Блок. Темная, бледно-зеленая... Прочтение

60. «Темная, бледно-зеленая…»

                М.А. Олениной д'Альгейм

                Темная, бледно-зеленая
                Детская комнатка.
                Нянюшка бродит сонная.
                «Спи, мое дитятко».

                В углу — лампадка зеленая.
                От нее — золотые лучики.
                Нянюшка над постелькой склоненная…
                «Дай заверну твои ноженьки и рученьки».

                Нянюшка села и задумалась.
                Лучики побежали — три лучика.
                «Нянюшка, о чем ты задумалась?
                Расскажи про святого мученика».

                Три лучика. Один тоненький…
                «Святой мученик, дитятко, преставился…
                Закрой глазки, мой мальчик сонненький.
                Святой мученик от мученья избавился».
                23 ноября 1903


     «Ноженьки»-«рученьки» фигурировали в недавнем стихотворении «Иммануил Кант»:

                «Сижу за ширмой. У меня
                Такие крохотные ножки...
                Такие ручки у меня…»

     То стихотворение было написано в раздрае тоски:
Из письма Андрею Белому:
     «…и вот женился, вот снова пишу стихи, и милое прежде осталось милым; и то, что мне во сто раз хуже жить теперь, чем прежде, не помешало писать о том же, о чём прежде, и даже об Иммануиле Канте…»
     Во сто раз хуже, чем до этой «женитьбы», когда он огненно тосковал, когда глядел на огненные зори, которые являли виденение. Когда провозвестием – «истинным чудом» – была даже груда булыжников, подсвеченная гнилушками:

                «Признак истинного чуда
                В час полночной темноты —
                Мглистый мрак и камней груда,
                В них горишь алмазом ты.

                А сама — за мглой речною
                Направляешь горный бег
                Ты лазурью золотою
                Просиявшая навек.
                29 июля 1901. Фабрика»

     А теперь: "Святой мученик от мученья избавился." В переводе на русский: умереть бы…

 
     Мария Алексеевна Оленина-д’Альгейм (урождённая Оленина, по мужу д’Альгейм; 19 сентября (1 октября) 1869, имение Истомино — русская камерная певица (меццо-сопрано) (Википедия).
     Ал. Блок был знаком с нею, посещал её концерты. Вот из письма Блока Сергею Соловьёву: «Был концерт Олениной. Со мной делалось сначала что-то ужасно потрясающее изнутри, а после немецких песен я так устал что с трудом слушал русские. Она пела, между прочим, «Лесного царя», «Двойника», «Два гренадера». К счастью, не было «Песен и плясок смерти», но была «Детская» Мусоргского…»

     Приведу отмеченный им текст «Детской»:
                «Расскажи мне, нянюшка,
                Расскажи мне, милая,
                Про того, про буку страшного;
                Как тот бука по лесам бродил,
                Как тот бука в лес детей носил,
                И как грыз он их белые косточки,
                И как дети те, кричали, плакали.
                Нянюшка! Ведь за то их, детей-то, бука съел,
                Что обидели няню старую,
                Папу с мамой не послушали;
                Ведь за то он съел их, нянюшка?
                Или вот что: расскажи, мне лучше
                Про царя с царицей,
                Что за морем жили в терему богатом.
                Ещё царь все на ногу хромал,
                Как споткнётся, так гриб вырастет.
                У царицы-то всё насморк был:
                Как чихнёт - стёкла вдребезги!
                Знаешь, нянюшка, ты про буку-то уж не рассказывай!
                Бог с ним, с букой!
                Расскажи мне, няня, ту, смешную-то!»

     М.А. Оленина д'Альгейм – стала прообразом «Королевы» во Второй Симфонии Андрея Белого. И вот его описание её концерта:

     «С крепко подвязанной маской на лице среди озаренных электричеством зал скользит чей-то беспечно-небрежный черный контур. Над бездною скользят дамы, наводя лорнеты и обмахиваясь веерами. Над бездною колышутся фалды сюртуков, застегнутых на все пуговицы. Все без исключения затыкают масками зияющую глубину своих душ, чтобы из пропасти духа не потянуло сквозняком. Когда дует Вечность, эти люди боятся схватить мировую лихорадку.
     Кто-то кому-то шепчет: “Талантливая певица”… И только?
Нет, нет, конечно, не только, но не спрашивайте ни о чем, не срывайте с души покровов, когда никто не знает, что делать с подкравшейся глубиной.
     Но тише, тише.
     Высокая женщина в черном как-то неловко входит на эстраду. В ее силуэте что-то давящее, что-то слишком большое для человека. Ее бы слушать среди пропастей, ее бы видеть в разрывах туч. В резких штрихах ее лица простота сочеталась с последней исключительностью. Вся она — упрощенная, слишком странная. Неопределенные глаза жгут нас непомерным блистаньем, точно она приближалась к звездам сквозь пролеты туманной жизни.
     Поет,
     О том, что мы забыли, но что нас никогда не забывало, — о заре золотого счастья. Стенания ее, точно плач зимней вьюги о том, как брат убил брата… Из далеких мировых пространств раздается жалоба старого Атласа, в одиночестве поддерживающего мир.
     То, что казалось прозрачным и сквозило бездной мира, вот оно опять потускнело и ничем не сквозит. Вот стоит она онемевшим порывом. Стройная ель, обезумевшая от горя, так застывает в мольбе.
     Но она уходит. Гром рукоплесканий раздается ей вслед. Бесцельны порывы титана у карликов. Великие чувства и малые дела.
     Маскарад возобновляется. Платья шелестят. Маска спрашивает маску: “Ну что?”  Маска отвечает маске: “Удивительно”.
     Когда она поет, все сквозит глубиной. Но если хочешь окунуться в эти бездны, неизменно пока разбиваешься о плоскость.
     Когда же это кончится?» («Арабески»).

     Вот это вспомнил Блок. И ещё Блок вспомнил рассказы Андрея Белого об удивительном её союзе с мужем. В котором каждый помогает другому, является залогом общего служению искусству…
     В котором любят друг друга.
     И сейчас вспомнил Блок эту песенку, где непослушных деток грызет страшный бука за то, что они не слушались, за то, что не делали, что должны были делать…  Что делать им было дОлжно. А он…

                «Святой мученик, дитятко, преставился…
                Закрой глазки, мой мальчик сонненький.
                Святой мученик от мученья избавился».

     Когда же это кончится? Когда ж  он сам-то теперь от мучений избавится?