Сапожник

                Рисунок Тамары Лучшевой


     Мне посоветовали съездить к Петровичу на платные пруды, что за хутором Западным. Когда-то это были колхозные пруды, а Петрович был там бригадиром, занимался разведением и выращиванием рыбы и обеспечивал приличный доход. Когда колхоз развалился, Петрович сумел то ли приватизировать, то ли прихватизировать пруды, короче, стал их хозяином, после чего, говорят, у него возникли неприятности, в связи с тем что вода в пруды поступала из канала, тянувшегося от Кубани через поле, которое купил другой человек, пришел к Петровичу и говорит:
– Твои пруды питает канал, идущий через мое поле. За это надо платить.
Петрович, естественно, не согласился, а тот очень просто поступил: засыпал канал, перепахал и в очень большой убыток ввел Петровича, рыба стала задыхаться, срочно надо было что-то делать. Не знаю как, но Петрович справился с неприятностями и все восстановил.
И вот однажды я на своей машине отправился туда порыбачить. Добрался до нужной станицы и завернул на рынок закупить продуктов. Думал остановиться у Петровича на два-три дня. Купил овощей, фруктов, сала, колбас разных местного производства. Сало купил настоящее. Я, правда, не очень разбираюсь в сале, но у брата научился выбирать, он всегда принюхивается и говорит, что, мол, вкус у сала, когда его соломкой шмалят, гораздо приятней, нежели когда паяльной лампой. Лично я не чувствовал никакой разницы, но взял такого сала и беконного.
По пути к хутору Западному встретился дважды указатель: «ООО «Петрович». Дорога нормальная, причем с очень глубокими кюветами, чтобы, как я догадался, нельзя было съехать. Пруды обнесены сеткой рабицей. Перед въездом к прудам шлагбаум. Рядом никого. Я подъехал вплотную к шлагбауму, он поднялся, я проехал. Впереди виднелись пруды и дом. Приличный дом, двухэтажный. У дома сад. В саду яблони, груши, вишни, черешни. За садом, кажется, был огород, издали не рассмотрел. С другой стороны за домом находились хозпостройки, очевидно, держат там и скот.
Мужчина лет пятидесяти указал, куда ставить машину. Под навесом были размечены парковочные места. Я припарковался, вышел из машины. Мужчина поздоровался и представился Николаем Петровичем. Я тоже себя назвал.
– Что, с самого Питера?
– Да, с самого Питера.
– И что сюда?
– Да вот порекомендовали мне, у вас отменная рыбалка. Я рыбак-любитель.
– Да, рыбалка у меня хорошая. Но у меня есть правила, их придется соблюдать.
– Какие правила?
– Пойдемте, все расскажу.
Мы пошли. Около дома был пристрой, можно сказать, веранда с навесами. Я увидел несколько холодильников с напитками: кока-кола, пепси, простая вода. Кофейный автомат, витрина с кондитерскими изделиями. Хозяин пригласил меня под тютину, где стоял стол, тоже под навесом, очевидно, чтоб ягоды не падали на голову. Присели у стенда, отражавшего расположение прудов.
– Вот это верхний пруд, маточный, – стал объяснять Петрович, – здесь не разрешаю никому ловить и даже прошу туда не ходить, не надо пугать маточную рыбу, она должна нормально расти, нагуливать вес, чтобы оставить хорошее потомство. Оттуда я рыбу в другие пруды переселяю. Слежу, чтобы там не очень хозяйничали хищники. Пруды у меня с севооборотом, как в зерновом хозяйстве. В одних вывожу, предусматривая дезинфекцию и другие вещи, а потом ввожу в оборот. Есть старый пруд, как я его называю. Он был в аварийном состоянии, когда перекрыли воду. Питается родниками. Здесь рыба всевозможная есть, от уклейки до сомов.
– А сомы какие?
– В этом году один рыбак вытащил сома на сорок семь двести.
– Такой громадный?
– Предполагаю, что там и больше есть, потому что это глубокий пруд, должны быть там сомы огромные. Вон сидит рыбак, уже целую неделю пытается поймать большого сома, но пока у него большие не ловятся, все по полтора, по два. Самое большее, он, по-моему, поймал на три с половиной килограмма, а задался целью поймать за десять. Уж очень хочет, как он выразился, балык сделать. Может быть, поймает. А что вы будете ловить?
– Знаете, я большей частью люблю карповых ловить. Сазан, зеркальный карп, белый амур. Вот этих.
– То, что возьмете с собой, надо будет оплатить. Оплата у меня, во-первых, входная, но поскольку вы, я вижу, пенсионер, вам бесплатный вход к прудам. А пойманную рыбу, которую решите взять с собой, придется оплатить по ценнику, который гораздо ниже, чем в магазине и на рынке, но это мое производство, это мой товар, и я его продаю. Вот, пожалуйста, ознакомьтесь с ценами.
