Венский бал

Венский бал

     Юлии, курчавой рыжеволосой бестии, в Москве было тесно. Владикина квартира, казавшаяся издали вожделенной мечтой, оказалась убогой и малогабаритной. Старуха-свекровь, Анна Никаноровна, шаркающая туда-сюда, мешала её разгону и темпераменту.
Вспоминая свою спортивную юность, Юле хотелось крикнуть:
- Лыжню! - но что-то ей мешало.
Однако, свекровь будто догадывалась, что ей следует освободить проход, и вжималась в стену узкого коридора. Юля лишь иногда ненароком задевала её и, испытывая раздражение, удивлялась почему свекровь до сих пор не переедет к своей бывшей соседке по коммуналке, которая живёт одна в однушке и уже столько раз предлагала Анне Никаноровне переехать к ней. “Да, и Владик хорош, - негодовала она, - обещал же, что мы будем жить отдельно.”  А Владик недоумевал и не мог вспомнить о своём обещании. Ему казалось, что он всегда держит своё слово. Чего бы это ему не стоило. Вот, например, устроить Юлю на работу в Министерство в отдел внешнеэкономических связей… Хорошо, что приятель покойного отца, Семён Семёнович, помог. А сколько пришлось упрашивать мать, добиваясь его телефона…

 Но Юле на работе скучно, и она, высказывая недовольство, будто бы ругала Владика за то, что ей приходилось украдкой от сотрудников, озираясь по сторонам, распечатывать письма от зарубежных партнёров и приносить их домой, где Владик вечерами переводил их, писал ответы. Да, Юле Москва не приглянулась. В театрах душно, скучно, тесно, особенно в гардеробе и дамских комнатах. В музеях очереди, на улицах пробки.

     Единственным местом, где Юля не скучала, забывая о своей юности, прошедшей в далёкой рязанской деревне, расположенной по соседству с Мордовией, были Венские балы, куда Владик выводил её вот уже несколько лет во время коротких июньских ночей. Как ему это удавалось, сказать трудно. Но за сияющие глаза Юли, тот восторг и благодарность, которыми одаривала она его, Владик был готов на всё. В платье, сшитом у самого Александра З., входя в просторное помещение бывших Ильинских палат, где увитые цветами стены по задумке великого Джакомо Кваренги уходили ввысь, Юля ощущала себя мисс Европой. Чуть позже, сидя за столиком у самого паркета, куда выходили юные пары, открывая бал, она, пригубливала терпкое Тосканское вино и напрочь забывала о тягостных деревенских буднях, когда-то угнетающих её однообразием. Тогда экран старенького черно-белого телевизора с редкими зарубежными фильмами родил в ней великую мечту о другой жизни, красивой, благородной. Теперь же, на балах, ей нравилось, замирая, со стуком в сердце, ожидать, когда на место дебютантов, закончивших вальс, танго и ча-ча-ча, пригласят дам и господ. В эти минуты всё в ней пело и играло: и плечи, готовые к танцам, и глаза, и губы. Юля знала, что кавалеры слетятся к их с Владиком столику, как только объявят Венский вальс. Её ярко-рыжая шевелюра, не подчиняющаяся опытным рукам парикмахера, зелёные глаза и в тон им изумрудное платье того чудного покроя, который больше показывал, чем скрывал, осиная талия, вокруг которой Владик мог соединить средние пальцы своих не очень больших рук, и при этом напруженный, как у Фру-Фру торс, неизменно привлекали внимание. Вальсировала же она прекрасно. Уроки, полученные у самого Александра П., не прошли даром. Владик, наблюдая за Юлей, чувствовал, как у него потеет лысина и вытирал её платком. Ему, конечно, было приятно, что у него такая привлекательная жена, но уж слишком они все к ней липли.
“Вот этому-то что от неё нужно? Ишь, во фрак вырядился, коротышка. Так, уже танцуют. А она, как же она хороша! Зря мать называет её неотёсанной: да, конечно, некоторая простоватость в ней есть, нет, это никакая не простоватость, это естественность, та природная, которая выделяет ее. Как легко она кладёт руку на плечо коротышке. Да, мать права: руки у неё несколько великоваты… Но какое это имеет значение. Никто кроме него и не замечет этого. А ему, ему всё в ней кажется прекрасным: и круглое лицо с маленьким, пуговкой, носом, и чуть припухшие губы… А волосы… Это рыжее буйство может свести с ума кого угодно. Вот похоже и коротышка перевозбудился, ишь как сияет.” Владик подумал, что, как только закончится танец, надо сразу же увезти Юлю домой. Приняв это решение, он успокоился и, казалось, что, любуясь женой, задумался о чём-то совсем другом.
 
