Суд идет

 Одно целое
Психологический боевик

в начало
http://proza.ru/2020/02/10/138
предыдущая страница
http://www.proza.ru/2020/03/02/1057
Следующая страница
http://www.proza.ru/2020/03/03/1863


         Крики, как-то резко стихли. Причина наступившей тишины двигалась по сцене в судейской мантии и длинном, похожем, на мочалку парике.
Под доносящуюся из оркестровой ямы смелую, похожую на военный марш мелодию судья занял свой стол. Поудобнее усаживаясь в кресле, он раскрыл несколько приготовленных для него папок, и мельком исподлобья взглянул в нашу сторону.
       Дирижер как-то умудрился уловить этот момент, музыка на секунду прекратилась, и ударник произвел тревожный звук, ударив палочками по звенящим тарелкам. Это повторялось и позже, стоило судье нахмуриться, взглянуть в сторону Лаврентия, или взять в руки судейский молоток.
Судья дал знак и из-за кулис на сцену трое охранников вывели Злого. Каждый  шаг подсудимого сопровождали короткие трубные выдохи. Что-то мрачное заиграла скрипка. Музыка и дальше сопровождала, все, что происходило на сцене. То тягуче гудели басовитые трубы, то весело, под стук звенящих бубнов, и переливы балалайки посвистывали скоморошеские дудочки. Скоро я привык, и перестал обращать на них внимание.
       На злом была одета грязная, узкая ему в плечах, шинель, брюки в мелких прожженных дырках и черные, с подвязанной веревками подошвой, сапоги. Руки и ноги его скованы цепями. Задевая ржавыми звеньями дощатый пол, цепи позвякивали.
Я посмотрел на сосредоточенное лицо Лаврентия. Он хмурился и показывал пальцами судье какие-то цифры. Судья делал удивленное лицо, и жестами что-то переспрашивал.
        – И за что его решили судить? – спросил я у Лаврентия.
        – Зачем спрашиваешь, разве не ясно? – оторвавшись от судьи и, пристально взглянув на меня, ответил он. – За что еще Злого судить, как ни за зло? Вот избавимся от Зла - радостно всем станет. Навсегда. Никто больше нам мешать не будет. Дети будут рады. Груш им спелых привезем много-много. А потом кедры сажать пойдем. Хорошо без Злых.
       – А меня за что судить будешь?
Лаврентий усмехнулся:
       – Хе-хе. Чистый – да? У меня вот такое дело на тебя. – Растопырив пальцы он показал, какое у него на меня дело. – Вот такенное.
       Я снова взглянул на сцену. Левую руку  Злого освободили, правую приковали к металлической трубе, игравшую роль заграждения.
       – А что это за одеяние на нем? – спросил я у Лаврентия. – Что там у него, противогаз что ли торчит из кармана? Солдатская форма? Немецкая? Еще с первой мировой что ли? Зачем?
       – Угадал, – с гордостью ответил он. – Это форма рядового Ганса Либкнехта. Он был дезертир, насильник и предатель. Продал неприятелю планы укрепления оборонительных позиций союзников. Форма в музее у нас весела. Я велел принести. Как озарило меня. Я символику очень признаю. Героев по медалям определяют, ну а этих-то подлецов тоже ведь обозначать надо. Народ любит чтобы все понятно было. Чтоб без сомнений. Чтобы всякая сволочь нам мозги не пудрила.
Лаврентий снова показал судье какой-то знак, но тот в ответ отрицательно покачал головой. Лаврентий поднялся.
        – Не понимаю вас господин судья! Что сии знаки означают?!
        – Все вы понимаете! – не очень громко ответил судья. – При всем вашем авторитете, при всем моем личном уважении к вам, я не позволю вам влиять на ход судебного процесса! Суд – моя юрисдикция. А вы такой же гражданин, как и все. И завтра, как и любой с верхнего ряда можете оказаться на месте подсудимого. Прошу вас соблюдать закон. Он един для всех.
        – Ууу! - недовольный гул прокатился по рядам. Самоуправство судьи людям не понравилось.
        – Я с тобой вечером поговорю! – процедил сквозь зубы Лаврентий и с раздражением сел в кресло. – Карьерист вонючий, – пожаловался он мне, – забыл, кто его туда вытащил. Ничего, я напомню.