Я стал смотреть: сазан, карп, зеркальный карп. Спросил про разницу в цене по весу.
– Так я разделил карпа, потому что есть любители, которым нравится ловить полукиллограммовых этого года карпов, а мне их жалко, они должны расти, нагуливать вес, поэтому я для любителей оставляю их по цене дороже, нежели за карпов весом в килограмм.  А дальше цены растут по весу.
– А щука? Почему щука дороже карпа?
– Щука у нас рыба редкая, мало щуки в нашей местности, а есть любители именно щук.
Цена за щуку была выше, даже чем за белого амура, это наиболее дорогая рыба по ценнику, а самая дешевая – толстолобик и карась.
– А если у кто-то нет денег, чтобы оплатить улов?
– Десяток карасей можно взять и бесплатно. Замечу, что некоторые забывчивые иногда вместо садка пойманную рыбу складывают в чехол для удочек. Таких рыбаков я прошу больше на мои пруды не приезжать. Потом они извиняются, просятся, но впредь я не пускаю таких. Я сразу предупреждаю, что если не нравятся мои условия, что ж, есть другие пруды, поезжайте туда, ловите. И еще такое условие у меня. Все проходят дезинфекцию. Дело в том, что в нашей местности много водоемов, иногда рыбаки, ничего не поймав там, где бесплатно, решают, чтобы не возвращаться домой с пустыми руками, заехать ко мне, но понимаете, они ловили неизвестно где, а у меня пруды содержатся в чистоте, и я всех прошу в обязательном порядке, как я говорю, пройти через корыто, продезинфицировать обувь, помыть руки, а снасти мои работники опрыскают. Многим это не нравится, но это мое требование, потому что я хочу, чтобы у меня была здоровая рыба, которую не стыдно предложить покупателю, а у меня оптовых заказчиков много. Если вы согласны, сейчас подойдите к тому молодому человеку, который сидит около весов, он вас зарегистрирует и выдаст вам разрешение на ловлю.
– А что, надо еще и разрешение?
– Видите ли, это же все-таки производство, иногда сюда заглядывает налоговая инспекция и проверяет, как у нас, кроме оптовой торговли, организована розница на предмет наличия кассовых аппаратов и прочего. Вам как пенсионеру полагается талон, по которому не взимается входная плата.
Я подошел к молодому человеку, он спросил фамилию, имя, отчество, паспорт.
– А паспорт зачем?
– Такой порядок. Будьте любезны, скажите телефон какого-нибудь родственника.
– Зачем?
– А видите, какой здесь климат? Солнце жаркое, может и солнечный удар случиться, такое бывало. Иногда и в воду упадет человек, не уследишь. О летальных исходах речи нет, но бывают такого рода неприятности, о каких не помешает оповестить родственников.
Смотри, думаю, какая забота и о людях, и о рыбе. Я назвал телефон дочери.
– Вы рыбачили сегодня где-нибудь?
– Нет.
– Можно снасти не дезинфицировать.
– Не нарушайте правила.
Я прошел дезинфекцию и отправился рыбачить. Проходил мимо мужчины, ловившего сомов, как Петрович сказал, уже несколько дней. У него стояли две удочки: донки. В садке, в самом деле, был сом, наверно, до двух килограммов. Я прошел мимо, вдруг слышу какой-то шум за спиной, повернулся и вижу, что удочка у рыбака уже чуть ли не в дугу. Мне стало интересно, я положил свои снасти и подошел. Чувствовалось, крупная рыба. Надо помочь вытащить. Я посмотрел насадку: на лягушку ловит сома. Довольно долго водился. То отпустит, то опять подводит.
– Здесь глубоко? – спросил я.
– Да, берег обрывистый, довольно глубоко. Возьмите багорчик, – я взял багорчик. – Как подведу, тогда помогите вытащить.
– Хорошо.
Сом еще поборолся, явно стал уставать, мужчина подводил его, подводил, и вот появилась громаднейшая пасть с усами. Почувствовав, что уже пора, я прицелился, зацепил сома багром, вытащил на берег, оглянулся и увидел ликующее лицо рыбака: наконец-то поймал!
– Сколько килограмм? – спросил он.
– Наверное, двенадцать будет.
– Да?
– Уж точно больше десяти.
– Ну, все, что я хотел, я поймал. Сегодня больше у меня рыбалки не будет, – он взял садок, выпустил мелкий улов. – А давайте вместе с вами пообедаем. Сейчас я отдам сома Петровичу, чтобы разделали и засолили на балык, а пару кусков пусть поджарят нам на обед. Вы ж приняли участие.