Владик даже не заметил, что Юлин партнёр, невысокого роста брюнет с небольшим животиком, затянутый в безупречный, зарубежного лекала фрак, пытается пропихнуть чуть дрожащей рукой в узкое пространство между её запястьем и плотно облегающей перчаткой, глянцевую визитку. Юля ощутив её приятную гладкость и, слушая мягкий, обволакивающий голос партнёра, представившегося ей как Алессандро Мосчетти, вдруг поняла, что жизнь подкидывает ей ещё один шанс и она ответила: “Yes, yes, we mast to meet again”. Владик, сердито буркнув что-то и, едва взглянув на галантного кавалера супруги, заученно дёрнувшего головой, как то предписывает этикет, решительно предложил супруге опереться на его согнутую руку и увёл прочь от соблазна.

   Дома, заполнив своим шуршащим платьем крошечную прихожую, Юля тут же устремилась в их с Владиком комнату.
- Владик! Ко мне нельзя, я переодеваюсь!
С трудом стянув перчатку, она достала вожделенный глянцевый прямоугольник: (да, да, счастье есть!) поцеловала бумажку, спрятала её в косметичку и, улыбаясь жемчужно-белыми зубками, выпорхнула в коридор.
- Владик, Владик! Ну, где же ты, ты что же не слышишь, я же просила мне помочь. У этого платья такая трудная молния.

     После бала, лелея мечту о встрече с Алессандро, Юля, как только появилась в офисе, написала ему мейл и тут же получила ответ. Страсть, обилие нежных слов… Блаженно прикрывая глаза она рисовала картины их будущих встреч. Нет, она не станет их оттягивать. Купила для себя тур в Италию, а Владика сбагрила на всё лето через знакомых Натуськи, которая переехала в столицу на год раньше Юли, в экспедицию, далёкую Тыву… за черепками, которые он так любит, о которых даже не мог мечтать. На целое лето.
- Помнишь ты обещал мне серо-голубую норку? – спрашивала она, глядя с нежностью Владику в глаза. – У тебя есть шанс. У этой экспедиции хорошие спонсоры. Она проходит под эгидой Юнеско. Совместишь приятное с полезным. Конечно, я буду скучать, но я знаю ты давно хотел поехать в Мунгун- тайгу…
Проводив Владика, под сокрушённые вздохи свекрови, выглядывающей в щёлку приоткрытой двери, Юля подхватила как пушинку неподъёмный ярко-красный чемодан на колёсиках. Быстро спустилась по лестнице с недавно покрашенными, но уже облупившимися стенами, и была такова…

Алессандро встречал её в аэропорту. Рестораны, музеи, парки, море… О, эта благородная роскошь Мишленовских аппартаментов! Алессандро горяч, нежен, нетерпелив, щедр. Кажется, она не ошиблась, он хочет большего и просит Юлю стать его женой.
- Да… Я согласна, но хотела бы побывать у тебя дома, познакомиться с твоими близкими…  , - она поглаживала Алессандро по тёмной щетине, её рыжие кудряшки подпрыгивали в такт слов, а в глазах нежилась надежда на будущую вполне европейскую жизнь, - ты говорил, что твоя мама умерла и вы с папА очень одиноки. Но познакомь меня с ним, и, знаешь, мне странно почему ты живёшь с папА вместе, я бы хотела, чтобы мы жили отдельно…
- Папа живёт в провинции, у нас там большой дом, хозяйство, я не могу его бросить, будто оправдываясь, глядя куда-то в сторону, - отвечал Алессандро…
Десять дней, на которые был рассчитан тур, закончился на удивление быстро, а Юле так и не удалось в отношениях с Алессандро продвинуться вперёд. Она по-прежнему не знала где он живёт, чем занимается и, что ей казалось, особенно важным, не познакомилась с его отцом.
- Я скоро вернусь, - шептала Юля, расставаясь с Алессандро у входа в зону отлёта,- но с одним условием: мы сразу поедем к тебе домой.

