Письма к Софи Марсо. Тело

Отец ушёл от нас, когда я был во втором классе. Осенью ощенилась наша сука Дана. Мы все вместе — мать, отец, брат с сестрой и я — всю ночь принимали у неё щенков, дежурили и не спали. Нащенилось один рыже-белый и четыре чёрно-белых маленьких, пятнистых комочка с чуть косыми и едва заметными чёрточками вместо глаз. Комочкам только предстояло стать русскими спаниелями. И всё казалось хорошо.

А уже зимой пошли скандалы. Видимо, они ругались и раньше, но не при нас, или мы просто не замечали… Скандалы становились всё отчаяннее. И однажды дошло до драки. Наверное, мать первая что-то сделала. Отец совсем потерял контроль и довольно сильно её толкнул. Между ними в этот момент мешалась бабушка — мать отца. Ей, как это и бывает в подобных ситуациях, досталось больше всех. Она в результате этой семейной катавасии упала и сломала руку. Я выбежал из туалета со шваброй в руках и впервые в жизни сказал близкому человеку, что ненавижу его.

После этого случая отец как-то сник. Ругань в доме прекратилась. А в самом конце зимы — или это уже была весна — отец сказал, что больше не может и подаёт на развод. Чего именно он больше не может, он не объяснил. Или мы не поняли. Он хотел, чтобы мы остались с ним. Но мы выбрали мать. Суд состоялся летом. На суде отец сказал, что если мы так хотим остаться с матерью, то он готов это принять.

После развода мы ещё некоторое время жили под одной крышей. У отца была своя комната, которую в семье называли «кабинетом». В другой жила бабушка, а в двух остальных — мы. С отцом мы не разговаривали и называли его предателем. Потом отец с бабушкой наконец-то съехали, и жить стало легче и привольней. Мы с мамой торжественно въехали в «кабинет». А у брата с сестрой впервые появилось по своей комнате. С отцом мы почти не виделись, но он исправно передавал матери деньги, очень мало — но это и правда была половина всего, что он зарабатывал. После смерти бабушки отец уехал в другой город, и мы с ним перестали видеться совсем.

Но ещё до того, как он от нас съехал, я успел с ним помириться. Когда никого не было дома, кроме отца, я подкараулил его в коридоре и предложил сыграть в шахматы. Так мы и помирились. Просто сыграли в шахматы, будто ничего и не было. Как раньше.

Но мне приходилось держать это в тайне ото всех. Однажды мама меня мыла, и в этот самый не защищённый момент, спросила — между делом — правда ли, что я помирился с отцом. Я стоял голый, намыленный и готов был провалиться сквозь ванну. Слиться вместе с водой и утечь по трубам. Я соврал матери, что это отец первый ко мне подошёл.

Через несколько дней отец пришёл домой пьяненький и назвал меня Иудой.

Обо всём этом я успел вспомнить, когда мы попали в засаду. В засаду мы попали недалеко от дома. Даже самые опытные расслабились. Сразу положили почти всех. Положили Серёгу и Вована. Серёгу и Вована!.. У Вована с лица никогда не сползала улыбка, он знал столько самых похабных, самых тупых анекдотов, которые я всегда ненавидел и считал быдлом тех, кто их рассказывает и особенно тех, кто над ними смеётся, и которые я так полюбил. Мы просили Вована рассказывать их по десятому, по двадцатому разу, и каждый раз ржали, ржали, ржали… Но у Вована в самые тяжёлые минуты в загашнике оказывался какой-нибудь свежачок, и тогда нашему ликованию не было предела. А сейчас Вован — точнее то, что от него осталось — лежало лицом к верху, к синему-синему небу… А небо здесь такое синее, как, наверное, никогда и нигде. Ни одного облака, ни самого вшивого клочка, одна синь, такая синь, что умирать… невозможно. И страшно. Вован смотрит в эту синь стёклами глаз и мне кажется, что рот его продолжает улыбаться.

Я оказался за полуобвалившейся стеной. Нога Серого лежала так близко, что можно было потрогать её рукой. Его сорок седьмой размер нельзя было перепутать…

С Серёгой мы вместе с учебки. Он в первый же день глубокомысленно заявил, заглядывая мне прямо в глаза: «Сдаётся мне, паренёк, что ты еврей»… За что тут же получил по зубам. А потом долго и методично меня бил.