– В принципе, я не возражаю. А сколько это времени займет?
– Думаю, не больше часа. Я вас позову. А что вы хотите поймать?
– Карпа.
– Тогда лучше к тому пруду пройти, там уже и трехлетки, и пятилетние есть, можно и крупнее поймать.
Я отправился рыбачить. Одну удочку, донку, поставил на кукурузу. Поплавочной удочкой решил ловить на червяка. Только забросил, сразу попался карасик. Естественно, я стал отпускать такой улов. Минут через двадцать засигналила донка. Подсек. Попался сазан, наверно, около полутора килограмм. Я его аккуратненько снял с крючка и отпустил, поскольку собирался рыбачить весь день. Заправил донку и еще раз забросил. Продолжил поплавочной ловить. Забрасывал то вправо, то влево, то близко к берегу, то подальше. Все попадались небольшие сазанчики, но иногда и приличные, под два килограмма, приходилось с ними побороться, тем более что удочка у меня рассчитана не на очень больших. Вытаскивал осторожно, чтобы не поломать удочку. Истек час, подошел Василий, мой новый знакомый.
– Через десять минут будет готово. Зажарили нам по куску на решетке. Пойдемте.
Я вынул поплавочную удочку, а донку закрепил так, чтобы ее не утащила большая рыба: хорошо воткнул и петлю набросил на прикол. Мы пошли обедать. В своей машине я взял корзину с продуктами. Устроились под навесом. Я достал помидоры, огурцы, хлеб. Принесли на деревянном подносе по куску жареной сомятины.
– Голову заморозить?
– Нет-нет, не надо, просто в холодильник положите, я сегодня заберу, буду уху делать.
Мы с удовольствием полакомились сомом.
– Вы где остановились? – спросил Василий.
– Нигде. Мне не надо никаких отелей, мотелей, могу в машине заночевать.
– Тогда прошу ко мне. У меня рядом свой дом. Давайте где-нибудь часиков в семь я подъеду за вами.
Я охотно согласился и отправился рыбачить в свое удовольствие. Василий сказал, что приготовит уху из головы сома и хвоста, но я решил прийти не с пустыми руками, а с зеркальным карпом весом не меньше двух килограммов. К вечеру я его поймал, рассчитался с Петровичем, вернулся Василий, и мы отправились к нему на край станицы. Его отдельно стоящий домик довольно приятно смотрелся, весь оплетенный виноградом. Особенно мне понравилась веранда.
– Вот мое хозяйство.
Все ухожено, все в идеальном порядке. Думаю, кто ухаживает, неужели сам Василий? Сад приличный. Огород выходил к бане. На грядках все, что необходимо к столу, и огурчики, и помидорчики, и петрушка, и укроп, и сельдерей. Собственная скважина. И все удобства. В доме туалетная комната, горячая, холодная вода, душевая кабина. И на улице летний душ с бочкой, окрашенной в темный цвет, с распылителем. Живности никакой, даже собаки нет. Только кошка рыжая прошла мимо, на меня не глядя.
– Осматривайся, а я займусь приготовлением ужина.
Я с удовольствием прошелся по саду, вышел за огородку к бане. До Кубани отсюда было далековато, в том году Кубань была какая-то мелкая, то ли в горах ледники плохо таяли, то ли мало дождей выпадало, но метрах в пятидесяти была заводь хорошая, можно было бы и там сомов ловить. Почему он решил у Петровича?
И вот мы уселись ужинать на веранде. Сгущались сумерки. Комары стали донимать. Василий поднялся, достал антикомариные свечи зеленоватого цвета, зажег. Как только свечи начали коптить, зуд комариный исчез.
– Что будешь, чай или кофе?
– Чай.
Василий поставил кипятиться воду, достал заварной чайник. Когда вода вскипела, он дважды всполоснул заварной чайник кипятком и засыпал из баночек чай, причем из нескольких баночек, залил кипяток, достал пиалки, небольшие такие, симпатичные, их тоже всполоснул кипятком, через какое-то время в одну пиалку налил чаю, потом открыл крышечку чайника, вылил туда обратно и после этого стал разливать понемножку чай мне и себе. Меня поразлил аромат чая, а цвет такой, не скажешь, чисто черный, с розоватым оттенком. Я с удовольствием отпивал, запах изумительный, а Василий подливал понемножку.
– Расскажи о себе.
Он задумался.
