О трудности перевода русской поэзии

Это часть из главы  5  книги "Моцарт и Пушкин.Сходство. Внешность"

Так как  это довольно большое отступление  для главы о внешности, я решил опубликовать его отдельно.


 
    Русскую поэзию переводить трудно.
Набоков высмеивал тщетные попытки перевода на английский  строчки  «Я помню чудное мгновенье».

 
    Музыку звуков я помню чудное мгновенье донести невозможно.
Адекватные переводы Пушкина  трудно найти.

Андрей Лебедев, русский писатель, живущий много лет в Париже,  пишет:
 
"Увы, адекватных переводов нет. И чем больше я живу в двуязычье, тем меньше верю, что таковые возможны. Дело в том, что традиционная, в том числе пушкинская, поэзия держится на трёх китах: поэтическом образе метафорического, главным образом, свойства, и - размере с рифмой, которые цементируют его, придают ему художественную убедительность. Убери их - и эта убедительность разваливается. Прибавим к этому звукопись, которая также определяет составные поэтического образа. Из всего этого "поэтического хозяйства", как сказал бы Ходасевич, французские переводчики сохраняют лишь образ. И он выглядит малоубедительно".

     В то же время существует бесчисленное количество адекватных гениальных переводов с других языков на русский. Среди них такие шедевры как "Песнь о Гайавате" Генри Лонгфелло в переводе Ивана Бунина,  переводы Шекспира Маршака и Пастернака,   "Божественная комедия" в переводе М.Лозинского,  Байрон в переводе В. Левика или Татьяны Григорьевны Гнедич, праправнучатой племянницы Н.И. Гнедича переводчика Илиады и Одиссеи, "Фауст"  Гете в переводе Пастернака. Список можно продолжать бесконечно. Это объясняется, конечно,   гениальностью переводчиков.
В СССР  писать свободно никогда нельзя было, и потому гениальные поэты шли в переводчики.  В СССР это был просто способ выжить.
    С другой стороны, это объясняется  исключительной гибкостью и универсальностью русского языка.
    Я не знаю точно, открыл ли М.И.Ломоносов закон сохранения энергии, но  насчет русского языка он оказался прав, написав:
    «Карл V, римский император, говаривал, что испанским языком прилично говорить с Богом, французским — с друзьями, немецким — с неприятелем, итальянским — с женским полом. Но если бы он русский знал язык, то конечно к тому бы добавил, что им со всеми говорить пристойно, т.к. нашёл бы в нём и великолепие испанского, и живость французского, и крепость немецкого, и нежность итальянского, и богатство, и сильную изобразительность латинского и греческого языка».

Хотя в школе мы к этому ломонсовскому заявлению относились с подозрением.



    Когда-то давно я читал Горация (книга издания еще 1970   года).
Я имел обычай прочитывать  предисловия и комментарии, потому что обыкновенному советскому человеку чтение призведений  типа Гомера,  или  Данте,   или Горация без  обширнейших комментариев понять невозможно. Чтение этих комметариев, написанных  гениальными специалистами практически представляло для меня часто не меньший интерес,  чем само произведение.
О поэзии Горация я, как и о многом другом узнал от Пушкина. Гениальная фраза Белинского расширялась для меня от узнавания из Пушкина от русской жизни до жизни всего мира.
 «Памятник»   Пушкина – написан вслед за Ломоносовым и Державиным на тему горациевского «Мельпомене» (XXX ода книги III, Exegi monumentum aere perennius…), откуда взят и эпиграф к пушкинскому стихотворению.

  В предисловии к тому Горация,  написанного выдающимся советским филологом и переводчиком Михаилом Леоновичем Гаспаровым  я обнаружил   следующее:

    «стихотворная «система Горация ... может быть безоговорочно названа совершеннейшей,  совершеннейшей по полноте охвата языкового организма»
«Именно эта особенность я зыка и стиля Горация доставляет больше всего мучений  переводчикам. Ведь не у всех языков одинаковая мускулатура ... Как быть, если весь художественный эффект горациевского отрывка заключен в таких грамматических оборотах, которых в русском языке нет?   Например по-латыни можно сказать не только «дети, которые хуже, чем отцы», но и «дети, худшие, чем отцы», и даже «дети, худшие отцов»:  по-русски это звучит очень тяжело.....
    К счастью, есть, по крайней мере, некоторые средства, которыми русский язык позволяет переводу достичь большей близости к латинскому оригиналу, чем другие языки. И прежде всего  это  - расстановка слов, та самая, которая так смущала неопытного читателя. В латинском языке расстановка слов в предложении – свободная, в английском или французском - строго определенная, поэтому при переводе на эти языки все горациевские фразы перестраиваются по одному образцу и теряют всякое сходство с подлинником. А  в русском языке расстановка слов тоже сободная, и русские поэты умели блестяще этим пользоваться. Вспомним, как у Пушкина в «Цыганах» кончается рассказ об Овидии:

                ...И  завещал он, умирая,
                Чтобы на юг перенесли
                Его тоскующие кости,
                И смертью – чуждой сей земли
                Не успокоенные гости!

