришла мысль: не вносить найденные изменения в обычные сорта помидоров, и таким образом, добиваться путем  долгой селекции накопления полезных качеств, а с помощью старой генномодифицировальной центрифуги «зарыть» эти выгодные «закорючки» сразу в землю. И тогда обновление бы пошло быстрей, изменялись бы не единичные объекты исследования, а среда, в которую они помещены, изменяла бы их. Для скорости нужны были площади. Вот тогда, когда в горшках эксперимент завершился удачей, Вздохов и открыл на окраине овощехранилища потайную теплицу.
     А ведь эта мысль не была новой! Она сначала витала в лабораториях, потом пошла «гулять» по кулуарам научных конференций и даже вылилась, как водится у смелой молодежи сельхоз-техникумов и академий, то бишь, студентов в экспериментальное подвижничество. Наделала много шуму (где публиковались кандидатские и докторские) в толстых солидных журналах, но революции не случилось. Все обрушилось по непонятным причинам в какую-то неудобную катастрофу, которую предпочитали замалчивать. А у Вздохова получилось! И, ладно бы, если бы ученый оказался, как любят говорить в религиозных кругах, инструментом в дланях Божьих, или Бог водил его рукой, нет! Они стали партнерами. Не Вздохов, а Господь согласился пойти в соавторство к нему! Вот это-то и умилило до слез ученого. Заставило его сорваться и бежать в церковь. А все потому, что Юрий пришел к таким же выводам, что и профессор в своем открытии. Но Вздохов и не посчитал за открытие такие отношения с высшей силой, ибо ему виделась морально-этическая смычка с неким наукоподобным волевым человеческим решением, где субъективности было больше, чем объективного, отстраненного мнения, выведенного на основе блестящей гипотезы и медицинских манипуляций с органом человека. И, то ли в награду за скромность, Господь спустился к нему, то ли решил научить ученого еще большей кротости и смирению (раз, Сам спустился!), но эксперимент у Вздохова прошел блестяще, а на бумаге он оформился в знаменательное научное открытие, которое, правда, он пока умело скрывал от большинства.
      Да и как не скрывать, когда одна составляющая открытия представляла собой совершенно ненаучную и даже противоположную любой науке, кроме разве, теологии сторону. Юрия скорее понял бы рядовой обыватель, если бы он решил поделиться, чем коллега, увенчанный научными званиями и наградами. В природе обычного человека чудесное, божественное присутствует в жизни, быту, судьбе наряду с научными знаниями. Не случайны же и передаются из уст в уста различные байки, городские легенды, страшные истории, где непознанное тесно переплетается с обыкновенными жизненными обстоятельствами настолько часто, что человек привык к этому, и уже, практически не обращает внимания, воспринимает, как само собой разумеющееся. Ну, поохает, поудивляется в ответ на странный рассказ соседа, но будьте уверены, у него у самого есть такой же, и не один, случай из жизни. Из брата-ученого же, с самого начала становления его в науке, начинают вытравливать те необъяснимые научно, полученные опытным путем знания, порой высмеивая, или запугивая наиболее упорствующих очевидцев неопознанных событий. В конечном итоге создают, если не воинствующего атеиста, то сонного, равнодушного циника, самовольно обедняющего свою жизнь и научную деятельность.
     Вздохов вспомнил одного покойного писателя, философа и просто умницу из сибирской глубинки (живущего в то время, когда земля делилась по территориальным признакам, а не по корпоративным), говорившего о «духовной смазке» народа. Он выдвигал гипотезу, что не одна сфера жизни, будь то экономика, политика, наука и т.д. не могут полноценно существовать без соблюдения нравственных законов и правил. В качестве примера приводил китайцев, работающих в других странах (тогда еще были границы, национальности и страны) и пересылавших деньги на родину. Даже получившие иное гражданство все равно продолжали пополнять казну своей страны. Тогда, как другие народы редко такое делали и чаще, наоборот, вывозили капиталы из своих отчизн.