– Да рассказывать-то нечего. А впрочем, расскажу. Я детдомовский. Как попал в детдом, не помню, но знаю с чужих слов. Был сорок седьмой год. Голод на Кубани. Где-то нашел меня какой-то, как сейчас говорят, волонтер и принес в детдом. Я ни говорить, ни ходить не умел. Полная дистрофия. Врач осмотрела и сказала, что мне два года, не больше. Выхаживали меня понемножку, давали через час по ложечке молока. Записали под именем: Найденов Василий Васильевич, потому что человека, который меня нашел, звали Василием.
Детдом располагался в бывшем монастыре. Подворье имелось, сохранились сараи для скота. Директором детдома был бывший военный офицер, майор. И штат он подобрал тоже из вояк. Завхоз у него был такой бравый казак, старшина. Учитель физкультуры – отставной офицер, и учитель математики. Две женщины – бывшие разведчицы, преподавали одна ботанику, другая географию. Были еще два человека, которые ухаживали за скотом. А самый интересный человек был безногий. Петр Васильевич.
Он заведовал мастерской, там и жил. Сам себе сделал платформу на подшипниках и передвигался на ней довольно быстро, опираясь на ручки деревянные с шипами и отталкиваясь от земли. Мне нравилось бывать у него в мастерской. Он большей частью ремонтировал обувь. Страна еще не восстановилась после войны, разруха, у людей ни обуви, ни одежды, а дети подрастали, тут Петр Васильевич и пригодился, мастеря обувь, переходившую от Саши к Маше. Сапоги, валенки умел делать из всего, что есть под рукой.
В детдомовском хозяйстве было несколько коров, несколько свиней и куры. Фураж был еще с сорок пятого года, более-менее урожайного, заготовлен. Живность ночами охранялось, потому что голод. Даже два милиционера охраняли, круглосуточно дежурили. У директора было оружие. Помню, как-то ночью стрельба была. Кто-то попытался угнать скот, но быстро отогнали воров, а стреляли в воздух, не в людей.
От директора многое зависело. У него армейские были порядки, все что-то делали, за скотом ухаживали, сажали, убирали. Все были заняты, кроме совсем маленьких, как я, а с трех-четырех лет в виде игры уже приучали к труду. Школьники учились днем, делали уроки в классах, а потом трудились.
Я приходил в мастерскую практически каждый день и с интересом наблюдал, как Петр Васильевич работал: отрезал, подрезал сапожными ножами, которые сам сделал, шил, приклеивал, прибивал. Он обучал меня, рассказывал, как надо шить индивидуально для каждого, ноги-то все-таки у всех разные, как он говорил, у одного подъем крутой, у другого плоский. У одной девочки было косолапие, ее прозвали Медвежонок, и она не обижалась, Петр Васильевич для нее сделал специальный ботиночек, и она перестала косолапить.
После детдома, отучившись до седьмого класса, уходили в ПТУ или в техникум. Мне Петр Васильевич посоветовал техникум. Я хотел в Ростов, а он говорит, нет, поезжай лучше в Воронеж, не объясняя почему. Я послушался его совета. Перед отъездом зашел в мастерскую попрощаться, и он мне сделал подарок. Подает мне то ли ящик, то ли чемодан, я открыл, а там инструменты, набор для работы сапожника: три сапожных ножа, шило, нитки, гвоздики, и прокладочки, и заднички, и набоечки, и фартук, нарукавники, и молоток, естественно. Все что нужно. Подарил и сказал:
– У тебя специальность уже есть. Ты учись, а эта специальность тебя прокормит. Не стесняйся, в городе очень много мастерских по ремонту обуви, и люди еще долго-долго будут ремонтировать свою обувку, потому что наладить массовое производство очень сложно, а у людей всегда есть любимая обувка, они ей дорожат и будут ремонтировать, так что ты не останешься без куска хлеба, – так он меня напутствовал.
В техникум меня приняли без проблем, поскольку у меня аттестат был с отличием, характеристики, рекомендации. В общежитии устроился в комнате на четверых. Один парень, как я, с детдома, только с другого, и двое из местных станиц, им было попроще, на субботу и воскресенье они уезжали домой, возвращались с продуктами, а мы, детдомовские, должны были жить на стипендию, на которую не проживешь. Немного денег дал мне на первое время Петр Васильевич со словами:
– Это тобою заработанное по заказам.
Деньги быстро таяли. Я ходил по городу, смотрел, где ремонтируют обувь. Недалеко была мастерская с довольно большим помещением, приемщик сидел за стеклом и еще три человека, которые ремонтировали. Народу много, очереди прямо. Однажды я решил попроситься на работу. Мне уже пятнадцать лет было, а паспорта тогда в шестнадцать давали, но выглядел я гораздо старше. Вероятно, и на самом деле мне было больше, чем записала врач в детдоме, глядя, какой я истощенный.