В самолете, глядя на облака, она обдумывала план действий. “Как хорошо, что Владик в командировке, не придётся врать, хитрить, изворачиваться. Вот только свекровь. Юля представила себе её фальшиво-приклеенную к лицу улыбку, вопросы: “Ну, как попутешествовала, Юленька? Как тебе Колизей? А термы? Помню, когда мы впервые с Николаем Евграфиевичем были в Риме, они меня просто ошеломили” … В ответ Юля вздыхала и думала, хорошо бы послать её куда-нибудь подальше…

На работе, в первый день после возвращения, Юля, едва войдя в отдел, почувствовала любопытствующие взгляды сотрудников и сотрудниц, несколько раз к ним заходил Семён Семёнович и с хитрой усмешкой поглядывал на Юлю. Она же уже ощущала себя мисс Европой, парила над всеми, примерялась по Интернету к римской недвижимости. Не прошло и трёх дней, как Натуська, не выдержав всеобщего распирающего любопытства (её и подталкивали локоточками, и показывали на Юлю глазами), пододвинув к Юлиному столу свой стул, прошептала:
-Ну, как?
- Предложение сделал, - с видом победительницы глядя на подругу и прислушивающуюся аудиторию, - ответила Юля.
- А Владик?
- Он пока ничего не знает. Ему пока не надо об этом знать. Пусть себе черепки копает… Надо ещё разок слетать, – и тихо, понизив голос, добавила, - я до сих пор не знаю, чем он занимается и где живёт. Говорит, у них с отцом замок в провинции.
- Ну, в провинции… - скорчив презрительную гримасу, бросила Натуська, - там-то мы уже побывали.
- Так то у нас, а у них провинция почище твоего Петербурга будет, - парировала Юля.
- А ты в Петербурге-то была? Там же на людей штукатурка сыпется. В прошлый мой приезд на Рубинштейна мне под ноги вот такой кусище рухнул, - разведя руки в стороны, - возразила Натуська.- Нет, провинция не для нас… Что же ты ничего толком не узнала? Только ездила зря. Эх, ты… Запомни – жить нужно только в столице!
- Да, - подумала Юля, - это так, дала маху, ничего толком об этом Алессандро не узнала и, выждав для приличия несколько дней, улучив момент, когда стража Семёна Семёновича в лице секретарши Лидии Ивановны отсутствовала, постучала в его кабинет.

Семён Семёнович стоял в это время у окна с сигаретой в коротких пальцах с отполированными ногтями и поглядывал в сторону противоположного крыла министерского здания, где за прозрачной стеной компьютерного зала набирали тексты молоденькие практикантки. Его глаза становились всё масленнее…
Юля, откинув голову назад, шаг ногой от бедра, вошла в кабинет. Солнечный луч, отражённый стеклянной поверхностью, запутался в её рыжих кудрях, вырываясь из них, обдал начальствующую щёку таким жаром, что он тут же оглянулся и, увидев её, улыбнулся.
- До неприличия красивые волосы, - сказал он, ещё больше умасливая взгляд и, едва коснувшись пальцами этого потока золотого и рыжего, погладил его и вопросительно посмотрел Юле в глаза.
- Что тебе, солнышко? – томно спросил он.
- Семён Семёнович! Мне бы в командировку, на пару недель. Мой итальянский поставщик под наш заказ ткани красит, боюсь, как бы с цветами не напутал, – скрывая напряжение и стараясь казаться как можно увереннее, - сказала Юля и, достав из кармана пачку тонких дамских сигарет, глядя начальнику ни в бровь, а в глаз и даже, как ему показалось, подмигнув, зеленоватым бесовским глазом, небрежно бросила - огонька не найдётся?
Огонёк нашёлся и уже через неделю паром с Юлией и Алессандро плыл по Неаполитанскому заливу, направляясь к одному из островов, где жил отец Алессандро и, как начинала догадываться Юля, и он сам. (“Да, Натуська права: из провинции в провинцию. Это как-то глупо”, - временами думалось ей, но она старалась до поры до времени об этом не размышлять).

