Гл 6. Повесть о старике Чуркине и других соседях

Повесть о старике Чуркине и других соседях.   Анатолий Статейнов.
               
Глава 6


                Кони – наши спасители.

 В следующий раз я приехал в Татьяновку уже весной. И дела-то были в городе пустяковые, мелочные, а  привязывали. Март прошел, апрель кончился, и только после майских праздников удалось обмануть самого себя, вырваться в отчее гнездышко. Бросить надуманные заботы, заставить себя  заниматься, наконец –то , чисто писательскими заботами.
 К Ване Попандопуле сразу ни в гости не пошел, ни на постоянное житье. Нужно было для начала и собственного покоя  обиходить родной  уголок. Убрать прошлогодний чертополох во дворе, мусор всякий. Траву старую вытащить из садика, где уже лет десять как гнездились разлапистые ранетки. Стены дома снаружи побелить. Главное, в палисаднике все вычистить, чтобы ни одна комиссия грехов мне не насобирала. А то придут Алка с Ниной Афанасьевной, сфотографируют палисадник и в стенгазету, как неисправимого  лодыря выкрасят.
     Деревня считает, в борьбе с моим якобы  разгильдяйством, они авторитет себе сразу в районе нажили. Районная газета писала про их героизм.  Что в борьбе за чистоту и приглядность  Татьяновки, активистки поперек всем нерадивым хозяевам стали. Навострили недоумков хотя бы подмести мусор у своих калиток и лавочек. А у одного лодыря ворота месяцами лежали упавшие. И его, с помощью стенгазеты, заставили стать лучше. Перевоспитали. Явно обо мне разговор. Дело сразу повели так, что я теперь и через суд правду не востребую. Фамилию-то мою районная газета не озвучила.  А так бы я себе копеечку по суду выхлопотал. Ворота-то пролежали всего неделю.
  Зашел к Ване вечером, посидели, чаю попили, я беленькую вытащил,  добрый кусок копченой колбасы. Так и осталась бутылка  нераскрытой, а колбаса не попробованной.  Но время будет, одолеем всё. Колбаса пока ушла в холодильник на хранение, а бутылка в шкаф, дня на два.   Рассказал  Ване, какие у меня в городе дела и домой.
  Одним словом, с неделю граблями вокруг избы кренделя выписывал. С перерывами, конечно, как без них. Час с граблями, два – за письменным столом. Чайку выпил, снова за грабли, потом за стол.  Мне почему- то казаться стало, что лопата и грабли в деревне, - лучшая дорожечка к вдохновению. Попробуйте, может согласитесь. 
   Чуркин каждый день заглядывал, тоже чайку хлебнуть. Понятно. Мария Антоновна дома лучше чай сгоношит, но старику поговорить хочется. Я и сам по нему соскучился. Часа по два, не меньше чай пьем.  К Чуркиным, я, конечно, с самого начала  наведался, по случаю моего приезда. С Марией Антоновной поздоровался, чаю ей подарил курильского. Говорят, пользы от него много.  А кушать к Чуркиным пока не ходил, свое есть. С пенсии набрал в городе продуктов.
  Николай Егорович Коков светился на пороге вечерами. Просто посидеть, про большую политику посудачить. Вся жизнь и обиды глубокие у него крутилась возле пройдохи и мздоимца Шурки Ванина. Оказывается, не далее как неделю назад, Шурка возил бабку Прыську в Уяр на базар и взял с нее за это на десять литров бензина.
 - Свои, деревенские, а он деньги  выцеживает, - Коков от несправедливости стучал себя в грудь громадным кулачищем со всей силы, - за такое в суд тащить сразу, поставить нетопыря на правильные путя. Напиши, Толик, бумагу, отправь в прокуратуру. Вся деревня тебе спасибо скажет. И я при всех поклонюсь. Таким, как Шурка, место  в тюрьме, на строгом режиме.  Так прямо и пиши: я, мол, лично, и вся деревня ждем над ним  справедливого суда.  Сколько можно  проходимцу пить кровь у всей деревни. Оборзел совсем, идет мимо хоть бы поздоровался.  Будто и не видит меня. Толик, когда не будь не выдержу и поцелую кулачком прямо в лобину. Может хоть так ему что-то в голову залетит.