– Можно спросить насчет работы? – обратился я к приемщику.
– А что ты умеешь?
– Умею ремонтировать.
– Ну, пойди к директору, поговори с ним, он там один.
Я зашел в кабинет к директору, поздоровался, спросил:
– Можно у вас поработать?
– А что ты умеешь?
– Умею ремонтировать, даже шить умею.
– А сколько тебе лет?
– Мне пятнадцать, а так я, наверно, старше.
– С чего ты взял?
– Я детдомовский, и там, видимо, ошиблись, записали меньше.
– С какого детдома? – я назвал детдом. – Так что ты умеешь?
– Умею ремонтировать обувь.
Директор позвал мастера.
– Ну-ка, дай этому молодому человеку что-нибудь полегче, пусть отремонтирует.
Мастер мне показал место со стулом и лапкой, принес туфель.
– Вот это сможешь отремонтировать?
Как мне объяснял Петр Васильевич, это самая сложная работа, когда с правой стороны почти у самой подошвы оторвано, тут надо пришить и залатать так, чтобы было незаметно и чтобы не терло палец, не давило. Но это я умел. Открыл свой ящик, достал фартук, нарукавники. Все подошли, стали наблюдать. Я приступил к работе. Туфель был старый, задник смят, каблук стоптан. Стал ремонтировать. Подклеил, подшил, залатал. Задник распорол, вытащил, поставил новый. Каблук немножко срезал и поставил новый, подбил, подчистил, закрасил и сказал мастеру, что все готово. Он посмотрел:
– Тебе надо было только вот это сделать. Зачем ты сделал еще и задник, и каблук? Это же не оплачивается. Приемщик же отметил мелом, что надо.
– Ну как же? Задник был помят, каблук стерт.
– Ну ладно, – покрутил, покрутил. – Хорошо сделал, – и пошел к директору.
Через несколько минут позвал меня. Директор держал туфель.
– Хорошо сделал, молодец. Но ты понимаешь, мы не можем тебя на работу взять, поскольку тебе еще нет шестнадцати лет.
А мастер говорит:
– А давай его учеником возьмем, хоть его учить и не надо. Пусть работает как ученик. Тебе как учеником?
– Мне все равно. Деньги будете платить?
– Будем платить за работу, а числиться будешь учеником.
– Согласен.
Вот так я стал работать. Приходил после техникума. Появились свои клиенты, потому что я делал не только то, что отмечал приемщик, а приемщик отмечал, что просил заказчик, рассчитывая по деньгам, лишь бы подлатать да еще походить какое-то время. Я, на свое усмотрение, всегда старался сделать больше, задники подправить, каблуки подправить. Вначале мастер пенял мне, мол, делаешь работу, которая не оплачивается, а потом перестал. У нас стало больше клиентов, потому что другие мастера, глядя на меня, стали подправлять то, что не было отмечено приемщиком, и к нашей мастерской практически не было претензий.
Однажды пришел замдиректора нашего техникума Андрей Васильевич, он также преподавал электротехнику. Люди говорили, что у него в доме женское царство: пять женщин: четыре дочери и жена. Младшей дочери два года, другим – пять, девять и четырнадцать. Содержать такую семью на одну зарплату очень сложно.
Андрей Васильевич принес туфель. Я подождал, когда он уйдет, подошел к приемщику и попросил:
– Дай мне этот заказ.
– Что, знакомый?
– Да, замдиректора нашего техникума, он еще электротехнику преподает.
Туфель был старый, изношенный, и царапины, и порвано. Я потрудился над ним, стелечки поменял, подошвы подправил, каблуки, задники, в общем, сделал нормально.
– Это не мой туфель, вы ошиблись, – сказал Андрей Васильевич, принимая работу.
– Как не ваш? Вот квитанция – ваш, – возразил приемщик.
– Нет, у меня не такой был туфель, вы ошиблись. Этот новый, а у меня был старый.
Приемщик улыбнулся:
– Ну, берите новый вместо старого.
– Ну как я буду ходить? У меня на одной ноге будет новый туфель, а на другой старый.
– А вы приносите второй, мы и второй сделаем. За полцены.
– А можно так?
Приемщик с понятием был человек:
– Да, можно.
Через полчаса Андрей Васильевич принес второй туфель, приемщик отдал его мне, и я отремонтировал его, как и первый, все подтянул, подправил задники, каблуки. На следующий день пришел замдиректора техникума за вторым туфлем и говорит приемщику:
– А можно познакомиться с мастером, который это делал?
Тот позвал меня, я подошел, Андрей Васильевич на меня посмотрел внимательно:
– Простите, мне ваше лицо знакомо.
– Да, Андрей Васильевич, я ваш ученик.