     Юрия, помнится, очень насмешила эта наивная, антинаучная теория. Видные экономисты ломали головы, выводили закономерности и выдумывали хитроумные механизмы, чтобы эффективнее управлять экономическими процессами, а тут, на, тебе! Появился, неизвестно откуда, какой-то пророк с горы и талдычит о духовности, которую не просчитать, не засунуть в пробирку для опытов. Писатель-мечтатель, одним словом! Вздохов в тот достопамятный день до самого вечера налазился в архиве. Искал совершенное иное, а здесь в одной букве совпало, выпало, он и залип на группе писателей. Деревенщики их еще в то древнее время звали. На оригинальных и забавных идеях зиждилось их творчество. Во главу угла общества они ставили морально-этические ценности. Если они нарушались героями произведений, то персонажей ждали проблемы, а то и даже смерть, и вокруг них порой заваривались такие каши, что мама не горюй! Юрий от души тем вечером насмеялся, до боли в животе, а сейчас вспомнил и понял: духовная смазка, (а позже) духовные скрепы… что-то в том всем есть правдивое, истинное.
      И ведь, действительно, Господь наделил человеческое существо щедро. И свободой выбора, и разумом, и предприимчивостью, и силой воли. Когда человек прорисовывает в голове ситуацию и варианты возможных сценарий. Насколько известно современной науке, никакому зверю подобная корректировка будущих действий пока не под силу. Одной логикой и выгодой, а только ими сегодня и пытаются жить, такие странные качества не объяснить. Все живущее на планете подстраивается, приспосабливается под окружающую среду, и лишь Человек приспосабливает, подминает под себя среду обитания для своих нужд. Он, как бы, парит над всем живущим, оглядывает с высоты полета и вмешивается, если считает нужным. Разве не это сближает его с Богом?
      То есть человеческая мысль материализуется. То, о чем мы думаем, имеет возможность свершаться! Надо очень сильно и долго желать и думать, думать, думать… Так размышлял Вздохов постепенно замерзая в зеве чугунной машины. Устроился он удобно в любимой позе эмбриона на время сна, вот лишь железо, казалось, прожигало холодом до костей. И как ученый не ворочался, избежать пытки отрицательной температурой не мог. Но, чем больше его тянуло в сон, тем больше он сживался, смирялся с этим, не таким уж, теперь, когда глаза не открывались, страшным неудобством. Холод не мешал ему думать, а это было главным. И он продолжал про себя рассуждать.
       Животные могут мыслить по свершившемуся, или свершающемуся факту. Так леопард, наметив жертву, выбирает засаду, ждет удобного момента, нападает, душит, ест. Он не может думать абстрактно, отстраненно, без привязки к охоте, инстинкту размножению и другим рефлексам, которые помогают ему выжить в бушующей тревогами и опасностями саванне. Даже насытившись, большая кошка не лезет на ближайшую скалу и не выцарапывает когтями рисунок удачной охоты, не за ради пользы, а просто так, как это делал первобытный охотник на мамонтов. И никто так не делает, даже ближайшие к нам родственники обезьяны, в чем Вздохов лично сам очень сильно сомневался. После сытного обеда звери не пользуются благодатной передышкой для развития мысли в реальность. Они, тупо тратят время на безделье: сон, вылизывание шерсти и выискивание паразитов на ней. Тогда, как человек, нарисовав, бесполезного на первый взгляд шерстистого носорога, может по тому рисунку учить молодых охотников, медитировать для последующего удачного раза охоты, да, что угодно! Просто показать изображенного зверя своим детям, которые еще малы не видели подобное животное. И вот уже изображение, по каким-то диким, невообразимым законам, начинает притягивать к обжитой людьми пещере шерстистого носорога и дичь помельче. Охотники осознают магию мысли, породившую счастливый рисунок и создают танец, а позже и песню. Одно накладывается на другое. Появляется культура. Науки пока еще нет. Есть лишь одна необъяснимая магия!
      Наука появляется позже и доказывает, что человеческие мысли материальны, имеют волновой характер и несут невидимое излучение, способное гипнотизировать, зомбировать население, если их сфокусировать в одном источнике и испускать мощными пучками. Этим не преминут воспользоваться различные информационные, сначала государственные, а позже корпоративные и частные масс медиа, выражающие интересы политиков и торговых магнатов. Именно поэтому в принудительном порядке в каждом доме и квартире были установлены плазменные телевизоры,  которые запрещалось выносить, продавать и портить. А совсем недавно продавили закон о запрете на выключении телевизора пользователями. Облучатель должен работать круглосуточно.
