Дочь

Одно целое
Психологический боевик

в начало
http://proza.ru/2020/02/10/138
предыдущая страница
http://www.proza.ru/2020/03/02/1805
Следующая страница
http://www.proza.ru/2020/03/09/1000   

      Потом вызвали дочь убитого Константина Шторма. К своим тридцати пяти она стала очень тучной женщиной, шла тяжело, с трудом отрывая ноги от пола. Свидетельское кресло было ей заметно мало.
Ее спрашивали не долго. Ответы свидетельницы не нравились судье, и он делал обвинителю знаки, чтобы он поскорей с ней заканчивал.
     – Где вы были в момент совершения преступления? – спрашивал обвинитель.
     – Я была рядом. Все происходило на моих глазах.
     – С какой целью, обвиняемый убил вашего отца? Хотел, что-то украсть, а отец помешал, или?  Или убийство было спланированным, тщательно продуманным?  Он говорил, что ненавидит вашего отца?
     – Не говорил, но. Он очень жестоко его убил. Я просила его не делать этого. Просто папа много выпил и не понимал, что делает. Мне ведь почти не больно было, не в первый раз. А трезвый он был очень хороший. Мы с ним даже вместе скворечник делали.
     – Простите, не понял, что не в первый раз? Что ваш папа делал с вами не в первый раз? – неприязненно кривясь, уточнил он.
Судья постучал молотком.
     – Это к делу не относится! – крикнул он, нервно тряся париком. – Я кому полчаса объяснял?!
     – Ааа, – испуганно простонал обвинитель, – а скворечник, расскажите про скворечник. Это вот такие, которые, которые домики для птиц?
     – Я звала в среду но он не пришел. – не слушая его, волнуясь, сказала женщина. – Ни в среду, ни в четверг. Он не появлялся у нас две недели, и я скучала. Он тоже скучал, я знаю. Мы немного поругались в последний раз, и он не приходил, потому что хотел, чтоб я сама пришла за ним. Но он не выдержал. Первый не выдержал. Тогда мы в первый раз обнялись.
     Мы играли с ним в четыре руки, и я все время сбивалась, потому что думала о нем. Все время хотелось его обнять.
К отцу приехали гости – офицеры. Они раньше вместе служили. Они громко пели, там наверху, а потом стали ругаться, и отец всех их выгнал. Через полчаса отец позвал меня. Я не хотела идти, но если бы я не пошла, он бы очень рассердился. А мой гость, – она посмотрела на Злого, – остался внизу. Он играл один.  Он бы не услышал, но я стала кричать. Я не должна была кричать. Но в тот день мне не хотелось, чтоб было, так как решил отец. Если б я не отбивалась – ничего бы этого не случилось.
     Конечно, он услышал. Но все равно. Все равно он не имел права убивать папу. Папа, когда не пил, ведь был очень хороший человек! Он возле высотного дома для детей качельки поставил. И соседке нашей каблук прибил, и сына ее на карусель водил кататься – мама подтвердит. А сколько у него медалей было! Сейчас вспоминаю, у меня ведь был золотой папа.
Мама сказала, что нельзя ничего плохого про папу рассказывать. И когда потом меня спрашивали, я никому не рассказала. Потому что мама была права: о хорошем человеке и память должна быть хорошая.
    – Конечно права была ваша мама! И не надо здесь придумывать! – негодуя, крикнул обвинитель. – В деле этого нет и не надо. Вот черным по белому - ворвался,  зарезал, забрал деньги  и столовые приборы тоже исчезли, и ваза. Вот написано, ваза белая – одна. Ведь ограбил он вас?!!
    – Нет.
    – Как нет? Вот читайте! – Он протянул ей листок – через секунду забрал. Не надо, не читайте, вы свободны. Сейчас мы кого-нибудь нормального позовем.
     Потом  вызвали бывшего сослуживца убитого. Это был старый, но все еще статный офицер. Сжимая кулаки, он читал стихи:
«Бой, гром, лязг, вой.
 Кирзач, шинель, картечь – в строй!
 Товарищ ранен, товарищ герой.
 И с поля боя неси хоть плачь!
 Его, картечь, шинель, кирзач!
     Лаврентий слушал его, качая головой в такт, потом повернулся к Цинику:
     – Все-таки как важен пример патриотического поведения для народонаселения нашего.
Я тоже наклонился к Цинику.
     – Ты когда-нибудь слышал эту историю? Злой ведь никогда не рассказывал. Помню только, что его забрали куда-то. Да, и года три или четыре я его не видел. И все как-то забыли. Даже странно. И я, кажется, не вспоминал.
     – Он три года был в колонии, – ответил Циник. – сам недавно узнал.