– Найденов?
– Да, Найденов моя фамилия.
– А что вы здесь делаете?
– Да вот, подрабатываю.
– Ну, хорошо, спасибо за работу. Спасибо.
Поблагодарил и как-то смущенно пошел, а через два дня после лекции обратился ко мне:
– Можно вас, Найденов? Останьтесь, – я остался, он заговорил, смущаясь: – Понимаете, Вася, такое дело, в общем, моя старшая дочь в этом году заканчивает седьмой класс. У нее выпускной, понимаете? Вы бы не могли отремонтировать материны туфли так, чтобы дочь могла их надеть?
– Конечно смогу, это очень просто, только мне надо посмотреть, какие туфли.
– Приходите тогда попозже ко мне домой.
Назвал время, адрес. Это частный сектор был. Я пришел. Андрей Васильевич меня ждал у калитки.
– Я приготовил туфли, которые можно отремонтировать для дочери. Пойдемте покажу.
Зашли в сарай, там свет был включен. Я посмотрел, обувь старая, еще довоенная, но можно было привести в порядок. Мне сразу в глаза бросились сапоги офицерские, хромовые. Я взял один сапог, сразу оценил качество материала: хром.
– Это ваши?
– Да, на парад выдавали, остались.
– Вы их сейчас не носите?
– А куда их надевать?
– А вы можете отдать, чтобы я из них что-то сделал?
– Да пожалуйста, господи, где мне в них щеголять?
– Мне бы надо еще замерить ногу вашей дочери.
– Ну, что ж, это можно. Пройдемте в дом.
Мы вошли в дом. Женщины окружили меня.
– Это Вася, который отремонтировал мне туфли, и он сделает и тебе туфельки, дочка, но для этого надо замерить ножку твою, присядь, пожалуйста, на стул.
Она присела, протянула ножку. Ей было четырнадцать лет, пятнадцатый. Я у многих замерял ножки еще в детдоме, когда просил мастер, и меньшим, и ровесникам, и старшим, а сейчас почему-то смутился, было такое странное ощущение, как будто я держу не ножку, а что-то такое драгоценное, что-то такое нежное. Я сделал замеры, как учил меня Петр Васильевич, чтобы под колодочку. Я уже видел, какие туфли сделаю. А младшие сестры смотрят, как будто это игра, и давай просить наперебой:
– А наши ножки, а наши ножки тоже замерьте! Пожалуйста!
Я стал замерять всем.
– А мамину, а мамину ножку!
Мама села, я ее ножку тоже замерил. Все замеры, естественно, записывал, чтобы девочки видели, что для меня это не игра и что я постараюсь сделать то, что смогу. Я взял несколько изрядно поношенных туфель, которые стыдно надевать, и еще раз попросил у отца семейства сапоги, если ему не жалко. Я уже видел, как из голенища выкрою что надо, но потом мне пришла другая мысль.
В мастерскую иногда поступал материал, как директор говорил, для спецзаказов, а спецзаказы у нас бывали для руководящих работников и их семей. На прошлой неделе завхоз привез для спецзаказов белую кожу, я ее руками щупал, это был, конечно, высшего качества материал. И кожа сапог была тоже высочайшего качества, не пожалело государство для офицеров выдать на парад настоящие сапоги. Я отделил голенища, и у меня возникла мысль поменять их на белую кожу. Пришел на работу и говорю директору мастерской:
– Мне бы хотелось для знакомых, для девочки одной, сделать туфли на выпускной. Не поменяете мне материал, вот это голенище на белую кожу?
Тот сразу оценил качество.
– Откуда это у тебя?
– Где было, там уже не лежит.
– Это отца той девочки, да? – повертел голенище. – Хорошо, можно это сделать.
Я хочу сказать, что в нашей мастерской все люди были доброжелательные, относились ко мне и друг к другу дружески. Может быть, это от руководства зависело, может быть, так подобрались люди. Я получил нужный материал и приступил к работе по замерам. Всю неделю даже в техникум не ходил, решив для всех детей и для матери сделать обувь. Оставался даже ночью в мастерской, директор не возражал. Делал, как тогда говорили, корочки на микропорочке. Смастерил выпускнице беленькие туфельки, и всем младшим, и маме. И вот, когда у меня все было готово, я пришел в техникум.
– Вася, почему вы на занятиях не были? – спросил Андрей Васильевич.
– Да приболел маленько. Можно мне сегодня к вам прийти, принести померять?
– Да, да, да, приходите попозже.
Я понял, что он несколько стесняется. Пришел, когда уже стемнело. Учитель ждал меня у калитки, как и в тот раз. Зашли в дом, вся семья выстроилась. Я поздоровался, достал из сумки туфли для выпускницы. У всех глаза заблестели.