 - Так вы бы сами и написали. Я же ничего не видел, в городе жил. А вдруг это все выдумки, меня же и оштрафуют за враньё? Нет, Егорыч, я на это не согласен. Вы сами напишите, а я ошибки исправлю,  и вы письмо отправите.
  - Напиши  я  всю правду, - моментально занервничал сосед, -  Они же меня живьем съедят. Прыська, Шурка, Катька Деревягина, Нина Шетникова, Алка. Не дай бог до Святослава Викторовича дойдет.  Эти люди, Толик, не шутят. Такой рев поднимут, будешь огородами домой возвращаться. Из-за них  Святослав Викторович и на меня может покоситься!  Приедет он в эту субботу, пойду к нему и всю правду выложу.
 -  За правду постоять ни когда не бойся.  - Уже спокойней продолжил он, -  Шурка, он же весь как глист, из любой ямы вылезет. Верткий, хоть и лоботряс. Его не нужно бояться. Взял молоточек и в лобик. Пусть поморгает, может глазки пошире откроются. Пиши, Толик, не бойся. А если суд все повернет по-другому. Значит тюрьма у тебя на роду написана.
    - Вчера смотрю, идут из  магазина со своей, – вспомнил Коков ещё один подвиг Шурки, -  Бананов килограммов пять прут. Веришь, Толик или нет, так бы взял палюгу в руку и по голове его сразу: куда, срамотина, деньги убиваешь. Зря ты, Толик, на Новый год не приехал. Посмотрел бы, сколько он фейерверков выпалил  как в копеечку.  Это ж какие деньги!  Стою тогда  и думаю, вот он, пустоцвет деревенский. Не выдержало сердце. Подхожу, беру его за грудки и трясу – дурак ты! Когда думать научишься!? Не  смолчал я. Да и нельзя молчать, кто же дураков учить будет.   
   Егорыч, вспоминая прошлую обиду, даже за сердце держаться стал. Дескать, такое без  инфаркта не пережить.
  -  Так перебили сразу, не дали слово сказать, – развел он руками, -    Прыська, вон она, пучеглазая, в окно смотрит. Когда бы я на лавочку не вышел, она у окошка. Все за мной наблюдает. А тут летит, будто её неделю не кормили. Я ей говорю: глаза –то свои, слепые, открой!  Он же не огоньки запускает, денежки свои.  А придет старость, какие у него запасы? И вчера опять: пять килограммов бананов. Детям надо! – скривил Егорыч рот, копируя Шурку, -  А почему мы с Варварой на морковке да брюкве сидели? Теперь  Шурка деревенских  бабок возит на своей машине, доит с них копеечку. Нашел погремушек пустоголовых, они ему безоговорочно платят.  Где справедливость?
    Сколько за такую поездку взял бы сам Егорыч, он умалчивал. Черенки на вилы и грабли, которые баба Прыся берет у него каждую весну, обходятся ей  пострашнее, чем поездка  с Шуркой в Уяр.   
 Федор Иванович Ванин заявлялся ко мне обычно к вечеру. Когда уже все новости были у него в кармане. Старик знал, кто поступил плохо в деревне за прошедший день, почему и как его наказать. Суд его был хоть и заочным, но скорым и праведным. Ежедневные свои приговоры односельчанам он зачитывал мне. Без бумажки, но четко,  слаженно, без тени сомнения.
 -  Асфальт-то по деревне у нас еще от советской власти лежит. – загорался он очередной несправедливостью. Теперь яма на яме. Вчера председателю в магазине говорю: чего ждешь, тебе люди власть доверили, езжай в район, проси денег, ремонтируй дорогу.  Президент как говорит, у нас в стране все для народа.
