Хороню злого

Одно целое
Психологический боевик

в начало
http://proza.ru/2020/02/10/138
предыдущая страница
http://proza.ru/2020/03/01/1958
Следующая страница
http://www.proza.ru/2020/03/02/1805


          Кажется тот же день, и тот же дождь, и холод, и хмурые лица, только тогда несли смелого, а сегодня Злого. Не помню, чтобы чувствовал себя так паршиво. Упадок сил. Процессия несколько раз  останавливалась из-за того, что мне становилось плохо. Сначала начиналась дрожь, постепенно усиливалась, а минут через пять подкашивались ноги. Мы еле смогли нести гроб. Я садился на землю, и долго приходил в себя. У меня сломаны ребра, что-то с головой и все время откашливаю розовую горькую, раздирающую горло жидкость. Ночью горлом пошла кровь, к утру, показалось, стало легче, но появилась слабость, поднялась температура, и стал досаждать кашель. Из приятного то, что больше не хотелось есть, это натолкнуло на мысль о справедливости, о том, что если нам достается что-то плохое, то обязательно дадут в утешение и что-то хорошее. Я не стал говорить об этом Цинику. Он, конечно же стал бы надо мной смеяться, а ему нельзя. У него беда с челюстью, когда открывает рот, все тело передергивает от боли. А я не хочу делать ему больно.
       Как только вышли из городских ворот, кто-то из них – или Циник, или Трус поскользнулся и мы уронили гроб. Мы устали, и Злой стал для нас неподъемным грузом. Кто-то из толпы сжалился и помог нам уложить его обратно. 
Потом, кто-то позвонил Лаврентию и сообщил, что больше нести мы не можем, и с таким темпом до кладбища доберемся только к ночи.
Лаврентий сказал, чтоб нас заменили и мы счастливо переглянулись. Затем подняв воротники, потащились в конце траурной процессии.
       И опять я подумал о том, что «нет худа без добра».  Стал вспоминать, и показалось, что всегда в моей жизни рядом с  плохим стояло хорошее. И если подумать, хорошего, было гораздо больше. Может быть, только оно и было? Сколько было солнца, сколько радости, сколько замечательных людей встречал я в своей жизни.  Сначала казались чужими и странными, но стоило чуть-чуть узнать их, и вся их напускная враждебность исчезала, они оказывались близкими и понятными.
Если подойти, присмотреться, то обязательно увидишь хорошее. Не плохое, а именно хорошее видится с близи. Зачем все стали называть всех негодяями? Зачем за всеми, начал повторял Злой? Почему из-за двух подлецов, затерявшихся среди тысячи честных, благородных нас, мы стали подозревать, обвинять в подлости друг друга? И от этого ведь сами только становимся хуже. Да вы подайте руку! Страшное придуманное плохое исчезнет, стоит только узнать человека. Это всегда происходит. Надо только поговорить с ним, почувствовать его, самому раскрыться, и  увидите, это случится.
         А то, что говорил Злой тогда на суде все не правда. Не знаю, что могло так ужесточить его сердце. Он смотрел, он думал как-то иначе. Думал, что знает больше, потому, что во всем видит изнанку, все потроха, швы и  спрятанный прошлогодний мусор. А разве это правильно? Разве так можно что-то, или кого-то разглядеть? Тех, кто показывал ему зубы, он называл сволочами, тех кто ему улыбался, называл лицемерными сволочами. Я все-таки был счастлив, а вот он никогда не смог бы. И жизнь он прожил пустую и грустную. Не мог без ехидных усмешек принимать от людей добро, не верил в искренность красивых благородных поступков – везде ему мерещилась корысть и зависть. И в улыбке младенца видел не беззаботное веселье, а подозревал врожденное, инстинктивное желание понравиться и выжить.