– Надо бы примерить.
Вот говорят, в таких случаях другие смотрят с какой-то завистью, черной или белой, а тут, как я видел, остальные сестры смотрели с радостью на старшую, когда она примеряла туфельки. Надела, у ней засветились глаза.
– Мама, я не чувствую их на ногах, они такие легенькие, такие удобные!
– А ты пройдись, пройдись, – говорю.
Она прошлась чуть не вприпрыжку, потом вдруг развернулась, подбежала ко мне, бросилась на шею, поцеловала:
– Спасибо, спасибо тебе!
Я стал доставать туфли для каждой. Все протягивали ручки, хватали, светились глаза. Дошла очередь до мамы. У ней из глаз полились слезы. Она прижала туфли к груди. И тут я взглянул на Андрея Васильевича. Он изменился в лице, стоял с широко раскрытыми глазами, а в них что-то такое дикое читалось.
– А ну пройдемте все со мной! Василий, останьтесь здесь.
Все ушли в другую комнату, откуда доносился громкий разговор:
– Сейчас же все отдайте Василию, все верните, кроме Вериных туфель!
– Да что ты, папа, да что ты!
– Вы не представляете, что это такое! Я могу лишиться работы, меня из партии могут исключить, меня под суд могут отдать. Это можно расценить как злоупотребление служебным положением, как будто я заставил ученика работать на меня. Вы представляете, что люди скажут. Сейчас же, сию же минуту все отдайте ему!
Дети заплакали. Я вошел в комнату и сказал:
– Андрей Васильевич, что вы так беспокоитесь?
– Как это что? Вы не представляете, что вы натворили, это может очень дорого стоить мне и моей семье.
– А вы подпишите эту бумагу.
– Никаких бумаг подписывать не буду.
Когда я изготавливал туфли для детей, директор часто подходил смотрел, иногда давал советы, как украсить. Он попросил подписать акт и два экземпляра вернуть ему.
– Андрей Васильевич, прочтите.
Дети и мать стояли с заплаканными лицами. Он стал читать вслух: «Акт настоящий составлен в том, что в рамках помощи многодетным семьям обувная мастерская №27 произвела ремонт детской обуви 4 (четыре) пары, одну пару взрослой обуви семье Ивлева А.В. Подпись директора, печать. Подпись Ивлева А.В.».
Он стоял, задумавшись, очевидно, перечитывая и вникая в каждое слово.
Дети и мать, прижав туфли к груди, смотрели на него.
– Да, эту бумагу подпишу.
Он подошел к столу, подписал все три экземпляра, два вернул мне. В это время средняя дочь спросила:
– Папочка, ты не будешь отбирать у нас туфельки?
– Теперь нет.
Они бросились его обнимать.
– Чего меня обнимаете? Вон Василия благодарите за подарки.
Когда я раздавал туфли, мне было так приятно видеть радость детей, у них светились глаза. Я почувствовал себя членом их семьи. Ведь я не знал, как в семьях живут, я в семьях практически не бывал, ни когда рос в детдоме, ни когда жил в общежитии техникума, а тут так было уютно, так хорошо: семья. Этот подарок дал мне почувствовать, что такое семья, и почувствовать себя членом семьи.
– Не лишайте, Андрей Васильевич, радости ваших детей, – сказал я и ушел.
Время учебы в техникуме подошло к концу, я получил диплом и одновременно повестку в военкомат. Предписывалось прийти через десять дней. Рассчитался на работе, меня торжественно проводили. Надо сказать, зарабатывал я прилично, мог себе позволить и нормально питаться, и кое-какие вещи приобретать. Но главная ценность у меня была – ящичек-чемоданчик с инструментами, хотелось его сохранить. Я пошел в техникум и нашел там Андрея Васильевича.
– Андрей Васильевич, можно мне у вас оставить чемоданчик с моими инструментами?
– Да, конечно, конечно. Завтра вечером приходи.
– Можно не завтра, а перед самым уходом в армию?
– Да-да, как тебе угодно будет, только предупреди.
– Хорошо.
Я решил за оставшиеся дни сделать еще подарок. Пришел в мастерскую.
– Что, не знаешь, чем заняться? – спросил директор.
– Хочу еще сделать подарок хорошим людям.
Директор разрешил взять материал, показал, где можно что отрезать. Я сделал босоножки. Их проще было делать, тем более что кое-какие заготовки имелись. Для всех сестер сделал босоножечки, и для маленьких, и для старшей. И вот снова пришел к ним домой, принес свой чемоданчик с инструментами, попросил оставить.
– С армии вернусь, заберу.