Через несколько дней ко мне «с еврейчиком» подкатил хохол Тарас.

— Эй, Тарас, а ты чего не еврей что ли? — нарисовался рядом Серёга.

— Да ты чё, Серый? Я чистокровный украинец!..

— А я думал, если хохла потереть хорошенько, то обязательно жид отыщется… Ладно, Тарас, не обижайся. Шучу я, шучу!.. Все мы евреи немножко… А чувачок этот нормальный. Наш чувачок… А то что с виду интеллигент, это ни чё…

В голову продолжала лезть всякая чушь. Мысль работала мгновенно. Про отца и развод я успел подумать буквально за секунду. Теперь я вдруг вспомнил, как в седьмом классе девушка, которая мне нравилась, стала встречаться с парнем из десятого. А я после этого не захотел жить и всерьёз обдумывал, как лучше свести с ней счёты. С жизнью, а не с девушкой, если вы не поняли…

Кругом стояла такая красота… если может присниться рай — то вот так он и должен сниться, только так… И самым нелепым в этой красоте была смерть. Она не укладывалась в неё. Оскал Вована… Нога Серого…

И тут я услышал голос. Откуда-то справа, издалека… Голос Старого!.. Он дрочил нас, как не дрочили в учебке. Но это был Старый! Старый — жив. И значит, всё будет хорошо!..

— Старый, я здесь, здесь… Я живой, Старый!.. — закричал я срывающимся, как у подростка, голосом.

Старый некоторое время помолчал.

— Ну чё, Тело… — сказал он беззлобно.

Тело — это меня так прозвали ещё в учебке. От «интеллигент», ну, и потому что сложение у меня по сравнению с другими было ещё то…

— Страшно умирать, Тело? — спросил Старый.

— Да ты чё, Старый, какое умирать, мы их ща с тобой всех положим… База рядом, сейчас подкрепление пришлют. Мы им ща яйца на жопу натянем…

— Да, Тело, ругаться ты так и не научился...

На этих словах мне на глаза попался наш радист Витюха. Он даже не успел снять со спины рацию.

— Слушай, Тело, ты как вообще сюда попал? Такие же, как ты, сюда не попадают…

— Да не знаю… Так вышло… как-то само собой… Я сам не понял…

— Как вы живёте… Всё у вас «само собой», «так получилось»…

— Да нет, Старый, я это… в военкомате стал Ельцина защищать, с врачом спорить, ну, там за демократию, за свободу, ну, всё такое… в общем, против коммунистов. У меня отец диссидентом был. Я коммунистов с детства не люблю… Я даже фильмы пытался смотреть и болеть за белых… Представляешь, смотрю «Неуловимых мстителей»… или «Служили два товарища»… и пытаюсь болеть за белых!.. Но только у меня не очень получалось… Ненадолго хватало… Ну вот меня врач послушал и говорит, ну, если ты такой идейный, иди тогда воюй, за Эльцина своего… Или слабо? Давай, я тебе годную напишу, а ты — добровольцем на войну во имя демократии и свободы!.. А то вы здесь все умные, а как до дела дойдёт — в кусты… Я говорю ему, так меня ж не возьмут. А он говорит, ну да — там всех берут… Особенно тех, кто по своей воле, ну, я короче тебе объясню, что да как…

— То есть он тебя на слабо взял?

— Ну типа того…

— И ты здесь за Ельцина дрочишь?

— Ну типа того…

— Ну ты, Тело, мудак!..

И Старый начал ржать. А я стал ржать вместе с ним. Отсмеявшись, Старый сказал:

— Ладно, Тело, слушай меня… Умирать не страшно… Ну, страшно, конечно, мне вот тоже страшно, знаешь, как страшно… Но на самом деле страшно в плен попадать… Понимаешь?

Я кивнул.

— Чего молчишь, понимаешь?