       Вчера в суде Лаврентий пошел на балкон вместе со мной и Циником. Встретив, уже не отпускал нас, шел сзади и подталкивал в спину.
Скамьи были выставлены амфитеатром, они уходили вверх так резко, что затылки тех, кто сидел внизу упирались в ноги сидящих рядом выше. Несмотря  на давку и кажущуюся неорганизованность, наши четыре кресла, под самым потолком, из брезентового навеса, никто не занимал. Добраться к ним было не просто. Пропуская нас, горожане почтительно кланялись Лаврентию и с большими усилиями отступали, вдавливаясь в тесную людскую кучу. От кучи пахло спиртным, чесноком и жареными семечками. Спирт разливали из бочек, которые привезили на площадь еще ночью. Алкоголь в пластиковых стаканчиках и нехитрую закуску в виде бутербродов с тертым сыром и чесноком раздавали всем желающим бесплатно.
Гелиевые баллоны для воздушных шаров, клетки с белыми голубями, ящики с хлопушками и конфетти, тоже привозились с большим временным запасом, за два-три часа до торжества. После оглашения приговора все это загрохочет, засверкает и радостно взлетит в небо.
       На сцену вынесли трибуну, стулья и судейский стол. За трибуной поставили две широкие скамьи для свидетелей. Группа музыкантов, вскрыв пол, стали сносить в оркестровую яму свои инструменты: скрипки, тромбоны, ударную установку. 
Минут за десять до начала, голубоглазый Панч провел наверх и усади в соседнее со мной кресло Труса, а еще через две минуты на балкон поднялась она.
Надежда не говорила, что придет, но я чувствовал, что она здесь появится. Она должна была прийти посмотреть на него. Знала где я, но даже не повернулась в мою сторону. Напрасно. Я не стал бы упрекать ни взглядом ни жестом. Сам виноват. Только я во всем и виноват. Давно надо было уехать. Ведь хотел перемен, столько раз говорил себе, уеду, начну все сначала. Но будто специально тянул с отъездом, ждал, что вернется. Нет – не будто, так и есть – ждал.
       Растеряна, напугана, красива. Но конечно не так красива, какой показалась мне, когда часом раньше зашел к ней в комнату. Интересно, спала тогда или только дела вид?
       Надежда, опустив глаза, и постоянно поправляя челку. Кстати, она так это красиво делала, что всегда мне было приятно наблюдать. Удерживая взгляд мимо меня, пробилась к сцене и стала у стены напротив места подсудимого. Его угол был  огражден перилами, и статуями с мрачными осуждающими лицами.
Потом на длинные скамьи стали рассаживать истцов. Разместили человек двадцать, но желающих было гораздо больше. Люди из толпы стали возмущенно кричать и пробиваться к сцене. Краснолицые, с большими, как барабаны, животами охранники   с трудом их сдерживали.
      – Я свидетель! Я свидетель! – выкрикивал нервный, с глазами навыкате, мужчина. – Он моего племяша покалечил! При исполнении покалечил! Сам правила нарушил, а потом еще ему, хоть он и при исполнении, позвоночник испортил. И это при исполнении!
      – Он бандит! Он у меня машину разбил! – кричал другой. – Я за руль только раз успел сесть. Только из Италии пришла, а он в ту же ночь ее угнал и разбил! И это из-за паршивой дворняги. Как бы я ее увидел, они ночью везде шляются!
     – Он меня избил!  До полусмерти избил! Хотел в лесу зарыть, да я уполз. Автосалон наш хотел оттяпать! А по закону права не имел! Все на нас оформлено было! А компаньона моего таки зарыл. Еле отыскали! Просто так, из злости! Мы его исключили, и прав, проверьте, у него никаких не было! Документы проверьте – не было прав! Убийца!
      – Разберемся! Разберемся! – примирительно кричали им охранники.
      – Он мне три зуба выбил!
      – Ко мне друзья пришли, а он ворвался и музыкальный плеер с балкона скинул! Вместе с динамиками! А еще даже одиннадцати не было!
      – Кто мне машину вернет?! Из-за паршивой ведь дворняги! Я из-за пустяков шуметь не стану, не баба. Но ведь и меня он тогда избил! Не будь я пьяный, я бы еще посмотрел кто кого!
      – Он ведь всех ненавидит! Ему среди людей нельзя! Высшую меру ему! Высшую!
      – Высшую!



Одно целое
Психологический боевик

в начало
http://proza.ru/2020/02/10/138
предыдущая страница
http://proza.ru/2020/03/01/1958
Следующая страница
http://www.proza.ru/2020/03/02/1805