     Вокруг было для нее всё так свежО, так необычно и красиво, что она на время выкинула свои домыслы из головы. Юлия наслаждалась лёгкой дымкой над голубоватой водой, остающимися позади громоздящимся как прибрежные скалы высотными пригородами Неаполя, Везувием, очертания которого то скрывались, теряясь вдали, то появлялись снова. Юлия подставляла лицо свежему ветру, брызгам и была так хороша, что ею любовался не только Алессандро, но и другие пассажиры. Даже дама в монашеском одеянии, обременённая тяжелым чемоданом наставлений, полученном в Ватикане, смотрела на неё с нежной материнской радостью.

Когда же паром пришвартовался, и они вышли на небольшую площадь, к ним тут же подбежал невысокий с сединой в иссиня черных волосах мужчина лет шестидесяти. Его счастливая улыбка озаряла тёмные с бирюзовым блеском глаза, распахнутые для объятий руки несколько удивили Юлю своей поспешностью. Но уже через несколько секунд она, поддавшись искренности и непосредственности мужчины, по тем взглядам, которыми он обменивался с Алессандро, поняла, что это его отец, и также радушно как он целовал её пышущую здоровьем и молодостью румяную щёчку, лобызала его заросшую щетинистую щёку…   Фермерский пикап, стоявший за пальмами, обескуражил Юлю. Алессандро любезно подсаживал Юленьку под локоток.  Усадив её рядом с отцом, запрыгнул в кузов и, помахав кому-то из портовых рукой, уселся, привычно привалившись к борту.

Узкая дорога, по которой поехал пикап, проходила мимо одноэтажных или двухэтажных вилл. Покрашенные в светлые оттенки белого, желтого, розового в обрамлении цветов они красиво выделялись на фоне буйной растительности. Около отелей на тротуарах стояли столы, за которыми дамы и господа потягивали напитки, играли в карты или просто беседовали друг с другом. С ними соседствовали бутики со светлой одеждой в витринах, нет-нет с рёвом проносились на мопедах юнцы. Закончившаяся сиеста приглашала людей на улицы, и они с видимым удовольствием выходили из своих домов в окружении детей. Мужчины везли коляски с грудничками, а женщины шли за ними и точили лясы. Юле всё было в новинку и она, не отрываясь, смотрела по сторонам. Водитель же, Мосчетти старший, болтал без остановки. Рассказывая о своей жизни, он упомянул и о смерти жены, и о том, что Алессандро его единственный сын, которому уже тридцать пять и который до сих пор не женат, и о том, что самая большая его мечта – внуки… Конечно же, Юля не понимала, а только догадывалась о чём ей хотели поведать, но при этом радостно улыбалась и кивала головой.

А дорога всё вилась и вилась, забираясь по холмам всё выше и выше. Виллы и отели стали меняться на простые одноэтажные и двухэтажные дома, окраска их стен стала более однообразной, будто кто-то добавил серого. Потом и эти дома стали появляться реже, уступая место то зарослям каких-то низкорослых деревьев, то открывая вид на живописные отроги. Порой их заслоняли отвесные каменные склоны. Остановились лишь тогда, когда дорогу преградил шлагбаум с яркой табличкой “Частное владение”, но тут же поехали дальше: сработал автомат. Юля смотрела, не отрываясь на ровные ряды оливковых деревьев по обочинам дороги и думала, что она когда-то уже видела это. Вот промелькнули какие-то строения похожие на сараи. А вот и дом... Юле показалось, что соскочившие с машины отец и сын, готовы нести её на руках до самого порога…

Почти подобострастно Мосчетти старший распахнул перед ней дверь. Какие-то две немолодые женщины бросились к Юле с жаркими итальянскими поцелуями. “Cara, cara!” - Ciao,bella mia.( “ Дорогая, дорогая! Привет, моя дорогая!). Они говорили много и быстро, крутили и рассматривали Юлю со всех сторон. Не желая показывать своего удивления, Юля отвечала на их восторги столь же горячо. Правда, одновременно она успела заметить и восторженный взгляд будущего свёкра, и страстный блеск в глазах жениха, застывшего в дверях, и тяжелые каменные стены, переходившие в своды, со следами сырости, и накрытый для встречи массивный стол у камина.