   Коков эту мысль особо подчеркнул.
-  Толик, ты только послушай! Он мне прямо при народе:  кто эти деньги терял, чтобы их где-то найти? Я уже сто раз тебе объяснял. Чего дурака строишь?  Вот так и угостил. Переизбирать его надо.  Доверят мне люди власть, асфальт будет. Если надо, я в Москву поеду. К президенту! Через сельсовет командировку выпишу!
  Ваня Попандопуло обычно подходил поздно, часам к десяти вечера. Полежит дома, соберется с силами и ко мне.  Я кипятил чай на смородине, и мы подолгу сидели за столом, большей частью молчали. Не здоровилось в последнее время Ване. Был он задумчив, в запавших глазах плавала какая-то не живая тоска, говорил  неохотно, через силу. Точно так постанывают старые деревья, перед тем как упасть. Им любой ветерок страшен.  Смотреть на затухающего Ваню было страшно. Колбасу ту, мы с ним за чаем скушали, а водка так и осталась не открытой.
 Но работа возле двора, наконец,  кончилась и понадобилась лошадь вывезти мусор. Правда, Федор Иванович предлагал вначале сжечь  все  прямо во дворе.  Утречком, когда ветру нет.
 - Чего будешь мучиться. Поджигай утром, когда тихо и все. Я всегда так делаю.
 - А вдруг искра, да загоримся. Ваш же дом рядом. Не затушим в такую сушь. Я-то, может, и не пострадаю. Ветер в вашу сторону. А  вашим стайкам одной искры хватит. Сухой травы  у вас тоже полон двор, как займется.
 - Почему мой дом сгорит, ты что, сдурел. Как такое на ум могло придти. Ты парень смотри, с огнем не шутят. За такое и ответить можно. Сейчас за личную собственность спрашивают.
 - Ну, сначала мой, потом ваш, все равно во дворе жечь нельзя. Опасно. Пожарные теперь на каждом углу предостережения пишут. Боюсь я огня, домик у меня старенький.
 - Если только так, тогда лучше не жги. Вывези и забудь. Я спокойней спать буду. Фу ты, господи, отвел беду. – перекрестился Ванин. -  Смотрю, с таким соседушкой, как ты, не заскучаешь. Того и гляди, деревню сожжешь.  Схожу - ка я к председателю, почему бы ему яму не вырыть, чтобы мусор туда сваливать.  Татьяновке одной ямы лет на пять хватит. Ой, выбрала деревня пустобреха. Подсказывать ему надо и подсказывать. Как  глаза ему кто-то завязал. Ничего не видит. Я же не вечный, как вы без меня жить будете. Хоть не помирай.
 Одним словом отказался Ванин от своего предложения, да и все равно надо было вывозить сухую траву, значит и коня искать. Только не сообразил я, в какое время живем, с дуру пошел на скотный двор, попросить лошадь у конюха.
 Лучше бы и не кидаться туда. Оказывается, теперь ни конюха, ни самой конюховки. Два столбика от бывших заборов только и остались. Ровно пожар ходил, или боевые действия на месте бывшего конного двора.
  Две вороны сиротками умостились на этих столбиках. А в будыльях прошлогодней лебеды, на месте бывших кормушек гуляла чья-то  тощая свинья. Она испуганно покосилась на меня, повела впалыми боками и снова принялась поддавать пятаком старый мусор.  Что-то она там находила, иногда аппетитно причавкивала. Однако, свинья,  была, пожалуй, с солидными мозгами, может и пуганная, вдобавок ко всему.
    Видя мое пристальное внимание к ней, фыркнула и подалась прочь. Ученая, хоть и с грязным пятаком. По-моему, какие-нибудь деревенские пройдохи уже пытались ее изловить. Юрка Шмель, к примеру, большой мастер по части забоя чужого скота. Ему чужого поросенка пустить на шашлыки, все равно,  что зевнуть.