— Да, Старый, понимаю! Ты извини, я здесь тебе киваю, даже не подумал, что ты меня не видишь!.. Представляешь, как дурак, лежу тебе киваю…

— Тело, заткнись, пожалуйста!.. Послушай лучше… А то мне тяжеловато… Слушай… Они скоро здесь будут… Они нас в плен будут живыми брать… А в плен нельзя. Там тебе… член отрежут и в рот засунут. Ты его съешь и ещё им спасибо будешь говорить. Не надо в плен, Тело…

Я опять посмотрел на Витюху с рацией на спине.

— Старый… я это… чего-то не пойму…

— Ну, чего непонятного-то!.. Ты ж у нас интеллигент, книжки читал, фильмы смотрел… Нельзя в плен — и всё!..

Старый осёкся. А потом снова заговорил… но как-то странно:

— В 2010 году… Никита Михалков снимет фильм…

— Ты чего, Старый… Мне страшно, ты чего там несёшь, Старый… Кончай!..

— Ладно ничего… Забудь. Это я так, пошутить хотел… что там сцена будет, как один старлей раненый себе пулю пустит в лоб… Короче, прости меня, Тело… Ну, что дрочил вас там… И что сейчас не могу с тобой дольше… Я правда не могу… Короче, Тело, в плен нельзя… Я тебе приказываю… Нет, я тебя прошу… Делай как я, делай со мной, делай лучше меня… Давай, на счёт три…

— Ты чего, Старый… это ж… грех…

— Тело, тебя как зовут?

— Женя…

— Грех, Женя, всё вот это… А это не грех, просто выход их игры…

— Но база же рядом…

— Давай, давай, не думай ни о чём… или нет, думай, о чём-нибудь приятном… О базе, которая рядом… Представляй, как нам на помощь приходят… Или девушку представляй… У тебя как девушку зовут?

— Да у меня это… нет девушки…

— Ну, баба-то хоть была?

— Да баба была, конечно… У меня знаешь сколько баб было!.. Да только вспомнить некого…

— Не говори, шалавы они все… Ну, в школе-то тебе кто-нибудь нравился?

— Нравилась одна…

— Вот её и вспоминай. Давай… Поехали…

— Старый, а знаешь, кто сказал: «Поехали»?

— Кто?

— Гагарин. Когда в космос полетел…

— Вот-вот, ты про космос думай… Про Гагарина… Про СССР… Как мы канадцев в хоккей уделывали… Про Ельцина своего… Давай… Раз…

— Один надо говорить…

— Ну, да… Один…

— Подожди, Старый, а тебя как зовут-то?..

— Юра… Два…

— Как Гагарина, Старый, как Гагарина! А отчество как?

— Сергеич… Два с половиной…

— Не, отчество не сходится…

— Два с ниточкой…

— Подожди, подожди, Старый! Юра… а тебе сколько лет? Мы давно хотели спросить, Вован всё порывался…

Старый вроде как немного задумался.

— Двадцать три. Два с иголочкой… Ну, всё… Жендос, всё… Три!

— Женя, быстро домой ужинать! — послышался громкий голос мамы.

Господи, как вовремя!.. Как вовремя…

Я выскочил из укрытия.

— Пацаны, всё, извините, мне домой пора!..

И побежал домой. Я летел со всех ног. Даже в ушах свистело. Добежал до подъезда, спрятал автомат и позвонил в дверь.

— Быстро мыть руки и за стол! — сказала строго мама.

Затем заговорщицки улыбнулась и добавила:

— Отец приехал. Только не кричи!

Я не веря, вбежал на кухню. За накрытым столом сидели отец, старший брат и сестра.

— Давай, давай, быстрее за стол! — сказал отец.

Я пулей смотался в ванну, кое-как умылся и прибежал за стол.

Отец разлил водку. На тарелках дымились мамины котлеты.

— Пап, ты чего?.. Мне ж нельзя…

— Да ладно, сегодня можно, — он посмотрел на маму и подмигнул.

— Но только одну рюмку! И мне уж тогда тоже налей…

— Я пью за тебя, сынок… — сказал отец. — Ты у меня такой большой вымахал… Совсем взрослый… Жаль я этого не застал… За всех вас… За нас… За жизнь…

И медленно выпил.