  Это значит: «его кости – гости сей чуждой земли, не успокоенные и смертью». Расстановка слов  - необычная и не сразу понятная, но слуха она не раздражает, потому что в русском языке она все же допустима».


    Очень малоизвестный отрывок, характеризующий бесконечные достоинства русского языка.


   Пушкин писал (О предисловии г-на Ламонте к переводу басен И.А.Крылова):
"Как материал словесности, язык словено-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими". (Это пишет человек, выучивший французский раньше русского).

   Я был бы обвинен в необъективности, не приведя мнение Набокова о сравнении русского с английским:

"основную разницу в историческом плане между зеленым русским
литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква,
языком английским: между гениальным, но еще недостаточно
образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым
гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной
свободой духа. Свобода духа! Все дыхание человечества в этом
сочетании слов".

    Возможно, что именно эта зеленость русского языка и делает его столь гибким и восприимчивым.
Изучив английский, я сравнил "Песнь о Гайавате" в оригинале и в переводе Бунина и не обнаружил никаких потерь в переводе.  Любая поэзия легко переводится на русский, а русская поэзия  практически непереводима. Высказывание Набокова,  гениально писавшего на обоих языках, можно отнести к серии уникальных случаев слепоты гениев, вроде неприятие Львом Толстым Шекспира или неприятие Моцарта Гленом Гульдом.

   Все же Набоков не дает мне покоя с его характеристикой английского как "маститого гения, соединяющего в себе запасы пестрого знания с полной
свободой духа. Свобода духа! Все дыхание человечества в этом
сочетании слов".

    Особенно донимает меня свобода духа.  Вспомним Пушкина:

Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их НОЖКИ; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две НОЖКИ… Грустный, охладелый,
Я все их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.

Ниже я привожу   один из переводов на английский.

Alas, on various amusements
I squandered many of life's good hours!
But if my nerves had not been weakened
I still would worship dancing floors.

I love the madcap fling of youth,
The crush, the sparkle and the gaiety,
The girls' elaborate dress, the novelty,
And how I do adore their FEET. Scarcely
Through all of Russia could you find
Three pairs of slender women's FEET.
Ah! For long I never could forget
Two LITTLE FEET… Now sad and chilled,
I still remember, and in my dreams
My heart is troubled by their charms

   Сравните эти два текста и посмотрите, как английский "маститый гений", преисполненный   "свободой духа", справляется с переводом пушкинских ножек.
Нога и ножка  по-английски  неразличимы. Лопающийся по швам английский, в котором 600 тысяч слов не может справиться с переводом слова ножки с русского, в котором только 150 тысяч слов!
ножка -  little feet… стройная нога - тоже feet, или  по-английски еще и "ступня".

   Еще маленький пример о том, что русский обладает и крепостью немецкого. По-английски – где ты был?  Будет - Where were you?    Ну, чистая губная каша. А если еще с  правильнм лондонским  акцентом два раза W  произнести.  А по-русски – где ты был?  Какая сила, какая мощь в вопросе. Или  - ты ГДЕ был? Сколько твердости  -  г,т, д , б.   Как, готов к труду и обороне?

   Чтобы уже как-то покончить с нашим спонтанным сравнительным анализом нужно добавить для полноты картины, что русский язык относится к флективным языкам, в то время как английский к аналитическим, и это имеет решающее значение для оценки возможностей языка. Особенно для возможности перевода с одного языка на другой. Флективные языки  несравненно гибче аналитических, (слово флективный на латыни как раз и значит гибкий).
    Важно понимать, (хотя мы все это знаем как отче наш со школьной скамьи), в чем разница.
    В аналитических языках - (английский наилучший пример), словоизменений, достигаемых  с помощью окончаний, суффиксов и приставок нет, или они не существенны. Английскому неведомы склонения по падежам и родам.
Такое богатство как (красивый, красивая, красивые, красивое, красивому, или мальчик, мальчонка, мальчишечка, мальчуган и так далее)  английскому и не снилось.
    В аналитических языках все разнообразие,  (точнее сказать, безумное разнообразие) достигается с помощью  синтаксиса  (предлогов, модальных глаголов), бесчисленных синонимов и значений. Но при переводе, при всем уникальном словесном  богатстве,  аналитический язык оказывается бессильным перед простым словом ножка.