     Военного быстро отпустили, и судебный процесс по статье о преднамеренном убийстве, решили перенести. Но суд на этом не закончился, стали рассматривать другие дела. Место свидетелей занимали все новые и новые граждане. Вставали – садились, вставали – садились, казалось, им не будет конца. Рассматривались иски об избиениях, об угрозах, о порче личного имущества, и даже о сквернословии в общественном транспорте.
     Злого действительно судили за зло. Чем больше слушал, тем больше убеждался – агрессия, не умение, а скорее нежелание сдерживать эмоции – вот причина всех его бед. Злость, которая жила в нем, которая управляла им, больше горя причинила ему самому.
     – Ну хоть в чем-то вы раскаиваетесь?! – пересматривая папки с делами, с трудом сдерживая гнев, наконец, крикнул судья. – Так пренебрежительно, отстраненно слушаете. Будто это вас и не касается вовсе! Неужели ни о чем не сожалеете?!
     – Конечно ваша честь! Сожалею, – с кротостью в голосе, сознался Злой. – Сожалею, что харкать далеко не научился. Сел бы ты старый козел поближе, я б тебе покаялся!
    Все иллюзии, к счастью, остались в детстве, – продолжал он. – Как я мучился тогда. Как так, взрослые говорят о героизме, о щедрости, о прощении, но сами не герои, они не щедры, и никого не хотят прощать! Или они хотят, чтобы я вырос для них щедрым?!
   Я не мог понять, почему наши мандарины воспитательница отнесла своим детям. Мы ведь их видели. И она знала, что мы видели эти гнилые, вонючие мандарины. У нее было такое виноватое лицо, но ничего, все у нее получилось. Какое это было лицо!
– святое лицо! Верите – ей нас было искренне жаль. И не загнулись бы ее детишки без этих мандарин, но так уж видно не терпелось этой карге порадовать своих ублюдков!
      А потом нас повели в церковь и у попа была большая, черная с черными стеклами машина. Я думал, рассуждал сколько же мандарин можно купить, если вместо машины? Он говорил, что здесь всем и ему плохо, но когда мы сдохнем, ТАМ нам станет очень хорошо. Я спросил у него: “Дядя Бог, у нас украли праздничные мандарины, вы накажете вора? - глядя ему в глаза, не получив ответа, я задал новый. - Дядя Бог, скажите, а сколько можно купить мандарин, если продать такую машину, как у вас? Ведь, по наивности детской, просто мне хотелось съесть хоть один. А он почти пропел: “ Не о чреве, а о спасении души думай дитя мое”.  Ха-ха-ха! – рассмеялся Злой. – И я думал, если здесь он страдалец, так кучеряво устроился, как же здорово ему будет там! Все вы видели и сейчас знаете, что этот жирдяй, с лоснящеся от пресыщения рожей - лицемер и бабский угодник. Но вас всех устраивает - Батюшка наставь на путь истинный! Батюшка отпусти грехи!  Ходили и будете ходить – потому, как сами такие!
     Сидящий рядом ниже, толстый, с серой пышной бородой мужчина, вдруг обернулся, и почему-то обратился именно ко мне:
    – Эту машину мне щедрый прихожанин подарил. Ну не на металлолом же мне ее сдавать? И миссия моя ведь не в том, чтоб страдать за других. Нельзя упрекать за хлеб Богом дарованный. Вот если б я на службу опоздал, или молитву какую забыл.
    – Мясо! Твари! Лицемерные скоты! – не успокаивался Злой. – Вы хуже  этого лживого святоши! Вы рабы! Рабы рабов плодящие! Научились проходить мимо чужих болезней и страданий! Спокойно спите уроды? И так же искренне! Так же, как та тварь с мандаринами, вытираете с лиц сопли и слезы умиления «Слышали, как та умничка помогает бедным больным детишкам?!» Но свое-то не дадим! Свое это свое! Хитрили, копили не для того, чтоб делиться! Вот так вот! Насилуете и рыдаете от жалости! И ведь верят! Верят, твари, что хорошие, что еще люди!
Тысячи лет ваши “герои” гибли в войнах! “Герои” - одураченные религиозной и светской пропагандой,  словно вата брошенная в помои, впитавшая эту дрянь. Тупицы грудью лезли и лезут на штыки, для освобождения земель от инакомыслящих. Для отрыгивания на головы аборигенов впитавшей в себя дряни. И вот они исконно ваши земли, реки и моря. Вот они несметные богатства для тех, кто вел “героев”, для тех кто шел и плодился позади! А “герои” с оторванными конечностями, проломленными бошками, ставшими обузой для полководцев и духовников - в жернова отходов. Выживали и плодились те, кто шли сзади. Те, кто и затевал это чистилище - вы! Вы отборные, прошедшие через сито и провеянные ветрами эволюции подонки! Дети Трусов и приспособленцев. Голодные псы не станут слизывать вашей кислой, горькой пропитанной лицемерием крови!
     Ненавижу! Себя ненавижу! Вас ненавижу! Ваши слова! Эту искреннюю ложь! Зависть! Улыбочки! Обещания! Вот эта жирная полуженщина, клялась мне в вечной любви, и когда я прирезал насильника папашу, оклеветала меня, и меня бросили за решетку. С тех пор ее не видел. И пусть благодарит своего бога! Увидел бы, прирезал бы, как папашу педофила!  Мало! Мало я убивал вас уродов! Взорвать бы к чертовой матери ваш бестолковый мирок!
    – Хватит его слушать! – крикнул кто-то из толпы. – Сам то кто?
    – Да в морду ему! Уши развесили! Слушают бандюгу!
    – Точно! Точно! В морду! – заволновалась толпа.
Один высокий, с покатыми плечами крикун и даже поднялся со стула.
    – А чего ждем?! Еще завтра его слушать?! Сейчас с ним и закончим!
    – Ну попробуй! – прохрипел Злой, и дернулся в его сторону, но цепь сдержала.
    – Подойди, вблизи казнь посмотришь!
Толпа колыхнулась, как не застывшее желе в дрожащем от старости холодильнике, но с места никто не сдвинулся.


Одно целое
Психологический боевик

в начало
http://proza.ru/2020/02/10/138
предыдущая страница
http://www.proza.ru/2020/03/02/1805
Следующая страница
http://www.proza.ru/2020/03/09/1000