Обед перешёл в ужин, догорели свечи, зажженные Алессандро, ушли тётушки, фамильные альбомы с золотистыми застёжками были перелистаны и молодые поднялись в спальню, а Мосчетти старший всё сидел у стола и, подливая себе из бутылки темно-красное вино, улыбался счастливо и мечтательно.
Юля же, оглядывая спальню, пока за шторой плескался будущий супруг, заметила, что и здесь сыровато. А, открыв шкаф, встретила знакомый с детства затхлый запашок и недовольно поморщилась. Правда, когда Алессандро со всей пылкостью южанина проявил все свои романтические чувства, забыла и о запахах, и о предосторожностях, и обо всём на свете.
Не вспоминала она ни о чём и на следующий день, и ещё день или может быть даже два.

Но на третий день, вернее ночь, услышав сквозь сон знакомый с детства крик петуха, не давая себе отчёта в том, что делает, едва взглянув на Алессандро, быстро оделась и спустилась вниз. В гостиной зажгла свечу, поправила плед у спавшего на диване рядом с камином Мосчетти старшего и тихо, стараясь не скрипнуть половицей, осторожно открыла дверь и вышла во двор. Над каменными строениями, которые примыкали к дому, висела луна. Неожиданно большая, золотистая, она светила так ярко, что Юля отчётливо увидела каждый лист оливковых деревьев, мелкие ягоды на них. Не спеша, обошла дом, за которым деревья росли не рядами, а как в их деревенском саду, вразброд, между ними небольшой стог сена, прикрытый плотной тканью. Всё было похоже на то далёкое, что почти забылось за жизнью в столице, а теперь вдруг вспомнилось… Прислонившись к стогу, Юля следила как медленно проплывают облака, то прикрывая луну, то вновь оголяя. Опять пропел петух, где-то залаяла собака. Луна, переместившись в сторону, уже не сияла золотом, а чуть желтела, всем своим видам показывая своё непостоянство. Помотав головой, словно желая проснуться или прогнать какое-то наваждение, Юля отошла от стога и, подойдя к одной из каменных пристроек вошла внутрь. Знакомый запах скотины, тепло. Нашарила на стене выключатель.  С двух сторон в стойлах стоят коровы. Все одинаковой рыжей масти с белыми головами. Подошла к одной, погладила и зашептала ей на ухо, как когда-то бабушка их Зорьке: “ Здравствуй, милая, здравствуй!”, погладила складки на шее, почесала бок. Оглянувшись, увидела вёдра, лопаты, на стеллаже в пакетах разовые салфетки. И вспомнили руки, и вспомнило сердце… Когда отец с сыном проснулись, в камине уже веселился огонь, блестели полы, на столе их ждало разлитое в бокалы парное молоко. Молодая хозяйка сновала по кухне и одаряла всех улыбкой. Так бы жить и жить…

     Однажды, не дожидаясь третьих петухов, Юля, боясь скрипнуть дверью, вышла из дома и пошла вниз. Туда где отели, виллы, порт и море…
В Москву она вернулась раньше Владика. Он долго рассказывал ей про жизнь в Мунгун-тайге, шаманах и пытался научить её горловому пению.
В конце мая у них родился сыночек. Лохматый и рыжий. Весь в маму. Только глазищи тёмно-бирюзовые. Анна Никаноровна говорит, что такие же глаза были у Николая Евграфовича. Летом Сашеньку крестили в одном из московских храмов. В крёстных у него записаны Натуська и Семён Семёнович.
Анна Никоноровна живёт у бывшей соседки по старой коммуналке и приходит к своим только когда надо посидеть с Сашуней и отпустить сына с невесткой в театр или на Венский бал.
Все счастливы и любят друг друга. Правда, когда Анна Никоноровна возвращается домой, то бишь к бывшей соседке, она ворчит: “Хитренькой лисичке всё с рук сходит”.