       Одновременно с открытием материальности мысли открыли и тонкие фантомные миры, создаваемые мыслями различных людей. Немногие миры существовали долго во времени, но, например, религиозные существовали многие тысячелетия, имели четкую структуру, определяющие Ад и Рай. Также лечебные, испускаемые праведниками и святыми, и хворные, испускаемые колдунами, ведьмами, насылающими за мзду различные порчи, венцы и сглазы. Оказалось, животные тоже мыслят, но долговременных миров они создавать не умели из-за отрывочности, короткости и неясности мыслей. Кроме того, все их мысли были строго привязаны к определенным кратковременным периодам их жизни, как-то: охоте, размножению, выхаживанию потомства и отдыху.
       Материальность мысли оживила давно погибшие, ушедшие в историю народы. Вернее, крепкая память по ним, постоянное напоминание в книгах и научных труда. Пока ученым не удалось объяснить феномен памяти и мысли, как они связаны и взаимодействуют, чтобы оживлять и материализовать, допустим, древних египтян (в земли которых стремился Вздохов с компанией) греков, римлян и тому подобных, а также частные случаи оживания родственников, ушедших из жизни уже в современности. Отсюда экзорцизм, подсаживание в живых людей духов и животных, прочая магия и магнетизм.
       Живая человеческая мысль так выражалась в своей деятельности, но по причине людского несовершенства, ее труды были пока примитивны и направлены, в основном, на уничтожение всего живого и позитивного на Земле. Хотя, по поверью: жизнь на планете держится, пока существуют праведники и просто солнечные люди со светлыми мыслями.
       Вот Вздохов, мерзнет, но верит: черномысленный период уже на исходе. Наступает эра гармонизации Человека и Планеты, а в дальнейшем, и ближайшего к Земле Космоса. И Вздохов чувствует, что он является предтечей новых изменений. Через него идут вибрации высоких полей. Он выбран, отобран, избран. И не хочется верить, что просто случайно.
      Не зря же внутрь ученого подсажен дракон, который пока держится на цепи, где-то каменоломнях подсознания. Заперт в пещеру. И, кажется, неопасным, почти ручным. Нет! Чудовище по-прежнему живо, дышит и пассивно сопротивляется. Оно запустило свои когти и шипы глубоко в организм Юрия. Проросло, пустило корни, споры, зародыши. Это и гибель, и, одновременно может быть, спасение, слава для Вздохова. Жертвенность. Дракон вцепился и держится и Вздохов вцепился в разноцветную гриву, и тоже держится, и неизвестно, непонятно, кто кем управляет. Симбиоз. Они оба получают пользу. Когда необходимо показать характер, дракон просыпается и бьет хвостом, проламывает себе выход из пещеры, заставляет Юрия тоже лихорадочно искать выход из экстремальной ситуации. Кричать, бить, бежать, прятаться, когда дракон нуждается в покое и отдыхе, ученый усилием воли прячет его глубоко внутрь себя, запирает, заваливает тяжелой скальной породой интеллигентности.
      Уже раздаются удары: бом, бом! Точно звуки огромного колокола. Дрожит почва, или почва и есть шкура того самого дракона? А все зеленые ростки не более, чем выпуклости и наросты на бронебойной коже чудовища. И вся эта вегетация тащится, переплетается, то засыпается землей, то прорывается из нее.
       Вздохов вдруг увидел события в трех проекциях. Он, как бы находился над человеком, усевшимся верхом на дракона, сам был этим наездником и видел затылок его, так близко, что тот начал расплываться. Юрий пытался наладить четкость, сфокусироваться: прищуривал глаза, напрягал зрение, мысленно сосредотачивался, жмурился. Ничего не помогало. Тогда он просто расслабился и отпустил видения, и тут же проник внутрь их. Оказался в прозрачном городе, расцвеченном красками северного сияния (хотя северное сияние ученый никогда не видел живьем, а лишь на старых фотографиях, но он, каким-то внутренним чутьем сразу понял: это оно!) со сказочными башенками, шпилями и флюгерами. И опять они стали мельчеть в глазах, таять, точно сделанные изо льда, приближаться, врезаясь в точку между бровями, соединяя их в одну оранжевеющую дугу, а дальше, будто по цепочке, вдоль позвоночника пошло, поехало, побежало зажигание огоньков, очень похожих на самоцветы и драгоценные камни. Только они были куда невесомее и ярче светились, очень напоминали узорчатые снежинки. А по ним пробегал ток, струилась вода, не обладающая свойствами воды: сухая. И понял Юрий: это энергия, идущая по его энергоузлам. И смотрит он в самого себя, себе внутрь.