 Чья свинья я так и не мог сообразить. На нашем краю деревни, все свиньи справные.  Один племенник Князь как два борца сумо сразу.  Живым весом килограммов триста пятьдесят, четыресто вытянет. Потом  уже Коков подсказал, что это Нины Шетниковой  хозяйство. У ней и свиньи худые, и корова  - одни кости. Добрый бы муж такую хозяйку лопатой под зад и вон со двора. Эту красавицу сроду не перевоспитаешь. Только она без мужа царствует. Некому поучить хорошо.  А надо бы, ой как надо,  считает Коков.
  Одним словом конюховки не было и коней тоже. Так-то, разорили на нет нашу Татьяновку реформы. Не деревня, горькая страдалица грязи паскуды Горбачева.
 От бывших коровников, которым тесно жилось на большой горе, остались одни  фундаменты. Но даже они  заросли  крапивой, сровнялись с землей окончательно. Убавилось скота и по личным дворам. Захирела деревня, покосились прежде высокие и аккуратные шиферные крыши, от высоких заборов одни прожилины. Слезятся дома сморщившимися окнами, а за стеклами окон такие же высохшие лица старух.
 Вот те на, выходит, оглянуться мне путем и увидеть все,  было некогда. Теперь как  сам на себя после болезни посмотрел. Оказывается, выглядим мы намного хуже, чем нам кто-то говорит.
 Тошно людям,  безработные. Самих себя готовы променять на технический спирт.  Ни школы в деревне, ни церкви, ни клуба.
 Раньше весь мир смеялся над Россией: воруем  зерно в совхозах, бесхозяйственность. Не умеем,  добро считать, не можем работать. Теперь выходит правильный счет. Округлились все единички к нулям.  В совхозных амбарах пусто и на подворьях тоже, воровать нечего. А курице в кормушку призыв к демократии не высыплешь.  Ей зерно нужно, а не ваучер Чубайса.
 Одним словом прижали деревню спиной к земле. И тут опростоволосился русский мужик, поддался опять на удочку сатаны, сам себя и наказал.
 - Какой же тебе конь в совхозе, - смеялся Чуркин, когда я сел к нему на лавочку и разрисовывал свою беду ,  -  все, брат, под нож пустили. Полторы тысячи коров было, ни крошки не осталось. И заводить новое  ни кто не собирается. Растрепали Россию  вконец. И ни кто собирать не берется. Если прижало, иди к Кроку, у него только коня и возьмешь. Или моего запрягай. Только ты с этим дураком не справишься. Он, зверюга, за зиму ни разу хомута не видел, взбрыкивать начнет. И тебя пришибет, и телегу раскурочит. А у Генки одна кобылка в работе каждый день. Спокойная.
 - Крок - то даст коня?
 - Чего же нет. Все у него берут. Моего, вот, только Коков запрягает. Но Коков и с чертом управится. А ты жеребца к порядку не призовешь. С ним добрый мужик нужен. Если уж что, попросим Кокова, она запряжет. Потом кругов шесть вокруг деревни даст, собьет с дурака спесь, тогда уже ты мусор вози.
Так мы и познакомились с деревенским пареньком Генкой Кроком. Молодой мужик сидел на крыльце своего дома, подкармливал корками уже солидного жеребенка, говорил ему что-то.
 Оказывается,  два года назад  Генка Крок с двоюродным братом Сашей Злотниковым задумали завести  конеферму.  Купили еще летом двух коней, а потом сторговали третьего – златогривую кобылу  Стрелу с жеребенком.  Договоренность была, из соседнего района привез Стрелу  Николай Николаевич Белый. Он теперь Татьяновку всем необходимым снабжает, вот и коня  где-то спроворил. На перепродаже его маленький барыш.
  Но и на этом Белому спасибо. Хоть он суетой своей вносит что-то новое в жизнь деревни.
  Кобылка пришлась Гене по душе, часами возле нее крутился. А жеребеночек в первый же день ручным стал. С ладони нежно  крошки собирает. Крок его как ребенка любит. С покупки и до ныне лелеет.