   Но достаточно о ножках. Замечу только, справедливости ради, что пушкинское заявление о рoссийских ножках сродни набоковскому о русском языке, при всем моем уважении к обоим.


    Возвращаемся к нашей теме -  почему сходство Пушкина и Моцарта не могло быть замечено на Западе?
 
    Малая известность Пушкина также объясняется (кроме трудностей перевода), вообще низкой значимостью поэтов на Западе по сравнению с Россией. Как известно  “Поэт в России больше чем поэт”.
Мандельштам писал: «...поэзию уважают только у нас – за нее убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают...».
   Бернард Шоу заметил, что в Америке два выдающихся мирового класса писателя – Эдгар По и Марк Твен. Их известность,  популярность и значение в жизни американцев малосущественна.
   Анна Ахматова, вернувшись из Рима и Парижа, говорила: "Нигде нет читателей стихов, кроме как в России. Там тиражи поэзии - триста штук, читателей - тысяч пять". (По воспоминаниям Давида Самойлова).
   Правда, кто-то может спросить, а как же Шекспир? В той части, где Шекспир, собственно, поэт (речь идет о его сонетах), он также мало популярен как и Эдгар По.

     Это об английском, с которым я более или менее знаком, а как дело обстоит с другими романскими языками?

     Андрей Лебедев, на мой вопрос есть ли во Франции поэт, который бы занимал во французской культуре место, равное месту Пушкина в русской, написал мне:

"Французского Пушкина не существует, поскольку у французов вот уже несколько поколений назад как сошло на нет отношение к поэзии как к религиозному занятию – до сих пор свойственное русским. В университете и академической истории литературы вам внятно объяснят достоинства того или иного выдающегося поэта, но – без зашкаливающего пафоса «он наше солнце и наше всё». Поэзия воспринимается французами как архаический род литературы, актуальность которого оборвалась где-то на сюрреалистах и Понже".
 
    Дэвид Бетеа начинает свою книгу  о Пушкине, которую я цитирую в Части 3 "Розы Гименея" и в главе "Противоречие, которого нет", с  эпиграфа с такими строчками:

    "...Ответы на просьбу перечислить несколько современных поэтов в среднем варьировались между нулем и единицей".

    Все же,  благодаря Чайковскому и Мусоргскому пушкинские сюжеты "Евгений Онегин", "Пиковая дама", "Борис Годунов"   известны  за рубежом. Пушкина имя также повторялось в связи с фильмом "Амадеус", поскольку Шаффер использовал идею  Пушкинского "Моцарта и Сальери". Но как поэт Пушкин известен только специалистам.

    Пушкин занимает исключительное место в сердцах,  умах,  и в культуре русских в сравнении с любым  поэтом или писателем в жизни других стран. Я бы даже сказал, что значение Пушкина   несколько гиперболизировано в России. Ничего подобного, по-видимому, нет нигде. Шекспир, первое, что приходит на ум для сравнения, популярен, возможно, больше, чем Пушкин, но только как драматург, личность Шекспира – объект для детективов.
    Пушкин, кроме того, что, несомненно,  один из величайших литературных гениев,  имеет невероятную трагическую биографию, сделавшую его в комбинации с его гениальностью подобием святого для русского народа. Революция 1917 года всех религиозных святых отменила и заменила их святостью советских реалий – гимна, знамени,  Ленина, Сталина, и прочей фальшивой дребеденью. Как противостояние этому наваждению народ выбрал себе в святые невинно убиенного поэта.  По крайней мере, интеллигенция.


   На западе Моцарта с Пушкиным конечно не сравнивают, его осторожно сравнивают все с тем же   Шекспиром. Но с Шекспиром, как уже замечено выше, сравнивать трудно, потому что Шекспир почти что фантом.
   Английский профессор А. Бригс в книге "Александр Пушкин. Критическое исследование"  пишет:  "Его (Пушкина) место в русской истории не имеет параллелей ни в какой другой стране..."

   Обратите внимание, не в истории русской литературы, а в русской истории.
Об этом следует поговорить отдельно и, возможно, я вернусь к этому вопросу.