«Если хорошенько подумать, - размышлял дальше Юрий, - то каждый человек смотрит внутрь себя. Нет, это не подтверждение вечного одиночества человека, не сродни ему. Это о том, что каждый человек всю свою жизнь живет изолированно, едет куда-то вот в таком бункере, как он сейчас. Человека тыркают, пробуют извлечь наружу, стучат, подают сигналы из внешнего мира, иногда даже спасают от погружения в самого в себя. И тогда человеку приходится что-то делать, извлекать какую-то выгоду для наружних окружающих людей, которых, в свою очередь будят другие, а тех новые другие, но все они, так или иначе снова уходят внутрь себя и живут там, пробуя постичь самих себя, разобраться, узнать сущность самое себя человеческое, постичь то, что простоволосые чудаки и городские сумасшедшие называют Душой».
     Ученый снова ощутил удары извне по ковшу, в котором он находился. Но ему не верилось, что посторонние пытаются вытащить его, ему подумалось: удары раздаются гулком ледяном подсознании (потому что он, все-таки, замерзал). Чтобы как-то освободится от пугающих звуков, раздающихся по железу, Юрий решил впасть в медитацию. Ему представилось желтое море с зеленым восходящим солнцем, коготь дракона, выглядывающего из-под мягкого песка, и Вздохов, сидящий в позе лотоса под тенью его. Юрия окружало явственное упругое биополе с разноцветными всполохами энергии. А под толщей песка, камней и почвы, всего наносного и надуманного сидел в позе лотоса с руками, соединенными в «намастэ», другой йог, больший по размерам обычного человека, бородатый и с длинными смолистыми волосами на голове, похожими на морскую капусту. Его верхняя кромка биополя служила как бы основанием, землей для ученого, который покоился на ней. Наружняя часть шаровидного биополя Вздохова, в свою очередь, была надежной поверхностью для другого медитирующего отшельника, меньшего по размерам, а его биополе для другого йога. Сам бородач, на «голове» которого обосновался Юрий, находился на ином, более огромном йоге. Таким образом, получалась целая гирлянда медитирующих, в сторону увеличения от гигантских, к уменьшающимся до микроскопических размеров, связанных между собой лишь соприкосновением ягодичных и ножных мышц. Но из-за ударов Вздохов начал соскальзывать. Почва не казалась уже такой ровной и надежной, как раньше, как будто бы йог на котором обосновался ученый пытался сбросить его и бил ладонью по внутренней части своего биополя, чтобы свалить вниз Юрия. И вот уже показался край «земли». Вздохов начал стремительно скатываться, а комки почвы, увлекаясь вслед за ним, падали и били по телу. В этой лавине ожившей грязи попался округлый камень, ударил в затылок Вздохова, и тот потерял сознание.
    На другом конце огромного оврага, откуда отправлялись в ковшах беглецы, за ними наблюдал в подзорную трубу все тот же человек, что и раньше в подъезде. Другой, точно такой же прохаживался по краю, точно Наполеон по брустверу военной траншеи и бубнил:
- Неужели их нельзя остановить?
Иногда его голос заедал, и тогда он начинал сызнова, но одно и тоже, будто механический мальчик:
- Неужели их нельзя остановить?
Оба были в широкополых плащах, очень похожих на бурки с высокими плечами и огромных шляпах с широкими полями, напоминающими издали летающие тарелки.
- Пытаюсь, пытаюсь, коллега! – каждый раз отвечал ему второй и бесконечно подкручивал и настраивал свой оптический предмет.
Через некоторое время он собрал трубу и спрятал ее в необъятный карман плаща. Удовлетворенно хмыкнул и проговорил:
- И, кажется, теперь удалось надолго.