 - Племенник, - хлопнул Гена по спине жеребенка, когда я подошел к ним, - тоже златогривый.  Теперь в нашей деревне все кони такими будут. С него начнем отсчет прибыли. Петр Васильевич Чуркин говорит, в нем капли Поляровой крови. Посмотрим что вырастет, а внешне похож, все старики так считают.
 - Какая Полярова кровь, он же с другого района.
 - Поляру кобыл приводили, чуть ли со всего края. Его это кровь. Петр Васильевич его даже Поляром и зовет. А я пока добрую кличку не подберу. С родословной его все понятно, тут и к святым не ходи. Чуркин не ошибется.
 Жеребчик оставил на минуту хозяина, потянулся ко мне на предмет все той же корки хлеба. Но карманы были пусты.
 - В следующий раз принесу, – пробовал я дотронуться до конька, - жди.
 Пустая перспектива будущего племенника явно не устраивала. Он обиженно отвернулся, звонко стукнул копытом по доске крыльца, испугался своего же стука, резко взбрыкнул, легко понесся по двору. 
Жеребенку уже почти полтора года. Вытянулся на тонких ногах, вскидывается от избытка сил. На полном ходу белая грива его как платочек над шеей распластывается. Любо смотреть на его беззаботные танцы.
 Гена предложил зайти в избу.  Там, за широким столом в горнице стал  рассказывать про свои планы. Взял в руки калькулятор,   сбивал будущие балансы, в хитросплетениях рыночной экономики искал для себя дорожку.
 - Кони – наши спасители, - улыбался он, -  конина раза в два дешевле говядины. Заводить надо лошадей, тут сегодня  выигрыш. Поля заросли, трава не косится. Паси, не ленись.  Но только на ферме должно быть не меньше 150 голов. Тогда можно говорить о балансах. Во как! Где их взять только и на что, сто пятьдесят коней? День и ночь в совхозе гнулся, двести рублей платили. Радио включу, там говорят: дураки мы в деревне, работать не умеем.   
 - Ну и ты что?
 - Ничего. Взять бы бич и отходить как надо Горбачева, да что толку. Он уже продал Россию. Теперь надо выкарабкиваться, а как? Я вот на коней ставлю. А больше ни кто ни на что. Живут, как будто завтра конец света.
 - Может и конец дня нас?
 - Кто –то все равно останется, значит бойчей нам  нужно быть. А пустоголовые такое же потомство оставят. Снова будут все говорить, что русские пьяницы и дебилы. А у нас на деревню всего два пьяницы. Генка Зверев и Сашка Мербицкий. Остальные-то нормальные. Но зовут всех пьяницами, а ни кто и не сопротивляется.
  Кони действительно дешевы в содержании. В  условиях юга Красноярского края целый год могут находиться на подножном корме. Всего и расходов – зарплата пастуху. Фермеры знают об этом, но  обходят лошадей в своем увлечении. И есть тут резон. Воруют лошадей часто, да и  догляду они особого требуют. Быстрые. Только что паслись на поляне, а уже ушли далеко, далеко. Ищи ветра в поле. Значит, пастух нужен добросовестный. А специалисту и платить нужно соответственно.
 Пасти их удобно в табуне, причем не меньше, чем в 25 голов должно быть стадо. И табунного жеребца иметь нужно. Он  ни одну кобылу из под своей опеки не выпустит.
 - Мне до табуна ещё далеко, - смеется Генка, - но торопиться все равно нужно.
  Тонкости  эти  в коневодстве  наши предки знали, отец сыну опыт бережно передавал. Но не стало лошадей, и древние знания пропали. Я с Генкой согласен, коней нужно заводить обязательно.
 Крок с белого листа начинает, всю науку о конях в техникуме получил. В книгах масти вычитывал, кормление и поение вороных да каурых. По учебникам сверялся, в какую руку кнут брать.