        – Дело по избиению сотрудника полиции сегодня рассматриваться не будет, – не громко произнес судья, вытащил из папки, и отложил в сторону какой-то листок.
        – Злопамятный человек, не хороший, – комментировал Лаврентий. – В карты вчера продул и обиделся на меня. А я такую речь уполномочил: «Храбрые инспектора человеческих душ, где-то на задворках вселенной, ловят нарушителей скоростного режима!  И днем и ночью бдят бдительные стражи, но вот свет фар и тишину оглушает рев зловещего мотора.» Я даже пригласил актеров, хотел разыграть небольшую сценку.
        – Драка в парке – нет. – продолжил судья, и поверх первого листка лег еще один.
      –  Конфликт с деловыми партнерами и покушение на убийство – нет. Драка после ДТП – тоже не сегодня. Так, Краб и Рыжий – это интересно. Ой, это серьезно, но это напоследок. Так, еще нанесение телесных. – нет, были и поинтересней. Убийство. Ага. Несовершеннолетний? Сколько ему было тогда? Тринадцать! Ну, это не оправдание. Угу. Угу. Вот! Вот это оно! – Судья постучал молотком по столу. –
         Тишины! Требую тишины. Обвинителя ко мне, и этот, как его, защитник пусть подойдет.
Молодой, манерный, с напудренным лицом обвинитель и старенький худой, с избитой тростью защитник скоро оказались рядом и старательно вслушивались в тихие наставления судьи.
       – А?! чего?! – оттопыривая ухо, то и дело переспрашивал глуховатый защитник.
О чем они говорили слышно не было. Только иногда недовольно покрикивал судья:
       – Преднамеренное убийство, говорю!
       – А?
       – Главный свидетель! – внушал он с помощью указательного пальца. – Лучше не давить, а вот показания старшего брата. Вот они с галочкой.
       – Чего? – переспрашивал защитник.
       – Ты трухля вообще сиди тихо, не высовывайся.
       – Все понял. Я все понял!
       – С этого и начнешь, – подавая, какие-то бумаги, говорил судья обвинителю.
       – Все понял! Я все понял! – твердил защитник судье, хотя тот сейчас обращался не к нему. – Все сделаем! Сделаем все! Все сделаем!

       – Друзья, – делая скорбное лицо, и томно прикрывая глаза, начал свою речь обвинитель. Он, сильно виляя бедрами, прохаживался по сцене, говорил с надрывом, будто читал стихи, широко размахивая, зажатой в руке папкой, – в дичайшем, наиковарнейшем деле предстоит разобраться нам сегодня, – заговорил он. – Страницы дела пропитаны солью бездонных слез моей жалости! Они измяты дрожащими руками безграничного отчаяния, рвущегося из глубины моего сердца.  Как рассудительна бывает жестокость! Как коварны пригретые на груди змеи!  – Он чуть помолчал, закатывая глаза, приподнялся на носках, затем, медленно опустившись, вдруг резко повернулся к Злому и осуждающе покачал головой, отвернулся и уже в зал продолжил.
      – Прошедший ад войны, оставшись верным воинской чести, любимец солдат, гордость офицерского братства, Константин Шторм, закончив службу, вернулся под кровлю родительского дома к любимой жене и детям. Я могу рассказать о том, как он брал малышку дочурку на руки и, качая на коленях, напевал песенку про голубой вагончик. Могу рассказать, как стоя на террасе, они с женой мечтали о поездке в горы. Или о том, как они с сыном делали кормушки для птиц. Нет. Не стану рассказывать. Слишком больно. Я не хочу, чтоб его дочь, – обвинитель показал на пышную женщину, сидящую на скамье свидетелей, затем направил палец на худого, по всему видно, сильно пьющего мужчину, рядом с ней, – и его сын  разрыдались и упали в обморок. 
Это была счастливая семья. На этом бы и закончить, но увы, не в моей власти вытащить из этой папки, скомкать и растоптать пропитанные страданием и ненавистью страницы.
      У дочери старого вояки появился друг. С виду обычный, неприметный парень. Но, мы-то с вами знаем, на что способны эти, так сказать, неприметные ребята! –
      Обвинитель поправил прическу, пальцем закинул челку за ухо и, опуская руку, неторопливо провел по своей груди и животу. – У мальчика был как бы дар, он немножко играл на пианино. И подруга его немножко, как бы играла. Но, подозреваю, они там не только играли – ну да оставим грех на их совести!
Но не прост оказался мальчик. Вся его сексуальная притягательность, до дрожи возбуждающая невинность, лишь ширма, скорлупа, кокон! И не легкокрылая бабочка выпорхнула из этого кокона – нет. Треснула розовая оболочка, и наружу выбрался людоед – страшный, рычащий зеленый крокодил! – И обвинитель, чтоб было понятнее, кого именно он имеет в виду, ткнул пальцем в сторону Злого.
      Злой слушал, скрестив руки на груди, лицо его не выражало никаких эмоций, но от последней фразы обвинителя, улыбнулся.
Судья стукнул по столу молотком.
      – Не надо аллегорий! – требовательно сказал он. – Вы очень затянули! Переходите уже к сути дела!
      – А я давно перешел, господин судья, – возмутился обвинитель. – Я можно сказать, даже закончил! Каждому ясно, что произошло дальше.
      – И все-таки попрошу, пояснить!
      – Для непонятливых, которых, среди нас, безусловно нет, а следовательно, не для них, а для пустой формальности,  – с трудом, но все-таки выкрутился он, – добавлю. В воскресный солнечный день, пополудню, обвиняемый  подошел, к обедающему за  роскошным, из черного дуба, с  резьбой, помнящей сильную руку старинного мастера серванта, Константину Шторму и нанес семь ножевых ударов, от чего вышеупомянутый гражданин скончался.
    – Подонок!
    – Ублюдок!
    – Убийца!
    – Высшую! Высшую ему! – закричали в толпе.



в начало
http://proza.ru/2020/02/10/138
предыдущая страница
http://www.proza.ru/2020/03/02/1057
Следующая страница
http://www.proza.ru/2020/03/03/1863