– Да-да, мы обязательно сохраним, вот в кладовочке.
– А на прощание я хочу сделать подарок.
И стал доставать босоножки, сначала для младшей. Точно так же, как в тот раз, когда я туфельки раздавал, у всех светились глаза радостью. Я вручил всем обувку и взглянул на Андрея Васильевича. Нет, у него сейчас было совсем другое выражение лица, он смотрел и любовался, как радуются его дети. Радуются, что теперь они могут выйти в красивых босоножках, которые и в самом деле были красивые. Сестры, примеряя, хвастались друг перед другом. Младшей я украсил босоножки цветочками, вырезанными из кожи, и другим что-нибудь особенное придумал. Они стали меня благодарить. Потом Андрей Васильевич подозвал меня:
– Василий, пойдем-ка со мной, – и повел в другую комнату.
Там был накрыт стол, даже стояла бутылка вина.
– Мы тут решили тебя проводить в армию, устроить ужин. Как ты? Вино уже пьешь?
– Да знаете, как-то еще не пробовал.
– А есть пословица: пьет, как сапожник. Ты ведь сапожник.
– Нет, не приучен еще.
Тем не менее, он наполнил две рюмки, не бокалы, а рюмки.
– Ну, счастливо тебе служить Родине, служить так, как мы служили! Если потребуется, всю нечисть уничтожать и в логове добивать, как это мы сделали. Служи Отчизне!
Мы чокнулись, выпили. Он позвал всех за стол, все прибежали радостные. Все показывали, как у них на ножке босоножки сидят, благодарили. Мне было так приятно, я чувствовал себя членом их семьи, у них было так хорошо, они так тепло относились друг к другу. Я обещал им писать. Они тоже стали мне дарить подарки, платочки вышитые, подписанные, а старшая подарила свою фотографию. Подарили мне также общую фотографию, на ней все улыбающиеся, довольные.
– Это я их сфотографировал, когда ты принес туфли, обрадовал их. Это такой был радостный день для них, – сказал Андрей Васильевич.
– Вы ж были напуганы.
– Да, конечно, всякое могло быть, но спасибо тебе, спасибо, что ты дважды доставил моим близким такую радость, устроил такие праздники.
На другой день я пришел в военкомат. Полгода – учебка. Я писал оттуда, как обещал.
Под конец учебки меня вызвал командир. В кабинете были еще двое гражданских, предложили сесть, стали расспрашивать:
– Расскажи о себе, о родителях.
Я сказал, что не знаю родителей, детдомовец.
– А фамилия Найденов у тебя откуда?
– Записали так. Нашел меня человек по имени Василий, вот и дали имя: Найденов Василий. Под таким именем я и существую. А возраст, видимо, с ошибкой записали, я, наверное, на пару лет старше того.
Про учебу спросили, про знакомых.
– У вас есть фотография, кто на ней, родственники?
– Нет, не родственники, это люди, которым я вроде бы сделал приятное.
Я рассказал про свою специальность сапожника и о том, как я сделал туфли дочерям своего учителя, как они были довольны. Через какое-то время меня опять вызвали и спросили:
– Ты Родине хочешь послужить?
– Я и так служу.
– Нет, по-другому послужить. Но для этого надо будет учиться.
Я сказал, что после армии хочу поступить в политехнический институт.
– Можешь и в политехнический, но сейчас придется тебе другие университеты пройти, для чего нужно твое согласие. Причем есть ограничение: никаких переписок и никаких новых знакомых.
– Не понял.
– Так надо. Если дашь согласие, останется подписать необходимые бумаги. Лучше пока тебе всего не знать, потом все по ходу узнаешь.
Оказалось, меня ждала секретная служба. В общем, вот так у меня прервалась связь с этой семьей. А фотографию я увеличил и хранил в архиве, хотя, может быть, там была моя первая любовь, которая так и не успела развиться.
Он поднялся, пошел в дом и вернулся с этой фотографией в рамке.
– И что, ты больше не встречался с ними?
– Нет, больше не встречался, потому что далеко был, далеко-далеко. Но я интересовался, как они жили. Андрей Васильевич лет через пять умер, сдало сердечко, а у него же ранения были тяжелые. Я попросил свое руководство, чтобы мою зарплату переводили осиротевшей семье, но так, чтобы это оставалось втайне. Мне сказали, что это можно сделать в виде пособия для участника войны. Сейчас я военный пенсионер. Купил здесь домик, балуюсь рыбалкой. Давай я еще заварю чайку?
Василий еще заварил чай. Мы сидели, любовались закатом. Я думал, вот какая судьба у человека, послужил Родине ради счастья других людей и начал с того, что доставил счастье людям, которых больше никогда не увидел.