  Вот  какой концерт. Все равно, что по телефону напиться, что эти знания получить. Пойдет ли в деле книжная наука, тут загвоздочка. Коневодство – сплошные зоотехния и арифметика. Если браться за гуж, то всерьез, все продумать сначала нужно. С другой стороны пока подсчитаешь, последних лошадей порежут. Вот и торопится  Геннадий Геннадьевич, покупает лошадей.
 - Кредит возьму, - соображает парень, - нужно купить коней, пока они еще есть. 
 - Рассчитаешься. Банки для того и дают кредиты, чтобы тебя в кабалу.
 - Мы уже и так в кабале. Другого выхода нет. А порежут коней, еще хуже будет.
Лошадей  в деревнях действительно мало. Конюшни совхозные кончились, а  частники, похоже, скорее на печке от голоду опухнут, чем возьмутся за доброе дело. Лень режет деревню почище пьянства. Говорят это с тридцатых, когда лучших мужиков Троцкий вырубил. А нынешним нищим все до лампочки. Вон Шмель, этот дальше, чем перехватить где-нибудь стопку, голову не ломает. В одном доме отвертку стащит, в другом – плоскогубцы, все продаст в третий. И так по восходящей спирали по Татьяновке ворует.
 Конь в деревне теперь также редок как мужик с высшим образованием. Мало кто в завтрашний день смотрит. На чем дров привезти, сена, коль трактора по цене не подручны, чем огород вспахать? Такое впечатление: забыли мы,  в какое время живем. Спасет только собственный кусок хлеба.
 Сам за себя научись стоять. По-другому не пройдет. Слабый не так, дак по другому, но переломится. Если не хватает хлеба, хоть как береги да экономь, кончится. Кто-то понимает, а большинство – нет. Ломается Россия. Оступился мужик, запил,  а дальше - могила. Вот и вся дорожка России. Потихоньку освобождаем пространство. Сколько нас останется лет через двадцать знает только мадам Олбрайт. Черная женщина.
  Дед Петька Чуркин часто ругает пьяниц, да разве их перевоспитаешь?
 - Это, Петрович, страшнее смерти. – говорит он мне. -  Я чем старше, тем больше не о себе, о России думаю. Люди наши уперлись в телевизор и хоть камни с неба. А дом родной валится. Не подумают поднять. –Петр Васильевич опять качает седой головой, внутри у него клокочит что-то. - Изменился народ, посмешище мы для мира. Они долго старались сделать нас дураками, все-таки сделали. Я кроме Сашки Злотникова да Генки, доброго человека в деревне не вижу. Вот к какой арифметике пришел под конец своих лет.
  Генка строится. Поставил изгородь рядом со старым и сгнившим забором, в толстой лиственнице выдолбил корыто для водопоя лошадей. Время от времени оставляет работу, идет к  лошадям, любуется собственностью. Златогривую Стрелу в поводу по двору водит. Или с жеребеночком милуется. От него снова к Стреле, потом в дом, к калькулятору.
 - Ишь, какая красавица. Конь – это тот же человек, только душой чище, - убеждает он меня возле Стрелы. -   Ничего, выживем. Поля кругом заросли, травы на всю зиму хватит. А на будущий год Стрела нам жеребеночка принесет. И подружки ее тоже. Десять кобылок у меня. Только кто бы заставил Москву перестать над деревней издеваться?
    Стрела действительно добрая кобыленка. Мы вдвоем  запрягли ее в телегу, Гена причмокнул, и кобылка легко побежала. На плотной  дороге гул ее копыт отдавался как на барабане. Тянула охотно, не выработалась. И спокойная, главное. Для таких неумех, как я, лучше лошади не найти.
 Так мы с ней два воза мусора  за час с небольшим и вывезли.
  Когда отдавал ее обратно, пожелал Генке удачи.  Может и получится у него, кто знает. Есть же на деревню один настырный мужик. Ему и вожжи в руки, пусть едет.  Может со временем и хорошо повезет. Сам для  себя и дорожку строит. Пока один, потом  обязательно кто-то  рядом с  ним станет.